Глава 1

«Тиара царицы Сантафернис была бы мне больше к лицу», – думала младшая дочь профессора Муромцева, пристрастно рассматривая свое отражение в зеркале. Ее темноволосую головку покрывал ситцевый, с блеклыми лиловыми колокольчиками по белому полю платок, который она нашла на сундуке кухарки.

В городской квартире Муромцевых стояла полная тишина: бесшабашные пылинки резвились в солнечных лучах, проникающих в комнаты сквозь неплотно задернутые шторы, заигрывали с зачехленной мебелью, пытались добраться до картин и гравюр на стенах. В отсутствии хозяев неодушевленные предметы – мебель, посуда, книги, безделушки – вели какую-то свою, непостижимую жизнь, и девушке казалось, что они подсматривают за ней с доброжелательной настороженностью.

Этим теплым июньским утром 1903 года Мария Николаевна была в квартире одна. Она только что приехала с дачи на Карельском перешейке, где семейство Муромцевых пятый год проводило лето, – подальше от душного Петербурга. По традиции на «Вилле Сирень» флигелек отводился для друга семьи – частнопрактикующего доктора Коровкина и его тетушки Полины Тихоновны. Сам двадцативосьмилетний доктор все еще находился в городе, не мог оставить без врачебной помощи захворавших не ко времени состоятельных пациентов. Мура надеялась, что сегодня доктор Коровкин не откажется сопровождать ее на праздник в Воздухоплавательном парке – ей хотелось посмотреть на полет воздушного шара «Генерал Банковский».

Правда, прервала свой летний отдых она по другой причине – ее ждали в частном детективном бюро «Господин Икс», в ее бюро! Полтора месяца назад она получила из рук Вдовствующей Императрицы Марии Федоровны, чья жизнь была спасена благодаря вмешательству проницательной Муры, патент, дающий ей право заниматься частным сыском. Почти месяц потребовался, чтобы убедить отца разрешить дочери завести собственное дело. Полмесяца ушли на организационные хлопоты: наем помещения, поиск солидного помощника, под прикрытием которого она могла бы работать, – разве доверил бы клиент свои тайны, с которыми не решается обращаться в полицию, девятнадцатилетней барышне с веснушками на носу? Наконец неделю назад она подала в «Петербургскую газету» объявление, что в Пустом переулке Петербургской стороны, у Тучкова моста открыто частное детективное бюро «Господин Икс». Название не только предполагало мужчину-руководителя, но и как бы намекало на исключительную конфиденциальность, на то, что имена и дела клиентов разглашаться не будут ни в коем случае. И вот вчера от помощника пришло послание: в бюро явился первый клиент! Точнее, клиентка. И поручение простое – найти пропавшего кота.

Старшая сестра Брунгильда со сдержанным неодобрением отнеслась к тому, что Муре придется обследовать дворы и помойки. Елизавета Викентьевна смотрела на младшую дочь с сочувствием: она догадывалась, что ее девочка мечтала совсем не о таком первом деле в своей частной практике, но в глубине души благодарила судьбу: дело, кажется, неопасное...

Мура скинула платок, отошла от зеркала и позвонила доктору Коровкину – Клим Кириллович обрадовался, услышав знакомый голосок. Он с видимой охотой согласился сопровождать ее в Воздухоплавательный парк.

Мура не стала говорить давнему другу семьи, зачем она приехала в город – ей было неловко. Не хватало насмешек доктора Коровкина! Вчера помощник поспешил успокоить свою юную хозяйку, заверив, что всю ночь и все утро самолично будет заниматься поисками беглого кота Василия, и Мура надеялась, что после подъема воздушного шара «Генерал Банковский» она заедет в контору, где ее встретит милейший Софрон Ильич и поздравит с успешным завершением дела. Такими пустяками и следует заниматься помощнику! А никак не ей, сумевшей раскрыть и предотвратить чудовищное преступление, значение которого сумели оценить венценосцы. Смущал ее огромный задаток, внесенный клиенткой, – двести пятьдесят рублей, на такую сумму некоторые из ее бестужевок-сокурсниц могли бы прожить год...

Мура решала сложную задачу: следовало нарядиться так искусно, чтобы в ее облике деловитость и строгость сочетались с ощущением праздничности, чтобы она одинаково хорошо смотрелась и в Воздухоплавательном парке, и в собственной конторе. Она остановилась на полотняном костюме с мережками, легкая соломенная шляпа со скромной гирляндой искусственных фиалок и отделанный кружевами зонтик завершили ее туалет. К приезду доктора Коровкина она была полностью готова.

Спускаясь по прохладной лестнице опустевшего дома и усаживаясь на разогретое ярким солнцем сиденье коляски, Мура искоса поглядывала на доктора – Клим Кириллович смотрел на нее ласково, на его губах играла непроизвольная улыбка. По дороге она беззаботно и весело рассказывала о новых дачных знакомых, премилых молодых людях и симпатичных барышнях, которых не было в прошлом сезоне. Не забыла упомянуть о беспокойстве тетушки Полины – конечно, кухарка Фекла не оставит ее дорогого Климушку без обеда и ужина, но кроме пищи нужен и свежий воздух.

На подъезде к Воздухоплавательному парку Мура увидела округлые очертания огромного, окутанного сетью серебристого шара. Он, удерживаемый красными и черно-бело-красными веревками и канатами, лениво покачивался в безоблачном голубом небе, готовый сорваться и воспарить ввысь. Поглазеть на подъем смельчака собралось изрядное количество народу. Площадка, где шла таинственная суета, была оцеплена молодцеватыми городовыми в белых летних кителях, из-за их спин публика видела внушительную корзину, воздухоплавателя, одетого в кожаную куртку и кожаный шлем, его помощников, переносивших увесистые зеленые мешки. Мешки с балластом были помечены белыми крестами.

Мура и доктор Коровкин старались продвинуться поближе к шару. Мура жалела, что не прихватила с собой фотоаппарат, подаренный ей на день рождения сестрой.

– Мария Николаевна! Доктор Коровкин! Идите к нам, отсюда лучше видно!

Мура и Клим Кириллович с изумлением смотрели на пробирающегося к ним расфранченного молодого человека: хорошо сшитый пиджак из альпака, синего легкого шелка белоснежная рубашка, завязанный широким узлом галстук в синюю крапинку, канотье из бежевой соломки на льняных, тщательно уложенных волосах. Они едва угадали в этом франте забавного знакомца по дачной жизни – Петю Родосского. Ныне в нем невозможно было узнать юнца, недавно подрабатывавшего репетиторством и не расстававшегося с потрепанной студенческой тужуркой.

Молодой щеголь бесцеремонно, по-дружески, подхватил их под локотки и повлек в только ему известном направлении. Он не обращал внимания на негодующие реплики окружающих, нещадно толкал и теснил публику, от него нестерпимо пахло одеколоном «Букет Наполеона».

– Знакомьтесь – мои друзья, достойнейшие люди. – Петя наконец остановился. – Дарья Анисимовна, звезда «Аквариума». Натура звериная.

Он кивнул на невысокую, худощавую, вызывающе ярко разряженную девицу. Та пронзительно захохотала и затрясла маленькой головкой – из-под ее шляпы с немыслимо широкими полями, украшенными огромными аляповатыми маками, поблескивали черные кудельки.

– Врет, шалун, да я прощаю ему аррогантный тон! Если сейчас же подаст мне шампанского!

– Подам, подам, – расцвел Петя. – Всенепременно.

Он обернулся к Муре и уловил направление ее настороженного взгляда.

– А это, дорогая Мария Николаевна, – лучшие мои друзья, поклонники велоспорта и меценаты. Господин Оттон, Густав Генрихович – служащий банка Вавельберга.

Высокий, стройный шатен в элегантном костюме, с гвоздичкой в петлице бледно-сизого пиджака, приветливо поклонился новым знакомым. Его симпатичное лицо не портил даже несколько мясистый нос и близко поставленные глаза, маленькие ушки аккуратно лепились к продолговатому черепу. «Неужели и такие достойные люди прожигают жизнь на велотреке, посещают обитель разврата „Аквариум“», – мельком подумала Мура.

– Не смущайтесь, Мария Николаевна, люди приличные, из хорошего общества. – Только тут Мура заметила, что Петя под хмельком. – Миша, Михаил Александрович Фрахтенберг, – инженер путей сообщения, как изволите видеть по форме.

Высокий блондин оправил приличный зеленый сюртук с серебряным шитьем из дубовых и лавровых листиков на воротнике и обшлагах и поклонился, сохраняя мрачное выражение лица.

– А этот прожигатель жизни по вашей части, Мария Николаевна, – сотрудник Эрмитажа, хранитель древностей, обломок старинного рода Платон Симеонович Глинский.

– Счастлив знакомству, – сквозь широкую улыбку заявил внушительный обломок и приподнял шляпу, обнажив на затылке круглую плешь.

– А этот злодей, – продолжал тараторить Петя, – преданный отцовскому проклятию гостинодворец, сын купеческий Степан Студенцов.

Из-за своей спины Петя выдернул за рукав щуплого коротышку с пышными пшеничными волосами, удивительно пропорционально сложенного. Он был одет во фрак, на груди его топорщилось несвежее жабо. В руках он держал деревянный футляр размером с портсигар, крышку которого украшал резной, покрытый позолотой крест.

– Прошу прощения, уважаемые господа, – запел, жеманно растягивая накрашенные губы, смазливый гостинодворец, – папаня мой гневается, как будто и сам молод не был. Но сердцем он отходчив, да и молюсь я, чтоб простил он меня.

– Как же, молишься, с Петькой за карточным столом! – взвизгнула Дарья Анисимовна, кидая алчные взгляды на доктора Коровкина, потерявшего дар речи.

– Брось, Даша, – попытался угомонить подругу Петя. – Степан человек солидный, готов российский спорт поддержать.

– Только ради тебя, Петюня, – надула пунцовые губки Дарья Анисимовна. – Сердита я, обещал мне Степка настоящие бриллианты подарить, да все жмется.

– А впрочем, щастья все дары, суть тож воздушные шары, – лениво процедил железнодорожный инженер.

Тонкие бледные губы его презрительно кривились. Глаза с бледно-серой, почти бесцветной радужной оболочкой, окруженной черным ободком, холодно смотрели на гримасничающую певичку.

– Тише, – поднялся на цыпочки Степан Студенцов, – тише, батюшка вышел воздушный шар освящать.

Пестрое сборище устремило взоры на площадку, где появился священник с двумя служками. Издали было видно, как высокий старец в нарядном облачении с массивным наперсным крестом благословил смельчака, готового подняться на аппарате в небеса, затем пошел вокруг опасного сооружения, размахивая кадилом и крестя канаты и плетеные стены корзины.

– Пустите меня, пустите, хочу дар преподнести батюшке от нашей честной компании да благословение святое получить, – бормотал купеческий сын, протискиваясь к городовым

Мура видела, как он умильно заглядывал в лицо осанистому стражу порядка, едва доставая головой до сверкающей бляхи на могучей груди.

– Сейчас этому солдафону ассигнацию сунет, – зашептал рядом с Мурой бывший студент, а теперь известный велогонщик Родосский. – Насобачился, бестия, таковым манером пролезать везде

Мура испытывала странное чувство. Казалось, она попала в заколдованное царство, где милый мальчик Петя Родосский, считавший каждую копейку и страдающий от бедности и стеснительности, вдруг превратился в развязного нахала, прельстившегося легкими деньгами и «этими дамами». Как он мог променять достойную жизнь и будущую карьеру на службу в конюшне велосипедной фирмы? Она покосилась на доктора Коровкина.

– Кошмар, – шепнул ей на ухо Клим Кириллович, также пораженный перевоплощением бывшего студента, увлеченного когда-то техникой и механизмами.

Мура покраснела и взглянула на звезду «Аквариума» – неприятная девица! Практика частного сыска заставит, видимо, общаться и с более гнусными персонажами петербургской жизни. Ей стало грустно.

Улучив минуту, доктор вновь наклонился к Муре:

– Не отправиться ли нам восвояси?

– Пробрался-таки, стервец, к батюшке! – Петя неожиданно закричал и захлопал в ладоши, его спутники сделали то же самое.

– Простите, Петя, – выговорила через силу, стараясь не выказать неприязни, Мура, – у меня разболелась голова, придется уехать. Надеюсь, еще свидимся.

Она дернула соболиной бровкой и резко повернулась. Доктор Коровкин поспешил вперед – проложить ей путь через толпу.

Они разыскали дожидавшегося их извозчика. Из коляски Мура бросила грустный взгляд в сторону вздымающегося огромного шара – поднялся ветерок, и шар нетерпеливо колебался, подрагивал, готовый пуститься в плавание по безбрежному небесному океану. Ни воздухоплавателя, ни священника, ни проклятого отцом гостинодворца отсюда не было видно.

Зато отсюда было великолепно видно, как внезапно на стартовой площадке взлетел высокий черный «фейерверк» и вспыхнуло пламя. Многоголосый крик ужаса пронесся над нарядной толпой. Воздушный шар «Генерал Банковский», издавая жуткий и нарастающий свист, медленно уменьшался в размере.

 

Глава 2

«У савана нет карманов», – бормотал молодой человек лет двадцати пяти, стремительно шагая по перрону Николаевского вокзала солнечным июньским утром.

Он только что вышел из поезда, но никто не поверил бы, что он провел более двух суток в тесном и душном купе – белый костюм, подчеркивая атлетическую стройность фигуры, казалось, минуту назад был тщательно отутюжен. Дамы с любопытством поглядывали на элегантного мрачного гостя – густые черные волосы, напоминающие львиную гриву, ниспадали к белому шелковому шарфу, светлая шляпа надвинута на лоб, узкое смуглое лицо, чувственный крупный рот, выпуклые оливковые глаза, – таинственной мощью и необычностью веяло от незнакомца, не замечавшего обращенных к нему взоров. В руке он нес светлой кожи портфель. Впрочем, этим его багаж не ограничивался, два внушительных чемодана вез на тележке носильщик в белом фартуке и фуражке с бляхой.

Экзотический гость направлялся к стоянке извозчиков. Погруженный в тягостные думы, он равнодушно скользнул глазами по Знаменской площади, рассеянно и поспешно перекрестился на золоченые кресты утопающей в зелени пятикупольной церкви и сел в коляску.

– Куда прикажете, ваше сиятельство?

– Все равно, – резко ответил пассажир. – Все равно все погибло.

– В «Гигиену» не желаете ли?

Извозчик насторожился: а вдруг представительному господину нечем расплатиться, не обокрали ли его в дороге?

– Вези куда хочешь. – Седок махнул рукой в белой перчатке и прикрыл глаза. – В саване нет карманов.

Больше вопросов кучер не задавал. Он поспешил доставить элегантного господина в гостиницу «Гигиена» в Дмитровский переулок. Когда подозрительный седок скрылся в дверях, извозчик проворно соскочил с козел и, подойдя к дородному швейцару, шепнул, что гость требует особого догляда.

А мрачный красавец решительно шагнул к стойке портье и потребовал отдельный номер.

– Могу предложить номерочек-«люкс», – Портье заискивающе улыбался, оглядывая будущего постояльца поверх очков, водруженных едва ли не на кончик курносого носа.

– Все равно, – человек в белом сдвинул великолепные черные брови, – лишь бы побыстрее. Мне некогда.

– Как прикажете вас записать?

– Эрос Ханопулос, коммерсант.

Новый постоялец бросил на стойку вынутый из внутреннего кармана пиджака паспорт.

– Надолго ли пожаловали в. столицу? – осторожно продолжил портье, прикидывая, не намекнуть ли гостю на необходимость регистрации в полиции.

– Завтра меня уже не будет. – Выпуклые золотисто-оливковые глаза с неизъяснимой скорбью устремились на докучливого служащего. – Где у вас ближайшее кладбище?

Гость достал внушительное портмоне из тюленьей кожи, оплатил счет. Щедрые чаевые достались не только портье, но и шустрому коридорному, схватившему чемоданы и устремившемуся в оплаченный «люкс».

– Извольте осмотреть номер, господин Ханопулос, – еще шире заулыбался портье.

– Не изволю. Мне нужно ближайшее кладбище.

В голосе новоприбывшего постояльца клокотала сдавленная ярость.

– Не извольте беспокоиться, – портье спешил исправить оплошность, – ближайшее кладбище... Э... У Лавры, здесь недалеко.

Господин Ханопулос резко повернулся к выходу. К удивлению еще не отъехавшего от гостиницы извозчика он вновь уселся в коляску и крикнул:

– К Лавре! На кладбище! Живее!

Охваченный страхом возница хлестнул лошадь и более не оборачивался. Господин Ханопулос, раздувая ноздри скульптурного, с горбинкой носа, смотрел в широченную, обтянутую синей тканью спину: паршивец на козлах исподтишка осенял себя крестным знамением.

Гость столицы перевел взор на свой белоснежный костюм – скользнул взглядом по мягкой белой ткани брюк, по полам пиджака, по небрежно откинувшимся кончикам белого шарфа.

Никогда, никогда более не придется ему надеть этот чудесный наряд! Его молодой и счастливой жизни осталось не более суток. Господин Ханопулос был уверен, что если к вечеру не умрет от горя, то покончит счеты с жизнью ночью. Разве может он, самый красивый мужчина, самый умный и неотразимый, жить дальше с памятью о позорной сцене, которая разыгралась в поезде Симферополь – Петербург?

Прикрыв веки, он заново переживал недавнюю трагедию: купе поезда, приличного вида попутчики, худая томная дама, сидящая рядом с ним, закинув ногу на ногу. Она курила длинную папироску в мундштуке, картинно поводя перед ним острым локтем, пускала клубы ядовитого дыма, исподлобья бросала страстные мутные взоры. А когда они остались вдвоем, положила костлявые пальцы на его колено...

Господин Ханопулос содрогнулся. Он ненавидел плоских, жилистых дам! Его солнечной греческой душе не удалось справиться с охватившим его омерзением. Он стряхнул гадкую хищную руку с белой фланели брюк.

Гнусная тварь захохотала, откинулась на спинку дивана и злобно прошептала:

– Так я и знала. Импотент.

Ни одна, ни одна женщина, будь то пастушка или аристократка, не могла укорить его в мужской слабости или бессилии. Только нежные вздохи, слезы умиления и благодарности, когда он, утомив лаской избранницу, размыкал объятия. Но он привык к нормальным женщинам, которым Бог дал все женские прелести в необходимом объеме: упругие круглые бедра, выпуклые животы, высокую грудь. Страшилище, рожденное для анатомического театра, нанесло смертельный удар его мужскому достоинству. Он потерял самоуважение, честь, лицо. Жаль, что он не задушил ее собственными руками, – в купе вернулись попутчики...

Господин Ханопулос резко качнулся вперед –коляска остановилась. Расплатившись с извозчиком, оскорбленный красавец вошел в калитку кладбищенских ворот.

Он утратил интерес к делу, ради которого прибыл в северную столицу! Денег в могилу не возьмешь. В его сознании промелькнул образ старого отца, тот собирался передать сыну бизнес, приносящий хорошую прибыль. Отец бы понял его!

Господин Ханопулос осматривался, вдыхая влажные ароматы сирени и бузины, клонящих ветви над мраморными и гранитными обелисками, над высоченными склепами, над чугунными и деревянными крестами. Он твердо решил, пока есть время, купить место для захоронения собственных останков.

Да, да, очень скоро, сегодня вечером или завтра утром он переселится из этого бренного мира, где водятся ядовитые злобные фурии, нападающие в вагонах на порядочных людей, – на небеса, на собственное уютное облачко. Он будет там среди небожителей, среди обворожительных пышнотелых богинь, благосклонных к героям. Он, Эрос Ханопулос, потомок кормчего Менелая, великого Канопа, чей прах покоится в Египте, вблизи Александрии, разве он не достоин любви олимпийских красавиц?

Господин Ханопулос перекрестился, вздохнул и застыл как вкопанный. Из-за массивного надгробия черного мрамора слышались женские рыдания. Он ступил на еле приметную тропку, сделал два шага и остановился.

На свежей, усыпанной цветами могиле лейтенанта Митрошкина, Матвея Федоровича, распласталась безутешная женщина в черном. Сердце господина Ханопулоса сжалось – из-под подола черного платья выглядывала пухленькая ножка в ботиночке, аппетитно вздымающееся округлое бедро перетекало в полную талию; хорошо развитый бюст, даже заключенный в жесткую ткань лифа, приковывал к себе взор...

Он кашлянул. Женщина вскрикнула и повернула к нему заплаканное, прикрытое короткой черной вуалью, личико. Да, юная вдовушка была не только недурна собой, она была чрезвычайно мила, пухлые румяные щечки, яркий кукольный ротик, маленький носик. Застигнутая врасплох, она поспешно стала подниматься с могилы – галантный господин в белом поспешил поддержать ее – и смущенно опустила глаза.

Господину Ханопулосу страстно захотелось утешить несчастную вдову, рост которой оказался немногим больше ее размеров в ширину.

Она поднесла пухлую ладошку в ажурной черной перчатке ко лбу, разомкнула губки и покачнулась. Еще немного – и несчастная потеряла бы сознание.

– Позвольте вас проводить, сударыня, – участливо предложил господин Ханопулос.

Вдова потупилась, взмахнула длинными ресницами и робко пролепетала:

– Простите, сударь, мою слабость... Сейчас пройдет... Мне так неловко...

–Сударыня, вам необходима помощь.

Господин Ханопулос подхватил вдовушку под локоток, она покорно приняла его услуги. За кладбищенскими воротами он усадил ее в коляску и, спросив адрес, велел извозчику трогать.

Господин Ханопулос смотрел на молодую, убитую горем женщину с глубоким состраданием. В цветущем возрасте лишиться супруга! Лишиться любви и ласки! Быть обреченной на одиночество на холодных пуховиках! И так из ночи в ночь! Его волнение нарастало.

Он представился, и дама грациозно протянула ему пухлую ручку:

– Госпожа Митрошкина, Павлина Аверьяновна.

О волшебное имя! Господин Ханопулос вновь ощущал себя сильным мужчиной, способным осчастливить любую женщину. Он не заметил, как коляска доставила их к скромному дому на Коломенской улице.

Он помог Павлине Аверьяновне сойти на тротуар и последовал за соблазнительной вдовой под арку. Та не возражала. Они вошли в опрятную парадную, поднялись по лестнице на второй этаж. Остановившись у дверей, вдовушка застенчиво зарделась.

– Благодарю вас, господин Ханопулос, – пропела она мелодичным голоском, опустив очи долу. Помявшись, нерешительно предложила: – Не соблаговолите ли зайти на чашечку чаю?

– О да! – страстно ответил коммерсант.

Хозяйка провела его в просторную, со вкусом обставленную комнату: в приятном полумраке – задернутые желтовато-коричневые шторы не пропускали солнечный свет, – гость разглядел уютную софу, пару кресел, салонные столики. Жардиньерка с букетом пышных роз и часы с медным маятником придавали гостиной респектабельный вид.

Хозяйка жестом предложила ему присесть и удалилась.

Гость недолго находился в одиночестве, однако время рассчитал правильно: до появления хозяйки он смог привести в порядок костюм, оправить узкие брючины, спрятать во внутренний карман пиджака объемное портмоне. Павлина Аверьяновна вернулась с подносиком, где соседствовали початая бутылка мадеры и две рюмочки, поставила его на столик у софы. Она успела переодеться в премиленький розовый халатик, пышные каштановые волосы рассыпались по округлым плечам. Вдовушка уселась рядом с гостем на софу и обратила к нему благодарный взор.

Господин Ханопулос протянул холеную руку к плечу несчастной красавицы, и та доверчиво прильнула к мускулистой груди. Рука господина Ханопулоса в приступе сострадания скользнула за полу халата, и через мгновение он ощутил теплую ладошку на своей талии.

– Погодите, – прерывисто шепнула красавица и, отстранившись, развязала кушачок халата, игриво обвила им атлетическую шею гостя и потянулась к его губам.

Прикрыв золотистые оливковые глаза, он ждал прикосновения нежных уст. Пухленькие ручки щекотали свежевыбритый подбородок.

Господин Ханопулос едва сдерживал охватившую его страсть...

Но внезапно розовый кушачок резко дернулся, крепко сдавив смуглую шею, господин Ханопулос закатил глаза и схватился обеими руками за горло. Неведомая сила повлекла его назад, лишая возможности вдохнуть спасительный глоток воздуха. Он захрипел, отчаянно попытался соскочить с предательской софы, но усилия его были напрасны. Свет померк в золотистых очах, атлетический организм с бессознательным упорством еще боролся за жизнь, стройные ноги содрогнулись в последних конвульсиях и, взлетев на спинку софы, застыли. Светлые летние туфли слетели на пол, и из сползших к щиколоткам белых брючин взору коварной вдовы явились сиреневые шелковые носки.

 

Глава 3

– Нет, Машенька, вам этого видеть не надо.

Доктор Коровкин был уверен, что от священника отца Онуфрия и от купеческого сына Степана Студенцова остались лишь исковерканные фрагменты тел, что пострадавшие есть и среди зрителей. Верный клятве Гиппократа, он спешил оказать помощь раненым, но перед тем, как броситься в гущу охваченной визгом и паникой толпы, обязан был отправить Муру домой.

Мария Николаевна Муромцева не возражала. Она отчаянно жалела и батюшку, отца Онуфрия, достойного, величавого, уважаемого иерея Мироновской церкви, и смазливого гуляку-гостинодворца, и мужественного воздухоплавателя, и всех-всех возможных жертв несчастного случая. Немного утешало, что где-то вдали, среди шляп, зонтиков, платочков, белых костюмов и светлых платьев, мелькали синий пиджак и вульгарная шляпка с огромными маками, – Петя Родосский и его подруга не пострадали.

Длинный путь до Петербургской стороны, к конторе частного детективного бюро «Господин Икс» давал возможность поразмышлять о превратностях судьбы, о хрупкости человеческой жизни. Лучше бы она отправилась в свое бюро с утра!.. Она чувствовала себя преотвратно и прикрывала глаза, чтобы не видеть нестерпимого сияния равнодушного солнца. Дело, которое ждало ее в конторе, казалось теперь особенно мелким и глупым. Но она обещала Софрону Ильичу Бричкину приехать.

