Велион давно не был в этих краях, почти восемь лет. Причиной, по которой ноги сами понесли его в эту деревню, было письмо, вынесенное им из Эзмила. Из любопытства тотенграбер всё-таки прочитал его. Потом ещё раз и ещё, и понял, что не продаст никому. Сейчас он жалел об этом, но было уже поздно. Клок пергамента разбудил в нём старые, казалось, забытые напрочь чувства и воспоминания.
«Дорогая моя Амелла, - говорилось в письме, - прошло долгих три недели с нашего расставания. Я впервые решился написать вам… Вы знаете, что мои родители не приемлют отношений дворянина с волшебницей. Я поражаюсь их глупости, а так же глупости многих других, считающих, что магия – зло. Поспешу вас успокоить, сообщив, что моё отношение к магам более чем тёплое, и дело вовсе не в моих чувствах к вам. Магия помогает решить нам многие проблемы, на магии стоит наша великая Империя…
Впрочем, я бы не хотел обсуждать сейчас эту тему. Я пишу вам, дорогая моя Амелла, чтобы выразить глубину своей неподдельной любви и сообщить о том, как соскучился по вас. Я вспоминаю наше прощание каждый день, каждую ночь, каждый миг, миг, растянувшийся на тысячелетия, ведь жизнь без вас, моя возлюбленная, кажется мне бессмысленной. Однако моё сердце не останавливается, несмотря на то, что от разлуки с вами оно беспрестанно болит. Я продолжаю жить, чтобы когда-нибудь встретиться с вами, узнать, что все слухи о том, что магия навсегда меняет человека – ложь завистников, которые не были благословлены бесценным даром. Долгих десять лет обучения в академии… Мне уже будет двадцать пять, вам – двадцать шесть… Наверное, у меня к этому времени будет двое или трое детей, вы же… Я надеюсь, что вы не изменитесь. Я тоже постараюсь не меняться, останусь таким же…
Я знаю, моя возлюбленная, что вы никогда не получите это письмо. Это запрещают ваши правила… десять лет изоляции – это очень тяжело. Но ведь и я не смогу отправить его: если мои родители узнают о нём, наказания не миновать. Я пишу это письмо в надежде, что мне станет немного легче, ведь я никому не смогу рассказать о моих страданиях. Когда-нибудь, после долгих месяцев, а может, и лет, разлуки, я прочту это письмо, чтобы вспомнить о моих чувствах к вам, освежить их… Время ведь лечит? Наверное… Но мне кажется, что оно не лечит, оно заставляет забывать… нет, нет, не насовсем!.. заставляет вспоминать реже, истирает чувства. Но моя любовь к вам перенесёт это испытание временем, я уверен в этом.
Пожалуй, пора заканчивать это моё первое письмо к вам, моя возлюбленная Амелла. Боюсь, оно утомило бы вас, если бы попало когда-то к вам в руки. Поэтому откланиваюсь.
Моей возлюбленной Амелле
От герцога Вестенского».
Велион клял себя за то, что прочитал это письмо. Что проснулось в нём? Тоска. И злость. Злость обманутого и обиженного человека. Наверное, те же чувства испытывал юный герцог Вестенский, когда узнал, что многие слухи о магах вовсе и не слухи, а истинная правда: то, что человек, прошедший обучение в академии магов, возвращается абсолютно другим. Аскетизм и одиночество в обычные дни чередовались с оргиями, шабашами и наркотическими трансами по праздникам – в дни йоля. Магов на стадии обучения подвергали страшным и отвратительным вещам, многие из которых до сих пор держатся в строжайшем секрете. Доказаны были только умерщвления младенцев, жертвоприношения, поедания человеческой плоти. Но слухи о магах ходили ещё более жуткие, причём, зоофилия и некрофилия звучали достаточно обыденно и казались мелкими шалостями. Маги становились людьми с изменённой психикой. Когда Вестенский встретил свою возлюбленную Амеллу, его постигло жестокое разочарование.
Ну а Велион нахрена сюда пришёл? Чтобы не разочароваться в женщине, в которой разочаровался почти восемь лет назад? Чтобы узнать, что за эти годы ничего не изменилось? А что если изменилось? Может, она все эти годы ждала его? Нет, невозможно, восемь лет – долгий срок... Слишком долгий. Могло случиться всякое. Боялся ли он разочароваться в ней ещё раз, как тогда, годы назад? Разочароваться, но всё равно любить... как когда-то...
Велион сплюнул. Подумав, стянул с рук перчатки, сунул их в карман и открыл калитку.
Будь что будет…
Ему навстречу выскочила мелкая кривоногая псина. Дворняга яростно облаяла могильщика, потом залилась звонким и более дружелюбным лаем, а затем, яростно крутя хвостом, приняла прыгать вокруг ног, напрашиваясь на ласку. Велион наклонился и погладил собачонке голову. Та, высунув язык, завалилась на землю, продолжая сучить хвостом. Улыбка сама выползла на губы могильщику. Он когда-то любил собак… Грозных сторожевых псов школы, способных разорвать человека, но таких добрых к ученикам.
Во дворе многое изменилось – стоит новый забор, поправлены когда-то полузавалившиеся сараюшки. Чувствовалась мужская рука. Это порадовало могильщика. С другой стороны, у этого дома мог оказаться новый хозяин… Велион решил пока не думать об этом и продолжил тискать собачонку. Кому это доставляло большее удовольствие, тотенграберу или дворняге, сказать было сложно.
Рядом послышался быстрый топот ног. Складывалось ощущение, что бежит ребёнок. Продолжая улыбаться, Велион поднял голову. Улыбка медленно сползла с его губ.
По тропинке, ведущей от крыльца небольшого дома к калитке, бежал мальчуган, лет шести-семи. Мальчишка был тощий, чумазый и загорелый, с исцарапанными коленями. Обычный деревенский ребёнок. Но смутило Велиона не это.
Его смутили волосы – чёрные, как смоль. И возраст. Если мальчишке лет семь…
- Здравствуйте, - вежливо сказал мальчишка. – Вы пришли к папе?
У Велиона пересохло в горле. Наверное, он выглядел сейчас, как живой мертвец.
- Нет, - сипло сказал он. – Можно воды попить?
Велион, пошатываясь, плёлся по дороге. Жутко раскалывалась голова, перед глазами плыло, ноги подкашивались. Болел живот, рёбра, правая лопатка. При каждом шаге сильной болью отдавалось правое колено.
Его закидали камнями. Десять или одиннадцать человек, среди них женщины и дети, даже один старик. Это произошло ещё утром, когда тотенграбер проходил по центральной улице одной из соседних деревень. Кто-то понял, что за чёрные перчатки надеты на его руки. Понял, и не убежал, не спрятался, опасаясь проклятья, а поднял из дорожной пыли камень.
