Доктор Коровкин был рад, что поездка в Чумной форт позволила ему хотя бы на полдня вырваться из столицы и отвлечься от неожиданно свалившихся на него забот и треволнений. Он уже две ночи плохо спал, его мучили кошмары. И виной тому были не только случайное знакомство в пасхальную ночь с модным художником и трагическое завершение визита в мастерскую, не только нечаянная близость к месту убийства мещанки Фоминой, но и таинственная просьба Екатерины Борисовны Багреевой. В душе копошилось какое-то нехорошее предчувствие: что-то должно случиться еще, – об этом говорило и появление в театре Ильи Михайловича Холомкова, который всегда возникал как вестник несчастий и вносил смуту в души барышень Муромцевых. Настораживал доктора и охотничий азарт в глазах Муры, явно взволнованной смертью молодой вышивальщицы.

Клим Кириллович предавался размышлениям, забравшись в теплую ванну, заботливо приготовленную к его возвращению тетушкой Полиной. Хотя поездка в Чумной форт никакой опасностью не грозила, доктор не пренебрегал устоявшейся привычкой – подвергать санитарной обработке, дополнительной, домашней, самого себя и свою одежду. Он понимал, что получает эффект скорее психологический, но и это немало.

Через высоко расположенное квадратное окошко ванной комнаты проникали озорные лучи весеннего солнца: они шаловливо скользили по сияющим чистотой фаянсовым плиткам пола и стен, по краям белоснежной эмалированной ванны, по наполнявшей ее голубоватой воде. Клим Кириллович не удержался и, высунув из воды ногу, несколько раз сильно шлепнул ступней по радужным, искрящимся солнечным зайчикам. Пушистые комочки мыльной пены разбежались и через мгновение вновь засверкали разноцветными веселыми блестками. Клим Кириллович невольно засмеялся и, намыливая мочалку, подумал, что водные процедуры прекрасно помогают при неврастениях и способны дать самым тревожным мыслям спокойное направление.

Едва он успел вернуться домой из Чумного форта и ступить на порог своей квартиры, как тетушка сообщила, что в его отсутствие звонил господин Шебеко и подтвердил приглашение Екатерины Борисовны пожаловать вечером на освящение портрета императора Петра в Аничков дворец. Фамилия доктора Коровкина внесена в список гостей.

Клим Кириллович с удовольствием провел бы вечер дома, в обществе Полины Тихоновны, – и так он слишком часто в последнее время оставляет ее в одиночестве. Да и самому не мешало бы передохнуть, заглянуть в медицинские журналы. Но отказать действительному тайному советнику Шебеко он не мог – чувствуя, что за приглашением скрывается все то же желание Екатерины Борисовны поговорить с ним о чем-то для нее важном...

Доктор вылез из ванны, обтерся мохнатым полотенцем и надел халат. Русые волнистые волосы его потемнели от воды – их требовалось хорошенько просушить, прежде чем выходить на улицу. А пока можно пообедать в обществе тетушки, порадовать ее беседами о всяких разностях.

Обсохнув и переодевшись в домашние жакет и брюки, он, в благодушном настроении, вышел в столовую. Тетушка встретила его радостной улыбкой. Как коротко женское счастье – часок-другой рядом с родной душой, а потом вновь целый вечер тишины, пустоты.

– Как тебе повезло, Климушка, – сказала Полина Тихоновна, разливая из пузатой супницы в тарелки аппетитно пахнущий рассольник с гусиными потрохами. – Я никогда не бывала в Аничковом, да и вообще ни в одном настоящем дворце. Там, наверное, соберется блестящее общество: генералы, сенаторы, фрейлины, приближенные Государя и Вдовствующей Императрицы...

– Надеюсь, никому из них не понадобится медицинская помощь, – шутливо заметил Клим Кириллович.

– Если портрет кисти господина Закряжного так хорош, как говорят, то чьи-то слабые нервы могут и не выдержать, особенно у тех, кто питается свининой и рыбой... Испуг, обморок – при виде грозного облика великого императора чувствительная натура может потерять над собой контроль.

– Тетушка, – мягким тоном заговорил доктор, – видел я этот портрет собственными глазами. Ошеломляющего воздействия он не производит. Даже Брунгильда Николаевна – уж на что девушка чувствительная! – и то сохранила выдержку, даже не побледнела.