Ей повезло с помощником. Этого замечательного, немного полноватого господина Мура встретила в «Обществе трудолюбия для образованных мужчин». Она заглянула туда по совету опытных подруг-курсисток: собираясь на дачу, хотела заказать подборку свежих газетных и журнальных вырезок по древнегреческой тематике. Софрон Ильич из-за открывшейся болезни сердца недавно покинул службу в артиллерии, родители его умерли, не оставив сыну средств к существованию, пенсия отставному поручику выплачивалась скромная, вот и подрабатывал он вырезками. Его-то и решилась пригласить Мария Николаевна Муромцева на работу в детективное бюро «Господин Икс». Человек интеллигентный, солидный, в возрасте – недавно ему сровнялось тридцать два года! Чем не сыщик? А Мура будет изображать его помощницу – то ли стенографистку, то ли писаря. Слушать, на ус мотать, а потом действовать. Не последнюю роль в решении пригласить господина Бричкина сыграло его отдаленное сходство с самой владелицей бюро: круглолицый, темноволосый, глаза живые, синие.

Коляска остановилась возле невзрачного трехэтажного дома. Мура с нежностью взглянула на скромную вывеску справа от проема арки: «"Господин Икс". Частный детектив. Вход со двора».

Софрон Ильич встретил хозяйку, стоя у стола, покрытого коленкором. За его спиной высился двустворчатый шкаф для бумаг – стекла его были затянуты бледно-зеленой тафтой, скрывавшей еще пустые полки. Помощник выглядел отлично: аккуратный пиджачный костюм-тройка, узкий, в мелкую крапинку темно-синий галстук пристегнут к запонке воротника рубашки, крахмальные манжеты на два-три сантиметра виднелись из-под рукава.

– Добрый день, господин Бричкин.

Мура сняла шляпку и уселась в кресло рядом со столом. После жаркой улицы прохлада просторного помещения радовала: окна первого этажа затеняли заросли акации.

– Не вижу беглого Василия. Неужели вы его уже вернули хозяйке?

– Добрый день, Мария Николаевна, – потупился Бричкин, – дело сложнее, чем я думал. Вынужден был взять из залога три рубля, собрал банду малолетних сорванцов и заставил их прочесать ближайшие подвалы, чердаки, крыши. Две дюжины котов приволокли, да все не тех.

– Котов приносили сюда? – Мура принюхалась: кошачьих запахов не ощущалось.

– До этого не дошло, Мария Николаевна, – вздохнул Бричкин.

– А как вы узнали, что коты не те? Вы носили их к госпоже Брюховец?

– Клиента понапрасну не тревожили. Есть описание особых примет: черный, пушистый, белые «носочки» и белый «галстучек».

– Что ж тут особого?

Мура обмахивалась шляпкой и рассеянно обводила взором пустые стены конторы: не повесить ли внушительные портреты? Императора Николая II? Петра Великого? Градоначальника Клейгельса?

– На Василии надет ошейник, серебряная цепочка с топазом. Ни у одного из пойманных котов не обнаружили.

– Серебряная цепочка? С топазом? – Мура приподняла левую бровь. – Зачем?

– Клиентка утверждает, – господин Бричкин решился присесть, – что топаз благотворно действует на живой организм, продлевает жизнь, ведет к долголетию. Да вот извольте сами убедиться, протокол вчерашней беседы.

Два листка бумаги являли собой чудо каллиграфии. Погрузившись в документ, Мура узнала, что Василий – потомок любимого кота Царя-Освободителя, его мать жила в апартаментах Зимнего дворца, котенком он был пожалован коллежскому советнику Брюховцу за особые заслуги. Родословная Василия восходит к священным кошкам фараона Хеопса; родоначальником российской династии был кот, привезенный для Петра Великого специально из Египта. Госпожа Брюховец склонялась к мысли, что кота похитили: любая из ее подруг или дам, проживающих по соседству. Жизнь Василия госпожа Брюховец оценивала в триста рублей золотом. Пораженная родословной кота, Мура подняла глаза на Софрона Ильича.

– Когда я служил в артиллерии, – начал смущенно Бричкин, – был у нас в полку один чудак, из южных краев. Он пережил в детстве страшное потрясение. В соседнем домишке жила ведьма, и когда настал ее час умирать, обернулась черной кошкой и вспрыгнула ему, спящему, на голову. Едва оторвал проклятую. Родители говорили, что это ему приснилось. Он же считал, что ведьмаческая душа хотела в него вселиться, искала старуха перед смертью, кому свою черную магию передать. В черных кошках есть что-то мистическое.

– Странные заявления... Особенно родословная... – осторожно заметила Мура, не жалующая мистику.

– Вы скоро убедитесь, Мария Николаевна, – наша клиентка дама добропорядочная. С минуту на минуту явится.

Мура вскочила и устремилась в смежную комнату, где она устроила склад вещей, необходимых для сыскной деятельности: кое-какая одежонка для нее и Софрона Ильича, накладки, парики, коробка с театральным гримом, корзины, мешки, бинокль, набор луп, веревки, свечи, спички, фонарь... Мура накинула поверх светлого платья темный жакет с крупными пуговицами, водрузила на нос круглые очки в стальной оправе. Зеркало на стене подтвердило, что выглядит она, как и полагается исполнительной серьезной служащей. Мура повертелась, осмотрела себя в разных ракурсах, постаралась придать лицу унылое выражение.

Когда она вышла из своего убежища, на стуле перед Софроном Ильичом сидела дородная, лет пятидесяти, дама, туго затянутая в палевое шелковое платье: неприступная башня в кружевах, бантах и оборках, распространявшая удушливый аромат тубероз. Темные волосы пышным валиком лежали над невысоким лбом, над маленькими бескровными ушками. Огромная шляпа сидела на темени так уверенно, будто родилась вместе с хозяйкой. Немного отвислые щеки дамы, испещренные красными прожилками кровеносных сосудов, дрожали, она закусила верхнюю губу и вынимала платок из-за обшлага рукава.

Мура шмыгнула мимо и пристроилась за столиком так, чтобы хорошо видеть господина Бричкина и клиентку.

– Дорогая мадам, – нависая над столом и с сочувствием глядя на даму, проникновенно говорил Бричкин. – Мы понимаем всю важность доверенного нам дела. Увы, первичное обследование окрестностей результата не принесло, трудились в поте лица всю ночь и утро, обследовали пядь за пядью крыши и чердаки, подвалы и помойки...

– Он умрет с голоду, – всхлипнула клиентка, – он ест только парную печенку, тушенные в сметане куриные крылышки и свежий творог. Муж не переживет, он человек в летах, у него слабое сердце, он и сейчас лежит в постели, тоскует.

– Я самолично посетил квартиры подозреваемых дам. Могу сказать со всей определенностью, на том участке, где вы проживаете, Василия нет. Не имел ли он склонности к дальним прогулкам? Не отлучился ли по амурным делам?

– Вы намекаете, что он прельстился какой-нибудь помоечной Муркой? – истерично взвизгнула дама.

Мария Николаевна вздрогнула и заерзала на стуле. Бричкин покосился на нее.

Голос женщины дрожал, но слезы исчезли. По всей видимости, дрожь была вызвана нарастающим негодованием.

– Мы предложили вам наивыгоднейшие условия! И имеем полное право рассчитывать на положительный результат.

– Совершенно согласен, дорогая госпожа Брюховец, совершенно согласен. – Бричкин, умильно улыбаясь, заторопился. – Все сделаем как нельзя лучше. Потерпите. Обещаю вам, вы не пожалеете.

Дама окинула его суровым взором:

– Что вы намерены предпринять?

– Возможно, Василий зашел на чужую территорию. Возможно, ему пришлось вступать в боевые действия с другими котами. Возможно, во время драки с его шеи слетела цепочка с топазом. ..

– Дальше?

– Цепочку наверняка найдут и сбудут ювелиру: она коротенькая, не для человека. Мы опросим ювелиров, выясним, кто принес находку. Узнаем место драки. И всех котов в носочках да с боевыми ранами принесем вам.

– В моем Василии около пуда! – негодующе возразила клиентка.

– Гм, да, – крякнул Бричкин. – Он мог одержать внушительную победу. Не опросить ли дворников, может, находили в своих владениях котов, скончавшихся от ран?

– Этот вариант я не исключаю, – с достоинством поощрила собеседника клиентка. – Но ювелиров и дворников недостаточно.

– Готов выполнить все ваши указания, госпожа Брюховец. – Софрон принял бравый вид.

– Направьте агентов в Физиологическую лабораторию к извергу Павлову. У вас барышня без дела сидит.

Мура перестала записывать и исподлобья взглянула на клиентку, направившую в ее сторону шелковый сложенный зонт чудовищной длины.

– Народ ныне циничный, без принципов. В голосе посетительницы зазвучали железные нотки. – Господин Павлов платит по тридцать сребреников за животных для своих опытов.

– Господин Павлов проводит эксперименты на собаках, – осторожно возразил Бричкин, – и я не уверен, что каждую собаку можно уравнивать с Сыном Божьим...

– Каждую собаку нельзя! – с горячностью воскликнула клиентка. – Но Василий такой нервный, такой чувствительный, такой ласковый. Он и спит только на белых шелках – в постели мужа. Подключить его к электродам – все равно, что человека!

– А как... а где же спит господин Брюховец? – Софрон Ильич приоткрыл рот от изумления.

– Я надеялась, что частный детектив умнее полицейской ищейки, – с достоинством произнесла дама.

– Немедленно отправляемся к господину Павлову.

Пристыженный Бричкин решительно встал. Мура поняла, что он желает избавиться от дамы.

– Нет, – с трудом поднялась и госпожа Брюховец, – к Павлову отправитесь вы. – Острие белого зонта обратилось в сторону Муры. – А ваша помощница должна поехать на Сенную.

– Но с какой целью?

– Чтобы не терять понапрасну время, – изрекла клиентка, оглаживая на крупных полных руках перчатки. – В столице полно сброду. Любой босяк мог задушить беднягу, а его чудесную шкурку продать на воротник какой-нибудь смазливой поденщице.

– Нет-нет, – запротестовал Бричкин, – я представить себе не могу такой драмы.

– А я могу, – жестко отрезала госпожа Брюховец. – И я плачу вам за работу хорошие деньги.

– Вы хотите, чтобы мы принесли вам все черные шкуры с Сенной? – залепетал Бричкин. – А топаз?

– Топаз что? Мелочь, ветошка.

 

Глава 4

Доктор Коровкин оставался на месте трагедии, пока не была оказана медицинская помощь последнему пострадавшему. Троих – двух рабочих и служку – отправили в Александровскую больницу в подоспевших санитарных каретах. Человек десять, из них две дамы, получили легкие ожоги и ссадины, и после перевязки их отослали по домам на извозчиках. Останки страстотерпца Онуфрия и несчастного юноши под присмотром полиции перевезли в морг.

Приличная публика, потрясенная драматическим исходом многообещающего увеселительного зрелища, давно разошлась, самых назойливых зевак прогнали хмурые городовые. В конце концов на взлетной площадке остались только служащие Воздухоплавательного парка и доктор Коровкин.

Техники военного ведомства, к которому относилось все связанное с воздухоплаванием, предполагали, что взрыв произошел из-за неисправности сосуда со светильным газом, из-за искры от кадила или отброшенной Студенцовым папиросы. Эту версию разделяли и городовые: ничего странного вокруг шара не происходило. Не соглашался с ними только мрачный воздухоплаватель, к счастью, мало пострадавший: в момент взрыва в прорезиненном плаще и дымчатых очках он стоял за мешками с балластом. Воздухоплаватель уверял, что перед взрывом отец Онуфрий открыл ларчик-портсигар, переданный ему каким-то зрителем, и требовал расследования. Контуженого воздухоплавателя безуспешно пытались успокоить.

Клим Кириллович, полный сочувствия к невысокому кряжистому человеку в порванной кожаной куртке, поколебавшись, предложил позвонить опытному следователю Вирхову и сослаться на него, доктора Коровкина. Назвал доктор и людей, с которыми прибыл гостинодворец на поле. Честная компания, завсегдатаи «Аквариума», давно скрылась с места происшествия.

При таком раскладе Клим Кириллович полагал, что вскоре и ему придется явиться на Литейный, в здание Окружного суда. Поездка на Карельский перешеек, на «Виллу Сирень», где его дожидалась не только заботливая тетушка, но и семейство Муромцевых, снова откладывалась.

Под ритмичное цоканье гнедой лошадки, в пролетке, увозившей его прочь от места трагедии, доктор Коровкин думал о Муре. Соответствует ли царский знак благодарности, патент на открытие частного бюро, способностям и призванию Муры? Доктор очень сомневался. Предотвращенное ею покушение на Вдовствующую Императрицу вовсе не говорило о дедуктивных способностях девушки, сыскного азарта в ней не было. Скорее всего, сыграла роль женская интуиция. Но разве интуиции достаточно, чтобы воображать себя Шерлоком Холмсом в юбке?

Он сомневался, что в бюро «Господин Икс» повалят клиенты с интересными и серьезными делами. Были в городе знаменитые частные детективы, например, Карл Альбертович Фрейберг, прозванный газетчиками королем петербургских сыщиков, он брал солидный гонорар. Бюро «Господин Икс», скорее всего, привлечет малосостоятельную публику, обеспокоенную мелкими житейскими делишками. Доктор усмехнулся – он представил себе Муру, крадущуюся по следам смазливой мещанки, заподозренной влюбленным приказчиком в неверности. Или, наоборот, Муру, следующую за слесарем, изменившим бедной мещаночке.

Воображаемая мещаночка имела вполне определенный облик. Третьего дня доктор ужинал в доме тайного советника Шебеко.

Внимание гостей и хозяев было сосредоточено на худощавом господине с тревожными глазами, с щегольской эспаньолкой, ровеснике доктора: переводчик и дипломат Константин Дмитриевич Набоков рассказывал о далекой островной Японии. И польщенный вниманием гостей, позабавил их рассказами о своем чудесном племяннике. Четырехлетний малыш испытывал непреодолимое влечение к краскам, бабочкам и белым носочкам. По мнению дипломата, эти пристрастия свидетельствовали о необычных, может быть, гениальных задатках ребенка.

Клим Кириллович, пораженный этой диагностикой, едва сумел переброситься незначительными фразами с милой внучкой Шебеко, Екатериной Борисовной Багреевой: девушку беспокоила невидимая над Петербургом комета Боррелли, предвещающая несчастья.

Возвращался доктор в призрачном сумеречном свете белой ночи. Десятки женщин, большей частью пьяных, в ярких нарядах, перебегали мостовые, с хохотом кружились, поднимая платья, курили и матерно бранились... Высокий, худой мужик с растрепанной бородой тащил в подворотню упирающуюся козу; круглолицая молодица наклонилась над объемной корзиной: из-под сползшей, прикрывающей корзину тряпицы рвался громадный котище; облезлый пес скользил вдоль фасадов, останавливаясь и задирая заднюю лапу у каждой водосточной трубы и приворотной тумбы.

На одном из перекрестков дорогу пролетке перегородило сборище разгулявшихся донжуанов и лаур. В компании выделялся крутолобый, похожий на гренадера, красавец с тонкими черными усиками, сбегающими по носо-губным складкам к раздвоенному подбородку, в лихо заломленном черном котелке, с тростью. На нем висли дамы из питейных заведений третьего разряда. Извозчик сбавил ход, боясь ненароком задавить кого-нибудь из гуляк, и доктор хорошо разглядел хмельную компанию. Видел он, как из подворотни к «гренадеру» бросилась закутанная в шаль девица и, упав ему в ноги, запричитала: «Сердце мое, пойдем отсюда...» Красавец отпихнул ее ногой, обнял смеющихся кабацких гулен и пошел прочь с приплясывающими дружками.

Женщина завыла, закрыв лицо руками, и повалилась набок.

Доктор крикнул извозчику остановиться и соскочил на землю. Он помог несчастной, оказавшейся на сносях, подняться, поинтересовался, нужна ли ей медицинская помощь. Женщина воззрилась на него отсутствующим взглядом. Обеими руками она непроизвольно вцепилась в его рукав.

– Я боюсь, – прошептала она, едва размыкая губы.

– Что у вас болит?

Клим Кириллович старался понять по дыханию несчастной, пьяна ли она.

– Все... Я боюсь...

– Где вы живете?

– На Петербургской, у Николо-Труниловской церкви.

Потерпевшая расширенными от ужаса глазами уставилась на неожиданного доброжелателя.

Доктор Коровкин не мог бросить беззащитную беременную женщину одну ночью, помог ей подняться в коляску и отвез на Петербургскую сторону, хотя это и было в изрядном отдалении от его дома.

На Петербургской он высадил пассажирку у деревянного домишки с палисадником. У калитки женщина, поблагодарив его, тихонько простонала, что, кажется, она рожает.

Пришлось доктору Коровкину принимать роды. Они были легкими, и младенец появился на свет крепким и горластым. Роженица при свете приближающегося дня выглядела утомленно-умиротворенной, сонный лик ее напоминал рафаэлевскую мадонну...

Теперь с Воздухоплавательного поля Клим Кириллович направлялся к случайной пациентке, Ульяне Сохаткиной. Он раздумывал, не поместить ли заблудшую женщину в одно из учреждений Императрицы Марии Федоровны? Не предложить ли ей вспомоществование – сцелью обучения какому-нибудь ремеслу и налаживанию нормальной жизни?

Петербургская сторона всегда казалась доктору Коровкину лишенной столичного лоска: обширные сады, старинные усадьбы, дачи, одноэтажные и двухэтажные деревянные домишки с мезонинами, прячущиеся за высокими заборами или изгородями из акации и боярышника, немногочисленные еще каменные здания. Впрочем, еще до открытия Троицкого моста, покосившиеся домики безжалостно сносят, вырубают сады и палисадники – на их месте собираются строить новомодные громады из гранита и кирпича, с неумеренным использованием стекла и металла. Через год-два сонная, буколическая окраина окончательно исчезнет.

Возле знакомого забора он отпустил извозчика и открыл калитку. В тени резного козырька, нависающего над крыльцом, сидел сам хозяин дома, мещанин Фрол Сохаткин, сухопарый, с впалыми щеками, черной с проседью бороденкой.

– Милости просим нашего спасителя. – Он приподнялся со щербатой ступеньки.

– Мир вашему дому. Здорова ли Ульяна Фроловна?

– Что ей, кошке драной, сделается, – махнул рукой хозяин. – Встала и пошла, как с гуся вода.

– Как пошла? Куда?

Сохаткин злобно сплюнул.

– Знамо куда, по мужикам. Мать ее слаба по этой части была – кочергой от блуда отваживал, и дочки в нее. Старшая вовсе отбилась, шлындает по вокзальным чайным да пакгаузам. И младшая туда же...

– А ребенок? Ребенок как же? – расстроился доктор.

– Ребенка в приют отнес, от греха подальше, Божья помощь надежнее. – Фрол Сохаткин переступил с ноги на ногу. – В дом изволите зайти?

– Да нет, зачем же?

– Бедны мы, – повинился Фрол, – куда нам ребенка подымать? И девок-то не пристроить. И не уроды. К Ульянке-то и слесарь Пашка Шурыгин сватался, и плотник Сенька Осипов, дельный парнишка, на Каменноостровском дома строит, в артель взяли. Золотые руки. Всех Васька отвадил, кот этакий, обрюхатил девку и бросил.

– Как же не уследили вы за дочерью? – не удержался от укора доктор.

– Рази что на привязи не держал, – возразил Фрол, – да Васька сквозь стены пройдет.

Доктор достал портмоне и вынул ассигнацию. Фрол Сохаткин угрюмо молчал.

– Деньги эти вы по своему усмотрению употребите. Вижу, вы человек достойный. Дочери скажите, что Василий ей не нужен. Если захочет сойти со скользкой дорожки, я помогу.

– Вы? – В голосе хозяина звучало подозрение.

– Не в том смысле, в котором вы подумали, – смутился доктор.

– А в каком?

– Воспитанием и образованием Ульяны займется Ведомство Марии Федоровны, и это ничего не будет стоить ни вам, ни вашей дочери.

– Я скажу ей, – мрачно вздохнул Сохаткин, весь вид его свидетельствовал, что он не верит ни единому слову посетителя.

Доктор Коровкин вышел за калитку, миновал красного кирпича церковь с трехъярусной колокольней и по узенькому, недавно замощенному пудогоскими плитками тротуару направился к Каменноостровскому. Кружевная тень от молоденьких рябин причудливыми узорами лежала на сероватых квадратах.

Поплутав по Посадским, он свернул на Каменноостровский, к лидвалевскому новострою, и замер. По проезжей части проспекта шествовали... слоны. Они неспешно переставляли толстенные ноги, покачивали головами, поводили хоботами. Их сопровождали конные наряды полиции, на тротуарах толпились зеваки.

Черноволосая дама с блеклыми губами пояснила, что слонов ведут от Николаевского вокзала в увеселительный сад на Новодеревенской набережной.

Пожалуй, только один человек оставался равнодушным к экзотическому зрелищу: русоголовый плотник в картузе, стоя в проеме высоченного окна, устанавливал внутреннюю раму на третьем этаже. Напрасно собратья-артельщики призывали Сеньку Осипова полюбоваться заморским чудом. На подоконнике рядом с мастеровым замер черный котище – вытянув шею, он таращился на слоновье движение внизу: спина его выгнулась крутой дугой, шерсть встала дыбом, хвост распушился.

Замыкающий шествие слон двигался лениво и размеренно, будто спал на ходу. Погонщик в чалме, покачиваясь под легким балдахином, управлял своим живым кораблем с помощью длинной бамбуковой палки, которая, казалось, лишь щекотала толстокожую махину. Но и эта щекотка, видимо, досаждала гиганту – неожиданно слон резко взмахнул головой, вскинул хобот и затрубил.

Трубный глас индийского гостя, направленный к лидвалевскому строению, рассмешил зевак. Тем более что в ответ ему раздался дикий кошачий вопль, – и в мгновение ока ополоумевший кот метнулся в ноги плотнику.

Жуткий крик, треск дощатого настила и глухой удар – таковым был незримый финал забавной сценки, которая, как подумал доктор, привела к гибели плотника и кота.

 

Глава 5

В середине дня Карл Иванович Вирхов принял в своем кабинете на Литейном подтянутого, кряжистого человека. Сославшись на рекомендацию доктора Коровкина, воздухоплаватель Лейкин рассказал опытному следователю о своих подозрениях.

Посетитель напирал на то, что взрыв произошел сразу же, как только ящичек-портсигар, переданный щуплым юнцом, оказался у отца Онуфрия. Воздухоплаватель не отрицал, что рядом стояли сосуды со светильным газом, могла иметь место и утечка. Штабс-капитану не понравился взгляд покойного – остекленевший, как у самоубийцы. Или у сумасшедшего. Штабс-капитан Лейкин исключал, что истинной целью покушения был он. Не скрыл и точку зрения военных следователей, искавших техническую неисправность. Не тревожа, по просьбе Лейкина, военное ведомство, Вирхов счел возможным допросить друзей погибшего. Имена незнакомых Лейкину людей были записаны им со слов доктора. Теперь этот бесценный перечень лежал перед следователем.

Он послал своего помощника, молоденького претендента на судебные должности Павла Мироновича Тернова на розыск подозрительных завсегдатаев «Аквариума», а сам отправился в Судебную палату.

Вернулся к себе в кабинет к вечеру. Около двери с табличкой «Судебный следователь участка №2» томились три молодых человека, беспокойно пялясь на проносившихся по просторному коридору курьеров в форменной одежде, на разномастного вида публику, восседавшую на скамьях. Все трое были в изрядном подпитии.

В кабинете письмоводитель Поликарп Христофорович сообщил своему начальнику, что Петр Родосский, Михаил Фрахтенберг и Густав Оттон обнаружены в «Аквариуме».

Вирхов попросил пригласить первым знаменитого велосипедиста: звезда велодромов заметно нервничал, но, главное, по возрасту господин Родосский был ближе всех к погибшему купчику, не исключалось, что между ними сложились дружеские отношения. Велосипедист казался и менее пьяным, чем его старшие товарищи.

– Рассказывайте, господин Родосский, – начал Вирхов, когда молодой человек угнездился на казенном стуле для посетителей. – Что вам известно о происшествии, имевшем место сегодня в Воздухоплавательном парке при подъеме воздушного шара «Генерал Ванновский»?

– Ничего, – вздохнул Петя. – Степана жалко. Он был кроткого нрава. Не обижался, когда мы над ним подтрунивали.

Лицо преуспевающего велосипедиста, несмотря на неумеренные возлияния, сохраняло бело-розовый, по-девичьи нежный цвет, серые глаза под светлыми ресницами смотрели доверчиво, золотистые усики оттеняли яркость припухлых, как у ребенка, губ. Нога в светлом замшевом ботинке, выпроставшись из-под задранной белой брючины, предательски дрожала.

– Кто был инициатором поездки в парк?

– Кто? – Петя задумался. – Кажется, Дашка, то есть Дарья Прынникова. Ей очень хотелось посмотреть. А может быть, ее кто-нибудь подбил, Платоша, например. То есть господин Глинский. Он служит в Эрмитаже.

– А он интересуется воздухоплаванием?

– Вряд ли, просто любит всякие диковинки. Но я могу и ошибаться. Одно скажу точно – я не хотел ехать на праздник, мне хватает впечатлений на велодроме.

– Читал, читал в газетах о ваших спортивных подвигах, господин Родосский. –Вирхов испытующе смотрел на велосипедиста. – Вы где-нибудь учитесь, служите?

Петя покраснел:

– Пришлось оставить третий курс Технологического института. Из-за отсутствия необходимых средств. Посвятил себя спорту.

– Так-так, – побарабанил пальцами по столешнице Вирхов. – На легкие деньги позарились?

– Но это временно, пока не накоплю средств на продолжение учения, – неуверенно сказал Петя. – О моих способностях поощрительно отзывались такие уважаемые люди, как профессор Муромцев.

– Да? – поднял плоские белесые брови Вирхов.

– Можете справиться у его дочери, Марии Николаевны. Она, кстати, тоже посетила воздухоплавательный праздник...

– Справлюсь, справлюсь, голубчик, не сомневайтесь.

Вирхов вытер со лба пот – лето в Петербурге выдалось жарким, духота утомляла.

– А что за деревянный футляр был в руках господина Студенцова?

– Ума не приложу. – Петя сцепил пальцы обеих рук. –До сих пор дрожь ужаса не могу унять, простите. Он с этим футляром все утро таскался, и в экипаже вместе с нами ехал. Так это была бомба?

– Как вы думаете, господин Родосский, – вы же хорошо знали господина Студенцова! – его не преследовало желание покончить жизнь самоубийством?

– Степан никогда не взял бы грех на душу.

– У него были враги?

– Если и были, таких не знаю. Его любили...

– А у него могли быть мотивы для убийства батюшки?

