Редко, конечно, но все же Вильям навещал безмятежно лежавшего в палате одного из городских госпиталей Джона Вэйла. В первый визит Харта даже будила медсестра, потому что тот «уснул» прямо сидя на стуле. Она объяснила, что время для посещений уже прошло, и посоветовала побольше отдыхать.

Мир Джона цвел на глазах. Харт и Вэйл общались на философские темы о мироздании и бытии. О том, что такое хорошо, что такое плохо, об относительности всего и, конечно же, о бессознательном. Когда Харт заходил в палату к Вэйлу, тот ощущал его присутствие. Для него не составляло труда приглашать Вильяма в гости, не используя при этом обычных методов донесения информации. В тот раз, когда медсестра застала Харта спящим, он рассказывал Джону о том, что предпринял Фрэнк Дежайн, чтобы помочь в разрешении его непростой ситуации. Вэйл поблагодарил Вильяма и передал признательность профессору.

Они ходили уже по небольшому городу: поселение разрасталось. Кругом были люди самых разных возрастов. Все вели себя очень дружелюбно, и каждый занимался каким-то делом.

– У тебя получилось создать утопию? – спросил Вильям Джона, когда они проходили мимо прилавков с фруктами.

– Да, что-то очень похожее. Я стремился к этому многие годы. В конце концов с опытом неудач мне удалось постичь одно: свободный внешне человек, то есть финансово независимый, лишь в редких случаях готов принять идеальный мир. А все потому, что внутри он совсем не является свободным. Помню, как оставлял уже почти достигший гармонии внутренний мир, отвлекаясь на какие-то внешние обстоятельства, и он терял возвышенное состояние. Приходилось заново заниматься возведением гармонии. Сейчас же, на протяжении, наверное, третьего месяца, я пытаюсь меньше времени уделять контролю, вкладывая во внутренний мир каждого жителя города настоящую свободу. Ты видишь, как они что-то делают, чем-то заняты, но попробуй проникнуться атмосферой, что нас окружает, – эти люди полностью самодостаточны, и они ни в чем не нуждаются. В них отсутствует зависть, злость, похоть, они любят себя и к другим относятся так же, как к себе.

– Невероятно, – произнес еле слышным голосом Харт, который был заворожен атмосферой внутреннего мира Джона.

– Да, пожалуй, – с улыбкой ответил Вэйл, – но, возможно, мне все-таки еще удастся тебя поразить…

Тот день пролетел незаметно. Вильям был так увлечен беседой с Джоном, что не смотрел на часы, поэтому неудивительно, что медсестра застала Вильяма в «спящем» состоянии. Перед возвращением во внешнюю реальность, вызванным стараниями работницы госпиталя, Харт все-таки успел попрощаться с Джоном.

* * *

В пятницу Сидни записала к Вильяму на прием нового пациента. У него было очень редкое расстройство, которое в подлинном виде встречалось Харту всего два раза за его практику (девяносто процентов случаев – простое самовнушение). Больного звали Ричард Хэнс. Он работал в какой-то научной лаборатории и занимался изобретением умной техники для военных нужд. Вместе с этим у него хватало времени на преподавательскую деятельность. Профессор Хэнс читал лекции в техническом институте имени Карла Верналеса. Студентам, окончившим это заведение, предлагали рабочие места в лучших частных и государственных компаниях страны. Очередь за дипломированными специалистами составлялась на многие годы вперед. Мистер Хэнс прилетал в субботу. Он жил в другом городе, но записался именно в ту лечебницу, где директором был Фрэнк Дежайн.

Поскольку его проблемой, зафиксированной в личном деле, было раздвоение личности, то, естественно, его направили к Харту. Вообще, все, кто имел подобное отклонение, являлись одаренными в чем-то людьми. Вильям вспомнил, как у него проходил лечение актер, который настолько проникнулся одной из своих ролей, что в нем начали жить две разные личности. С тем же диагнозом к Харту на сеанс терапии попала писательница Эмма Роуз: в ней умещались три разные Эммы – маленькая девочка, взрослая женщина и пожилая дама. В любое из этих состояний она могла впасть в совершенно непредсказуемый момент. Теперь вот добавится физик-математик, если диагноз поставлен правильный.