– Брунгильда Николаевна владеет своими нервами, потому что правильно питается, – предположила тетушка. – И ты, Климушка, тоже. Мы не едим баранину, от которой люди чувствуют себя несчастными. – И, встретив недоумевающий взгляд племянника, Полина Тихоновна гордо пояснила. – Я прочла результаты новейших английских исследований о влиянии пищи на темперамент. От свинины только меланхолия, а от рыбы самый веселый человек брюзгой станет. Говядина же дает энергию и мужество. Но самое главное – избегать баранины.

Клим Кириллович посмотрел на надкушенный пирожок с мясной начинкой и подумал, что теперь надолго обречен есть одну говядину. Он постарался придать голосу суровость:

– Тетушка, но англичане наверняка имеют в виду злоупотребление тем или иным продуктом. – И, покосившись на нахмурившуюся Полину Тихоновну, грустно добавил: – Теперь, когда я слышу о баранине, я сразу же вспоминаю баранью кость, которой убили вышивальщицу. Никогда бы мне не пришло в голову, что кость можно использовать как орудие убийства.

– Ты, Климушка, психически нормальный человек, а убийца, возможно, болен. – Брови пожилой дамы расправились, глаза заблестели. – Если убийца художник, он мог свихнуться от написанных им портретов.

– Не знаю, не знаю, – задумчиво ответил племянник, – художник мне показался полным сил и вменяемым. А вот мистер Стрейсноу был бледен и двигался как-то неуверенно. Я сначала решил, что у него чахотка, – но нет, кашля не заметил, румянца чахоточного тоже... Может быть, недостаточное кровообращение?..

Через полчаса после окончания обеда Клим Кириллович предстал перед Полиной Тихоновной облаченный в черный фрак с шелковыми лацканами, из-под которого выглядывал белый пикейный жилет. Она помогла племяннику приладить золотые запонки на манжеты белоснежной накрахмаленной рубашки, поправила белую бабочку. Климушка смотрелся очень импозантно. Она проводила своего красавца в прихожую, и когда племянник покидал квартиру, со вздохом перекрестила его спину.

До Аничкова дворца доктор Коровкин добрался быстро.

Вальяжный слуга в ливрее с блестящими галунами проводил его в залитый электрическим светом, сверкающий белизной мрамора и золоченой бронзой, зал. В дальней его части на специальной подставке стоял знакомый доктору портрет императора Петра Великого, писаный Романом Закряжным. Нарядные дамы в светлых платьях, мужчины в военных и гражданских мундирах, духовные лица в пышных облачениях разбились на живописные группки.

Доктор сделал несколько нерешительных шагов по блестящему скользкому паркету. Он чувствовал себя неуверенно, а потому с облегчением вздохнул, когда от одной из групп отделилась знакомая ему внушительная фигура действительного тайного советника Шебеко, облаченного в парадный, шитый золотом мундир. По шаркающей походке Ермолая Егоровича доктор догадался, что его пациента снова беспокоит боль в суставах.

– Рад вас видеть, Клим Кириллович, – расцвел улыбкой господин Шебеко. – Спасибо, что приняли приглашение.

– Я не ожидал, что на освящение соберется столь представительное общество. – К доктору Коровкину возвращалось ровное расположение духа. – А чем вызвана такая спешка? Не лучше ли было дождаться возвращения Вдовствующей Императрицы из Дании?

– Мария Федоровна обеспокоена пожаром в Воспитательном доме, да и на благотворительные поступления из Дамского кружка в опекаемый Вдовствующей Императрицей приют теперь рассчитывать не придется. Вот от Ее Величества и поступила в Канцелярию срочная депеша: освятить портрет Петра Великого, как только его перевезут во дворец. Вот Катенька и хлопочет.

Ермолай Егорович взял доктора под руку и неспешным шагом повел его к своей супруге Прасковье Семеновне, беседовавшей с красавицами-фрейлинами Голенищевыми-Кутузовыми.

Внимание Клима Кирилловича привлекла, однако, необыкновенно изящная, тоненькая девушка, внимательно слушающая почтительно наклонившегося к ней статного молодого человека в эффектном темно-зеленом мундире чиновника Ведомства Марии Федоровны. Девушка, словно почувствовав его взгляд, очаровательно повела головкой, и, к своему удивлению, Клим Кириллович узрел точеный профиль Брунгильды Николаевны Муромцевой. Узнал он и ее собеседника – Дмитрия Андреевича Формозова. Рядом с ними, спиной к доктору, стояла Мура.

Откуда-то сзади и сбоку появилась Екатерина Борисовна, она улыбнулась дедушке, доктору, протянула Климу Кирилловичу свою маленькую ручку – и, когда тот склонился над ней, торопливо прошептала, оглядываясь на отвернувшегося деда:

– Как только начнется служба, идите в маленькую дверь справа.

