Работа с домашними животными, по каким бы скальным верхотурам, по каким бы пустыням ни приходилось их пасти, никогда не сравнится с изучением диких копытных. Затаив дыхание, в восторге и смятении смотришь на маленькую группу архаров, вдруг показавшуюся на гребне хребта. Они словно видение, словно дух гор появляются и исчезают. Тебе даны считанные минуты, чтобы наблюдать, а ведь это совсем не одно и то же, что просто смотреть.

В отаре домашних овец, сутки живущих рядом и вместе с тобой, задача, метод, само наблюдение обдумываются многократно, на все есть время. Конечно, и с дикарями наблюдение не всегда проходит в спешке. Бывает, сидишь, как в театре, на противоположном склоне пасутся архары, смотришь на них в подзорную трубу, а лаборант тем временем согревает на огоньке чай. Для таких случаев я даже носил с собой кусок войлока, чтобы сидеть было помягче, поудобнее. Однако чаще наблюдение длится минуты, а то и секунды. Вот миновала неожиданная встреча, можно сесть на камушек, вспомнить, как все было, записать, пожалеть о том, что не запомнил, не заметил.

Зоологи пока еще мало изучают домашних животных. Все согласны, что самый распространенный в степной зоне зверь — это овца, а в лесной — корова. Согласны, что зоотехнический опыт недостаточен, и работа зоолога в домашних стадах дает важные результаты. И все же исследователей поведения домашних животных очень мало. Но те, кто начал работу с овцами или коровами, быстро замечают, что без параллельного изучения «дикарей», без сравнения не обойтись.

Среди домашних овец я встречал и совсем тупых животных и таких, что, пожалуй, выжили бы и без помощи человека. Мне хотелось сравнить тех и других с дикарями, с предками домашних овец. Поведение овец разных пород сильно отличается. Необходимо узнать, как ведут себя дикие сородичи овец, чтобы судить, насколько сильно повлияло на овец одомашнивание, какая порода больше сохранила поведение диких предков.

Встав на четвереньки, я шел к овце, чтобы определить, распознает ли она во мне человека. Изумленно свистнув: «Пш…ш…», — овца внимательно следила за мной, топала ногой. Ее тревога привлекла внимание других овец. Стеной они шли на меня, одинаково топая и свистя, убегали, снова возвращались. Овцы узнавали во мне человека лишь по вертикальному силуэту. Но такой вывод легко можно оспорить: овцы, мол, одомашнены восемь тысяч лет назад, за такое время они утратили многие свои способности. Мне необходимо было повторить наблюдения, но уже с дикими животными, тогда стало бы ясно, что унаследовано овцами от диких предков, а что создал человек за годы одомашнивания.

Там, где прошли отары овец, возникают тропинки. Чабанские стоянки окружают разбитые, струящиеся по ветру пески. Зеленая пустыня отступила, она перемята, загублена овечьими копытами. Слишком просто было бы все объяснить неумелостью или жадностью людей, взявших с пустыни непосильную дань. Овцы и козы вредят ей в силу привычки ходить след в след, из-за того, что пастухи не позволяют им вольно рассеяться, разойтись небольшими группами. Важно понять, насколько изначальны беды овцеводства, что идет в нем от диких предков, а что зависит от методов работы человека.

Так возникла и укрепилась мысль изучить жизнь архаров. Оставалось лишь добиться ее осуществления. Я понимал, что работа с чабанами избавляла меня от многих хлопот. Примкнув к бригаде, посильно помогая чабанам, я в то же время не думал ни о ночлеге, ни о тепле, ни о еде, ни о безопасности. Навряд ли один я бы смог проникнуть в глубину Каракумов или Алая.

Принимаясь за архаров, предстояло подумать об экспедиции. Следовало с кем-то объединиться, отдать свою силу и энергию в обмен на поддержку. Так возник мой союз с анатомами. Что и говорить, нас объединили задачи, отнюдь не схожие. Впрочем, замысел моих союзников в случае удачи обещал интересные результаты. Точно так же, как я мечтал сравнить поведение дикарей и домашних овец, они хотели сравнить анатомию архаров и овец, сравнить развитие эмбрионов архаров с формированием плода у домашних овец разных пород, которые мои коллеги изучали уже много лет.

