На той же стороне реки Фонтанки, где и дом Муравьёвых, но гораздо дальше от Невского, между Семёновским и Обуховским мостами, стоит трёхэтажный особняк, построенный в конце XVIII века. Большой треугольный фронтон, колонны у входа, поддерживающие балкон второго этажа… Особняк до сих пор сохранил свой старинный облик. В начале прошлого века принадлежал он директору Публичной библиотеки и президенту Академии художеств Алексею Николаевичу Оленину, достался ему в приданое за женою Елизаветой Марковной, урождённой Полторацкой.
Фамилия Полторацких появилась в Петербурге в царствование Елизаветы Петровны. Тогда был привезён в столицу молодой украинец, обладающий прекрасным голосом, — Марк Фёдорович Полторацкий. Он сделал карьеру — стал первым директором придворной певческой капеллы, получил дворянство. Елизавета, а затем и Екатерина II к нему благоволили. Одаривали поместьями, тысячами крепостных душ, земельными участками в столице.
У Марка Полторацкого было много детей. Трём дочерям достались в приданое участки на Фонтанке.
Ещё с петровских времён на поросших лесами берегах Фонтанки охотно строились вельможи. Здесь возводили они загородные дома. Тогда это было за городом. Полиция обязывала владельцев таких домов вырубать вокруг леса, чтобы лишать укрытия разбойников. От непосильных тягот, от каторжного труда в строящемся Петербурге в этих лесах скрывалось немало «работных людей».
В царствование Екатерины II на расчищенных уже берегах Фонтанки выросло множество пышных зданий — дворцов и особняков. Здесь возвели дворцы князь Юсупов и граф Шереметев, Гаврила Романович Державин купил и заново перестроил для себя отличный особняк. Здесь же, на огромном участке, принадлежавшем Полторацкому, появилось три совершенно одинаковых дома. Один из них вскоре стал известен как дом Оленина.
Александр I называл директора Публичной библиотеки и президента Академии художеств «тысячеискусником». Действительно, этот маленький человек с некрасивым умным лицом и оттопыренными ушами обладал всевозможными талантами. Ловкий царедворец, умевший со всеми ладить, преуспевающий сановник, Оленин был в то же время одним из основателей русской археологии, неплохим рисовальщиком, знатоком и любителем искусства. Его дом на Фонтанке украшали картины, статуи, античные слепки, этрусские вазы.
Это было жилище просвещённого русского барина, где «приятности европейской жизни» сочетались с чертами патриархального крепостнического быта.
Кроме хозяев, их детей, дом населяли приживалки, бедные родственницы, воспитанницы, гувернёры, гувернантки, многочисленная дворня. За изобилие обитателей и их разнородность арзамасец Вигель называл дом Олениных «Ноев ковчег». Для полноты картины следует добавить, что в «Ковчеге» жил даже индус, которого Оленин подобрал полузамёрзшим где-то на Фонтанке.
В «Ковчеге» любили гостей, особенно знаменитых. Хозяин-меценат покровительствовал талантам.
Здесь дневали и ночевали Крылов и Гнедич. Оба служили в Публичной библиотеке под начальством Оленина. Крылов, одинокий холостяк, стал как бы здешним домочадцем.
По вечерам у Олениных собирались писатели, художники, артисты. Привозили литературные новости, известия о только что появившихся картинах и спектаклях.
В отличие от большинства богатых петербургских домов, здесь не в чести были карты. Зато процветали игры, — особенно шарады, в которых обычно участвовали литературные знаменитости. Пушкин охотно посещал этот дом.
Однажды, придя к Олениным, Пушкин заметил среди гостей молоденькую незнакомку. Она выделялась не только красотой. Что-то очень привлекательное было во всём её облике.
От хозяйки дома, добрейшей Елизаветы Марковны, Пушкин узнал, что гостья — её племянница Анета Керн. Она замужем за бригадным генералом Ермолаем Керном.
Елизавета Марковна посетовала на несправедливость судьбы. Анета почти девочка, а муж её немолод. К тому же живут они в ужасной глуши, где-то в Лубнах, на Украине, где стоит полк генерала. А ведь такая красавица могла бы блистать при дворе. Сам государь с нею танцевал на смотре войск в Полтаве.
Так Пушкин познакомился с Анной Петровной Керн.
Весь этот вечер он был занят только Керн. А она не замечала его. Имя Пушкина мало что говорило молоденькой провинциалке. В Лубнах его ещё не слышали. И Анна Петровна, заворожённая созерцанием литературных знаменитостей, скользнула небрежным взглядом по невысокой фигуре курчавого юноши. Всем её вниманием владел Крылов. Его за какой-то фант заставили читать басню. Читал он удивительно.
А потом начались шарады, и Анне Петровне опять было не до Пушкина. Ей досталась роль Клеопатры — египетской царицы, которая умертвила себя, прижав к груди ядовитую змею.
