Не успели улечься театральные страсти, не успел отшуметь бурный «липецкий потоп», как ещё одно событие взволновало лицеистов.
В феврале 1816 года в Петербург из Москвы ненадолго приехал Николай Михайлович Карамзин. С ним поэт и критик Вяземский — «арзамасец» Асмодей — и Василий Львович Пушкин.
Лицеисты мечтали повидать Карамзина. Но найдёт ли он время? Он привёз в Петербург для представления царю свой обширный труд — первые восемь томов «Истории государства Российского».
«Как же это ты пропустил случай видеть нашего Карамзина, бессмертного историографа отечества?» — пенял Илличевский Фуссу и прибавлял не без гордости: «…мы надеемся, однако ж, что он посетит наш Лицей; и надежда наша основана не на пустом: он знает Пушкина и им весьма много интересуется».
Карамзин действительно приехал в Лицей. На обратном пути из Петербурга в Москву завернули в Царское Село Карамзин, Василий Львович Пушкин, Вяземский. Их провожали Жуковский и Тургенев.
Лицеисты глазам не верили: в их актовом зале — цвет российской литературы. Но поговорить с Карамзиным лицеистам не удалось. Им целиком завладело начальство. Зато Жуковского, Василия Львовича, Вяземского окружила молодёжь.
С Петром Андреевичем Вяземским Пушкин встретился впервые. Они понравились друг другу и расстались друзьями. Вяземский обещал прислать из Москвы свои стихотворения и статьи.
Гости уехали, и лицейский мирок показался вдруг Пушкину таким тесным и унылым, что он не выдержал и послал вдогонку Вяземскому шутливо-жалобное письмо:
«27 марта 1816.Александр Пушкин».
Князь Пётр Андреевич,
Признаюсь, что одна только надежда получить из Москвы русские стихи Шапеля и Буало [15] могла победить благословенную мою леность. Так и быть; уж не пеняйте, если письмо моё заставит зевать ваше пиитическое сиятельство; сами виноваты; зачем дразнить было несчастного царскосельского пустынника, которого уж и без того дёргает бешеный демон бумагомарания. С моей стороны прямо объявляю вам, что я не намерен оставить вас в покое, покамест хромой софийский почтальон не принесёт мне вашей прозы и стихов. Подумайте хорошенько об этом, делайте, что вам угодно — но я уже решился и поставлю на своём.
Что сказать вам о нашем уединении? Никогда Лицей (или Ликей, только, ради бога, не Лицея) не казался мне так несносным, как в нынешнее время. Уверяю вас, что уединение в самом деле вещь очень глупая, на зло всем философам и поэтам, которые притворяются, будто бы живали в деревнях и влюблены в безмолвие и тишину:
FB2Library.Elements.Poem.PoemItem
Правда, время нашего выпуска приближается; остался год ещё. Но целый год ещё плюсов, минусов, прав, налогов, высокого, прекрасного!.. целый год ещё дремать перед кафедрой… это ужасно… Безбожно молодого человека держать взаперти и не позволять ему участвовать даже и в невинном удовольствии погребать покойную Академию и Беседу губителей российского слова… Любезный арзамасец! утешьте нас своими посланиями — и обещаю вам, если не вечное блаженство, то по крайней мере искреннюю благодарность всего Лицея…
Прошёл месяц с небольшим, и хромой софийский почтальон принёс Пушкину письмо. Правда, не от Вяземского, а от дяди Василия Львовича. Но там было и о Вяземском. «Вяземский тебя любит и писать к тебе будет». Было и о Карамзине: «Николай Михайлович в начале мая отправляется в Сарское-село. Люби его, слушайся и почитай. Советы такого человека послужат к твоему добру и может быть к пользе нашей словесности. Мы от тебя многого ожидаем».
Карамзин приезжает на лето в Царское Село! Это известие обрадовало Пушкина. Он поспешил оповестить весь Лицей.
Скоро узнали, что по приказанию царя Карамзину отведён домик в двух шагах от Лицея, на Садовой улице.
Садовую улицу Пушкин знал как свои пять пальцев. Начиналась она у дворца, у лицейской арки, и неширокой полосой убегала вдаль. Эта старинная улица Царского Села получила своё название от парка-сада. Ведь по одну её сторону с начала до конца зелёной стеной протянулся парк, отдёленный от улицы водою, каналом. Этот живописный канал с каменными уступами и маленькими водопадами служил не только украшением, но и преградой: российские самодержцы опасались «верноподданных».