Период свадеб у архаров приходится на конец ноября — начало декабря. С этого времени и должна была начаться наша экспедиция.

В конце ноября вместе с сотрудником института Борей мы встретили в Ашхабаде нашего шофера — Ивана Гавриловича, доставившего на машине из Москвы экспедиционное снаряжение. Не мешкая, мы отправились в Фирюзу, в окрестностях которой предстояло работать. Возможного проводника мне порекомендовали еще в Ашхабаде. Первый встречный в Фирюзе показал его дом. Будущий наш проводник оказался человеком необыкновенным. Живые карие глаза на приятном, сухощавом лице — вот что первое обращало внимание в Курбане Мамедове. Среднего роста, очень гибкий и, вероятно, очень сильный, Курбан сразу же показался нам подходящим товарищем.

С помощью Курбана я легко подыскал и снял под базу двухкомнатный глиняный домик. Мы быстро привели его в порядок, а когда разгрузили машину, расставили раскладную мебель, холодильник, термостаты, шкаф с инструментами, повесили на стену оружие, наше жилье и вовсе приобрело зажиточный вид. Осталось лишь выкопать в саду яму и занавесить ее с четырех сторон мешковиной.

И вот первый рассвет. Наша машина неторопливо карабкается в горы. Дорога виляет вдоль края ущелья, она кажется Гаврилычу слишком узкой, в некоторых местах он останавливается, вылезает, примеривается. Курбан в таких случаях сердится, скрывая нетерпение шуткой:

— Мне говорили, московский шофер первый класс, а сейчас смотрю, такой тихий, осторожный. Ну что там смотреть? Дорога есть, колея есть, езжай прямо, ни вправо, ни влево не смотри.

Копетдаг спускается к Фирюзе ступенями. Мы поднимаемся на вторую, где привольно раскинулось по-осеннему рыжее плато, рассеченное бездонными ущельями. Я с детства не люблю высоту, даже на балконе чувствую себя неуютно. Но здесь этого не покажешь. Курбан вдоволь пошутил над Гаврилычем, теперь хочет испытать нас.

Первая проба — подъем в лоб. Такие испытания мне не впервой. Надо только ступать след в след, не позволить ведущему оторваться. Все равно ему тяжелей, он впереди, он на десять лет старше. И Боря не отстает. Когда-то он стартовал на велотреках, едва не выполнил норму мастера спорта. Конечно, теперь курит, много работает сидя, трудно из города сразу на подъем.

Едва мы на гребне отрога, Курбан падает на траву, машет позади себя рукой: «Ложись, ложись». Там, впереди что-то есть. Я хочу лечь рядом с Курбаном, но он останавливает меня, отползает немного назад, надевает мне на голову свою баранью шапку.

Теперь смотри, там справа одна партия, а выше другая.

Чуть приподнявшись на локтях, я судорожно шарю биноклем по склону. Где же архары?

— Не видишь?! Близко смотри, совсем рядом. Мне мешают очки. Приходится их снимать, когда смотришь в бинокль. Я все время боюсь их раздавить.

Архары возникли передо мной внезапно, точно изображение на фотографии во время проявления. Только что ничего не было, и вдруг я различаю большую группу, выше — еще одну. Они спокойно пасутся. Наш приход не замечен. Потихоньку мы выползаем на гребень, устраиваемся поудобнее. Борис и Курбан считают. Это первое, что приходит в голову, когда видишь дикарей. Всегда охватывает возбуждение, кажется, сейчас они убегут, начинаешь считать, словно это твои трофеи.

Большой баран пришел, — замечает Курбан.

Мы переводим взгляд — слева над нами, на гребне четко рисуется силуэт рогача. Он стоит неподвижно.

Любят так стоять, — говорит Курбан. — Он так показывает: «Я самый большой, мои рога самые большие».

Я не спорю, хотя про себя то соглашаюсь, то возражаю проводнику. Перед поездкой в Копетдаг я прочел немало книг об архарах, почти про все, что мы сейчас видим, знаю не одно, а несколько мнений.

