Известный эластичностью своей совести Роман Гуль недавно издал романизированный пасквиль «Скиф в «Европе», в котором злодею Николаю I противопоставляется благородная личность одного из основателей Ордена Русской Интеллигенции — Михаила Бакунина. Роман начинается фразой:

«Император выругался извощичьим ругательством» и продолжается в обычном для русской интеллигенции духе площадной, цинично-бесстыдной клеветы по адресу Николая I.

Начинается обычная интеллигентская хлестаковщина. На каждом шагу Николай I демонстрирует свою реакционность и свою «неинтеллигентность».

«Если явилась необходимость, — говорит он, — арестовать половину России только ради того, чтоб другая половина осталась незараженной, я бы арестовал».

Метод «романиста, Гуля» также прост как и методы Герцена, Мережковского и Зызыкина. Сущность его «заключается в следующем: «на политических врагов «Ордена необходимо клеветать, не считаясь с исторической правдой». Изображая ненавистного ему русского «исторического деятеля, он заставляет его на протяжении двух страниц совершить, или произнести, все придуманные на его счет, членами Ордена, в течение десятков лет, пошлости. Поступки у героев пошлейшие, мысли еще пошлее. Вот как, например, думает Николай I в написанном Гулем пасквиле:

«И идиотический пиджак графа Татищева? Лейб-гвардии поручик, семеновец, приехал из Европы — в пиджаке! Хотел оказать милость, обласкав невесту Стюарта, спросил с всегдашней веселостью в отношении к девицам. И вдруг:

— «Дозвольте моему жениху носить усы. — Усы в инженерном ведомстве, в любимом детище царя! В невероятную свирепость приходил император. К тому ж замучили чирьи: ни сесть, ни встать…» В таком стиле написано все это унылое и бездарное подражание талантливому историческому вранью Мережковского о Николае I. Пасквиль Гуля был, конечно, немедленно одобрен на страницах еврейской газеты «Новое Русское Слово» еврейкой— меньшевичкой, в конспиративных целях пишущей под псевдонимом Веры Александровой. Пасквилю Гуля посвящена большая рецензия, всячески прославляющая Бакунина. «Насколько читатели в общем знакомы со взглядами Николая Первого, — пишет мадам Шварц, — и со зловещей ролью сыгранной им в русской истории первой половины прошлого века, настолько они мало знают о Бакунине в обоих ипостасях — русской и европейской».

Хулиганский метод, к которому прибегает Р. Гуль для создания «образа» Николая I, мадам Шварц вполне устраивает, и она не считает необходимым возразить против него в своей рецензии, восхваляющей действительно зловещую фигуру Бакунина, высказавшего коммунисту Вейтлингу свою заветную мысль, что «Страсть к разрушению, есть в тоже время творческая страсть».

Но отдельных членов Ордена Русской Интеллигенции «роман» Гуля все же покоробил бесстыжим искажением духовного облика Николая I и, один из них, известный критик Адамович нашел нужным даже робко возразить против «творческих» методов Романа Гуля.

«Николаю I в нашей литературе не повезло, — пишет известный критик Г. Адамович в помещенной в «Русской Мысли» рецензии на «Скиф в Европе».

— Два гиганта, Лев Толстой и Герцен, обрушились на него с такой ненавистью, (у Герцена почти что патологической), и притом с такой силой, что образ его врезался в память, как образ всероссийского жандарма, тупого, самоуверенного и безгранично жестокого. Вряд ли это верно. Я задаю себе этот вопрос, зная как в наши дни легко и легкомысленно оправдывается, даже возвеличивается в русском прошлом все реакционное, и не имею ни малейшего желания по этому пути следовать. Но с Николаем Первым дело не так просто, как иногда кажется, и по всем данным, частично оставшимся недоступными для современников, человек этот был незаурядный, а главное — воодушевленный истинным стремлением к служению России на царском посту…» Повторив затем ряд выдуманных главарями Ордена русской Интеллигенции обвинений против Николая I, о том, что «Несомненно был в нем и солдат, «прапорщик» по Пушкину, и страной он не столько управлял, сколько командовал. Была в нем заносчивость, непомерная гордость, сказывалась и узость кругозора, недостаток общего образования, недостаток «культуры», как выразились бы мы теперь», Георгий Адамович все же делает весьма необычный для русского «прогрессивного» интеллигента вывод: «Но все-таки это был человек, если не великий, то понимавший, чувствовавший сущность и природу государственного величия, человек игравший свою роль не как обреченный, а как судьбой к ней предназначенный, — особенно в конце жизни…» «Беспристрастия, — пишет Г. Адамович, — должен бы дождаться, наконец, и Николай Первый. Не случайно же он оставил по себе у большинства лично его знавших, память как о «настоящем» царе, не случайно произвел он на современников такое впечатление».

Маклаков рассказывает в своих воспоминаниях, как он был поражен, когда студентом впервые прочел Герцена: вырос он в окружении вовсе не исключительно консервативном, но и в этой среде привык слышать о Николае отзывы, не похожие на суждения герценовские. Маклаков не знал кому верить, отцу ли, другим ли знакомым людям прошлого поколения, — или Герцену.

К сожалению большинство современников Маклакова поверило не тем, кто говорил правду о настоящем царе, а поверило Герцену и Льву Толстому заклеймившего Николая I несправедливым прозвищем «Николая Палкина.»