- Выродок! Исчадье преисподней!
- Гнилое семя! Порождение тьмы!
- Сучий потрох! Гнида!
Они кричали и швыряли камни. Велион брёл по улице, зажимая рукой разбитую голову, а они шли следом, выкрикивая оскорбления, плюя ему в след, закидывая камнями и сухими конскими яблоками.
-Грязный могильщик! Пришёл грабить могилы наших родителей! Могильный червяк!
- Черви ковыряются в дерьме, получи-ка кусочек!
Велиону в затылок прилетело что-то липкое, в ноздри ударило зловоние. Позади раздался дикий и злой хохот. Он прикоснулся к затылку, поднёс ладонь к лицу. Перед глазами плыло, но он понял, в чём измазана перчатка. В коровьем дерьме.
Могильщик обернулся. Его преследователи ухохатывались, показывая на него пальцами. Мальчишка лет двенадцати вообще валялся на пыльной дороге, покатываясь от хохота. Его руки были вымазаны в свежем дерьме.
Девчушка, на вид ей было не больше десяти, зачерпнула из свежей коровьей лепёшки полную горсть и швырнула в Велиона. Силёнок у неё было мало, но она стояла всего в десяти шагах от могильщика, а плотное коровье дерьмо было неплохим снарядом – ему попало прямо в лицо, залепило глаз, смешавшись с кровью, потекло по щеке. Это вызвало новый приступ издевательского хохота.
Что произошло дальше, Велион помнил плохо. Помнил девчонку и мальчишку, чьи лица возил из стороны в строну в той самой куче коровьего дерьма, из которой они брали свои «снаряды». Помнил старика, извивающегося на земле в луже собственной крови. Женщину орущую благим матом, она пыталась отползти, одновременно сжимая руками ногу, отрубленную по колено. Вторая женщина, совсем ещё молодая, визжала, зажимая ладонью лицо, ещё щека была рассечена, глаз вытек, половина зубов выбита. Двое мужчин, лежащие в пыли, не кричали, они были мертвы. Другой, обмочившийся, умолял пощадить его, взывал к человеческому милосердию, звал на помощь. Велион пинал его, избивал рукоятью меча, втаптывал в землю, пока тот не затих. Четвёртый мужчина хрипел и булькал, пытаясь зажать ладонями перерубленное горло. Это сделал Велион, но как, он даже не помнил.
Двое других, видимо, сбежали. Тотенграбер не стал догонять их, просто повернул в ту сторону, куда шёл раньше, и побрёл дальше, стараясь оттереть лицо от дерьма. Ему вслед доносились вопли. Крики страданий. Но это не доставляло могильщику удовольствия, хотя несколькими секундами раньше он был уверен, что крики страданий его мучителей будут казаться ему божественной музыкой.
Всё это Велион вспомнил, когда старался отмыться от дерьма и крови – своей и чужой – в холодном ручье. Злость, ненависть, кровавый туман, застилающий глаза, крики раненых и умирающих. Воспоминания путались, мешались, мельтешащую в голове картинку будто что-то застилало. Состояние самого могильщика не способствовало улучшению памяти – жутко щипало рану на голове, саднило всё тело. Ледяная вода размыла корку спёкшейся крови на голове, по щеке и шее снова потекла кровь, разбавленная водой. Тотенграбер вспоминал последствия той расправы, но то, как он убивал, не отложилось в голове. И могильщик был рад этому. Он надеялся лишь на то, что не убил детей, проклинал себя за то, что сорвался. Его ведь уже не в первый раз закидывали камнями… Наверное, достаточно было всего лишь снять перчатки, прежде, чем показываться на людях, но он не снимал их. Наверное, из-за того, что ему было всего лишь двадцать, и он верил в свою исключительность, а перчатки были вещью, подчёркивающую её. Вот и доподчёркивался…
Кое-как отмывшись, Велион пошёл дальше. Могильщик опасался погони, но её не было. Наверное, крестьяне испугались, решили, что мстить будет себе дороже. Но тотенграбер продолжал упорно шагать, чтобы уйти как можно дальше от этой деревни. Чем больший кусок дороги будет отделять его от места кровавой расправы, тем меньше останется воспоминаний, так думал могильщик в те часы. Но лица убитых и покалеченных крестьян возвращались, каждый раз немного меняясь. Через некоторое время Велион был абсолютно уверен в том, что убил детей. Потом он вообще перестал думать, просто шагал, как кукла, которую потянули за верёвочку. Картины кровавой расплаты стали просто кошмарным сном.
Вечером, уже после заката, Велион, совершенно обессилев, упал на дорогу. Полежав некоторое время, он попробовал проползти дальше, но ничего не вышло. Некоторое время могильщик отлёживался, потом, наконец, смог отползти с дороги на обочину и опереться обо что-то спиной. С трудом оглядевшись, он понял, что находиться на окраине какой-то деревеньки, лежит, прислонившись спиной к покосившемуся плетню. Удивительно, но это его даже успокоило.
«Сейчас они соберутся, - подумал могильщик. – Соберутся в толпу и начнут кидать в меня камнями, выкрикивать оскорбления… и я умру… не в могильнике, как собирался, а забитый камнями деревенскими уродами. Да и чёрт с ним».
Наверное, после этого он задремал. А может, просто не слышал, как к нему кто-то подошёл. Этот кто-то довольно долго стоял за забором, глядя на лежащего с закрытыми глазами бродягу, а потом со скрипом открыл калитку и подошёл вплотную. Могильщик почувствовал, как его с большим трудом взваливают на плечо и куда-то волокут. Он пробовал брыкаться, что-то мычал, но его упорно пёрли дальше, сначала по тропе через огород, потом подтащили к крыльцу.
Дальше воспоминания обрывались. То ли могильщик дёрнулся, то ли у тащившего его человека всё-таки не хватило сил затащить его на крыльцо, в общем, последствия были таковы: тотенграбер грохнулся всем телом о ступеньки, всё тело резкой вспышкой пронзила боль, и он потерял сознание.
Очнулся Велион уже под утро. В кровати, под тощим одеялом, совершенно голый. Поняв, что его никто не собирается забивать камнями, он мгновенно уснул.
- Сейчас позову папу, - сказал мальчишка и развернулся.
- Всё в порядке, Велион, я уже здесь, - раздался рядом мужской голос. – Добрый вечер, путник.
Могильщик, находившийся в полубессознательном состоянии, два раза кивнул.
Её сын – Велион? Надо уходить, немедленно надо уходить. Но где она сама?
- В конце огорода бьёт небольшой родник, - сказал мужчина. – Вы можете попить свежей воды. Просто пройдите по этой тропе. Но, если хотите, я могу принести и из дому, - в голосе говорившего послышалась насмешка.
- Нет, - ответил Велион, сглотнув слюну. – Я сам.
