Большой квадратный ящик, на котором я сидел, стрельцы поставили на расстоянии ста метров от тына. Ящик застелен пёстрым восточным ковром, прикрывавшим смонтированный в нём мой ответ на возможное коварство со стороны гуарани: заряженную картечью берсо. Сзади меня вкопан в землю бывший корабельный бимс – толстый брус. На его вершину стрельцы водрузили обглоданный чайками и хищными пампасными зверьками череп косатки. Видок у огромного черепа жутковатый: пустые глазницы морского кошмара таращатся в сторону индейцев, а нижняя челюсть, висящая на толстых жёлто-красных сухожилиях, распахивает огромную пасть и обнажает в хищном оскале пятнадцатисантиметровые зубы. Я решил, что дополнительное психологическое воздействие на аборигенов не помешает. Справа от меня горел небольшой костерок, в который стрельцы засунули железный запальный крюк. Калиться. Слева, опершись на брус и почти доставая до черепа железным шлемом, стоял Дюльдя, держа свой чудовищный бердыш. Его лезвие, как и латы стрельца, были тщательно отполированы и пускали солнечные зайчики, слепившие стоявших в десяти метрах индейцев. Те щурились или отворачивались. Дюльдя переминался с ноги на ногу, смотрел по сторонам и, как бы невзначай, покачивал бердышом. А зайчики от полированного лезвия бегали по раскрашенным лицам индейцев. Я улавливал волну удовольствия, исходившую от стрельца, и волну раздражения от гуарани. Ничего, потерпят! Тем более, что с вождём я уже почти договорился.

А начиналось всё довольно сурово. Поздним утром шестого дня после сражения с чарруа мои наблюдатели засекли пробиравшиеся в траве группы индейцев. Маскировались умело, но оптика, хоть и плохонькая, есть оптика. Правда, подобрались они только до границы песчаных дюн и затаились. Я тут же приказал взять их на прицел фальконетов, заряженных картечью, и выставить двух стрельцов наблюдать за пляжами с обеих сторон мыса. Особо в плане неожиданного нападения была опасна сторона бухты Тихой. Там разреженный лес с кустарником подходили почти к линии прилива. Военные хитрости никто не отменял, и нам надо быть особо бдительными. Но в тех кустах пока никого видно не было.

Ближе к полудню показалась процессия. Десяток индейцев впереди, отстав от них на полсотни метров ещё десятка два. Все, как и чарруа, абсолютно голые. Из одежды – бусы на шее и татуировка по всему телу. Лица раскрашены. Среди индейцев второй группы я разглядел одного, выше среднего роста, коренастого, расписанного гуще других узорами татуировок и с блестящими широкими браслетами на предплечьях. На его шее висело многорядное ожерелье. Вождь, видимо. Вооружены индейцы копьями, луками и дубинками. Вождь, как и некоторые его воины, держал в руках какое-то оружие чёрного цвета, напоминавшее весло с узкой лопастью и короткой рукоятью. Один из впереди идущих индейцев размахивал большой веткой с зелёными листьями. Я просканировал, насколько удалось из-за расстояния, ментальный фон подходивших. Агрессия присутствовала, но она была не главным чувством – присутствовало так же и любопытство.

Я решил, что и мне пора выдвигаться. Тем более, место встречи уже оборудовано необходимым, даже костерок разожжён. Неторопливым шагом я с Дюльдей прошли эти сто метров от тына до ящика. Кафтан одевать не стал, шёл, блестя надраенной кольчугой. Из оружия – сабля, косарь и пара пистолетов. А у стрельца только бердыш. Наше главное оружие – пушки, заряженные ядрами. Картечь слишком непредсказуема, а стрелять пушкарям, если придётся, то пуская заряды возле наших драгоценных тушек. Для того и железо, на нас надетое, до блеска начищено: ориентир, куда стрелять не рекомендуется. Но мы геройствовать не будем. Приказ Дюльде, повторенный трижды: если договориться не получится и придётся срочно ретироваться, то после вручения моего «подарка» – выстрела из берсо, со всех ног бежать к тыну! Биться, если только догонят. Дюльдя недовольно посопел, но буркнул, что понял. А в глазах мелькнул озорной огонёк. Я показал ему кулак и добавил, что если он позволит себя сразу догнать, то будет выпорот, я не посчитаюсь с его статусом свободного человека, имеющего право на княжеское судебное разбирательство, а накажу сразу. Стрелец тяжело вздохнул и спросил:

– А возле тына они могут меня догнать?

И столько надежды было в его голосе! Вот кому хотелось повоевать сегодня. Уймись, парень! Ещё навоюешься до рыготы. Я рассмеялся и ответил:

– Ну, если только у самого тына…

Подошёл, поворошил костерок, подкинул дровишек. Сел на ящик и принялся ждать. Процессия приближалась не спеша. Индейцы крутили головами, опасаясь подвоха. Но там, где они шли, мог спрятаться лишь только суслик: песчаный грунт покрывала чахлая, высохшая на летней жаре трава. Солнце, взобравшееся в зенит, щедро дарило своё тепло, и я медленно истекал потом в войлочном поддоспешнике.

Наконец процессия подошла метров на двадцать и остановилась. Индейцы уставились на оскаленный череп касатки и на закованную в сверкающий металл огромную даже по их меркам фигуру Дюльди. И хоть на лицах аборигенов не отражались эмоции, аура страха и замешательства густым незримым облаком стала витать над их головами, вытеснив ауру агрессии. Что-то быстро они забоялись! Мы молча рассматривали друг друга, изучая. А я сканировал мозг вождя. Тот в окружении пяти воинов подошёл ближе. Ему постелили на землю циновку, сплетённую из окрашенных в разные цвета волокон. На неё поставили вырезанную в форме ягуара скамеечку, покрытую очень красивой рельефной резьбой. Вождь сел и положил перед собой, рукоятью ко мне, свой меч. Широкий, толстый, чёрный, деревянный, похожий на короткое весло, заточенное обоюдоостро. Возможно, из бакаута. Несколько железных деревьев я встречал при первой разведке. Вытащив из ножен свою саблю, я повторил жест индейца, положив оружие рукоятью в его сторону.

– Я пришёл, – произнёс касик довольно приятным голосом. – Что ты хотел мне сказать?

– Твой воин должен был передать тебе мои слова. Я вижу, он это сделал, и ты здесь. Ты готов подчиниться моей воле и дать мне то, что я хочу?

– Я пришёл, так как захотел увидеть тебя. Такого смелого, отважившегося ставить мне условия. Я удивлён твоей дерзости и наглости, чужеземец. Ты пришёл на эту землю, построил земляной дом и убил много воинов, моих врагов. Хорошо, мне меньше возни с презренными чарруа, трусливыми и слабыми. Но ты победил их, а не меня! Мы – ава-гуарани! Мои воины отважны и сильны! Нас больше, чем было кочевников. Так почему ты осмеливаешься требовать с меня дань, как с побеждённого? Я смеюсь и говорю: мы вас убьём. Ты наглый и глупый, но смелый, чужеземец. Я признаю это, потому съем тебя сам!

– Это очень серьёзное заявление, вождь. Чтобы так говорить, надо иметь силу. Я не желаю что-то объяснять или оправдываться. Не вижу, перед кем мне надо это делать. У тебя четыре сотни воинов, но они ничто против моих бойцов. Доказательство ты видел, идя сюда. Вон там, – я показал рукой туда, где над разворошённой ночными хищниками могилой взлетали, кружились и вновь пикировали вниз несколько крылатых падальщиков, – лежат воины, что приходили до тебя. Ты назвал их трусливыми и слабыми. Это не так. Они бились до конца и не убегали. И их было гораздо больше, чем моих воинов. Столько же, сколько привёл сюда ты, вождь, вместе с теми, которые тобой посланы тайно подобраться к моему укреплению и теми, что прячутся в роще у тебя за спиной. Но я воюю не числом, а умением. Потому мне и моим бойцам хватило всего нескольких ударов сердца, чтобы убить их всех. Ты удивлён и не веришь моим словам? Разрой могилу и пересчитай черепа мертвецов! Против меня, я повторяю, ты не сможешь ничего сделать. У тебя нет такой силы! А у меня есть! И победить я могу не только людей. Посмотри на этот столб. На нём череп морского чудовища, которого я сразил своей рукой не так давно. На нём ещё кое-где куски мяса сохранились. Я его убил и съел, потому, что в честном бою один на один победил сильного и смелого противника. Может, и ты побеждал такого или похожего зверя? Или кто-то из твоих воинов сподобился? Или из славных предков твоих, а?

Вождь молчал, хмуро смотря то на меня, то на оскаленный череп косатки.

– Ты таких чудовищ не видел даже издали, хотя они проплывают возле этих берегов регулярно и близко. Ни ты, ни твои воины не рискнут сразиться с ним. А я сразился и победил. Теперь его череп торчит на этом столбе как знак моей силы. Ты хочешь, чтобы и твой череп торчал на столбе возле моего жилища? Тогда давай сражаться! К чему этот разговор? Напал бы, как чарруа, исподтишка, и уже ни о чём бы и ни с кем не говорил. А я бы занимался сейчас другими, более для меня важными делами и время на выслушивание пустых угроз вместо деловых предложений не тратил.

– Ты пришёл на мою землю. И хочешь остаться – построил земляной дом. Вы все должны уйти или умереть!

– Умирают, в основном, мои враги. Те воины тоже приходили за нашими жизнями. И отдали свои. Ты и твои воины желаете того же? Погибнуть без славы и отдать на растерзание своих детей? На смерть долгую и страшную? Если ты это хочешь, тогда давай биться! Мои воины уничтожат всех твоих воинов, которые не успеют в ужасе разбежаться, а тебя возьмут в плен. Ты не умрёшь сразу. Я сделаю так: после очень короткого боя с твоей ордой я на твоих лодках приплыву в твои селения и прикажу перебить всех оставшихся людей твоего племени. Одного за другим, от старого до малого. А ты будешь смотреть. Я никого из твоих соплеменников даже в рабство не возьму, включая женщин и детей. Они умрут. Из-за тебя и твоего гонора! Подумай, вождь! Ты готов увидеть смерть ВСЕХ тех, с кем рос, жил, охотился, кого любил и обязался защищать? Не делай глупостей! Не будь таким упёртым! Я даю вам возможность жить. Так реши, для чего ты, вождь, явился сюда? Воевать или договариваться? Выбор Я даю тебе.

