Ответственность. «Избранные труды по гражданскому праву» | Басин Юрий Григорьевич

Вина как условие ответственности за нарушение обязательства

[116]

Понятие вины в гражданском праве

ГК РК устанавливает определенную связь между виной нарушителя обязательства и его ответственностью за неисполнение либо ненадлежащее исполнение.

Такая связь может проявляться в различных формах, определенных законом или соглашением сторон. Во-первых, отсутствие вины нарушителя обязательства может послужить основанием освобождения его от ответственности; во-вторых, ответственность может применяться и при отсутствии вины нарушителя в неисполнении или ненадлежащем исполнении обязательства; в-третьих, наличие, отсутствие либо серьезность вины могут повлиять на размер ответственности.

Статья 359 ГК по этому поводу устанавливает:

1. Должник отвечает за неисполнение и (или) ненадлежащее исполнение обязательства при наличии вины, если иное не предусмотрено законодательством или договором. Должник признается невиновным, если докажет, что он принял все зависящие от него меры для надлежащего исполнения обязательства.

2. Лицо, не исполнившее или ненадлежащим образом исполнившее обязательство при осуществлении предпринимательской деятельности, несет имущественную ответственность, если не докажет, что надлежащее исполнение оказалось невозможным вследствие непреодолимой силы, то есть чрезвычайных и непредотвратимых при данных условиях обстоятельствах (стихийные явления, военные действия и т. п.). К таким обстоятельствам не относится, в частности, отсутствие на рынке нужных для исполнения товаров, работ или услуг.

Такое определение понятия вины и ее значения для привлечения нарушителя к ответственности выработалось только в последнее десятилетие.

Из текстов прежних законов и их доктринального толкования делался вывод, что вина нарушителя – в виде общего правила – является необходимым условием ответственности. Нет вины – нет и ответственности, хотя бы бесспорным был и сам факт нарушения, и причиненный кредитору этим нарушением материальный ущерб.

При этом под виной подразумевалось психологическое отношение нарушителя к нарушению, иначе говоря, ответственность зависела от того, предвидел ли должник (или хотя бы должен был по обстоятельствам дела предвидеть), что его поведение ведет к нарушению обязательства. Если да, то должник виновен и должен нести ответственность. Если нет – невиновен и не должен привлекаться к ответственности (см., напр.: ст. 212 ГК КазССР 1963 г.).

Разумеется, имели место и исключительные случаи безвиновной ответственности, но исключения не колебали общего правила.

С принятием Основ 1991 г., затем ГК РК 1994 г. (Общая часть) изменилось и понятие вины, и ее значение для привлечения нарушителя обязательства к ответственности.

Во-первых, изменилось понятие вины. В прежнем понимании вина проявлялась в чисто психологических категориях: умысел, неосторожность. Теперь же ГК раскрывает вину через поведенческие категории: нарушитель не принял всех зависящих от него мер, чтобы не допустить нарушения исполнения своего обязательства (ст. 359). При этом под виной юридического лица понимается вина его работников, проявившаяся в процессе их служебной деятельности и повлекшая неисполнение или ненадлежащее исполнение обязательства (ст. 362).

Это, конечно, не означает, что в ГК умыслу и неосторожности вовсе не придается значения при оценке вины нарушителя обязательства. Разумеется, придается, особенно в случаях, когда оба участника обязательства виновны в нарушении (там же, ст. 364). Но критерий установления вины явно сместился к оценке использования должником возможности предотвращения нарушения и ограничения его объема.

Во-вторых, статья 359 ГК устанавливает соотношение виновного и безвиновного основания ответственности не в качестве правила и исключения, как это было прежде (ст. 212 ГК КазССР), а как равнозначные основания, но применяемые в разных видах гражданских правоотношений (предпринимательская и непредпринимательская деятельность).

Субъект, нарушивший обязательство, не связанное с его предпринимательской деятельностью, отвечает за нарушение, если он виновен в нем.

При этом должник может быть привлечен к ответственности не только тогда, когда он виновен в нарушении уже существующего обязательства, но и когда он умышленно или по неосторожности принял на себя обязанности, которые он не в состоянии исполнить.

Напротив, субъект обязательства, связанного с предпринимательской деятельностью, отвечает за его нарушение и тогда, когда его личной вины в нарушении не было, и тогда, когда обязательство не было исполнено надлежащим образом по обстоятельствам, объективно не зависящим от должника.

Такая безвиновная ответственность опирается на риск, свойственный предпринимательству. Предприниматель, вступая в обязательство, сознательно берет на себя риск неисполнения (субъективный риск предпринимателя) и не вправе перекладывать убытки от допущенного нарушения на своего хозяйственного партнера или потребителя, ссылаясь на свою безвиновность.

Безвиновная ответственность предпринимателя за нарушение обязательства как проявление предпринимательского риска вытекает также из статьи 360 ГК, которая так и именуется – «Предпринимательский риск в обязательстве».

Данная статья гласит:

Если обязательством предусмотрено исполнение какой-либо работы по заказу предпринимателя, риск невозможности или нецелесообразности использовать результаты работы возлагается на предпринимателя. Лицо, надлежащим образом исполнившее работу, вправе получить оплату, соразмерно степени исполнения, кроме случаев, когда договором предусмотрено иное распределение предпринимательского риска.

Отсюда следует, что все заказы предпринимателя, полученные им товары, работы и услуги должны быть надлежащим образом оплачены, хотя бы последующее использование таких товаров, результатов работ или услуг оказалось для предпринимателя невозможным или нецелесообразным. И здесь, таким образом, проявляется безвиновная ответственность предпринимателя.

Например, в г. Алматы фирма-заказчик вела переговоры с турецкой строительной компанией о постройке в городе торгового комплекса. В связи с этим юридической фирме было поручено подготовить проект договора о его проектировании и строительстве. Когда же проект был подготовлен, фирма-заказчик отказалась принять и оплатить работу по мотивам разрыва переговоров с турецкой стороной. Такой отказ был неправомерным.

Но и в предпринимательских обязательствах основание ответственности за нарушение небезгранично, ибо не охватывает случаи, вызванные непреодолимыми для нарушителя обстоятельствами, которые в законе и на практике принято называть непреодолимой силой, или форс-мажорными обстоятельствами. Здесь уже можно говорить об объективном риске. Неисполнение предпринимателем обязательства вследствие непреодолимой силы освобождает его от ответственности за нарушение.

Связь обязательства с предпринимательством учитывается и тогда, когда обязательство возникает между предпринимателями, и тогда, когда второй участник в данном обязательстве выступает не в качестве предпринимателя.

Например, некто заказывает строительной фирме построить дом для собственного проживания. Как известно, обязанности по такому договору несут и заказчик, и подрядчик. Заказчик (не предприниматель) несет ответственность за нарушение обязанностей перед подрядчиком лишь при наличии своей вины. Подрядчик же будет отвечать, даже если докажет свою невиновность в неисполнении.

Безвиновная ответственность применяется в силу прямого указания закона также к ряду обязательств, не связанных с предпринимательской деятельностью: возмещение ущерба, причиненного источником повышенной опасности (ст. 931 ГК), возмещение вреда, причиненного незаконными действиями госорганов (там же, ст. 922 и 923), за ущерб, причиненный жизни, здоровью или имуществу гражданина недостатками товаров, работ и услуг (там же, ст. 947), ответственность продавца за недостатки проданного товара (там же, ст. 429).

Все большее распространение получает гарантийная ответственность, при которой должник принимает на себя гарантию надлежащего исполнения. Особенно это касается качества предмета обязательства. Гарантия на качество выдается при поставке, купле-продаже изделия, при строительных или ремонтных работах и в некоторых других случаях. Гарантия может выдаваться и на другие условия надлежащего исполнения. Гарантийная ответственность должна наступать и при безвиновном нарушении обязательства.

Правило, предусмотренное статьями 359 и 360 ГК, носит не императивный, а диспозитивный характер, т. е. стороны по своему соглашению вправе установить иные основания ответственности, в том числе и для ответственности за нарушение обязательства, связанного с предпринимательской деятельностью. Пунктом 3 статьи 359 установлено лишь одно исключение из данного правила: соглашение, заранее, до нарушения, освобождающее от ответственности должника за умышленное нарушение обязательства, является недействительным.

В отличие от уголовного права, где обвиняемый предполагается невиновным в совершении преступления, пока его вина не будет доказана и установлена судом (презумпция невиновности), при нарушении гражданского обязательства нарушитель, как правило, предполагается виновным и потому может быть привлечен к ответственности. Для этого кредитору достаточно доказать, что со стороны должника имело место нарушение и оно вызвало убытки в определенном размере. Когда же ответственность сведена к неустойке, доказывается лишь факт нарушения. В такой ситуации должник, желающий освободиться от ответственности, обязан доказать, что он невиновен в нарушении, т. е. что он принял все зависящие от него меры для недопущения нарушения. Таким образом, в сфере гражданских обязательств действует презумпция виновности нарушителя. Он предполагается виновным в силу самого факта неисполнения либо ненадлежащего исполнения обязательства, пока не докажет свою невиновность. Лишь в исключительных случаях, установленных законодательством, вина нарушителя должна быть доказана кредитором (см., напр.: ст. 127 Временного Устава железных дорог РК, утв. постановлением Правительства РК от 18.01.96 г.).

На практике вина нарушителя нередко смешивается с самим фактом нарушения.

Например, если артист не явился на концерт, который в связи с этим отменили, антрепренер может заявить: концерт сорван по вине артиста. Между тем здесь легко различить факт нарушения и вину в нарушении. Неявка сама по себе – это нарушение контракта на проведение концерта. Но причины неявки могут быть различными:

а) артист не явился потому, что занялся другими, более важными для себя делами; не позаботился о транспорте; забыл о выступлении. Здесь не только нарушение, но и вина артиста в нарушении;

б) артист не явился потому, что непосредственно перед концертом упал, сломал ногу и попал в больницу. Здесь нарушение контракта налицо, но нет вины в нарушении.

