– Во всем виноват Скрябин, – сурово изрек доктор Коровкин после того как дамская истерика прекратилась, и Елизавета Викентьевна в изнеможении опустилась на диван, а ее дочери чинно расселись по стульям. – Если б вы вчера с ним не встретились, Брунгильда Николаевна, никаких умопомрачительных событий не произошло бы. Есть в нем что-то колдовское. Такое ощущение, что господин композитор с помощью своих теософских и мистических установок привел в столицу обезумевшую стихию, и мы все оказались в ее власти.

– А где ты встретилась с господином Скрябиным? – встрепенулась Елизавета Викентьевна. – У Розочки?

– Да. – Брунгильда меланхолично кивнула. – Именно там. Господин Скрябин исполнил мне свой новый этюд. Это было волнующе.

– Но как ты оказалась в особняке д'Ассейна? – продолжала допытываться мать. – Когда вы расстались? Как господин Скрябин попал на мостовую опору? Вспомни, дорогая, постарайся.

Брунгильда молчала. Потрясенный ночными событиями, уверенный в гибели своей спутницы, экстатический сочинитель в ужасе бежал от содеянного в Москву, но он увез с собой грандиозный замысел, рожденный в страстных объятиях, – тайна поэмы экстаза умрет вместе с ней. Она нежно прикоснулась к крышке рояля.

– А я думаю, – важно известила Мура, все решительнее склоняясь к мысли, что композитор увлек-таки ее сестру на палубу, – Бруня вместе с Александром Николаевичем отпраздновала создание нового музыкального произведения. Признайся, сестричка, ты пила шампанское?

Брунгильда гордо молчала.

– А покоритель женских сердец, возможно, подсыпал в бокал чего-нибудь наркотического, способствующего потере воли и памяти, – вставил доктор Коровкин как можно равнодушнее. – Чтобы он да не искал творческого экстаза?

– Жаль, господин Скрябин уехал, – вздохнула Елизавета Викентьевна, – он помог бы нам прояснить, что же произошло минувшей ночью. И я согласна с доктором: в композиторе есть нечто мистическое, как только он уехал – наводнение пошло на убыль. А почему, доченька, ты так нелюбезно обошлась с Ильей Михайловичем?

На прекрасное лицо Брунгильды набежала тень, между бровей появилась вертикальная складочка.

– Он там был, – сказала она, – в особняке графа д'Ассейна. Я его узнала. Я не исключаю, что он намеревался воспользоваться моим беспомощным состоянием. По его указанию меня заперли в какой-то комнате. Слава Богу, у особняка чудом оказался Бричкин.

– Кстати, а где Софрон Ильич? Я не заметила, как он исчез, – огорчилась Елизавета Ви-кентьевна. – До чего скромен. И чайку не попил, не согрелся.

– А он здесь был? – удивился доктор Коровкин.

В глазах Муры появились лукавые искорки.

– Тот старик, что сидел у нас, и есть Софрон Ильич. Хорошо загримировался?

– Превосходно, – доктор обиделся. – Я его не признал. Почему ж он ушел?

– Он шепнул Глаше, что отправился следом за синьориной Чимбалиони, – ответила Мура, – только я не уверена, что он поступил правильно. Следить надо за господином Холомковым. Или за Астраханкиным.

– Я мало что понимаю, – признался доктор. – Может быть, вы, Мария Николаевна, просветите нас?

– Все очень просто. Брунгильда оказалась в особняке графа д'Ассейна. Там собирались иоанниты, – охотно откликнулась юная сыщица.

– Кто-кто? – доктор не поверил собственным ушам.

– Госпитальеры, рыцари Мальтийского ордена.

– Побойтесь Бога, Мария Николаевна! Какие рыцари?! Времена Павла Первого давно минули!

– Да, – упрямо продолжила Мария Николаевна. – Но во времена императора Павла их в России было много. Куда же им деваться, когда Наполеон изгнал их с острова Мальта? Только в Россию. После смерти отца Александр Первый, конечно, аннулировал многие законы, госпитальеры утратили право иметь свою столицу в России. Но сами-то иоанниты остались. Мне кажется, нет, я уверена, ночью у них был сбор, возможно, они принимали новичков, новициантов.

– Это слово я помню, – подтвердила Брунгильда. – Кажется, так обращались к господину Холомкову. Еще там были какие-то лейтенанты. И даже женщины.