У вышедшего к нему навстречу мужчины по колено не было правой ноги, её заменяла грубо выструганная и потемневшая от времени деревяшка. Могильщик сразу понял, что мужчина – бывший солдат: татуировки на тыльных сторонах ладоней и пальцах, обветренное лицо, не сходящие мозоли на скулах от ношения шлема, да эта культя. Солдат, которого вышвырнули из армии после увечья. Она часто давала приют таким, как он. И таким, как Велион – униженным, брошенным, никчёмным. Как она сама.
Тотенграбер обогнул дом и зашагал по тропе, ведущей через огород вниз, в небольшую ложбину, где из-под камня бил небольшой ключ. Спускаясь, он слышал, как за его спиной шагает одноногий ветеран. Это смущало и немного злило могильщика, но он не подавал виду.
Ямка, которую когда-то вымыла вода из ключа, теперь была выложена галькой, хотя раньше здесь был только слой размокшей глины, которая, взбаламучиваясь, набивалась в бурдюк для воды. Теперь такого не будет. Рукастый Свише попался ветеран... Камень, из-под которого била вода, уходил глубоко под землю, в воде, зеленея, отражался мокрый склизкий мох.
Велион склонился над родником и, ополоснув руки, зачерпнул пригоршню воды. Вода была ледяной, ломила зубы, приятно холодила горло, проваливаясь глубже комком чего-то мягкого и приятного. Напившись вволю, могильщик поднялся с коленей и повернулся к хозяину.
- Благодарю.
- Да не за что, - усмехнулся калека. – Хороша водичка?
- Прекрасная.
Хозяин снова усмехнулся.
- Откланиваюсь, - сказал Велион и быстро зашагал вверх по тропе. Не дай бог встретиться с ней сейчас. Он и так вёл себя, как сумасшедший. Зачем показывать свою морду, если всё и без него нормально? Это только причинит ей боль.
Хозяин – новый хозяин – дома поравнялся с могильщиком и, сильно хромая, зашагал с ним плечом к плечу. Велион из вежливости сбавил шаг, чтобы калеке было проще идти.
- Решил заночевать в таверне? – неожиданно спросил ветеран.
Велион, задрав голову, посмотрел на солнце. Закат будет где-то через час, сумерки весной долгие.
- Наверное, в следующей деревне, - медленно сказал могильщик.
- Можешь остаться у меня, - предложил хозяин. – На богатея ты не похож, а я тебя бесплатно в сарай спать уложу.
- Не откажусь, - неожиданно сам для себя ляпнул могильщик. Только что же собирался сматывать удочки как можно быстрее...
- Аргамер, - представился калека.
- В… Валлай.
- Ужинать будешь?
- Конечно. Двух грошей хватит?
- Не надо денег, - скривился Аргамер. – Понимаешь… сегодня три года как умерла моя жена. Помянём, а то одному… сам понимаешь.
Велион вздрогнул, стиснул зубы. Сердце сделало два гулких удара и будто бы замерло.
Умерла… Свиша умерла…
Очнувшись, могильщик долгое время не мог понять, где находится, и что случилось. Он лежал на жёсткой кровати, укрытый тощим одеялом, совершенно голый. Болела голова, ломило всё тело.
Велион попробовал подняться. В голове будто что-то взорвалось, в глазах мелькнула яркая вспышка. Зашипев сквозь зубы, он уронил голову на твёрдую подушку. Полежав несколько секунд, могильщик осторожно открыл глаза. Это получилось.
Он находился в затемнённом помещении – два маленьких окна давали слишком мало света. Обстановка была бедной, если не сказать нищей – стол, два табурета и циновка на полу. На столе стояли покрытый копотью горшок, тарелка и деревянный стакан. Больше ничего. Потемневший от времени потолок нависал практически над головой, сама комнатка была крохотной.
В соседней комнате, судя по всему прихожей, послышались шаги, и через несколько секунд в комнату, наклонившись, чтобы не задеть низкий косяк двери, вошла женщина. Она не была красивой, но всё же довольно приятной. Невысокого роста, широкобёдрая, плечистая, с крупным бюстом. Круглое лицо с большим ртом, полными губами, на небольшом курносом носу россыпь веснушек, собранные в толстую косу волосы. На вид ей было за двадцать.
- Очнулся, - констатировала она, кинув быстрый взгляд на Велиона. – Есть хочешь?
Тотенграбер хотел покачать головой, но это отдалось такой резкой болью в виске, что изо рта вырвался короткий стон. Наконец, облизнув пересохшие губы, он сказал:
- Воды.
- Сейчас, - кивнула хозяйка и вышла.
Вернулась она через минуту, держа в руках деревянный ковш. Чтобы напоить раненого Велиона её пришлось поддерживать ему голову.
Вода была холодной и приятно ломила зубы.
- Есть хочешь? – повторила женщина, когда могильщик не в силах больше пить снова откинул голову на подушку.
- Нет.
- Тебе надо поесть.
- Не хочу, - сказал тотенграбер. Подумав, он добавил: - Не думаю, что смогу есть.
- Сможешь, - отрезала его спасительница.
Она встала с кровати, подошла к столу, некоторое время шумела там. Могильщик почувствовал запах тушёной со шкварками капусты. Несмотря на то, что он терпеть не мог капусту, в животе заурчало.
- Помоги мне сесть, - попросил он, когда женщина подошла к кровати с тарелкой в руках.
Посадить Велиона оказалось трудным делом – рёбра отдавались парализующей болью, кружилась голова. Тем не менее, ему удалось принять полусидячее положение, опираясь на стену, у которой стояла лежанка. Женщина принялась кормить могильщика с ложки. Жевал он с трудом, каждое движение челюстями причиняло боль. Съесть много он так и не смог, но самочувствие немного улучшилось.
- Как тебя зовут? – спросила женщина, оставляя тарелку.
- Велион.
- А я Свиша, - представилась хозяйка. Помолчав, она спросила: - Тебя побили камнями?
- Да.
- Я так и думала. Ничего, выживешь.
В комнате снова повисла тишина.
- Знаешь, - медленно проговорил Велион после долгой паузы. – Я могильщик. Проклятый выродок. Поэтому меня и закидали камнями.
- И что?
- Зачем ты меня подобрала?
- Мне стало тебя жаль.
Тотенграбер отвернулся, кривя губы в горькой усмешке.
Ей стало жаль. Жаль его, могильщика. Когда его в последний раз кто-то жалел? Наверное, никогда. Что-то дрогнуло в его груди, зашевелилось, будто бы проснулось.
- Спи, - сказала Свиша, поднимаясь с кровати. – Спи… проклятый выродок.
Проклятый выродок заснул.
Велион встал на ноги через три дня. Сотрясения мозга, которого он так опасался, не было. Сломанные рёбра всё ещё болели, но уже не так сильно, рана на виске начинала подживать.
