Излюбленным развлечением светского общества была карточная игра. Играли все. Одни благоразумно, другие азартно. Набрасывая свою первую повесть из петербургской жизни — «Наденька», — Пушкин начал с описания азартной карточной игры. «Несколько молодых людей, по большей части военных, проигрывали своё имение поляку Ясунскому, который держал маленький банк для препровождения времени и важно передёргивал, подрезая карты. Тузы, тройки, разорванные короли, загнутые валеты сыпались веером, и облако стираемого мела мешалось с дымом турецкого табаку».

В свете и довелось Пушкину увидеть шулеров, которые, подобно Ясунскому, с важным видом передёргивали карты, не моргнув глазом, обыгрывали при помощи ловкости рук неопытную молодёжь. С одним из таких великосветских жуликов судьба столкнула Пушкина. Звали этого человека граф Фёдор Иванович Толстой, по прозвищу «Американец». Пушкин познакомился с ним на «чердаке» у Шаховского.

Фёдор Толстой был москвич, но наезжал в Петербург. Несмотря на дурную славу, его везде принимали. Это была личность весьма любопытная. Грибоедов вскоре изобразил его в «Горе от ума».

Репетилов говорит:

Действительно, называть было не надо. Все и так тотчас же узнавали Фёдора Толстого. Да он и не отпирался. Когда прочитал один из списков «Горе от ума», даже внёс необходимые, по его мнению, поправки. Против «В Камчатку сослан был» написал: «В Камчатку чёрт носил, ибо сослан никогда не был». И ещё вместо «крепко на руку не чист»: «В картишки на руку не чист, для верности портрета сия поправка необходима, чтобы не подумали, что ворует табакерки со стола».

Фёдор Толстой был неглуп, не лишён дарований и циничного остроумия.

Он являл собой тип прожжённого авантюриста, человека без стыда и совести, который в буквальном смысле слова прошёл огонь и воду, если «воду» понимать как морские путешествия, а «огонь» — как бесчисленные дуэли и сражения.

Необычайные похождения Толстого-Американца начались седьмого августа 1803 года, когда он отправился из петербургского порта в кругосветное плавание на корабле «Надежда».

На «Надежде», которой командовал знаменитый Крузенштерн, находилась русская миссия, направлявшаяся в Японию. И вот в свите посла — пожилого камергера Резанова — среди прочих «благовоспитанных молодых людей» значился и гвардии поручик граф Фёдор Толстой.

«Благовоспитанность» Толстого сказалась очень скоро. Через несколько месяцев Резанов уже доносил о нём в Петербург: «Сей развращённый молодой человек производит всякий день ссоры, оскорбляет всех, беспрестанно сквернословит и ругает меня нещадно».

Резанов не преувеличивал. Наглость, грубость и дикие выходки Толстого не имели границ. И когда он подучил свою обезьяну, которую купил в Бразилии, залить чернилами судовой журнал, его решили ссадить с корабля. И действительно ссадили в Петропавловске-на-Камчатке, приказав сухим путём добираться в Петербург. Но Толстой ещё попутешествовал: на купеческом судне съездил на Аляску, побывал в русских владениях в Америке, повидал Алеутские острова. В Москву вернулся «алеутом». Дома рядился в алеутскую одежду и увесил стены своих комнат раздобытым на Севере оружием. За это за всё и прозвали его Американцем.

Когда Пушкин познакомился с Фёдором Толстым, тот был уже немолод и разбойничал главным образом за карточным столом. Они играли в карты, Толстой по обыкновению передёрнул. Пушкин поймал его. И услышал в ответ:

— Да я и сам это знаю, но не люблю, чтобы мне это замечали.

Игра продолжалась, но тем дело не кончилось. Толстой затаил злобу и вскоре отомстил.

С некоторых пор Пушкин начал замечать, что при его появлении в светских гостиных все разговоры смолкают, а вслед ему несётся насмешливый шёпот:

— Ах, это тот самый… Ну, поделом ему, поделом…

Сначала он ничего не мог понять. Но однажды Катенин, досадливо нахмурившись, рассказал ему, что какой-то подлец пустил слух, будто его, Пушкина, отвезли в Особую канцелярию министерства внутренних дел и там секретно высекли за стихи против правительства. Светские сплетники и сплетницы подхватили эту подлость и теперь злорадствуют.

Пушкин был ошеломлён. Впервые он столкнулся с неумолимой и злобной подлостью света. И не знал, как поступить. Кто его обидчик? Неизвестно. Кто распустил эту сплетню? Он не знал. Фёдор Толстой (это было его рук дело) действовал ловко и держался в стороне.

Было от чего прийти в отчаяние.

«Я сделался историческим лицом для сплетниц Санкт-Петербурга», — писал Пушкин Вяземскому. Планы один безумнее другого беспрестанно сменялись в его разгорячённой голове.

Позднее он рассказывал в черновике письма Александру I: «Необдуманные речи, сатирические стихи обратили на меня внимание в обществе, распространились сплетни, будто я был отвезён в тайную канцелярию и высечен.

До меня позже всех дошли эти сплетни, сделавшиеся общим достоянием, я почувствовал себя опозоренным в общественном мнении, я впал в отчаяние… — мне было 20 лет в 1820 [году] — я размышлял, не следует ли мне покончить с собой или убить — В[Ваше величество].

В первом случае я только подтвердил бы сплетни, меня бесчестившие, во втором — я не отомстил бы за себя, потому что оскорбления не было, я совершил бы преступление, я принёс бы в жертву мнению света, которое я презираю, человека, от которого зависело всё…

Таковы были мои размышления. Я поделился ими с одним другом, и он вполне согласился со мной».

Друг, которому доверился Пушкин, был Пётр Яковлевич Чаадаев.