– Не пугай меня, белый вождь! Я был во многих битвах и всегда побеждал!

– Побеждал таких же, как сам. С таким же оружием и умением сражаться. И не всегда. А теперь посмотри на моего воина. Как думаешь, скольких твоих он сможет убить за десять ударов сердца? Если, конечно, ему не придётся за ними гоняться по всей пампе!

Вождь посмотрел на Дюльдю. Тот, заметив его взгляд, скорчил зверскую рожу и, взяв бердыш обеими руками, покачал лезвием, пуская яркие солнечные зайчики по стоявшим за спиной вождя индейцам. Те, ослеплённые, отворачивались, а вождь, нахмурившись, опустил голову.

Я молчал. Но продолжил слушать его мысли. Вождь оказался довольно эмоциональным человеком! Суровым воспитанием индейцы добиваются подавления внешних проявлений своих эмоций. Отсюда их сдержанность при разговоре, особенно с чужаками, спокойствие, невозмутимость и хладнокровие перед угрозой смертельной опасности. По лицу индейца трудно понять ход его мыслей. Но это внешне, а внутри! Мне даже пришлось прикрыть своё сознание, чтобы снизить волну негатива, выплеснувшуюся из сознания вождя. Достал я его конкретно! Его, такого могучего и гордого повелителя, унизил пришлый! Посмевший высказать вслух сомнения о его, вождя, мужественности и храбрости! Да он мне, да я ему!.. И так далее. Котёл страстей бурлил, но не выплёскивался. Почему? Я действительно прямым текстом заявил вождю, что он для меня ничто и звать его никак. Не страшнее червяка и раздавить его с его воинами я могу так же легко, походя. На мой характер, получи я такой плевок в лицо от неизвестного, давно бы уже схватился за саблю. А этот почему-то терпит. В чём причина такой сдержанности?

И тут меня осенило! Я для него величина неизвестная. С такими, как я, вождь ещё не встречался, даже не слышал, что есть на свете белые люди. Он не знает ничего о нас, наших способностях, нашем оружии. Но видит перед собой вещественные доказательства нашей силы: могила, в которой покоятся ВСЕ воины враждебного ему племени и огромный череп неведомого чудовища, торчащий на столбе. Вождь шёл биться с известным и понятным ему противником, а нарвался на того, кто не вписывается в его мирознание, о ком молчит его жизненный опыт. Он нас всерьёз опасается! Нет, трусом вождь не был! Но сомнения в своих силах я в его душу заронил большое. И теперь он напряжённо думал, как ему выйти из столь неудобного положения не «потеряв лицо», как говорят японцы. Всё же здравомыслие в его голове присутствовало. Потому волна негатива хоть медленно, но пошла на убыль. Вождь искал выход.

Я стал осторожно ему помогать, подкидывая в сознание аргументы не против войны, а за мир. Пусть спорит сам с собой. И сам себя убедит, что воевать со мной себе дороже. Вскоре я уловил, что его внутреннее бешеное желание порвать меня на куски сменилось более спокойными мыслями отомстить потом, при случае… может быть… Я ещё немного подправил ход его мыслей и произнёс:

– Я знаю, вождь, что благоразумие и мудрость, вместе с храбростью, основные черты твоего характера. Иначе тебя не выбрали бы вождём! Ты знаешь, когда надо воевать, а когда договариваться. Как раз сейчас такая ситуация – надо договариваться, чтобы не повторить судьбу твоих врагов – чарруа. Ты хочешь мира, но опасаешься, что кто-то дерзнёт назвать тебя трусом, подчинившимся пришельцам. Я не буду топтать твою гордость, потому предлагаю заключить мирный договор равного с равным. Как видишь, предложение моё более выгодно тебе. Я могу позволить себе такое решение возникшей проблемы. Я выигрываю в любом случае: уничтожив твоих воинов, я так и так заберу всё, что у вас есть. Заключив мир, я получу то, что мне надо, в качестве подарков. Ведь так?

Вождь сидел, насупясь, и молчал.

– Так что ты всё же выбрал, вождь? – Продолжил я свою агитацию. – Мир или войну? Говори, мне интересно услышать твой ответ. Хочу сказать тебе прямо: мы уйдём через некоторое время. Наша большая лодка разбилась от ударов того зверя, чей череп торчит на столбе. Нам пришлось ступить на эту землю. Мы ждём, когда приплывёт другая лодка и заберёт нас отсюда. Но если ты желаешь воевать со мной, то я останусь здесь, и эта земля станет моей. Мне без разницы, где построить свой дом. Это место не хуже всех остальных. А после уничтожения твоего племени я перебью и племя твоих врагов, которые нападают на тебя с севера. Или не стану убивать всех твоих воинов, а дам им сбежать. Чтобы их добили кайва-гуарани, родственные вам, но не дружественные, которые уже делали набег на твои владения. И съедят тех, кого решат назвать храбрыми врагами, достойными после ритуала насытить их желудки. Только они не найдут храбрецов твоего племени, которые будут защищать свои жилища. Всех храбрецов убьём мы, а есть их будут звери и птицы. Потому что мы не питаемся глупцами! Тогда ты потерял две деревни и много воинов. Я прекрасно знаю об этом! Те враги ушли, но они вернутся, ты это тоже знаешь. Приятно грабить слабых! А ты слаб уже сейчас и знаешь об этом лучше, чем я. А станешь ещё слабее, если начнёшь со мной войну. И потеряешь всё! У меня мало воинов, это так. Но есть мощное оружие, против которого твои воины не устоят. Я повелеваю громом и молнией!

О демонстрации возможностей артиллерии дикарям договорённость у меня с Пантелеймоном была. Я поднял правую руку и резко опустил. Тут же грохнул пушечный выстрел. Ядро просвистело над головами испуганно присевших индейцев и врезалось в одинокое дерево, стоявшее метрах в трёхстах от тына. С хрустом и стоном рвущихся волокон дерево рухнуло на землю. Такой меткости от своих канониров я даже не ожидал! Перевёл взгляд с упавшего дерева на индейцев, лежавших на земле, и их вождя, сидевшего на скамеечке согнувшись и втянув голову в плечи. Упасть на землю ему не позволил его племенной статус.

– Подумай, вождь! – продолжил я окучивать индейца. – Не будь глупцом, погубившим своё племя! Примирившись с тем, кто уйдёт через некоторое время, ты спасёшь весь свой народ. Думай, а я подожду. Только не долго, солнце уже клонится к закату. При любом твоём решении я хочу закончить это дело при свете дня. А то души твоих воинов не смогут в темноте найти дорогу к Тупа – могущественному богу гуарани. Который здесь и сейчас ничем не сможет вам помочь. Мой Бог гораздо могущественней! Я жду.

– Кто ты, чужеземец? – дрогнувшим голосом спросил вождь.

– Я – воин, силой обстоятельств попавший сюда. Но я не люблю убивать, могу, но не хочу. Особенно тех, кто заведомо слабее. Но когда на меня нападают, я истребляю врагов под корень. И это мне очень нравится!

Я поднялся с ящика, потянулся. Достал из поясной сумки лепёшку, насадил на острую щепку и принялся обжаривать над угольями. На вождя я не смотрел. Мне было достаточно того, что я слышал его мысли. А они были смесью удивления, отчаяния, злости, чувства унижения, страха и безысходной тоски. Небольшая победоносная война, на которую он рассчитывал, обернулась серьёзным испытанием способности вождя найти мудрое решение очень непростой для него ситуации. Я, пришлый чужеземец, знал обо всех бедах, обрушившихся на его племя и сулил новые, более страшные. И сейчас выкручивал ему руки угрозой полного уничтожения.

Да, выкручивал, потому что мне мир был всё же нужнее! Это он мог позволить себе погибнуть и увести в могилу свой народ из-за гонора и нежелания считаться с действительностью. А я не мог! Да и не хотел. Нет резона, нет жизненно важных причин терять здесь своих людей. Потому я ждал, пока до вроде бы не тупой башки этого аборигена дойдёт простая мысль: даже худой мир лучше доброй драки. Да и здравый смысл в его голове, я это почувствовал, уже доминирует над амбициями.

– Моё имя Матаохо Семпе, я вождь народа ава-гуарани, живущего на берегах большого озера. Меня выбрал совет вождей деревень, входящих в наш союз, и назначил Верховным вождём племени, – услышал я враз охрипший голос. – Я имею право объявлять войну и заключать мир. От имени моего народа я принимаю твои условия и заключаю мир с тобой и твоим народом. В чём клянусь предками своего народа и Ньяндеругуасý! Ты получишь всё, что тебе надо.

Я обернулся на звук его голоса. Вождь стоял, гордо подняв голову, и смотрел на меня. В его взгляде не было страха, только суровая решительность вождя, совершающего поступок на благо своего народа. Он поклялся именем божества, который, по вере гуарани, был невидимым, извечным, вездесущим и всемогущим. Матаохо Семпе смог переступить через свои амбиции, проглотить мои оскорбления, думая, прежде всего о своём племени. Я его даже зауважал за это. Положив щепку с подрумянившейся лепёшкой на ящик, я тоже стал говорить:

– Моё имя Морпех Воевода. Я подтверждаю, что я и мой народ будем поддерживать с тобой и твоим народом мир и не предпримем никаких враждебных действий, пока такие действия не предпримешь ты или кто-либо из твоего народа. В чём клянусь именем своего Бога!

Я вытащил из-за пазухи нательный крест и, перекрестившись, поцеловал его. Камень в кресте засиял, разбрызгивая в разные стороны яркие зелёные лучики.

– Шаман, шаман, колдун! – пробежал в толпе индейцев шепоток.

Я взял с ящика лепёшку, разломил её пополам и, протянув половинку вождю, сказал:

– Матаохо Семпе, мудрый и мужественный вождь гордого и свободолюбивого народа ава-гуарани! У моего народа есть обычай: заключив с кем-либо мир, мы делим одну лепёшку пополам. И каждый съедает свою половину в знак нерушимости договора. Я разделил лепёшку и предлагаю тебе половину от неё.