Пока он валялся в постели других дел, кроме как болтать с хозяйкой, не было. Вот они потихоньку и узнали многое друг о друге.
Свиша была вдовой. Ей было двадцать шесть лет, но она так и не смогла снова выйти замуж. Жила одна. Теперь с ней жил Велион.
Окончательно могильщик набрался сил спустя неделю. Начал помогать Свише по хозяйству. Таскал еду свиньям, чистил стайки. Делал это неумело, он никогда не жил в деревне, но старательно. Хозяйка дома не гнала его, а главное не боялась. И Велион не уходил. Сначала он думал, что должен отблагодарить женщину за то, что она его подобрала. Но потом понял, что его держит что-то ещё. Что-то старое и прочно забытое.
Чувство того, что он дома. И что он кому-то нужен.
Заканчивался восьмой день проживания Велиона у Свиши. Могильщик старался починить стул, у которого во время ужина сломалась ножка. Велион, как раз в это время сидевший на этом стуле, грохнулся на пол, вывалив себе на живот полтарелки горячей каши.
Ножка отломилась у самого основания крышки, Велиону нужно было как-то вытащить её основание из сидения. Чем и как это сделать, он представлял плохо. Это бесило его ещё больше.
Вернулась куда-то ушедшая пару минут назад Свиша. В её руках была крынка.
- Подожди, - сказала хозяйка дома, подсаживаясь. – Надо приложить холодное к ожогу.
- На одежду попало, - пробормотал Велион, разглядывая сидушку. – Ожога нет, только кожа, наверное, покраснела.
- Всё равно надо приложить холод.
Свиша отняла у могильщика сидушку и протянула руку к рубашке, намереваясь её расстегнуть. Велион отшатнулся, чувствуя, что его щёки розовеют.
- Да не волнуйся, - произнесла Свиша изменившимся голосом. – Я уже видела тебя. И не только живот.
Тотенграбер покраснел ещё сильней, но дал расстегнуть рубаху. Ожог был несильным, после каши осталось только покраснение, да немного саднило кожу. Свиша прижала к животу могильщика крынку, наполненную водой из родника. Крынка была ледяной, но это было даже приятно.
- Лучше? – спросила Свиша, улыбаясь.
- Угу, - промычал Велион.
- Дай посмотрю.
Она отняла от живота могильщика холод.
Велион краснел всё сильней. И всё сильней чувствовал возбуждение. Ему не нравились такие женщины, как Свиша – чуть полноватые, грудастые, с по-деревенски грубоватыми лицами. У неё были грубые мозолистые ладони и сутуловатая от тяжёлой неженской работы спина. Но тело реагировало на неё, как на писаную красавицу. В тот миг он хотел её, но стеснялся этого, не зная, что делать. У него были женщины раньше, но трое из четырёх были проститутками, а первая, наставница по ядоварению, совратившая его в буквальном смысле, была старше его вдвое и мало чем отличалась от проститутки, разве что «давала» бесплатно.
Подняв глаза, Велион понял, что Свиша тоже хочет его. Он сглотну слюну, протянул руку…
Но она всё поняла сама. И сделала тоже всё сама.
Отставила крынку с водой, быстро и уверенно сняла с Велиона рубаху, через голову сняла с себя платье. Могильщик увидел её полную грудь, живот, бёдра. Подался к ней навстречу, сжал ладонью грудь, поцеловал. Её шершавые руки прошлись по его спине…
А после… После был вечер, ночь… Время блаженства, экстаза и – счастья.
Могильщик, проклятый выродок, и молодая вдова были счастливы. В тот миг они были вместе. И были нужны друг другу.
Они лежали вместе, едва умещаясь на узкой лежанке. Он гладил её голову, лежащую на его груди. На сердце было радостное, опустошающее спокойствие.
С того дня они засыпали и просыпались вместе. Работали в огороде, на небольшом поле, управлялись со скотиной. Время катилось быстро, дни мелькали один за другим, едва успевая поменять закат на рассвет.
Это длилось две недели.
- Новый хахаль, - повторила бабка. – Тощий, чёрный, как ворона. Ага. То пацанов всё наших да мужиков, тьфу, мать её, бесстыдница себе под юбку пускала, а теперича всё бродяг в постель ташшыть.
- Кого? – переспросила вторая, такая старая на вид, что удивительно было, как дух всё ещё держится в тщедушном теле.
- Солдатов говорю. В прошлом месяце да ищо в позапрошлом солдатики у неё жили. Один старый уже, а второй молоденький, да только руки у него не было. А теперича бродяга какой-то, я его вчерась в огороде видела. Ой, как глянул на меня, как глянул! Глаза чернущие, рожа злая. Колдун, как пить дать, али оборотень какой. То-то он к ней, потаскухе, и пришёл, самая пара колдун и потаскуха.
- Кого?
- Да Свиша, говорю тебе…
Велион ушёл, пока бабки его не заметили. Он был зол на себя за то, что остановился, когда в первый раз услышал имя Свиши.
Тотенграбер ходил за солью в таверну. Да ещё купил немного пива и свежей рыбы. Денег у него было немного, всего пятнадцать грошей, он приберёг их для того, чтобы дойти до следующего могильника, но сегодня решил не жаться. Тем более после того, как Свиша достала откуда-то три позеленевших и измятых медяка и сказала, что пойдёт за солью. Тогда он вызвался сходить сам, а вдова его не хотела пускать, несла какую-то околесицу. Но могильщик достал деньги и пошёл. Велион бы и раньше их достал, но до этого момента он был уверен, что крестьяне живут только за счёт своего труда, и деньги им особо не нужны, ведь даже налоги можно было выплачивать зерном или мясом – в городах частенько не хватало еды. Оказывается, нет. Велион впервые задумался о том, что всё куда сложнее, чем кажется ему... когда-то казалось. Крестьяне живут за счёт своего труда, но кто добывает им соль, делает орудия труда? Велион, идущий в таверну, казался смешным Велиону из таверны возвращающемуся. Может, он начинал взрослеть?
Чёрт возьми, он даже на себя начал примерять роль крестьянина…
Колдун и деревенская потаскуха. Нет, могильщик и деревенская потаскуха, какая пара, а? Выродок без кола и двора и вдова, у которой под юбкой перебывала половина села. Отлично, просто прекрасно. Будь здесь кто-нибудь поумнее местной быдлоты, надорвал бы животик от смеха. Да самому Велиону уже почти хотелось смеяться, уже во второй раз за день. Смеяться… сквозь слёзы. Это тоже этап взросления. Он ведь понимал, что здоровая женщина не сможет прожить без мужика. Не только в физическом плане. Это же деревня. Ей иногда требуется мужская помощь, ведь есть вещи, которые она сделать просто не в состоянии. На бескорыстную помощь в наше время рассчитывать нельзя, прошли послевоенные времена, когда каждый был готов помочь каждому, благодаря чему человечество выжило и почти восстановило прежний уровень жизни. Теперь за всё надо платить. А чем могла заплатить Свиша?
