Прошло несколько месяцев с того дня, когда Томас Клин был излечен от тяжелого недуга. Он частенько заходил к Вильяму, и они вели диалоги на самые разные темы. Томас вернулся в ту компанию, которая занималась операциями с недвижимостью, и с лихвой наверстал упущенное за время болезни. Клин также много рассказывал о девушке, с которой их свела судьба в театре, во время антракта на одном из представлений. В общем, Харт был искренне рад за Томаса и не без интереса наблюдал за тем, как ощущение счастья, скрывающееся внутри человека, преображает его внешне. А тот факт, что посещение Клином театра никаким образом не отражалось на его психическом здоровье, говорило об эффективности проведенного лечения.

Практика шла своим ходом. Вильяму редко записывали нескольких пациентов одновременно. Чаще всего он занимался кем-то одним, и только после того, как лечение заканчивалось, к нему направляли следующего нуждающегося, которому не помогли выздороветь обычные методы лечения. После мистера Клина в кабинете Харта побывало немало людей с разнообразными психическими расстройствами, но ничего исключительного. На самом деле обычный больничный курс терапии далеко не всем помогает, и пациенту даже не обязательно иметь какую-то сложную болезнь. Порой доктора лечебницы справлялись с очень серьезными нарушениями психики, а иногда им не удавалось вылечить человека от простой, но въедливой навязчивой идеи. Такие больные также попадали в кабинет к Вильяму Харту.

* * *

В один чудесный весенний день в дверь необычного кабинета постучали.

– Войдите, – спокойным и ровным голосом произнес Харт.

И в кабинет вошел Фрэнк, тот самый Фрэнк Дежайн, директор лечебницы. Он был одет в свой фирменный черный костюм, большей частью скрытый под идеально белым халатом.

– Добрый день, Вильям. Я могу присесть? – Харт кивнул в ответ, и Фрэнк сел в кресло напротив. – К тебе был записан, не без моих усилий, один пациент, который, как мне кажется, будет отличной проверкой на прочность и для тебя, и для твоего нестандартного метода лечения.

Он немного помолчал, изучая реакцию Харта, пытающегося найти хоть какое-то темное пятнышко на халате Фрэнка, а затем с улыбкой продолжил:

– Ты, как всегда, по-своему внимателен к словам собеседника. В общем, я это все к тому, что твой следующий пациент на девяносто девять целых девять десятых процента безнадежен. Поэтому если ничего не выйдет, то тебе не стоит из-за этого переживать; если же у тебя получится его вылечить, то твой метод поднимется на новую высоту, прежде недосягаемую.

С этими словами Дежайн встал, пожелал Вильяму хорошего дня и удалился. Внимание Харта переключилось на картину с водопадом. Фрэнк ни разу не заходил к нему с целью лично представить пациента. По этой причине Вильям был крайне заинтригован и стал ждать, когда же ему принесут личные данные, историю болезни и остальную информацию о безнадежном пациенте. Но Харту так ничего и не принесли. Вильям не стал никого беспокоить своим любопытством, остановившись на мысли «всему свое время», и прошел в скрытую за замаскированной дверью комнату.

* * *

На следующий день между десятью и одиннадцатью часами Вильяму позвонила Сидни и сказала, что минут через пятнадцать к нему придет новый пациент. Странно, что до сих пор ему не предоставили совершенно никакой информации. Такое было возможно, если больной раньше не обращался в лечебницу, но даже тогда было бы хоть небольшое досье. Вильям решил оставить все как есть: в конце концов, об этом пациенте его приходил уведомить сам Фрэнк Дежайн, а значит, случай входил в число нетипичных.

Менее чем через десять минут раздался сильный стук в дверь. От первого удара у Харта даже сложилось впечатление, что кто-то с разбега врезался в нее. Не дожидаясь ответа, в кабинет вошел крупный мужчина в форме то ли полицейского, то ли охранника и отдал Вильяму какие-то документы в файле. Присмотревшись, Харт понял, что это как раз таки досье. И пока он извлекал бумаги из файла, два других массивных джентльмена в идентичной форме вкатили в кабинет инвалидную коляску, к которой был привязан за руки и за ноги юноша лет девятнадцати. Он сидел в смирительной рубашке, рот закрывала пластмассовая пластина черного цвета, а глаза наполняла демоническая ярость. Нетрудно было догадаться, кто из присутствовавших находился в кабинете в качестве пациента. Видимо, для этих ребят в форме Вильям слишком медленно реагировал на все происходящее. Один из стоявших громко отчеканил, что они вернутся за «Объектом 402» в шесть часов вечера, после чего все трое быстро удалились. У Харта были какие-то вопросы, но к тому моменту, как они сформировались в его голове, он остался один на один с пациентом.