И, еще раз одарив сияющей улыбкой Клима Кирилловича, она упорхнула в другой конец зала.

Слушая вполуха Прасковью Семеновну, доктор размышлял о том, стоит ли ему подходить к Брунгильде и Муре? Может быть, им достаточно общества господина Формозова? Почему девушки не сказали ему, что приглашены сюда?

Пока доктор раздумывал, в зале произошло легкое перемещение, и сверкающие парчовыми нарядами священнослужители приготовились творить свое действо. По воздуху поплыл сладкий дух ладана и горящих свеч, раздались слова молитвы.

Приглашенные гости смолкли и потянулись за священнослужителями. Прасковья Семеновна истово закрестилась и, оставив доктора, присоединилась к участникам церемонии.

Клим Кириллович вздохнул, бросил взгляд на поглощенных зрелищем сестер Муромцевых и сделал два осторожных шага назад. Он, стараясь быть неприметным, добрался до указанной ему дверцы, белая поверхность которой сияла золотом причудливо вьющихся стеблей. Нажав на бронзовую, в виде львиной головы, ручку, он открыл дверь и очутился в длинном коридоре без окон, освещенном электрическими лампами бронзовых бра. Прикрыв бесшумно дверь, доктор остановился в нерешительности. Через несколько мгновений метрах в десяти от него появилась легкая фигурка фрейлины Багреевой – девушка сделала ему знак рукой и поманила за собой. Доктор поспешно последовал вперед и свернул в проем двери. Перед ним открылась комната, затянутая алым штофом: по стенам – обитые красным бархатом диваны и кресла, около них, у окон – столики, инкрустированные самоцветными камнями. И повсюду – вазоны и жардиньерки с цветущими камелиями: на столиках, на каминной полке, на подоконниках.

Доктор опустился в указанное ему Екатериной Борисовной кресло. Она устроилась напротив него.

– Простите, господин Коровкин, мою настойчивость, – лицо ее выражало смущение, – мне не с кем посоветоваться по очень важному делу. И бабушке и дедушкой сказать тоже нельзя.

Девушка явно волновалась и говорила полушепотом, поглядывая на закрытую дверь, в которую они недавно вошли.

– У нас есть несколько минут, пока меня не хватятся. – Она закусила нижнюю губку.

– Располагайте мной, я привык хранить чужие тайны, – шепотом отозвался доктор.

Ее голубые глаза миндалевидной формы, в которых в пасхальную ночь почудились ему мечтательность и тонкая душа, смотрели холодно и жестко.

– Дорогой доктор, – решилась фрейлина. – Доверяю вам мое честное имя. Положение мое отчаянно.

– Ну-ну, не торопитесь, – поспешил успокоить ее доктор, – давайте разберемся. Что случилось?

– Вот. – Откуда-то из складок своего платья Катенька вынула розовый конвертик. – Смотрите.

Доктор открыл незапечатанный конверт и вынул оттуда фотографию. Она изображала черноволосого красавца с холеными усами и бородой, на коленях самоуверенного фата сидела обнаженная... Екатерина Борисовна.

Доктор поднял глаза на фрейлину, чувствуя, как лицо его заливает краска. Но хорошенькое личико внучки господина Шебеко выражало лишь холодную брезгливость.

– Вас интересует, с кем это я и где? – срывающимся шепотом произнесла она.

– Я... э... э-э... нет, – промямлил доктор.

– Этот гнусный фотомонтаж вручил мне посыльный. Слава Богу, бабушки и дедушки дома не было. Но вы не знаете этого человека?

– Нет, – сказал доктор, – впервые вижу.

– Великий князь Александр Михайлович. Красавец Сандро, непутевый член династии.

– Чего же добивается шантажист? – спросил Клим Кириллович.

– В конверте послали только фотографию. Сам шантажист еще не объявился. – Фрейлина покосилась на дверь. – Я решила, что надо действовать немедленно. Но как? Я же никому не могу показать эту гадость. Будет скандал.

– Надо бы разыскать негатив, – поморщился доктор, – теперь я вижу, что это грубая фальшивка. Только лицо ваше, а все что ниже – чужое... – Клим Кириллович покосился на пышные формы красавицы, к телу которой приставили голову Катеньки. – Есть ли у вас какие-то подозрения? Когда вы это получили?

– На Страстной, в четверг. – Лицо девушки помрачнело. – Конкретных подозрений у меня нет.