Ну нахрена он сам пошёл в деревню?
Нет-нет, это не было его первой встречей с деревенскими, тотенграбер видел нескольких, но в центр деревни зашёл впервые. И теперь жалел об этом. Умом он понимал, что всё когда-нибудь вскрылось бы, правда имеет обыкновение выскальзывать шилом из мешка в самый неподходящий момент. Но всё его естество твердило о том, что если бы он не пошёл сюда, то всё было бы хорошо. Всё было бы хорошо. Здесь и сейчас. А что случилось бы потом – плевать. Хотя, может быть, всё было бы куда хуже… а куда хуже? Бы... Халки говорил, что история не знает слова «бы».
Велион брёл по узкой пыльной дороге, глядя себе под ноги. Ему казалось, что все жители деревни сейчас смотрят на него. Смотрят и смеются, презирая.
На дороге, около самого большого дома в деревне стояли трое мужиков. Они что-то яростно обсуждали. Когда могильщик приблизился к ним, они, замолчав, начали пристально его изучать.
«Меня обсуждали, - мелькнула в голове злая и горькая мысль. – А когда я пройду мимо, продолжат. Будут смеяться надо мной, хихикать, подшучивая над тем, как я ночую с подстилкой. Если бы у меня сейчас был меч, я бы заткнул им глотки, да так, чтобы они никогда больше не смогли…»
Он ужаснулся своей мысли. Ужаснулся… и понял, что убийство действительно погасило бы злость в нём. На время, но... Но никого убивать он не собирался. Этого просто нельзя было допустить. Прошло то время, когда убийство не значило для него ничего. Он заставил себя измениться, и не собирался возвращаться в те мрачные и кровавые дни.
Когда Велион поравнялся с мужиками, один из них, высокий, седобородый, окликнул его.
- Что? – угрюмо спросил Велион, приостанавливаясь.
- Я Гаран, голова этой деревни, - произнёс седобородый, подходя к могильщику поближе. – А вас как звать, милсдарь?
- Велион.
- Мы здесь, - прокашлявшись, начал говорить голова, - обсуждали случай, произошедший две недели тому. Какой-то могильщик убил несколько человек в соседней деревне. Они забрасывали его камнями, но он продолжал идти, как бы и не реагируя на всё это. И тогда один из них, мальчишка, зашвырнул в могильщика дерьмом. Ну а чем кончилось, я уже сказал. Вот мы и думали, вы, милсдарь, человек бродячий, может чего слышали? Или бывали в той деревни?
- Ага! – раздражённо вставил один из стоящих невдалеке собеседников головы. – А тамошний староста даже погоню не выслал. Вот если бы ты чего видел, уж мы бы...
- Заткнись, - холодно оборвал его Гаран. – Хотя это правда. Тамошний староста действительно не стал высылать за могильщиком погоню, хотя многие требовали расплаты за содеянное бродягой.
- Староста сказал, - снова вмешался тот же собеседник старосты (второй помалкивал, ковыряя носком сапога кучу коровьего дерьма с видом человека, которому всё до фени), - что сами виноваты.
- Заткнись. Действительно, староста так и сказал, присовокупив к этому то, что дети не пострадали, только порядком наелись из той же кучи, из которой брали дерьмо, чтобы кидать в могильщика.
Молчаливый собеседник головы тупо хихикнул.
- И при чём здесь я? – пробормотал Велион. Он испытывал облегчение от того, что дети остались живы. Но голова Гаран его смущал.
- При том, что, может быть, вы пришли с той же стороны и знаете об этом больше? Я же уже говорил, милсдарь. Или у вас со слухом проблема какая?
- Нет, я пришёл с другой стороны.
- Хорошо, - сказал староста. Велион почувствовал, как начинает краснеть. Он выдал себя с головой. Староста теперь точно знал, что Велион и есть тот могильщик, догадаться было не сложно. Гаран на протяжении всего разговора смотрел на бледные ладони могильщика, на заживающий шрам на виске, ещё плохо скрытый волосами. Голова был неглуп, на то он и голова. И Гаран сразу догадался, что Велион понял то, что он всё знает. Это было ясно по тому, как он напрягся. Гаран понимал, что могильщик опасен. Но зачем тогда пошёл на этот разговор? Надеялся, что в случае чего втроём справятся? Вряд ли... в той деревне насмешников было десять, трое из них мужчины, но они так ничего и не смогли предпринять.
- Хорошо, - повторил Гаран. – Просто я вижу, что вы воин. Люди ходят всякие, знаете ли, и я хотел бы удостовериться в том, что вы человек законопослушный и никого убивать не будете.
- Не буду, - сказал Велион, твёрдо глядя в глаза голове. Это была его первая искренняя фраза за весь разговор. – Можете быть уверены, что я не буду никого убивать. А тому могильщику… если бы, конечно, я его встретил, я бы кое-что разъяснил. Что убивать крестьян не стоит. Хотя староста соседней деревни был прав: конечно же, виноваты они сами.
- Ну вот и славненько, - натянуто улыбнулся Гаран. – Рад был познакомиться.
Велион кивнул и пошёл дальше. Всё время он чувствовал на спине взгляд головы и двух крестьян, наверняка, лучших в драке на кулаках из всей деревни. Но если его отпустили, зачем об этом думать?
Когда он вернулся к Свише, она взволнованно спросила, случилось ли что-нибудь.
- Ничего, - сухо ответил могильщик, усаживаясь за стол. – Просто очень хочется пива.
Сейчас могильщику хотелось чего-нибудь покрепче. Он сидел за столом, наблюдая за тем, как играет Велион-младший. Мальчишка скакал на деревянном коне, весело размахивая грубо выструганной саблей.
- Я ему хотел сделать хорошую саблю, - сказал Аргамер, входя. На его губах блуждала слабая улыбка. – Но он заявил, что справится сам.
Велион улыбнулся в ответ, едва приподняв уголки губ. Он всё ещё не мог придти в себя.
Хозяин водрузил на стол плоскую тарелку с пирогами, небольшой горшочек со сметаной, поставил оплетенную бутыль и уселся на стул, с кряхтением расправляя культю.
- Ах, чёрт, забыл стаканы, - встрепенулся Аргамер.
- Я принесу, - сказал Велион, быстро поднимаясь. – Где они?
- На полке.
Могильщик принёс стаканы и поставил их стол, хозяин сразу наполнил их. Самогон был плохим, он буквально застрял где-то в середине горла, не желая проходить дальше и не давая вдохнуть. Велион сунул в рот пирог и, практически не жуя, проглотил.