Объект 402, как его назвали, не отрываясь следил за Вильямом. Он же тем временем изучал досье и скрывал свое удивление тому, что у этого юноши совсем не было двери в бессознательное, – Харт четко ощущал, что попасть во внутренний мир необычного пациента может в любое мгновение. Само досье состояло из пяти листов – на трех перечислялись тюрьмы, где Объект 402 (такое имя было указано рядом с фотографией) успел побывать к своим двадцати годам. Из досье следовало, что он жил в неблагополучной семье, где царили бедность, насилие, издевательства. В такой невыносимой обстановке Объект 402 пребывал до восьми лет. У него не было паспорта, он не числился ни в одной базе. Каким образом он дожил до восьми лет, оставалось загадкой. Скорее всего, для своих биологических родителей он был козлом отпущения, виноватым во всех неудачах и проблемах, с которыми те сталкивались. В силу своего безобидного возраста ему ничего не оставалось делать, как принимать весь шквал пьяных ссор на себя. Соседи даже не знали о существовании ребенка, никто не знал, зато своими дикими выходками были очень известны те двое. Однако никто из них так и не сидел в тюрьме, они только безуспешно проходили лечение от алкоголизма. Естественно, что существование в подобной атмосфере должно было сломить маленького человека, но, привыкнув к ненависти и побоям, оскорблениям и унижению, он вырос на этой почве. Вместо комплексов в юном Объекте 402 зародились безжалостность, отсутствие каких-либо ограничений, беспредельная жестокость.

В восьмилетнем возрасте он вскрыл ножом горло каждого из родителей, спавших в пьяном угаре на полу. Там их и застали потом полицейские, вызванные соседями из-за подозрительной тишины, которой дом напротив никогда не отличался. Мальчик не сбежал, он продолжал жить в полуразвалившемся здании в течение следующих двух дней. Естественно, что впоследствии суд его признал социально опасным индивидом. С того момента и началось: одна детская колония за другой, тюрьмы сменяли тюрьмы. Его всегда держали изолированно, так как любая попытка подселения Объекта 402 к кому-нибудь всегда заканчивалась смертью одного или нескольких заключенных. Сейчас он отбывает пожизненное в тюрьме самого строгого режима, куда помещают маньяков среди маньяков.

Вильям отложил в сторону досье и посмотрел на тускло светившие лампы. Ему уже доводилось работать с маньяками, убийцами, людьми, которые не просто страдали психическими расстройствами, а являлись опасными для социума. Их поступки были ужасными, но они представляли собой людей с очень серьезными комплексами неполноценности, к которым примешивались психические отклонения. Каждый из них сознательно считал, что причинение боли другому живому существу – это нормально и не является чем-то плохим. Когда Вильям проникал в бессознательное таких пациентов, то видел в большинстве случаев одно: им необходимо было наблюдать чьи-то страдания, чтобы унять свои, чужой болью они глушили свою. Когда попадаешь во внутренний мир такого человека, ты понимаешь, насколько ему непросто живется со своими чудовищными слабостями, с которыми он не может совладать, которые часто полностью контролируют его волю. Харт своими глазами видел, как эта грязь зарождалась и прогрессировала внутри его пациентов. Сейчас все они жили как нормальные люди, у некоторых даже появились семьи. Метод Вильяма еще ни разу не давал сбоя.

Сейчас рядом с ним, на расстоянии двух метров, скованный по всему телу, сидел первый пациент, который на несколько минут заставил Харта задуматься: может ли его метод помочь любому? Суть его сомнения крылась не в том, что терапия будет бессильной, а в том, как изменить человека, который с детства кормился лишь ненавистью, и это состояние являлось для него нормальным.