Вирхов обратился к своему любимому методу допроса: «буря и натиск» – он состоял в том, чтобы как можно увереннее нагнетать в уме допрашиваемого самые умопомрачительные, самые невероятные версии и мотивы, да так, чтобы тот не выдержал напряжения, сорвался и сам выдал себя. Сейчас Вирхов надеялся извлечь из велогонщика мало-мальски полезную информацию.

Округлое лицо спортивной звезды вытянулось, в глазах появилось неподдельное удивление:

– Да что вы! Я никогда не слышал, чтобы Степан неуважительно отзывался о духовном сословии. Он набожный был, до глупости.

– Как это? – Вирхов нахмурился.

– Простите, если неловко выразился. Но мы над ним частенько потешались: он на каждый купол истово крестился, Священное Писание цитировал в неподходящих ситуациях. В «Аквариуме», например, когда шансонетку какую улещивал...

Вирхов успел навести справки о семье Степана Студенцова. Потомственные купцы Студенцовы издавна держали ковровую лавку в Гостином дворе, торговали честно, преуспевали. Отец погибшего, Кузьма Степанович Студенцов, – человек набожный, усердный прихожанин Спаса на Сенной, не пропускал ни одной праздничной службы. Если позволяли дела, выстаивал либо заутреню, либо вечерню, а нет, так заглядывал в гостинодворскую часовню Христа Спасителя. Единственного сына воспитывал в строгости, намеревался пустить по коммерческой линии. Но наследник надежд не оправдал: Коммерческое училище бросил, связался с дурной компанией, прожигал жизнь, не вылезал из «Аквариума», новодеревенских кабаков, крутился вокруг велодромов. К воздухоплаванию интереса не проявлял. Питал слабость к шансонеткам. Отец его проклял, второй год сына на порог дома не пускал.

– А в каких отношениях погибший был с Дарьей Прынниковой?

– Ее все зовут Дашка-Зверек. Шустрая, грызуна напоминает. Она всегда прибивается к тому, у кого есть деньги.

Юный губошлеп протрезвел, бело-розовое лицо приняло несчастное выражение.

–И к вам? – прямо спросил Вирхов.

– Мне от ее щедрот перепадает, если на велодроме фортуна улыбнется. Гонорары за победу ее привлекают.

– Так велики? – Вирхов не мог скрыть сомнения.

– В последнее время, как спонсором наших соревнований стал Американский Дом бриллиантов Тэт, жаловаться не приходится.

Вирхов пытался разложить в голове полученную информацию по полочкам.

– Вы мне не ответили, Дашка-Зверек оказывала знаки внимания господину Студенцову?

– Вела искусную игру, – усмехнулся Петя, – не гнала, но и не слишком приближала. Ждала, пока отец Степана смилостивится и вернет сына в права наследства. А наследство, судя по всему, недурное.

– Вы считаете, Дашка не была заинтересована в смерти вашего приятеля и отца Онуфрия? – Петя растерянно вытаращился. – А где она может быть? Ни дома, ни в «Аквариуме» разыскать ее не удалось, – продолжил Вирхов.

– Может быть, за город уехала? – неуверенно предположил Петя. – В Сестрорецк?

– Прошу вас, господин Родосский, незамедлительно нас оповестить о местонахождении мадемуазель Прынниковой, если таковое вам станет известно.

Вирхов поднялся и протянул руку неприятно пораженному велосипедисту: Петя так старался быть откровенным, так хотел помочь следствию – и получил в благодарность чопорное, ледяное прощание.

Карл Иванович, глядя ему в спину, думал, что родители этого молокососа давно не брали в руки розги, а напрасно! Способный парнишка, не вполне испорченный, еще может стать полезным членом общества. А вон до чего дошел без родительских строгости и надзора –путается с шансонетками, гоняется по велодрому как белка в колесе. И что? Так и будет гонять до седых волос?

Карл Иванович вышел из-за стола, несколько раз присел, наклонил туловище в стороны, помахал руками, согнутыми в локтях, сделал глубокий вдох. Да кончится ли когда-нибудь сегодняшний день?

Письмоводитель напомнил, что в приемной томятся еще два свидетеля, и получил указание – впустить обоих.

Господин Фрахтенберг и господин Оттон вошли в кабинет следователя притомленные, с виноватым видом. Первый был чрезмерно бледен, лицо второго покрывали красные нервические пятна.

– Прошу садиться.

Вирхов указал жестом на стулья, дождался, пока новые свидетели пообвыкнутся.

– Начнем с вас, господин Фрахтенберг. Что вам известно о сегодняшнем происшествии?

– Ничего, – отчетливо выговорил блондин в форменном мундире Министерства путей сообщения. – Прибыл на праздник с опозданием, вся компания была уже в парке.

– Почему вы опоздали?

– Служебные обязанности. – Фрахтенберг с трудом сдерживал икоту. Светлые, бесцветные глаза оставались спокойными, ни тени сомнения не появилось на худощавом лице. – Меня редко приглашают развлечься, знают, что я не располагаю временем.

– Мы и не ждали господина Фрахтенберга, – вступил банковский служащий, привлекательный шатен с настороженными темными глазами. – Он человек занятой.

– А кто предложил ехать в Воздухоплавательный парк?

Оттон, покосившись на Фрахтенберга, выдавил:

– Дарья просила.

– Какие отношения связывали вас с покойным Степаном Студенцовым? – Вирхов смотрел на Густава Оттона.

– Встречались в «Аквариуме», – с готовностью ответил тот. – Предполагал в нем будущего клиента банка Вавельберга.

– А вы?

Вирхов перевел взгляд на инженера, изо всех сил старавшегося сохранить прямую осанку.

– Меня этот пустой мальчишка не интересовал. Сами понимаете, мы из разных сфер.

Вирхов согласно кивнул.

– Что за футляр был у него в руках?

– Ума не приложу. С ним и явился, когда мы собрались ехать, – пожал плечами банковский служащий.

– Но откуда он взял этот футляр? – прервал свидетеля Вирхов. – Он говорил, зачем он ему, что там?

– Ни слова, – покачал головой господин Оттон. – Только за минуту перед трагедией и узнали, что собирается его в дар батюшке преподнести.

– А вы не интересовались? Вопросов не задавали? И если в футляре была бомба?

– Он всегда с собой дрянь какую-нибудь таскал, – с досадой ответствовал Густав Оттон, – мы привыкли. Футляр ничего особенного из себя не представлял. Деревянный ящик размером с портсигар. На крышке резной дурновкусный крест, облепленный золотом, – у меня мысль мелькнула, не кусочек ли святых мощей с собой таскает? С него станет.

– Зачем же вы о покойнике дурно говорите? – осадил Оттона Вирхов.

– Господин Оттон хотел сказать, что покойный готов был пойти на все, чтобы вернуть расположение своего отца. Степан хотел даже в Святую землю ехать паломником. – Бледные губы блондинистого инженера дрогнули.

–Нет, Степан не террорист, – задумчиво произнес Оттон. – Почему вы говорите о бомбе?

– Я думаю вслух, – посуровел Вирхов. – Вы правы, не мог ваш дружок отправить на тот свет себя и отца Онуфрия... – И так как свидетели подавленно молчали, Вирхов спросил: – Когда вы видели Степана Студенцова последний раз, если не считать сегодняшнего дня?

– Вчера, в «Аквариуме», – с готовностью ответил повеселевший Фрахтенберг.

– И я вчера, и тоже в «Аквариуме».

– Известно ли вам, где он провел ночь? – Мужчины переглянулись. – У Дашки?

– Видите ли, господин следователь, – красные пятна на лице смущенного банковского служащего стали ярче, – мадемуазель минувшей ночью, ну, в общем... Она пожелала остаться у меня.

– Вот как? – Вирхов с любопытством взглянул на лощеного собеседника, на красную гвоздичку в петлице пиджака. – А Степан?

– Может, в гостинице ночевал, – помог следствию трезвеющий инженер, – он бродил, как цыган, по друзьям и меблирашкам...

– Высказывал ли когда-нибудь Степан недозволенные взгляды?

– Что вы, господин следователь, – всплеснул руками Густав Отгон, – он был благонадежнейшим подданным.

– Ничего не понимаю, – нахмурился Вирхов. – Были ли у него враги? Мог ли кто-то желать его смерти?

– Сомневаюсь, – отверг эту мысль Оттон. – Скорее уж надо искать врагов отца Онуфрия. А что, если бомба была у самого попа?

– Думаете, священник покушался на воздухоплавателя? Это форменный бред, – замахал руками Вирхов.

– И тем не менее есть еще один вариант, если у Степана была бомба. Степан мог быть орудием в чьих-то руках, – предположил господин Фрахтенберг. – Впрочем, в купеческой психологии я не особенно разбираюсь. Допускаю, что он свихнулся на почве религиозного фанатизма.

Уставший от бессмысленного разговора Вирхов поблагодарил свидетелей, попросил подписать протоколы и отпустил их.

Карл Иванович взглянул на часы – время позднее, пора было дать отдых ногам и голове. Судя по всему, его помощнику Тернову не удалось разыскать господина Глинского, ибо в противном случае курьер уже давно бы сообщил о прибытии свидетеля.

Вирхов смотрел на светлое окно – конец июня, белые ночи в самом разгаре, самая благодатная, самая теплая пора. Хотя воздух и прогревается до удушливой жары, но запахи молодой листвы и цветущих деревьев еще не перебиваются невыносимым чадом раскаленного асфальта и камня.

Карл Иванович собрал бумаги, положил их в ящик письменного стола и запер на ключ. Он собирался покинуть свой кабинет, но дверь открылась, и на пороге появился Павел Миронович Тернов. Воротник его крахмальной сорочки был расстегнут, галстук сбился набок, обнажив тоненькую шею, растянутые в бессмысленной улыбке губы и мутные глаза без сомнения говорили, что юный юрист пьян в стельку. Пьяна до безобразия была и черноволосая девица в красном платье со шлейфом. Близко поставленные черные глазки, остренький носик, мелкие зубки в обрамлении накрашенного вызывающей помадой рта не оставляли сомнений – в кабинет пожаловала Дашка-Зверек. Она нагло обвивала худенькими ручонками талию начинающего юриста. Оба едва стояли на ногах, поддерживая друг друга и покачиваясь.

– Господин Вирхов, – тихо произнес заплетающимся языком Тернов, – я доставил свидетельницу. Важную.

– Ха-ха. – Дашка чмокнула Тернова в щеку. – Я и есть самая важная. Что говорить, Павлуша? Напомни?

– Про футляр, киска, – едва выговорил Тернов.

– Ну? Я жду. – Вирхов с трудом сдерживал глухую ярость.

Ноги Дашки подгибались, и Павел Миронович, хватая ее за талию, старался утвердить свою даму в вертикальном положении.

– Ну, говори, кто дал Степану футляр?

– Я же говорила тебе, зайчик, – игриво капризничала Дашка, вытягивая губки, – говорила.

– Ну повтори, киска, повтори. – Тернов из последних сил таращил сами собой закрывающиеся глаза.

– Ну этот... друг... наш общий... – пролепетала Дашка и, сделав неосторожное движение рукой, потеряла равновесие.

Более ничего важного Вирхов не услышал. Кандидат Тернов и важная свидетельница Дашка-Зверек свалились к ногам изумленного Карла Ивановича и мгновенно погрузились в пьяный сон.

 

Глава 6

Профессиональная совесть не позволила доктору Коровкину покинуть место происшествия, не оказав бедолаге-плотнику медицинской помощи, в которой тот нуждался.

Семен Осипов, крупный рябоватый парень, которого артельщики извлекли из-под обломков досок, лежал на деревянном помосте и стонал. Открытых переломов доктор не обнаружил, но ребра плотника порядком пострадали, не исключалось и сотрясение мозга. Отвергнутый воздыхатель посадской мадонны после оказания первой помощи был отправлен в больницу.

Отобедав в родной Адмиралтейской части в ресторане «Фортуна», у старого знакомца и пациента Порфирия Федулова, доктор Коровкин направился домой на Большую Вельможную. Он намеревался позвонить следователю Вирхову и на квартиру Муромцевых. Больше всего его интересовало, как обстоят дела у Марии Николаевны? Обращался ли к ней Карл Иванович Вирхов в связи с печальным событием в Воздухоплавательном? Навещала ли она свое сыскное бюро «Господин Икс»? Справляется ли с поручениями ее помощник? И наконец, собирается ли она завтра возвращаться на дачу? Они могли бы поехать вместе. Однако ответов на эти вопросы доктор не получил – трубку телефонного аппарата в квартире Муромцевых никто не снимал.

Клим Кириллович, облаченный в домашнюю бархатную куртку, возлежал на диване в прогретой солнцем коричнево-розовой гостиной и читал брошюру о музыкальной терапевтике: заботливая тетушка оставила ее на видном месте. Предложение англиканского пастора Максуэлла использовать лечебные свойства музыки поддерживал российский физиолог академик Тарханов. Особенно доктору нравилась идея устроить зал с оркестрионом в грандиозном здании акушерско-гинекологического института, возводимом на Васильевском острове. Он сразу же представил красавицу Брунгильду, старшую дочь профессора Муромцева, известную пианистку, играющую там Моцарта. Моцарт по телефонам поступает во все комнаты, где находятся роженицы.

Доктор улыбнулся, встал с дивана и снова телефонировал Муромцевым. Телефонная барышня ответила, что там к аппарату никто не подходит. Видимо, Мура еще не вернулась.

Часы в гостиной пробили десять. Клим Кириллович чувствовал, что с каждой минутой его охватывает все большее беспокойство. Кто-то другой, поселившийся в глубине его сознания, нашептывал, что с девушкой случилось несчастье. Мелькнули в памяти сцены пьяного разгула на ночных улицах, в воображении вспыхнули жуткие картины насилия, жертвой которых могла стать беззащитная бестужевская курсистка. Можно ли порядочной барышне заниматься сыском в российской столице? Это не на Бейкер-стрит – сидеть у камина, наслаждаясь решением интеллектуальных головоломок!

Доктор шагал из угла в угол и возражал внутреннему пессимисту. Хуже всего, что квартира, снятая под бюро, еще не телефонизирована! Нет ничего мучительнее, чем неизвестность.

К одиннадцати доктор поспешно переоделся, взял неизменный медицинский саквояж и через полчаса входил в контору «Господина Икса». Дверь ему открыл господин Бричкин – испуганное выражение округлого лица тут же сменилось на более спокойное, щеточка черных усов перестала дергаться.

– В чем дело? – спросил с порога доктор Коровкин. – Что случилось?

– Мы, мы... мы думали, что это опять госпожа Брюховец, – виновато пояснил Бричкин, запирая дверь за посетителем.

Войдя в приемную, доктор был несказанно удивлен. Мура сидела у стола, на котором валялась безобразная шкурка. Одета юная сыщица была странно – серая юбка в сборку, передник, как у прислуги, черный жакет, на ногах немыслимые опорки. Ее прекрасные темные волосы скрывал дешевенький платок с бахромой. В глазах девушки стояли слезы.

– Клим Кириллович!

Мура бросилась навстречу доктору и, оказавшись в его осторожных объятиях, зарыдала.

– Ну-ну, успокойтесь, дорогая Мария Николаевна, успокойтесь, сейчас я дам вам брому, – бормотал доктор, желая, но не решаясь погладить девушку по голове. – Что за маскарад?

– Я так несчастна! – всхлипывала Мура. – Я не могу ничего расследовать, у меня нет талантов, лучше я займусь историей.

Доктор бережно довел ее до стула, заботливо придвинутого Софроном Ильичом.

– Нет ли у вас чего-нибудь обеззараживающего? – спросил Бричкин, виновато оглядываясь на Муру. – Надо бы свою аптечку держать, да еще не успели этим озаботиться. А рану следует обработать, боюсь нагноения.

Доктор поставил на стол саквояж и полез в его разверстый зев.

– Ну-ка, ну-ка, рассказывайте, где и у кого рана?

– Видите ли, господин Коровкин... Пришлось мне сегодня отправиться во владения господина Павлова...

– Павлова? Какого? – Клим Кириллович извлек бромистый натр, перекись водорода, перевязочный материал.

– Физиолога нашего величайшего. Сразу скажу: допущен в святая святых не был. Хотел проникнуть на исследуемую территорию нелегальным образом. Перелезал через забор. Да отяжелел, доски меня уж не держат. Одна и обломилась. Гвоздем поранил голень. Вы позволите?

Бричкин взглянул на Муру, и когда та, приняв от доктора лекарство, смущенно отвернулась, задрал узкую полосатую брючину – бледную отечную ногу обезображивала рваная рана, края ее припухли.

– Сейчас обработаем. – Доктор покачал головой. – Рана весьма опасна. Лучше бы вам полежать денек-другой, не тревожить ткани.

Он покосился на отвернувшуюся Муру.

– Пока я занимаюсь антисептикой, хотелось бы услышать, чем так расстроена Мария Николаевна.

Всхлипывания за его спиной прекратились.

– Я... я... обследовала Сенной рынок.

– И потому вы так нарядились? – хмыкнул доктор.

– Да, это моя ошибка. В следующий раз надену мужской костюм.

– В следующий раз направьте туда лучше Софрона Ильича, – ворчливо предложил доктор, – ему костюм селянки тоже будет к лицу.

Мура шмыгнула носом.

– Обследование прошло удачно? – примиряюще спросил доктор, хлопоча над раной Бричкина.

– Боюсь, что нет. Теперь не знаю, что делать.

– Самое главное, чтобы сейчас не заявилась наша клиентка. – Бричкин поморщился.

– Эта самая госпожа Брюховец? – уточнил доктор.

– Нет, совсем другая, – откликнулась Мура.

Боковым зрением доктор видел, что она снимает намотанный на голову ужасный платок.

– Так у вас уже не один клиент? – притворно изумился он.

– Разумеется, от клиентов нет отбоя, – слишком уверенно и горделиво подтвердила Мура, – впрочем, это все конфиденциальные дела.

– Я так и думал, – поспешил ретироваться доктор.

– Пока вы тут возитесь, пойду переоденусь.

Мура скрылась за дверью в смежную комнату. Доктор закончил обработку раны, сложил принадлежности в саквояж и покосился на стол.

– А это что такое? – Он кивнул в сторону черного безобразного комочка.

– Это? – поджал губы Бричкин. – Конфискованная нами шкура. Шкура зайца.

Доктор недоверчиво воззрился на вещественное доказательство преступления. Но Бричкин поспешил выдвинуть ящик стола и брезгливо смахнул в него шкуру.

– Доктор Коровкин, вы ничего не видели и ничего не знаете, – заговорщицки прошептал он, – а то может пострадать репутация нашего бюро.

– Да-да, – рассеянно подтвердил доктор.

Из своего убежища появилась Мура – если б не заплаканные глаза, она была бы так же хороша, как и утром на празднике в Воздухоплавательном парке.

– Совсем другое дело, – улыбнулся одобрительно доктор и шутливо заверил: – Вашу работодательницу, Софрон Ильич, доставлю домой в полной сохранности.

– А я останусь на своем посту, – скромно потупился Бричкин.

Молодые люди выбрались на свежий воздух: в опустелом дворе дремали густые кусты акации. На Большом призрачными тенями скользили силуэты припозднившихся прохожих; пыль к вечеру улеглась, каменные стены зданий излучали накопленное за день тепло.

– Вас, Мария Николаевна, наверное, обыскался следователь Вирхов. Воздухоплаватель Лейкин собирался обратиться к нему. Лейкин не верит в несчастный случай. Думаю, и нас привлекут к дознанию.

– Но я по существу ничего не видела.

Неторопливое цоканье копыт за спиной заставило их обернуться – извозчик выискивал пассажиров. Клим Кириллович помог Муре подняться в пролетку, но назвать адрес не успел. Девушка тронула его за рукав:

– Если вы считаете, что дело важное, может, не дожидаясь приглашения, заедем на Литейный? Как вам кажется, Карл Иваныч еще на службе?

Изумлению доктора не было предела. Он собрался сказать, что визит можно отложить до утра, даже если Вирхов еще в своем кабинете, но Мура, неожиданно воодушевившись, крикнула извозчику:

– Эй, дружок, езжай на Литейный, к зданию Окружного суда! – Она повернула головку в светлой, игриво сдвинутой шляпке к опешившему спутнику: – Милый доктор, надеюсь, вы не против в романтическую пору белых ночей провести в обществе молодой девушки несколько лишних минут?

Доктор задохнулся от возмущения и почувствовал, что краснеет. Откуда вдруг этот игривый тон?

– Я лишь загляну к Карлу Иванычу на минутку, – продолжила кокетливо Мура, – чтобы он не думал, что я скрываюсь от правосудия. А вы тем временем подождете меня в экипаже.

Доктор смотрел на свою спутницу с нарастающим раздражением – дал же Бог профессору такую неугомонную дочь! Почему он обречен потворствовать ее капризам? Судя по всему, она еще надолго застрянет в Петербурге. Доктор с досадой думал, что ему неловко завтра утром отправиться на «Виллу Сирень» без Муры. Обитатели дачи не поймут, если он оставит девушку без поддержки. Тетушка Полина изведет его вздохами и многозначительными взглядами!..

Экипаж остановился у парадных дверей Окружного суда, и Мура легко спрыгнула на землю. Помахав Климу Кирилловичу рукой, обтянутой белой перчаткой, она скрылась внутри здания.

Карл Иванович Вирхов оказался на месте. Он сидел с расстегнутым воротником мундира, лицо его было багровым от гнева: он только что с помощью дежурного по коридору курьера дотащил до свободной камеры мертвецки пьяных кандидата Тернова и Дашку-Зверька. Хозяин кабинета в правой руке сжимал стакан с водой, а левой придерживал бешено колотящееся сердце.

– Извините за позднее вторжение, Карл Иваныч. – Мура, робея, застыла на пороге. – Я, кажется, не вовремя?

Вирхов, раздувая ноздри, уставился на явление в светлом костюме и в шляпке с фиалками.

– Надеюсь, вы не пьяны, фройляйн, – наконец буркнул он.

– Нет, Карл Иваныч. – Мура шагнула вперед. – Я считаю своим долгом помочь следствию.

– Это можно сделать и завтра утром, – нелюбезно ответил Вирхов. – А может быть, вам самой требуется помощь? – Осененный догадкой, Вирхов хлопнул себя ладонью по лбу. – Всегда готов служить.

– Я... я... только хотела спросить, – Мура сделала еще шаг, – не упоминался ли в ваших сводках большой черный кот?

– Что?!

Следователь приподнялся. Испугавшаяся Мура хотела было прошептать, что это все не важно, и быстро ретироваться. Но в эту минуту дверь кабинета с грохотом отворилась – задев Муру локтем, к вирховскому столу бросился неизвестный мужчина в белом костюме.

Вирхов отпрянул, быстро присел, как будто намеревался залезть под стол, – в нижнем ящике он хранил огнестрельное оружие.

Но, добежав до стола, незнакомец резко остановился и повернулся на сто восемьдесят градусов. Едва сдерживая прерывистое от долгого бега дыхание, он воззрился на поправлявшую шляпку барышню: синие глаза в черных ресницах, румяное личико, капризно изогнутые яркие губы, тонкий прямой носик, и чудные тугие округлости. Подвластный живому магнетизму визитер бесшумно двинулся к пленительному созданию. Мура, как зачарованная, смотрела на стройного незнакомца в белом: выразительный рот, готовый вот-вот разомкнуться, орлиный нос, черная волнистая шевелюра, разметавшаяся по лбу и плечам, выпуклые золотисто-оливковые, трагические глаза. Младшая дочь профессора Муромцева внезапно обнаружила, что чернокудрый красавец приблизился к ней вплотную. Она привстала на цыпочки, непроизвольно потянулась к нему. Как будто предчувствовала, что звучный голос подобно незримой тетиве, пошлет в глубины ее души остроотточенные стрелы – стрелы восторга и вожделения:

– Богиня! Благословенна земля, по которой ступают ноги твои, розоперстая Эос!

Смутившаяся Мура опустила глаза: он был само совершенство – с головы до ног. И это чудо – что не обут! Зато безупречные античные формы ступней с идеально соразмерными пальцами под тонким сиреневым шелком проступали превосходно! Смуглый Аполлон медленно преклонил колени перед Мурой. Еще минута – и она сама бросилась бы ему на грудь, если бы рядом не раздался громовой глас:

– Куда? Встать! Руки вверх!

 

Глава 7

Карл Иванович Вирхов успел-таки нажать кнопку электрического звонка, вызвать дежурного по коридору курьера и достать из нижнего ящика стола оружие.

Твердой рукой он направлял револьвер на коленопреклоненного визитера. Следователь не спускал с него глаз, но боковым зрением отметил, что девушка хоть и была напугана, но не до потери сознания, – может быть, уверенности ей придала и заспанная физиономия хлопающего глазами курьера, явившаяся в дверях.

– Встать! Руки вверх! – Вирхов, теряя самообладание, рявкнул еще раз, все его существо переполнилось страстным желанием прибить ворвавшегося в следственную камеру сумасшедшего.

Мужчина в белом подчинился. Взгляд его был устремлен на Марию Николаевну Муромцеву.

– Отойти к окну! – скомандовал Вирхов и кивнул курьеру, чтобы тот обыскал подозрительного субъекта.

Вирхов опустил руку с револьвером и обратился к Муре:

– Извините, Мария Николаевна, надеюсь, вы посетите меня утром. Сами видите – непредвиденные обстоятельства.

– Да-да, Карл Иваныч, – нерешительно согласилась девушка, – я пойду.

– В такой поздний час одной ехать по городу...

– Меня сопровождает доктор Коровкин, – без всякого выражения выговорила Мура.

– Тогда я спокоен, вы в безопасности. – Вирхов нетерпеливо переступил с ноги на ногу, дожидаясь, когда Мура удалится.

– Не уходите! – От зарешеченного окна, где стоял красавец с поднятыми руками, раздался умоляющий звучный голос. – Где я найду вас?

Вирхов злорадно усмехнулся:

– Кажется, вы ранили этого субъекта в самое сердце...

Мура глубоко вздохнула и направилась к двери.

Карл Иванович участливо посмотрел ей вслед и даже выглянул в коридор: убедиться, что младшая дочь профессора Муромцева благополучно добралась до лестницы... Вернувшись в кабинет, он почувствовал, что вновь начинает тихо сатанеть: от окна, где стоял сумасшедший в белом, доносились звуки, напоминающие клекот. Скупые мужские слезы?

Вирхов сел и сделал рукой знак – дежурный курьер подтолкнул посетителя поближе.

– Кто такой? – Вирхов насупил плоские белесые брови.

– Эрос Ханопулос, коммерсант...

Голос дрожал, выразительные глаза мерцали зеленовато-желтой влагой.

– Документы есть?