- Крепкий, с-сука, - прохрипел Аргамер, вытирая выступившие слёзы.
- Угу, - промычал Велион, запихивая в рот второй пирог.
- Может, браги?
- Угу.
- Велион! Сбегай-ка за брагой.
Мальчишка недовольно засопел, но послушно поскакал на своём деревянном коне на улицу.
- Слез бы с коня, когда по лестнице в погреб будет спускаться, - рассмеялся Аргамер.
- Слезет, поди, - просипел могильщик, который только-только восстановил дыхание.
- Да уж, поди, догадается. Что слышно в большом мире?
- Всё по-старому, - пожал плечами могильщик. – Короли и князьки грызутся, маги роют носом, стараясь раскопать что-то из прошлого, могильщики таскают им разные штуковины, разбойники иногда пытаются их поймать, чтобы ограбить, но чаще им, конечно, попадаются купцы и обычные люди. В мире ничего не меняется.
- Говорят, сгорел могильник Эзмил?
- Сгорел. Дотла.
- От чего?
- От пожара, - усмехнулся тотенграбер. – Поджог, наверное, кто-то.
- Может, маги? – предположил Аргамер.
- Не исключено. Как только город догорел, они бросились на пожарище искать древние магические артефакты. Говорят, погибло с десяток магов и втрое больше обычных людей – маговых помощников и простых мародёров.
- А могильщики были? – продолжал расспросы хозяин.
- Может, и были. Они не очень любят соваться на пожарища.
- Почему?
- Наверное, опасно.
- Не понимаю.
- Я тоже, - в который раз солгал могильщик. Он привык лгать в разговорах. Лгать, юлить, недоговаривать, говорить не всю правду всем, кого видел. Всем, кто не видел чёрных перчаток на его руках.
«Прискакал» сын Свиши. Он грохнул о стол бурдюк с брагой так, что содержимое чуть не разлетелось в разные стороны.
- Не балуй, - строго сказал Аргамер.
- Хорошо, пап.
- Набрал из угловой бочки?
- Ага.
- Ну, скачи.
- Ага.
- Бойкий мальчуган, - произнёс Велион, когда мальчишка ускакал на своём бутафорском коне вести свою воображаемую войну.
- Все в его возрасте бойкие, - улыбнулся Аргамер. – Я с одной ногой едва за ним бегаю, а он и не понимает, что мне тяжело.
- Он ещё совсем маленький.
- Да уж, конечно, - пробормотал Аргамер, разливая по стаканам брагу.
Они, не чокаясь, выпили.
Брага была приятной на вкус, крепость, и не малая, даже не чувствовалась – угадывалась. Велион выпил махом половину стакана и поставил его на стол.
Здесь многое изменилось. Другая мебель, добротная и не кособокая, новым деревом сверкали потолок и стены. Нищета, что была раньше, исчезла. Аргамер умел работать руками. Велион вспомнил свои убогие попытки починить мебель и горько усмехнулся про себя.
«Надо надраться, - подумал он, доедая пирог и одним глотком допивая брагу. – Надраться до чёртиков. Хвала богам, Аргамер не разговорчивый собеседник, вопросы задаёт только из вежливости, даже не зная, как поддержать разговор.
Надо надраться до чёртиков».
- Шлюха! – заорал мальчишка лет четырнадцати и запустил в Свишу камнем. – Проблядовка!
Свиша охнула и, выронив туесок с земляникой, схватилась руками за ушибленный крестец – мальчишка кидал камни метко, видимо, хорошо натренировался на белках и воронах. Вдова бросила затравленный взгляд на тотенграбера и, видимо, прочитав что-то в его глазах, попробовала схватить его за рукав, но было поздно. Велион в два прыжка подлетел к мальчишке, ухватил его за руку, в которой уже был зажат второй камень, и встряхнул. Парнишка взвизгнул, когда могильщик начал ему выворачивать руку из сустава. Этого Велион и ждал.
- Кинь в меня, - прошипел он, приближая своё лицо, исковерканное ненавистью, к побледневшему от боли и испуга лицо мальчишки. – Осмелишься кинуть в меня, а? В меня, более сильного, чем ты? Нет? Боишься получить сдачи? Ну?! Кинь! Или скажи – боишься?
- Велион, отпусти его! – с испугом в голосе крикнула Свиша.
- Сейчас, - холодно проговорил могильщик. Он встряхнул орущего благим матом паренька, услышал, как трещат его связки и отпустил. Мальчишка получил серьёзное растяжение, зато теперь он не сможет кинуть ни в кого камнем, хотя бы какое-то время. Может, этого времени ему будет достаточно, чтобы понять что-то. Если нет… если нет, то он рискует кончить так же, как те жители соседней деревни.
- Зачем ты это сделал? – со слезами в голосе крикнула вдова. – Зачем?
Велион промолчал. Он был зол. Зол на себя, на этого дрянного мальчишку, на Свишу. Зол, потому что опять не сдержался, зол, потому что мальчишка оскорблял его женщину, зол, потому что эти оскорбления были правдой. Но злость быстро уходила, оставляя место лишь горечи. И – уверенности.
Он стоял и смотрел, как Свиша собирает трясущимися руками выпавшую из туеска ягоду.
- Пойдём домой, - устало сказал он, когда вдова собрала последние раздавленные ягоды.
Они возвращались в тишине сгущающихся сумерек. Шли молча, даже не глядя друг на друга. В те минуты Велион чувствовал, насколько Свиша ему чужая. Да это и было так. Они слишком разные. Их чувства вскипели, меняя и ломая устоявшийся для каждого из них порядок вещей. Могильщик думал о том, что может стать крестьянином. Крестьянка… о чем думала крестьянка? Возможно, что всё изменится и в её жизни.
Любовь не ушла, но у неё появились новые привкусы, другие оттенки. Привкус злости, замешанный на презрении. Оттенок отчуждённости, полученный из смешения правды с обидой. Пока они ничего не меняли, любовь кипела, горели чувства. Но любовь начнёт остывать, чувства превратятся в выгоревшую золу, и тогда всё кончится. Возможно, у них получится ещё какое-то время пробыть вместе, ведь можно согреться и у остывающего костра, зарыться в ещё тёплую золу, но от этого будет только хуже.
Велиону жутко, судорожно захотелось на большак. Топтать дорожную пыль, спать в стогах сена или на мокрой лесной траве… бродить по могильникам, рушить проклятья руками, распутывать ловкими пальцами нити заклинаний.