Я подал ему кусок лепёшки. Вождь протянул свою руку, и, когда он брал предложенное угощение, наши ладони соприкоснулись. Прямой контакт через прикосновение – самый результативный. Так говорил разумный дельфин. Мне хватило этого мимолётного прикосновения, чтобы убедиться: моя установка на вечный мир со мной в его сознании закрепилась прочно. Дальше мне будет проще работать с вождём. Он не стал моей марионеткой, я не подчинял его своей воле, хотя такая мысль и была в начале, когда он стал предъявлять мне претензии. И потом, когда я говорил, а он только слушал и молчал. Я лишь немного подтолкнул его к обоюдовыгодному решению.

Мои запугивания вождя были откровенным блефом. Конечно, выстрелами пушек мы разогнали бы индейцев по кустам, многих убив. Но разорять их деревни, тем более заниматься массовыми казнями, я бы ни за что не стал – я не фашист! Я воспользовался наивностью дикаря, привыкшего к такому способу ведения войн с себе подобными, и напугал его, благо есть чем. А он поверил. И правильно сделал.

Мы молча похрустели кусочками лепёшки. Вдруг индейцы заволновались, стали перешёптываться и показывать пальцами мне за спину. Я знал, что там происходит. Стрельцы, получившие от меня через Вито команду, вышли из лагеря без оружия, неся на блюдах угощение, состоящее из варёного мяса водосвинок-капибар, кольца ливерной колбасы, нарезанной толстыми кусками копчёной рыбы, вкусом похожей на наших дальневосточных лососей, и стопкой свежих, горячих, лепёшек. Ещё один ковёр, расстеленный на траве, послужил достарханом. Были принесены и две пёстрых подушки, чтобы сидеть было удобней. Венчала скатерть-самобранку стеклянная бутыль-четверть с рубиново-красным вином, серебряный кувшинчик с самогоном, реквизированным у дядьки, и две серебряные чарки граммов на сто пятьдесят каждая. Больше не надо. У индейцев слабоалкогольный напиток типа пива, ими самими приготовляемый из маниока, был. Тоже любили расслабляться время от времени. Но что пить крепкое, из-за его отсутствия, они не умели – знаю точно. Вся их история общения с белыми об этом говорит. Но в мою задачу не входило спаивать вождя. Чего мне надо, я уже добился. Осталось утрясти нюансы. А для этого Матаохо Семпе должен был оставаться более трезвым, чем пьяным. Потому я выставил для него вино, а дядькин самогон – для себя. Добавлю вождю немного жути и продемонстрирую свою исключительность.

Увидев такие приготовления с моей стороны, вождь в полголоса отдал какое-то распоряжение. Тут же несколько индейцев побежали в сторону рощи. Через несколько минут, я как раз разливал вино по чаркам, на «столе» появилось угощение от вождя. Что берут с собой индейские воины, уходящие в поход, когда надо воевать и некогда охотиться? Правильно! То же, что и другие: сушёное мясо, такую же рыбу, овощи, если есть, лепёшки из маниоки. Вот это всё и появилось. И большая оранжевая тыква. Вождь вынул из-за верёвки, повязанной вокруг талии, каменный нож и принялся буквально пилить толстую тыквенную корку. Я вытащил из ножен свой косарь и протянул его, держа за лезвие, вождю:

– Я дарю тебе, великий мудрый вождь, этот нож в знак заключения нашего договора.

Касик взял мой подарок двумя руками. Лезвие блеснуло на солнце, попав лучиком ему в глаза.

– Я не знаю, чем смогу отдариться, – наконец произнёс он.

– Я подскажу, что хотел бы получить в подарок от тебя, вождь. У вас есть зелёные камни, вот такие. – Я вытащил из поясной сумки большой изумруд, вынутый из трофейного ожерелья. – Мне они очень нравятся, и я хотел бы получить их от тебя в подарок. Столько, сколько уместится в твоих ладонях. – Я сложил свои ладони лодочкой. – Так ты сможешь отдариться, и мы оба будем довольны друг другом.

– Зелёные камни? В горах на севере есть не только зелёные, но и красные, фиолетовые, синие. Ими играют наши дети, да женщины вяжут бусы для украшения. Эти камни валяются под ногами, и не каждый воин наклонится, чтобы его поднять. Зачем они тебе?

– Открою тебе, мудрый вождь, одну тайну. В той земле, куда я плыл на своей лодке, мне предстоит сразиться со свирепым чудовищем. Оно очень сильно и коварно! Моё оружие могуче и с его помощью я смогу победить врага. Только сделать это мне будет очень тяжело. Зелёные камни дадут мне дополнительные силы. У меня есть один, ты его видел. Но он один! Чем больше таких камней у меня будет, тем сильнее и могущественнее будет моё оружие. Им я смогу защитить всех своих друзей и союзников и уничтожить чудовище.

– Ты говоришь о чудовище, похожем на паука, который парит в тёмном небе в стороне больших гор? – вождь махнул рукой куда-то на северо-запад. – Мой прадед рассказывал, что он видел такого в небе, когда был очень молодым.

Своими словами вождь меня озадачил. Что это за гигантский паук, парящий в тёмном небе, которого видел его прадед?! Я ведь выдумал причину, по которой выцыганиваю у него изумруды! И попадаю в десятку! Что за хрень?

И тут исподволь, из глубины памяти выплыли слова: «Пустыня Наска. Перу». Там были найдены гигантские изображения обезьяны, колибри, паука… А рядом – множество черепков горшков с округлым дном. И высказывалось предположение, что горшки те с горючим веществом выставлялись по контуру, вещество поджигалось, и ночью в небе появлялось гигантское изображение, видное на огромное расстояние на Земле и, предположительно, из Космоса. Как вовремя вождь вспомнил о своём прадеде! Как раз в тему!

– О том самом, Верховный вождь! Только это чудовище имеет несколько обличий, разной силы и могущества. Потому-то и нужны мне камни, чтобы справиться со всеми его сущностями.

– Я помогу тебе и соберу все камни, что есть у нашего племени. И ты победишь чудовище!

Каюсь! Сейчас я вёл себя как обманщик, выманивающий из кармана наивного простака предмет, реальной стоимости которого тот не знает. Трижды каюсь! Но то, что индейцы пинают ногами, брезгуя поднять, то, что для них – никчемный мусор, для нас может стать мощной поддержкой в нелёгком деле закрепления на этом континенте. Но я когда-нибудь помогу этому наивному в вопросах накопления капитала в условиях колониальных захватов человеку! Слово Морпеха!

Пока одна половина меня в раскаянии колотилась головой о твёрдые предметы, другая, спокойно взирая на первую, ей говорила:

– Ну, откроешь ты ему, чего и сколько можно получить за камешек с ноготь мизинца. Да, много всякого и разного, что пригодится индейцу в нелёгкой жизни. И что? Ты сможешь заплатить ему столько? И чем? Оружием? Это наипервейшая ошибка всех колонизаторов – дарить или продавать аборигенам своё оружие. Через некоторое время они научатся им владеть в совершенстве, и тогда скальпы, а в Амазонии – сушёные головы, будут всё чаще украшать их вигвамы. И не только индейские скальпы и головы, но и европейские. А другого чего, равноценного изумрудам и алмазам, на которые ты тоже нацелился, у тебя просто нет. Потому иди по проторённой дорожке и меняй нитку стеклянных бус на горсть золотого песка. Это в Европе драгоценный камень действительно драгоценен. Здесь он проходит по разряду «красивый, но никчемный». Но вот насчёт помощи аборигену, тут я «за».

Получив такую отповедь, моя первая, кающаяся половина, заткнулась. А я, достигнув консенсуса, как любил выражаться Меченый, с самим собой, продолжил разговор:

– А всё-таки ты, вождь, очень хитрый и дальновидный человек.

Заметив его удивлённый взгляд, продолжил:

– Да-да! Весьма хитрый. Ты меня переиграл, позволив мне уговорить тебя не воевать со мной.

Удивление на лице вождя сменилось на изумление и, почти моментально, на самодовольство. Что-то вождь перестал контролировать свои эмоции. Всё на лице отражается. Или это я его мозги так перетряхнул?

– Но я на тебя не в обиде. Нам обоим не нужна война, и твоё мудрое решение уберегло нас от неё. Теперь осталось решить несколько мелких вопросов.

– Ты говоришь о женщинах, вождь бледнолицых?

– И о них тоже. Я предлагаю тебе отдать нам вдов погибших воинов-чарруа, их сестёр и детей. Матерей не надо. Они вам чужие, но теперь твоё племя, захватив их селение, обязано их содержать. А у вас и так после налёта гуарани с севера появилось много своих вдов и сирот. Вот и отдай всех чужих нам. И условия мирного договора будут соблюдены, и всему племени облегчение. Как тебе такое предложение?

– Ты подсказал мудрое решение. Нам действительно не нужны лишние женщины. А вот дети нужны. Мы их вырастим, и они будут уже гуарани. Много детей – много воинов и охотников, большое племя – сильное племя!

– Хорошо, детей оставь себе. Но тогда вместо них предложи что-нибудь другое.

Вождь задумался, потеребил безбородый подбородок и произнёс:

– Я знаю ручей, в котором наши дети собирали столь любимые тобой зелёные камни. Но сейчас земля, по которой он протекает, захвачена северным племенем. Могу показать, но тогда тебе придётся воевать с ними.

– Воевать я не боюсь. Мой Бог и моё оружие помогут победить любого врага. А ты, вождь, свою землю отвоевать не хочешь? Ведь сюда ты пришёл именно с этим намерением – прогнать меня, чужака. Только благодаря твоей мудрости это намерение не возобладало. Так может теперь, когда мы заключили мир, тебе пора подумать о том, чтобы наказать северных захватчиков и отбить своё? Ты же знаешь, они опять нападут. А твоего нападения не ждут, считая тебя слабым и не способным на него. Докажи обратное! Я точно знаю, что ты сможешь победить. Победить сам, без чьей либо помощи. Потому её тебе и не предлагаю. Но я хочу присутствовать при этом! И увидеть, как твои могучие воины прогоняют со своей земли захватчиков. Если, конечно, ты пригласишь меня на этот праздник.

