Лицейскую годовщину 1825 года Пушкин праздновал один в своём забытом богом Михайловском. На дворе стояла осень, сад почти совсем облетел, дождь и ветер хозяйничали на опустевших лугах и нивах, покрывая сердитой рябью гладь озёр и Сороти. В пустых нетопленых комнатах старого ганнибаловского дома было неуютно и сыро. Только в кабинете у Пушкина пылал камин и на столе среди книг и бумаг стояла початая бутылка вина. Он пил один за здоровье товарищей.

Печален я: со мною друга нет, С кем долгую запил бы я разлуку. Кому бы мог пожать от сердца руку И пожелать весёлых много лет. Я пью одни: вотще воображенье Вокруг меня товарищей зовёт; Знакомое не слышно приближенье, И милого душа моя не ждёт.

Он вспоминал друзей… Пущин и Дельвиг недавно навестили его, побывали в Михайловском. Он слышал их голоса, чувствовал крепость дружеских объятий, теплоту их рук. Он думал о них.

…поэта дом опальный, О Пущин мой, ты первый посетил; Ты усладил изгнанья день печальный, Ты в день его Лицея превратил… Когда постиг меня судьбины гнев, Для всех чужой, как сирота бездомный, Под бурею главой поник я томной И ждал тебя, вещун пермесских дев [25] , И ты пришёл, сын лени вдохновенный, О Дельвиг мой: твой голос пробудил Сердечный жар, так долго усыпленный, И бодро я судьбу благословил.

Он вспоминал и других, ждал к себе Кюхельбекера. Из самых глубин его сердца рождались строки, прославлявшие их лицейский союз:

Друзья мои, прекрасен наш союз! Он как душа неразделим и вечен — Неколебим, свободен и беспечен, Срастался он под сенью дружных муз. Куда бы нас ни бросила судьбина, И счастие куда б ни повело, Всё те же мы: нам целый мир чужбина; Отечество нам Царское Село.

Как хотелось ему опять очутиться среди товарищей. И ему верилось, ему страстно хотелось верить, что скоро кончится заточенье и он вернётся в ожидающий его дружеский круг.

Пора и мне… пируйте, о друзья! Предчувствую отрадное свиданье; Запомните ж поэта предсказанье: Промчится год, и с вами снова я, Исполнится завет моих мечтаний: Промчится год, и я явлюся к вам! О сколько слёз и сколько восклицаний, И сколько чаш, подъятых к небесам!

Он вернулся из ссылки раньше, чем предполагал. Но нерадостным было его возвращение…

Небывалые события потрясли всё русское общество. После смерти «кочующего деспота» Александра I, четырнадцатого декабря 1825 года, члены тайного «Северного общества» в Петербурге вывели полки на Сенатскую площадь, чтобы изменить судьбу России. В тот же день восстание было подавлено, его участники схвачены. Более полугода длились допросы, следствие. И наконец — приговор: пятерых повесить, сто двадцать на каторгу, в Сибирь. Среди них — «государственные преступники» Иван Пущин и Вильгельм Кюхельбекер. Сослан на Кавказ и Владимир Вольховский.

А Пушкин… Новый царь Николай I — палач декабристов — счёл выгодным «простить» знаменитого поэта. Пусть гуляет на свободе под надзором жандармов и полиции.

И вот — свобода.

Семь долгих лет не видел Пушкин Петербурга. Приехал — и всё показалось совсем иным, чем прежде, казённым, холодным, сумрачным. Жизнь как бы замерла, растрачиваясь по пустякам.

Будто вместе с декабристами были изгнаны из столицы благородство, дерзания, свобода мысли, красноречие, ум. «Что же мне вам сказать, сударыня, о пребывании моём в Москве и о моём приезде в Петербург, — писал Пушкин П. А. Осиповой, своей соседке по Михайловскому, — пошлость и глупость обеих наших столиц равны, хотя и различны…»

Из близких лицейских друзей он нашёл в Петербурге одного только Дельвига. Вот когда наполнились трагическим смыслом строки их прощальной лицейской песни: «Судьба на вечную разлуку, быть может, здесь сроднила нас…»

Ему мучительно грустно было видеть Лицей, но его тянуло туда с непреодолимой силой. И всякий раз, наезжая в Петербург, отправлялся он в Царское на свидание со своей юностью. Шёл туда пешком — любил пешие прогулки. Выходил чуть свет, на Средней Рогатке выпивал стакан вина и к обеду был на месте.

      Воспоминаньями смущенный,       Исполнен сладкою тоской, Сады прекрасные, под сумрак ваш священный       Вхожу с поникшею главой. Так отрок библии, безумный расточитель, До капли истощив раскаянья фиал, Увидев наконец родимую обитель,       Главой поник и зарыдал.       В пылу восторгов скоротечных,       В бесплодном вихре суеты, О много расточил сокровищ я сердечных       За недоступные мечты, И долго я блуждал, и часто, утомленный, Раскаяньем горя, предчувствуя беды, Я думал о тебе, предел благословленный.       Воображал сии сады.       Воображаю день счастливый,       Когда средь вас возник Лицей, И слышу наших игр я снова шум игривый       И вижу вновь семью друзей. Вновь нежным отроком, то пылким, то ленивым, Мечтанья смутные в груди моей тая, Скитаясь по лугам, по рощам молчаливым.       Поэтом забываюсь я…

С волнением вступал он под сень царскосельских садов. Он чувствовал себя блудным сыном, возвратившимся наконец в родной дом. Со всех сторон его обступало прошлое. Он снова был в Царском Селе. Он вернулся.