Раскрасневшаяся, юная, с корзинкой цветов в руках (предполагалось, что там находилась змея — аспид), «Клеопатра» была прелестна. Пушкин не сводил с неё восхищённых глаз. Он во что бы то ни стало решил завладеть её вниманием.
У Олениных ужинали за маленькими столиками. Прихватив двоюродного брата Анны Петровны, Пушкин сел за столик позади неё и принялся ею восхищаться: «Можно ли быть столь прелестной!» Он завёл шутливый разговор про рай и ад, и через брата своей соседки задавал ей вопросы.
Он говорил:
— Я не прочь попасть в ад. Там, во всяком случае, будет много хорошеньких и можно будет играть в шарады. Спроси у m-me Керн, хотела ли бы она попасть в ад?
Анна Петровна не хотела.
— Ну, как же ты теперь, Пушкин? — спросил её брат.
— Я передумал. Я в ад не хочу, хотя там и будет много хорошеньких.
Этим разговор кончился.
После ужина, когда гости разъезжались и Анна Петровна садилась в карету, она заметила Пушкина. Он стоял на крыльце и смотрел на неё.
Прошло несколько лет. Они вновь встретились в глуши Псковской губернии, в селе Тригорском. И, вспоминая их первую короткую встречу у Олениных, Пушкин писал Анне Петровне:
Весною дом на Фонтанке затихал. С весны до зимы Оленины жили в Приютине — своей мызе под Петербургом.
Так писал Батюшков в послании к Александру Ивановичу Тургеневу, приглашая его вместе отправиться в Приютино.
На мызе Олениных собиралось столько гостей, что мало было сливок от семнадцати коров. Гости жили привольно. В большом двухэтажном доме всем хватало места. У каждого была отдельная комната. Приезжающим объявляли: в 9 часов утра пьют чай, в 12 часов завтрак, в 4 часа обед, в 6 часов полдничают, в 9 часов вечерний чай. К трапезе созывали ударом колокола. А в остальное время каждый мог заниматься всем, чем вздумается: гулять, собирать ягоды, грибы, читать, ездить верхом, стрелять в лесу из ружья, пистолета или лука. Хозяева никого не стесняли. Только к своему любимцу Крылову Елизавета Марковна иногда применяла строгие меры. «Она, — рассказывала старшая дочь Олениных, — запирала его над баней дня на два, носила сама с прислугой ему кушанье и держала его там, покудова он басни две или три не написал».
Особенно многолюдный сельский праздник бывал в Приютине пятого сентября, в день именин хозяйки. Устраивали спектакли, танцы, шарады. Пьесы сочиняли гости-литераторы, декорации писали гости-художники, среди исполнителей, кроме домочадцев, бывали прославленные актёры.
Пятого сентября 1819 года на именины Елизаветы Марковны приехал в Приютино Пушкин.
Шарадами в этот день, как всегда, распоряжался Крылов. Жуковский и Пушкин ему помогали.
Пушкин делал это с радостью. Он благоговел перед Крыловым и, глядя на него, часто думал с любопытством: «Кто же он в действительности, этот человек? Талант его огромен, но в остальном он загадка».
Пушкин знал, что в прошедшем веке, при Екатерине II, Крылов был бунтарём. Неугомонный и дерзкий сатирик, он испортил немало крови престарелой императрице. Случайно не постигла его участь Новикова и Радищева. Теперь он иной — с виду добродушный чудак, про обжорство и лень которого рассказывают анекдоты. Один анекдот Пушкин записал: «У Крылова над диваном, где он обыкновенно сиживал, висела большая картина в тяжёлой раме. Кто-то ему дал заметить, что гвоздь, на который она была повешена, не прочен, и что картина когда-нибудь может сорваться и убить его. „Нет,— отвечал Крылов, — угол рамы должен будет в таком случае непременно описать косвенную линию и миновать мою голову“». Добродушный чудак… Но басни его отнюдь не добродушны, не безобидны.
Пушкин с детства любил творения Крылова, восхищался его «Подщипой». Злая сатира на царствование Павла I, не менее злая пародия на классическую трагедию, «Подщипа» ходила в списках. В Лицее её знали. В лицейском стихотворении «Городок», перечисляя своих любимых писателей, Пушкин назвал и Крылова, вспомнил его «Подщипу»:
И вот теперь в Приютине он разыгрывает шарады с «бесценным шутником», таким мастером на выдумки. На сей раз для шарады Крылов выбрал слово «баллада». Сперва представляли бал, потом девицу-ладу. А в заключение Жуковский для отгадывания «целого» прочитал стихотворение, первые полторы строки которого написал он сам, остальные — Пушкин.
Пушкину не суждено было провести многие годы «не розно» с семейством Олениных. Судьба их разъединила. Но дружеские связи, возникшие в доме на Фонтанке и в Приютине, не оборвались.