– Вот, пожалуйста, паспорт, билет на железную дорогу – я только сегодня прибыл в столицу! Чтобы найти свою богиню и тут же потерять!

– Почему нарушаете общественный порядок?

– Где я теперь ее найду? – Коммерсант вновь воздел руки к небесам.

– Почему без обуви?..

– Без обуви? – Незнакомец в недоумении опустил взор к своим сиреневым ступням. – Ах да... Господин следователь! Я пришел к вам за помощью, а вы встретили меня как преступника!

– Вы? За помощью? В одних носках? – Вирхов с видимым сомнением оглядывал незнакомца.

– Я хочу подать заявление! С просьбой о помощи и расследовании преступления!

– У вас украли ботинки? Вас разули?

– В столице орудует опасная шайка. Вот, вот – посмотрите!

Он расстегнул ворот рубашки и задрал подбородок.

– Что там? – спросил Вирхов у курьера, который стоял ближе к посетителю.

– Меня едва не задушили! – возопил незнакомец. – Там должен быть след от кушака!

– Выражайтесь яснее, господин Ханопулос, – прервал Вирхов. – Кому принадлежал кушак?

– Вдове лейтенанта Митрошкина!

– Где вы с ней познакомились? В поезде?

– Нет, господин следователь, нет! На кладбище!

Вирхов на всякий случай крепче сжал рукоять револьвера.

– На Никольском, кажется, у Лавры. Сегодня утром! Там эта преступная женщина и завлекла меня в свои сети! Я, как порядочный человек, помог бедняжке, она была едва жива от горя, не могла без посторонней помощи встать с могилы почившего супруга. Я сопровождал несчастную вдову...

– И сопровождали ее до самого будуара? – усмехнулся Вирхов.

– Откуда вы знаете? – изумился коммерсант.

– Оттуда, – отрезал Вирхов. – Очередная хипесница. Работает с напарником. Ограбили подчистую?

– Нет, господин следователь! Документы остались, немного денег. Взяли портмоне с деньгами, – смуглые щеки жертвы столичных преступников окрасились легким румянцем, –булавку для галстука с топазом, подарок отца. Да туфли унесли...

– Вам повезло. Могли и задушить, хотя на убийство воры и воровки, обкрадывающие мужчин, приводимых проститутками в специальную квартиру, решаются редко. А ботинки, туфли они специально снимают, чтобы обезоружить жертву, оттянуть преследование.

– Вот-вот... – подхватил коммерсант, обрадованный, что добился понимания. – И я... Очнулся, проверил карманы, заметался по квартире – да куда побежишь босиком? Ночи дожидался. Но какие в Петербурге ночи? Одно название. С отчаяния решился – выбрался, добрые люди подсказали, куда бежать, – одолел марафонскую дистанцию! Слава Богу, в роду нашем немало олимпийских чемпионов.

Расслабившийся было Вирхов вновь подобрался и пристально взглянул на собеседника:

– Вы грек?

– Да, господин следователь. Из почтенного рода Канопа, кормчего великого Менелая... Помните?

– Не помню. – В сознании следователя забрезжило что-то о Троянской войне. – Откуда вы приехали? Не из Греции, как я понимаю?

– Нет, господин следователь, уже несколько поколений нашего рода обитает на российских просторах. Отец мой, Орест Ханопулос, – известный крымский торговец, меценат, уважаемый человек. Я наследник его дела. Приехал в Петербург из Очакова по отцовскому поручению – дело сулит хорошую прибыль.

– В чем же ваше дело? – осведомился Вирхов.

Господин Ханопулос замялся:

– Коммерческая тайна, но ничего антигосударственного, ничего опасного для благополучия столицы и ее обитателей.

– Хорошо, – отступил Вирхов. – Так чего же вы хотите? Обувь какую-нибудь мы вам до утра найдем. Вы где остановились?

– В гостинице «Гигиена», – охотно ответил беспокойный грек. – Я хочу, чтобы вы поймали грабителей.

– Место происшествия запомнили?

– Запомнил! Могу указать! Здесь недалеко! Злодеи не должны уйти от возмездия! Я призываю на их головы гнев Фемиды! А если Фемида медлит, то мой покровитель Арес вложит меч в мою руку!

– Попрошу без самоуправства, господин Ханопулос, – осадил страстного грека Вирхов. – Самосуд в России вне закона.

– Но во мне вопиет память предков! Почему вы медлите? Почему не едете на место преступления? Там могут быть доказательства, следы!

– Предпочитаю ночью не врываться в частные жилища, – неуверенно сказал Вирхов.

– Но светло, как днем! – Грек простер руку к зарешеченному окну. – Нас в путь зовет розоперстая Эос!

По размеренным завываниям, в которых распознавался ненавистный со школярских лет гекзаметр, Карл Иванович догадался, что посетитель цитирует Гомера. Он прикидывал – что делать? Отпускать перевозбужденного грека опасно. Поколебавшись, Вирхов встал и, захватив с собой дежурного агента, отправился вместе с коммерсантом Эросом Ханопулосом на Коломенскую.

По пути он выяснил у жертвы преступления, как выглядела хипесница. Из описания следовало, что это небезызвестная Розочка. За ней многое числилось, но, к удивлению Вирхова, Розочка оставалась безнаказанной, все ей сходило с рук. Наверняка след известной в криминальных кругах красотки простыл, но гость столицы прав, какие-то свидетельства могли остаться.

Дом на Коломенской Вирхову был знаком. Он принадлежал злобной, не слишком разборчивой дамочке: за хорошие деньги она сдавала квартирки людям беспокойного нрава и сомнительной репутации. По долгу службы ему случалась наведываться туда.

Без всякого сожаления Вирхов забарабанил в дверь квартиры, где обитала домовладелица. Он даже позволял себе сыпать проклятиями, отводя душу после переживаний, выпавших на его долю в минувший день. Дверь открыла перепуганная горничная. После коротких объяснений, она побежала по коридору. Наконец недовольная, завернутая в капот цвета неспелой вишни, в чепчике на папильотках показалась в проеме дверей немолодая хозяйка. Увидев Вирхова, она поджала сухие тонкие губы.

– Кто снимает квартиру номер четырнадцать? – без предисловий начал Вирхов.

– Во второй парадной? На втором этаже? – хрипло уточнила дама.

– Она самая...

– В квартире проживает мадемуазель Райцына.

– Какая мадемуазель? – выкрикнул из-за плеча Вирхова грек. – Никакой Райцыной! Вдова лейтенанта Митрошкина!

– А я говорю, Райцына, – нагло возразила хозяйка.

– Полненькая такая, аппетитненькая, – растерянно уточнил грек.

– У вас лишь одно на уме, – отрезала хозяйка. – А в чем дело? Зачем я должна ее тревожить?

– Без разговоров, сударыня, ведите нас в четырнадцатую квартиру, – велел Вирхов. – А там мы сами разберемся.

Накинув на плечи цветастую шаль, домовладелица неспешно покинула свою крепость. У дверей указанной квартиры ее спесь слегка потускнела: входная дверь оказалась незапертой, хотя и прикрытой. Ступив на порог и не услышав никакого отклика на свой робкий, подобострастный зов, хозяйка растерялась.

– Узнаете свою Голгофу, господин Ханопулос? – спросил Вирхов.

– Да, да, видите софа, столик, поднос с опрокинутыми рюмками. Уверен, что в квартире можно найти и орудие преступления – розовый кушак.

Колючие глазки домовладелицы перебегали с одного мужчины на другого – не шутят ли?

– Вы утверждаете, что в квартире проживала мадемуазель Райцына? – Вирхов грозно навис над съежившейся домовладелицей. – Какой документ она предъявляла при съеме жилища?

Домовладелица медлила с ответом, изучая красивого брюнета в белом костюме, вид которого портили стоптанные сапоги.

– Видите ли, господин следователь, здесь дело тонкое, интимное, – ответила она охрипшим от волнения голосом, – не знаю, как вам и сказать?

– Так был документ или нет? – наседал Вирхов.

– Квартиру для мадемуазель Райцыной снимал ее высокородный благодетель.

– Кто? – не смутился Вирхов. – Говорите!

– Не смею-с, – поежилась дама, – опасаюсь немилости.

– Что за чертовщина? – В голосе Вирхова мешались раздражение и недоумение. – Идите ближе.

Дама неохотно приблизилась к следователю, приподнялась на цыпочки и шепнула Вирхову имя, заставившее его в ужасе отшатнуться.

 

Глава 8

На следующий день Мура, к своему удивлению, проснулась рано. Она не стала нежиться в постели, а быстро вскочила и устремилась в ванную комнату. Никакой усталости она не ощущала, бегло вспоминая вчерашние события, удивлялась: как же она, оказавшись в своей спальне едва ли не на рассвете, смогла так быстро заснуть? Ведь она хотела проанализировать, обдумать несуразную круговерть прошедшего дня!

Стоя перед большим зеркалом, Мура с недоумением рассматривала свое лицо, шею, руки, плечи, грудь. Она как-то по-иному, чем прежде, их ощущала. От одной мысли, что воображаемая мужская рука могла прикоснуться к ней в знак тайного любовного помысла, она чувствовала, как разбегались по телу волны необычного томления...

Мура прислушивалась к себе – что все это значило? Перед ее мысленным взором промелькнул великолепный безумец в сиреневых носках, ползавший у ее ног и называвший ее богиней, вызвав холодную усмешку. Не так пошло представляла она себе свою единственную и настоящую любовь. Значит, это не Он!

Холодный душ взбодрил Муру – она не собиралась предаваться бесплодным мечтам... Необходимо во что бы то ни стало разыскать проклятого кота госпожи Брюховец! Иначе она потеряет уважение в своих собственных глазах. А если котовладелица раструбит на весь город, что частное детективное бюро «Господин Икс» обмануло ее ожидания? Все предприятие погибнет! Императрице Марии Федоровне будет неприятно. Да и господин Фрейберг разочаруется.

Мура насухо обтерлась пушистым полотенцем; водные процедуры прибавили ей решимости. Ее пугала мысль, что, если дело о пропавшем Василии надолго задержит ее в городе, мама забеспокоится, пришлет кого-нибудь с дачи. А ей нравилось быть одной! Чувствовать себя совсем взрослой и самостоятельной! Правда, папа думает по-другому, но он далеко – на Урале...

Она выпила стакан чаю с миндальным печеньем. Взяла на кухне банку варенья и с наслаждением дважды погрузила ложку в засахаренную бархатно-розовую клубнику. Мама всегда запрещала есть варенье из банки!

Но запретный плод, но тайная страсть... Она отставила банку, положила ложку и провела ладонью от талии к бедру: вогнуто-выпуклая линия была волнующе красива, не она ли так очаровала незнакомца в белом?

Мура просмотрела газеты. Больше всего внимания газетчики уделяли открытию мощей новоявленного чудотворца Серафима, предстоящим торжествам в Саровской обители. Еще бы, все высшее духовенство съедется, сам Государь прибудет! Подробно описывался несчастный случай в Воздухоплавательном парке: среди зрителей крутилось немало репортеров с фотоаппаратами! Много добрых слов было сказано в адрес отца Онуфрия, ставшего жертвой несчастного случая, указывалось время ежедневных панихид в Мироновской церкви, в других соборах города. Мура перекрестилась и открыла страничку с объявлениями. Она полюбовалась кратким сообщением о сыскном бюро «Господин Икс», обещавшем своим клиентам раскрытие любого преступления и полную конфиденциальность, затем поискала сообщения о потерянных и найденных вещах. Растеряхи оставляли для бюро находок самые неожиданные вещи: сверток с зонтиком и шпагой, дамскую сумочку с четырьмя золотыми кольцами. О черных котах и топазах сообщений не было.

Рекламировались сиамские рубины – самые модные в этом сезоне, в поэтических тонах расписывались турмалины... Вот если б папа смог найти на Урале хотя бы один такой, небольшой. Но он интересуется плавиковым шпатом, криолитом и еще какими-то уральскими камнями, в которых содержится фтор. В конце июля в Берлине пройдет конгресс химиков – русские ученые хотят представить свои работы. Отец предсказывает, что Золотая медаль за величайшее открытие в области экспериментальной химии достанется французскому ученому Анри Муассану – он смог изолировать фтор, сумел превратить его в жидкость. Анри Муассана трудно перещеголять, как утверждает папа, тот пятнадцать лет работает со фтором, но кто не дерзает, тот не пьет шампанского!

В разделе полицейской хроники Муру привлекло сообщение о пострадавшем плотнике. Недаром черный кот – символ несчастья! Доходный дом на Каменноостровском, неподалеку от уютной деревянной церкви Святой Троицы она знала, архитектор Лидваль строил его для своей матери, задумывалось нечто необычное – с эркерами, балконами, террасами, с парадным двором-курдонером. Мог ли кот ее клиентки забежать так далеко от своего местожительства, с другого конца Петербургской стороны?

Неожиданная мысль заставила Муру вскочить. Она знает, что делать, чтобы избавиться от безумной старухи Брюховец!

Младшая дочь профессора Муромцева вышла из дома, полная решимости: В руках она держала корзину, на дне которой лежал кухаркин платок с блеклыми колокольчиками.

– Мария Николаевна!

Хриплый голос донесся откуда-то сбоку.

– Выслушайте меня, Мария Николаевна! Умоляю вас. – Из-за водосточной трубой вынырнул поблекший Петя Родосский. – Я не спал сегодня ночь. Все думал.

– Мне очень жаль, Петя, видеть вас в таком состоянии, – рассеянно отозвалась Мура.

Она никак не могла привыкнуть к новому облику дачного знакомца: сегодня Петя вырядился в дорогой костюм из мягкой фланели: белые брюки, пиджак в тонкую голубую полоску, на ногах красовались бежевые туфли. Разве два года назад Петя, стеснявшийся из-за отсутствия приличного пляжного костюма появиться на взморье, мог себе позволить такой наряд! Но хотя и сегодня он благоухал дорогим одеколоном, щетинка на бело-розовых щеках указывала, что побриться он не успел.

– Я понимаю всю глубину вашего презрения! Я всю ночь сгорал от стыда, вспоминал ваше выражение лица, когда вы прощались с нами в Воздухоплавательном парке. А рядом стояла эта... эта... Какой контраст! Какая убийственная иллюстрация к бездне моего падения! Вас Бог мне явил, чтоб я одумался... Сошел с порочной стези...

Петя разве что не плакал, хорошо, что улица в этот час была пустынна, только дворник мел тротуар вдали от подъезда.

– Что вы намерены делать? – строго осведомилась Мура. – Вы сможете жить без велодрома и «Аквариума»?

– Да, Мария Николаевна, да! Но мне нужна поддержка, помощь, чье-то внимание... Не бросайте меня... А то я буду опять вовлечен в буйство разврата!

– Но как же ваша спортивная карьера? – с сомнением спросила Мура, внутренне одобряя душевный порыв бывшего студента.

– Я вернусь в Технологический! Обещаю вам! Только завершу летние соревнования, накоплю средства...

– Хорошо, – сказала нетерпеливо Мура, – ваши планы мне нравятся.

– Если вы не оставите меня вниманием, я отойду от Мишки Фрахтенберга, Платоши и лживого Оттона! И Дашку больше видеть не хочу! – Петя не мог остановиться. – Мне кажется, нет, я уверен, что Степан погиб из-за них, они его надоумили... Я минувшей ночью догадался... Оттон иногда социалистов защищает, на каких-то Лениных и Аксельродов ссылается, туман напускает А сам как все, только о деньгах и думает... Все из-за камешков, у нас все ими интересовались, прикидывали, можно ли сбывать как настоящие? И Платоша не просто так исчез из города...

Петя бормотал еще что-то о наследстве купца Студенцова, о его лавках, банковских счетах.

– Погодите. – Мура прервала путаную исповедь велогонщика. – Я ничего не понимаю. Из-за каких камешков погиб Степан? Или он погиб из-за Платона?

–Да нет же! Но все это подозрительно! Взгляните.

Петя порылся в кармане и вытащил оттуда горстку блестящих камешков.

– Фальшивые, конечно. Лучшая имитация в мире. Все камни без фольги. Четыре рубля за штуку: кольца, булавки для галстуков, американские запонки для сорочек, сережки в оправе... Бриллианты Тэта, сохраняют блеск, моются и чистятся как настоящие. И заметьте, реклама не врет. Да взгляните же! – Петя протянул руку.

– Откуда они у вас? – Мура схватила винно-желтый камешек. – Это топаз?

– Подделка...

–А не могу ли я его у вас взять? На время, конечно. – Глаза Муры зажглись.

– Рад вам услужить, Мария Николаевна, у меня таких много. Фирма Тэт спонсирует наши велогонки. Иногда и мне кое-что перепадает, перепадало... Ну, то есть, чтобы нужная ставка выиграла... И Степан недаром на велодроме крутился...

Мура не слушала, щеки ее горели лихорадочным румянцем.

– Вы придете, Мария Николаевна, сегодня на велодром? – робко спросил Петя.

– Приду, голубчик, непременно, не тревожьтесь, – возбужденно зашептала Мура, – но прежде хочу попросить вас еще об одном одолжении. Совсем маленьком.

Мура приложила палец к губам и сделала Пете знак следовать за ней. Сама она крадучись двинулась по улице, внимательно осматривая мостовую, тротуары, подворотни, всякие закутки. Петя покорно следовал за нею. Она остановилась у скверика.

– Петя, – сказала она приглушенно, – смотрите туда, за скамью, левее. Видите?

– Что? – Петя безотчетно перешел на шепот.

– Кота видите?

Черного изможденного кота Петя видел. Кот распластался в зарослях травы и сквозь стебли – глазами, ушами, усами – следил за воробьями, возившимися на песчаной дорожке.

– Мне надо его поймать и посадить в корзину, – проникновенно пояснила Мура. – Он потерялся.

Петя замер. Оценивающим взглядом обвел пространство. Молча снял фатовской пиджак, зашел на цыпочках с подветренной стороны и с пиджаком в руках упал на несчастное животное. Борьба была неравной и короткой. С видом победителя Петя засунул орущего кота в корзину, протянутую ему изящной барышней в шляпке с фиалками.

–Петя, голубчик, вы настоящий друг!

Мура чмокнула юношу в розовую колючую щеку. Петя зажмурился от неожиданности, а когда открыл глаза, увидел, что девушка остановила извозчика и, помахав ручкой в кружевной перчатке, скрылась, бережно прижимая к груди безобразную корзину, укрытую ситцевым платком с линялыми колокольчиками.

Через Тучков мост владелица бюро «Господин Икс» быстро добралась с Васильевского до Петербургской. Из-за стола навстречу ей вскочил багровый Бричкин – перед ним на стуле восседала гневная госпожа Брюховец.

Мура быстро прошла к столу и горделиво водрузила на столешницу корзину:

– Вот ваш Василий. А вот и потерянный топаз. Нашлись на Сенной.

Она вынула из ридикюля Петин камушек и положила его перед посетительницей.

– Добрый день, Мария Николаевна, – прохрипел Бричкин, с опаской поглядывая на корзину.

Госпожа Брюховец поднесла к близко посаженым глазам лорнет.

– Топаз не тот, подделка. – Она брезгливо уронила камешек на столешницу и стала развязывать углы платка, который прикрывал корзину. – И кот не мой. – Она презрительно скривилась.

– Он отощал от долгих скитаний, – нахмурилась Мура, не решаясь взглянуть на Со-фрона Ильича. – Посмотрите внимательно.

– Я своего Василия знаю! – возвысила голос госпожа Брюховец. – Это не он. Но усердие ваше вижу. Даю вам еще один шанс. Завтра полнолуние. В ночь перед полнолунием происходит прием в петербургскую масонскую ложу. Знающие люди говорят, что для ритуала требуется кот, похожий на моего Василия: крупный, черный, умный. Если вы настоящие детективы, спасите ни в чем не повинное животное!

 

Глава 9

Со всевозможной строгостью и убедительностью успокоив неистового коммерсанта Эроса Ханопулоса и отправив его в сопровождении агента в гостиницу «Гигиена», Карл Иванович возвратился в кабинет на Литейном. Следователь Вирхов чувствовал, что падает с ног, но и не думал ехать в уютную, холостяцкую квартиру, где его ожидал кот Минхерц, привыкший ночами вместо подстилки использовать хозяина. Уверенно топоча твердыми лапками, кот неизменно устраивался спать на левом подреберье хозяина, там, где был шрам от старой раны, едва не ставшей смертельной.

Вирхов счел за лучшее запереться и прикорнуть на диванчике, под шинелью. Он укрылся с головой, но в сон погрузился не сразу – перед внутренним взором его стоял окутанный розовым светом город, в приотворенное окно врывалось бестолковое радостное чириканье.

По описанию грека вдова лейтенанта Митрошкина походила на хипесницу Розочку, но Вирхов начал сомневаться, что в дело впутана известная полиции мошенница. Уж больно высокопоставленная особа благодетельствует ей. Ни арестовать, ни допросить нельзя –разразится скандал, начнутся служебные неприятности. А гусь сухим из воды выйдет.

И кто только посоветовал коммерсанту бежать на Литейный? И взрыв в Воздухоплавательном парке, в общем-то, не его, Вирхова, дело. При такой бестолковщине порядка в Российской империи никогда не будет: сыск, жандармерия, охранка, судебные органы, полиция путаются друг у друга под ногами, создают неразбериху, закрывают глаза на очевидное: слабеет государство российское. Блюстителей закона вроде бы много, но одна видимость, иначе не стали бы по каждому пустяку в Окружной суд бегать...

Сон Вирхова был неглубоким и тревожным. Сквозь сукно угревшей его шинели он услышал робкий стук в запертую дверь и с неохотой встал. Смущенный письмоводитель прятал глаза.

– Господин следователь, – сказал он в спину Вирхову, отправившемуся в смежную комнату, чтобы ополоснуть лицо и руки холодной водой. – Павел Мироныч очнулись, просят Вас его простить.

Вирхов передернул плечами, оправил мундир, провел расческой по светлым, начинающим редеть волосам, и только тогда разомкнул губы:

– Веди, пока никто из начальства этого позора не видел.

Через пять минут Вирхов, подобно монументу, сидел за столом, перед ним стоял помятый и всклокоченный кандидат Тернов: серовато-зеленое осунувшееся лицо, тоненькая шейка, жалобно выглядывающая из несвежего воротничка рубашки, поникшие светлые усики.

– Вы, милостивый государь, считаете, что ваша практика состоит в гулянках и попойках? – пустился с места в карьер Вирхов.

– Никак нет... Карл Иваныч, простите... Неопытен еще в употреблении зелья...

Сконфуженный юнец переступил с ноги на ногу.

– И чему вас только в ваших университетах учат? – сел на любимого конька Вирхов.

– Виноват, Карл Иваныч, трех свидетелей доставил, а на четвертом споткнулся.

Казалось, раскаяние кандидата глубоко и безгранично.

– А пятого вообще не нашли, – грозно насупился Вирхов. – И в таком виде вы собираетесь заявиться в Эрмитаж или на квартиру к господину Глинскому?

– Я приведу себя в порядок, господин следователь, не сомневайтесь...

Вирхов подмигнул письмоводителю, смиренно затаившемуся в уголке. Тот понимающе кивнул, достал из шкафчика фляжку и плеснул на дно казенного стакана темную жидкость.

– Примите лекарство, – велел Вирхов. – Небось голова раскалывается.

Павел Миронович, не дожидаясь повторных приглашений, с жадностью выпил коньяк, облизнул губы, глубоко вдохнул и замер – огненная волна, растекаясь по кровеносным сосудам, гасила невыносимую внутреннюю дрожь, охватывавшую каждую клеточку кандидатского организма.

– Есть ли у вас что мне сообщить по вчерашнему делу?

С чувством благодарности Тернов приблизился к столу начальника и, перегнувшись в талии, затараторил:

– Теперь я понимаю завсегдатаев «Аквариума» – на своем опыте испробовал чары Дашки. Никак не отделаться, особа динамитная и зажигательная. Едва довел до Литейного, а что наобещал ей за этот визит, не помню, может, горы золотые...

– Зачем вел-то сюда пьяную?

– Боялся, что скроется, думал, ее сообщение важно для вас. Она заявила, что несчастный случай в Воздухоплавательном парке – не несчастный случай. Студенцов выполнил давнюю свою угрозу – погиб у нее на глазах, так как она не отвечала ему взаимностью.

– Не отвечала? – усомнился Вирхов.

– Ну, не в той степени, как он хотел. Он жить без нее не мог. А она отказывалась бежать с ним в Америку!

– И правильно делала. Кому она там нужна? Там своих развратниц хватает! А что она лепетала насчет какого-то общего друга?

– Не помню, – понурился Тернов. – Она такое говорила?

– Да, вчера, в вашем присутствии. Вижу, память у вас отшибло. – Вирхов усмехнулся. – Признаюсь, у меня у самого голова кругом. Вы-то отсыпались на казенных нарах, а я почти и глаз не сомкнул за ночь.

Смысл начальственного выговора состоял в том, что в отличие от хилой молодежи сыщики старшего поколения способны выдержать все удары судьбы и оставаться к началу присутственного дня свежими как огурчики.

– Ладно, – махнул рукой Вирхов, – приводите себя в порядок. И разыщите мне Глинского. С Дашкой поговорю сам. И поторапливайтесь. Работать некому – все по дачам прохлаждаются. Вчера коммерсанта ограбили. Не знаю, как и замять.

– Вы... вы хотите избавить преступника от возмездия? – не веря своим ушам, пролепетал кандидат.

– Да, черт вас возьми, да!

Вирхов вскочил, струхнувший кандидат попятился к дверям. Карл Иванович дождался, пока за непутевым помощником закроется дверь, устало опустился и, достав из ящика папку с бумагами, погрузился в чтение: освежить в памяти все, что удалось добыть по делу в Воздухоплавательном парке.

Добыть удалось немного. А точнее – пшик. Никто ничего не видел, никто ничего не знает. Однако купеческий сынок мертв, и отец Онуфрий, готовясь предстать пред Всевышним, лежит в погребальных одеждах. Правда, Вирхов не исключал и того, что из толпы летели букеты цветов, и в одном из них могло быть спрятано взрывное устройство.

Карл Иванович взглянул исподлобья на письмоводителя – как бы опасаясь, что ушлый соглядатай прочтет ужасную мысль, мелькнувшую у него в мозгу: а что, если взрывное устройство было у самого отца Онуфрия? Не для покушения на Лейкина, разумеется. А с целью погибнуть во славу Господа. Публичное самоубийство – акт православного протеста против дерзкого стремления человека посоревноваться с Господом, подняться в небеса? Впрочем, Вирхов не слыхал, чтобы иерей Мироновской церкви лейб-гвардии Егерского полка с неодобрением высказывался о воздухоплавании.