Надеть перчатки. Почувствовать их грубую, но такую привычную кожу, ставшую кожей его рук. В тот миг могильщику казалось, что эта кожа всё ещё сохранила его тепло, напиталась им, и теперь готова поделиться, отдать ему всё…
Могильщик отворил покосившуюся калитку, пропустил вперёд Свишу и зашёл следом сам. Медленно прошёл по дорожке, вдыхая запахи лета. Уже середина июня, скоро йоль… А это значит, что он здесь уже почти три недели. Время пролетело быстро, будто в горячке. Хотя, так оно, наверное, и было на самом деле. Но горячка всегда проходит, уступая место трупному холоду или здоровому теплу.
А Велион приближения холода не чувствовал.
Свиша быстро вошла в дом, могильщик ускорил шаги, заскочил за ней следом, но на веранде её уже не было. Он прошёл в комнату и увидел её.
Она плакала. Тихо и жалко плакала, как маленький ребёнок, которого чем-то обидели. Могильщик почувствовал жалость, к которой была примешана самая капля презрения. Капля, толика, доля… могильщик чувствовал, что в каждый следующий раз эта доля будет расти, полнеть, пожирая всё остальное.
Он шагнул к ней, попробовал обнять за плечи. Свиша неожиданно энергично вырвалась, отбрасывая руки могильщика, повернулась к нему. В её лице не было ничего жалкого, наоборот, губы были искривлены злостью, глаза мерцали.
- Как будто ты не знал! – крикнула она. – Как будто не знал, а?
- Успокойся, - тихо сказал Велион, делая вторую попытку обнять Свишу, но та вновь отбросила его руки.
- Ну что, господин могильщик? – в голосе молодой вдовы появилась насмешливая злость. – Что? Замарался? Запачкал ручонки? Связался с деревенской блядью? Небось, пока трахал, думал, что я сидела и ждала тебя? Думала, когда же это придёт мой суженый могильщик? Побитый, как собака, с дыркой в голове. Придёт, поживёт, поглядывая, потом начнёт трахать, а потом нос кривить, как узнает, что не только муж у меня до него был. Что думаешь, не поняла я, что ты всё узнал, когда пришёл с таверны? Думаешь, не вижу, как смотришь на меня, изучаешь, будто у меня лбу написано, сколько народу меня оттрахало, куда и как? Скажу тебе, благородный господин могильщик, много! И туда же, куда и ты, думаешь, один такой выискался? Всё я делала до тебя…
Велион подскочил к Свише, схватил её за плечи, встряхнул.
- Что не нравится? – закричала вдова, брызжа слюной в лицо могильщику. – Не нравится? А ты послушай, как меня в стогу сена трое солдатиков всю ночь…
- Заткнись! – взревел Велион. – Заткнись немедленно!
Это подействовало. Свиша замолчала и уже через секунду обессилено повисла в его руках, всхлипывая от слёз.
- Прости меня, прости… - едва различимо шептала она.
- Мне плевать на всё, - солгал Велион. – Плевать на всех.
Сердце болело. Пожалуй, могильщик впервые понял, что это такое – сердце, сжимаемое болью. Жалость, злость, боль, любовь, обида, презрение, - все эти чувства смешались в нём и теперь бурлили, стараясь вырваться наружу. Хотелось ударить кого-то, что-нибудь сломать, разнести в дребезги…
Он сидел на полу, обнимая рыдающую Свишу.
- Останься, пожалуйста, не уходи… Я люблю тебя…
- Не уйду, - вновь солгал могильщик. – Успокойся.
«Завтра йоль», - подумал Велион.
Он сидел на крыльце и смотрел на звезды. Свежий ночной воздух пах травой и цветами.
Но больше всего воздух пах дорогой. Пылью, потом, усталостью. Затхлостью могильников, кровью, своей или чужой, человеческой или животной. Воздух пах рассохшимся деревом, размокшими плесневелыми сухарями и магией. Сточными канавами, в которых разлагаются тела нищих, крысами и торгашами.
Воздух пах кожей чёрных перчаток.
Он пах этим уже неделю.
Когда первая волна чувств схлынула, Велион решил, что всё пройдёт. Пройдёт злость и обида, презрение улетучится, и всё станет по-старому. Практически так оно и было… они не вспоминали ни того мальчишку, ни истерику Свиши, улыбались друг другу, любили друг друга ночами, засыпали под тонким одеялом, просыпались в предрассветной прохладе и снова любили друг друга.
Но запах дороги не отпускал могильщика ни на миг.
Днями тотенграбер слонялся по дому или двору, иногда надев перчатки, иногда – нет, но в любом случае он думал о могильниках и дороге. Скука начала докучать ему так сильно, что он готов был залезть на стену. Крестьянская работа, к которой Велион уже почти привык и даже начинал выполнять её с удовольствием, начала вызывать острые приступы тошноты.
Ему пора было идти.
Велион поднялся с крыльца, накинул на плечи плащ, перекинул через плечо сумку на лямке. Надо будет купить заплечную сумку, как её там… рюкзак… она не мешает при работе над заклинаниями, чем обычная сумка, и поэтому её не придётся бросать на окраине могильника. А это дорогого стоит – можно брать крупные вещи, а не только мелочь, которую можно растолкать по карманам.
Луна была почти полной, света её хватало, чтобы спокойно идти по дороге. К тому же, уже перевалило за полночь и до рассвета осталось совсем недолго, ведь завтра йоль…
Могильщик тихо сошёл с крыльца, но тут же остановился, услышав позади шум. Уже зная, что случится через несколько секунд, обернулся. Он не хотел прощаться, просто тихо уйти. Но если не получилось, улепётывать, спасаясь от тяжёлого прощания, он не будет.
Силуэт Свиши появился в дверном проёме быстро, появился и замер тенью, в которой не угадывалось человеческих черт.
- Уходишь? – тихо спросила тень.
- Ухожу… - согласился Велион, опуская голову, как нашкодивший ребёнок.
- Не можешь остаться… - констатировала тень.
- Нет.
- Тебя тянет дорога… - едва слышно прошептала тень, но уже через секунду её голос окреп: - Тогда уходи. Уходи, не оборачиваясь и без лишних прощаний, как и хотел. Уходи… но только вернись, пожалуйста, вернись ко мне…
- Вернусь, - твёрдо и уверенно солгал могильщик.
- Я буду ждать, - солгала Свиша. Её тень растворилась во мраке.
- Я тебя люблю… - запоздало сказал могильщик.
Но тень его не слышала.
Могильщик поправил сумку и зашагал навстречу запаху дороги.
Несчастная одинокая женщина рыдала, закусив кулак, чтобы уходящий не услышал её. Иначе он, не дай бог, решил бы вернуться.
И больше никогда не был бы счастлив. Как и она.
Несчастная женщина не знала тогда, насколько сильно она ошибается.
Повзрослевший и многое потерявший за эти годы могильщик пошатываясь брёл проспаться в хлев.