Нарушение и вина в нарушении тесно связаны. Нарушение – объективный факт, и если его нет, то вопрос о вине не возникает. При появлении нарушения вина нарушителя служит субъективным основанием ответственности.

Факт нарушения должен доказать пострадавший от нарушения кредитор. Предположение же о вине возникает из самого нарушения, как об этом было сказано выше (презумпция виновности нарушителя).

В отличие от уголовного в гражданском праве вина, ее степень, субъективное отношение должника к допущенному им нарушению (умысел, заведомость, небрежность и т. п.) служат основанием ответственности, но не мерилом ее объема, как это имеет место при определении тяжести наказания за уголовное преступление. Степень вины учитывается лишь в некоторых, предусмотренных законом, случаях (напр., статьей 364 ГК, говорящей об учете вины кредитора по обязательству).

Значение вины кредитора для ответственности должника за нарушение обязательства

Пункт 1 статьи 364 ГК устанавливает:

Если неисполнение или ненадлежащее исполнение обязательства произошло по вине обеих сторон, суд соответственно уменьшает размер ответственности должника. Суд также уменьшает размер ответственности должника, если кредитор умышленно или по неосторожности содействовал увеличению размера убытков, причиненных неисполнением или ненадлежащим исполнением, либо не принял разумных мер к их уменьшению.

Данная норма ориентируется на случаи, когда в неисполнении либо ненадлежащем исполнении обязательства виновен не только должник, но и кредитор, который со своей стороны не принял зависящих от него мер, чтобы не допустить либо максимально ограничить объем убытков. Размер ответственности при этом может быть уменьшен с учетом формы и степени вины и должника, и кредитора.

Так, при пробной эксплуатации вновь построенной железнодорожной ветки произошел сход с рельсов товарного состава. Расследование установило, что виновными были и строительная организация (недостаточно укреплено полотно пути), и служба эксплуатации (превышен предельный вес поезда). Суд вынес решение о возмещении службе эксплуатации убытков от крушения в половинном размере.

Вина кредитора может проявиться в любой форме и в любой степени. Но в некоторых обязательствах ответственность должника за ущерб, причиненный кредитору, уменьшается не при всякой вине последнего, а лишь при некоторых ее формах (см., напр.: там же, п. 1 ст. 935).

Если должник требует уменьшения размера ответственности (и возмещаемых убытков, и неустойки), ссылаясь на вину кредитора, он (должник) обязан доказать и наличие такой вины, и ее степень.

Сопоставление вины должника с виной кредитора для определения меры ответственности при нарушении обязательства может применяться и тогда, когда должник несет ответственность независимо от своей вины.

Например, постройка жилого дома не была завершена в срок из-за отсутствия на данном рынке нужных стройматериалов. Но если и клиент при этом окажется виновным в задержке (к примеру, не принял, как это было предусмотрено договором, привезенные материалы), то сумма убытков, подлежащих возмещению строителем, может быть соразмерно уменьшена.

С учетом вины кредитора можно сделать еще одно сопоставление вины в уголовном праве с виной в гражданском праве.

Уголовное право различает два вида вины: неосторожную и умышленную, каждый вид – в двух формах: небрежность и самонадеянность, прямой умысел и косвенный умысел. Точное определение вида и формы вины может весьма существенно повлиять на меру наказания.

В гражданском праве различаются: простая неосторожность, грубая неосторожность, умысел. Различие между ними может повлиять на решение вопроса о привлечении к ответственности, но не на ее размер, кроме предусмотренных законодательством случаев, когда размер ответственности определяется с учетом степени вины в одном и том же нарушении и должника, и кредитора.

Ответственность за нарушение обязательства работниками должника или третьими лицами

Стремление повысить чувство ответственности предпринимателей за надлежащее выполнение обязательств и уровень защиты интересов потребителей вызвало необходимость установить ответственность должника не только за собственные правонарушающие действия, но также за действия других лиц, участвующих в исполнении обязательства.

Статьи 362 и 363 ГК предусматривают, что должник отвечает за действия:

а) своих работников;

б) лиц, на которых должник возложил исполнение своей обязанности;

в) лиц, от действия которых зависит исполнение должником своего обязательства.

Так, статья 362 определяет:

Действия должностных лиц либо иных работников должника по исполнению его обязательства считаются действиями должника. Должник отвечает за эти действия, если они повлекли неисполнение или ненадлежащее исполнение обязательства.

Действия должника – юридического лица – проявляются в действиях его работников, или исполняющих обязательство, или принимающих исполнение. Поэтому юридическое лицо должно отвечать за действия (бездействие) своих работников, как за собственные действия. И вина юридического лица выражает вину его работников, не принявших всех необходимых мер, чтобы обязательства были исполнены надлежащим образом.

Но юридическое лицо отвечает только за такие действия своих работников, которые совершаются в связи с исполнением служебных обязанностей: получение поступивших товаров, своевременное направление в банк платежных документов и т. п. Следовательно, если работник совершает неправомерные поступки, не исполняя при этом служебных обязанностей (напр., не оплатил магазину купленную для себя мебель), юридическое лицо не несет ответственности за такие действия.

Юридическое лицо, выплатив суммы ответственности за нарушения, вызванные виновным поведением работников, вправе требовать от них возмещения своих расходов. Но эта – регрессная – ответственность работника перед юридическим лицом, в котором он работает, опирается не на гражданское, а на трудовое законодательство, предусматривающее иные основания ответственности и иной ее размер.

На практике возможны случаи, когда должником по обязательству выступает не юридическое, а физическое лицо, исполняющее обязательство через своих работников. Это, например, бывает при осуществлении гражданином предпринимательской деятельности без образования юридического лица. И в подобных случаях работодатель отвечает за действия своих работников, непосредственно исполняющих обязательство на таких же условиях, какие рассмотрены выше.

Нередко предприниматель-должник передает совершение действий по исполнению своего обязательства не тем, кто работает у него по трудовому контракту, а лицам, с которыми он заключил гражданско-правовой подрядный договор. Подрядчик в ряде случаев выступает в таком обязательстве от имени должника, и тогда вся ответственность за действия подрядчика также ложится на должника.

На сходных основаниях статья 363 определяет ответственность должника за третьих лиц, действия которых привели к невозможности надлежащего исполнения обязательства. Так, часть 2 пункта 1 указанной статьи устанавливает, что должник несет перед кредитором ответственность за действия либо бездействие третьих лиц, на которых должником было возложено исполнение его обязанности перед кредитором.

Здесь имеются в виду случаи, когда должник поручает третьим лицам исполнить полностью или частично свое обязательство перед кредитором.

Например, оптовая организация-поставщик, обязанная поставлять товары розничным магазинам, поручает заводу-изготовителю, у которого она закупила партию товаров, направить их по своей разнарядке непосредственно магазинам, являющимся ее покупателями.

В судебной практике был случай, когда поставщик отправил покупателю партию рабочих тракторов. Договор поставки предусматривал, что тракторы поставляются в комплекте со всеми навесными орудиями, которые должен был отгрузить покупателю непосредственно завод-изготовитель.

В обоих случаях поставщик поручил непосредственное исполнение договоров перед покупателем полностью (как в первом примере) либо частично (как во втором примере) производителям товаров.

Если непосредственный исполнитель нарушает обязательство, вытекающее из договора поставки, заключенного другим лицом (поставщиком), ответственность за действия исполнителя несет поставщик, так как нарушен заключенный им договор.

Предъявление пострадавшим кредитором претензий к непосредственным исполнителям, как правило, невозможно, поскольку между кредитором и исполнителем не было договора – значит, не было и обязательства.

Из общего правила закон устанавливает иногда исключение, возлагая ответственность за нарушение обязательства не на того, у кого куплен товар или кто принимал заказ на исполнение работ, а непосредственно на изготовителя товаров или производителя работ (см., напр.: там же, ст. 428 и 948).

Часть 1 пункта 1 статьи 363 предусматривает несколько иную ситуацию: третье лицо не исполняет или ненадлежаще исполняет обязательство непосредственно перед должником. И вследствие этого сам должник нарушает обязательство перед кредитором.

Например, завод, изготавливающий и поставляющий покупателю сложное изделие, заказывает комплектующие детали для сборки у других заводов. Один из таких заводов задержал отгрузку деталей, вследствие чего изготовитель и поставщик конечного изделия (должник по основному обязательству) не смог его вовремя изготовить и отправить покупателю (кредитору по основному обязательству). Поставщик конечного изделия отвечает перед покупателем за действия поставщика деталей.

Во всех подобных случаях должник может освободиться от ответственности за действия третьих лиц, если докажет, что не было оснований для привлечения к ответственности непосредственных исполнителей (т. е. оснований, предусмотренных статьей 359).

Разумеется, должник по основному обязательству отвечает перед кредитором за действия третьих лиц лишь в силу того, что сам по договору с этими лицами поручает им совершение действий, обеспечивающих исполнение им (должником) своих обязанностей перед кредитором. Значит, не исполнив порученных ему действий, третье лицо нарушило собственные обязательства перед должником. И оно должно нести за это ответственность, но не перед кредитором по основному обязательству, с которым оно не было связано договором, а перед должником. При этом такая ответственность возможна и тогда, когда кредитор по основному обязательству не будет привлекать своего должника к ответственности.

Возможна и такая ситуация, когда привлеченный к ответственности за действия третьих лиц должник выплатил кредитору надлежащую сумму, превышающую по размерам ту сумму, которую должник получил или может получить в качестве ответственности с третьего лица по договору последнего с должником.