Другую сторону Садовой улицы, как и прилегающие к ней кварталы, составляли служебные каменные строения, относящиеся ко дворцу: нижние конюшни, манеж, огромные оранжереи и, ближе к Лицею, «кавалерские домики».
«Кавалерских домиков» было четыре. Небольшие, двухэтажные, каменные, простой архитектуры, они строились ещё при Елизавете Петровне для приезжающих придворных — «кавалеров».
Один из таких домиков и был предоставлен Карамзину.
Чтобы проверить, отделан ли домик, из Петербурга приезжал Александр Иванович Тургенев. Пушкин с Дельвигом ходили вместе с ним. Их очень насмешило, что на стене одной из комнат придворный живописец Бруни нарисовал большой портрет Карамзина.
Когда однажды майским вечером Пушкин заглянул в домик на Садовой, он увидел приехавшего Карамзина. Николай Михайлович познакомил его со своим семейством — женой Екатериной Андреевной и четырьмя детьми.
Пушкин зачастил к Карамзиным. Каждый вечер после классов он прибегал к ним. Дети кидались ему навстречу — они его ждали; с его приходом начиналась возня, весёлые игры, шалости. Карамзин рассказывал в письме Вяземскому, что у них бывают воспитанники Лицея Пушкин и Ломоносов и «смешат своим добрым простосердечием. Пушкин остроумен».
Карамзины жили размеренно и скромно. Ни больших доходов, ни любви к светской жизни у них не было. Историограф не гнался за почестями. Даже портрет свой на стене, нарисованный Бруни, велел замазать. Он презирал суетность. Его всецело поглотила работа над «Историей». Ещё в 1803 году он получил официальное звание историографа, пенсию в две тысячи рублей и повеление написать полную историю России. И с тех пор занимался этим усердно и неусыпно.
Пушкин привык к тому, что все окружающие отзывались о Карамзине почти с благоговением. Он первый в российской прозе заговорил языком изящным и лёгким. Его чувствительные творения — «Письма русского путешественника», «Наталья — боярская дочь» и особенно «Бедная Лиза» — имели шумный успех. Сколько слёз было пролито на кружевные платочки при чтении трогательной истории несчастной любви простой цветочницы Лизы к дворянину Эрасту. К пруду у Симонова монастыря, где будто бы утопилась несчастная брошенная Лиза, ходили толпами.
Писал Карамзин и стихи. Начал и не окончил поэму «Илья-богатырь».
Всё это было прежде, а ныне… Пушкин не понимал, как мог выдающийся писатель оставить литературу и «постричься в историки»… Он не утерпел и сочинил на Карамзина эпиграмму:
И всё-таки Пушкин с большим интересом относился к историческим занятиям Карамзина. Он весь превращался в слух, когда Николай Михайлович по просьбе друзей читал отрывки из своей «Истории». Это была история, воссозданная талантливым пером писателя. Киевская Русь, князь Владимир, богатыри, печенеги… Пушкин впитывал всё: старинные названия предметов, имена, подробности быта того далёкого времени. Он давно мечтал написать поэму-сказку. И может быть, здесь, в «кавалерском домике», слушая размеренное чтение Карамзина, впервые подумал о «Руслане и Людмиле». Он начал эту поэму в Лицее, а имя Черномора — злого волшебника — взял из «Ильи-богатыря» Карамзина.
Пушкин не раз слушал чтение глав «Истории». Но далеко не всё в ней нравилось ему, Карамзин пытался доказать, что единственно возможная для России «благодетельная» форма правления — это самодержавие, ничем не ограниченная царская власть. Ученик Куницына, Пушкин думал иначе. Ему вспоминались слова Шиллера, которые Кюхельбекер старательно выписал в свой «Словарь»: «Для гражданина самодержавная верховная власть дикий поток, опустошающий права его». В этом вопросе придворный историограф и юный его гость расходились.
Да и не только в этом. Дружбы между ними не было. Талантливый юноша с его кипучим темпераментом и смелостью суждений вызывал у Карамзина смешанное чувство благосклонного интереса и настороженности.
Семейство Карамзина — его жену и детей — Пушкин искренне полюбил. Полюбил на всю жизнь. Когда в конце сентября домик на Садовой опустел, ему не раз взгрустнулось. Но утешало то, что Карамзины из Москвы переселились в Петербург и скоро, теперь совсем уже скоро, выйдя из Лицея, он сможет бывать у них когда вздумается.