Глаза Матаохо Семпе заблестели, он приосанился, спина выпрямилась. Посмотрел на сидевших в стороне воинов и произнёс:

– Да, я смогу победить тех врагов, потому что у меня за спиной врагов уже нет. Я приглашаю тебя посмотреть, как это будет. И я подарю тебе тот ручей, весь, от истока до устья, клянусь Великим Тупа! Завтра мы уплывём. Через десять дней мои воины привезут твоих женщин, пять или шесть десятков, и зелёные камни. С ними будет мой старший сын Сатемпо. Он отвезёт тебя с твоими воинами в моё селение.

– Спасибо, вождь! Только я хотел бы плыть на своей лодке, с парусом. Это большая белая циновка на высоком шесте, – пояснил я, как парус выглядит. Здешние индейцы знают только весло.

– Плыви. Сатемпо тебя сопроводит.

– Вот и славно! Ты поступаешь мудро и справедливо. А теперь я предлагаю поесть, что Бог послал.

Я положил кусок мяса на лепёшку и подал вождю. Тот взял и принялся есть. После столь бурного и долгого общения с вождём у меня проснулся волчий аппетит, и я тоже накинулся на еду. Впереди планировалось знакомство индейца с алкоголем, а я не хотел окосеть с первой чарки, потому набивал желудок основательно. Жаль, масло сливочное отсутствует. Пару ложек проглотил – и пей, сколько захочешь. Но как только оно в желудке растворится, то отключка моментальная! Зато можно будет потом гордо заявлять собутыльникам, что они, слабаки, поотрубались на середине застолья, первыми, а я, крепыш, последним.

Насытившись, я указал вождю на чарки и спросил, не желает ли он попробовать огненной воды, что пьёт белый человек. Вождь взял ёмкость и поднёс ко рту. Сивушный дух шибанул ему в нос. Индеец резко убрал руку в сторону. Самогон выплеснулся и попал на подёрнувшиеся сизым пеплом уголья почти потухшего костра. Язык пламени вырвался из костровища. Хороша самогонка у Пантелеймона! Сидевшие в отдалении индейцы дружно ахнули. Отдать должное, реакция у вождя была отменная. Из положения «сидя» он кувырком через правое плечо увеличил дистанцию между нами, уходя от возможного удара, и вскочил на ноги. В его руке сверкнул мой подарок. Тут же между нами выросла фигура Дюльди с бердышом наперевес.

– Дюльдя, отставить!!! – Заорал я, а когда тот медленно, пятясь задом, вернулся мне за левую руку, обращаясь к вождю, произнёс:

– Я ведь предупреждал, что это огненная вода белого человека.

Поднеся свою чарку ко рту, я отпил половину его содержимого, а остальное выплеснул на уголья костра. Самогонка вспыхнула, подтвердив, что я пил то же, что и у вождя было налито. Тот, несколько успокоившись, дал команду своим расслабиться и, сунув нож в ножны, снова сел за «стол». Взял чарку и решительно протянул мне. Я налил ему вина и сказал:

– Огненная вода помимо того, что дурно пахнет, обладает отвратительным вкусом. К тому же она имеет свойство воздействовать на человека, отнимая у него его человеческую сущность. Происходит это не сразу, а постепенно. Человек сначала становится похож на одну из птиц, павлин её зовут. Эта птица важно ходит, красуется перед всеми своим ярким оперением, гордо и с пренебрежением смотрит на тех, кто не столь ярок. Дальше человек становится похож на обезьяну, их в лесах на севере много, ты знаешь. В человеке проявляются обезьяньи черты: наглость, хамство, стремление обратить на себя всеобщее внимание. Потом под действием огненной воды в человеке просыпается другой зверь, большой и хищный. Человек, уже почти утратив свою человеческую сущность, становится агрессивным, злобным, он рвётся в драку, не разбирая, кто перед ним. Но огненная вода – коварна, и в самый неподходящий момент она лишает пьющего её человека сил и разума, превращая в отвратительное животное, не способное ни на что. Это животное у нас называется «свинья». Свинья обожает лежать в грязи и есть дерьмо. Человек, превратившийся в свинью – отвратителен!

– Так ты сейчас начнёшь превращаться во всех этих животных?! – с ужасом произнёс индеец, резко поставив чарку на «стол».

– Нет, конечно. Я выпил совсем чуть-чуть. А для превращения надо вот такой кувшин, – я показал, – одному выпить.

– Так зачем ты пьёшь?! – воскликнул вождь, изумлённо глядя на меня.

Я не стал говорить ему, что в малых дозах алкоголь полезен, повышает настроение, понижает болевой порог и т. д. и т. п. Незачем ему об этом знать. Алкоголь в колонизации Америк сыграл не последнюю роль, помогая белым поселенцам освобождать земли от коренного населения. Но я решил познакомить вождя с алкоголем совсем с другой целью – внушить ему, а через него всему его племени, что пить его НЕЛЬЗЯ!

Я говорил, и повторять буду: мне нужны люди – крестьяне, рабочие, солдаты, ремесленники. А на каком языке они говорят – не столь уж и важно. Сейчас жизненно необходимы крестьяне. Гуарани умеют сажать овощи и ухаживать за ними. Они знают подсечно-огневое земледелие. Научить их сеять хлеб и лён – не проблема. Превратить их из полукочевников в осёдлых земледельцев, дать им сытую, не зависящую от охотничьей удачи, жизнь, значит, и себя обеспечить пищей и одеждой. А это сейчас будет главным для нас. Из метрополии крупу-муку-одежду-обувь не навозишься. Дорого и долго. Вон, дон Мигель обмолвился, что очень выгодно продал свой товар – сам-пять! Вот и надо думать, как здесь при таком снабжении и местных ценах выжить. Никакого золота не хватит. Пока этот материк мало освоен и не очень изучен и развит, надо крутиться. Королю он не интересен. Испания сама не знает, что с ним делать. Потому ничего и не делает, только иногда кого-нибудь сошлёт, как княжьего родственника. Сами переселенцы едут сюда неохотно – золота на территории Аргентины нет, а серебро только в названиях страны и реки. До массовой сюда эмиграции ещё лет сто. А где сейчас брать рабочие руки? Мне нужны не только женщины племени Матаохо Семпе, мне нужно всё его племя, до последнего человека! Здоровые и сильные. Под моим крылом они будут защищены от происков всякой швали. Только они нужны не здесь, а в районе бухты Монтевидео. Как мне их туда заманить переселиться, обязательно придумаю. Но попозже.

– Для испытания своей силы и воли: смогу ли побороть просыпающихся зверей.

Я плеснул из кувшинчика в свою чарку и выпил.

– Как видишь, я ни в кого не превратился. Я этих зверей могу победить.

– А я смогу?

– Нет, вождь. И не потому, что ты слаб. Нет, ты силён, но с этими зверьми справиться не сможешь. Против них необходимо специальное оружие, невидимое, которого у тебя нет. Конечно, ты можешь попробовать, но я бы тебе не советовал этого делать. Ты свой авторитет уронишь. Разве пойдут воины за таким вождём? Нет. Над тобой даже попугаи смеяться будут! Так что тебе лучше даже и не пробовать пить эту ужасную огненную воду. В твою чарку я налил сок ягод, растущих на моей земле. Вот его ты можешь пить, не опасаясь тех зверей, но опять же – в меру.

Я взял кувшинчик и отдал одному из стрельцов, стоявших за моей спиной. Вождь осторожно пригубил вино, потом медленно выпил и, облизав губы, сказал:

– Вкусно. – Поставил чарку на ковёр и произнёс:

– Солнце уже коснулось западных гор. Мне пора возвращаться. Ты, Морпех Воевода, получишь всё, что я обещал! И я буду ждать твоего визита.

На этом мы и расстались. Индейцы, встав цепочкой, отправились в сторону реки. Впереди, помахав мне на прощание рукой, шёл вождь, Матаохо Семпе. Мир, так мне необходимый, был заключён. Осталось только его закрепить. Как это сделать – придумаю, время ещё есть. Опершись на плечо Маркела, я вернулся в лагерь. Хорошо, что вождь не видел, как заплетались мои ноги. Крепка дядькина самогонка!

Утром десятого дня после отбытия индейцев наблюдатель доложил, что к нам приближается одинокий абориген. Легко и быстро бежал он, держа в одной руке копьё, а в другой – круглый предмет, размером с баскетбольный мяч. Похоже, гонец от вождя. Добежав до столба, на котором всё ещё висел череп касатки, индеец стал кричать, размахивая рукой. Я вышел ему навстречу и пригласил в лагерь. Он отдал мне сделанную из высушенной тыквы корзинку-калебас и произнёс:

– Я – Сатемпо, старший сын Матаохо Семпе. Приветствую тебя, Морпех Воевода! Мой отец приказал передать зелёные камни, все, что собрали в наших деревнях. Следом за мной плывут лодки с твоими женщинами. Здесь будут завтра к полудню.

– Приветствую тебя, славный сын могучего вождя! Прошу в мой дом, раздели со мной дневную еду.

Индеец передал мне довольно тяжёлый калебас и, помявшись, произнёс:

– Заходить в твой дом отец запретил.

Я был удивлён, потому быстро просканировал мозг гонца. Причины запрета я в нём не обнаружил. Странно!

– Настаивать не буду, воля отца – закон для сына. Но ты хотя бы поешь со мной.

Гонец секунду подумал и согласился. По моему знаку из лагеря вынесли небольшой столик и два трёхногих табурета. Появилось блюдо с мясом и стопка лепёшек. Я сел и показал индейцу на табурет. Он сел, но было видно, что это ему в новинку. На лепёшке я подал ему кусок варёного мяса. Индеец ел без жадности, куски брал аккуратно, а не хватал, торопясь запихнуть в рот. Дикарь имел чувство собственного достоинства и не хотел показывать, как он голоден чужаку. Это мне импонировало, Сатемпо начинал мне нравиться.

Новые вкусовые ощущения – мясо капибары с солью и пшеничные лепёшки, покорили Сатемпо. Но вскоре голод был утолён, а на широком блюде ещё оставалось несколько кусков, ну ни как не могущих поместиться в его желудке. О досаде на такой маленький желудок мне поведала эмоциональная волна его мозга. Я его не осуждал. Жизнь примитивных народов, это постоянная борьба с голодом, зависимость от удачливости на охоте, рыбной ловле. Земледелие гарантирует получение большего количества пищи, но не при таком способе его ведения, как подсечно-огневое. Много труда надо вложить, чтобы земля стала давать какой-либо урожай. Каменными топорами большое поле от леса не расчистить, палками – не вскопать. Вот и получается, что если улыбнётся удача – индеец наедается до отвала, если нет – голодает. А тут перед Сатемпо лежит гора еды, а он уже наелся! Досадно оставлять!

Я мысленно связался с Вито, и тот принёс кусок холста. В него я завернул недоеденное и вручил индейцу. Попрощавшись, тот подхватил с земли своё копьё и побежал в сторону реки. Бег его был уже не столь быстр и лёгок. А я пошёл в лагерь, взяв тыкву с изумрудами. Килограмма два посылочка! Обогнав меня, пробежали два стрельца. Один нёс столик и блюдо, другой обе табуретки. Мебель эта из моей палатки и сейчас она мне понадобится. Не спеша прошёл по лагерю, попросил Вито найти и прислать ко мне Моисея. В палатке сел за стол, на котором уже лежали две лепёшки, стояли блюдо с мясом и кувшинчик с вином – мой обед. Только приступил к трапезе – появился запыхавшийся Моисей. Что-то мои распоряжения все бегом исполнять стали! Пригласил к столу, но тот отказался. Тогда показал на стоявшую возле блюда тыкву:

– Открой и посмотри, что там гонец принёс.

Моисей выдернул скрученную из травы пробку, высыпал содержимое калебаса на стол и остолбенел с открытым ртом. Перед нами лежала горка посвёркивающих разновеликих камней. Я налил в стаканчик вина и сунул Моисею в руку. Тот машинально выпил, прокашлялся и произнёс:

– Чудовищно! Невероятно!

Потом выхватил свою лупу и уткнулся носом в камни. Брал то один, то другой, внимательно рассматривал и осторожно клал опять в кучку. Я жевал мясо с лепёшкой, запивал глотком вина и смотрел на ювелира. А того аж пот прошиб! Наконец Моисей оторвался от исследования камней и посмотрел на меня. Его взгляд молил: «Разбудите меня, люди добрые! Не может быть такого!»

– Что скажешь, Моисей. Стоящие камешки вождь подарил или так себе?

Охрипшим тихим голосом ювелир прошептал:

– Они чудесны! Многие чистой воды, без изъянов! – он закашлялся, а потом уже более нормальным, но по-прежнему тихим, голосом продолжил:

– На взгляд здесь около двадцати тысяч карат. По самым скромным ценам их стоимость триста – четыреста тысяч золотых эскудо! Откуда у дикарей такие ценности?

– Этими камешками индейские дети играют, а воины ногами пинают.

Я сказал это и тут же пожалел: глаза Моисея, и так выпуклые, выпуклились ещё больше. В них плескалось изумление! Я понимаю старого ювелира. За любой из этих камушков в Европе можно получить массу благ, а у дикарей это просто камень, который валяется на земле и по большому счёту никому, кроме ребёнка, не нужен и не интересен.

– Моисей, эй, Моисей! – Я стоял рядом с ним и тряс его за плечи. – Очнись! Если ты сейчас умрёшь, кто защитит твою дочь? – шепнул я ему на ухо. От моих слов Моисей вскочил и тут же упал передо мной на колени:

– Пощади, не губи, не трогай дочь! – молили его наполненные ужасом глаза, из которых градом посыпались слёзы. Он уткнулся лицом мне в сапоги.

– Встань! – приказал я. – я сохраню вашу тайну. А ты сохранишь мои. Понял?

– Да, господин! – Моисей с трудом поднялся с земли. Я усадил его за стол и спросил, знакомо ли ему имя Хуан Рамон Алонсо Маркес, идальго.

– Знакомо, благородный дон Илья. Он был женихом моей дочери. Но нам пришлось бежать из города, спасая свою жизнь. А почему благородный дон спрашивает? Ему что-то известно об этом славном юноше?

– Кое-что слышал, так, краем уха, – я не стал говорить, что история отношений влюблённых мне известна, как известно и местонахождение Рамона. Сейчас это не к месту. Чтобы увести разговор в другое русло, я спросил:

– У тебя есть инструменты для огранки этих камней?

– Огранки? Камни полируют, чтобы убрать неровности с поверхности. Или обрезают либо распиливают при необходимости. Но огранять? Я об этом не слышал. А инструменты – это всё, что у меня осталось, но они примитивны.

– Ясно. Возьмёшь у Вито бумагу и подробно напишешь, что тебе необходимо, и принесёшь мне. Пиши понятно, в деталях, ведь покупать инструмент будет человек, не знающий всех тонкостей. Можешь даже нарисовать, как эти инструменты выглядят. Как только будет возможность – я их тебе закажу. Камни эти возьми с собой и оцени каждый. Укажи минимальную и максимальную стоимость. Всё, можешь идти.

Моисей попятился к выходу, но остановился и произнёс:

– Я всю жизнь занимаюсь ювелирным делом. Как отец и дед. Но ничего не слышал о том, что драгоценные камни кто-то огранивает. Вы спросили меня об этом, значит, вы знаете то, что не знаю я. Любая крупица знаний для меня бесценна. Умоляю, благородный дон, поделитесь своим знанием! Я буду работать на вас, не требуя платы, довольствуясь тем, что вы мне сами дадите. Я чувствую, что вы обладаете никому не известной ювелирной тайной. Поделитесь со мной, умоляю! – Моисей медленно опустился на колени и сложил руки на груди. А в глазах – мольба.

Ну и чуйка у старого еврея! Буквально по двум словам просёк нечто новое и перспективное в своём деле. Молодец!

– Я могу поделиться своим знанием, но оно, как понимаешь, составляет огромную тайну и предназначено только для человека, которому могу доверять полностью. Сможешь стать таким человеком – тайна твоя. Старайся!

– А как я могу стать таким человеком?

– Ты умён и сообразителен, иначе не смог бы выжить. Думай!

Моисей, прижав к груди калебас с изумрудами и кланяясь, попятился из палатки. А я принялся доедать холодное мясо.

…Баркас, распустив единственный парус, ходко шёл вверх по реке Капибара, легко разрезая её мутные воды. Река широкая, метров восемьдесят, берега болотистые, заросли травой вроде осоки и камыша. Довольно часто видел водосвинок и больших белогрудых выдр, с любопытством смотревших на мой баркас. Богатый охотничий край с не пуганой дичью. Теперь понятно, почему чарруа на нас в драку кинулись! Они гораздо больше охотники, чем земледельцы.

Позади, блестя на солнце потными спинами, шустро работают вёслами гребцы индейской лодки. На её корме сидит старший сын вождя Сатемпо. От моего предложения плыть на баркасе отказался, сославшись на запрет отца. Пока баркас входил в устье реки, индейцы успели уплыть довольно далеко. Ну и ладно, посмотрим, на сколько сил у гребцов хватит. Лодка их на колоду длинную, из которой скотину на Руси поят, похожа. Острого носа, уменьшающего сопротивление воды, не имеет. Потому усилия гребцы прилагают большие, устанут быстро. Так что зря Сатемпо отказался. Но это уже его проблема. Я ему сразу сказал, что тороплюсь и к берегу приставать на ночёвку не буду – луна полная, светло, река широкая и глубина достаточная для моего кораблика. Да и ветер попутный.

Вчера, после полудня, Сатемпо на десяти лодках привёз обещанных вождём женщин. Мои мужики едва тын не свалили, набежав смотреть на выходивших из редкого леса практически голых индианок. И только рык Пантелеймона заставил их нехотя разойтись и заняться брошенными делами. Я с Маркелом вышел из лагеря. Гуарани, сопровождавшие женщин, построили их в две неровные шеренги и встали в сторонке. Я медленно шёл вдоль строя, рассматривая приобретение. Женщины были разного возраста, начиная, примерно, от тридцати лет. Молодых хитрый вождь не прислал. На тоби, Боже, шо мени нэ гожэ! Добро, кабан, подпрыгнешь! Дети тоже отсутствовали, но об этом уговор был. А вот беременные, в количестве восемнадцати штук, наличествовали. Пройдя вдоль всех женщин, я подозвал Сатемпо и спросил, зачем старух-то привезли.

– Вождь приказал! Они много умеют: циновки плести, рыбу ловить, зерно в муку толочь…

Всего вождь прислал шестьдесят одну женщину. Восемнадцать беременных разного возраста, из праздных – шестнадцать среднего и двадцать семь пожилого. Как эти женщины выглядели, я даже и упоминать не буду. Мне ни одна не понравилась, ну а остальным моим мужикам… На вкус и цвет товарища нет! На безрыбье, как говорится… Без ругани вряд ли баб поделят. Поручил Пантелеймону заняться дележом сладкого. А сам послал дежурный десяток пару деревьев свалить да кольев для навесов натесать. Есть три сферы, в которые командиру не советуется лезть: деньги, семья, религия. Секс проходит по графе «семья».

Что и как делал и говорил Пантелеймон – не знаю, но делёж прошёл тихо и недовольных, вроде, небыло. Только мне всю ночь мои самцы-красавцы спать не давали, доводя своих диких подружек до сладострастных стонов и криков. А когда под утро уснуть всё же удалось, был разбужен грохотом, визгом, хохотом и весёлыми выражениями. В одной из палаток рухнули нары. Видимо, в резонанс вошли!

Подъём, как обычно, на рассвете. Без поблажек и скидок на ночные труды. Служба есть служба! Быстро погрузились в баркас. С собой взял разведчиков и десяток Олега. Он мне нравится как командир: спокойный, рассудительный, быстро соображающий и исполнительный. Из тяжёлого вооружения семь берсо и по два десятка зарядов на каждую пушчонку. И Дюльдю с его огромным сверкающим бердышом и не менее сверкающей кирасой. Богатырь на индейцев произвёл неизгладимое впечатление! Пантелеймона предупредил, что ухожу на месяц. И если во время моего отсутствия придёт Рамон на бригантине, то пусть грузит на корабль товары из песчаных тайников и всё гражданское население лагеря. Пушки, меня с бойцами и добычу, что привезу из похода, заберёт следующим рейсом. А добыча будет – пленники. Не устоит вождь от соблазна заполучить меня, такого крутого и могучего, в союзники для войны с кайва-гуарани. А я не устою от соблазна заполучить побольше человеческого материала, из которого смогу сделать и крестьян, и ремесленников, и солдат. Да и женщины нормальные нужны, в союзе с которыми мои воины будут на этой земле укореняться. А ещё меня очень заинтересовала та речушка, в которой зелёные камешки водятся!

На вёслах вывели баркас из бухточки. Камило распустил парус, Фидель рулил. Прошмыгнули между двумя островками, усеянными морскими котиками, и вошли в реку, где нас ждала лодка Сатемпо. И вот теперь его гребцы соревновались в выносливости с парусом. Ну-ну.

Как и предполагал, гребцов хватило только часа на два гонки. И то достойно удивления. Могучие мужики! Но не их корыту конкурировать с моим судном. Сначала догнали, потом легко обошли и оставили далеко позади. Постояли на якоре с час, дождались. Индейскую лодку взяли на буксир, и теперь она с попадавшими на дно обессилевшими гребцами болталась за кормой, а Сатемпо сидел на носу баркаса. Мы всё дальше и дальше вторгались в Терра для нас инкогнито.

Утром следующего дня пришвартовались к берегу, выбрав для завтрака симпатичную полянку. Гребцы-индейцы быстро выкопали своими короткими вёслами в мягком береговом грунте неглубокую яму, сложили в неё набранный в лесу сухой валежник. Один из них сбегал к недалёкой каменной россыпи и принёс два камня. Ударяя один о другой, принялся высекать огонь. От столкновения камней появлялось несколько мелких, бледных в свете солнца искр, но огонь не загорался. Индеец был упорен, он раз за разом сталкивал камни, стараясь, чтобы получавшиеся искры упали на сухую листву и всё же зажгли её. Я заинтересовался этими камнями и попросил показать их. Изрядно уставший от огнедобывания абориген протянул один. Взяв его, я улыбнулся. Даже моих куцых познаний в геологии хватило опознать «камень, высекающий огонь» – пирит по-гречески. Тёмно-серые, почти чёрные правильной кубической формы кристаллы, сросшиеся в друзу, жирно блестели на солнце. Вот то, что мне необходимо для модернизации нашего ручного огнестрела! Отличная находка. Я посмотрел на ждущего возврата камня индейца, выдернул из ножен косарь и, наклонившись к сложенным кучкой дровам, ударил по лезвию пиритом. Густой сноп родившихся от союза пары сталь-пирит искр буквально впился в сухую растопку, моментально вспыхнувшую. Индейцы опешили, и я услышал чей-то шёпот: «колдун!». Ха! Такое мнение электората мне на руку. Подпустив надменности во взгляд, указал пальцем на индейца, принёсшего пирит:

– Ты! Пока жарится мясо, будешь собирать и носить в лодку такие же камни, как этот. Выполняй!

Индеец, больше изумлённый, чем напуганный, бросился в кусты. Двое аборигенов принялись разделывать крупную водосвинку, на свою беду привлёкшую утром взгляд раскосых глаз Ахмета. Остальные тоже устремились в лес и вскоре стали приносить какие-то побеги, корешки и пучки листьев. Стрельцы сошли с баркаса и бродили по полянке, разминая ноги, но в лес не совались. Вскоре большая куча сушняка превратилась в пышущие жаром уголья. Теми же вёслами индейцы раздвинули их по сторонам, в середину ямы положили выпотрошенную и густо вымазанную глиной водосвинку, напичканную собранными в лесу травами и корешками. Сверху нагребли уголья, и расселись вокруг. А стрельцы повесили над угольями медный котёл с водой: выполняли мой приказ не пить сырую воду. Вскоре по полянке распространился умопомрачительный запах печёного мяса, на который резво собрались все участники экспедиции. Появился и сборщик камней, тащивший в циновке свои находки. Довольно много.

Плотно подкрепившись нежным мясом, продолжили плавание. Индейцы во главе с Сатемпо сидели на носу и весело переговаривались. Видимо, решили, что уж лучше плыть на корабле колдуна, чем бешено махать вёслами, пытаясь этот корабль обогнать или хотя бы не отстать от него.

Правый берег реки оставался таким же болотистым, заросшим высокой травой, из которой частенько выпархивали стайки уток, а на мелководье, поджав одну ногу, неподвижная цапля высматривала добычу. Раздвигая грудью плавающие растения, по которым, за кем-то охотясь, на непропорционально больших ногах с очень длинными пальцами, вооружёнными длинными, почти прямыми когтями, бегали небольшие коричневые птицы с жёлто-красными клювами. Из осоковых зарослей гордо выплывали белые лебеди с чёрными шеями.

Левый берег был повыше правого и покрыт травой, редкими деревьями и кустами, полоскавшими свои ветви в мутных речных водах. Птичьи голоса порой перекрывали все остальные звуки. Особенно старались большие красно-синие попугаи ара, стайками в пару десятков штук перелетавшие с одного дерева на другое. Одна такая стайка решила перелететь через реку, выбрав маршрут, пересекающийся с нами. Этим тут же воспользовались мои разведчики. Виртуозы! Сбитые стрелами птицы падали строго на палубу баркаса! Индейцы с восхищением смотрели на эти показательные стрельбы. Сами они влёт не стреляли. Или не умели, или боялись потерять стрелы: изготовить из осколка камня хороший наконечник – тяжкий труд. И хотя несколько сбитых птиц упали прямо им на головы, индейцы к ним даже не прикоснулись. Только один Сатемпо рискнул потрогать железный наконечник Ахметовой стрелы, пробивший тушку насквозь, и что-то шепнул остальным. Разведчики собрали птиц и начали их ощипывать, бережно складывая перья в мешок.

Река стала более извилистой. Ветер был то попутным, то противным, то вообще пропадал. Камило опустил парус, а стрельцы взялись за вёсла.

– И-и-раз! И-и-раз!

Десятник Олег, встав у мачты, принялся командой слаживать работу гребцов. Хорошо отдохнувшие мужики, привыкшие к физическим нагрузкам, с удовольствием принялись махать вёслами, разминая застоявшиеся мышцы. Вскоре баркас шёл по реке с той же скоростью, что и под парусом. И на это индейцы смотрели с не меньшим интересом и удивлением. Они знали только однолопастное короткое весло, а что такое уключина для них известно не было. Я предложил индейцам поучаствовать в процессе, а Сатемпо – покомандовать. Торопиться было некуда, а поэкспериментировать хотелось. Стрельцы уступили места на скамьях индейцам. Вначале не получилось ничего. С длинным веслом надо уметь обращаться, при гребле им работают другие группы мышц, чем при гребле коротким веслом. Потому сильные гребцы-индейцы, два часа соревновавшиеся с надувавшим наш парус ветром, битый час не могли приноровиться к вёслам: то загоняли лопасть глубоко в воду, то, подняв фонтан брызг, гнали её по поверхности. Одновременного гребка не получалось. Вёсла с треском сталкивались, а командовавший гребцами Сатемпо ругался и топал ногами, что не прибавляло слаженности. Я, насмотревшись на их мучения, хотел уже прогнать индейцев, но вмешались стрельцы. Чтобы прекратить дальнейшее безобразие издевательства над невинными вёслами, возле каждого индейца на банку-скамейку сел стрелец. Взявшись своими руками за рукоять весла рядом с руками индейца, стрельцы стали грести, показывая правильность движений. Олег тоже подключился к процессу обучения, счётом задавая темп, и вскоре баркас буквально летел по реке: появилась слаженность движений, да и силушкой Бог никого не обидел. Двадцатигребцовый движитель всё-таки в два раза мощнее десятигребцового, потому и береговые пейзажи стали мелькать перед глазами быстрее. Но река стала ещё более извилистой и прибавила работы рулевому Фиделю.

Спросил у Сатемпо, далеко ли ещё плыть, и услышал:

– Вечером твоя быстрая лодка, Морпех Воевода, будет уже у нашего селения.

Меня это не устраивало. Я помнил песенку Винни Пуха: «Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро!», и был с ней полностью согласен. По прибытии надо хорошенько оглядеться, а вечером это не получится. Хотя я и был полностью уверен в лояльности ко мне вождя Матаохо Семпе, но кроме него на встрече могли присутствовать и нелояльные младшие вожди. Которых мне, в случае их недружественных действий, придётся срочно ликвидировать. И быстренько сваливать. А делать это удобнее при свете дня. Да и невинные могут в темноте пострадать: картечь не выбирает, кто праведник, кто грешник. Бог, конечно, разберётся, кто есть кто, но мне от этого не легче. Матаохо Семпе вряд ли простит учинённую бойню и разрыв таким образом мирного договора, заключить который я его вынудил, и нас просто задавят массой. Даже берсо не помогут. Потому я приказал Фиделю править к берегу.

Вломившись в прибрежные кусты правого берега (ещё одна предосторожность, так как селения гуарани стояли на левом) баркас остановился. С него шустро спрыгнули разведчики и замерли, внимательно всматриваясь в зелёнку. Потом медленно двинулись вперёд. Их схема перемещения парами была уже чётко отработана и многократно проверена за время нашего пребывания на этой земле. Они даже научились двигаться, не вспугивая попугаев, этих южно-американских ворон, реагирующих своими воплями на любое чужое присутствие. Пара минут, и разведка потерялась среди зелени.

Подозвав удивлённого моим манёвром Сатемпо, я произнёс:

– Бери своих воинов, садись в лодку и плыви дальше. Передай великому вождю Матаохо Семпе, что я прибуду в его селение завтра утром.

Сатемпо коротко кивнул, и индейцы, попрыгав в лодку, отчалили. Подчиняясь командам сына вождя, одновременно погружая в воду и вынимая из неё вёсла, шустро погребли вверх по реке и вскоре скрылись за поворотом.

Ночь прошла спокойно. Ночевали в баркасе посередине реки. Поднялись на рассвете. Перекусили оставшимся от ужина холодным кулешом и, распустив парус, поплыли в гости. Я надел свой «парадный» кафтан – красный, спина покрыта вышитыми золотыми нитками растительными орнаментами. На груди, напротив друг друга, красовались две жар-птицы. Кафтан достался Илье Воинову от погибшего отца и знавал, конечно, лучшие времена. Но на дикое племя всё равно должен оказать впечатление. Судя по их ожерельям, чувство прекрасного у индейцев есть. Ни саблю, ни пистолеты решил с собой не брать – я, всё-таки, в гостях буду! Косарь на поясе не в счёт. Прифрантились и стрельцы, а дюльдины доспехи и огромный бердыш так надраили кусками кожи, что стало возможно смотреться в них, как в зеркало.

К селению, опустив парус, подходили на вёслах. Выплыли из-за поворота. На невысоком речном берегу, среди подступавшего к самой воде редкого «прозрачного» леса, вольготно расположились несколько длинных строений. Из прошлой жизни, из лекций о Южной Америке, я имел представление об укладе жизни индейцев. Увиденные строения представляли собой общинные дома, каждый на 10-15 семей. По их количеству можно было примерно определить численность населения деревенской общины. Несколько таких общин составляли племенные группы, объединённые одним диалектом. Основу питания составляли маниок, маис, батат, бобы, арахис, тыква – плоды труда на обработанных полях, а так же дичь и мёд. Из ремёсел распространено гончарное, ткачество и резьба по дереву. Отдельно стояли мастера-оружейники, изготавливавшие из камня наконечники стрел и копий. Они же из цветных камней делали украшения. Распределение продуктов в каждой деревне производилось выборным вождём и советом старейшин.

Родовые общины управлялись вождями-касиками. Должность касика обычно передавалась по наследству, но им мог стать только человек, проявивший себя храбрым и сильным воином. Гуарани – свободолюбивый народ. Каждое из племён имело свои законы, и только опасность войны могла объединить их. Тогда созывался совет касиков, который ведал вопросами войны и мира и назначал военных вождей. Таким военным вождём и являлся Матаохо Семпе.

На берегу нас ждала большая толпа почти голых индейцев разного возраста. Пришвартовались к некоему подобию причала. Я степенно сошёл на помост и, сопровождаемый Маркелом и Дюльдей, сквозь раздавшуюся в стороны толпу подошёл к огромному омбу – вечнозелёному массивному дереву с шикарной раскидистой кроной и стволом диаметром в 12-15 метров. Эти деревья в своё время станут символом Уругвая. А может, и нет.

Под деревом меня ждала группа сидевших на циновках пожилых и не очень аборигенов, разодетых, видимо, по последней индейской моде в пух и прах: чёрные прямые волосы на головах утыканы крупными перьями, тела расписаны татуировками. В носы, уши и подбородки вставлены украшения из чьих-то клыков и когтей, цветных камней и резных палочек. Но живописнее всех выглядел Матаохо Семпе. На голове – корона, сделанная из черепа ягуара, в глазницы которого были вставлены два кроваво-красных камня, размером с куриное яйцо каждый. Рубины? Обрамляли глазницы фиолетово-сиреневые аметисты, их я узнал сразу. В носовое отверстие вставлен крупный камень чёрного цвета, мне не известный. Остальная поверхность черепа покрыта сложным узором из цветных перьев. На затылке перья были собраны в хохолок, венчаемый двумя чёрно-белыми страусиными перьями. С мочек ушей вождя свешивались массивные серебряные серьги. На шее – ожерелье из чередующихся золотых и серебряных подвесок. Остальная поверхность его тела, вплоть до кистей рук и щиколоток, была густо завешана и обмотана длинными нитками разноцветных бус. Сидел вождь на резной одноместной скамейке, имевшей форму ягуара, с которой поднялся при моём приближении. Дальнейший ход встречи, как ни странно, мало чем отличался от встречи в двадцать первом веке руководителей двух государств. Взаимные приветственные речи с заверениями в дружбе и обещаниями сотрудничества. Обмен подарками и совместный пир, с танцами и песнями местного ансамбля художественной самодеятельности, в котором состояли все жители деревни, даже дети. Как я знал, главными формами музыки индейцев были трудовые, военные и обрядовые песни и танцы. Расписанные цветными узорами, увешанные бусами и браслетами, потрясая погремушками, первыми, под ритмичные удары своего основного музыкального инструмента, горизонтального цилиндрического барабана, выдолбленного из ствола дерева, выступали представительницы слабого пола. И были они гораздо симпатичней тех, что прислал хитрый вождь. Воинственные танцы юношей сопровождались игрой на трубах, сделанных из рогов или костей животных. В общий музыкальный фон вписывались звуки тростниковой флейты и морской раковины. Индейцы танцевали до упаду, давая выход своим обычно сдерживаемым эмоциям. В перерывах между танцами выступал сводный девчачий хор. Вот песни мне понравились не очень.

Я сидел на резной скамеечке рядом с Матаохо Семпе и младшими вождями, довольно пожилого возраста, ел сладкий картофель с запечённым мясом. Откровенно говоря, я никогда не любил шумных празднеств и застолий. От них устаёшь больше, чем на работе. А солнце уже вовсю жарит, и я боюсь за здоровье Дюльди, закованного в стальную кирасу. По знаку вождя песни-танцы заканчиваются, и народ быстро рассасывается по тенистым местам. Праздник временно прекращается. Нас отводят в специально выделенную для сиесты хижину и оставляют в покое.

Ближе к вечеру, когда жара уже спала, и в селении началось движение, я вышел из хижины и увидел идущего через площадь Матаохо Семпе, уже без своей короны-черепа. Его сопровождали два младших вождя (или старейшины?) и явно шаман, не меньше вождя увешанный всякими цацками и бирюльками. А впереди с независимым видом вышагивает большая кошка. Не ягуар, конечно, которого тоже кошкой называют, а просто кошка вида ягуарунди. Длина тела сантиметров восемьдесят и хвост сантиметров шестьдесят. Морда у кошки короткая, а ушки маленькие и круглые. Голова небольшая и круглая. Окрас – бурый цвет с примесью ярких, рыжих оттенков. Ноги довольно короткие, но на вид очень сильные. Высота в холке – чуть больше тридцати сантиметров. И вот это чудо природы остановилось, не доходя метра два, и уставилась на меня большими глазищами.

– Это ваше домашнее животное? – спросил я у подошедшего вождя.

– Нет, она сама по себе. Пришла после уборки урожая и осталась. Ловит мелких зверьков, что портят наши запасы. И нам хорошо, и ей. Очень независимое животное. Делает то, что считает нужным. Почему пришла и осталась, где её логово – не знаю. Мы её не трогаем, она нас. Ей скоро родить, вон, животик отвисать начал.

Я где-то читал, что кошки в некотором роде эмпаты, с ними возможно общение на этом уровне, и попробовал установить контакт, войдя в её сознание. Реакция хвостатой заставила находившихся недалеко от нас женщин и детей разбежаться, а мужчин хвататься за оружие. Действительно, вид кошка приняла весьма грозный: шерсть дыбом, зубы оскалены, когти торчат, а хвост сильно хлещет по бокам. И громкое яростное «Мя-а-а-о-о-ууу!». Вождь выхватил подаренный мной косарь. А я медленно стал подходить к зверю, вторгаясь всё глубже и глубже в её сознание. Кошка сначала замолчала, отвернулась, как бы разрывая визуальный контакт, потом резко повернулась в мою сторону и присела на напрягшиеся задние лапы. В её мозгу я различил страх и растерянность. «Спокойно, маленькая, спокойно» – я излучал в её мозг все подходящие в этом случае эмоции: любовь, ласку, обещание защиты, успокоение. «Опасности нет, я тебя не трону, я друг и защитник. Тебе и твоим котятам. Доверься мне, Киса! И подчинись! Спрячь когти и подойди!»

Постепенно мои установки были приняты кошачьим мозгом и стали выполняться. Улеглась на загривке шерсть, закрылась ощеренная пасть, успокоился хвост. Мы смотрели друг другу в глаза. Я уловил волну доверия и согласия подчиниться. Поманил зверя рукой, и она подошла ко мне, всё так же глядя в мои глаза. Я присел на корточки и протянул руку. Кошка обнюхала её, а потом лизнула. Погладил покорившегося зверя по голове, почесал за симпатичными круглыми ушками и мысленно сказал: «Тебя я буду звать «Киса», это теперь твоё имя. Ты меня поняла, Киса?» Кошка заурчала и сама стала тереться головой о мою ладонь. А когда я встал, потёрлась немаленьким телом о мои сапоги. И легла, подставив животик. Вздох изумления вырвался у видевших эту демонстрацию кошачьего доверия: дикий зверь поставил себя передо мной в заведомо уязвимое положение! Я погладил Кису по пушистому пухленькому животику и только теперь обратил внимание на тихий шёпот, доносящийся со всех сторон. Я оторвал взгляд от кошки и посмотрел вокруг. На ногах оставались только мои стрельцы и вожди с шаманом. Остальные стояли на коленях, уткнувшись лицом в землю. Весьма удивлённый, я посмотрел на вождей. Их удивление многократно превосходило моё.

– Шаман, Великий шаман! – расслышал я. И тут до меня дошло, что эксперимент с кошечкой дал ошеломительный результат, а Великим шаманом индейцы называют меня.

Ещё раз погладив Кису, уже вставшую на ноги и с надменным выражении на морде смотревшую на людей, я сделал вождям приглашающий жест и вошёл в выделенную мне хижину. Следом, задрав хвост трубой, вошла кошка, а уж за ней лидеры племени. Расселись кругом в середине хижины на что-то вроде подушек и молча замерли. Киса устроилась слева от меня и просунула голову под ладонь.

– Киса, не мешай.