Например, завод, выпускающий телевизоры, приостановил отгрузку продукции потребителям, так как завод – изготовитель коробок для упаковки телевизоров задержал поставку тары. Общая ответственность за задержку поставки тары составила 5 % от стоимости продукции, несвоевременно отправленной покупателю. В итоге завод – изготовитель телевизоров уплатит покупателю сумму, равную 5 % от стоимости телевизоров, а завод – изготовитель коробок, виновный в задержке поставки телевизоров, уплатит своему покупателю тоже 5 %, но от стоимости тары. В подобной ситуации завод – изготовитель телевизоров вправе взыскать с завода – изготовителя коробок прямую неустойку независимо от того, будет ли он сам отвечать перед покупателем телевизоров. Если же будет, то вправе в регрессном порядке взыскать с завода – изготовителя коробок понесенные по вине последнего убытки в виде разницы между суммой, выплаченной заводом – изготовителем телевизоров, и суммой, полученной им от завода – изготовителя коробок.

Таковы основания ответственности должника за действия третьих лиц, которые приводят к нарушению обязательств. Вина третьих лиц рассматривается как вина самого должника.

Это означает, во-первых, что вина третьих лиц за действия, которые привели к неисполнению или ненадлежащему исполнению обязательства, предполагается. Следовательно, чтобы освободиться от ответственности, должник должен доказать кредитору, что третье лицо было невиновным.

Это, во-вторых, означает, что должник, занимающийся предпринимательской деятельностью, должен отвечать и тогда, когда правонарушающие действия третьего лица не содержат вины.

Но если сами такие лица действовали не в качестве предпринимателей, то должник, уплативший штрафные суммы за безвинные действия третьих лиц, не вправе взыскивать с них свои убытки в регрессном порядке, так как они (третьи лица), не будучи предпринимателями, не несут ответственности перед должником при отсутствии вины в правонарушениях.

Например, гр-н А. – знакомый предпринимателя Б., продавца дорогостоящих мехов, – должен был поехать по своим делам в другой город, где клиент предпринимателя ожидал доставку купленных мехов. Предприниматель попросил знакомого доставить меха покупателю. По дороге, во время ночной стоянки, машина гр-на А. была ограблена. Грабители унесли и меха. Предприниматель Б. обязан ответить перед покупателем за неисполнение обязательства, но Б. не сможет привлечь к ответственности гр-на А., если тот был виноват в ограблении машины.

Норма об ответственности должника за действия своих работников (там же, ст. 362) не может быть изменена соглашением должника с кредитором, ибо эта норма носит императивный характер. Напротив, норма об ответственности должника за действия третьих лиц, не являющихся его работниками (там же, ст. 363), может быть изменена соглашением должника с кредитором.

Определение размера убытков, подлежащих взысканию за нарушение обязательства внешнеэкономической коммерческой поставки

[117]

Взыскание убытков, вызванных нарушением договорного обязательства, – универсальная форма защиты прав участника договора, потерпевшего от его нарушения другой стороной. При этом особую важность приобретают требования к определению размера убытков, которые могут быть взысканы с нарушителя. Он зависит от многих обстоятельств и прежде всего от характера нарушенного права и нарушения. Во всех случаях следует опираться на понятие убытков и их состав, определенных пунктом 4 статьи 9 Гражданского кодекса Республики Казахстан (далее – ГК, Гражданский кодекс). Названный пункт содержит два элемента состава убытков: реальный ущерб и упущенную выгоду.

Как же должен определяться размер каждого элемента состава убытков применительно к случаям нарушения договорного обязательства коммерческой поставки, т. е. поставки товара, предназначенного для перепродажи? Именно такого рода договоры составляют основную массу внешнеэкономических торговых контрактов. Рассмотрим это на примере нарушения договора поставки, заключенного между казахстанским поставщиком металла и зарубежным покупателем.

По договору фирма «Альфа» (название условное) обязалась поставить фирме «Бета» металл на сумму 10 миллионов долларов на условиях предоплаты. Предоплата была произведена своевременно под гарантию казахстанского банка. По истечении полугода поставщик должен был отгрузить металл, но не исполнил своего обязательства.

К нарушителю в Парижском Международном арбитраже был предъявлен иск о возмещении убытков. Применимым при рассмотрении спора было признано казахстанское право. Убытки определены истцом в сумме, превышающей 20 миллионов долларов.

Для правильной оценки требований истца необходимо учесть присущие данному делу обстоятельства.

1. Истец – фирма «Бета» – покупал металл для последующей его перепродажи на западном рынке. Фирма была тесно связана с юго-восточной зарубежной фирмой «Гамма», занимающейся более широким кругом предпринимательских сделок, в том числе и оказанием банковских услуг. Именно фирма «Гамма» со своего счета перевела ответчику по данному делу сумму предоплаты. Между истцом и фирмой «Гамма» предоплата была оформлена кредитным договором. Сама же фирма «Гамма» для совершения предоплаты получила кредит от одного из юго-восточных банков.

После нарушения ответчиком обязанностей по поставке металла истец заключил с фирмой «Гамма» договор, согласно которому был значительно повышен размер процентов по ранее заключенному между ними кредитному договору.

Истец требовал включить в сумму реального ущерба все платежи, которые фирма «Гамма» выплатила юго-восточному банку, а также собственные долги истца этой фирме за оказание кредитных услуг и несвоевременный возврат кредита.

В искомую сумму реального ущерба были включены также расходы, связанные с попыткой истца получить с банка-гаранта сумму невозвращенной предоплаты, в том числе судебные расходы по иску фирмы «Бета» к банку-гаранту. В иске (к банку-гаранту), который рассматривался казахстанским государственным судом, было отказано в связи с истечением срока действия гарантии и нарушением правила о субсидиарной ответственности гаранта (гарантия была дана еще до того, как принцип субсидиарной ответственности гаранта был заменен в ГК принципом солидарной ответственности). Тем не менее истец настаивал на взыскании с ответчика своих расходов по судебному делу с гарантом, ссылаясь на то, что само дело возникло вследствие нарушения ответчиком основного договора.

Истец, получив отказ ответчика возместить долги перед фирмой «Гамма», которые все еще не были оплачены истцом, сослался на то, что пункт 4 статьи 9 ГК включает в сумму реального ущерба не только уже произведенные расходы, но и будущие, которые должны быть произведены. Аналогичная формулировка содержится и в Гражданском кодексе Российской Федерации.

Это обстоятельство заслуживает особого внимания.

Деление суммы убытков на реальный ущерб и упущенную выгоду является традиционным для континентальной системы права (ст. 1149 Французского гражданского кодекса; № 249–252 Гражданского уложения ФРГ). Такое деление достаточно четко проводилось и в СССР и в союзных республиках. До появления новых гражданских кодексов убытки состояли: а) из расходов, произведенных кредитором, утраты или повреждения его имущества (уже состоявшиеся имущественные потери); б) неполученных доходов, которые в будущем были бы получены. Причем каждая сумма уже произведенных расходов или ожидавшихся доходов может и должна быть доказана.

Такое же традиционное деление со словесным обозначением – реальный ущерб и упущенная выгода – мы находим в Основах гражданского законодательства Союза ССР и республик, которые в этой части действовали в Республике Казахстан с 1993 по 1995 г.

Включение новыми гражданскими кодексами в реальный ущерб будущих расходов – новшество, практическую полезность которого еще предстоит оценить. Но полезность этого новшества в рассматриваемом деле вызывает явные сомнения, так как позволяет увеличить объем убытков, опираясь на весьма недостоверные доказательства. Расходы, которые почему-то не производились много лет и обязательность которых вытекала не только из факта нарушения, но также из соглашений кредитора с третьими лицами, имеющими с ним общий интерес, теперь рассматриваются как будущие реальные расходы. При этом не было препятствий к установлению в подобных соглашениях повышенных платежей, которые все равно можно будет переложить на должника, нарушившего основное обязательство.

Особенно опасным представляется подобное распространительное толкование пункта 4 статьи 9 ГК для ситуаций, в которых третье лицо и кредитор являются аффилиированными субъектами, в частности, когда третье лицо является дочерней компанией кредитора либо наоборот, что весьма характерно для казахстанской правовой организации экономики. Нетрудно представить, как подобные аффилиированные компании могут определять и исполнять взаимные претензии.

Это достаточно заметно проявляется в расходах, прямо вытекающих из соглашений истца с фирмой «Гамма». Но эту же линию можно проследить и далее – в отношениях последней с юго-восточным банком. Имея в виду рассмотренное дело, не хотелось бы делать далеко идущий вывод о нецелесообразности включения в сумму реального ущерба будущих расходов. Но частный вывод – как понимать в однотипных делах будущие расходы, каков их возможный состав, как определять, ограничивать и доказывать их общий размер – нам представляется целесообразным.

Единое мнение специалистов, толкующих наши законы, как, впрочем, и законы России и законы бывшего СССР, сводится к обязательности устанавливать необходимую причинную связь между правонарушающим поведением должника и убытками, понесенными кредитором.

Авторы одного из учебников по гражданскому праву подчеркивают, что такая причинная связь должна быть прямой и непосредственной. Возмещению подлежит реальный ущерб, не просто порожденный, вызванный правонарушением, но прямо и непосредственно порожденный правонарушением.

Подобное понимание убытков требует, чтобы расходы прямо вытекали из нарушения. Если же между нарушением и расходами появляются посредствующие звенья – дополнительный субъект, претендующий на возмещение расходов, дополнительные последующие соглашения с третьими лицами, определяющие размер расходов, и т. п., то непосредственная связь нарушается и такие убытки, по нашему мнению, взыскиваться не должны. Третье лицо в данной ситуации несет непосредственный ущерб вследствие неисполнения перед ним обязательства истца, но не ответчика.