– Девочки, вы пугаете меня, – Елизавета Викентьевна побледнела, – они не могли убить Брунгильду? Ей угрожало что-то ужасное?

– Навряд ли, мамочка, – успокоила бедную женщину младшая дочь, – но Бричкин появился там весьма кстати. – Мура с гордостью посмотрела на доктора Коровкина: – Он помог Брунгильде бежать.

– Это подлинный триумф, – серьезно подтвердил доктор, изо всех сил стараясь не допустить саркастических ноток в голосе, – прокатиться с ветерком на ломовом извозчике… А как туда попал Бричкин?

– Он и приехал туда на ломовике, – ответила Мура. – Следил за людьми из паноптикума.

– Мурочка, твое новое дело опасное? – забеспокоилась Елизавета Викентьевна. – Из-за всех этих приключений, ты нам о нем ничего не успела толком рассказать. Мне кажется, паноптикум не место для преступлений.

– Не волнуйся, мамочка, дело неопасное. Просто надо кое за кем последить. – Мура ласково погладила мать по руке.

– И за кем же следил Бричкин? – продолжал прояснять ситуацию доктор Коровкин.

– Неизвестно, – ответила Мура. – Он их не видел, только слышал, потому и не может опознать. Одно точно, среди нынешних наших посетителей их не было. Бричкин сказал, что запомнил сиплого. Но главное, с этими людьми беседовала горничная нашей клиентки.

– В паноптикуме? А как она-то там оказалась? – допытывался доктор.

– Сама прибежала. Сразу после визита Бричкина к нашей клиентке, Софрон Ильич выследил ее, – хозяйка сыскного бюро заметно гордилась подвигами своего помощника, – и смог кое-что подслушать. Один из собеседников горничной, вероятно, причастен к интересующему нас делу. – Мура незаметно подмигнула доктору Коровкину, чтобы он не забывал о тайне следствия.

– Значит, люди из паноптикума присутствовали на сборище иоаннитов, – констатировал доктор. – Очень интересно. Был там и господин Холомков. И кому-то из иоаннитов, – Клим Кириллович брезгливо скривился, – адресовано письмо, найденное нами в кармане рыцарского плаща. А зачем в плащ нарядились вы, Брунгильда Николаевна?

– Клим Кириллович, не думаете же вы, что Брунечка вступила в ряды госпитальеров? – жалобно простонала Елизавета Викентьевна.

– Клим Кириллович считает, что я потеряла волю, – обиделась Брунгильда. – Память – да, могла, согласна. Но волю? Никогда! Я взяла плащи, да. А иначе нас с Софроном Ильичом могли бы схватить. Там же сторож, стражники. А так мы спокойненько покинули графские владения.

– Интере-е-сно, – протянул доктор. – Вряд ли мы можем решить, кто из сегодняшних визитеров искал письмо мсье Бертло. И вряд ли он думает, что мы обнаружили потайной кармашек и извлекли письмо. Мы можем сказать вполне определенно, что кто бы это ни был, теперь он знает, что в «нашем» плаще того письма нет. А что это означает, Мария Николаевна?

Мура побледнела.

– О Боже! – прошептала она и крепко сжала руки, так, что суставы пальцев побелели. – Они будут искать другой плащ, тот, в котором был Софрон Ильич! Бричкин в опасности! Его схватят и будут пытать! А он… Он не выдаст меня! Ни за что не скажет, что письмо мсье Бертло находится здесь!

– Успокойся, сестричка, – недовольно поморщилась Брунгильда. – Софрон Ильич прекрасно загримирован. Его не узнают. Кстати, зачем ты заставила его загримироваться так, что его даже Клим Кириллович не узнал?

– Я боялась за Бричкина. Иоанниты могли получить описание внешности Бричкина у кого угодно: у ломовика, у горничной, у служителя паноптикума, – и понять, что он за ними охотился. Когда мы выходили из нашей конторы, мне показалось, подозрительный человек, увидев меня, вскочил в проезжавшую мимо пролетку. Он мог запомнить нынешний вид Бричкина.

– Что же делать? – Елизавета Викентьевна беспомощно смотрела на дочь. – Не поедешь же ты спасать Бричкина?

– Поеду! – Мура вскочила. – Прямо сейчас и поеду! – Мура помолчала, подняла соболиную бровь, искоса взглянула на вставшего следом за ней доктора и слегка усмехнулась. – К господину Холомкову.

– Зачем?! – испугалась Елизавета Викентьевна.