«Ладно, не буду гадать раньше времени и предаваться философии, когда рядом пациент, да еще и в таком неудобном положении», – решил Харт. Он уже давно был готов войти в бессознательный мир Объекта 402, но мысли о том, имеет ли он право вторгаться и менять изнутри человека, чье мировосприятие ужасно для остальных, но нормально для самого пациента, отвлекли Вильяма от необходимого сосредоточения. Собравшись и отодвинув на задний план сознания все вопросы и ответы, Харт сконцентрировался на Объекте 402. Яростный взгляд юноши тускнел с каждой секундой, и вскоре он уже впал в сон, который являлся неотъемлемой частью метода Харта. Вильям поудобнее расположился в кресле, и в следующий миг он уже оказался во внутреннем мире заснувшего пациента.

«Будет непросто», – подумал Харт, пытаясь выбраться из жидкой, напоминающей смесь ила и глины субстанции, в которой увязли ноги. Вильям оказался в грязной пещере, с потолка которой стекал огонь. Сама пещера была достаточно высокой, около пяти-шести метров, капли огня сгорали в воздухе, им не хватало сантиметров шестидесяти, чтобы обжечь макушку Вильяма. Это было пламя ненависти, которое накаляло весь этот внутренний мир. Харт достал из своего матерчатого мешка бутылку с водой и сделал несколько больших глотков. Внутренний или внешний мир – неважно, в каком из них вы находитесь, – и там и там окружающая действительность является реальной. Поэтому на лице Харта проступили капельки пота. Несмотря на бушующую огненную стихию, на дне пещеры лежала грязь, которая даже была прохладной. Вильям достал блокнот с ручкой и записал свои наблюдения.

Он впервые встретил настолько первобытную, если так можно выразиться, форму бессознательного. Вероятно, пещера была замкнутым кольцом, так как спереди и сзади тоннель закруглялся в одном и том же направлении, а бессознательный мир не может быть безграничным. Хотя… Реальность порой преподносит немало сюрпризов, поэтому Вильям стал готовиться к тому, чтобы быть удивленным, а не отрицать то, с чем ему еще не приходилось сталкиваться.

Над Хартом бушевал огонь, который походил на волнующееся море, а под его ногами была самая обычная на вид грязь. Вильям решил медленно двигаться вперед и всматриваться в обстановку. Необходимо было найти хоть какие-то детали: рисунки, может быть фигуры из грязи, хоть что-то. Человек не может стереть все воспоминания, ситуации и предметы, которые были запечатлены в бессознательном мире и формировали его личность, сделав его тем, кто он есть. Любой, конечно, обладает таким прекрасным инструментом, как забывчивость. Данное свойство памяти оказывает людям невероятную услугу, особенно если дело касается каких-то крайне неприятных ситуаций, случавшихся с ними. Но при этом вещи, сыгравшие свои роли в жизни каждого из нас, никуда не исчезают из бессознательного, они просто могут покрыться пыльным налетом или спрячутся под каким-нибудь старым пледом.

В мире Объекта 402, кроме грязи и огня, ничего не было. Харт уже был готов согласиться со словами Фрэнка о безнадежности пациента, как внезапно чуть не упал, запнувшись обо что-то. Матерчатый синий мешок Вильяма снабдил его двумя прочными резиновыми перчатками. Надев их, он извлек из грязи весь испачканный ею большой пакет. Во внешнем мире такие используются, чтобы выносить мусор. Харту пришлось снять перчатки, так как в них было неудобно развязывать узел. Внутри матово-черного пакета лежала ржавая помятая швабра без тряпки.

До того как Вильям поместил находку обратно в полиэтиленовый мешок и, завязав узел, погрузил назад в грязеобразную массу, он записал в блокнот небольшое открытие. Сложно сказать, каким образом до этого дошел внутренний мир Объекта 402, но он не был лишен воспоминаний, однако все свои комплексы, скорее всего еще с раннего возраста, его бессознательное топило в этой густой глинистой массе. Получается, это было самое гениальное бессознательное из тех, в которых довелось побывать Харту. При освещении, роль которого выполняло пламя, юношу, в чьем внутреннем мире пребывал Вильям, ничего не мучило – абсолютно все воспоминания были скрыты под густым слоем грязи.