Вирхов отер испарину со лба, кощунственные версии всегда вызывали в нем приступ мистического ужаса, но что он мог поделать – мозг вырабатывал версии самостоятельно, как механическая машина.

Да, а что лепетала сегодня ночью Мария Николаевна Муромцева насчет кота? Возможно, она явилась на Литейный сама, без вызова, едва ли не в полночь, чтобы поделиться важными наблюдениями, а он... Так и не расспросил девушку, не поинтересовался. Довели его до белого каления сначала кандидат Тернов с Дашкой, а затем разутый Эрос Ханопулос. Как он ползал у ножек Марии Николаевны! Но при чем здесь кот?

Карл Иванович откинулся на спинку стула и воззрился в потолок. Мог ли злоумышленник использовать кота для взрыва в Воздухоплавательном парке? Никто из опрошенных о коте не упоминал. Почему им интересовалась Мария Николаевна?

Вирхов снял трубку телефонного аппарата и позвонил на квартиру Муромцевых. Телефонная барышня сообщила, что к аппарату никто не подходит. Тогда Вирхов попросил соединить его с квартирой доктора Коровкина.

Здесь судьба ему улыбнулась. Доктор подошел к аппарату и на вопрос, где находится Мария Николаевна Муромцева в столь ранний час, ответил, что вероятней всего, в своем детективном бюро.

– Неужели у нее уже есть клиенты? – засомневался Вирхов.

– Утверждает, что нет отбоя, – иронически подтвердил доктор.

– А что именно она расследует?

– Определенно сказать не могу. – Доктор понимал, что любопытство Вирхова не случайно. – Дело строго конфиденциальное. В подробности не посвящен. Знаю лишь, что вчера она покупала заячьи шкурки на Сенном, а ее помощник навещал физиолога Павлова.

– А зачем Мария Николаевна пожаловала на Литейный?

– Скорее всего, хотела посоветоваться с вами, как с опытным человеком.

Вирхов самодовольно засопел.

– А я думал, она хотела сообщить нечто о несчастном случае в Воздухоплавательном парке. Что-то о коте...

– Я кота там не видел. Вот что значит природная наблюдательность!

– Поэтому-то патент на открытие бюро и получила фройляйн Муромцева, а не вы и не я. Если сегодня увидите Марию Николаевну, не сочтите за труд передать ей мои извинения – вчера не смог внимательно выслушать. Готов встретиться с ней в любой удобный для нее час.

– Непременно, Карл Иваныч, – заверил старинного друга доктор Коровкин, – тем более, она надеется как можно быстрее завершить дела и выехать на дачу.

Вирхов догадывался, что на дачу стремится и его собеседник – там находится красавица Брунгильда Николаевна, за которой не один год ухаживает нерешительный доктор.

– Молодость, легкомыслие, любовь, – вздохнул Вирхов, – понимаю...

Положив трубку, следователь улыбнулся– и ему не мешало бы выбраться из петербургской духоты на денек-другой к финскому взморью, повидать симпатичную Полину Тихоновну. Как жаль, что судьба не свела их раньше, когда он был молод, имел бравый вид, решительный характер и шевелюру без проплешин. О такой рассудительной, заботливой, миловидной спутнице жизни можно только мечтать!

– Не пора ли нам побеседовать с мадемуазель Прынниковой? – Вирхов глянул на письмоводителя, который тут же вскочил и устремился к дверям. – Если дамочка все еще бузит, не приводите.

Но Дарья Анисимовна Прынникова, известная в «аквариумных» кругах как Дашка-Зверек, явилась пред светлые очи следователя в образе самого кроткого и смиренного создания, хотя и изрядно помятого, – ее черные кудельки совершенно потеряли форму, красное платье обвисло. Усаживаясь на предложенный ей стул, она запричитала:

– Господин следователь, я ни в чем не виновата. Обидеть бедную девушку может каждый, а вот защитить некому.

– Насчет бедности вы поскромничали, – ласково отозвался Вирхов, подыгрывая важной свидетельнице. – Ваши украшения говорят о другом.

– Вы о серьгах? – обиженно пропела Дашка. – Так бриллианты фальшивые, подделки. В Американском Доме бриллиантов Тэт купленные... Господин Оттон не осмелился бы дарить порядочной даме из высшего света такую дрянь, а мне – пожалуйте.

Помятая дива закрыла ладошками узкое личико с размазанными по щекам румянами, тоненькие пальчики ее были усеяны перстнями.

– И перстни поддельные? – спросил участливо Вирхов.

– Почти все, – с неохотой призналась Прынникова. – Рубин, конечно, не сиамский, но крупный, настоящий, хорошо со сцены виден. Петя подарил. И сердолик натуральный, хотя и простенький – матушкин подарок. Топаз тоже фальшивый. А изумруд дорогой, от Студенцова. – Красотка перекрестилась. – Вот Павел Мироныч вчера обещал осыпать бриллиантами. Да не верю я ему. Жалованье небось мизерное. Да и наследства не предвидится.

Черные лукавые глазки выжидательно уставились на следователя.

– Вы правы, голубушка, – Вирхов сочувственно вздохнул, – от него гор золотых не ждите. Жизнь ваша нелегкая, не стал бы вас томить, да вы вчера сами здесь заснуть изволили.

– Перебрали немного, – легко согласилась Дарья, – я вчера не пела в «Аквариуме», свободна была. Думала бедной матушке в Углич письмо писать, да ваш красавчик увлек меня в ресторан. Хотелось развеяться. Степана жалко, не пропащим он человеком был.

–О Степане я и хотел с вами побеседовать, Дарья Анисимовна. – Вирхов приступил к существу дела. – Слышал, он оказывал вам знаки внимания.

– Не только знаки, – с готовностью уточнила Дарья, – он своей жизни без меня не мыслил. Я его уж так увещевала: прекратил бы кутежи, помирился бы с отцом, продолжил бы дело...

Дива говорила горячо и искренне, хитрая гримаска сошла с ее подвижного лица, и оно, несмотря на стершийся грим и безжалостный дневной свет, показалось Вирхову если не красивым, то очень миловидным.

– Слышал, он хотел бежать в Америку? – осторожно вступил Вирхов.

– Бывало, нашептывал мне, да все под хмельком... взаимной страсти домогаясь. Ни за что погиб! Судьба... – Дарья вздохнула с досадой. – Думал, отец Онуфрий усовестит его папашу. Дар желал преподнести.

– А почему он выбрал Воздухоплавательный парк?

– Не знаю, господин следователь, Степан человек природный, импульсивный, нетерпеливый...

– А кто предложил ехать на праздник?

Дарья нахмурила узкий лобик, сосредоточенно помолчала.

– Там весело, народу много. Все хотели. Кто первый сказал – не помню.

Вирхов чувствовал непритворное желание словоохотливой красотки помочь следствию.

– А что вы говорили вчера об общем друге Степана?

– Когда мы в экипаже ехали, он что-то плел мне о лучшем друге, дескать, без него не видать ему футляра деревянного. Я и пошутила – который друг лучший? А он сказал – наш общий. Не протрезвел, видно. Плохо соображал.

– Общий друг – кто это? Не господин ли Глинский?

– Что вы! Платон на Степана смотрел свысока, лишь в компании терпел, все потешался. Степан скорее о Густаве говорил.

– О господине Оттоне? – Вирхов поднял плоские белесые брови. – Вы думаете, в футляре было что-то... необычное?

– Густав социалист и насмешник. Он мог всучить Степану сюрприз. У него дома такой есть. Но почему вас интересует футляр? – удивилась шансонетка.

Вирхов уклонился от прямого ответа: неужели сейчас явится из музыкальных уст с размазанной помадой искомая истина?

– Футляр с золотым крестом на крышке, какие там сюрпризы?

– Как какие? – Дарья всплеснула руками. – Нажмешь на незаметную кнопочку – и из-под крышки черт выскакивает!

 

Глава 10

– Когда я служил в артиллерии, – заговорил осторожно Софрон Ильич Бричкин, когда за госпожой Брюховец захлопнулась входная дверь, – был у нас кухмистер, кормил нас весьма неплохо, но опытные мои товарищи утверждали, что продукты он подворовывает. Потому что любимой приправой к обеду у кухмистера были жалобы на разжиревшего при нем кота Пыжика, что без спросу лакомится сметаной, мясом и прочими яствами. Без преувеличения, котяра вымахал величиной с доброго поросенка. И знаете, что наши шутники сделали? Достали где-то здоровенную свинью, обмотали ее черной шкурой, а на морду нацепили разрисованную кошачью маску из папье-маше – не лень же было возиться! И запустили это чудовище к повару, когда он спал...

– Зачем вы меня пугаете, Софрон Ильич? – уныло откликнулась Мура. Ее попытки вытащить забившегося под стол принесенного ею кота не увенчались успехом: он злобно фыркал и не хотел покидать надежное убежище. – Вы думаете, нам придется отправляться на тайное собрание масонов?

Втайне Мура надеялась, что Софрон Ильич подтвердит ее крепнущее убеждение, что мадам Брюховец – сумасшедшая, хотя опрошенные ее помощником подруги-котовладелицы и отзывались о ней как о даме приятной и респектабельной. Но Бричкин только тяжело вздохнул.

– Туда не так-то просто проникнуть.

– Но что-то надо делать! – воскликнула Мура и заходила из угла в угол. –Клиентка потребует отчета! Завтра утром нагрянет снова!

– Отчет мы ей предоставим, не сомневайтесь. Сейчас же сяду за составление, – уверенно заявил Бричкин, доставая из ящика стола папку с чистой бумагой.

– Вы хотите фальсифицировать расследование? – остановилась Мура и пристально поглядела на помощника, окунавшего железное перо в деревянной ставке в бронзовую чернильницу, принесенную из дома Муромцевых.

– Но вы, Мария Николаевна, только что проделали то же самое, –виновато улыбнулся помощник. – Пытались убедить клиента, что принесенные вами кот и камень именно те, что требовалось разыскать.

Мура смутилась. Да, нехорошо, что она встала на путь обмана, но что же делать? Все окрестные коты предъявлены клиентке, все подвалы, чердаки, крыши и помойки обследованы. Она уставилась на бронзовую чернильницу: миниатюрный сфинкс на мраморной подставке, голова служила крышечкой. Если она поймает кота, то солидный гонорар позволит прибрести американскую пишущую машину с видимым шрифтом и легким ходом. Великолепный «Ундервуд» придаст ее бюро солидности.

– А как же вы будете писать отчет? Вам что-либо известно о петербургской масонской ложе?

– Вы забываете, сударыня, что я не один год проработал в «Обществе трудолюбия для образованных мужчин». Туда поступали фактически все газеты и журналы. И я подбирал вырезки для разных чудаков. Кто-то интересовался сплетнями об артистках, кто-то хотел все знать об автомобилях, кто-то о масонах...

– Вы помните, кто интересовался масонами?

– Разумеется. Но важнее, что я помню содержание публикаций. В одной газетенке писали, что в масонской ложе состоит и министр финансов Витте, и преступник Николай Морозов, и известные марксисты, и некоторые светила нашей петербургской науки.

– Неужели передовые люди принимают участие в средневековых сборищах?!

– Почему же средневековых? – возразил Бричкин. – О происхождении масонов пишут разное. Кто-то считает, что вольные каменщики впервые собрались в Англии в восемнадцатом веке, кто-то утверждает, что они наследники тамплиеров, а кто-то ведет их родословную со времен строительства египетских пирамид. Недаром почти все египтологи, начиная с Шампольона, масоны.

– А в России?

Мура с замиранием сердца вспомнила профессора Тураева, чьи лекции она слушала с таким чувством, будто ученый сам прожил тысячи лет в окрестностях Нила...

– Из российских упоминались сотрудники Эрмитажа... Может быть, занимающиеся и египетскими древностями...

Мария Николаевна Муромцева задумалась. Ей всегда казалось, что масонами становились люди, близкие к высшим государственным чиновникам, к особам царствующей фамилии. Мог ли влиять на принятие политических решений профессор Тураев? Или встреченный ею в Воздухоплавательном парке господин Глинский, тоже, кажется, служивший в Эрмитаже? Он-то все свободное время проводит в «Аквариуме» да на велодроме!

– Масоны что, ерунда. Есть люди и поопаснее. Я, когда подбирал материалы по земельному вопросу, заглядывал и в недозволенную периодику, анализировал полемику Ленина и Аксельрода по земельному вопросу. Из простой жалобы рабочих на ставку расценок готовы революцию сделать. Каждому террористическому акту радуются. Хорошо, что за границей болтаются.

– Софрон Ильич, сочинением фантастических отчетов для госпожи Брюховец расследование ограничиться не может, – строго прервала Мура разглагольствования своего подчиненного. – Вы опросили окрестных ювелиров?

– Отчет готов, и смею вас заверить – не фантастический. Никто цепочки с топазом не приносил, ни с фальшивым, ни с настоящим.

–Хорошо, попробуем мыслить логически. Где-то этот треклятый кот скрывается. В сегодняшней газете я читала, что вчера из-за какого-то черного кота на Каменноостровском, где строится дом Лидваля, разбился плотник. Мог ли любимец нашей клиентки оказаться там?

– Далековато, – покачал головой Брич-кин, – но не фантастичней, чем масоны.

– Может быть, мне отправиться туда?

– Думаю, это не опасно, – согласился помощник. – И в отчете можно упомянуть.

– Я часа через два вернусь и заодно по пути куплю что-нибудь для нашего котика.

Она с нежностью посмотрела на кота: тот решился покинуть убежище под столом и теперь, вытягивая вперед уши с серыми раковинками и длиннющие усы, осторожно принюхивался, по несколько раз пробовал лапкой с убранными коготками место, куда собирался ступить, озирался, в любой момент готовый прыснуть под стол.

– Кота стоит оставить в нашем бюро, – Бричкин, наклонив к плечу голову, внимательно наблюдал за новым обитателем детективного бюро, – помыть, подкормить. А то все делопроизводство мыши погрызут.

– А как мы его назовем?

– Рамзес. И звучно, и необычно. И о Египте напоминает, и о масонах – как живой символ нашего первого дела.

Мура хмыкнула, надела шляпку и вышла из конторы.

В начале Каменноостровского она отпустила извозчика и медленно обошла стройку – безрезультатно, никаких котов около дома она не встретила. Она выяснила все о несчастном случае с плотником, и в какую больницу его направили, и как его звали. Вспомнили и кота, но никто не мог сказать, кому принадлежало животное.

Она побродила в окрестностях, по тихим улочкам с зарослями акации и боярышника. Солнце палило нещадно, от его лучей не спасал и кружевной зонтик. Рыжие, белые, серые, полосатые, не обращая ни на кого внимания, коты с важным видом шествовали по узким тротуарам, неспешно переходили мостовые, вальяжно валялись на мягкой травке в тени кустов. Черных котов Мария Николаевна не углядела.

После долгих хождений она снова оказалась на Каменноостровском проспекте, высмотрела рослого городового в кителе небеленого холста.

– Я ищу кота, Василия, такого крупного, черного! В белом галстуке и с белыми носочками.

– Ваську? Кота? – Благообразный румяный молодец уставился на приличную барышню с осуждением. – Крупного? С усами?

– Разумеется, с усами.

– По счастью, не попадался, – странно отвечал городовой, погладив свой рыжеватый пушистый ус, – от меня бы не ушел.

– Если встретите, прошу вас, дайте мне знать, – умоляюще попросила Мура, – я назначу хорошее вознаграждение. Я дочь профессора Петербургского университета Муромцева.

Она побродила еще, зашла в рыбную лавку купить что-нибудь съедобное для Рамзесика, а потом уж можно и в контору.

Хозяин лавки, молодой бледный человек, сам немного похожий на рыбу водянистыми глазами без ресниц, завернул в оберточную бумагу свежую, еще трепещущую салаку, выбранную Мурой среди изобилия окуньков, ряпушек, корюшки, щук, ершей. Подумав, достал и обрывок газеты – по его уверению типографская краска полностью отбивала рыбный запах – и уложил в лубяную корзиночку. На всякий случай Мура спросила и его:

– Не заходил ли к вам случайно кот, Василием зовут?

Хозяин огляделся и шепнул, перегнувшись через прилавок:

– Он в трактире отсиживается, у Демьяна.

– Благодарю вас! – Воодушевившаяся Мура вышла из душной лавки.

Миновав высокую Николо-Труниловскую церковь, она остановилась и задумалась. Как же ей повязать кота? Он сильный, в руки не дастся! А у нее ничего с собой нет, даже кошелки. Она присела на скамейку у деревянного забора, в тени боярышника. Прельстится ли Василий рыбкой, которую она купила? Госпожа Брюховец утверждала, что ее любимец ест только куриные крылышки и только с кузнецовского фарфора!

Она заглянула в корзиночку: в сером месиве букв газетного обрывка мелькало имя новоявленного Саровского чудотворца.

Из задумчивости ее вывел скрип железных петель. Совсем близко от нее открылась калитка и появились двое – русоголовый мужчина в светлой шляпе и цивильном костюме и молоденькая женщина, мещаночка в кашмирской шали. Они оживленно беседовали и не обратили никакого внимания на Муру. Глядя в спины удаляющихся, Мура поняла, что мужской голос принадлежит доктору Коровкину!

Сердце ее бешено заколотилось. Она готова была сорваться с места и броситься за другом их семейства, но мысль о Василии и трактире Демьяна ее остановила.

С нехорошим предчувствием она продолжила поиски треклятого кота, который прятался где-то рядом, в дрянном трактире. Если она его найдет, то схватит за шкирку и отвезет в свою контору. А затем, не медля ни минуты, уедет на дачу! Чтобы больше не видеть Клима Кирилловича, прогуливающегося с мещанками! Мура чувствовала, что могла бы схватить за шкирку не только кота, но и тигра!

Робкий голосок в глубине ее сознания пискнул, что мещанка, скорее всего, лишь бедная пациентка доктора Коровкина. Но другой мощный голос гневно ответил: нет, нет и нет! Клим Кириллович не имел пациентов на Петербургской, он сам недавно говорил об этом. И почему он без саквояжа?!

Мура не заметила, как скрылось солнце и на улице потемнело. Пронесшаяся в высоте молния возвестила летнюю грозу. Ливень хлынул мгновенно, еще до первого раската грома. Мура в одно мгновение промокла насквозь, с кружевного зонтика на светлую юбку, на плечи стекала вода, сверток в корзиночке размок. Она кинулась к ближайшей двери, над которой красовался двуглавый, черный с золотом и киноварью орел, и вбежала в аптеку.

В аптеке был посетитель, – стоя спиной к дверям, он беседовал с провизором. Мура ощутила себя в ловушке – даже со спины она узнала черные волнистые кудри, спускающиеся на ворот белоснежного пиджака. Она затаилась как мышка, надеясь, что ее не заметят, но надежды ее были напрасны. На звук дверного колокольчика посетитель обернулся и подтвердил ее худшие опасения – выпуклые оливковые глаза под черными бровями загорелись, полные темные губы приоткрылись в восхищенной улыбке. Мура поняла, что мокрое от дождя платье облепило ее бедра и ноги, плотно прилегло к плечам и груди.

– Мадемуазель, – посетитель аптеки опустил на прилавок шприц и направился к Муре, – как говорили древние греки, от судьбы не уйдешь. Мойры прядут свою пряжу, и мы обязаны склонить голову пред их волей.

Мура опустила глаза вниз: ступни в бежевых замшевых туфлях были совсем рядом.

– Позвольте представиться, – над ней звучал волнующий низкий голос, – меня зовут Эрос. Эрос Ханопулос, коммерсант.

Мура хотела протянуть незнакомцу руку, но спохватилась, что рука ее могла пропахнуть смесью газетной краски и рыбы.

– Мария Николаевна, дочь профессора Муромцева, – отозвалась она и тут же вздрогнула – за дверью раздался ужасающий раскат грома.

– Мария! – Эрос мечтательно возвел очи к потолку. – Божественное имя! У вас есть жених?

– Нет, – растерянно пролепетала Мура, – я учусь на курсах.

– На акушерских? – выкатил еще сильнее глаза коммерсант.

– На исторических. – Мура строго сдвинула брови. – Изучаю древний мир.

– Уважаемая Мария Николаевна, сам Зевс послал меня к вам, – выспренне провозгласил красавец в белом и весьма прозаично добавил: – Прошу вас, не стойте у дверей, вас продует. Присядьте.

Он протянул руку к локтю девушки, но она уклонилась и шагнула к креслу для посетителей.

– Я, знаете ли, тоже из древнего мира, – усаживаясь напротив, шутливо продолжил коммерсант. Он повернул голову к провизору: – Упакуйте товар как следует и пошлите в гостиницу «Гигиена».

Крылья его орлиного носа затрепетали, уловив все сильнее распространяющийся рыбный запах.

– Род Ханопулосов, к которому я принадлежу, считает своим родоначальником кормчего Мене лая Канопа. Он похоронен в Египте, вместе с Юлием Цезарем.

– В наших учебниках пишется, что могила Цезаря утрачена. – Голос у Муры дрожал. – Как могло это произойти, если со времен Троянской войны прошло всего-то шестьсот лет?

– Шестьсот? – захохотал коммерсант. – Троянская война была две с половиной тысячи лет назад!

– Мне точно известно, что Гомер жил в четырнадцатом веке после Рождества Христова, – сказала осторожно Мура, которую года два назад судьба свела с потомком великого поэта, графом Сантамери.

– Нет, нет! – захохотал Эрос. – Он жил в восьмом веке до Рождества! Но прекрасной женщине по имени Мария не надо об этом знать! Знания вредят красоте! А вы, Мария Николаевна, – подлинная богиня зари.

Белая тонкая ткань костюма не могла скрыть мощную мускулатуру представителя славного рода. Мура старалась не смотреть на влажные темные губы и ослепительные зубы – его острые клыки, чуть длиннее и острее обычных, вызывали необъяснимое волнение.

Рок, судьба. Не случайно они свели ее с потомком гомеровского героя. Наверняка им дан обет молчания – и рассказывать о Троянской войне, подлинной, не мифической, первой встречной девушке он не станет.

– Пусть нас похитят прелестные девушки, и пусть мы проживем недолгую, но полную жизнь. – Эрос придвинулся к Муре, она отпрянула. – Не бойтесь прикосновений, они развивают чувствительность.

– Мне надо найти кота.

Мура встала и выглянула в окно – гроза так же неожиданно кончилась, как и началась, солнечные лучи отражались в капельках воды на стекле, на тротуаре и в помолодевшей листве веселились крохотные радуги.

– О, надеюсь, вы ищите не гостиничного кота, который зашел в мой номер и разлегся в моей постели? Я остановился в «Гигиене», очаровательный номер-«люкс».

Казалось, грек вызывал Муру на эротический поединок. Стоило ей ответить, что, возможно, это тот самый кот, – тут же последовало бы невинное приглашение в гостиницу. Мура натянуто улыбнулась.

– Это слишком далеко для моего кота. Пусть ваш спит спокойно.

– Пусть, – согласился грек. – Хотя самый спокойный сон – вечный.

– Не пугайте меня.

– Хорошо, не буду. Вы не возражаете, если я вас буду сопровождать в этих поисках? – игриво спросил Эрос Ханопулос.

– Не возражаю, – строго ответила Мура, она все-таки опасалась идти в трактир одна.

Демьяновский трактир располагался не слишком далеко от аптеки. В заведение сквозь хорошо промытые окна падал солнечный свет, его лучи скользили по пузатым бутылкам с зубровкой, зверобоем, спотыкачем, рябиновкой и еще Бог знает чем, расставленным на деревянной стойке, тянувшейся вдоль стены пустого зальца. Тучный лысый хозяин трактира склонился перед посетителями: юные состоятельные барышни, даже в сопровождении мужчин, нечасто заглядывали к нему в трактир. То, что хорошенькая барышня в мокром платье не простолюдинка, опытный глаз трактирщика определил сразу.

– Где тут у вас, дражайший, хоронится наш драгоценный Василий? – игриво поинтересовалась Мура, собираясь открыть ридикюль.

Присутствие блистательного грека придавало ей уверенности. Она едва сдерживала нарастающее возбуждение: неужели сейчас ей повезет и дело госпожи Брюховец удастся завершить?

– Не понимаю, сиятельная госпожа, о ком вы спрашиваете. – Трактирщик пытался прощупать намерение гостей.

– О коте, дражайший, о Ваське. Что тут неясного? – Господин Ханопулос проявляя признаки нетерпения, похлопывал десятирублевой купюрой о новенькое портмоне. – Сколько это стоит?

– Ежели он вас ждет, прошу следовать за мной, – шепнул тронутый щедрой платой трактирщик, – он в задней комнате.

Мура и Эрос вошли в уютную комнатку с притворенными ставнями: кота они не увидели. Мура заглянула под круглый стол, под кресло. Обвела помещение взором еще раз – и вздрогнула. Из-за шкафа мягко, словно крадучись, выступил представительный брюнет: высокий лоб, мощные надбровные брови над крупными светлыми глазами, прямой нос с широкими ноздрями, полная нижняя губа, темные усики.

– Господа, что вы ищете?

– Мы... мы... – Мура не могла отвести взора от запястья незнакомца, охваченного цепочкой, на которой посверкивал камешек винно-желтого цвета.

– Кого ты привел сюда, сука?

Незнакомец бросил испепеляющий взгляд на съежившегося трактирщика и в следующий миг в два прыжка достиг окна, сиганул в проем и исчез.

 

Глава 11

На другой день после трагедии в Воздухоплавательном парке доктор Коровкин проснулся поздно – и в прескверном настроении: во-первых, он не считал необходимым менять установившийся режим дня, а после вчерашней суматошной ночи время сна помимо его воли сместилось; во-вторых, он не любил, когда его будил телефонный звонок. А этим утром именно так и случилось – звонил Карл Иванович Вирхов: во время неурочного, позднего визита в Окружной суд Мария Николаевна, которую доктор дожидался внизу в коляске, так и не успела ничего рассказать следователю. Но именно стремлением сообщить нечто важное о взрыве в Воздухоплавательном парке она мотивировала свой внезапный каприз! Что же она тогда делала в кабинете Карла Ивановича?

Вчера, несмотря на поздний час, около дома на Литейном не стихала суета: в двери суда забегали какие-то люди – доктор предполагал, что это возвращаются агенты с донесениями. Один, босой, бесшумной тенью промелькнул мимо коляски и стремглав влетел в дверь...

