Минуло три года с того дня, как имя Федора Достоевского явилось в печати. Удивительно быстро — никогда прежде не летело так его время — пронеслись эти годы…
Как легко, как скоро получил он было этот высочайший титул гения. И как внезапно, как жестоко мимолетная его слава обернулась колкостями, насмешками, равнодушием. И как упрямо, как смело, как отчаянно пришлось ему бороться за свое — именно свое! — место в литературе. Однажды, в тяжелую минуту, он с горечью воскликнул: «…Я как в чаду. Не вижу жизни, некогда опомниться; наука уходит за невременьем. Хочется установиться. Сделали они мне известность сомнительную и я не знаю, до которых пор пойдет этот ад. Тут бедность, срочная работа…»
«Белые ночи». Иллюстрация М. Добужинского
Ни от бедности, ни от срочной работы он так и не ушел. Но пора «сомнительной известности», пора мучительной неопределенности теперь навсегда миновала. Он вступил, наконец, на твердую почву — он установился, обрел себя.
В декабрьской книжке «Отечественных записок» 1848 года была напечатана его небольшая повесть под заглавием «Белые ночи». Рецензент «Отечественных записок» отнес повесть к числу лучших литературных произведений года. «Автора не раз упрекали, — писал он, — в особенной любви часто повторять одни и те же слова, выводить характеры, которые дышат часто неуместной экзальтацией, слишком много анатомировать бедное человеческое сердце… В „Белых ночах“ автор почти безукоризнен в этом отношении. Рассказ легок, игрив, и, не будь сам герой повести немного оригинален, это произведение было бы художественно прекрасно».
«Белые ночи». Иллюстрация М. Добужинского
Достоевский в это время с гордостью замечал: «…Сочинения мои чем далее, тем более хвалятся публикою. Это верно, и я это знаю. Т. е. что же тут было такого, почему они, несмотря на падение мое в 47 году… и проч. начали читаться и выходить в люди? Ответ: Что, стало быть, есть во мне столько таланту, что можно было преодолеть нищету, рабство, болезнь, азарт критики, торжественно хоронившей меня, и предубеждение публики».
Всегда строгий к нему «Современник» — отдел критики в журнале Некрасова вел в это время писатель и публицист Александр Дружинин — решительно поставил новую повесть Достоевского выше прежних его произведений, исключая разве «Бедных людей». Дружинин находил и замечательной, и верной основную мысль повести — мысль о том, что существует «целая порода» молодых людей, которые при доброте, уме и при всей ограниченности своих скромных потребностей все-таки глубоко несчастны в окружающей их русской жизни. «От гордости, от скуки, от одиночества», как писал критик, эти молодые люди привязываются к своим воздушным замкам, становятся чудаками, мечтателями.
В новой повести, как прежде в «Хозяйке», Достоевский опять изобразил Мечтателя. Но только существование его было начисто лишено той исключительности, необычайности, которой пронизан мир Ордынова.
Достоевский избрал теперь простой, вовсе незамысловатый сюжет и нарисовал обыкновенные, примелькавшиеся на петербургских улицах лица. Он точно бы последовал давнему совету Белинского и вернулся к манере «Бедных людей». Однако поставив на место заурядного, немудрящего Макара Девушкина пылкого фантазера, поэта, мечтателя, каким был и его Ордынов, Достоевский широко раздвинул границы тесного чиновничьего мирка.
В «Белых ночах» он сумел соединить поэтическую простоту и достоверность в изображении жизни с философской глубиной в постижении человеческих характеров — и из этого-то сплава и возник постепенно тот неповторимый стиль, который навеки вошел в литературу с именем Достоевского.
Белые ночи… Странность, причуда капризной северной природы. Как к лицу они этому странному, холодному городу! И как созвучны душе петербургского мечтателя!
«Я пришел назад в город очень поздно, и уже пробило десять часов, когда я стал подходить к квартире. Дорога моя шла по набережной канала, на которой в этот час не встретишь живой души. Правда, я живу в отдаленнейшей части города. Я шел и пел, потому что, когда я счастлив, я непременно мурлыкаю что-нибудь про себя, как и всякий счастливый человек, у которого нет ни друзей, ни добрых знакомых и которому в радостную минуту не с кем разделить свою радость. Вдруг со мной случилось самое неожиданное приключение.
Ф. М. Достоевский. Рисунок К. Трутовского.1847 г.
В сторонке, прислонившись к перилам канала, стояла женщина; облокотившись на решетку, она, по-видимому, очень внимательно смотрела на мутную воду канала. Она была одета в премиленькой желтой шляпке и в кокетливой черной мантильке. „Это девушка, и непременно брюнетка“, — подумал я. Она, кажется, не слыхала шагов моих, даже не шелохнулась, когда я прошел мимо, затаив дыхание и с сильно забившимся сердцем. „Странно! — подумал я, — верно, она о чем-нибудь очень задумалась“, и вдруг я остановился как вкопанный. Мне послышалось глухое рыдание. Да! я не обманулся: девушка плакала, и через минуту еще и еще всхлипывание. Боже мой! У меня сердце сжалось. И как я ни робок с женщинами, но ведь это была такая минута!.. Я воротился, шагнул к ней и непременно бы произнес: „Сударыня!“ — если б только не знал, что это восклицание уже тысячу раз произносилось во всех русских великосветских романах. Это одно и остановило меня».
Случайное знакомство. Робкая и пылкая любовь.
Но — увы! — обыкновенное, доступное другим счастье не дается Мечтателю. Его Настенька любит другого. Счастье, едва забрезжив, меркнет и тает вместе с неверным, обманчивым блеском короткой белой ночи. Мечтатель снова остается один.
«Или луч солнца, внезапно выглянув из-за туч, опять спрятался под дождевое облако, и все опять потускнело в глазах моих; или, может быть, передо мною мелькнула так неприветно и грустно вся перспектива моего будущего, и я увидел себя таким, как я теперь, ровно через пятнадцать лет, постаревшим, в той же комнате, так же одиноким…»
Да, сердце Мечтателя рвется к настоящей, невыдуманной, осязаемой и полной жизни. Но точно бы не желает допустить его до себя, точно бы мстит ему эта жизнь. Мстит за то, что не приемлет он ее тоскливой пошлости, за то, что бежит ее жестокой, мелочной суеты, за то, что и перед лицом мрачного одиночества не сломится, не подчинится пошлости и суете его живая душа.
Над заглавием «Белых ночей» Достоевский поставил посвящение Алексею Николаевичу Плещееву — ближайшему из своих литературных друзей.
Почти в то же самое время, когда Достоевский писал «Белые ночи», Плещеев сочинял свою повесть о Мечтателе. Называлась она «Дружеские советы» и тоже попала в «Отечественные записки». Должно быть, Плещеев задумал ее не без влияния Достоевского. Должно быть, оба замысла зрели вместе. А возникли они, быть может, именно тогда, светлыми весенними ночами 1848 года, когда возвращались вдвоем от Петрашевского, когда, прислушиваясь к далекому гулу грандиозной борьбы, разгоравшейся на Западе, горячо, страстно грезили о близящемся царстве Свободы, и точно бы укором отдавались в их сердцах эти призывные слова: