Младшая дочь профессора Муромцева проснулась в прескверном настроении. Она всю ночь мучилась кошмарами: в голове ее мешались в диком беспорядке обрывки событий последних дней. Особо волновало случившееся вчера.

Удивляло поведение Брунгильды. Вчера утром сестра тревожилась о здоровье мистера Стрейсноу, а когда днем они обнаружили баронета в гостиничном номере с кровоточащей раной, она нисколько не обеспокоилась тем, что англичанин отказался от всякой медицинской помощи. Приведенный Ипполитом в чувство, сэр Чарльз сдержанно извинился за доставленное волнение. Напрасно Мура и Ипполит умоляли раненого обратиться к доктору Коровкину или к другому врачу – англичанин был непреклонен. Усевшись по их настоянию в кресло и плотно стянув полы халата, он заявил, что чувствует себя превосходно.

Невозмутимый англичанин объяснил, что нечаянно поранился сам. Он приобрел чудный охотничий нож и, желая рассмотреть резьбу на рукоятке, направился к окну, споткнулся о ковер, упал и зацепил себя лезвием. Нож с узорчатой рукояткой из моржового клыка действительно лежал здесь же, на столике.

А кто же зашил рану хирургическими нитками? Оказывается, мистер Стрейсноу узнал у портье адрес частного врачебного кабинета, сумел туда добраться и получил там необходимую помощь.

Мура поражалась самообладанию английского гостя. Вот он, английский стоицизм! А растерянный Ипполит Прынцаев интересовался только одним: уверен ли мистер Стрейсноу, что рана обработана надлежащим образом, исключающим нагноение?

Брунгильда же потребовала, чтобы Мура и Ипполит перестали терзать сэра Чарльза ненужными расспросами. Они своим нежданным визитом и так поставили мистера Стрейсноу в неловкое положение. Она вызвала коридорного и строгим тоном велела ему присматривать за приболевшим мистером Стрейсноу.

Брунгильда испытывала облегчение: накануне по дороге в театр она заметила сэра Чарльза или человека, похожего на него, возле подворотни вблизи Поцелуева моста, и теперь таинственное видение получило объяснение. Никакой мистики: сэр Чарльз посещал доктора.

Случившаяся с мистером Стрейсноу беда не смогла отвлечь Муру от тревожащих ее мыслей. Вчера в Аничковом дворце Брунгильда так увлеклась беседой с Дмитрием Андреевичем, что даже не заметила среди гостей доктора Коровкина. Она и сама обратила внимание на Клима Кирилловича лишь тогда, когда началась церемония освящения... Осторожно ступающий доктор Коровкин, необычно элегантный, нарядный, излучающий свежесть, зачем-то подбирался к маленькой боковой двери.

Почему Клим Кириллович не сообщил им, что приглашен в Аничков? Догадки, сомнения клубились в душе Муры всю ночь. Утром, сославшись на утомление, Мура отказалась ехать на курсы. До лекций ли ей сейчас? Она уныло позавтракала в одиночестве и отправилась в гостиную, где с кипой газет расположилась Елизавета Викентьевна.

Мура взяла с шестигранного столика старый номер «Журнала для всех» и, найдя опубликованную там статью Ключевского «Петр Великий среди своих сотрудников», попыталась углубиться в чтение.

– Мурочка, доченька, – вдруг встрепенулась Елизавета Викентьевна, – извини, что отвлекаю. Но послушай, какое любопытное утверждение: Покровский считает, что историческая наука не может определить, когда была битва на Калке.

Мура подняла голову от статьи Ключевского.

– Битва на Калке, насколько мне известно, была в 1223 году.

– Господин Покровский утверждает, что год битвы установлен по описанию затмения.

– Правильно, – отозвалась нетерпеливо Мура. – Есть способы астрономической датировки.

– А господин Покровский пишет, что в летописях одно и то же затмение описано и под 1223 годом и под 1473. Неужели битва на Калке могла быть в пятнадцатом веке?

– Здесь какая-то ошибка, мамочка, – Мура дернула левой бровкой, – в пятнадцатом веке битвы на Калке быть не могло. В пятнадцатом веке воевали уже огнестрельным оружием...

Она вспомнила по ассоциации: пятнадцатый век, огнестрельное оружие, странная карта на стене Екатерингофского дворца...

В прихожей раздался звонок, слышно было, как завозилась у входной двери Глаша, до Муры донесся ее радостный голос, и через минуту горничная ввела в гостиную румяного и улыбающегося доктора Коровкина.

– Добрый день, дорогая Елизавета Викентьевна! Любезнейшая Мария Николаевна! – Лицо Клима Кирилловича излучало неподдельную радость. – Есть ли известия от Николая Николаевича?

– Ждем телеграммы о возвращении, – ответила профессорская жена. – А как поживает Полина Тихоновна?

– Шлет поклоны, благополучно здравствует, благодарю вас. – Приложившись к ручке Елизаветы Викентьевны и осведомившись о ее здоровье, доктор направился к Муре. – А вы, Мария Николаевна, все в историю погружены?

Мура смутилась и захлопнула журнал. Она подала руку Климу Кирилловичу: в его дежурном поцелуе она уловила нечто за рамками обычного.

– После праздничных приключений, – сказал, усаживаясь неподалеку от Муры, доктор, – я наверстываю упущенное. Заезжал вот на Васильевском к купцу Астраханкину, судовладелец страдает почками. Навестил и решил заехать к вам. Мне кажется, я у вас не был сто лет!

Доктор обезоруживающе улыбнулся Елизавете Викентьевне, слабый отсвет его улыбки достался и Муре, на которую вежливый доктор перевел взгляд.

– Вижу, вы здоровы и благополучны, – продолжил он, – и Брунгильда Николаевна, надеюсь, в здравии?

– Она в консерватории, – пояснила Елизавета Викентьевна, – она так расстроилась, что из-за пожара не состоялся намеченный на вечер концерт. Следующая благотворительная акция – послезавтра. Я понимаю, это смешно, но начинаю бояться – не сгорит ли и зал Общества поощрения художников?

– А как поживает ваш английский гость? Здоров ли?

– Ой, доктор! – воскликнула Мура. – Вы же ничего не знаете! Оказывается, Чарльз в воскресенье упал у себя в гостиничном номере и напоролся на нож, который, к несчастью, держал в руке. У него резаная рана справа, на ребрах. Но он не растерялся, сам нашел врача и получил первую помощь.

– Так вот почему он не пошел в театр, – догадался доктор. И, глядя в недоумении на Муру, спросил: – Но почему он ссылался на боль в животе? Я бы не стал прописывать ему пурген, но он так красочно описывал симптомы. Зачем раненому слабительное? Не понимаю... Удобно ли мне навестить его, как вы думаете? – Клим Кириллович посмотрел на супругу профессора.

– Мистер Стрейсноу предпочитает самостоятельно решать свои проблемы, – вздохнула Елизавета Викентьевна, – у англичан свои причуды.

– А мы были в Екатерингофе, – доложила Климу Кирилловичу Мура, – встретили там и Дмитрия Андреевича Формозова.

– Устанавливал в Екатерингофском дворце портрет императора Петра кисти Романа Закряжного? – Губы доктора Коровкина дрогнули в иронической усмешке. – У этого молодого человека не в порядке нервы. Будьте с ним осторожнее.

– Там есть прижизненные изображения Петра Великого, – примирительно пояснила Мура. – И его вещи. И даже карта на стене висит, возле которой он экзаменовал по географии своих генералов.

– Ты говорила, доченька, что эта карта научной ценности не имеет, – отозвалась Елизавета Викентьевна.

– Карта петровского времени – большая ценность, – усомнился доктор.

– Видите ли, Клим Кириллович, – после тяжелого вздоха призналась Мура, – карта сделана руками Евдокии Лопухиной, супруги Петра. Там с географией все напутано. Север с югом поменялись местами. А у реки Амур обозначено место, где был Александр Македонский. Да вдобавок еще великий полководец закопал там пищаль.

– Погодите, погодите, – прервал ее доктор, – что-то в этом роде говорила мне княгиня Татищева два дня назад... В ее архивах имеется какой-то документ, в котором написано, что Александр Македонский закопал пищаль... А вот где – не помню. Может быть, и вблизи Амура.

– Странно, – Мура пожала плечами, – я всегда считала, что ее муж, покойный князь, был серьезным исследователем...

– Погодите, Мария Николаевна, – доктор нахмурился, припоминая, – погодите... Она сказала, что после римского Международного конгресса выставлять такие раритеты опасно...

– Боже мой! Неужели террористы покушаются и на древности?! – всплеснула руками Елизавета Викентьевна.

– Княгиня Татищева имела в виду не террористов, – опроверг страхи профессорской жены доктор Коровкин. – Она говорила, что все, не совпадающее с единым планом развития мировой истории, скоро будет уничтожено самими историками.

– Не понимаю, почему документы, противоречащие взглядам современной исторической науки, надо уничтожать? Почему бы не выставить их на всеобщее обозрение в какой-нибудь кунсткамере? – недоуменно спросила Елизавета Викентьевна.

– Придется высказать предположение не очень приятное для Муры. – Клим Кириллович ласково посмотрел на пасмурное личико девушки. – Наверное, историки опасаются, что пытливые умы вместо того, чтобы смеяться, начнут докапываться до истины и придется отменять устоявшиеся мнения.

– Они боятся, что кто-то докажет, что битва на Калке произошла в пятнадцатом веке! – подхватила Елизавета Викентьевна. – И поэтому сожгут летописи, о которых пишет господин Покровский.

– Тогда они сожгут и карту Петра Великого, – уныло предрекла Мура, – потому что она свидетельствует, что Александр Македонский жил в пятнадцатом веке. И что Петр Первый об этом знал.

– Кстати, – понизил голос доктор Коров-кин, – я вам уже говорил, княгиня намекала мне, что Петр Первый не имел прав на российский престол...

– Боже! – воскликнула Елизавета Викентьевна. – Как же так?

– Я теперь начинаю думать о самом худшем, – тихо ответила Мура, – я боюсь, что может сгореть Екатерингофский дворец... Милый доктор, не могли бы вы съездить со мной в Екатерингофский сад?

Доктор Коровкин смутился.

– Я бы с удовольствием, Мария Николаевна, но боюсь, что в ближайшие дни не буду собой располагать... А когда вы планируете туда съездить? – помимо желания доктора произнесли его губы.

– Это зависит от вас. – Мура приподняла голову, вызывающе выставила подбородок, повела черными соболиными бровями.