Что же касается попытки взыскания по рассмотренному делу судебных расходов, связанных с требованиями, предъявленными к гаранту, то необоснованность подобных попыток вытекает не только из опосредованного характера причинной связи. Истец допустил неправомерную подмену гарантийных отношений гаранта с бенефициаром с иными самостоятельными отношениями: между бенефициаром – кредитором по основному обязательству и должником по основному обязательству, в силу которых данный должник не несет ответственности за неисполнение или иное нарушение гарантийного обязательства.

Представленные нами доводы могут вызвать серьезные возражения. Как же так? Ведь расходы кредитора по его обязательствам перед третьими лицами, вызванные нарушением должником основного обязательства, также являются опосредованными в отношениях кредитор – должник. Это верно, но лишь до того момента, пока кредитор не произведет расходы третьим лицам. Как только подобный расход совершен, восстанавливается прямая непосредственная связь между нарушением, совершенным должником, и убытками кредитора. И кредитор приобретает право требовать возмещения убытков. Но это требование носит регрессный характер.

2. Для регрессных требований (в том числе и по возмещению убытков) Гражданский кодекс допускает исключение из общего правила, установленного пунктом 4 статьи 9. В регрессном порядке нельзя требовать возмещения будущих, еще не произведенных расходов. Ибо регресс – это по сути своей восстановительное обязательство, а восстановить можно лишь то, что уже нарушено. Обратное движение возможно лишь после того, как было совершено прямое. Так это и трактуется пунктом 1 статьи 289 ГК, озаглавленной «Регрессные требования»: «Должник, исполнивший обязательство другого лица, имеет право обратного требования (регресса) к этому лицу в размере исполненного обязательства» (выделено нами. – Ю. Б.).

Такое толкование вытекает и из других законодательных положений, регулирующих конкретные случаи предъявления регрессных требований – пункт 2 статьи 289 ГК РК: «Должник, исполнивший солидарное обязательство, имеет право обратного требования к каждому из остальных должников…» (выделено нами. – Ю. Б.).

Пункт 2 статьи 70: «Участник, погасивший долги полного товарищества… вправе обратиться с регрессным требованием в соответствующей части к остальным участникам…» (выделено нами. – Ю. Б.).

Пункт 1 статьи 133: «В случае удовлетворения требования законного владельца ценной бумаги об исполнении удостоверенного ею обязательства одним или несколькими лицами из числа обязавшихся по ценной бумаге они приобретают право обратного требования (регресса) к остальным лицам, ранее их обязавшимся по ценной бумаге» (выделено нами. – Ю. Б.).

Именно поэтому пункт 4 статьи 180 Гражданского кодекса устанавливает, что «по регрессным обязательствам течение исковой давности начинается с момента исполнения основного обязательства» (выделено нами. – Ю. Б.). Это значит, что до момента исполнения основного обязательства у истца нет права требовать исполнения регрессного обязательства.

Общий вывод: в убытки, взыскиваемые в порядке регресса, могут включаться лишь фактически произведенные, но не будущие расходы.

Правило об удовлетворении регрессного иска только в пределах суммы, фактически взысканной с кредитора либо выплаченной им третьему лицу, вызывает иногда возражения, основывающиеся на том, что кредитор, находящийся в тяжелом финансовом положении, в меньшей степени может защищать свои правомерные интересы, поскольку не в состоянии исполнить свои обязательства перед третьим лицом и затем компенсировать это регрессным взысканием, нежели кредитор, имеющий достаточно денег для исполнения обязательства перед третьим лицом. Такое возражение было принято во внимание судом и по данному делу.

Но такое возражение может быть снято ссылкой на давно уже сложившуюся практику, основанную на статьях 28, 128 ГПК КазССР и 31, 73 Закона «О порядке разрешения хозяйственных споров арбитражными судами Республики Казахстан»: кредитор, к которому предъявлен иск об исполнении производного обязательства, вправе ходатайствовать перед судом об объединении в одном рассмотрении исков и по производному, и по регрессному обязательствам. Проверив связь между обязательствами, суд может вынести решение об удовлетворении и производного, и регрессного требования путем прямого платежа: должник – третье лицо. Такая хорошо отработанная практика позволяет сохранить вторичность удовлетворения регрессного требования (избежать ситуации, при которой регрессное требование удовлетворяется ранее или вообще остается без удовлетворения производного требования) и в то же время не ставить удовлетворение регрессного иска в зависимость от финансового положения кредитора по основному требованию.

Таким образом, если к кредитору иск не предъявлен, то нельзя удовлетворять требование кредитора к должнику по основному обязательству в качестве регрессного требования.

3. Следующей проблемой, возникшей в связи с определением размера убытков, вызванных нарушением договора поставки товаров, покупаемых для перепродажи, служит оценка упущенной выгоды. Закон (п. 4 ст. 9 ГК) обозначает упущенную выгоду как неполученные доходы лица, которые оно получило бы при обычных условиях оборота, если бы его право не было нарушено.

Считаем необходимым дать четкое определение понятию «доходы», применяемому в статье 9 ГК, впрочем, как и в других нормативно-правовых актах гражданского законодательства. Это особенно важно, потому что во многих финансовых нормативно-правовых актах под доходом понимается не итоговый результат конкретных или обобщенных хозяйственных операций (прибыль или убытки), а только суммы поступлений по таким операциям без вычета из них сумм произведенных расходов по тем же операциям. Именно такое содержание в термин «доходы» вкладывает, например, статья 13 Указа Президента Республики Казахстан, имеющего силу Закона, от 26 декабря 1995 г. «О бухгалтерском учете»; глава 3 Указа Президента РК, имеющего силу Закона, от 24 апреля 1995 г. «О налогах и других обязательных платежах в бюджет»; пункт 6 стандарта бухгалтерского учета № 2 «Бухгалтерский учет и основные раскрытия в финансовых отчетах» и другие акты.

Итоговый результат операций называется по-разному: чистый доход, налогооблагаемый доход и т. п. Почему-то отказались от привычного и понятного термина «прибыль». На практике встречаются случаи, когда прокуратура, налоговые и иные фискальные органы в качестве санкции за финансовые, лицензионные и иные подобные нарушения требуют взыскания с нарушителя не прибыли, полученной в итоге нарушения, а всех доходов, т. е. всех поступлений в активы нарушителя без вычета необходимых расходов и затрат. Четкое размежевание понятий «доходы» и «прибыль» устранило бы причину смешения понятий.

Мы полагаем, что статья 9 ГК под неполученным доходом понимает не всю сумму ожидаемых денежных (или иных имущественных) поступлений, а итоговый результат: доходы минус расходы, или чистый доход. Об этом свидетельствует раскрытие пунктом 4 статьи 9 ГК понятия «неполученные доходы» через термин «упущенная выгода», т. е. то, что в обиходе принято подразумевать под прибылью.

Именно так понимали и понимают неполученные доходы (упущенную выгоду) специалисты советского гражданского права и гражданского права Российской Федерации. Такое же понимание прямо вытекает из постановлений Пленума Высшего Арбитражного Суда Республики Казахстан от 21 июля 1994 г. № 5 «О практике рассмотрения споров о взыскании убытков» (п. 21), пленумов Верховного Суда и Высшего Арбитражного Суда РФ от 1 июля 1996 г. № 6/8 «О некоторых вопросах, связанных с применением части первой Гражданского кодекса Российской Федерации» (п. 11).

По рассмотренному делу истец включил в требование о возмещении упущенной выгоды:

а) доход, не полученный от сорвавшейся продажи металла;

б) предусмотренную статьей 353 ГК ставку рефинансирования на сумму предоплаты со дня ее получения до дня исполнения судебного решения;

в) такую же ставку на сумму убытков, вызванных неисполнением договора со дня, когда он должен был исполняться;

г) упущенную выгоду от последующих сделок, которые истец совершил бы, если бы ответчик своевременно исполнил обязательство.

Наиболее крупная сумма вытекала из последнего требования. Истец доказывал, что, продав металл, который должен был поставить ответчик, он на эти деньги вновь покупал бы металлы в России и Казахстане и продавал их покупателям из Испании, Швейцарии и других стран. По этому вопросу он (истец) уже вел переговоры с будущими поставщиками и покупателями товаров, рассчитав возможные сделки купли-перепродажи на несколько лет вперед.

Ответчик, разумеется, возражал против таких расчетов, ссылаясь на то, что закон говорит об упущенной выгоде при обычных условиях оборота, если бы нарушенный договор был выполнен надлежащим образом, т. е. о выгоде, непосредственно вытекавшей из данного договора, так как возможная последующая прибыль не связана напрямую с данным нарушением и во многом зависит от будущей рыночной конъюнктуры, появления новых производителей и участников оборота и многих других труднопредсказуемых факторов.

Вообще попытки рассмотреть размеры упущенной выгоды в перспективе ее последующего циклического получения на много лет вперед нередки в судебной практике, что, впрочем, неудивительно. В другом деле, например, рассмотренном Арбитражным институтом Международной торговой палаты в Стокгольме в 1998 г., выяснилось, что российская фирма получала от поставщика необработанный металл, передавала его на переработку и затем продавала постоянным покупателям. Договор на переработку был заключен на 22 года. В 1997 г. предприятие-переработчик отказалось от договора. Фирма предъявила к нему иск о возмещении убытков, в который включила всю прибыль, которую рассчитывала получить за продажу переработанного металла до конца срока договора, т. е. до 2015 г. Иск был удовлетворен, но сумма упущенной выгоды сокращена до потерь, которые мог понести истец до восстановления цикла переработки на другом предприятии.

Ряд очень важных для определения размера упущенной выгоды толкований закона содержится в уже упоминавшемся постановлении Пленума Высшего Арбитражного Суда РК. Пленум требует уточнения реальности ожидаемых доходов. Кредитор не вправе требовать возмещения упущенной выгоды, если не принял всех мер по уменьшению убытков. Кредитор обязан доказать причинную связь между виновным поведением должника и ожидаемым интересом по договору.