– Циркачка боится упустить из своих цепких ручек Илью Михайловича, она наверняка отправилась к нему. Значит, там и Бричкин.

– Железная логика, – обреченно вздохнул доктор.

– Не знаю, что сказать, – поникла Елизавета Викентьевна. – Одна надежда, – она вскинула испуганные глаза на преданного друга семьи, – что милый доктор согласится тебя сопровождать. Визит не будет выглядеть таким непристойным. Правда, Клим Кириллович?

Доктор сочувственно склонил голову в знак согласия и, опасаясь излишних проявлений благодарности, добавил:

– Девочка Астраханкина в порядке, нужды ехать туда нет, а вот Софрону Ильичу может потребоваться медицинская помощь.

– Но обещайте мне, что только туда и обратно, – взмолилась Елизавета Викентьевна, – не заставляйте меня тревожиться. Что я скажу Николаю Николаевичу? Он вернется с минуты на минуту! И как же обед?

– Мы скоренько, мамочка, – пообещала Мура, плохо веря в свои слова. – В крайнем случае, телефонируем.

Через четверть часа Мария Николаевна Муромцева покинула дом в сопровождении доктора Коровкина. Над городом висела тишина. Безмятежная Нева тихо катила маслянисто-черные воды, в которых отражались бледные пятна горящих фонарей. Ветер, запиравший устье Невы, умчался в другие края, и узкие тусклые речушки и каналы вернулись в обычное русло…

Собственный дом Ильи Михайловича Холомкова встретил их темными окнами. Подойдя к парадным дверям, Мура и доктор Коровкин обратились к швейцару:

– Дома ли господин Холомков?

– Никак нет, – ответил швейцар, – изволили отбыть.

– А куда отбыл Илья Михайлович? – вкрадчивым голоском спросила Мура.

Швейцар тяжко вздохнул.

– Барин отправился в Окружной суд. Вместе с синьориной Чимбалиони и полковником Вернером.

– В Окружной суд? – Мура не поверила собственным ушам. – Зачем?

– По требованию их превосходительства следователя Вирхова, – ответил швейцар, – самолично пожаловал за барином, с помощником молодым и каким-то оборванцем.

– Оборванцем? – Мура взглянула на доктора. – Стариком?

– Не так чтоб уж очень старый, – ответил швейцар. – Все бурчал о сундуке мертвеца…

– А за что арестован господин Холомков? – мягко вступил доктор. – Мне он всегда казался порядочным человеком.

– Вы не ошибаетесь, барин, – ответил швейцар. – Илья Михайлович так и говорил, невиновен, дескать, не убивал.

– Неужели его обвиняют в убийстве Сайкина? – удивилась Мура.

– Не могу знать, барышня, – ответил швейцар. – Какой такой Сайкин? Впервые слышу.

Мура и доктор вернулись к извозчику, которого предусмотрительно попросили дождаться их.

– Теперь домой? – поинтересовался доктор, обрадованный, что избежал встречи с Холомковым.

– Нет, Клим Кириллович, – сказала Мура, принимая руку доктора, чтобы забраться в экипаж. – Думаем. Итак, Бричкин последовал за синьориной Чимбалиони. Положим, ее послали к нам, чтобы выяснить, у нас ли плащ с запиской. Она, закатив нам сцену ревности, выполняла конфиденциальное поручение. Иначе зачем она так вцепилась в плащ? Посылал точно не Холомков, он сам заезжал к нам. Но кто? Тот, кто сидел в коляске, пока она находилась у нас? Или, прежде чем отправиться к Холомкову, она еще куда-то заезжала? Бричкин наверняка уже знает, но, судя по всему, здесь он не появлялся. Наверное, Софрон Ильич выслеживает ее компаньона.

– Важно другое, – доктор с увлечением продолжил цепочку умозаключений своей беспокойной подруги, – циркачка сообщила своему компаньону, что записки у Брунгильды нет. Тот решит, что записка у Бричкина. И кинется искать Бричкина. Как? Скорее всего, с помощью ломовика.

– Тогда едем к ломовику, узнаем от него, кто интересовался его ночными седоками, и выясним, кто охотится за письмом мсье Бертло, – заключила Мура. – Где этот человек, там и Бричкин. Не сомневаюсь, Софрон Ильич идет по его следу. Они идут по следу друг друга.

