Экскурсия тоскливо тянулась из зала в зал. Робогид обычным маршрутом сновал от картины к картине, обрушивая на людей обкатанную годами информацию. Люди в одинаковых серийных наушниках послушно смотрели на створы золотых рам. Замыкающие, как всегда, натыкались на спины передних, боясь отстать и смешаться с преследующей группой, которая взяла старт с интервалом в две минуты.

Заглядевшись на высокую дверь с витыми ручками, экскурсант в мундире разведчика потерял пластиковый шлепанец. Это был штурман, которого затащила в музей старшая дочь. Весь отпуск она тиранила отца и вот, наконец, добилась своего. В начале экскурсии они держались вместе, но сейчас дочь увлеклась и приклеилась к самому гиду. Загоняя ногу в непослушный скользкий шлепанец, штурман вдруг рядом с дверью на стене увидел пульсирующий указатель в буфет.

Монолитная группа скрылась в соседнем зале, а штурман допятился до боковой арки и, поднырнув под властную мраморную руку с отколотым до половины указательным пальцем, зашагал вдоль стен, завешанных вылинявшими коврами.

Сухой голос преследовал и долбил о Ренессансе.

Штурман, войдя в буфет, стянул наушники, передвинул кобуру с бластером на живот и устроился в старинном кресле перед столом, заваленным пирожными.

Эклеры были чрезвычайно свежи, безе наполняли рот лимонной прохладой, корзинки похрустывали.

Допив кофе, штурман стряхнул с кобуры крошки и задремал. Его убаюкал голос, еле проклевывающийся из наушников.

Когда он проснулся, наушники упорно молчали. Экскурсия кончилась.

Штурман, выбрав самый большой, густо облитый шоколадом эклер, зажмурился.

Пусть доченька помается в ожидании, пусть понервничает… Затащила на какое-то кладбище… Тоска… Мертвые планеты и то интереснее…

Облизав сладкие пальцы и протерев их влажной салфеткой, штурман вернулся в пустой зал и в ожидании следующей группы, с которой собирался благополучно финишировать, ткнулся носом в ближайшую картину.

Надо же, сплошные трещины… Настоящая пустыня… Что они, замазать их не могут?.. Краски жалеют…

— Любезный друг, разве таким оригинальным способом возможно постижение этого примечательнейшего шедевра позднего Возрождения?

Штурман выпрямился, поправил кобуру.

— А вы знаете, что один из ваших испепелил такой игрушкой луврский автопортрет Рембрандта? — жилистый рослый старик ткнул корявым пальцем в бластер. — Удивляюсь, как разведчиков еще пускают в музеи.

— Брехня…

И тут в зал вплыла во главе с робогидом одуревшая масса. Разведчика оттеснили от старика. Люди, как привязанные, прошли вдоль рам и перекочевали в соседний зал. Дружное шарканье ног схлынуло, оставив шуршащее в тяжелых шторах сонное эхо.

— Бред! Не верю, — штурман шагнул к старику. — Конечно, разобраться в этом вот наследии прошлого нам трудновато… Но чтобы грохнуть по искусству извините, оно же для разведчика не представляет опасности…

— Нет, находиться рядом с изумительным созданием человеческого гения и быть слепым! Мне вас искренне жаль. Я простить себе не смогу, если вы уйдете, даже не прикоснувшись краешком души…

— Жаль, что дочки здесь нет. Вот с ней вы бы нашли общий язык. А я, кроме какого-то тяжелого, чужого чувства, среди этих картин ничего больше не испытываю. Они давят, как мертвые планеты, честное слово.

— Вам надо расслабиться… Встаньте-ка сюда. Главное — поймать точку…

Штурман неуклюже топтался рядом со стариком, гремя шлепанцами — но вдруг замер. Рука его рванулась к кобуре, и бластер молниеносно резанул по грустной, задумчивой мадонне.