Пункт 21 названного постановления содержит весьма убедительный критерий определения предельного размера подлежащих взысканию убытков, в том числе и упущенной выгоды: «…несмотря на характер нарушения, потерпевшая сторона не должна ставиться в более выгодное положение по сравнению с тем, в котором она находилась бы, если бы договор был надлежаще исполнен…» Кредитор не вправе претендовать на большее.

И мы вновь возвращаемся к тому, что размер упущенной выгоды следует определять исходя только из первого цикла потерь, вызванных нарушением одного данного договора. Поэтому при нарушении договоров покупки товаров, предназначенных к перепродаже, упущенная выгода определяется как прибыль, которая могла быть получена от перепродажи, т. е. рассчитанная перепродажная цена всего закупленного товара за вычетом затрат на покупку, которые были произведены фактически или должны были производиться при нормальном исполнении нарушенного ответчиком договора.

Мы полагаем, что при определении перепродажной цены можно руководствоваться общепринятым правилом определения цены товара. Статья 55 Конвенции ООН о договорах международной купли-продажи товаров (Венская конвенция) предусматривает: если в договоре прямо или косвенно не устанавливается цена или порядок ее определения, то применима цена, которая в момент заключения договора обычно взималась за такие товары. Аналогичное правило установлено казахстанским законодательством (п. 3 ст. 385 ГК РК).

Поскольку истец ссылался на то, что подлежавший поставке металл (во всяком случае, часть его) уже был перепродан другим покупателям, следует руководствоваться ценой уже заключенных договоров перепродажи, если она, конечно, не превышает цен, обычно применяемых при продаже аналогичного товара. В отношении же товара, который истцом еще не был запродан, следовало бы устанавливать цену по общим правилам.

4. В связи с определением размера подлежащей взысканию упущенной выгоды истцом выдвигались дополнительные, более частные требования.

Во-первых, истец настаивал на взыскании с поставщика-ответчика ставки рефинансирования, предусмотренной статьей 353 ГК, с суммы предоплаты, начиная со дня ее получения ответчиком. Такое требование вызвало естественное возражение.

Статья 353 ГК предусматривает неустойку в размере ставки рефинансирования за неправомерное пользование чужими деньгами. Но нахождение суммы предоплаты у ответчика со дня ее получения до дня исполнения договора нельзя признать неправомерным, поскольку это входило в процесс исполнения договора. За это время нельзя также взыскивать проценты, которые истец выплачивал по кредитному договору, заключенному для передачи ответчику суммы предоплаты. Проценты входили в состав расходов истца, которые он должен оплачивать при нормальном исполнении договора. Эти и другие его расходы (оплата транспорта, разгрузки, хранения, затаривания товара и т. п.) входили в расчеты истца, определявшие сумму ожидаемой им прибыли. Поэтому нарушение договора ответчиком в этой части не влияет на размер упущенной выгоды.

Более того, если истец, узнав о невыполнении ответчиком договора, не производит расходов, которые произвел бы при нормальном исполнении договора, то сэкономленная истцом сумма должна вычитаться из суммы упущенной выгоды. Об этом прямо говорит пункт 5 упоминавшегося выше постановления Пленума Высшего Арбитражного Суда Республики Казахстан.

Во-вторых, истец требовал взыскания неустойки, предусмотренной статьей 353 ГК РК, на сумму убытков, вызванных непоставкой металла, с момента нарушения договора до дня уплаты убытков. И это требование должно быть признано необоснованным. Статья 353 ГК устанавливает выплату неустойки за нарушение денежного, но не натурального обязательства. Ответственность за нарушение натуральных обязательств предусмотрена статьями 354, 355 и др.

Помимо этого сама сумма убытков без вынесения решения суда по данному вопросу не является еще достаточно точной. Если бы суд или стороны своим соглашением определили сумму убытков, которую должник обязан выплатить кредитору, то тогда бы возникло денежное обязательство, за неисполнение которого вполне применима неустойка, предусмотренная статьей 353 ГК.

В-третьих, истец рассматривал деньги, которые он требовал со ссылкой на статью 353 ГК, как часть упущенной выгоды. Закон, однако, не подтверждает обоснованность такого мнения. Сама статья именует сумму, подлежащую взысканию, неустойкой, которая Гражданским кодексом четко отграничена от убытков. Здесь же и эта неустойка является особой, всецело компенсационной формой ответственности.

Установление весьма крупной неустойки за пользование чужими деньгами появилось в нашем законодательстве в связи с перестройкой экономики как средство защиты интересов кредиторов против инфляции. Деньги за время незаконного нахождения у должника обесценивались. Поэтому наша судебная практика еще до принятия Гражданского кодекса взыскивала задержанные долги в сумме, учитывающей уровень инфляции за время задержки. Гражданский кодекс (ст. 353) узаконил этот прием и упростил учет уровня инфляции, связав его со ставкой рефинансирования, которая носит официальный характер. Но в таком средстве защиты интересов кредитора от инфляции нет нужды при расчетах в твердой валюте. И если мы распространим неустойку, предусмотренную статьей 353 ГК, на расчеты в твердой валюте, то предоставим кредитору возможность неосновательно обогащаться, взыскивая с должника неоправданно большие валютные суммы. Мировая расчетная практика ориентируется на ставки авторитетных банков по краткосрочным валютным кредитам. К аналогичному решению склоняется и практика Национального банка Республики Казахстан.

В России, Гражданский кодекс которой содержит статью, аналогичную статье 353 Гражданского кодекса Республики Казахстан, подобная практика закреплена пунктом 52 упоминавшегося выше постановления пленумов Верховного и Высшего Арбитражного судов РФ от 1 июля 1996 г. № 6/8. Судам при взыскании процентов за незаконное пользование чужими денежными средствами предложено руководствоваться средними ставками банковского процента по краткосрочным валютным кредитам в месте нахождения кредитора.

5. В итоге, мы полагаем возможным предложить формулу определения размера упущенной выгоды в случаях нарушения поставщиком обязательства поставки товаров, покупаемых для перепродажи. Условно:

УВ = (ЦП · КТ) – (ПЦ · КТ) – РП – СС,

где УВ – упущенная выгода;

ЦП – цена перепродажи;

ПЦ – первоначальная покупная цена;

КТ – количество товара;

РП – расходы покупателя, понесенные в связи с исполнением договора;

СС – сэкономленные покупателем средства.

Вместе с добавленной суммой реального ущерба итоговая сумма составляет полный размер убытков.

Ответственность предпринимателей за согласованные действия, ограничивающие конкуренцию

[129]

Ю. Г. Басин

А. Г. Диденко

Множество проблем правового регулирования формирующейся рыночной экономики являются общими для большинства стран бывшего СССР, но чаще всего решаются они каждой страной автономно, порой необоснованно резко не совпадающим образом.

Государства СНГ подписали и ратифицировали немалое количество договоров, в которых содержатся призывы к сближению правовых систем этих государств. Например, в Соглашении между Правительством Республики Казахстан и Кабинетом Министров Украины о сотрудничестве в области борьбы с нарушениями налогового законодательства от 17 сентября 1999 г. намечены такие формы сотрудничества, как обмен информацией о правонарушениях в сфере налогового законодательства, о национальных налоговых системах, обмен опытом по борьбе с налоговыми преступлениями и т. д. Сходные мероприятия обозначены в ряде других межгосударственных соглашений по вопросам таможенной, антимонопольной политики и др.

Некоторые практические шаги в направлении формирования единства регулирования сходных отношений были сделаны. Наиболее заметным из них было создание усилиями представителей разных государств ряда модельных законов. Но большинство намерений в практическую плоскость не переместилось.

Перспективным, на наш взгляд, направлением повышения эффективности работы по сближению родственных правовых систем является решение какой-либо общей научно-практической задачи объединенными силами ученых разных стран. Формы и результаты такой совместной деятельности могут быть весьма разнообразными. Мы поделимся опытом одной из них.

Ученые Беларуси, Казахстана, России и Украины провели в рамках своих национальных систем независимый анализ одной принципиальной для сближения правоприменительной практики этих стран ситуации, создавшейся в связи с рассмотрением антимонопольными органами Санкт-Петербурга и российскими арбитражными судами конкретного дела, по которому несколько компаний, владеющих бензозаправочными станциями в г. Санкт-Петербурге были привлечены к ответственности за повышение цен на нефтепродукты (далее – цен на бензин). Эти заключения были направлены в Высший Арбитражный Суд Российской Федерации.

Отметим, что во всех существенных подходах взгляды ученых этих стран совпали.

Дело рассматривалось, и решения выносились на основе российских законов. Но поскольку антимонопольное законодательство стран СНГ является весьма сходным вследствие однородного характера регулируемых им отношений, общего исторически сложившегося толкования единообразных, во многих случаях – дословно совпадающих законодательных формулировок, регулирующих развивающийся рынок, исходя из объективно необходимого сближения правовых моделей в данной области, полагаем возможным осветить возникшие проблемы, проведя сравнительный анализ казахстанского и российского антимонопольного законодательства. Нами при этом учитывалось, что единообразие понимания и применения антимонопольных законов опирается на межгосударственные договоры, заключенные странами СНГ, и, прежде всего, на Соглашение государств – участников Содружества Независимых Государств от 12 марта 1993 г. «О согласовании антимонопольной политики», Договор от 23 декабря 1993 г. «О проведении согласованной антимонопольной политики» и Договор от 25 января 2000 г. с таким же названием (последний Договор действует в России со 2 июня 2000 г., в Казахстане он в действие еще не вступил, но нормы этого Договора, относящиеся к рассматриваемым проблемам, повторяют нормы Соглашения от 12 марта 1993 г.).