Проверить это нетрудно. Дело в том, что у тех, кто страдает раздвоением личности, происходит своего рода мутация на уровне подсознания. Во внутреннем мире находится два (или более) не соединенных друг с другом бессознательных. С подключением к одному из них у человека изменяется и сознание – он может стать совершенно непохожим на себя прежнего, хотя, тем не менее, будет самим собой. Точнее, тем собой, которое выросло и сформировалось во внутреннем мире. Можно провести аналогию: возьмем яблоко, оно будет воплощать бессознательное. Из-за каких-то аномальных условий у него появляется выступ типа кочки. Она не тревожит, не болит и совершенно не мешает жизни. Но при определенных обстоятельствах эта кочка начинает становиться все больше и больше (особенно это происходит в случае, когда человек не устраивает себя таким, какой он есть), пока не перерастает в полноценное яблоко. В конце концов оно отмежевывается от того, на котором выросло. Именно после разъединения двух бессознательных человек перестает собой управлять. С того самого момента в нем пребывает две личности, каждая из которых имеет свое подсознание, свои принципы и воспоминания (часто вымышленные). В общем, два бессознательных находятся в одном внутреннем мире и имеют одно физическое тело. Единственное, что оставалось загадкой для Харта в этой болезни, каким образом происходила смена личностей. Он остановился на гипотезе, что переключателем являются какие-то определенные внешние обстоятельства. Но у него не было достаточных оснований, чтобы всецело доверять этой теории.

* * *

Наступила суббота. Ричард Хэнс пришел точно к назначенному часу. Фрэнк попросил Харта принять пациента в кабинете, который пустовал, пока один из врачей находился в отпуске. В этом белом «офисе» Вильям выглядел как самый типичный доктор. Белоснежные стены, два простых стула, деревянный стол.

– Добрый день, вы доктор Харт? – спросил заходивший в кабинет мужчина среднего роста с острым подбородком.

– Да, мистер Хэнс. Вы точно к установленному времени.

– Не люблю опаздывать. Так же как и отвлекать раньше намеченного срока, – сухо произнес профессор, снимая пальто.

– Вам рассказывали, что за терапия вас ожидает?

– Говорили что-то о гипнозе или вроде того. Пусть хоть что будет, лишь бы мне удалось избавиться от этой взявшейся из ниоткуда напасти.

Харт начал спрашивать пациента о его проблеме. Ричард Хэнс не особо хотел обсуждать свой недуг, это читалось в его глазах, но, понимая важность задаваемых вопросов, отвечал на них открыто.

– Я рассказываю вам все, что знаю сам. Началось это около недели назад. В один из рабочих дней у меня случился обморок, как я думал, но после того, как сознание вернулось, передо мной предстал кабинет, находившийся в невероятном хаосе. Как оказалось, камеры наблюдения сняли нечто иное, нежели лежавшего без сознания человека. Когда я смотрел записи, то не верил своим глазам, но деваться было некуда. Я вел себя как идиот: рисовал ручкой на полу, разбрасывал различные предметы, брал все что ни попадя в рот. Хорошо, что никаких опасных реагентов и ничего острого вроде ножей или ножниц на видном месте не находилось. Только несколько карандашей разжевал. В общем, даже обезьяны ведут себя лучше, чем я, когда это со мной происходит. Уже на следующий день мне пришлось взять отпуск, сами понимаете. Нельзя допустить, чтобы кто-то застал меня в таком вот состоянии. Я думал, что все пройдет, если дать организму пару-тройку дней отдыха. Но приступы не прекратились, они даже участились и могут сейчас произойти несколько раз в сутки.

Профессор Хэнс остановился, а затем добавил:

– Поверьте, я ни за что не пришел бы в заведение такого типа. Но когда ты не можешь ни работать, ни преподавать, а дома стягиваешь себя ремнями от греха подальше, то другого выхода особо и не видишь. Поэтому надеюсь, что вы сможете мне помочь.

Ричард Хэнс отвел глаза и пристально начал всматриваться во что-то за окном.

– Конечно, профессор, я думаю, что вылечить вас удастся.