– Похоже, ход мысли правильный, – поддержал доктор, накидывая суконный покров на колени девушки. – Но ломовиков в городе тысячи. Как найти нужного?

– Мы же видели, как он привез Бруню, – заявила Мура. – На дуге упряжи фамилия Чубарова, его извозный двор недалеко. И номер я запомнила.

– В дорогу, – решил доктор. – На Лиговку, милейший! – крикнул он в спину, обтянутую синим тулупом.

На извозном дворе, у сторожа, они легко выяснили фамилию извозчика и его местожительство. Жил он неподалеку, в низеньком деревянном домишке. Однако самого хозяина дома они не застали. В жарко натопленной комнатенке копошились трое детишек в чистенькой залатанной одежонке, рядом с ними с шитьем в руках примостилась и нестарая женщина с утомленным, поблекшим лицом, жена ломовика.

– Мы хотели поблагодарить вашего мужа, сударыня, – объяснил свой визит доктор, поднявшейся им навстречу женщине, – за помощь, которую он оказал нашей родственнице в минувшую ночь.

Доктор достал из портмоне зелененькую трехрублевую бумажку и протянул ее хозяйке. Женщина смутилась, по лицу ее скользнула тень сомнения, – видимо, не любила незаработанных денег, привыкла их считать чем-то нечистым, греховным, – но вознаграждение приняла.

– Парфен полчаса как уехал, – сообщила она, – больно уж нетерпеливый господин пожаловал. Вынь да положь. Подай ему ломовика. Рояль вывезти. Чего на ночь-то глядя? В толк не возьму.

– А что за господин? – Мура с жалостью наблюдала за бледными малышами, игравшими на полу с убогой тряпичной куклой.

– Фамилию не спросила, – ответила хозяйка, – да представительный, дерганый только. И голос сиплый. Тоже благодарил за помощь, и тоже своей родственнице. Что ж дивного, ночь тяжелая выдалась. У Невы без ломовика и не проедешь. А Парфен у меня мужик покладистый.

– А куда, куда он велел подъехать вашему мужу за роялем? – Клим Кириллович чувствовал, что услышанное проворачивается в голове, как тяжелый мельничный жернов.

– Вроде к дому Соколова, в первый двор, – ответила женщина.

– Благодарим вас, – доктор поспешно подтолкнул Муру к дверям.

Они вышли на улицу и уселись в коляску.

– Я знаю этот дом, – сказал доктор, – это здесь же, на Лиговке, дом Дормидонта Соколова, известного архитектора. Поехали, может быть, успеем.

Он и сам не заметил, как поддался азарту преследования. Они вывернули по Чубарову переулку на Лиговку и направили извозчика по четной стороне. Дом Соколова был ярко освещен, но никакого движения возле него не наблюдалось. Парадные двери наглухо заперты, прикрыты и ворота во двор.

Миновав дом, доктор велел извозчику развернуться и двигаться вдоль нечетной стороны. На их счастье из-под арки соседнего с соколовским дома появился дворник в белом фартуке и картузе.

– Эй, любезный, – окликнул доктор, – не видел ли ты здесь ломового с роялем? Совсем недавно?

Дворник, прищурившись, оглядел седоков и отрицательно покачал головой.

– Роялев не было. А ломовой проезжал. Только уехал на нем господин Амантов.

– Его-то мы и ищем, – ответил доктор. – Я доктор. В такую погоду разъезжает по холоду. И так голоса нет, сорвал. Или уже поправился?

– Никак нет, барин, – охотно ответил разговорчивый дворник, – сипит. И меня ругал, что высунул нос. Да ваш цирковой уж прибегал, спрашивал. Я понимаю, как в цирке без коверного. И сам хохочет, и народ смешит…

– Кто хохочет? – не поняла Мура.

– Погодите, – оборвал ее доктор. – А цирковой, что прибегал за Амантовым, не старичок ли?

– Он самый, – ответил дворник, – больно шустрый. Сразу видать, из цирка, там все такие.

– Это Бричкин, – шепнул доктор Муре и, вынимая из портмоне монетку, подозвал дворника: – Любезный, поди-ка сюда. А куда ж они отправились?

Дворник с достоинством принял монету.

– Знал бы, сказал. Не слыхал, каюсь, как сговаривались. А поехали туда, к Обводному. – Дворник взмахнул могучей ручищей. – Господин Амантов и про доктора помянул. Заждался доктор, говорит, громко так, сипло. Не вас ли? И фамилию назвал – Полянский.