В этих международных документах содержатся не только общие пожелания сотрудничества в борьбе с антирыночным монополизмом, но и конкретные нормы по рассматриваемым вопросам. В частности, согласно статье 2 Соглашения от 12 марта 1993 г. стороны прямо берут на себя обязательство выявлять и пресекать достигнутые в любой форме соглашения (согласованные действия) конкурирующих хозяйственных субъектов (потенциальных конкурентов), если такие соглашения (согласованные действия) имеют либо могут иметь своим результатом существенное ограничение конкуренции.

Следует отметить, что почти дословную формулировку содержат и антимонопольные законы многих республик СНГ, в частности, России (статья 6 Закона «О конкуренции и ограничении монополистической деятельности на товарных рынках» от 22 марта 1991 г.) и Казахстана (статья 8 Закона «О развитии конкуренции и ограничении монополистической деятельности» от 11 июня 1991 г.; статья 5 Закона «О недобросовестной конкуренции» от 9 июня 1999 г.). К тому же в случаях расхождения между формулировками нормы, содержащейся в республиканском законе и в международном договоре, действует формулировка нормы международного договора. Толкование такой нормы в научной доктрине и правоприменительной практике России имеет весьма важное значение для толкования данной нормы в Казахстане. Это и предоставляет нам возможность высказать свою оценку нормы, изложенной в общеобязательной для нас формулировке, ибо не сомневаемся, что ее авторитетное судебное толкование в России существенно повлияет на ее толкование в Казахстане. Добавим, что и статья 3 Соглашения от 12 марта 1993 г. гласит: «Стороны выражают намерение добиваться единообразия в установлении критериев и способов оценки монополистической деятельности и недобросовестной конкуренции, процедур рассмотрения и пресечения нарушений антимонопольного законодательства».

Из обстоятельств дела усматривается, что бензозаправочные станции Санкт-Петербурга в течение апреля-мая 1999 г. значительно повысили цены на бензин. Такое повышение комиссия территориального управления по Санкт-Петербургу и Ленинградской области МАП РФ по рассмотрению дел о нарушениях антимонопольного законодательства (далее – комиссия терупра) решением от 21 июля 1999 г. признала нарушением статьи 6 Антимонопольного закона РФ. На этом основании комиссия терупра своими предписаниями обязала 11 компаний, которым принадлежали автозаправочные станции, повысившие цены на бензин, перечислить доходы, полученные за счет повышения, в федеральный бюджет РФ.

Компании, считая обвинение в нарушении закона необоснованным, а предписания комиссии незаконными, обжаловали ее действия в Арбитражный суд города Санкт-Петербурга и Ленинградской области (далее – арбитражный суд). В подтверждение законности и обоснованности своих требований компании, прежде всего общество с ограниченной ответственностью «Несте Санкт-Петербург», представили ряд заключений авторитетных отечественных и зарубежных специалистов. Однако арбитражный суд решением от 23 декабря 1999 г. признал акты комиссии терупра законными.

Компании-истцы обратились с жалобами на решение арбитражного суда в апелляционную инстанцию по проверке законности и обоснованности решений арбитражного суда, не вступивших в законную силу (далее – апелляционная инстанция). Постановлением от 22 февраля 2000 г. апелляционная инстанция отменила решение арбитражного суда от 23 декабря 1999 г. и признала недействительным решение комиссии терупра от 21 июля 1999 г.

Комиссия терупра направила кассационную жалобу на постановление апелляционной инстанции в федеральный арбитражный суд Северо-Западного округа, который постановлением от 15 июня 2000 г. отменил постановление апелляционной инстанции, в некоторой части передал дело на новое рассмотрение в суд первой инстанции, в остальной части решение арбитражного суда от 23 декабря 1999 г. было оставлено в силе.

ООО «Несте Санкт-Петербург» обратилось в Высший Арбитражный Суд Российской Федерации с заявлением о принесении протеста на постановление федерального арбитражного суда Северо-Западного округа от 15 июня 2000 г., но письмом от 19 июля 2000 г. заместитель Председателя Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации ответил заявителю, что не находит оснований для принесения протеста.

Изучение названных выше предписаний, решений, постановлений и других материалов позволяет определить, что основным предметом спора в данном конфликте был ответ на вопрос: является ли значительное одновременное повышение цен на бензин на многих заправочных станциях Санкт-Петербурга нарушением, которое может служить основанием для применения санкций к компаниям, повысившим цены.

Ответ на поставленный вопрос упирается как в новые или недостаточно изученные проблемы общей теории ответственности, так и в традиционные аспекты значения разграничения отдельных видов ответственности.

Обратимся к тексту закона.

Пункт 1 статьи 6 Закона РФ от 22 марта 1991 г., дословно повторяя в этой части статью 2 Соглашения от 12 марта 1993 г., устанавливает запрет на достигнутые в любой форме соглашения (согласованные действия), если это имеет или может иметь своим результатом существенное ограничение конкуренции.

Итак, на соглашения (согласованные действия), предусмотренные Антимонопольным законом, налагается законодательный запрет. Что же следует понимать под соглашением? Поскольку речь идет о соглашении между хозяйствующими субъектами, т. е. о гражданско-правовом соглашении, то оно должно пониматься как гражданско-правовой договор. Гражданский кодекс так и определяет: «Договором признается соглашение двух или нескольких лиц об установлении, изменении или прекращении гражданских прав и обязанностей» (ст. 378 ГК РК, ст. 420 ГК РФ). Договор (соглашение) может быть законным или незаконным, действительным или недействительным, но, во всяком случае, договор законом определяется через соглашение, а соглашение может быть определено как установление между сторонами договоренности о достижении общей цели. Договор же считается заключенным, когда стороны пришли к взаимному согласию по всем его существенным условиям (ст. 393 ГК РК, ст. 432 ГК РФ). Такого соглашения, судя по материалам дела, не было.

Договор, строго говоря, достигается, когда один из участников выдвигает конкретное предложение, а другой его принимает.

Общие положения ГК о сделках предписывают заключение договора в определенной форме, простой или осложненной (конклюдентные действия, устная, письменная, на определенном бланке, скрепленная печатью, нотариальное удостоверение, регистрация и т. п.). Учитывая это, Антимонопольный закон говорит о достижении соглашения в любой форме. Это может быть письменный документ, устная договоренность, ответное (на предложение) реальное действие и т. п. Неизменным остается главное: каждый из участников соглашения осознает, что он согласился с предложением, а предложивший сознает, что его предложение принято. Здесь очевидно не было соглашения ни в какой форме.

Но Антимонопольный закон идет дальше: после слова «соглашение» в скобках следуют слова – «согласованные действия». Все остальные признаки запрета сохраняются неизменными. Из текста Закона неясно соотношение этих двух понятий. Специалисты, опираясь на правила русской грамматики, определяют их по-разному. Одни считают их синонимами, другие – несоразмерными, хотя и однородными понятиями. Полагаем, что более точен последний подход. Согласованные действия включают соглашения, но шире последних, ибо могут охватывать действия, вытекающие А. из договора, но также из иных оснований – приказ, решение, принятое собранием, протокол, сознательное подчинение рекомендованному расписанию (графику) и т. п. Но согласованными подобные действия могут считаться только тогда, когда каждый субъект, его совершающий, сознает, что вместе с другими субъектами, подчиняясь общей для них воле, идет к той же цели, что и они, координируя свое поведение с их поведением. Постановление федерального арбитражного суда Северо-Западного округа называет согласованными действиями скоординированные и направленные действия хозяйствующих субъектов, сознательно ставящих свое поведение в зависимость от поведения других участников рынка. Этой характеристике не хватает одной необходимой детали – обратной связи, т. е. выражения согласия на взаимное определение цен.

Без непосредственного контакта с теми конкурентами, на действия которых по определению цен сознательно ориентируются не связанные с ними участники рынка, исключается признание их поведения скоординированным (согласованным). Само по себе установление цены на основе цен конкурентов не доказывает ни скоординированности, ни согласованности. Более того, данный прием определения цены с ориентацией на цены конкурентов – обычный и естественный способ вхождения в региональный рынок вновь пришедшего участника-продавца, затем такая ориентация действует и далее. Это мы наблюдаем на самом примитивном уровне. А на уровне солидных фирм – изучение цен реальных и потенциальных конкурентов служит одним из основных элементов маркетинга. Односторонняя координация, приспособление, но не скоординированность, не согласование.

Поэтому в соответствии со строгим и точным текстом и смыслом закона нужно считать, что отсутствие согласованности (координации) действий, направленных на достижение общей цели – повышение цен на бензин, – означает отсутствие предусмотренного законом основания считать каждого, совершающего такие действия, нарушителем антимонопольного законодательства, к которому надлежит применять соответствующие санкции.

Более того, совершение хозяйствующим субъектом действий, направленных на получение максимальной прибыли, используя рыночную конъюнктуру, соотношение спроса на данный товар с его предложением, но без нарушения установленных законом ограничений – естественный образ предпринимательской деятельности на рынке. Без подобного поведения не будет никакой конкуренции и никакого рынка.

И столь же естественно использование рыночной конъюнктуры для повышения цен, и к этому стремятся и всегда будут стремиться все продавцы бензина, если потребитель оплачивает бензин по повышенной цене. Получается тот же результат, как и при согласованных действиях, хотя никакого согласования и не было, каждый действовал индивидуально, руководствуясь только своими интересами. Такие действия, которые, будучи индивидуальными, приводят в итоге к одному конечному результату, нередко называют термином «параллельные действия», пришедшим к нам с Запада.

Закон же запрещает не параллельные действия, которые ни с кем не согласовываются, а только согласованные действия. Ибо запрет параллельных действий, установление государством предельных цен на товар, пользующийся большим спросом, не защищают, а убивают конкуренцию. Борьба с высокими ценами как таковыми должна вестись только экономическими мерами. Установление административных запретов и принудительно предельных цен ведет, как убедительно показывает наш очень богатый опыт, к ущемлению интересов и государства, и потребителей. Достаточно сослаться на практику принудительного установления курса покупки и продажи иностранной валюты.