Баран вдруг начал спускаться к большой группе, той, что рядом с нами. В ней уже есть три самца, хотя и не такие крупные. Я зарисовал их рога. Форма рогов баранов позволяет судить об их возрасте.

Самки встречают приход большого барана оживленно. Сбегаются, окружают, несколько минут обнюхивают или рассматривают пришельца, кто знает? Потом роли меняются. Теперь уже новичок поочередно знакомится с самками, проводит с каждой несколько минут. На самцов он почти не обращает внимания, разве что однажды чуть наклоняет в их сторону рога, и те тотчас же отходят подальше. Через полчаса большой баран не спеша удаляется.

Не нашел, что искал, все овцы уже беременны, — комментирует Курбан.

Может быть, такое объяснение и верно, я пока все беру на заметку. Рано еще иметь свое мнение.

К десяти обе группы укладываются на отдых. Я зарисовываю, кто как лег, прикидываю расстояния между животными, зарисовываю план местности.

Пойдем других искать, — предлагает Курбан. — Чего тут делать? Теперь до вечера не встанут.

Я не возражаю.

Едва мы встаем, как ближняя к нам группа с места бросается бежать. Проскочив метров тридцать, одна из самок останавливается, делает пару шагов к нам, а остальные стенкой выстраиваются сзади. Следует громкое «пшиу…», передняя овца галопом мчится к краю ущелья, через несколько мгновений вся группа скрывается из виду.

Я слюнявлю палец, поднимаю его кверху. Архары побежали по ветру, наверное, главное для них было — добраться до ущелья. Минут через двадцать мы видим, как они цепочкой выбираются на противоположный край, объединяются с другой группой, тоже ушедшей за ущелье, пересекают желтый склон, скрываются из глаз.

Издалека щель мало заметна. Чуть краснеют камни противоположного, обращенного к нам края. Мы подходим вплотную, нам открывается грозная глубина пропасти. Ущелье огромно, до другого его края впору долететь лишь птице, а камень уже не перекинешь. Дна не видно. Там внизу синева, клубится туман. Вдоль бортов тянутся широкие карнизы. Кажется, что по ним, наметив сверху путь, можно бы и спуститься. Но сколько мы ни пытаемся проследить взглядом тропу, где-нибудь и оказываемся в западне. Впрочем, Курбан смеется, говорит, что знает места, где можно пройти.

Перейдя ущелье архары оказываются в безопасности. Мы вспугиваем еще одну группу, и тактика ухода через ущелье повторяется.

Я спускаюсь с гор довольный. Мы видели немало архаров, есть интересные наблюдения. День прожит счастливо.

Наша жизнь течет налаженной чередой. В пять подъем, в шесть выезд, в семь мы уже на работе. Расположившись поудобнее, шарим по склонам Копетдага в бинокль. Пока что ни мне, ни Борису не удается самим заметить архаров. Курбан радуется этому, как всему, в чем он преуспел, обогнал других. Даже такая малость, как сесть в кабину, ему приятна, и я ежедневно доставляю товарищу радость.

Казалось бы, смотрим в одну и ту же сторону, и зоркость вроде бы одинакова, проверяем это по удаленным деревьям, отдельно торчащим камням. Но заметить архаров нам не удается. Я устанавливаю на треноге подзорную трубу, на ней есть прицел, и когда Курбан направляет трубу прямо на архаров, мы видим их. В круглом поле, приближенные к нам в тридцать, а то и в шестьдесят раз, пасутся, живут своей жизнью дикари. Теперь, когда место, куда смотреть, нам хорошо известно, мы можем найти их и в бинокль. Но не раньше. Курбану это доставляет тихую радость. Он чувствует себя исполнившим долг.

— Давай теперь смотри, пиши, а я буду цыпленка-табака делать.

Курбан берет с собой в горы ружье. У него отличный «Зауер». Пока мы поднимаемся наверх, он несколько раз останавливает машину, выскакивает из кабины, навскидку стреляет по кекликам. Выскакиваем и мы с Борей, тоже стреляем. Если наши выстрелы удачны, Курбан мрачнеет, ничья не приносит ему радости.