Впрочем, ждал доктор недолго – весьма скоро Мария Николаевна Муромцева появилась в дверях Окружного суда и медленно прошествовала к коляске. Клим Кириллович усадил молчаливую Муру в коляску и велел ехать на Васильевский. В продолжение всего пути она была тиха и задумчива, изредка таинственная улыбка пробегала по ее губам. Клим Кириллович испытывал к младшей дочери профессора Муромцева сострадание: вместо беззаботного отдыха на даче девушка обрекла себя на изнурительную работу.

Проводив Муру до дверей дома, он ждал в коляске, пока в окнах профессорской квартиры не появится свет зажженной лампы... Но это была вчера.

После телефонного разговора с Вирховым Клим Кириллович, стоя перед зеркалом и соскабливая рыжеватую щетину со щек и подбородка, думал, чем же ему заняться? Постоянные пациенты его в большинстве своем разъехались по дачам, в душном Петербурге из знакомых остались немногие.

Клим Кириллович решил, что его визиту наверняка обрадуются «акварельные» сестры: Варвара и Александра Шнейдер. Варвара Петровна последний раз, когда доктор навещал «акварельную» квартиру, жаловалась, что у сестры болят глаза, не начинается ли «египетская болезнь»? В соответствии с рекомендацией доктора Арльта Клим Кириллович добыл лимоннокислую мазь, щадящее, простое в употреблении средство. Скляночка с лекарством умещалась в кармане визитки, не оттягивая его, и Клим Кириллович в кои веки решил расстаться на сегодня с саквояжем.

В скромной квартире сестер Климу Кирилловичу доводилось встречаться с художниками и литераторами, и, покидая их уютную гостиную, он всегда уносил с собой нечто свежее, волновавшее ум и воображение. До встречи с сестрами он никогда не задумывался, как окружающая повседневная красота – форма и цвет обыденных предметов, их умелое расположение – воздействуют на человека, не вполне понимал, что интерьер есть способ выражения души. Не случайно и розово-коричневая гостиная Коровкиных, залитая щедрым летним солнцем, в отсутствии тетушки выглядела необычно – будто все вещи скучали без любящей хозяйки!

Не приобрести ли в подарок тетушке одну из акварелей Шнейдер? Он видел у них чудные акварельные пейзажи и портреты. Сколько нежных, одухотворенных лиц! Иной раз и не верилось, что моделями для них служили обычные прохожие, едва ли не из низшего сословия.

Некстати мелькнула мысль об Ульяне Сохаткиной: вчера он собирался принять участие в судьбе несчастной молодой женщины, а сегодня им овладел скепсис. Доктору стало стыдно, хотя внутренний голос нашептывал, что соблазненная красавица, скорее всего, и не ждет помощи, – охваченная страстью к своему любовнику, она вряд ли сидит дома, дожидаясь неверного. Бегает за ним по городу, старается вернуть, клянется, что без него не может жить.

Ульяна Фроловна, которая накануне показалась доктору едва ли не копией Сикстинской мадонны, теперь вызывала в его душе болезненно-гнетущее чувство: будто он стоял над осколками разбитой вазы и размышлял, выбросить их в отхожее место или попытаться склеить?

Поколебавшись, доктор Коровкин решил, что одной попытки спасения заблудшего существа недостаточно для успокоения его алчной совести и, выйдя из дому, отправился на Петербургскую сторону.

Возле знакомого деревянного домика извозчика отпустил. Как ни странно, девушку он застал дома – она сидела на крылечке, на коленях ее лежало немудреное шитье, иголка застыла в руках, отсутствующий взор ее скользил по светлой кроне старой березы. О дружке ли своем милом думала, о ребеночке ли, лишенном материнской груди?

Доктор остановился невдалеке и кашлянул. Ульяна вздрогнула, перевела взгляд на гостя.

– Добрый день, Ульяна Фроловна...

Девушка молча поклонилась и выпрямилась – в огромных голубых глазах с белыми, словно фарфоровыми белками, мелькнул испуг.

– Говорил ли вам ваш батюшка, что...

– Благодарствуйте, – перебила его Ульяна, – защитник у меня есть. Жених. Он меня всем обеспечит.

– Но вам и свои средства нужны, – осторожно продолжил доктор, – ваш жених опора ненадежная. Как я понял, он не в ладах с законом.

– Не больше, чем другие. – Ульяна загадочно усмехнулась. – Впрочем, что я? Вам нашей души не понять. Мой суженый в шелка и золото меня оденет. Он нашел золотую жилу, да только не велено никому говорить.

Ульяна бережно сняла с перил крыльца кашмирскую шаль с пестрым узором из розанов и накинула ее на свой простенький наряд из дешевого ситчика. Клим Кириллович понурился, наверняка шаль, как и сережки с желтыми камешками в серебре, блестевшие в нежных девичьих ушках, были дарами неверного возлюбленного

– Понимаю, – сказал он, – но вы достойны лучшего, а большие деньги никогда чистыми не бывают.

Девушка сложила шитье и опустила его в корзиночку. Невысокая, с мягким овалом полудетского лица, она прятала неловкость за нарочитой дерзостью.

– У Василия чистые, – упрямо возразила она, – он не вор, чужого не берет, а ничье взять – не воровство. Новую рубашку ему вышила по вороту, отнесу сейчас в укромное место, – в ее тихом голосе зазвучали откровенно счастливые нотки, – сам позвал.

– Я рад за вас. Позвольте, я вас провожу.

– Только недалеко. Не дай Бог, Василий прознает, ревнивый он у меня.

Доктор открыл калитку и последовал за Ульяной, он пытался как можно мягче объяснить девушке, что на выбранном пути ее поджидают самые неожиданные неприятности и, чувствуя, что слова его отскакивают от сознания собеседницы, как резиновые мячики, постарался дать понять, что на его помощь она может всегда рассчитывать.

Они расстались у Александровского парка, и доктор, взяв извозчика, отправился к сестрам Шнейдер. упругие капли ливневого дождя барабанили по поднятому кожаному верху пролетки, запрыгивали на кожаный передник, прикрывавший ноги доктора. Дождь быстро закончился, тягостную духоту сменила влажная свежесть. По мере приближения к дому, где располагалась милая «акварельная» квартирка, доктор чувствовал, что ему легче дышится.

В квартире акварелисток были гости. Варвара Петровна представила:

– Николай Константинович Рерих, художник, с супругой.

Доктор пожал руку подтянутому человеку с пронзительно черными глазами. Хотя в живописце, чья фамилия не раз встречалась в газетных отчетах о выставках «мирискусников», не было ничего необычного, Клим Кириллович поежился от пробежавшего по спине холодка. Так бывает, когда оказывается, что безобидный холмик, поросший травкой, – чья-то безымянная могила.

– Елена Ивановна. – Приветливая улыбка жены художника согрела Клима Кирилловича, с медицинской зоркостью распознавшего в округлой фигурке русоголовой женщины солидный срок беременности.

– Елена Ивановна племянница князя Путятина, известного археолога, – включилась в беседу Варвара Петровна, – зовет нас ехать в Бологое. Да мы не решаемся. У Александры с глазами неважно, а я не люблю отдыхать в местах, где ведутся раскопки. У меня настроение портится.

– Со зрением мы справимся, – доктор Коровкин обернулся к доселе молчавшей Александре Петровне, – чудодейственная мазь поможет. Прошу вас, примите дар эскулапа.

Он объяснил пациентке, как пользоваться мазью.

– Ума не приложу, зачем обыкновенную трахому называют «египетской болезнью»? – Доктор адресовал свою реплику Рериху.

– В словах вообще много непонятного, – ответил художник.

– Николай Константинович очарован Востоком, но не Египтом, а Индией, – сказала Александра Петровна. – И картины его на наши акварели совершенно непохожи. Надеюсь, после лечения мир засияет для меня всеми красками. Я так люблю яркие и ясные краски Николая Константиновича, особенно «Заморских гостей»: синяя река и корабли с красными парусами, и белые чайки, и славянские поселения на зеленых холмах.

– Это основные цвета древнего русского искусства, в первую очередь иконописи, – сказал Рерих. – А вот почему эти же цвета характерны для индийского искусства? Загадка.

– А можно ли найти общие черты между русским и египетским искусством? – заинтересовался доктор.

Вполне вероятно, – отозвался художник. – Можно найти один источник, из которого черпали и Русь, и Индия, и Египет. Если бы Варенька поехала с нами в Бологое и занялась исследованием археологических находок с точки зрения параллелей между Россией и Египтом...

– Египет мне совершенно не интересен, – с деланным возмущением запротестовала Варвара Петровна. – Я в ужас прихожу от одной мысли, что в Бологом раскопают какую-нибудь мумию...

– Уверен, – от ласковой усмешки в уголках губ Клима Кирилловича появились ямочки, – ни мумий, ни пирамид вы там не найдете.

– Но когда там господин Глинский, ни в чем нельзя быть уверенным, – возразила Варвара Петровна.

– Что вы так на господина Глинского ополчились? – примиряюще улыбнулась Елена Ивановна. – Он всего-то на два дня приехал к дяде. Вы же знаете дядюшкину страсть к коллекционированию древностей.

– А о каком Глинском речь? – растерянно спросил доктор Коровкин: в его сознании мелькнула сцена в Воздухоплавательном парке.

– О Платоне Симеоновиче Глинском, – пояснила Елена Ивановна, – он в Эрмитаже служит. Дядя частенько его приглашает для экспертиз.

– Все египетское искусство основано на любви к мертвым, – стояла на своем Варвара Петровна, – а это очень неприятно...

Доктор Коровкин пробыл у сестер-акварелисток еще с полчаса. Ему казалось, что он посетил какой-то фантастический мир – образ Ульяны Сохаткиной мелькнул в его сознании, как нечто туманное и далекое.

Грозовой ливень прибил пыль на мостовых и тротуарах, чистое высокое небо казалось вечным... Привычный городской шум и суета обтекали доктора и казались чем-то жалким, легким, скоротечным.

– Василий! – Истошный женский крик, раздавшийся откуда-то сверху, заставил доктора остановиться. – Васенька! Душенька! Иди ко мне!

Надрывные вопли способны были поднять и мертвого.

– Вас-сенька-а-а!.. Вас-сенька-а-а!!!

Доктор задрал голову и едва успел отшатнуться: сверху летело что-то темное и бесформенное.

– А-а-а-а!!!

В двух футах от башмаков доктора Коровкина на тротуаре корчилась баба, выпавшая из окна второго этажа неказистого домика. Доктор с трудом различил хрип:

– Изверг, злодей, тюрьма по тебе плачет.

Заполошный свисток возвестил приближение дворника, за ним подбежал и городовой.

– Что здесь, – вскричал разгневанный страж порядка, склонясь над бабой, – опять мужик твой бузит?

– Пьяный пришел, взбесился, – несчастная пыталась приподняться, – из окна выкинул...

–Ты и сама небось пьяна, – сдвинул брови городовой. – Встать можешь? Баба застонала.

– Ну, моему терпению конец. – Городовой повернулся к дворнику. – Посторожи эту заразу. А я схожу за ее муженьком.

Когда городовой скрылся, доктор, выйдя из столбняка, наклонился над потерпевшей: от нее попахивало сороковочкой.

– Уж не впервой, – взор молодой бабы был бессмысленным, – какой раз из окна бросает...

Вскоре городовой, держа за шиворот, вывел из-под арки здоровенного мужика в замызганной косоворотке и утерявшем первоначальный цвет жилете; сам страж порядка, росту в котором было не менее двух аршин и семи вершков, семенил за пойманным преступником на цыпочках – мужик был огромен.

– В кутузку обоих! – распорядился городовой.

Дворник приподнял бабу: стоять на ногах она не могла. Доктор пожалел, что оставил саквояж дома. Городовой, не выпускавший захваченного им преступника, гаркнул:

– Добился своего? Нюхнешь арестантских рот из-за драного кота!

– Нюхну, – пробурчал мужик. – Как же, кота, гадина, звала! Держи карман шире!

– Врет он, – заныла скорчившаяся бабенка, – врет. От этой рвани пьяной кой год побои терплю. Одно утешение – Васька, котик мой, усатенький, ласковый.

– Знамо утешение, – буркнул преступник.

– Ты подтверждаешь, что бабу свою из-за кота хотел жизни лишить?! – насел городовой.

– Из-за него, проклятого. Из-за ее полюбовника, – злобно оскалился мужик, сплюнул и добавил еще несколько слов.

Городовой побледнел и испуганно уставился на оцепеневшего доктора.

 

Глава 12

Следователь Вирхов был невысокого мнения об умственных способностях популярных шансонеток, но Дашка-Зверек – в трезвом виде, разумеется! – мыслила вполне логично и здраво. В поле ее зрения попадали, конечно, всякие глупости – наряду с существенными деталями. Но в том-то и состояло искусство дознавателя, чтобы отделить зерна от плевел, найти жемчужину в горе мусора.

Размышляя о вчерашнем происшествии в Воздухоплавательном парке, он все более склонялся к мысли, что несчастный случай, повлекший за собой гибель отца Онуфрия и Степана Студенцова, мог быть хорошо спланированной преступной акцией, хотя, по его сведениям, военные следователи, опросившие и священнослужителей Мироновской церкви, по-прежнему настаивали на несчастном случае. В глазах Вирхова особенно подозрительным выглядело исчезновение господина Глинского – не скрывается ли злодей от возмездия? На нехорошие мысли наводило и мимолетное Дашкино упоминание, что господин Оттон, служащий банка Вавельберга, – насмешник и скрытый социалист. В таком случае он прекрасно маскируется.

Вирхов крякнул: да ведь социалистические взгляды, тем более, тайные, встречаются сплошь и рядом, мода такая. Особенно в среде людей мыслящих, интеллигентных, образованных. И как это они не задумываются о последствиях таких настроений, почему не видят дальше собственного носа? Но приверженность социалистическим взглядам – еще не доказательство умышленного убийства священника и гостинодворца!

Жаль, что господин Глинский пока недоступен для дознания. Жаль, что неуместный ночной визит грека-коммерсанта помешал следователю побеседовать с Марией Николаевной Муромцевой. На ее наблюдательность Вирхов возлагал большие надежды. И вот на тебе – с утра пораньше барышни нет дома... Вирхов решил, если владелица частного бюро «Господин Икс» не появится в его кабинете в течение дня, то вечером он сам нанесет визит в Пустой переулок. А к тому времени кандидат Тернов, возможно, разыщет Платона Глинского – чувство вины придаст юнцу силы, чтобы прочесать вдоль и поперек весь Эрмитаж, да и Петербург в придачу!

–Господин следователь! – в дверь кабинета просунулась голова дежурного курьера. – Чрезвычайное происшествие! Покушение на убийство! Преступник доставлен. Велите пустить?

– Что еще? – Вирхов в полном недоумении приподнялся с кресла. – Пусть введут.

Голова курьера исчезла, дверь широко раскрылась, и в ее проеме один за другим появились доктор Коровкин, придерживающий какую-то стенающую бабенку, здоровенный смурной мужик и старый знакомый Вирхова: младший помощник пристава из родной Адмиралтейской части.

– Разрешите доложить, господин следователь! – Помощник пристава, капитан Билетов выступил вперед и вытянул руки по швам.

– Докладывай.

Вирхов медленно выходил из-за стола, не спуская глаз с растерянного доктора Коровкина, на лице которого застыла брезгливая гримаса.

– Сей лудильщик выбросил бабу свою из окна на мостовую. Убить хотел. Свидетель подтверждает.

– Убить? – Вирхов воззрился на хмурого мужика. – За что?

– За Ваську, ее проклятого кота, – злобно ответил непротрезвевший лудильщик. – При живом муже кота звать, орать на всю улицу, семью позорить.

– Врет он, господин следователь, – плаксиво запричитала растрепанная баба, одутловатое лицо которой было в свежих и радужных кровоподтеках. – Изверг он, кажинный день смерти жду, кажинный день пьянствует, кулаками машет... Одно утешение – Васенька, хоть синяки залижет...

– Нишкни, дура, – лудильщик повернул кудлатую голову к жене, – все равно убью. С каторги вернусь, прибью тварь поганую.

– Молчать! –рявкнул Вирхов. – Развели здесь черт знает что...

– Женщина нуждается в медицинской помощи, – сказал доктор Коровкин, – кажется, у нее сломаны ребра.

– Все равно убью, – мрачно уставившись на свои стоптанные сапоги, повторил лудильщик. – Думаете, вам все дозволено? Так вот вам – выкусите.

Он поднял к своему носу огромный кукиш.

– Никак и этот марксистской белены объелся?

О степени охватившей Вирхова ярости свидетельствовала мертвенная бледность, разлившаяся не только по его лбу и щекам, но и по едва двигающимся губам.

– Дождется бомбы папаша, – зарычал мужик. – А сынка его сам зарежу!

– Вон! – Вирхов, вне себя от гнева, отступил назад и нажал кнопку электрического звонка. – Вон! С глаз моих!

– Не нравится, правда? – выкрикнул мужик. – Глаза колет? Значится, власти все дозволено? Значится, сынок могет чужими бабами пользоваться?

Вирхов смотрел на наглую рожу мужика с омерзением, смешанным с оторопью.

Капитан Билетов кашлянул.

– Сей мужик утверждает, что баба его гуляет с сынком самого... – громким шепотом сказал он и, шагнув к Вирхову, едва слышно произнес имя высокопоставленной персоны. – За то и из окошка ее выбросил.

Вирхов побагровел. Только теперь он понял, почему младший помощник пристава, ответственный за арестантскую часть на своем участке, приволок пьяницу в следственную камеру: дело приобретало государственный характер. Увидев в открытых дверях кабинета дежурного курьера, Вирхов стукнул кулаком по столу и, судорожно заикаясь, выговорил, тыча пальцем в присутствующих:

– Э... э... э... бабу в больницу. А э... э... его на экспертизу, к Николаю Чудотворцу... Да глаз не спускать...

Курьер кликнул подмогу, и через минуту в кабинете Вирхова остались лишь помощник пристава Билетов и доктор Коровкин. Вирхов прикрыл веки, глубоко вдохнул. Потом повернулся к капитану:

– Составить донесение по всей форме. В соседней комнате бумага. Пока ведем расследование, никому ни слова – дело деликатное. Секретность должна быть полной.

– Так точно, господин следователь! Слушаюсь. – Помощник пристава, пятясь и бессмысленно кланяясь, выскользнул из кабинета.

– Присядьте, дорогой Клим Кириллович. – Вирхов указал доктору на диван. – Как вас-то угораздило попасть в эту безумную историю?

– Случайно, Карл Иваныч, совершенно случайно, – оправляя пиджак, который хотелось немедленно отправить к прачке, старинный друг следователя опустился в кожаные объятия. – Навещал сестер Шнейдер, известных акварелисток. Одна из них страдает «египетской болезнью». Нашел для нее лекарство. Да и сам едва не погиб...

– Надеюсь, лудильщик на вас не покушался? – поднял белесые брови Вирхов.

– Бог миловал, – ответил доктор, – но бабу свою едва ли не мне на голову выкинул, я чудом увернулся. Не мог оставить пострадавшую без медицинской помощи, а в кутузке пристав распорядился к вам ехать. Какой контраст с тем, что я видел в квартире своих пациенток! Кстати, они говорили о господине Глинском. Помните такого?

– Не только помню, – Вирхов встрепенулся, – но уже вторые сутки ищу. Где ж он прячется?

– Насколько я понял, он в имении князя Путятина, в Бологом. Князь занимается археологией, ведет раскопки. Господин Глинский приезжает по мере надобности для экспертиз. Он крупный специалист по материальной культуре древних времен.

– Не знаете ли случайно, когда вернется в столицу? – с надеждой спросил Вирхов.

– Вроде бы пробудет там дня два, – припомнил доктор, – скоро появится. Может быть, завтра.

– А Павел Миронович этого узнать не мог... – то ли с сожалением, то ли с укором протянул Вирхов. – Где-то прохлаждается, небось опять за Дашкой ухлестывает. А мне мифологию преподносит – якобы сотрудников Эрмитажа расспрашивает. Ни на кого положиться нельзя.

– Сочувствую вам, Карл Иваныч. Трудно работать, когда кругом безалаберность и безумие. Вам, наверное, некогда заняться Воздухоплавательным парком.

–Истинно так, – ответил тронутый сочувствием Вирхов. – Лето – пора благодатная, в столице преступлений немного, весь сброд в дачную местность перемещается. Думал, разберусь быстро. А вон как выходит. И у Марии Николаевны нет минутки, чтобы поделиться своими наблюдениями?

– Занята собственным расследованием. Карл Иваныч, если вы не возражаете, я сейчас же отправлюсь в ее бюро и попрошу, если застану, посетить вас. Да и мне надо выяснить, когда она освободится, чтобы сопроводить ее на дачу.

– Буду вам весьма признателен. Если Марию Николаевну не застанете, помогите старику еще разок – загляните в «Аквариум». Только вам и могу довериться, по старой дружбе обращаюсь со щепетильной просьбой: если обнаружите в этом логове разврата моего помощника, кандидата Тернова, гоните поганой метлой на службу.

Доктор улыбнулся, встал и кивнул в знак согласия.

– В наше время молодежь была другой, – пожаловался Вирхов. – А сейчас все считают возможным дерзить, объяснять пренебрежение службой – низким жалованьем. Как будто никогда не слышали о долге! О чувстве ответственности!

Вирхов проводил доктора Коровкина до дверей и вернулся к столу. Он посидел несколько минут в полной тишине. Затем велел письмоводителю связаться по телефону с железнодорожной станцией Бологое и выяснить, куплен ли господином Глинским билет до Петербурга. А сам, надев фуражку и оправив китель, решил наведаться к господину Оттону, благо присутственный день в банке уже закончился. Так сказать, прощупать его политическую благонадежность, своими собственными глазами убедиться, что служащий банка Вавельберга не причастен к преступному деянию. Вирхов знал, что личный визит следователя всегда вносит смятение в душу человека – иной раз тот невольно выдает себя из страха. Кроме того, личный осмотр иногда дает ключ к разгадке преступления – вещи хозяина, предметы обстановки и обихода сами говорят о том, что хозяин желает скрыть. А если Дашка-Зверек не ошиблась в своих предположениях, если деревянный футляр в руках Студенцова был замаскированным взрывным устройством и если получен он из рук Густава Оттона, то Оттона должно взять под наблюдение. Решение принимать ему, следователю.

Густав Оттон снимал квартиру в Дмитровском переулке. Опытный взгляд следователя сразу прикинул стоимость жилья – не меньше ста рублей в месяц. Господин Оттон жил на широкую ногу. Дожидаясь хозяина в гостиной, Вирхов оглядывал модное убранство: дубовый резной шкаф, где рядом с Брокгаузом и Эфроном разместились книги с тщательно подобранными переплетами, диван, кресло-качалка, телефон под орех. В деревянной резьбе мебели и в мелких безделушках, в шторах и сиреневато-серой обивке дивана и кресел повторялся узор из неведомых плодов и растений фантастической формы: искусственно вытянутых, надломленных, причудливо соединенных друг с другом.

На тумбе орехового дерева, с резными накладками, изображавшими увитых водорослями морских чудовищ, стоял граммофон с жемчужно-серым раструбом, рядом лежали пластинки. Вирхов взял одну, с наклейкой ярко-красного цвета, какими граммофонные фирмы обычно метили пластинки самых лучших, самых известных певцов – и стал разглядывать этикетку с фамилией знаменитой Вяльцевой. Тяжелый, глухой удар за спиной заставил его резко обернуться: черный котище с белыми лапками спрыгнул с широкого подоконника и, скользя брюхом по ковру, подбирался к его сапогам.

– Добрый день, господин следователь!

Хозяин квартиры, в легкой домашней куртке, появился незаметно –благодаря мягким бархатным туфлям двигался он совершенно бесшумно.

Вирхов заметил, что хозяин слегка встревожен: отводит взор, поглядывает на картонную коробку, придвинутую к когтистой лапе – ножке шкафа.

– Прошу садиться. – Господин Оттон указал Вирхову на кресло, и пока гость устраивался, попытался задвинуть ногой коробку за дубовую когтистую лапу. – Чем обязан столь дорогому гостю?

– Хотелось бы уточнить некоторые детали расследования, связанного со вчерашним происшествием.

Самоуверенный кот уселся у ног Вирхова и внимательно следил за руками следователя.

– Всегда к вашим услугам.

– Не припомните ли, господин Оттон, – косясь на кота, продолжил Вирхов, – откуда у покойного Студенцова взялся деревянный футляр? Что в нем было?

– Если не ошибаюсь, вчера вы уже спрашивали об этом. Увы, проявил постыдное равнодушие, не полюбопытствовал. И минувшей ночью все припоминал – ничего нового в памяти не забрезжило. Если б что вспомнил – счел бы за долг гражданина явиться на Литейный. – Господин Оттон сыпал пустопорожними, ничего не значащими словесами слишком поспешно. – А так сижу здесь в обществе кота. Благодарение Богу, одного. Хотели родственники еще одного всучить, едва отбоярился. Согласитесь, кота нынче пристроить непросто – разве что подкинуть кому-нибудь.

– А я слышал, – осторожно продолжил Вирхов, пропуская мимо ушей кошачий вздор и отодвигая ногу, о которую шеей терся кот, – что подобные забавные футлярчики водились и у вас.

– Вы про чертиков? – Банковский служащий скривился. – Как-то в «Аквариуме» выиграл в карты у одного балбеса – он отдал мне долг такими шкатулочками. Я его на дуэль вызвал. Не явился, конечно.

– А шкатулочки где? Взглянуть бы...

– Раздарил подружкам, – выпалил без запинки господин Оттон. – Одну даже самой Вяльцевой преподнес. Кстати, не хотите ли послушать!

Хозяин дома проворно вскочил с кресла и устремился к граммофону.

– Такое развлечение не всем доступно, – заметил Вирхов, – пластинка-то рублей шесть стоит, дороже серебряных карманных часов.

– Мой двоюродный дядюшка оставил мне порядочные средства, могу поддерживать достойное существование.

Нахваливая исполнительское искусство знаменитой певицы, господин Оттон поставил диск и опустил на него иглу. Насторожившийся Вирхов все более укреплялся в подозрении, что хозяин желает всячески отвлечь его внимание. Но от чего?

– Васька! – Густав Оттон неожиданно хлопнул в ладоши. – Алле!

Кот с неохотой оставил ногу Вирхова и уселся у столика с граммофоном, уставившись на простертую к серому раструбу руку хозяина.

Раздался дивный голос, низкий, грудной, чуть в нос, протяжный:

Ты не спрашивай, не выпытывай,

От меня не узнаешь ни слова...

Оттон взмахнул рукой, кот задрал голову.

Не прочесть тебе, что в душе моей,

– Мяу-мяу...

Ты ли мне, иль другой милей!

– Мяу-мяу-мяу...