Статья 6 Закона РФ от 22 марта 1991 г. устанавливает в качестве необходимого условия применения санкций охват согласованными действиями хозяйствующих субъектов, имеющих в совокупности долю в размере более 35 % на рынке определенного товара. По представленным материалам такая доля считается достигнутой. Но она формируется неправильными методами. Первоначально в общей массе истцов определяются группы, члены которых действительно связаны внутригрупповыми договорами и, естественно, с учетом этих договоров действуют согласованно. Доля каждой из групп составляет несколько процентов. Но далее оценка внутри групповых связей в части согласованности бездоказательно экстраполируется на межгрупповые отношения. Так что необходимый признак – более 35 % – представляется весьма сомнительным.

Комиссия терупра и судебные инстанции, подтвердившие законность ее предписаний, устанавливали не столько факт согласованности действий, сколько их результат и наличие (либо отсутствие) внешних факторов, содействовавших повышению рыночных цен на бензин. Между тем для решения чисто юридического вопроса наличие или отсутствие того или иного из этих факторов имеет менее важное значение, ибо для уровня цен на ступеньке розничной торговли в определенном замкнутом рынке самое важное значение имеет непосредственное сегодняшнее соотношение розничного спроса и предложения на таком рынке. А вот на это соотношение весьма ощутимое влияние оказывают цены мирового рынка, особенно их более или менее устойчивая тенденция к росту или снижению, ибо от этого зависят прогнозные планы участников рынка и поиски более выгодных иных регионов, прежде всего за рубежом, для продажи нефтепродуктов.

Но ссылки в судебных документах на наличие (или отсутствие) упомянутых внешних факторов явно не достаточны.

Главным основанием привлечения к ответственности могло быть согласование действий предполагаемых нарушителей. Но именно наличие данного основания почти и не доказывалось. Доказывалась не согласованность действий, направленных на повышение цен, а повышение цен как таковое. Компании обвиняются в согласованных действиях, направленных на существенное ограничение конкуренции, – именно это утверждала комиссия терупра. Между тем в соответствии с основным положением процессуального законодательства каждый должен доказать то, что утверждает (статья 65 ГПК РК: «Каждая сторона должна доказать те обстоятельства, на которые она ссылается как на основания своих требований и возражений»). Еще более определенное предписание применительно к данному делу содержит статья 53 Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации: «1. Каждое лицо, участвующее в деле, должно доказать те обстоятельства, на которые оно ссылается как на обоснование своих требований и возражений. При рассмотрении споров о признании недействительными актов государственных органов, органов местного самоуправления и иных органов обязанность доказывания обстоятельств, послуживших основанием для принятия указанных актов, возлагается на орган, принявший акт» (выделено нами. – Ю. Басин, А. Диденко).

В первоначальном решении и предписаниях комиссии терупра наличие согласованности действий утверждается без попыток серьезного доказывания. В дальнейших судебных документах также ничего не сказано о том, чем же доказывается согласованность: где, когда, кем конкретно, каким образом какие конкретно согласования имели место.

Все сводилось к тому, что один лишь факт совершения в определенный период рядом компаний – владельцев бензоколонок сходных действий, направленных к одной цели, дает основание предполагать, подозревать согласованность совершенных действий. Эти компании называются «подозреваемыми». Но, как писали русские классики, даже десять подозрений не могут заменить одно доказательство. Поскольку бремя доказывания нарушения истцом лежало на ответчике, недоказанность нарушения должна оцениваться судом как отсутствие нарушения. Такой вывод, вытекающий из распределения бремени доказывания, является общим процессуальным принципом для всех государств СНГ, отклонения от него недопустимы.

А в данном конкретном деле добавляется особенность, вытекающая из того, что отношения сторон являлись не гражданско-правовыми, а административными: ответчик налагал взыскания, реализуя свои властные правомочия. Во всех подобных отношениях неукоснительно должен соблюдаться принцип презумпции невиновности. Но этот принцип решениями судебных органов был нарушен.

Фактически истцов наказали не за соглашение (согласованные действия), а за параллельные действия. Применено основание ответственности, не предусмотренное законом, по существу применена аналогия закона. Но всякие запреты должны определяться законом исчерпывающим образом, не допускающим применения аналогии. Тем более, что согласованность действий запрещена в целях защиты конкуренции, а запрет параллельных действий ведет к ограничению конкуренции.

Необходимость экономической интеграции стран СНГ выдвигает в качестве одного из главных требований единообразные условия антимонополистических действий и развития конкуренции. В экономической жизни Казахстана это проявляется повседневно и повсеместно. Поэтому и экономическое законодательство Республики Казахстан (как и многих других республик СНГ) нередко строится либо на базе модельных законов, которые республиками готовились совместно, либо на базе российского законодательства, принимаемого в качестве примерного образца. Многие нормы гражданских кодексов РК и РФ, особенно в части регулирования договорных отношений и ответственности, совпадают и по содержанию, и по текстам соответствующих норм. Судебное решение по данному делу, несомненно, окажет влияние на понимание согласованных действий участников рынка и на возможность вмешательства государственных органов в регулирование цен на свободном рынке. И судебная защита прав участников рынка будет резко ослаблена.

Следом, весьма вероятно, пойдет практика и Казахстана, и многих других государств СНГ. Достаточно вспомнить, как повлияло судебное толкование в России ст. 395 ГК РФ об ответственности за неисполнение денежного обязательства на толкование аналогичной по содержанию и тексту ст. 353 ГК РК в части применения нормы к денежным обязательствам, выраженным в иностранной валюте.

Таким образом, мы приходим к выводам, что, во-первых, антимонопольное правонарушение в отличие от гражданского всегда основано на презумпции невиновности нарушителя с возложением обязанности доказывать вину последнего на государственный орган; во-вторых, понятие согласованных действий отличается от понятия параллельных действий; в-третьих, понятие согласованных действий шире понятия соглашения; в-четвертых, ответственность должна наступать не за параллельные, а за согласованные действия, направленные на ограничение конкуренции.

Оперативные санкции как средство защиты гражданских прав

[132]

Ю. Г. Басин

А. Г. Диденко

Термин оперативные санкции был известен советской гражданско-правовой литературе с начала 1950-х гг., но лишь к 80-м гг. он приобрел значение научного понятия со своим особым содержанием.

Ориентация большинства стран СНГ на формирование рыночных отношений и создание основ собственного гражданского законодательства заставляют по-новому оценить многие прежние научные категории – насколько они соответствуют складывающимся общественным условиям. С этой точки зрения понятие оперативных санкций сохраняет свое значение, хотя изменилась его реальная наполненность. Современные учебники по гражданскому праву выделяют среди мер защиты (либо параллельно с ними) меры оперативного характера (воздействия).

Проблема оперативных санкций имеет, по меньшей мере, два важных аспекта:

1) отграничение мер оперативного воздействия от иных способов борьбы с гражданскими правонарушениями;

2) оценка эффективности различных оперативных санкций.

Коренные изменения в гражданском законодательстве последних лет вызывают необходимость уяснения современной сущности и назначения оперативных санкций.

Термин оперативные санкции прочно вошел в правовую лексику, хотя некоторые авторы используют иные наименования: делегированные санкции, меры оперативного характера (воздействия). В законодательстве указываются отдельные виды мер воздействия, однородность которых по ряду признаков позволяет отнести их к одному понятию оперативных санкций.

Многозначность определения «оперативный» подчас ведет к смешению разных теоретических и практических признаков, вкладываемых в понятие санкции, таких, как:

а) повышение быстроты, динамичности действия мер ответственности, т. е. увеличение оперативности ответственности;

б) выявление содержания совершенно самостоятельных (т. е. отличных от ответственности) мер; в ряде работ содержатся различные определения оперативных санкций и исследуется эффективность некоторых из них;

в) повышение результативности отмеченных в п. «б» мер, процедура применения которых упрощена и сокращена.

Существующие в науке определения строятся главным образом по моделям определений, именуемых в формальной логике неявными, т. е. путем перечисления обычных и специфических признаков данного явления (применительно к санкциям – это отсутствие, как правило, компенсационной функции, преимущественное значение в них превентивного элемента, наступление невыгодных последствий обычно лишь в конечном счете и др.). Такое определение (по признакам) понятия может использоваться в практических целях, но не позволяет провести строгую границу со смежными с ним понятиями.

Родовой категорией для различных способов воздействия на нарушителей гражданско-правовых обязательств выступает понятие меры защиты права, что подтверждается содержанием статьи 9 ГК, которая закрепляет защиту права в качестве понятия, поглощающего отдельные правоохранительные меры. Понятие оперативных санкций употребляется для обозначения одного из способов защиты права.

Рассмотрение отдельных оперативных санкций убеждает в том, что в них отсутствует какой-либо единственный определяющий признак, достаточный для классификации. Поэтому, на наш взгляд, следует прибегнуть к анализу совокупности признаков, характеризующих оперативные санкции, – это:

1) отсутствие прямой, непосредственной направленности на уменьшение имущества нарушителя, т. е. организационный характер воздействия;

2) самостоятельность применения санкций договорным контрагентом или безусловность их применения по его поручению иным субъектом;

3) применение санкций за сам факт допущенного нарушения.

Именно по этим признакам оперативные санкции отличаются от других способов (мер) защиты права.