Харт задал Хэнсу еще несколько вопросов: о том, что он ощущал, когда приходил в себя после приступов, не замечал ли он какой-то в них последовательности и другие. Затем Вильям попросил профессора лечь на кушетку и сказать, когда будет готов к обследованию. Долго уговаривать не пришлось, уже через пару минут Харт оказался во внутреннем мире Хэнса.

Да, как и предполагалось: общий канал к двум бессознательным. Харт прошел в одно из них через серовато-желтую, с облупленной в нескольких местах краской дверь. Вильям оказался в хорошо обставленной лаборатории – что-то вроде домашнего кабинета, в котором можно было проводить эмпирические наблюдения. Здесь находилось много стальных деталей, стоял большой шкаф с книгами по математике, физике, химии. Были и философские трактаты, но, судя по тому, на каком отдалении от черного массивного кресла, придвинутого к рабочему столу, они находились, в них профессор не ощущал особой потребности.

Свет горел везде, в каждой из четырех комнат. Помимо рабочего кабинета-лаборатории, в этом подсознательном Ричарда Хэнса находились гостиная, спальня, совмещенная с центром по изучению звездного неба, и кухня. Что касалось кухни, она была очень необычной. Ее обстановка больше подходила лаборатории. Она была заполнена различными изобретениями. Обои отсутствовали, стены состояли из постоянно двигавшихся шестеренок, гаек и прочих механических деталей. Вся комната была сделана в таком стиле. В ней царило движение. На потолке висели диковинные лампы, в каждую из которых как будто было поймано миниатюрное солнце.

Вильям заглянул в нечто, напоминающее холодильник. Внутри находился целый цех, в котором множество железных рычажков создавали новые детали. Харт закрыл дверь и только после этого всего посмотрел на пол. Тот был прозрачным, как будто из стекла. Под ним пролегали трубы разных размеров и вились толстые провода, между которыми порой проскакивали искры. Одним словом, это была кухня, где готовились изобретения профессора, генератор его гениальных мыслей. После увиденного напрашивался закономерный вывод: Ричард жил процессом придумывания все новых механизмов, приборов и устройств.

Вильям достал блокнот и, пройдя еще раз по каждой из комнат и тщательно осмотрев обстановку, сделал несколько записей. Судя по всему, именно это бессознательное сопровождало мистера Хэнса всю его жизнь. После того как картина с подсознанием первой личности более-менее стала ясна, подошла очередь для знакомства со второй. Харт отправился во второе бессознательное, которое также нашло приют во внутреннем мире профессора и которое так ему мешало.

Ручка повернулась, и за скрипнувшим замком Вильяму открылась суть второй личности профессора. Харт зашел в ярко освещенную белоснежную комнату. Свет поступал из стыков между стенами неправильной формы, из углов, в которых они сходились с гладким полом и вытянутым, напоминающим купол потолком, а также из трещин, которыми была усеяна комната. Это напоминало трескающуюся скорлупу. Из центра второго бессознательного Хэнса прямо на глазах формировалось что-то наподобие дерева. Оно было из белого пластика, как и все остальное. Корни прочно упирались в пол, и от них шло несколько трещин в разные стороны.

Харт подошел поближе к центру комнаты. На ветках странного дерева появлялись необычные отростки. Это были миниатюрные макеты зданий, различные постройки, которые находились в стадии зародышей. Они усеяли дерево, словно листья. Их были сотни, если не тысячи. Вильям не спускал глаз с чуда, которое по чуть-чуть росло каждую минуту и крепло прямо на глазах. Этот процесс обладал каким-то гипнотическим притяжением. Тем не менее Харт смог взять себя в руки. Ситуация была непростой, но понятной, и он решил заканчивать сеанс…

– Надеюсь, что я просыпаюсь от пройденной процедуры, а не от очередного помутнения рассудка, – произнес Ричард Хэнс, приходивший понемногу в себя.

Харт объяснил ему, что обследование прошло удачно и что ему потребуется время на осмысление полученных данных. Вильям порекомендовал профессору остановиться в какой-нибудь гостинице или же заночевать в лечебнице, что было более подходящим, хотя, возможно, менее приятным вариантом. Он пояснил, что лучше одну ночь провести в здании больницы, так как его болезнь медленно, но верно прогрессировала.