Одуревший от кошачьего пения Вирхов поднялся и сделал хозяину знак – прекратить неуместный концерт. Густав Оттон повиновался.

– А Дарья смеялась до упаду, – сказал он, пряча глаза. – Дрессированные коты не так часто встречаются. А мой имеет способности необычные.

– Отдайте его в цирк, – нелюбезно предложил Вирхов. – А за сим позвольте откланяться.

– Всегда готов служить вашему благородию, –заглядывая в глаза Вирхову и направляясь с ним к дверям, хозяин говорил без умолку, преувеличенно льстивым тоном. – Весьма тронут высочайшим визитом. Скорблю, что потратили на меня драгоценное время. Если возникнет надобность в моей скромной персоне, прошу не утруждаться, извольте телефонировать, примчусь быстрее ветра...

Вирхов остановился, сурово взглянул в бегающие глаза:

–И против осмотра возражать не будете?

– Никак нет, ваше благородие, – заверил гостя хозяин. – Никак нет.

–В таком случае позвольте взглянуть вон на ту коробочку. – Вирхов указал на картонку, наполовину высовывающуюся из-под шкафа. – Не возражаете?

Хозяин побледнел и сглотнул слюну.

– Так вы позволите? – насупил белесые брови Вирхов.

Хозяин кивнул, но с места не сдвинулся.

Вирхов направился к картонке. Выдвинув ее из-под шкафа, он осторожно приподнял крышку и воззрился внутрь: содержимое коробки было весьма необычным – холщовый фартук, мастерок и молоток.

 

Глава 13

Смущенная Мура, сопровождаемая Эросом Ханопулосом, покинула Демьянов трактир. Лысый трактирщик с бегающими глазками невнятно бормотал что-то им вслед насчет ошибочки: он-де и помыслить не мог, что такая красивая барышня ищет обычного кота. Василий человек благородный, генеральских кровей, не любит, когда его котом зовут, да и вообще котов не жалует, а кличка пристала: красивый малый пользуется успехом у женщин. Да и топаз на серебряной цепочке носит.

– Мне в голову не пришло, что у человека может быть такая кличка! – с досадой призналась растерянному греку Мура.

– У нас, греков, так не принято, – коммерсант обворожительно улыбнулся, – да ведь это и понятно. Когда мы строили Парфенон, русские прыгали по веткам.

– А я так надеялась, что его найду. – Мура пропустила мимо ушей самохвальство спутника.

– Зачем вам кот? Ушел – и слава Богу. В вашем цветущем возрасте надо думать о любви! Хотел бы я, чтобы вы с такой настойчивостью искали меня!

Мура покраснела.

– Пить хочется. Сейчас бы стакан содовой.

– Ни в коем случае! Содовая снижает любовное влечение!

Мура ощущала, что алчный взгляд грека обегает выразительную линию ее талии и бедра, хотя легкое, муслиновое платье быстро просохло на горячем солнышке и приняло приличные очертания.

– Хороший асфальт кладут на петербургских улицах. – Коммерсант постукивал каблуком светлого ботинка по тротуару. – Когда мы с вами увидимся?

Мура постаралась скрыть огорчение – вопрос свидетельствовал, что грек намерен с ней проститься.

– Сегодня я собиралась посетить велодром, – нарочито равнодушно произнесла она. – Меня пригласил известный велогонщик Родосский.

– Родосский? Не знаю такого. Из греков? – рассеянно переспросил Ханопулос. – Извините, мадемуазель. Срочное дело. Коммерческий интерес. Сами понимаете. Но ни одно дело не должно мешать любви. Дай мне любви, Афродита, дай мне тех сладких желаний, коими ты покоряешь сердца бессмертных и смертных...

Последние слова он выкрикнул, взбираясь в остановленную энергичным жестом пролетку.

Мура почувствовала себя брошенной и несчастной. Какое неудачное утро! И где искать треклятого любимца госпожи Брюховец? Может быть, Софрона Ильича посетила свежая идея?

Плетясь пешком по тихим зеленым улочкам и проулкам к Тучкову мосту, она с грустью думала, что вряд ли когда-нибудь сумеет превзойти «дикую кошку нью-йоркской полиции», любимую мамину героиню из рассказа Ната Пинкертона. А что будет, когда появятся серьезные клиенты с настоящими поручениями – грабежами, убийствами, шантажом?

Сосредоточиться на поисках кота ей мешала и мысль о том, что делал утром Клим Кириллович в районе Посадских. Неужели у него тайный роман? Может быть, поэтому он и не едет на дачу – а для обитателей «Виллы Сирень» сочинил басню о недомогании купца Астраханкина?

В конторе ее ждала новая неприятность: перед Софроном Бричкиным восседала несокрушимая госпожа Брюховец!

– Вы-то, милочка, нам и нужны. – Клиентка обернулась на звук хлопнувшей двери. – Где вы изволите разгуливать?

За массивной спиной котовладелицы Бричкин строил Муре яростные гримасы, подмигивал, шевелил щеточкой усов. Мура бочком прокралась за столик, на котором были разложены письменные принадлежности, и сунула корзиночку с рыбой в верхний ящик.

– Итак, милостивый государь, – провозгласила госпожа Брюховец. – Сегодня вы идете на собрание масонской ложи. Вы приготовились?

– Так точно! –быстро ответил Бричкин. – Адрес установлен, пароль выяснен, костюм имеется. Есть и оружие.

– Очень хорошо. – Клиентка благосклонным кивком одобрила рвение детектива. – Но масоны не единственные котоненавистники. А нам нельзя терять время: Василий нервный, утонченный, может не выдержать потрясений. У вас есть фонарь и резиновые сапоги?

– Мы обладаем внушительным гардеробом для любой экипировки, – отрапортовал Бричкин.

– Милочка, а у вас хорошее зрение?

Из-за узкого, подпиравшего двойной подбородок воротничка с мелкой оборкой, шея клиентки походила на горлышко графина, крышкой которому служила голова, увенчанная огромной блинообразной шляпой, обильно украшенной перьями и чучелами птичек. Мура заворожено уставилась на повернутую к ней «стайку за минуту до взлета».

– На зрение не жалуемся, – бодро ответил за Муру Бричкин. – Кроме того, у нас есть сильный морской бинокль. А что нужно рассматривать?

– Вам, господин Икс, ничего, – отрезала клиентка. – Вы отправляетесь в масонскую ложу. А ваша помощница пойдет сегодня ночью на встречу с Крысиным Королем.

Госпожа Брюховец окинула презрительным взглядом наряд Муры: светлую юбку, легкую муслиновую блузку, соломенную шляпку с жалкими фиалками.

– Надеюсь, вы в обморок не упадете? Если она припадочная, господин Икс, – клиентка ткнула сложенным шелковым зонтиком в сторону Бричкина, – увольняйте сразу же, и без выходного пособия.

– Нет-нет, госпожа Брюховец, – смутился Бричкин, – мадемуазель крепкая, не из боязливых.

– Слава Богу, – успокоилась клиентка. – Тогда, милочка, вам предстоит заглянуть в петербургскую канализацию, в столичные подземелья, в царство крыс. У крыс есть король –белый, ростом с теленка. Он сам ходить не может, его носят на живом помосте из тысяч крысиных спин. Племянник говорит, что ему приносят в жертву котов: самых крупных, самых видных. Возможно, для подземного заклания крысы похитили и моего Василия.

Мура не спускала глаз с зелененькой пичужки на устрашающей шляпке.

– Подземные палаты короля находятся под Зимним дворцом или под Гостиным двором. Выясните сами. Проберитесь в логово и смело стреляйте прямо в жирное чудовище. Всадите в него всю обойму. Вы стрелять умеете?

– Умею, – прошептала Мура.

– Остальные крысы разбегутся сами, – уверенно, будто сто лет прожила в лабиринтах петербургской канализации, заявила госпожа Брюховец. – Тогда и берите моего бедного Василия. И выносите его из мрачного подземелья.

– А... а... а... если он откажется идти со мной? –пролепетала Мура. – Если он мне не поверит, будет сопротивляться...

– Он не глупее вас, –заверила ее клиентка, – он поймет. Я все хорошо обдумала. – Она с нежностью вынула из ридикюля сверточек в станиоле. – Вы возьмете с собой вот это.

Мура осторожно приняла сверток.

– Куриное крылышко, тушенное в сметане, – победоносно изрекла дама и встала, строго воззрившись на Бричкина, который тут же энергично закивал.

– Желание клиента для нас закон, –льстиво заверил он, направляясь к дверям, чтобы предупредительно открыть их перед потерпевшей. – Уверен, утром мы вас обрадуем. Или у масонов, или у крыс – но найдем драгоценного Василия, вырвем из преступных рук, то есть лап... Спасем...

– Смотрите, – госпожа Брюховец погрозила в дверях коротеньким пальчиком, – я прослежу за вашей деятельностью!

Взмокший от напряжения Бричкин вернулся к своему столу, Мура сидела все так же неподвижно и держала в руках сверток в станиоле.

– Она утверждает, что будет за нами присматривать, – сказал он с досадой. – Неужели она наняла кого-то, чтобы контролировать наш поиск?

– С нее станет. – Голос Муры дрожал. – Мне кажется, она сумасшедшая. Какие шкурки на Сенной?! Разве за те четыре дня, что кот сбежал от нее, можно выделать шкурку? Софрон Ильич! – Крупные слезы выкатились из глаз младшей дочери профессора Муромцева. – Я ее боюсь... И крыс боюсь... Неужели мне обязательно лезть в канализацию?

– Мария Николаевна, – сочувственно сказал Бричкин, – не огорчайтесь. Все поправимо. Решили же мы с вами вопрос о масонах. Пока вы отсутствовали, я отчет почти составил. Послушайте.

Он достал из ящика письменного стола листки бумаги и стал читать: «В полночь в сизых сумерках на Аничковом мосту ко мне подошел высокий господин, верхнюю часть лица его скрывала низко надвинутая на лоб шляпа, нижнюю – пышные борода и усы, скорее всего, накладные. Глухим голосом он произнес пароль:

Мы бродим в неконченном здании

По шатким, дрожащим лесам,

В каком-то тупом ожидании

Пароль и отзыв на него я узнал от человека, который и свел меня с масонами, но чье имя поклялся не называть, поэтому быстро произнес в ответ:

О думы упорные, вспомните!

Вы только забыли чертеж!

После чего высокий господин сделал знак рукой, тут же подъехала закрытая карета, мы сели в нее, на лицо мне набросили черный шелковый платок...»

По мере чтения слезы на щеках Муры высыхали, она представляла в числе участников масонского собрания то Моцарта, то Пушкина, то Гете...

– А стихи тоже ваши, Софрон Ильич?

–Нет, господина Брюсова сочиненьице. Осталось немного дописать, финал не придумал. – Бричкин отложил листки. – Не беспокойтесь, через часик все будет готово. А там и за отчет о битве с Крысиным Королем примусь.

– Софрон Ильич! Мы опять встаем на путь фальсификации. Папа бы меня осудил.

– Профессор выгнал бы госпожу Брюховец, – возразил Бричкин. – А мы ее ублажаем, подыгрываем психопатке.

– А где наш Рамзесик? – Мура огляделась. – Может, и он не откажется от куриного крылышка? Я ему и рыбки принесла. Кажется, настоящей.

– Рамзес гуляет, – ответил Бричкин. – Обещал скоро вернуться.

– Вы шутите, Софрон Ильич, – Мура улыбнулась, – и за это я вам благодарна. Сегодня несчастливый день. Если б сейчас оказаться на «Вилле Сирень»!

– Езжайте, Мария Николаевна, езжайте! – согласился Бричкин. – Я здесь сам разберусь. Надо дамочку как-то улещивать. Я уж и придумал, чем. Как топазик с цепочкой выглядят, мы знаем, закажем ювелиру. А затем и бросим на дно Карповки.

– Зачем?

– Или в фонтан какой-нибудь поглубже. Убедим клиентку, что котик утонул, а сердобольный монах похоронил его. С этим я управлюсь, будьте уверены. Такие турусы разведу! Госпожа Брюховен будет довольна. А топазик с цепочкой останется ей на память. Все лучше, чем шкурка с Сенной. Зачем вам время терять? Отдыхайте, Мария Николаевна, гуляйте по взморью, грейтесь на солнышке, короче, смело отправляйтесь на дачу!

– Очень хотелось бы, – вздохнула Мура, – но не удастся. Нет ли у вас, Софрон Ильич, заветной папочки с газетными публикациями о мужской моде?

– А что именно вас интересует, сударыня?

В глазах Бричкина появился блеск охотничьего азарта, но хозяйка детективного бюро, словно испытывая умственное проворство своего подчиненного, ответила коротко:

– Мужские браслеты.

– С топазом? – хитро прищурился Бричкин. – Из серебра? Вы видели такой браслет у кого-то? Уверены, что камень не поддельный?

Мура рассмеялась.

– В том-то и дело, что не уверена, – призналась она, – и был он на руке странного типа, смутно похожего на кого-то очень знакомого. На кого –не пойму. Этого типа зовут Васька-Кот, увидев меня, он выпрыгнул в окно. Откуда у него взялась серебряная цепочка с топазом винно-желтого цвета? Не с убитого ли кота нашей клиентки снял?

Бричкин задумчиво почесал щеточку усов.

– Васька-Кот? Кличка известная, воровская, кое-что о нем слышал. Дерзкая персона. Но душить котов даже ради браслета – слишком мелко для мошенника его ранга. Так что этот след – ложный. Не думайте о нем. Отдыхайте! А я займусь мифом о фонтане и монахе.

– Но я не могу оставить вас наедине с сумасшедшей! – возразила Мура. – Все-таки «Господин Икс» – это я! И потом, вы уверены, что она не потребует вскрыть могилку?

– Не уверен, – вздохнул Бричкин. – Эксгумация кота – это серьезно. Хорошо, что подсказали. Но и этот подводный риф мы обойдем.

– Вообще-то меня пригласили сегодня на велодром, – задумчиво произнесла Мура. – А на дачу мы собирались ехать вместе с доктором Коровкиным. Но он забыл о своих обещаниях. Я на него сержусь. Если он придет, скажите, что меня нет и не будет.

– Непременно, – ответил Бричкин, откидывая голову бронзового сфинкса и нацеливая стальное перо в чернильницу. – Когда я служил в артиллерии, был у нас один доктор, то есть дантист, из вольнонаемных, по фамилии Кошкин. Он утверждал, что кошачье мясо по вкусу напоминает кроличье, а тушки почти неотличимы...

Дальше Мура слушать не стала, отправилась в смежную комнату. Ей хотелось побыть одной, хотелось отдохнуть от кошачьего безумия, обступившего ее со всех сторон, а после встречи с трактирным Васькой-Котом в разговорах о кошатине было нечто каннибальское...

Мура рассматривала в зеркале свое отражение и размышляла. Не стоит ли чуть-чуть подсурьмить брови? Если она поедет на велодром, ее ждет встреча с великолепным греком: он богат, неплохо образован, знает древнюю историю и литературу. А его оливковые глаза! А запястья его сильных смуглых рук! На одном серебряный браслет, белоснежные манжеты эффектно оттеняют черный густой пушок. В воображении Муры возник пленительный образ: полуобнаженный, волосатый грек в длинных сиреневых носках на стройке Парфенона...

Приглушенный звук дверного колокольчика возвестил, что в помещение бюро кто-то вошел. Неужели вернулась госпожа Брюховец? Мура на цыпочках пробралась к двери и приложила ухо к замочной скважине.

– Могу ли я видеть Марию Николаевну?

– К сожалению, в данный момент ее нет.

– Жаль. Появится ли она к вечеру?

– Не обещала.

– Попробую позвонить ей на квартиру.

– Если желаете, оставьте записку, я передам.

– В этом нет надобности. Я буду дома, лишь ненадолго заеду в «Аквариум». Об «Аквариуме» Марии Николаевне можно не сообщать.

Голос посетителя Мура узнала сразу – он принадлежал доктору Коровкину! С трудом совладав с нахлынувшим желанием выбежать из своего убежища и осыпать неверного друга убийственными упреками, Мура в изнеможении опустилась на диванчик. Мало того, что в тайне от всех доктор прогуливается по утрам с хорошенькой мещанкой, так он еще и «Аквариум» посещает!

Возмущению Муры не было предела. Она жалела милую Полину Тихоновну, которая, жертвуя собой, вместо достойного человека воспитала ханжу и лицемера! Что толку в его внешней благопристойности? То ли дело прекрасный Эрос! Он говорит о своих чувствах во всеуслышание, не прикрываясь приличиями, прямо заявляет, что любит и красоту души, и красоту тела. Греки – большие дети: все в них открыто, солнечно, жизнерадостно!

Мура, чувствуя необыкновенный прилив сил и невесть откуда взявшуюся злость, металась по гардеробной комнате детективного бюро «Господин Икс».

Старательный Софрон Ильич Бричкин полностью погрузился в сочинение кульминационной части отчета о собрании петербургской масонской ложи. Время для него, как для Создателя в момент творения, перестало существовать. И только каким-то седьмым чувством он понял, что перед ним явилась его юная повелительница. Он поднял голову и обомлел.

 

Глава 14

Карл Иванович Вирхов вышел от Густава Оттона разочарованным. Какой смысл в чрезмерном волнении банковского служащего? По всей видимости, к взрыву воздушного шара он не причастен. Про деревянные футляры объяснил вполне логично. Вирхов не заметил в речах хозяина и ничего социалистического: вряд ли тот думал о равенстве и братстве. Правда, имелся кот, но вряд ли Мура имела в виду именно этого жирного урода: никто из других участников праздника не упоминал, что Густав Оттон привозил хвостатое чудовище полюбоваться на подъем «Генерала Банковского». И напрасно господин Оттон смущался содержимого своей картонки – эка невидаль! Масонские побрякушки! В Петербурге куда ни плюнь – всюду в масона попадешь.

Впрочем, не одними масонскими заботами жива империя. Хранит ее православная вера да заступничество Божьей Матери со святыми. И не скудеет земля русская на подвижников духа – являет титанов веры. Скромных, кротких да всесильных – и после кончины своей народ воодушевляют, простирают молитву свою благодатную над оставшимися в юдоли земной.

Мягчают нравы русские, душа добром и милосердием преисполняется. О, если б можно было все население за казенный счет отправить в тамбовскую землю, поклониться Саровской обители! Не случайно к старцу и при жизни его не гнушались заглядывать величайшие люди. Семьдесят лет прошло с кончины великого пустынника и молитвенника земли русской Батюшки Серафима, а память о нем никогда не забывалась, терпеливо ждали открытия многоцелебных мощей. Конечно, вокруг останков много недоброжелательного шума – словесного и литературного. Оно и понятно, Николай II и Александра Федоровна большие надежды возлагают, надеются наследника вымолить. Шумят либеральные умники, а простой православный люд с душевной радостью встретил определение Синода о грядущем прославлении Серафима. Комиссия Синода признала свыше ста исцелений от недугов душевных и телесных, полученных по молитве на могиле святого чудотворца.

Размышляя о судьбе последнего русского святого, в миру Прохора Исидоровича Мошнина, сына курского купца, избравшего подвижническую жизнь отшельника, представляя грядущие через две недели Саровские торжества, Карл Иванович так расчувствовался, что не заметил, как оказался у «Гигиены», располагавшейся в этом же Дмитровском переулке. Он не считал ниже своего достоинства заглянуть в гостиницу – испытывал некоторую вину перед приезжим греком.

В вестибюле гостиницы следователя Вирхова встретил портье, и встретил настороженно.

– Могу ли я видеть господина Ханопулоса? – как можно мягче спросил Вйрхов.

– Постоялец, к сожалению, ныне отсутствуют.

– С ним все в порядке?

– Не извольте беспокоиться. – Портье заметно колебался, поправлял очки на курносом носике, большие глаза за круглыми стеклами смотрели с тревогой на стража правопорядка.

– Вы уверены? – Вирхов увеличил напор.

– Недавно являлись в полном здравии. Изволили отбыть по своим делам.

– В благоприятном расположении духа? – тонко улыбнулся Вирхов.

– Совершенно верно, – поклонился портье. – Изволили принести два чемодана с товаром. Коммерсант-с...

– И чем же собирается удивить столицу Российской империи господин Ханопулос?

– Коврами индийскими. – Портье охотно делился своими наблюдениями. – А может, еще чем. Утром в его номер из аптеки доставили бандероль со шприцами, бинтами и ароматическими веществами. Потом потребовал в номер два медных таза. Оплатил вдвойне. – Очки сползли на кончик носа, в глазах, уставившихся поверх оправы на следователя, появилось особое бдительное выражение. – А разве постоялец неблагонадежен?

– Нет-нет, – заверил Вирхов гостиничного служащего. – Наоборот. Я очень рад, что господин коммерсант нашел приложение своим инициативам в российской столице. Прошу оказывать ему всяческое содействие и помогать во всех начинаниях.

Портье замялся, поправил очки и поджал губы. Вирхов насторожился.

– Вы хотите что-то мне сказать?

– Понимаете, – портье перегнулся чрез стойку, – в поведении нашего гостя есть странности... По прибытии он сразу же отправился на кладбище...

– Это мне известно.

– Всю ночь отсутствовал.

– И это для меня не новость, – горделиво сообщил следователь.

– Утром, ваше благородие, в номере господина Ханопулоса обнаружили склянки с уксусом, сулемой и мышьяком...

– Коммерсант возит с собой образцы товаров, – подначивал Вирхов.

– Кроме того, в ватерклозете пахнет кровью... Может, он страдает от отравления или геморроя?

– Чушь! – возмутился Вирхов. – Он здоровее быка!

– А потом посыльный принес шприцы... – не отступал портье. – Я беспокоюсь. Последний груз вообще очень странный...

– Что за груз?

– Чемодан. Но его содержимое...

– Вы заглядываете в чужие чемоданы? – насупился Вирхов.

– Случайно раскрылся, вот и увидели в чемодане, – портье смутился, – фунтов десять асфальта...

Вирхов оторопел, подумал и строго сказал:

– Асфальт не динамит, не суйте нос в частную коммерцию. Господин Ханопулос имеет право торговать асфальтом. Ничего предосудительного здесь нет.

Портье открыл рот, чтобы сказать о самом страшном: под кроватью постояльца обнаружен железный сундук-сейф, секретные замки которого открыть не удается, – но передумал. Осудит следователь! Не поверит, что каждая гостиница ныне – пороховая бочка. Того гляди, взлетишь от постояльца, у которого на лбу не написано, что он террорист.

Вирхов покинул гостиницу «Гигиена» в прекрасном расположении духа: слава Богу, ограбленный грек не встал на путь отмщения столичным мошенникам, поверил в силу правоохранительных учреждений, занялся своей коммерцией. Южане – люди горячие, импульсивные...

Он возвращался на Литейный. Присутственный день близился к концу. Удалось ли доктору Коровкину выудить из омута разврата непутевого кандидата Тернова? Удалось ли разыскать Марию Николаевну Муромцеву? Есть ли новости о передвижении господина Глинского?

Вирхов любил теплые июньские вечера, похожие на умиротворенный день: низкие солнечные лучи бегут шаловливыми блестящими зайчиками по невской воде, подсвечивают разноцветные громады дворцов и особняков, дарят последние ласки разогретым домишкам, отчего нестерпимо-ярким блеском отсвечивают окна. И народу на улицах значительно меньше...

В кабинете кандидата Тернова не было. Не заглядывала и Мария Николаевна Муромцева.

– Господин Глинский не прибыл в столицу?

Вирхов смотрел на понурого, переминающегося с ноги на ногу, письмоводителя.

– Господин следователь, связь прервалась...

– Как прервалась?

– Кто-то срезал все телефонные провода, ведущие в Бологое. Железнодорожная полиция приступила к расследованию.

– Невиданная наглость! – вспылил Вирхов. – Преступная шайка в окрестностях Петербурга?

– Не могу знать. – Письмоводитель съежился и охотно исчез из поля зрения следователя.

Домой идти не хотелось, в холостяцкой квартире его ждали только кот Минхерц да престарелая кухарка. Телефонная барышня не смогла соединить его ни с Коровкиным, ни с Муромцевыми – оба отсутствовали.

Карл Иванович чувствовал, что у него хватит сил прогуляться до конторы детективного бюро «Господин Икс», полюбоваться на красно-коричневые махины Зимнего и Адмиралтейства, на тяжело дышащую Неву, на голубые и зеленые пароходики, на белые яхты, на юркие ялики. Мария Николаевна Муромцева, несомненно, будет тронута вниманием старого опытного следователя. Он запер кабинет и отправился к набережной Невы, к Петербургской стороне.

Ему хотелось ощутить себя простым обывателем, прогуливающимся в вечерний час по столичным улицам не по долгу службы, а для личного удовольствия. Но и вышагивая вдоль прекраснейшей решетки Летнего сада, мимо беломраморной часовни на месте чудесного спасения Александра II от руки преступного Каракозова, Вирхов мысленно выстраивал план завтрашней беседы с господином Глинским

На Петербургской стороне, за Троицким мостом, пришлось взять извозчика: сил своих следователь не рассчитал, да и прогулка через мост оказалась не слишком приятной, –влажный ветерок вреден для немолодых суставов.

У Тучкова моста он отпустил извозчика и направился вдоль Большого, свернул в Пустой переулок, внимательно поглядывая направо в поисках вывески частного детективного бюро. И он ее обнаружил.

И тут же в проеме интересующей следователя арки трехэтажного дома возникла женская фигурка, укутанная в шаль, из-под которой выпросталась богатая темная коса. Вынырнув из темноты, женщина торопливо двинулась вдоль переулка. Но опытному глазу хватило и мгновения! Карл Иванович узнал стремительную полуночницу, узнал черные соболиные брови, выделявшиеся на округлом личике, узнал обладательницу косы, –это была Мария Николаевна Муромцева!

 

Глава 15

Доктор Коровкин покинул контору частного детективного бюро «Господин Икс» с твердым намерением как можно быстрее выполнить поручение Карла Ивановича Вирхова и без малейшей задержки отправиться наконец на Большую Вельможную – в свою собственную квартиру, где все устроено заботливо и разумно и где можно не опасаться неожиданных происшествий.

Он кликнул извозчика и велел ему мчаться на Каменноостровский, к «Аквариуму».

Множество экипажей, стоявших возле красивого, освещенного многочисленными огнями здания с несомненностью указывало, что в «Аквариуме» уже собралась жуирующая публика. Изучая «обитель разврата», Клим Кириллович испытывал чувство неловкости: слившиеся в экстазе парочки в аллейках сада шарахались от него, в концертном зале – «железном театре» – его обшикали местные меломаны, в ресторане толкнул какой-то плохо стоявший на ногах мужчина во фрачной паре.