– А жених у вас есть? – мягко спросил Клим Кириллович. – Может быть, кто-то хочет расстроить ваш союз?

– Нет, я еще о замужестве не думала, – равнодушно бросила фрейлина и тревожно заглянула в глаза своему собеседнику. – Подскажите, Клим Кириллович, как найти негодяя?

– Есть у меня одна идея, – ласково сказал доктор Коровкин, – я обещаю вам сегодня вечером подумать. А вы, если шантажист объявится, сразу же телефонируйте мне. Скажите какую-нибудь условную фразу. Ну, например, – э-э-э – «призрак ожил». Я все пойму и сразу начну действовать.

– Благодарю вас, Клим Кириллович. – Губки Екатерины Борисовны задрожали. – За что только мне такое несчастье?

Она встала, быстрым движением сунула злосчастный конверт в складки юбки. Клим Кириллович, совершенно убитый, вернулся в огромную залу, где раздавался оглушающий бас протодьякона Малинина:

– Создателю и Содетелю человеческого рода, Дателю благодати духовныя, Подателю вечнаго спасения, Сам, Господи, посли Духа Твоего Святого с вышним благословением на вещь сию, яко вооружена силою небесного заступления хотящим ю употребляти, помощна будет к телесному спасению и заступлению, О Христе Иисусе Господе нашем...

Минуту помедлив, доктор направился к выходу.

Не хотелось ему наблюдать церемонию освящения – одна мысль о том, что кто-то в окружении Екатерины Борисовны, может быть, присутствующий здесь, способен на такие гнусности, как скабрезный фотомонтаж, испортила ему все настроение.

Доктор Коровкин вернулся домой раньше назначенного времени.

Открывшая дверь прислуга сообщила, что у тетушки Полины гость. Оглядев вешалку, доктор увидел на ней шинель и фуражку судебного следователя.

Полина Тихоновна, порозовевшая от волнения, потчевала гостя чаем. Стол был заставлен тарелками с куличами, вареньями, крендельками, пирожками, формочками с пасхой. В центре на блюде лежали ширхановские пирожные и марципаны – подарок Карла Ивановича.

– Как прошло освящение портрета? – спросила тетушка. – Я уж доложила Карлу Иванычу, что ты приглашен во дворец.

– Все великолепно, – сдержанно ответил племянник, решив не вдаваться в подробности. – Общество блестящее, что и говорить. Портрет тоже хорош.

– Говорите прямо, что работа художника – гениальная, – аккуратный рот судебного следователя тронула улыбка, – не стесняйтесь. А то вы, верно, думаете, что он все еще под подозрением находится.

– А что, разве нашелся настоящий убийца? . – округлила по-молодому блестевшие глаза Полина Тихоновна.

– Пока нет, но мы уже вышли на верный след, – важно изрек Вирхов. – И господин Фрейберг так считает.

– И что, Карл Иваныч, вы отпустили господина Закряжного? – спросил доктор, принимая от тетушки чашку с чаем.

– Как же! С полчаса тому назад будет, как отпустил... Извел он меня своими причитаниями и упреками. А кулич у вас, Полина Тихоновна, замечательный.

Довольная хозяйка зарделась.

– А как же неопровержимая улика – баранья кость? – Доктор пытался изобразить заинтересованность, хотя мысли его были далеко.

– Как злосчастная кость оказалась в квартире убитой, мы выясним. – Вирхов, приосанившись, смотрел на разрумянившуюся Полину Тихоновну. – Мы попробуем найти холст, вышить который кто-то заказывал убитой.

– А что за холст? – подалась вперед Полина Тихоновна.

– Бог его знает. – В светлых глазках старого холостяка, устремленных на приятную даму, разгорались веселые огоньки. – Может, покров какой, может, пелена... Самое главное, у него примета есть – вышито там имя Дмитрия Донского.

Тетушка Полина задумалась. После небольшой паузы она вкрадчиво спросила:

– Карл Иваныч, вы говорили о пелене?

– Так точно, дорогая Полина Тихоновна, о ней, может, бедный храм какой для образа князя заказ Аглае сделал. Придется побегать, повыяснять.

– Но храм такие заказы делает только для святых, такая пелена называется убрусец, – осторожно продолжила тетушка Полина.

– И что вы хотите этим сказать? – насторожился Вирхов. – Не улавливаю вашу мысль.

Полина Тихоновна аккуратно разгладила столовую салфетку:

– Я боюсь огорчить вас, дорогой Карл Иваныч, но Дмитрий Донской русской церковью не канонизирован!