Наличие освещения – очень важная деталь. Человек может находиться без сознания, а может без «бессознания». Смысл в следующем: любой индивид без «бессознания» – это тот случай, когда он не ощущает никаких границ и рамок. В какой-то степени это можно назвать полной свободой, правда, эта свобода лишь следствие состояния сильного аффекта. Находясь в нем, человек может совершить чудовищные поступки. При этом он в сознании, но без «бессознания». Во время сильного аффективного состояния внутренний мир индивида пребывает в темноте. Вся мораль, которую родители, учителя и другие окружающие вкладывали в человека, окутана в такие моменты мраком. Иначе говоря, роль контролера, которую выполняет бессознательное, стирается. Охранник и полицейский в одном лице отворачиваются от сознания, предоставив его самому себе, предварительно сняв все оковы: этику, мораль, комплексы, понятие добра и зла. Все это исчезает вместе с отключением освещения во внутреннем мире. Такое состояние не может длиться очень долго, рано или поздно человек придет в себя. Но, если он и будет помнить то, что совершил, словно какой-то нереальный сон, он вряд ли признается даже самому себе, что жуткие последствия – его рук дело. И пребывавший в таком состоянии аффекта отчасти будет прав. Индивида, чье бессознательное оказывается в кромешной тьме, сложно назвать полноценным, он может оказаться хуже дикого зверя, потакая гипертрофированным инстинктам, которые тесно связаны с его слабостями. В этом и заключается отличие настоящей свободы от подобной фикции. В состоянии аффекта человек свободен лишь от правил морали, законодательных и других норм, но он продолжает находиться под сильнейшим воздействием разного рода искушений. Поэтому можно сказать, что это свобода для всех демонов, которые до этого скрывались в индивиде, боясь света внутреннего мира. Как только этот свет гаснет, они подчиняют себе сознание без остатка. В такой момент, каким бы по продолжительности он ни был, от прежнего человека остается только его оболочка. Внутренний баланс нарушается, что порой приводит к катастрофическим внешним последствиям.

Если вспомнить случай с Томасом, то свет горел лишь в одной комнате. Сейчас Харт полностью осознал, что это значило. Еще немного мучений от болезни – и электричество могло дать сбой, внутренний мир Томаса тогда погрузился бы во тьму. И с того момента он мог бы сделать все что угодно: от суицида до убийства. Томас был очень близок к состоянию аффекта от подбиравшейся к нему безысходности, так что им удалось вовремя встретиться и провести сеанс терапии.

Что касалось Объекта 402, Вильям точно знал, что этот юноша не страдал невменяемостью. Его внутренний мир каким-то образом сумел крайне эффективно подстроиться под суровость внешнего без ущерба для сознания. В итоге – он ненавидел, но не от злости. Это не было связано с завистью или негодованием, он просто привык к этому, и подобное состояние стало для него нормальным.

Медленно продвигаясь вперед, прощупывая ногами дно пещеры, Вильям обнаружил нож, деревянные палки и другие вещи. Все они были вложены в полиэтиленовые пакеты черного цвета и завязаны сверху, поэтому грязь не могла попасть внутрь и испачкать воспоминания. Конечно же, Харт записывал в блокнот то, что находил под слоем грязи, но его мысли всецело были поглощены самим этим бессознательным миром Объекта 402. Вильяму стало очевидно, что обычный стиль работы тут не поможет. Дело было не в какой-то вещи (или воспоминании), убрав или преобразив которую человек придет в нормальное состояние и расстанется с болезнью. Внутренний мир сам по себе являлся непростой загадкой. Поэтому изучать необходимо было не отдельные детали, а саму обстановку в целом, что в числе прочего включало восприятие Объектом 402 внешнего мира и многое другое.

Когда Вильям вернулся в свой кабинет, стрелки часов показывали без десяти минут шесть. Он наблюдал, как его пациент приходил в себя. Юноша явно был сконфужен, хотя смущение длилось недолго. После того как Объект 402 полностью пришел в сознание, почему-то пристального яростного взгляда, который наблюдал за каждым движением Харта утром, не последовало. Теперь во взгляде сочетались агрессия и удивление. Вильям спросил очнувшегося ото сна юношу, хочет ли тот воды или чая, но ответа не последовало.