Ричард Хэнс, конечно, не хотел оставаться в лечебнице, но предпочел все же именно этот вариант во избежание неприятных ситуаций. Кто знал, что он еще мог натворить. Вильям напрямую связался с Фрэнком Дежайном, и тот решил вопрос с предоставлением мистеру Хэнсу палаты на одну ночь. Через несколько минут за профессором зашли медсестры. Харт проводил взглядом выходящего из кабинета пациента, который болел гениальностью (помимо той, что была связана с физикой и математикой), о которой он когда-то, судя по всему, забыл.

Вильям позвонил Сидни и объяснил, что нужно было по возможности сделать для Ричарда Хэнса. После этого он направился в сторону своего кабинета. Вылечить любого человека, страдающего раздвоением личности, ему труда не составляло. После того как определено, какое из бессознательных принадлежало пациенту изначально, второе следовало ликвидировать. Звучит, конечно, грубо, но это было единственным решением: отпочковавшееся подсознание стоило убрать из внутреннего мира. Для этого у Харта имелось специальное устройство, которое он сам разработал и мог в любой момент извлечь из своего синего мешка. Оно напоминало средних размеров фонарик, только на конце располагалось отверстие, как у пылесоса. Это был депреобразователь, который бесшумно и без остатка разрушал бессознательное, втягивая его в себя.

Но Харт видел препятствие, которое помешало ему вылечить профессора в тот же самый день: бессознательное, рожденное от начального, было значительно прекраснее первого. И это понимал только Вильям. Очевидно, что с профессором даже не стоило обсуждать его вторую личность. К тому же нельзя было закрывать глаза на тот факт, что Ричард вел себя не совсем адекватно во время его переключения на второе «я», и исправить подобное поведение не представлялось возможным, даже если бы Хэнс каким-то чудом согласился оставить только второе бессознательное. Суть состояла в следующем: в профессоре уже почти до конца была сформирована гениальная составляющая нового внутреннего мира, но всему остальному еще предстояло появиться. Никаких комнат, кроме той, в которой росло необычное дерево, в новом бессознательном не было. Поэтому если, к примеру, стереть изначальный вариант, то профессор останется абсолютно гениальной и в такой же степени социально не адаптированной личностью. У него, конечно, мог быть спрятан где-то чердачок или небольшая кладовка, поисками которых Харт не стал заниматься. В таком случае профессор стоял бы на одной ступени с детьми, не выше.

Вильяму предстояло решить непростой вопрос: как сохранить вторую, неполноценную, но такую светлую личность профессора Хэнса и при этом вылечить его? Только один человек мог дать Харту совет, к нему он и отправился.

– Прекрасно понимаю, что ты испытываешь, Вильям. Теоретический вариант того, как можно поступить, я тебе предложил. И предупредил, в какой ситуации ты можешь оказаться, – серьезно произнес Джон Вэйл.

– Думаю, это того стоит, – ответил Харт, глядя на пролетавших мимо бабочек.

– Что ж, тогда не забудь потом все мне рассказать. Думаю, у тебя все должно получиться, и желаю удачи, – дружески напутствовал Джон растворявшегося в воздухе Вильяма.

– Спасибо… – Харт произнес что-то еще, но только «спасибо» донеслось до Вэйла из перешейка, соединявшего внутренний и внешний миры.

В тот же день Вильям побывал у приюта, в котором когда-то провел столько времени своей жизни. Воспоминания переполняли и разливались теплыми ощущениями по всему телу. Он не стал заходить на территорию детского дома. Харт наблюдал за вечерней прогулкой живущих в приюте детей. Когда стало темнеть и игровая площадка опустела, Вильям направился пешком в сторону лечебницы, где его ожидала ручка и тетрадь, куда он записывал свои мысли. Харт шел в сопровождении ночной прохлады, в воздухе царила атмосфера весеннего пробуждения. Во время этой прогулки Харт утвердился в своем решении.