Устроившись поудобнее, мы ведем наблюдение за архарами. Я начал с того же, что и во время работы с домашними овцами: меряем ритм пастьбы, частоту переходов с места на место, описываем строй пасущихся животных. Группа не стоит на месте, она челноком снует туда-сюда по склону. Темп наблюдений очень быстрый, так что мы работаем вдвоем с Борей. Один смотрит в трубу и диктует, другой записывает. Время от времени мы меняемся.

Между тем Курбан ощипал кекликов. Каждого кек-лика Курбан разворачивает словно пиджак и прокалывает двумя палочками, одну через ноги и спинку, другую через крылья. Он укладывает распластанных, чуть подсоленных птиц на угли. Ничего не скажешь, Курбан — мастер, делает так, как от века готовили чабаны и охотники дичь, разве что нет времени спрыснуть ее кислым вином и дать полежать. Кислота растворяет белок, мясо делается еще нежнее.

В первые выходы в горы мы брали с собой котелок, чтобы вскипятить чай, потом перестали, послушались Курбана, предпочитавшего готовить чай во фляжке. Ему нравилось приучать нас все делать в горах по-своему, и мы не сопротивлялись, авторитет Курбана был высок.

До конца ноября мы облазили все окрестные урочища, стали уже неплохо ориентироваться. Работать над Фирюзой мне не понравилось из-за непроходимого ущелья. Через час-два все группы архаров переходили на противоположную от нас сторону, скрывались в лощинах.

Мы часто ездили в урочище Чаек и гору Душах. Шоссе вело туда через соседний с Фирюзой поселок Чули. Потом поднимались по нехорошей, опасной дороге вверх. На Душахе архары были очень пугливы, браконьеры не давали им житья. Летом здесь пасли скот, а кое-где вились полупроезжие дорожки, по которым Гаврилыч завозил нас довольно высоко. Обычно мы оказывались над архарами. Они на рассвете спускались в ложбинки пониже, где уже зазеленела после первых осенних дождей трава. Часам к одиннадцати бараны поднимались мимо нас к вершине горы, собирались там на полянах среди арчевых лесков, ложились на отдых. Случалось, мы насчитывали в одном скоплении больше сотни архаров.

Напротив Душаха, отделенные нешироким плато, спускались склоны главного Копетдага. Курбан называл эти места «Чаек». Неглубокие, кое-где проходимые ущелья делили травянистый склон на широкие ленты, уступами сбегавшие вниз. Довольно скоро мы заметили разницу в поведении спугнутых архаров на Душахе и Чаеке. Круглый, мощный Душах, изрезанный глубокими ущельями, весь в темно-зеленых узорах зарослей арчи, был домом большого стада архаров, того, что собиралось на дневку ближе к вершине горы. Стоило нам появиться, как ближние группы архаров бросали пастьбу, вставали с лежек и без долгих раздумий уходили прочь. В конце концов лишь в подзорную трубу мы могли заметить их на новом месте. Лазая ежедневно по склонам Душаха, мы уже достаточно знали его, чтобы убедиться в зоркости архаров. Они различали нас на расстоянии больше километра. Но облик людей был им неприятен, они не хотели нас видеть, уходили еще дальше, скрывались за горизонтом.

По-иному вели себя архары на Чаеке. Едва потревоженные, они не успокаивались, пока не узнавали опасность. Нередко даже подходили ближе, чтобы лучше рассмотреть, или поднимались выше и с пригорка наблюдали за нами. В трубу были отчетливо видны их узкие, светло-карие глаза. Случалось, мы лежали совсем тихо, прятались очень старательно, и все-же овца-вожак не успокаивалась, вновь и вновь будоражила свою компанию свистом, в крайнем случае не ленилась сделать круг и зайти с подветренной стороны. Удостоверившись по запаху, что не ошиблась, вожак уводила группу через ущелье на другую плоскотину. С этого момента она уже не теряла нас из виду, не подпуская ближе, но и не стремилась убежать. Лучше было не прятаться, тогда архары вели себя спокойнее. Тревога вновь овладевала ими, когда мы скрывались в ущелье или залегали в траве.