– Ты, наверное, голоден? Терапия длилась весь день.

В середине его фразы раздался громкий стук, и сразу же за ним в распахнувшуюся дверь кабинета вошли те же джентльмены, которые утром привели пациента.

– Мы забираем Объекта 402, – доложил громким голосом один из пришедших. И пока двое выкатывали коляску, он добавил: – Если вы изучили досье, то должны знать, что этот парень немой.

Дверь кабинета захлопнулась, и Вильям сразу набрал номер Сидни, чтобы уточнить, когда будет следующий прием. Оказалось, что ровно через неделю. Этого времени должно хватить для анализа увиденного во внутреннем мире Объекта 402. Вильям бегло пробежал глазами досье. На второй странице действительно было написано, что его пациент признавался немым. Харт отложил в сторону личное дело «больного» и, раздвинув тяжелые темно-коричневые шторы, стал наблюдать за закатом. Ему предстояло о многом подумать после такого нелегкого дня.

* * *

За отведенную неделю Вильям перебрал множество гипотез. Внутренний мир Чарли (ему захотелось дать Объекту 402 имя) был идеально сбалансирован. Погасить огонь – значит искоренить его ненависть, что оставит бессознательное без освещения. Последствия такого решения были очевидны. Иссушить грязь и вывести на обозрение все скрытые под ней вещи? Если Чарли не спалит их огнем, то вряд ли захочет жить с таким грузом воспоминаний, девяносто девять процентов которых негативные и около одного процента – нейтральные. Как ни посмотри, но любое нарушение этого баланса в бессознательном принесет пациенту лишь страдания.

Так казалось Харту, пока он не задумался об одном очень интересном варианте. Но прежде, чем решиться на его реализацию, ему необходимо было позвонить Фрэнку, чтобы узнать, какая судьба ждет Объекта 402 в случае успешного лечения. Выпустят его или нет? Фрэнк, как Вильям, собственно, и предполагал, не смог его обнадежить. Этот парень получил пожизненное заключение, и не один раз. Если молодого человека удастся вылечить, то есть сделать его нормальным в общепринятом смысле, они не смогут об этом официально объявить, да никто и не поверит. Свой остаток нормальной жизни он проведет совсем в не нормальных условиях.

В общем, в оставшиеся до встречи с Объектом 402 дни Харта занимал только один вопрос: кому нужно, чтобы Чарли встал на одну планку с большинством в плане мировосприятия? Нужно ли это самому Чарли?..

Настал день встречи. Те же лица, та же смирительная рубашка, и… не тот взгляд Объекта 402. Нет, он смотрел вокруг с прежней ненавистью, но Вильям четко ощущал, что в его сторону она направлена в гораздо меньшей степени, чем неделю назад.

– Мы придем за Объектом 402 в шесть вечера, как в прошлый раз, – громко доложил один из сопровождавших Чарли.

В этот раз Вильям все-таки успел задать свой вопрос:

– Подскажите, с какой целью вы привозите Ча… Объекта 402?

– Об этом мы ничего не знаем. Вроде слышали, что для какого-то научного изучения. Вам виднее.

Дверь захлопнулась, и они остались в кабинете вдвоем с безнадежным пациентом. Харту было не по себе от мысли, что Чарли всего лишь подопытный объект. Никто и не ставил перед собой цель его вылечить, кроме, пожалуй, него.

Внимание переключилось на сидевшего в инвалидной коляске Объекта 402. Почему-то Вильям не ощущал отторжения, как в первый раз. Все читалось в его глазах. Он говорил ими так же, как другие посредством голоса. Харт не был ему чужим, по крайней мере не таким, как все остальные. Скорее всего, в процессе прошлой терапии Объект 402 тоже кое-что узнал о нем, и хотя в такую версию верилось с трудом, но другой Вильяму даже не захотелось искать. «Пожалуй, мы действительно не такие уж и разные с Чарли, как может показаться на первый взгляд», – подумал Харт.

Ровно в шесть вечера за пациентом пришли. Больше сеансов для него не предполагалось. Вильям не стал лечить безнадежного пациента. Он понял, что Чарли ничем не болен, у него не было расстройства личности, просто он такой, каким его с самых ранних лет делал окружающий его мир. Он всего-навсего приспособился, чтобы выжить. Ему не нужна была помощь Харта – бессознательное юноши само прекрасно со всем справлялось.