* * *

На следующее утро профессора Хэнса обнаружили лежащим на полу. Оба рукава его рубашки были разорваны на кусочки, из которых он сделал очень необычную паутину. Все было в узелках. На одном из клочков рубашки он ручкой нарисовал дверь. Ее было прекрасно видно на бежевом фоне. Когда Ричард осмотрелся вокруг после пробуждения, он нисколько не стеснялся в выражениях насчет себя, несмотря на стоявшую рядом медсестру. Достав из своей сумки новую рубашку, которую он всегда носил с собой на всякий случай, и переодевшись, профессор выразил пришедшей за ним помощнице врача готовность следовать за ней.

– Доброе утро, профессор! Как вам спалось? – первое, о чем решил спросить Вильям заходившего в кабинет Ричарда Хэнса.

– Не знаю, спал ли я вообще, так как очнулся на полу рядом с кроватью. А рядом лежало это, – и Ричард протянул Харту поделку из рукавов рубашки. – Мне показалось, что вам будет интересно это увидеть, поэтому взял с собой.

– Вы правильно поступили, – произнес Вильям, рассматривая замысловатую паутину с дверью.

– Доктор Харт, вы сможете меня вылечить? – спросил профессор, еле сдерживая комок в горле. Было видно, насколько он уже устал от своей второй личности, как она его раздражала, при этом ощущал собственную беспомощность перед ситуацией.

– Да-да, разумеется. Диагноз был поставлен по вчерашнему обследованию, и лекарство найдено. Поэтому прошу вас лечь на кушетку, как вчера, и предупредить меня о своей готовности.

Ричард Хэнс быстро выполнил все указания, и терапия началась. Харт зашел в комнату, где росло необычное дерево. Гениальность почти полностью расцвела. После нескольких минут созерцания Вильям сосредоточился на чистой и светлой комнате второго бессознательного Ричарда, и кусочки интерьера начали отрываться и исчезать. Это походило на мозаику, которая была уже собрана, но сейчас рассыпалась. Свет, дерево, плоды – все стиралось на глазах и испарялось, оставляя после себя черную пустоту. Вильям вышел в перешеек, который соединял внешний и внутренний миры, и доделал свою работу. Теперь, когда одно из бессознательных было стерто, другая личность больше не станет беспокоить профессора Хэнса.

На все про все ушло не более двадцати минут. Приходящий в себя Ричард теперь был полностью исцелен.

– Сегодня так быстро?! Я засек время на своих часах, как только лег. Прошло всего каких-то восемнадцать минут. Или же будет что-то еще?

– Нет, профессор, лечение прошло успешно, и приступы больше не будут вас преследовать.

– То есть я могу идти? – спросил Ричард Хэнс, не веря своим ушам.

– Да, конечно, ваша болезнь больше вас не побеспокоит.

Профессор немного помешкал, но затем, окончательно поверив, что все осталось позади, расчувствовался. Он еле сдерживал слезы и, горячо поблагодарив Вильяма, оставил свою визитную карточку, чтобы тот мог позвонить в любое время и попросить помощи, если таковая потребуется. После этого Ричард Хэнс взял себя в руки, попросил с улыбкой прощения за свою эмоциональность, попрощался и вышел из кабинета.

У Харта к этому моменту поднялась температура. Он встал, голова немного кружилась, тело было как ватное. Без промедлений он оделся и направился к выходу.

Пока Вильям добирался до нужного места, он потерял остаток сил. Харт присел на нагретый солнечными лучами асфальт и прислонился спиной к фонарному столбу. Нужно было еще немного подождать, но организм уже давал знать о своей перегруженности. Из носа пошла кровь, которая закапала брюки и серую гладь тротуара. Оставалось еще чуть-чуть…

Один прохожий заметил лежавшего около столба молодого человека. По той улице мало кто ходил, так как она была тупиковой, и пожилой мужчина решил сам помочь нуждающемуся. Он пересек дорогу, подошел к лежавшему и начал трясти его за плечо:

– Эй, парень, очнись, что с тобой? Эй!

Харт потихоньку начал приходить в сознание. Был уже день, и какой-то мужчина склонился прямо над ним.

– Может, тебе врача вызвать? Встать сможешь? – спрашивал человек, приводивший Вильяма в сознание.

– Нет-нет, спасибо большое, все в порядке.