Еще одно излюбленное нами место — Алибек — отстояло от Фирюзы километров на десять, может быть, больше. Здесь и вовсе не было опасных ущелий, по крайней мере таких, как в Фирюзе или на Душахе. Довольно пологие и широкие склоны легко было осматривать, а в небольших западинках удавалось застать архаров врасплох, оказаться с ними лицом к лицу.

С конца ноября Копетдаг начал надевать снежный убор. Сначала побелели поднебесные гребни, те, что прятались в облаках. На высотах, где мы бывали, трава за ночь покрывалась инеем, днем все стаивало. Это было неприятно, мы работали в кедах и сильно мерзли по утрам, когда шагали по заиндевевшей, а потом влажноп траве.

В начале декабря ночной снегопад накрыл Фирюзу. Первое впечатление для нас, северян, было радостное, казалось, что-то родное пришло в южные долины. Но нет, даже под снегом горный аул с разбросанными там и сям домиками, свечками тополей оставался чужой, далекой стороной.

В первое снежное утро мы надели сапоги. Беспокоились, что будет тяжело ходить, обсуждали с Борей, не захватить, ли обувь полегче, прикидывали, как бы не подскользнуться на карнизах, не взять ли веревку. Впрочем, никто из нас не владел техникой альпинизма, работали по-кустарному, авось пронесет.

— Вам ходить скользко, о машине и не думаете, — вдруг ворчливо сказал Гаврилыч.

Я вспомнил его тревогу лишь на подъеме, когда наш грузовик в первый раз забуксовал по глине, по скользким камням, пошел юзом в сторону. На ближайшей ровной площадке Иван Гаврилыч остановился, обошел машину вокруг. Мы сидели у борта.

— Что, прыгать приготовились? — усмехнулся шофер.

Снова мы поползли вверх. Нередко Гарилычу приходилось по два, три раза сдавать взад-вперед, прежде чем удавалось вписаться в очередное колено дороги.

Наконец, мы на высоте. Вновь ведем наблюдения. Незадолго до нашей экспедиции канадец Гайст прислал мне свою книгу о горных баранах [15]. Не в пример нам Гайст ближе общался с дикими баранами. Они приходили под окна его избушки и лизали припасенную для них соль. Тем временем можно было, перегнувшись через подоконник, взять животное за ухо и прочитать на бирке номер. Понятно, что в таких условиях Гайст подсмотрел в жизни баранов немало интересного. Главное внимание он уделил боям, доказывая в книге, что нет более драчливых животных. Одновременно Гайст создал теорию о том, как совмещаются агрессивность и привязанность у этих животных. Ведь только благодаря устойчивости групп, постоянно следующих за одними и теми же вожаками, архары умудряются противостоять всем уловкам браконьеров. Если Гайст прав, бараны нападают лишь на соседей с такими же рогами. Поэтому молодые самцы и самки, у которых рожки сравнительно невелики, не вызывают агрессии больших баранов.

Драки между животными трудно не заметить, их интересно изучать. И я был сильно разочарован, что большей частью дело ограничивалось угрозами. Стоило большому барану кивнуть в сторону соперника или наклонить к нему рога, как тот поспешно ретировался. Конечно, случались и схватки. Красивая это картина. С разбегу, взлетeв наискось вверх, бараны с глухим, далеко слышным стуком сталкивались рогами в воздухе. Недаром зоологи называют их «трамбовщиками» в отличие от оленей, относимых к «борцам». Оттого и рога у оленей ветвистые, пригодные перехватывать рога соперника. Напирая друг на друга, поворачивая голову, олени и впрямь борются. А у баранов рога необыкновенного веса, толщины, упругости, подходят именно для лобовых ударов.

Как-то ко мне обратилась киногруппа, посоветоваться, где бы снять драку архаров. Как видно, моя консультация им не пригодилась. Они пошли по другому пути. В отснятом ими фильме бараны неистово теснили друг друга, неотрывно напирали, глубоко вспахивая землю ногами. Драка шла ожесточенная и ни на что не похожая. Довольные киноизобретатели пояснили мне, что не особенно затруднив себя выдумкой, связали рога баранов проволокой. Навряд ли многие зрители поняли, как далек был этот эпизод от настоящих повадок баранов..