Следует подчеркнуть, что разграничение понятий по совокупности отграничительных признаков и раскрытие содержания понятия – две связанные между собой, но разные научные задачи. В нашем случае, равно как в классификациях иных явлений и предметов, ограничительные признаки хотя и способствуют раскрытию содержания понятия оперативных санкций, однако исчерпывают его не до конца. Полнота содержания данного понятия может быть раскрыта путем привлечения иных признаков, которые не относятся к числу отграничительных и потому могут быть в той или иной мере присущи другим мерам защиты. Меры защиты прав хорошо известны. Основные из них перечислены в статье 9 ГК. Из ее содержания явствует, что защита права – это предусмотренная законом система мер, направленных на то, чтобы обеспечить неприкосновенность права, его осуществимость, восстановление в случае нарушения и (или) ликвидацию последствий нарушения. К мерам защиты прав может быть отнесена любая из мер, обладающая хотя бы одним признаком из перечисленных. Поэтому всякая конкретная оперативная санкция может быть отнесена к мерам защиты прав. Но все эти меры по разным классификационным основаниям делятся на отдельные группы.

Оперативные санкции по каждому из названных выше признаков могут быть отнесены к той или иной группе, по совокупности же отличительных признаков они образуют самостоятельное правозащитное понятие. Каждый из признаков, присущих оперативным санкциям, нуждается в более полной характеристике.

По характеру воздействия среди мер защиты права можно различить имущественные взыскания, направленные на восстановление (компенсацию) имущественных потерь, вызванных нарушением права, и организационные средства воздействия на нарушителя права.

Имущественные взыскания, направленные на защиту права, принято относить к гражданско-правовой ответственности, под которой понимается обычно предусмотренное законом или договором имущественное взыскание, применяемое к субъекту гражданского правоотношения при нарушении возложенных на него обязанностей и компенсирующее имущественные потери, вызванные нарушением. По этому признаку к ответственности среди мер, названных статьей 9, можно отнести возмещение убытков и взыскание неустойки. Существуют и иные меры ответственности – например, удержание задатка.

К организационным можно отнести средства воздействия, изменяющие или прекращающие правоотношение между нарушителем прав и лицом, потерпевшим от нарушения, – например, изменение условий и порядка исполнения обязательства. Имущественные последствия наступают здесь лишь как попутный результат, причем они обычно лишены твердой количественной определенности.

Оперативные санкции по первому из названных выше признаков относятся ко второй группе мер защиты прав, классифицируемой по характеру воздействия на нарушителя.

По виду органов, применяющих меры защиты права (принимающих решение о применении той или иной меры), последние могут быть разделены на применяемые:

а) судом;

б) иным государственным органом;

в) третейским (арбитражным) судом;

г) самостоятельно – лицом, пострадавшим от нарушения (самозащита).

Как вытекает из второго из приведенных признаков оперативных санкций, эти санкции могут относиться к самозащите.

Самостоятельность применения мер воздействия к контрагенту-нарушителю – один из наиболее существенных отграничительных признаков оперативных санкций. Он характеризует иное качественное состояние государственного принуждения, возможностью осуществления которого поддерживается реализация каждого субъективного права и исполнение всякой юридической обязанности.

В этом смысле оперативные санкции отличаются от мер ответственности отдаленностью от государственного принуждения, причем это принуждение имеет иную направленность, т. е. при реализации ответственности государственное принуждение непосредственно защищает потерпевшего кредитора, будучи обращенным против правонарушителя-должника; при реализации же оперативной санкции государственное принуждение не вмешивается в правозащитные действия кредитора и не обращено поэтому на должника, а, напротив, «подстраховывает» правомерные интересы последнего на случай неоправданной активности оперативно действующего кредитора.

В научной литературе порой, на наш взгляд, необоснованно чрезмерно суживается понятие самозащиты, из-за чего происходит выведение оперативных санкций за пределы самозащиты.

Так, С. В. Сарбаш следующим образом отграничивает право удержания от самозащиты.

Для самозащиты, полагает он, характерны три признака:

1) исключительность мер и чрезвычайность ситуации;

2) противоправность действий нарушителя;

3) невозможность осуществления защиты в судебном или административном порядке.

Автор сводит самозащиту, по существу, к необходимой обороне и крайней необходимости.

Такой подход еще был возможен примерно до середины 1960-х гг., когда доктрине советского гражданского права были известны только эти самозащитные меры. Но в дальнейшем наука выделила множество иных мер, применяемых участниками правоотношений самостоятельно, к которым признаки чрезвычайности ситуации и невозможности защиты в судебном порядке не применимы.

Следует заметить, что в ГК РФ не дается определения самозащиты, тогда как в ГК РК (ст. 9) содержится понятие самозащиты, охватывающее непосредственные фактические или юридические действия лица, право которого нарушено.

Ряд авторов правильно отмечают, что самозащита является одним из способов, а не формой защиты прав, и это важное уточнение нашло прямое отражение в статье 14 ГК РФ.

К способам защиты права относит самозащиту В. В. Витрянский, М. С. Кораблева называет следующие меры самозащиты:

1) необходимая оборона и крайняя необходимость;

2) меры самозащиты по морскому праву;

3) удержание;

4) односторонний отказ от исполнения договоров поставки (либо одностороннее его изменение) и подряда, отказ от оплаты товаров, это же – через суд;

5) приобретение товаров непосредственно лицом, чье право нарушено, с отнесением на нарушителя всех необходимых и разумных расходов на их приобретение;

6) выполнение работ, услуг (исправление, устранение недостатков) непосредственно лицом, чье право нарушено, своими силами и средствами, но за счет нарушителя, либо по его поручению третьими лицами с возмещением понесенных необходимых расходов и других убытков;

7) приостановление учредителем предпринимательской деятельности учреждения сферы образования.

Данная система мер самозащиты вызывает серьезные возражения. Во-первых, здесь отсутствуют конкретные классификационные основания, объединяющие все звенья системы. Одни из таких звеньев характеризуются признаком, свойственным определенным действиям (удержание, отказ от исполнения договора), другие – принадлежностью к отрасли права (морское право). Во-вторых, некоторые из действий, относимых автором к мерам самозащиты, не могут быть при несогласии нарушителя доведены до конца без обращения к судебному принуждению (выполнение работ лицом, чье право нарушено, с отнесением расходов на нарушителя).

Попытка определить основные признаки самозащиты и ее место в системе мер зашиты прав предпринята Г. А. Свердлыком и Э. Л. Страунингом в статье «Понятие и юридическая природа самозащиты гражданских прав». Но авторы без достаточных, по нашему мнению, оснований ограничили состав правозащиты, включив в него только организационно-превентивные меры. Мы же полагаем, что сюда должны быть допущены все организационные меры, защищающие от уже совершенного нарушения: изменение порядка расчетов, прекращение встречного удовлетворения по взаимным обязательствам, продажа изделия, изготовленного по договору подряда, но не выкупленного заказчиком, и т. д.

Однако по одному только признаку самостоятельности применения нельзя выделить однородные по характеру меры защиты прав, потому что в таком случае в одну группу попадут и неустойка, взыскиваемая в безакцептном порядке, и невозвращение задатка покупателю, отказавшемуся от договора, и действия, совершенные в состоянии крайней необходимости, и отказ в предоставлении встречного удовлетворения за нарушение, допущенное контрагентом, и удержание. Поэтому для выделения оперативных санкций из всего состава средств самозащиты необходимо дополнительно использовать и другие признаки: отсутствие в принятой мере защиты права элементов взыскания, накладываемого на имущество нарушителя прав, и применение соответствующих мер за сам факт допущенного нарушения вне зависимости от вины контрагента в нарушении.

Общим основанием гражданско-правовой ответственности (кроме исключений) является вина должника в совершенном нарушении. Рассмотрение отдельных видов оперативных санкций позволяет прийти к выводу, что для правомерности их применения вина нарушителя не имеет значения или ей придается совсем иной смысл, нежели в нормах о применении ответственности. Если в последнем случае отсутствие вины, по общему правилу, свидетельствует о неправомерности реализации мер ответственности, то при применении оперативных санкций отсутствие вины нарушителя в силу прямого указания закона может лишить оперативную санкцию юридической силы, но без какого-либо осуждения действий стороны, применившей санкцию.

Сравним такие меры, как безакцептное списание штрафа за поставку забракованной продукции и отказ от оплаты продукции, поставленной с дефектами. В случае признания судом списания с должника штрафа в безакцептном порядке неосновательным в силу отсутствия вины в действиях должника такое списание считается неправомерным, и с кредитора должен быть взыскан соответствующий штраф. В случае же отказа покупателя от оплаты такой продукции и установления невиновности поставщика в дефектах последний может быть освобожден от отрицательных последствий в форме неполучения денег за продукцию, но покупатель не подвергается осуждению не только в форме имущественного воздействия, но даже в форме констатации неправомерности своих действий.

И вообще, мы полагаем, есть все основания связывать применение оперативных санкций не с виной нарушителя обязательства, а с причинной зависимостью нарушения от поведения самого кредитора: применение санкций правомерно во всех случаях, кроме тех, когда нарушение либо его последствия вызваны неправомерным действием кредитора.

Желательно, чтобы эта зависимость нашла выражение в соответствующих правилах гражданского законодательства.

По признакам отсутствие элементов имущественного взыскания и иное значение вины оперативные санкции отличаются от мер ответственности, применяемых в форме самозащиты.

Оперативная санкция является мерой юридического характера, под которой следует понимать такие действия, условия и порядок применения которых определены нормами права. В отличие от действий фактического характера, всецело вытекающих из конкретной обстановки (действия, совершенные в состоянии крайней необходимости и необходимой обороны), сходные по признаку самостоятельности применения оперативные санкции (удержание сумм комиссионером, скидка с цены за поставленный товар пониженного сорта) применяются тогда, когда есть дополнительные юридические факты (истечение установленных сроков, наличие надлежаще составленных актов). Юридический характер мер оперативного воздействия (отмечаемый и другими авторами) проявляется и в том, что возможность применения той или иной оперативной санкции должна быть предусмотрена законодательством или договором.

Таким образом, юридический характер действий является последним в совокупности признаков, позволяющих вычленить оперативные санкции в составе мер защиты прав.

Название книги

Избранные труды по гражданскому праву

Басин Юрий Григорьевич

Грешников И. П.

Ответственность