«Я пьяный в хлам, - мрачно подумал он, завалившись на бок прямо на грядку. – Мертвецки пьян…
В ту ночь я тоже был как пьяный. Мне шагалось легко, я радовался дороге, радовался ночи… Чёрт возьми, я был счастлив. А Свиша наверняка плакала…».
Велион с трудом поднялся, пошатываясь, направился к углу дома, где стояла вкопанная в землю бочка, приспособленная для сбора дождей воды. Свиша всегда стирала водой только из этой бочки. Что ж, сейчас он постирает там свою пьяную рожу.
Тотенграбер склонился над бочкой, зачерпнул тёплой воды. Ночь была довольно прохладной, но вода всё ещё была тёплой. Её согрели солнечные лучи, её грела земля…
«А кто согреет меня? Быть может, сын?»
- А ты уверен, что это твой сын? – спросил кто-то рядом.
Велион резко обернулся, чуть не потеряв равновесие, прищурившись, начал всматриваться в темноту. Никого не было.
«Причудилось».
- Нет, не причудилось. Смотри внимательней, могильщик.
Велион прищурился, пытаясь сосредоточиться, вгляделся во тьму. И увидел.
Он замычал сквозь сжатые зубы, отшатнулся. Перед ним стояла смерть. Невысокий скелет, на котором болтались полусгнившие тряпки.
- Смотри внимательней, могильщик, - с насмешкой в голосе сказала смерть.
Могильщик всмотрелся внимательней. И вздрогнул. Вместо скелета перед ним стояла Свиша. Чуть похудевшая, сильно постаревшая. Свиша…
- Узнал? – презрительно спросила бывшая хозяйка этого дома. – Узнал, могильщик, узнал. Ну что, я сильно изменилась?
Велион утвердительно качнул головой.
- Ты тоже, - на губах Свиши появилась усмешка. – Ты тоже… Озлобился, постарел… перестал чувствовать. Не удивляйся, могильщик. Ты стал ходячей деревяшкой. Тощая рожа, бледные губы… краше в гроб кладут, - она горько рассмеялась.
-Ты не Свиша, - прохрипел Велион.
- И да, и нет. Часть Свиши живёт теперь во мне… - голос смерти изменился. – И эта часть просит тебя: не приближайся к моему сыну. Оставь его. Он… он не заслуживает такой судьбы.
- Какой?
- Которой ты ему хотел. Ему не нужны перчатки могильщика, ему не нужна твоя судьба.
- Но я…
- Не хотел? – прервала его смерть. – Может быть… но ты готов забрать его с собой. Прошу, не надо.
- Обещаю. Так значит… - могильщик запнулся. – Так значит, это мой сын…
- Я тебе этого не говорила.
- Но…
-Я назвала его своим сыном. Ты не имеешь к нему никакого отношения. Уходи.
- Но…
- Ты хочешь знать, твой ли это сын? – спросила смерть изменившимся голосом. Теперь перед Велионом стояла Элаги. – А какая тебе разница?
- Верно, - пробормотал могильщик, опустив голову, чтобы смерть не увидела выражения его лица, говорящее об обратном. – Никакой.
- Вот и хорошо. Иди, иди вперёд, продолжай свой путь в поисках смерти, в поисках меня. Иди. И никогда не возвращайся. Прощай, могильщик.
- Прощайте…
Велион поднял голову, чтобы посмотреть в последний раз на Свишу, но перед ним уже никого не стояло.
Он тяжело вздохнул и направился в сторону хлева.
Тотенграбер быстро шагал по дороге. Несмотря на вчерашнюю попойку, телу было легко, иногда могильщику даже казалось, что он летит, а не идёт.
С Аргамером и Велионом он распрощался рано утром.
- Никаких денег, - улыбнулся Аргамер, когда могильщик попробовал сунуть ему в руку две серебряных монеты. – Мой дом не трактир.
- Спасибо, - пробормотал тотенграбер, стыдливо пряча монеты в карман.
- Дядя Валлай уже уходит? – звонко спросил Велион-младший, мельтешащий в ногах у отца.
- Уходит, - сказал Велион, копаясь в рюкзаке. – Только сделает тебе маленький подарок…
Он вытащил из рюкзака небольшую статуэтку, изображающую рыцаря на боевом коне. Статуэтка была серебряной и стоила не мало, но мальчишке об это знать не обязательно. Так же как и то, откуда она у «дяди Валлая». Он нашёл её очень давно больше, чем десять лет назад в одном из могильников, ещё на пути своего становления могильщиком. Наткнулся в комнате, в которой лежали три скелета – два принадлежали взрослым людям, третий ребёнку, именно в его ладони лежала эта статуэтка. Велион не смог продать её тогда, слишком уж сильно на него повлиял этот маленький скелетик, сжимающий в ладошке фигурку. Он представлял, как мальчишка с родителями прячутся в углу, как он тискает рыцарька в руке, будто может найти в нём спасение. Или просто сжимает в руке свою любимую игрушку и гибнет, прикрытый телами родителей... После, отрастив более грубую шкуру, Велион продавал вещи и с более трагической судьбой, но этот рыцарёк, почти уже забытый, завалялся в сумке.
Вот и пригодился…
- Спасибо! – обрадовано поблагодарил мальчишка. – Папа, можно?
- Можно, - улыбнулся Аргамер.
Велион, радостно смеясь, убежал.
- Весь в мать, - тихо проговорил Аргамер. – Только волосы мои, - сказал он с гордостью, приглаживая чёлку.
У его волос был иссиня-чёрный цвет. Цвет вороного крыла, ничуть не светлее, чем у тотенграбера.
- Прощай, - сказал могильщик, закидывая рюкзак на спину.
- Будешь в этих краях, заходи, - произнёс Аргамер, протягивая руку.
Велион крепко сжал его ладонь.
- Обязательно, - солгал он.
Ноги будто бы поедали дорогу, как длинную макаронину. Шагалось легко, но, казалось бы, чего-то не хватало, как будто он что-то забыл. Забыл какую-то очень важную вещь, из-за чего в нём поселилась пустота, как в пустом кармане, который всегда раньше оттягивала тяжесть. По привычке суёшь туда руку в поисках вещицы, хранящейся там всегда, а встречаешь пустоту. Он думал о том, что даже не узнал, от чего умерла Свиша, что не разузнал толком, как рос Велион… Не узнал ничего из того, что ему хотелось бы, только разбередил воспоминания. Но на душе стало лучше.
Увидев подходящий камень, Велион свернул с дороги и расположился на нём. Нет, он не устал. Просто ему кое-что ещё надо сделать.
Он долго копался в рюкзаке. Наконец то, что он искал, нашлось. Велион извлёк на свет перо и чернила, выудил из кармана плаща смятое письмо, перевернул на чистую сторону, разгладил. Долго думал, как начать, и, не придумав ничего лучше, написал кривым подчерком:
«Дорогая моя Свиша…».