На Алибеке нам довольно скоро примелькалась группа архаров, голов пятнадцать, включавшая четыре крупных рогача. При внимательном наблюдении оказалось, что особенно большие рога, закрученные на полный оборот, были у одного барана, у остальных немного меньше. Когда группа убегала, старик всегда держался последним, еще имел привычку поотстать, даже на несколько шагов вернуться, словно проверяя, далеко ли опасность.

Курбан эту повадку объяснил как сторожевую. Боря считал старика трусом и тихоходом. Мне же казалось, что такое поведение может возникнуть потому, что соперники чаще всего приходят сзади, по следу. Уже сформировавшаяся повадка могла служить и как оборонительная.

Не раз мы наблюдали за этой группой в минуты покоя и не могли не посочувствовать старику, сколь хлопотливой была его жизнь. Не часто мы заставали его самого ухаживающим за овцами. Облюбовав подругу, он неустанно следовал за ней, когда она паслась, стоял сзади, гордо подняв голову и время от времени напоминал о своем желании, поглаживая щекой круп овцы или легонько поддавая ей под живот передней ногой. Случалось, он делал и садки, так что отрицать его отцовство вовсе нельзя.

Однако чаще мы заставали его за бесплодными попытками унять прыть более молодых самцов, безбоязненно ухаживавших за овцами. Старик просто не успевал помешать им, бегая от одного к другому. Молодые не вступали с ним в ссору, отбегали, уступали дорогу, однако своего дерзкого поведения не прекращали. К сожалению, таких групп мы наблюдали немного, да и отрывочно, так что могли лишь задаться вопросом: самый ли сильный баран бывает подлинным отцом ягнят? Для проблем наследственности это немаловажно.

Довольно скоро мы познакомились с местечком, которое прозвали «Череп». В неприступных для человека, облизанных ветром, выпуклых скалах чернели издалека видные пещеры. Это было любимое убежище архаров, а Курбан уверял что и леопарда тоже. Не думаю, что мы нашли бы в этих пещерах что-либо, кроме слоя овечьего помета. И все же, имей мы хоть маленькое представление, как туда забраться, мы бы рискнули. Увы, ни у кого не хватало такого хладнокровия, с которым архары утром и вечером по узкому карнизу приходили в свою твердыню. Будь этот карниз на высоте метра, мы бы прошли по нему, но, когда предстояло лететь вниз метров триста, не хватало духа на такое путешествие.

Однако интерес к Черепу не остался для меня бесполезным. Сначала мы разведали тропы, которыми архары расходились с ночевки на выпас. Потом заметили, что сюда собираются одни и те же группы. Особенно приметной была «белоносая» овца, водившая группу из двенадцати архаров. В подзорную трубу было хорошо видно, что нос у нее вовсе не белый, а просто облезлый. Наверное, она была совсем старушкой, может быть, плохо вылиняла или шерсть вокруг носа вытерлась.

К тому времени у нас были и другие знакомые группы. Я упоминал о компании, включавшей четырех крупных баранов. В одной группе была приметная овца со сломанным рогом. Пересчитав архаров, учтя, все ли самцы, самки, молодняк на месте, мы с товарищами могли быть уверены, что действительно видим одну и ту же группу. Мы занялись картированием участка обитания каждой группы. Это оказалось занимательным делом: постараться понять, где у архаров дом, где место, куда они ходят пастись, и где пролегли их пути, кто соседи и каковы между ними отношения.

Приехали анатомы, и для нас началась охотничья пора. В конце января поднялись на Алибек. Уже хорошо знакомым логом поднялись до первого плато и, невысовываясь, внимательно осмотрелись. Я уже приобрел способность различать архаров издалека. Впрочем, на заснеженных склонах они были заметнее, да и я искал старательнее. Раньше только казалось, что внимательно смотришь в бинокль. Теперь, прижав окуляры к глазам, я словно проникал взглядом в панораму, старался оценить объем кустов, камней, ложбин. Смотря в бинокль, я словно бродил пешком по склонам, отстоявшим на километр-полтора, заглядывал во все закоулки. Пришло и ко мне умение видеть. Я первым воскликнул: «Архары!»