Кошка потёрлась о ладонь и спряталась мне за спину. Вслед за индейцами в хижину проскользнула довольно симпатичная девушка. Из одежды – юбочка из крашеных растительных волокон и нитка бус на стройной шейке. В руках она держала украшенный резьбой поднос из дерева ярко жёлтого цвета, на котором стоял немного кособокий закопчённый кувшин и несколько небольших, похожих на стаканы, вырезанных из дерева ярко жёлтого цвета чашечек. Рядом с каждой чашечкой лежала тростниковая трубочка. Девушка поставила поднос на циновку, разлила из кувшина по «стаканам» горячий напиток, вставила в них трубочки и, стрельнув в мою сторону озорными глазами и улыбнувшись, выпорхнула наружу. Я проводил её взглядом, уловив ауру заинтересованности. Хороша! Вождь перехватил мой взгляд, и улыбка мимолётно коснулась его губ. Было видно, что он взял себя в руки и справился с полученным от моего эксперимента шоком. На то он и вождь, чтобы быстро концентрироваться. Взяв свой стакан, он через трубочку отпил глоток и сказал:

– Морпех Воевода! Испей с нами напиток из травы могущественного бога гуарани Тупа. В этой траве заключена душа Ка-а, единственной дочери духа Караи, жившего на земле в мужском обличье. Бог сделал её бессмертной за добродетель, достоинство и красоту, превратив в растение, отвар из листьев которого мы называем «каа». Он снимает усталость, придаёт энергию и возбуждает. Старого и немощного сделает моложе, сильнее и энергичнее, всегда поможет от любой болезни. Молодой же, испив его, сможет долгое время выдерживать очень большие физические нагрузки.

Я взял свою чашку и отпил. Вкус непередаваемо приятный, чуть терпкий, чуть горьковатый и сладковатый одновременно. И действительно бодрящий!

Сделав несколько глотков, вождь произнёс:

– Морпех Воевода! Ты пожелал присутствовать при изгнании с моей земли северных захватчиков как гость и зритель. Я собрал воинов и готов к походу. От имени вождей приглашаю и тебя принять в нём участие. Как военного союзника.

Я потянул через трубочку напиток каа, который испанцы назовут, или уже назвали, чай матэ. Йербе матэ. Оборотистые иезуиты его в семнадцатом веке даже в Европу поставлять будут, и поимеют много денег – европейцам «чай иезуитов» очень понравится. Мне он тоже пришёлся по вкусу, потому я начал разговор с него:

– Мне понравился этот напиток, великий вождь. У нас тоже есть сухие листья, которые так же завариваются, и получается похожий напиток. Мы называем его «чай», и пьём, обсуждая какие-либо дела. Как сейчас. Ты приглашал меня посмотреть, как ты будешь расправляться со своими врагами, а сейчас предлагаешь мне в этом поучаствовать. Я услышал в твоих словах предложение военного союза. Тебе нужна моя помощь, или ты предлагаешь мне просто повеселиться? Если просто повеселиться, то я отвечу «нет», потому, что мне не нравится убивать просто так. Об этом я уже говорил. Но если тебе нужна моя помощь, так, на всякий случай, то каковы условия предлагаемого тобой договора? Что получу я и мои воины, убивая твоих врагов?

Я говорил медленно, как бы взвешивая каждое слово, потягивая матэ через трубочку после каждой произнесённой фразы. А сам очень осторожно сканировал сознание вождей и шамана. И если с первыми это получалось легко, то сознание шамана было закрыто. Нечто подобное я и ожидал: шаманы, они всегда не совсем обычные люди. Потому был чрезвычайно с ним осторожен. Шаман моего присутствия в своей голове не почувствовал, иначе как-то отреагировал бы. Скорее всего, эмпат он был прирождённый, но пользоваться своим даром столь же хорошо, как я, не умел. Небыло в его жизни разумного дельфина, способного разбудить его дар! Ладно, служитель культа, с тобой разберусь потом. Благо, в твоей ауре нет явной мне угрозы. А вот один из младших вождей что-то таил. С ним тоже попозже разберусь. Я пока не могу одновременно копаться в чьих-то мозгах и говорить или слушать, не теряя нить разговора.

– Что ты хочешь получить за своё участие, Морпех Воевода?

– Молодых женщин по моему выбору пятьдесят штук, всех воинов, что будут захвачены в плен, всех мужчин, что будут захвачены в деревнях, и детей, ростом выше твоего пояса, вождь. Еды на них всех на десять дней. Две циновки и калебас на каждого, один большой глиняный горшок на десятерых и третью часть всей остальной добычи. Все зелёные камни и большой мешок чудесных листьев каа.

Вожди, выслушав мои запросы, переглянулись и кивнули головами, соглашаясь, а Матаохо Семпе спросил:

– С женщинами и детьми всё понятно. Но зачем тебе уже не имеющие сил сражаться старики и пленные воины? В плен попадают трусы, не способные сражаться и умереть воинами, с копьём в руках. Их мы привязываем к деревьям и мечем стрелы. Развлекаемся. Они тебе для этого нужны?

– Нет, не для этого. Вы дарите пленным смерть, пусть мучительную, но скорую. И пусть они умрут не на поле битвы, но всё равно как воины, от оружия. Я же сделаю их подобными животным и подарю им жизнь долгую, но страшную, полную позора и мучений. Смерть для них будет желанным, но недоступным счастливым избавлением от кошмаров моего плена. Это в моих силах, уж вы мне поверьте!

И тут я почувствовал ауру страха, исходившую от всех четверых: «Колдун превратит людей в зверей, не дав им умереть!» Гуарани верят, что умерший человек совершает переход в загробный мир по тропе, охраняемой большой анакондой. Те мертвецы, которые не могут миновать змею, дабы войти в область мёртвых духов, возвращаются на Землю в качестве животных. Гуарани считают, что у животных есть не только физическое тело, но и душа. После перерождения тела человеческая душа так же перерождается в звериную.

Я же, как они меня поняли, превращу людей сразу в зверей, не подарив им предварительно смерти. Посредством колдовства изменю их человеческие тела. А человеческую душу запру в звериной сущности. После смерти тела такого зверя его человеческая душа останется разлучённой с человеческим телом и на переход в загробный мир рассчитывать уже не может. Душа будет в вечных страданиях скитаться меж мирами в поисках утраченного. Или служить своему поработителю.

Сидевшие передо мной индейцы прониклись мной сказанным, додумали остальное, и их страх стал ощущаться почти физически. Пронял я их своей болтовнёй! Теперь они меня будут считать одним из своих кровожадных демонов, принявшего обличье пришельца из-за солёной воды. А спонтанный эксперимент над кошечкой, как демонстрацию моих возможностей, все видели. Боятся – значит, уважать будут и каверз, что я могу не заметить – ну не умею я ещё одновременно многих контролировать! – строить поостерегутся. Я пристально посмотрел в глаза Матаохо Семпе. В них плескался страх и немой вопрос: «Кто ты?!»

– А сам как думаешь? – Мыслеречью, из чисто хулиганских побуждений, ответил я ему, и вождь, к моему немалому изумлению, меня услышал! А ведь он не эмпат! Или я его мозги случайно расшевелил?

Ужас полыхнул в глазах Матаохо Семпе. Побледнев, он упал передо мной на колени, уткнувшись лицом в циновку. Глядя на него, шаман с остальными вождями проделали то же самое.

– Мы согласны на твои условия, Великий! Прости, если чем-либо оскорбили тебя, – глухо прозвучал голос вождя. – Я был слеп и глуп, когда пришёл воевать с тобой. Прости меня! И спасибо за твоё долготерпение. Я не понимал, на кого хотел поднять топор. Спасибо, что пожалел меня и моё племя. Мы все в твоей власти, Великий! Уповаю на твоё милосердие!

Коленопреклонённые вожди стояли передо мной, ожидая своей участи. А я сидел и в растерянности «чесал репу». Вот это влип! Мне тут ещё звания божества или духа, типа Караи, жившего на земле в мужском обличье и дочь произведшего, не хватало. Хотя, с другой стороны, в этом есть и огромный для меня плюс! Безоговорочная власть над целым племенем раскрывает огромные перспективы.

– Встаньте! – мысленно приказал я. Голову поднял и встал только Матаохо Семпе. Значит, он действительно слышит меня. Хорошо! А шаман? А у него врождённый блок, как я понимаю.

– Встаньте! – теперь уже голосом продублировал я свою команду. Младшие вожди и шаман робко приподняли головы и встали на ноги.

– Вы не могли знать, кто я, потому прощены. Вам, моим союзникам, бояться меня не надо. Я верю в вашу искренность. Поэтому помогу осуществить ваше справедливое желание вернуть свою землю и наказать захватчиков. Но для этого требую вашего полного подчинения моей воле. Я обучу ваших воинов сражаться и побеждать так, как умеют мои воины. Покажу вам, вожди, как вы должны планировать победу над врагом любой численности, и что для этого вам надо делать. Хотите быть непобедимы?

Вожди вновь рухнули на колени, а Матаохо Семпе произнёс:

– Я и моё племя подчиняемся твоей воле, Великий Морпех Воевода. Учи нас и веди в бой!

Ну что ж, я сам напросился на роль вождя и учителя. Назвался груздем – полезай в кузов!

– Ты, – я ткнул пальцем в стоявшего рядом с шаманом младшего вождя. – Распорядись принести свежего каа.

Младший вождь буквально мгновенно исчез и появился уже с исходящим паром кувшином в руках. С поклоном разлил напиток по чашкам, поставил кувшин на циновку и замер.

– Садитесь, уважаемые, – моя рука сделала приглашающий жест, и индейцы сели, но теперь не в круг, а напротив меня. – Военный вождь, доложи, что тобой сделано для наказания северных захватчиков. Говори, Матаохо Семпе!

Доклад военного вождя был не долог и не блистал стратегическими и тактическими решениями. Всё сводилось к простому: пришёл, увидел, вступил в битву. Как пелось в одной известной в этом времени только мне песенке: «Кроме мордобития – никаких чудес!». Ну что ж, придётся делиться с союзниками своими знаниями. Проиграть эту войну я не могу себе позволить. Мне и моим товарищам нужна только победа!