Вот почему он решил провести с пациентом отведенное время немного иначе: Вильям рассказал о себе, о своем детстве, и не только о нем. Это был монолог, который с интересом в глазах слушал Чарли. Порой он даже кивал в знак того, что ждет продолжения, когда Харт переставал говорить, задумавшись над тем или иным воспоминанием.

После того как кабинет опустел, к Вильяму еще раз пришло осознание, более отчетливое, что его решение было верным. Чарли входил в число тех редких людей, которые могли самостоятельно взаимодействовать со своим бессознательным. Скорее всего, он тогда, во время терапии, присутствовал в своем внутреннем мире. Этот невидимый сопровождающий даже каким-то образом смог немного изучить Харта.

Нет, Чарли точно не требовалось никаких изменений в его внутреннем мире. Вылечить его можно было только извне. Вильям рассказал Чарли о себе, чтобы тот смог внести в свое бессознательное какое-то приятное воспоминание, которое, возможно, не будет помещено в черном полиэтиленовом пакете под слой грязи. Объект 402 сам должен был захотеть изменить свой внутренний мир, чтобы стать таким, как остальные. Харт попытался оставить ему хрупкое маленькое зернышко, сможет ли тот взрастить его, захочет ли – это уже его выбор, который сделает для себя Чарли самостоятельно.

* * *

«Люди привыкли к мысли о существовании двух миров: внутреннего и внешнего. Кто-то считает, что все эти измерения – лишь философская болтовня, и не более. Кто-то предполагает, что развитие внутреннего мира – это важная часть жизни. Однако дальше предположений заходят далеко не все, например, из-за отсутствия времени. Но сейчас не об этом. По-моему, миров все-таки три. К вышеперечисленным можно добавить наше сознательное, которое относится к внешнему и внутреннему одновременно. Оно выполняет роль связующего элемента, что-то вроде промежуточного мира.

Я считаю, что необходимо не только уделять внимание нашей внутренней духовной системе, но и разграничивать сознательное и бессознательное. Суть в том, что и то и другое относится именно к нам, в отличие от внешнего, окружающего нас мира. Но духовное процветание или поддержание состояния гармонии, спокойствия невозможно, если индивид, искренне пытающийся совершенствовать свой внутренний мир, делает это посредством сознательного. Да, человек может перестать реагировать на какие-то внешние раздражители, но лишь ненадолго. А все потому, что на сознательное влияет как бессознательное, так и то, что пребывает вне нас, – окружающая действительность. Человек никогда не избавится от каких-то своих страхов или комплексов, пока изменения не произойдут на уровне бессознательного – в подлинном внутреннем мире.

Можно привести аналогию с океаном: как долго вам будет улыбаться удача и поверхность стихии будет пребывать в спокойном состоянии? Что вы сделаете, когда начнется не зависящий ни от океана, ни от вас шторм, который станет вздымать волны высотой с небоскребы? Лучше работать с тем слоем, который кроется под поверхностью волн, уйти в глубину, где никакие ветра не потревожат. Так что лучше создавать подводный мир, а не надводный. Конечно, это намного сложнее и требует больших усилий. Необходимо изучать себя, свое сознательное и бессознательное, но, в конце концов, счастье человека зависит от него самого, а не от внешней среды. Внутреннее счастье, привязанное к окружающей действительности, является лишь миражом. Пусть хоть триста дней на поверхности пребывает штиль, рано или поздно шторм все равно будет, и он разрушит все, что было создано. Это неотъемлемая черта внешней реальности – пребывать в постоянном изменении.

На такие мысли меня навел случай с Чарли. Его домом была тюрьма строгого режима, он видел лишь насилие, и при этом в нем совершенно четко ощущалась внутренняя беспечность, гармония, если можно так выразиться. Он ничего не требовал и ни в чем не нуждался. Чарли смотрел лишь в себя, в свое бессознательное все годы своего одиночества, и ему удалось прийти к самому идеальному равновесию, которое только могло быть при том, что он пережил. Он был самым безнадежно здоровым пациентом из всех, с которыми сводила меня судьба».