Быстро обсудили, как нам действовать, наметили, где выйдем на расстояние выстрела. К этому времени мы отлично сработались, исчезло желание доказать, кто легче на ходу, кто ловчее, наблюдательнее. Теперь мы ходили, словно три волка, след в след, понимали Курбана с полуслова.

Подъем занял больше часа. Мы оказались в неглубоком ущелье, прямо над нами должны были пастись архары. Насколько можно осторожно мы стали подниматься к перегибу. Под ногой Курбана оторвался, загремел вниз камень. Мы переждали, пока все стихнет и выглянули на плато. Прямо перед нами, в считанных метрах стоял и любознательно нас изучал молодой барашек. Как это свойственно малышам, пока взрослые паслись, он бродил вокруг и пришел посмотреть, что за шум под склоном.

До взрослых оставалось метров сто, еще можно было успеть выстрелить. Курбан вылез по пояс наверх, а малыш тем временем отбежал к маме. Старая овца мгновенно проследила направление его взгляда и, свистнув, шарахнулась прочь. Курбан стрелял уже по бегущим.

Архары отбежали метров на пятьдесят, повторяя движение вожака, остановились. Овца сделала несколько шагов к нам, а остальные сгрудились сзади нее. Я уже не раз замечал, что лишь вожак и одно-два других животных смотрят в сторону опасности, понимают, где она и куда надо смотреть. Большинство следит лишь за ближайшим соседом, повторяя его движение.

Снова резкий свист, и архары бросились бежать. Они огибали нас снизу по склону, еще дважды останавливались. Тогда Курбан стрелял, не мог удержаться от бесполезного шума. Архары пересекли ущелье, которым мы поднимались, и только тогда направились вверх и наискось от нас по плато. Конечно, тревога тотчас охватила и остальные группы, одна за другой они стали подниматься выше. Мы по опыту знали, насколько бдительнее они стали.

На следующий день поднялись на Душах, осмотрелись. В одной из ложбинок много ниже нас паслась группа. Быстро спланировали подход, спустились в ближайшее ущелье, побежали. Теперь мы ходили по карнизам бойко, не глядели вниз, далеко ли падать, не присаживались отдохнуть. Курбан впереди, мы за ним след в след. Когда пришло время выглянуть, приготовили свое оружие, дали успокоиться дыханию. Архаров нигде не оказалось. Только заснеженные склоны с черными пирамидками арчи.

Решили вернуться на исходный рубеж. Уже не так резво поднялись в полсклона Душаха. Было одиннадцать часов. В это время архары кончают пастьбу, ложатся. Более осторожные поднимаются для этого повыше в горы.

Прямо на нас, к нашему бугорку привела в последний раз свою группу овца. И вот она лежит перед нами. С бьющимися сердцами бежим к ней и почти одновременно узнаем ее: «Белоносая». Старая наша знакомая, столько раз виденная нами в трубу, в стольких наблюдениях описанная.

Она так стара, что уже выпал один из резцов, зубы стерты и желты. Рассматривать добычу нам некогда, взвалив на плечи, поочередно тащим к дороге. Ох, как это тяжело, ходить по горам с грузом. Кажется, мучению не будет конца. Потом повеселевший Гаврилыч спускает всех нас вниз. Суетятся анатомы, они не ждали нас рано. Вместе с Борисом они берутся за вскрытие, а мы с Курбаном, не мешая им разговорами, следим со стороны.

Когда с овцы сняли шкуру, на бедре, на боку мы находим следы от старых ранений. Одна из пуль прошила зверя насквозь, пройдя под позвоночником. А та, что в ноге, окружена плотной капсулой. Роковой для «Белоносой» была лишь наша, третья пуля. Сколько же охотников встретила эта овца на своем пути, от скольких облав, засад ушла сама и увела свою группу, а с ней и своих детей, внуков? Не только радость приносит охотнику добыча, немало и грустного ложится на душу.