Прохожий помог Харту подняться, еще раз спросил, нужна ли ему помощь и, получив отрицательный ответ вместе с благодарностью, отправился по своим делам.

Вильям прошел быстрым шагом вперед и посмотрел на игровую площадку детского дома, которая располагалась чуть дальше того места, где он потерял сознание. Дневная прогулка подходила к концу, и ребята уже строились в ряд, чтобы их посчитала воспитательница. «Хороший момент», – подумал Харт и, присев на корточки рядом с заборной решеткой, сосредоточился на одном из детей.

* * *

«Сегодня я сделал одному мальчику подарок. Конечно, кто-то мог бы осудить меня, ведь этот подарок изменит его жизнь. Но не думаю, что к худшему. Дети из приюта никому особо не нужны, откровенно говоря. Если повезет, то на праздники вроде Нового года, дня рождения они получают кроссовки, куртки или другие вещи, в которых у других отпала надобность. Я же решил подарить одному из них… будущее гениального инженера.

Ричарда Хэнса можно было вылечить в первый же день, но я не смог переступить через себя и разрушить рожденный в его внутреннем мире талант. Это было бы подобно тому, чтобы сжечь дотла прекрасный лес, который не нравился хозяину земли, потому что мешал ему. Гениальность – это очень редкий цветок, который нельзя намеренно создать во внутреннем мире. Он растет сам по себе, на той почве, которая ему понравится. Единственное, что остается человеку, – способствовать этому.

В тот вечер после окончания сеанса терапии для профессора я отправился к Джону. Он подтвердил мои догадки о том, каким образом можно было спасти мешавшее Ричарду бессознательное. Правда, возникла необходимость найти того, кто стал бы носителем гениальной ячейки. У меня возникла мысль, что в приюте мог оказаться тот, кто подошел бы на эту роль. Добрался до детского дома я уже к вечеру. Один из ребят приюта полностью соответствовал необходимым критериям. Он обладал задатками и интересом к строительству, но главное, что у него, кроме этого, имелся чердачок, к которому очень хорошо бы примкнула светлая комната. Мальчик смог бы расти социально пригодным гением.

Оставалось последнее – второе бессознательное профессора нужно было в чем-то перенести. Этим контейнером стал мой внутренний мир. Самое сложное – выдержать перегрев внутреннего мира, пока разобранная по пылинкам комната собирается уже внутри тебя. На это нужны огромные затраты энергии. Джон меня предупредил, что при чрезмерной перегрузке может пострадать внутренний мир извлекающего, причем до состояния невосстановления, если, конечно, вовремя не отказаться от задуманного. Но тогда комната, которая была извлечена, уже не сможет быть достроена, так как со временем частицы теряют память, где и на каком месте они располагались. Нужно ковать, пока горячо. К тому же, откажись я от задуманного, мой внутренний мир наполнился бы осколками от уже собравшихся элементов, последствия от такого поворота событий могли быть самыми непредсказуемыми.

Мне удалось продержаться, пока гениальная ячейка приходила в свое первоначальное состояние. Хотя после окончания этого процесса я сразу же потерял сознание, так как много сил ушло на строительство. Восстановиться организм смог только спустя несколько часов. После того как мне помогли прийти в себя, я дошел до забора детского дома. Дети уже строились, чтобы уйти с игровой площадки, но я успел передать необычную комнату выбранному ребенку и сформировать дверь между ней и его небольшим чердаком. Теперь парень в свои семь-восемь лет будет генерировать гениальные инженерные мысли.

Я никогда не проводил раньше ничего подобного и сомневался в том, получится ли проделать все как надо. Но я не мог поступить по-другому. Я буду следить за тем ребенком и иногда приходить к забору, чтобы просто убедиться, что все идет хорошо и гениальная ячейка его не тяготит. Если у нее почему-то не получится прижиться (сложно сказать, насколько может быть совместима чья-то гениальность с внутренним миром другого человека, в котором она не была рождена), то я удалю ее, превратив комнату с удивительным деревом в пыль. Всегда проще уничтожать, чем созидать. Но прежде чем разрушить, нужно попытаться сохранить. Тем более если это касается чего-то прекрасного. Возможно, не все со мной согласятся, но я чувствую, что сделанное сегодня было правильным решением».