Ашхабадские зоологи рассказали мне о легендарном охотнике Мамеде Баймурадове из Геоктепе.

Мамед-ага был человеком известным, и разыскали мы его легко. Как и большинство туркменских стариков, Мамед отлично говорил по-русски. Ему пришлось в свое время отстаивать московские рубежи, сражаться под Старой Руссой, пройти с боями Белоруссию. Сейчас Мамед был на пенсии, жил окруженный почетом в большой семье.

Мы переночевали у Мамеда-аги. Запомнился ужин, почти как пир, чистые постели в отдельной комнате, уют и доброжелательство.

Наутро мы отправились в горы. Я невольно обратил внимание на одежду нашего проводника. Высокая папаха, туго перетянутый в поясе зеленым платком халат, сапоги в резиновых галошах. В таком наряде Мамед-ага мог бы отправиться и на базар. Кроме большого кинжала, ничто не выдавало в нем горного охотника. Довольно долго ехали мимо полей, обрамленных арыками, потом обработанные участки стали меньше, полосками пролегли по пологим склонам, там, где могли работать трактора. Постепенно поднимаясь все вверх и вверх, мы выбрались на еще заснеженное плато, пересеченное ущельями. Уже освоенный нами Душах возвышался слева.

С подходящей площадки мы осмотрелись. Мне было приятно первым заметить архаров. Однако и Мамед-ага оказался очень зорким, показал мне несколько групп, пасшихся в тени, эти архары его не заинтересовали.

— На одном месте живут, — пояснил старик, — где кормятся, там и лягут.

Все внимание Мамед-ага обратил на архаров, пасшихся на открытых плоскотинах. Однако он никуда не торопился, наоборот, предложил нам с Борей перекусить, достал из солдатского сидора завернутые в чистую тряпицу лепешку, кусочки жареной баранины, лук. Мы достали свои припасы и вместе, наперебой угощая друг друга, подкрепились.

Между тем в движении архаров произошли изменения. Группы, до того сновавшие по склонам взад-вперед, теперь стали продвигаться в двух направлениях: часть к Душаху, другие — вверх, к уступам главного хребта. Теперь и Мамед-ага заторопился. Он повел нас хорошо известной ему тропкой к ущелью, потом вдоль одного из карнизов вверх. Идти было не трудно. Старик не торопился, впрочем, нигде не отдыхал. Он казался мне сзади очень молодцеватым, так легки были его движения, так крепка и пряма еще спина. Но это впечатление проходило тотчас, когда Мамед-ага поворачивался ко мне — седая борода и морщинистое лицо слишком явно говорили о его возрасте.

Не видя из ущелья окрестностей, я не мог ориентираваться и не знал, как далеко мы углубились в горы. Ущелье совсем обмелело, превратилось в ложбинку. Тут мы пересекли его и снова оказались на открытом месте Мамед-ага повел меня к большому обломку скалы, не весть когда скатившемуся с гор. Место было некрутое, и вроде бы падать ему было неоткуда. Здесь мы и устрой ли засаду. Сели спиной к камню, совсем на виду. Я спросил Мамеда-агу, не лучше ли спрятаться в ущелье, но он не посоветовал:

— Когда архар придет, а ты голову покажешь, он сразу пугается.

— А сюда он не смотрит?

— Сюда нет.

— Почему знаешь?

— Так! Знаю! Еще отец мой знал, здесь архаров ждал.

Первая группа подошла лишь через час. Совсем неподалеку от нас архары перебегали ложбину, уходили вверх по склону на отдых. Место перехода ничем не отличалось от многих других. Только охотничий опыт мог помочь его отыскать.

Курбан вполне освоил, что нужно анатомам. Боря мог руководить работой. Меня ждал Бадхыз, сказочная для зоолога страна. Какой исследователь копытных не мечтает о Бадхызе, тем более весеннем, когда его холмы зелены, расцвечены тюльпанами; Бадхызе, где архары не дают тебе прохода, топают, свистят на того, кто вторгся в заповедный простор; Бадхызе, где степь плывет перед глазами, от того, что стада куланов и джейранов убегают от машины вдаль?