Клим Кириллович почел за лучшее устроиться на веранде ресторана: не так беспокоил табачный дым, просматривались сумрачные аллейки, страстный, смутно знакомый голос, старательно выводивший «Я созрела, я готова для любви твоей», доносился сюда слабо.

Он не успел сделать заказ официанту, как откуда-то перед ним возникла рослая фигура в мундире железнодорожного ведомства.

– Извините за беспокойство, – незваный знакомец шаркнул ногой, – счел своим долгом засвидетельствовать почтение. Вчера утром в Воздухоплавательном парке, помните... Фрахтенберг, Михаил, инженер...

Доктор понял, что побыть в одиночестве ему не удастся.

– Вы позволите?

– Разумеется, милости прошу. – Клим Кириллович пригласил инженера сесть. Официант принял заказ и удалился.

– Не стал бы навязываться, да приятное знакомство всегда хочется продолжить. И приятели мои задерживаются – прибудут прямо с велодрома. А мне велодром не по душе, развлечение для молодых. Хотя для здоровья спорт и полезен.

– Полезен не сам по себе спорт, – поддержать разговор доктора заставляла элементарная вежливость, – а спорт как дополнение к здоровому образу жизни. К сожалению, нынче спорт превращается в один из видов наживы.

– Иначе бы Американский Дом бриллиантов не вкладывал в велогонки бешеные деньги. Зачем наводнять Россию фальшивыми бриллиантами? Разумнее привлечь иностранный капитал к строительству железных дорог.

Расторопный официант ставил на столик хрустальные рюмки, графинчик с золотистым рейнвейном.

– Думаю, вы правы, – осторожно сказал доктор, – железные дороги дают возможность питать науку и промышленность энергичными талантливыми людьми из провинции. Из Сибири в лаптях до столицы не всякий дойти может.

– Живой пример перед вами. – Инженер пригубил рюмку. – В нашем роду Фрахтенбергов все жили на Урале, лишь мне удалось до столицы добраться.

– Я думал, вы из немцев.

Доктор надеялся, что выпитое им натощак вино, пообедать он не успел, не приведет к пагубным последствиям, тем более перед ним благоухала на тарелке аппетитная стерлядка, еще полчаса назад плававшая в бассейне «Аквариума» .

– Какой-то процент немецкой крови в жилах течет, чем и горжусь, – не унимался Фрахтенберг. – Но имеется и татарская, и шведская, и польская, и русская. Разные ветви нашего рода к разным конфессиям причислены. Вот Оттон – тот швед чистых кровей, протестант. Но я думаю, русским человека делает не столько кровь, сколько вера. Поэтому православие требует всемерного укрепления.

За разговорами Фрахтенберг не забывал подливать вино в свою рюмку и в рюмку собеседника.

– В наше время всеобщего атеизма услышать такие утверждения из интеллигентных уст – одно удовольствие... – Прекрасная еда и чудесный напиток привели доктора в хорошее расположение духа. – Хотя церковь ныне подвергается нападкам... Сознаюсь, святые, подобные Зосиме, вызывают скепсис и у меня...

– Да что там внешние нападки! – прервал Фрахтенберг. – У меня сердце кровью обливается, как подумаю, что и внутри церкви единства нет. И по вопросам самым важным, которые сказываются на жизни народной.

– Я не очень внимательно слежу за клерикальной литературой. – Доктор почувствовал себя виноватым. – Уважаемый Михаил Александрович, а не кажется ли вам странным, что мы сожалеем о нездоровье церкви в «российском вавилоне»?

Начался антракт, и в ресторане, и на веранде становилось все многолюднее – подходили завсегдатаи, бражники, кокаинисты, блудницы, тем не менее доктор прекрасно расслышал изреченный инженером афоризм:

– Праведность всегда рождается из глубокого греха.

Доктор задумался и погрустнел. Наполняя рюмочку, он вздохнул:

– Бедный Студенцов.

– Я верю в провидение, господин Коровкин, – Фрахтенберг поднял свою рюмку, но чокаться не стал, – ничего без воли Божьей не происходит.

– Степан Студенцов понятно, а чем провинился перед Богом отец Онуфрий?

– Загадка? – Фрахтенберг, все более бледневший по мере того, как пил, хохотнул. – Видимо, возмездие: и тому, и другому.

– Вавилонская башня? Соперничество человека с Богом за господство в небесах?

– Возможно, возможно. Не все священнослужители благословляют летунов. – Фрахтенберг поднялся. – Простите, я вас заговорил, вынужден откланяться. Пойду спасать невинную жертву.

Доктор не утерпел и оглянулся. За соседним столиком, спиной к нему сидел молодой человек – темные кудри спадали на воротничок сорочки, иногда мелькал слабохарактерный профиль с темной бородкой. Вплотную к зеленому юнцу сидела черноволосая шансонетка в алом шелковом платье, с яркими перьями в черных кудельках, с большим фермуаром на узеньком лбу, глаза ее неестественно блестели, она громко смеялась и все настойчивее жалась к робеющему юноше.

– Мадемуазель! – услышал доктор. – Позвольте пригласить вас прогуляться по саду.

– Не позволю! – Дашка-Зверек скорчила уморительную гримаску. – Не видишь, я занята?

– Простите. – Фрахтенберг повернулся к юнцу. – Позвольте представиться. Михаил Фрахтенберг, инженер, служу на Николаевской железной дороге.

Юнец приподнялся, и доктор увидел, что он являет собой живую иллюстрацию к недавнему разговору о пользе спорта – росточком не очень, в плечах узок, да и тучноват. Юнец неловко поклонился, пробормотал что-то невнятное. Сесть инженера не пригласил.

– Мадемуазель, – Фрахтенберг продолжил наступление, – уделите мне несколько минут.

– Не пойду я с тобой, Мишка, – шансонетка капризно надула губки, – ты в саду меня убьешь и закопаешь.

– Пьяные фантазии. – Инженер деланно рассмеялся. – Они вам к лицу, как и драгоценные камни. Хотел показать тебе розовый топаз. Да видно не судьба.

– Несносный ты, Мишка! – Дашка вскочила. – Так бы сразу и говорил! Пойду, пойду я с тобой. А вы, милый голубчик, – она наклонилась к сжавшемуся юнцу, –никуда не уходите... Вы свеженький, розовый, лакомый... Не пожалеете...

Она чмокнула юнца в висок, и доктор ясно представил, как смущен этот маменькин сынок, как приближается он к обморочному состоянию, потому что за тонким шелком вблизи его глаз зазывно колышется ничем не стесненная грудь красотки. По пунцовеющей щеке юноши доктор догадывался, как охватывает того бессильное юношеское вожделение, как сжимает он пальцы в кулаки...

Клим Кириллович отвернулся.

– А! Вот вы где все собрались! – услышал он звонкий голос, в котором узнал голос Пети Родосского.

Окруженный подобострастными официантами и подвыпившими друзьями, в сюртуке с шелковыми лацканами, в тщательно отутюженных брюках, в гладком шелковом жилете, в цилиндре на золотистой шевелюре велосипедист шествовал к столу, возле которого застыли бледный инженер с разрумянившейся Дашкой.

– И доктор Коровкин здесь! – Неприятно пораженный встречей доктор хотел было уйти, но столкнулся нос к носу с Густавом Оттоном: в петличке его нарядного костюма красовалась неизменная гвоздика.

– Всем шампанского! – Петя хлопнул в ладоши. – Клим Кириллович! Не обижайте чемпиона! Дашка! Иди сюда!

– У нас своя компания. – Дашка вновь плюхнулась на стул напротив пунцового юнца. – С детоубийцами пить не буду! Зачем Степку убили? А буду пить с этим маленьким котиком! – Она протянула руку и схватила ладонь юнца. – Тебя случайно не Степкой зовут?

– Ха-ха-ха! Люблю тебя, Дашка, за кусачий характер! – Петя бросился к певице. –Зверушка ты моя чудная! Отпразднуем мою победу. И котика твоего прихватим. Ты, главное, взгляни, кого я тебе привел!

Дашка задрала голову и замерла. В толпе почитателей Пети Родосского стоял элегантный господин в белом – от его атлетической фигуры веяло мужественностью. Дашка повела остреньким носиком – о божественный аромат дорогого табака и изысканного парфюма! А эти плотоядно приоткрытые полные вишневые губы... А эти выпуклые глазищи оливкового цвета...

– Клим Кириллович! – Петя Родосский теребил доктора Коровкина за рукав. – Вы здесь, как хорошо. Но где же Мария Николаевна? Она обещала прийти!

– Мария Николаевна?

Доктор Коровник похолодел –неужели он не усмотрел за младшей дочерью профессора Муромцева? Неужели она тайно посещает «Аквариум»?

– Да бросьте вы их! – Петя тащил доктора за соседний стол, на котором выстроилась целая батарея бутылок, вокруг стола суетились официанты и гомонили Петины собутыльники. – Дашка никуда не денется, зачем ей этот теленок? На один зубок. Отпразднуйте с нами нашу победу!

Доктор подчинился, машинально сел и оглядел гуляк. Кандидата Тернова он так и не обнаружил – и это единственное, что можно считать приятным в этой ситуации. Но Мария Николаевна Муромцева! Бестужевская курсистка! Интеллигентная девушка! Увлеченная античной и средневековой историей! Какой он дурак! Не заметил, что гимназистка Мура давно выросла! Стала барышней, привлекательной для мужчин! И не только для тех, кто имеет серьезные намерения, но и для тех, кто готов полакомиться сладеньким бесплатно, избегая всяких обязательств. Ее семья не знает, какую тайную жизнь ведет она! Как и родители сосунка, которого едва не окрутила Дашка!

Доктор взглянул на стол, где только что сидел смешной юнец. Кажется, первый визит его до смерти напугал – мальчик поспешил скрыться. И правильно сделал.

– За победу! За величайшего велогонщика России! – Дашка залпом выпила бокал шампанского, отшвырнула его и вспрыгнула на стул.

Шансонетка выделывала на стуле танцевальные па, бросая пламенные взоры на белоснежного красавца, а тот с легкой усмешкой следил за вызывающими движениями Дашкиного бедра. Гуляки в восторге аплодировали.

Захочу – полюблю,

Захочу – разлюблю!

Я над сердцем вольна,

Жизнь на радость дана,

Мне все в жизни трын-трава!

Дашкин голосок звучал хрипловато, но приятно. С тонкими раздувающимися ноздрями, с лицом, дышащим дикой страстью, она была очень эффектна. Показалось Климу Кирилловичу или нет, но шансонетка подмигнула ему. Доктор Коровкин выпил предложенную кем-то рюмку водки и почувствовал, что лоб его покрыла испарина.

– Жалко, Платоши нет! – воскликнул землисто-бледный инженер, совсем забывший о докторе. – Пропал черт полосатый.

– Зачем он тебе? Над Степкой измываться? – Дашка захохотала и топнула ножкой так, что посуда на столе задребезжала. – На том свете будете насмехаться над ним! На том свете!

– Не надо о грустном! – закричал Петя. – Грустить будем завтра! На кладбище! Пойдем Степку хоронить! Вы знали Степку? Чудесный малый был, земля ему пухом! Я посвящу Степке велопробег! В годовщину его гибели!

Дашка отцепила розу от выреза своего декольте и бросила ее белоснежному красавцу. Розу тот поймал, но его смуглое лицо оставалось непроницаемым, снимать шансонетку со стула он не собирался.

– Правильно! – Красавец повернулся к Пете Родосскому. –Как утверждал мой великий предок, кормчий Менелая, смерть – это праздник. И кладбище должно быть самым красивым местом для живых: высокие кипарисы, белый мрамор склепов, цветы и незатухающие лампады. В Петербурге таких нет.

Доктор Коровкин слушал безумные пьяные речи и ощущал себя в кругу умалишенных. Где-то в углу звенела разбиваемая посуда, доносились истерические вопли, визгливая брань. Впрочем, он и сам потерял всякую опору под ногами. Он не понимал, ждать ли ему появления Муры, кандидата Тернова или незаметно исчезнуть? В сумеречных аллеях сада, в темной, нависшей над верандой листве, зажглись китайские фонарики, клубы табачного дыма образовывали причудливые плотные облачка.

– Если бы здесь был Платоша, – включился в поток безумия Михаил Фрахтенберг, – он бы вас понял. Он считает, что древний Египет любил смерть, как самый верный и красивый путь к жизни. Египтяне и в своих пирамидах устраивали фараонам прекрасную жизнь – с драгоценностями, картинами, портретами, золотом и серебром. Платоша мне рассказывал, что провел ночь в саркофаге Аммен-Хеюба, сны египетские видел. Предпоследний фараон какой-то династии... Да мумию его продали баварскому герцогу.

– В России лучше, – обиженная Дашка спрыгнула в объятия Фрахтенберга, – не таскают из могил трупы по коллекциям...

– Египетские мумии есть и в Эрмитаже! – Фрахтенберг крепко прижимал к себе красотку левой рукой, а в правой держал бокал с шампанским. – Есть и в частных коллекциях. Да и не все нашли, умели на Ниле своих мертвецов прятать. Сына Аммен-Хеюба, коронованного в младенчестве, до сих пор не отыскали.

– Может, нашли, да не распознали, – вяло отмахнулся доктор. – Вон, я в газетах читал, американский музей собирается купить тиару царицы Сантафернис. А где тело самой царицы? Лежит где-нибудь без тиары. – Клим Кириллович с трудом подавил икоту, ему было нестерпимо грустно. – И ни-и-икто и не предполагает, что это египетская царица. ..

Белоснежный красавец наклонился к доктору и выкатил оливковые глаза.

– Я знаю, где находится мумия царицы.

 

Глава 16

Карл Иванович Вирхов недоуменно смотрел вслед поспешно удаляющейся Муре – неужели она его не узнала? Или специально прошмыгнула мимо, постаралась скрыться? Куда она так торопится?

Светлое платье и светлая шаль были хорошо видны издалека, и Карл Иванович решил догнать беглянку, но прежде, чем он успел сдвинуться с места, из-за его спины вылетел крытый фургон, влекомый черной лошадкой, и на бешеной скорости промчался по Пустому переулку. Возле женской фигурки в белом фургон с пронзительным скрежетом затормозил, из него выскочили два молодца, схватили девушку под руки и втолкнули в темный короб. Фургон рванулся с места.

Вирхов побежал рысцой, стараясь не выпустить фургон из виду. В голове его судорожно билась мысль: как он объяснит доктору Коровкину, что прохлопал похищение Муры Муромцевой?

Похитители круто сворачивали в сонные проулки, явно старались замести следы, но и следователь не сбавлял резвого бега. После очередного поворота он очутился на улочке, мощенной булыжником и густо поросшей молочаем, – черный фургон застыл посередине мостовой. Вирхов остановился, стараясь усмирить сердцебиение и выровнять дыхание. Прислонясь к кирпичной кладке дома, он из-за угла разглядывал зловещий, безлюдный тупик: глухие стены обступали недвижный фургон с трех сторон.

Следователь вынул револьвер из кобуры и крадучись проскользнул к фургону, присел и, пригнувшись, перебежал к заднему колесу. Из фургона не доносилось ни звука. Вирхов переместился к другому колесу, повозка качнулась, раздался глухой хлопок, лошадь дернулась и заржала. Но бандиты по-прежнему никак себя не обнаруживали. Может, затаились и ждут неосторожного движения преследователя? Почему молчит девушка? Заткнули кляпом рот? Или усыпили хлороформом? Вирхов повел носом – подозрительных запахов к обычному городскому букету ароматов не примешивалось.

Продвинувшись к неплотно прикрытой черной дверце, Вирхов вытянул руку и сунул дуло револьвера в щель – медленно и бесшумно дверца открылась. Вирхов метнулся в проем и направил оружие в темноту.

Когда схлынуло напряжение и глаза привыкли к полумраку, следователь увидел, что фургон пуст. Похитители и их жертва исчезли.

Вирхов обошел вокруг фургона, потоптался у глухих стен, прикинул их высоту – перебраться через них со связанной пленницей за те минуты, что разделяли поворот фургона в тупик и явление там Вирхова, было невозможно. Похитителям некуда скрыться! Но они скрылись и утащили с собой младшую дочь профессора Муромцева!

Мистика! Следователь обратил лицо к небесам – у края зловещей, черной тучи, как несущийся к земле смертоносный снаряд, слабо светилась головастая и волосатая комета Боррелли. Карл Иванович глянул на землю и увидел между задними копытами лошади и передним краем фургона деревянную крышку канализационного люка.

Вирхов сдвинул тяжелый круг, прислушался – из черного жерла не донеслось ни единого звука. Он заглянул внутрь, в темную глубину: в сумраке белой ночи различил на каменной кладке колодца прямоугольные железные скобы, ведущие вниз, к деревянной площадке.

Вирхов постучал рукояткой револьвера по крышке – ответом было глухое эхо. Теперь он знал точно: именно сюда и только сюда похитители могли уволочь беззащитную профессорскую дочку. Но зачем?

Вирхов сдвинул крышку, протиснулся в круглый проем, нащупал ногой первую скобу. Осторожно, стараясь двигаться бесшумно, он спускался в подземелье...

Наконец ощутил под ногами твердую почву и, не выпуская револьвера из рук, обернулся: перед ним расстилался низкий коридор, освещаемый слабыми редкими огоньками. Карл Иванович шагнул вперед, под ногами потрескивали и скрипели обрывки ветоши, осколки бутылок, щепки. Иногда до его ушей долетал мгновенный топоток, видимо, крысиный. Пару раз за шиворот мундира капнула зловонная жидкость. После третьего керосинового светильника открылся поворот направо. Миновав поворот, Вирхов увидел дощатую перегородку. Возле нее никого не было.

Сердце его учащенно забилось. Он постоял с минуту – если, не дай Бог, получит нож в спину, труп его навсегда окажется погребенным в канализационных лабиринтах столицы, – и медленно прокрался к щелястой двери. Он гордился собой – его чуткие уши не слышали звука собственных шагов.

Прижав лицо к щели, Вирхов затаил дыхание: спиной к нему в каменной клетке стояли два дюжих молодца, а между ними... Этого он и опасался!

В окружении толпы полупьяных воров замерла на коленях Мария Николаевна Муромцева: руки связаны за спиной, шаль сбилась, бессильно свесилась набок знакомая черная коса с развязавшейся алой лентой. Из-под подола сиротливо выглядывали подошвы маленьких башмачков без каблуков.

Вирхов прислушивался и перебирал в уме возможные варианты действий. Продолжить слежку? Или неожиданно ворваться в бандитское логово и открыть стрельбу? А если выстрел угодит в связанную девушку?

– Мадемуазель, как вам наши чертоги? – Молодой высокий мужчина, видимо, главарь, покручивая черный изящный ус, расплылся в наглой улыбке. – Хотите стать королевой крысиного царства?

– Коронуем ее! – раздался крик из толпы. – Крысиным хвостиком!

Мура пошатнулась. Карл Иванович вмиг прочувствовал бездну ужаса, разверзшуюся в душе невинной жертвы.

– Сымай с нее юбки да волоки в постель царскую! – заорал рябой пьяный мужик, поигрывая ножичком.

– Натешиться всегда успеем. – Главарь грозно сдвинул брови. – Пусть огольчиха выложит, как на духу, зачем зикорила за мной? Зачем опрашивала городовых? Зачем в Демьянов трактир заявилась? Кто накатил на меня?

Вирхов отпрянул, перевел дыхание и вновь прильнул к щели.

Главарь шагнул к безмолвной жертве и взял ее за подбородок.

– Милая мордашка. – Он отступил назад и провел рукой по своим черным волосам, по лбу, щекам, как это делают, умываясь, коты. – Не покаешься, утопим в канализации. Мяу!

– Мяу! Мяу! Ха! Ха!

Бандитская шутка вызвала дикий гвалт. Дрожащие огоньки керосиновых ламп высвечивали отсыревшие стены, сочащуюся из щелей между неплотно сбитыми горбылями отвратительную жижу, мерзкие рожи с гнусными гримасами. Вирхов насчитал не менее десятка головорезов.

– Что за фигарь был с тобой? Что он вынюхивал?

Главарь паясничал. Мария Николаевна Муромцева храбро молчала.

– Пристрелить? – Главарь прищурился и обвел взглядом пестрое сборище. Со всех сторон посыпались советы:

– Взять под красный галстук!

– Не марайся кровью! Возьми втемную!

– Отдать на съедение крысам!

– На Варшавке все спокойно?

Главарь вынул из кармана жилета часы, на его запястье мелькнула цепочка с желтым камешком.

– Товар готов к отправке в Ригу, упакован хорошо, фигари на вокзале не шлялись. Обнаружим хвосты – бабу вздернем.

Карл Иванович Вирхов боялся упустить момент. Отчаяние придало ему мужества. Он бесшумно отступил назад, глубоко вдохнул и рывком бросился на дверь: створки резко распахнулись и сшибли с ног охранявших вход бандитов.

– Стой! Стрелять буду! Все окружены! Сдавайтесь!

Вирхов выстрелил вверх.

Главарь присел, пытаясь спрятаться за коленопреклоненной Мурой. Девушка повалилась набок и засучила ногами, будто пыталась бежать.

– Стой! Руки вверх! – надрывался Карл Иванович. – Все входы и выходы перекрыты!

Стрелять повторно он не решался – ряды бандитов сомкнулись, слева и справа мелькнули две согбенные фигуры, свет померк. Главарь и его сообщники бесследно растворились в темноте, под их ногами трещали стекла разбитых ламп. Вскоре гулкий топот затих.

Вирхов на четвереньках подобрался к бесчувственной девушке: она лежала без движения. Прислушиваясь к каждому звуку, Карл Иванович долго распутывал во тьме веревки, стягивающие ее опухшие руки.

– Не смертельно, –приговаривал Карл Иванович, – затекли ручки, пройдет, это не страшно. Мария Николаевна!

Он осторожно похлопал ее по щеке – девушка застонала.

– Ничего, ничего, все будет хорошо, – Вирхов едва не плакал, – я вынесу вас из бандитского логова...

Он поволок обессиленную, безмолвную девушку к выходу, у канализационного колодца с превеликим трудом вскинул бесчувственную Муру на плечо – по собственному опыту следователь знал, что у потерявших сознание людей вес будто увеличивается... Он слышал прерывистое дыхание, и это успокаивало. С драгоценным грузом на плечах карабкался Карл Иванович по железным скобам.

И наконец, взмокнувший от неимоверных усилий, бережно перекинул Муру через край канализационного проема, перевалился сам и лег спиною на деревянную, круглую крышку – злостная комета Боррелли стояла над миром, из-под брюха кобылы выглядела она вдвойне зловеще.

Собравшись с силами, Вирхов выволок девушку из-под лошадиного брюха. Ее хорошенькое личико было поцарапано и измазано копотью. Шок был глубоким – не подвергли ли бандиты ее мучениям?

Вирхов погрузил девушку внутрь черного фургона и занял место кучера, натянул поводья, развернул фургон и выехал из зловещего тупика, направляясь на Васильевский. Он, немолодой человек, вторую ночь – и какую! – проводил на ногах, его голова гудела как котел. Он не знал, где доктор Коровкин: в «Аквариуме», на даче или у себя на Большой Вельможной? Квартира Муромцевых была ближе всего.

У знакомого дома Вирхов увидел свет в окнах профессорской гостиной. «Слава Богу! – перекрестился он, – прислуга не спит».

Он исхитрился вытащить бесчувственную Муру из фургона и на руках донес ее к дверям подъезда. Силы его были на исходе, теперь девушка казалась невыносимо грузной. На звонок выскочил заспанный дворник, по счастью, узнавший полуночников. Он и помог дотащить занемогшую барышню до дверей, на которых красовалась бронзовая табличка «Профессор Муромцев Н. Н.».

Дверь открыла темноглазая горничная Глаша.

– Господин Вирхов! Господи помилуй! Мария Николаевна! Живая? Недаром барыня беспокоилась!

– Принимайте! Куда уложить бедняжку?

– Что с ней? Что? Бедная Мария Николаевна! – причитала Глаша, ведя Вирхова в гостиную, освещенную слабым светом одинокой свечи в канделябре.

Ей и в голову не приходило, как можно впустить чужого человека в девичью спальню. Вирхов опустил бесчувственное тело Марии Николаевны Муромцевой на диван – ее опухшая ручка свесилась почти до пола, лента из растрепанной косы исчезла.

Глаша смотрела круглыми от ужаса глазами на неподвижную Муру.

– Что делать? – наконец пролепетала она. – Звонить доктору Коровкину?

Изнуренный следователь топнул ногой и грозно сдвинул плоские белесые брови.

– Ни в коем случае! Это опасно для жизни! Советую и вам, Глафира, держать рот на замке.

От страшной угрозы Глаша, будто от удара, пошатнулась и замерла. Она ничего не понимала.

– К тому же, – сжалился над служанкой Мурин спаситель, – доктор Коровкин вряд ли сейчас дома.

– В такой час? – Глаша возвела взор к циферблату напольных часов. – А где же он?

– Не знаю, – вздохнул Вирхов, направляясь к выходу. – Может быть, на Приморском вокзале, а может – в объятиях вавилонской блудницы.

 

Глава 17

С каждым бокалом шампанского доктор чувствовал себя хуже и хуже. Вокруг бушевало море пьяных голосов, в клубах сигаретного дыма носились бессвязные выкрики гуляк – все перемежалось визгливым пением распоясавшейся вконец Дашки. Ее весьма фривольные песенки вызывали всеобщий одобрительный гогот. Телодвижения певицы, уверенной в совершенстве своих прелестей, дышали таким откровенным блудом... Доктор Коровкин, прекрасно знакомый с физиологией человеческого тела и получивший кое-какой любовный опыт в студенческие годы, испытывал отвращение к телесной разнузданности и в то же время он чувствовал, что слишком строг к себе и своим желаниям.

Пьяная обстановка, запах потных тел, позднее время растлевающе действовали на запоздавших гуляк. Кто-то с кем-то подрался, кого-то лакеи выносили под руки из зала. В чаду гулянки доктор не заметил, как исчезли из «Аквариума» Густав Оттон и господин Ханопулос. Он прикрыл глаза, чтобы не видеть красных, вспотевших лиц за столами. В его воображении возник образ Муры...

– Не пора ли нам покинуть милую компанию? – услышал он за плечом голос железнодорожного инженера. – Мне надо заглянуть на службу.

Доктор достал часы – время было за полночь. Он с трудом поднялся со стула и поплелся вслед за господином Фрахтенбергом.

– Неужели служба на железной дороге требует и ночного присутствия? – не поверил доктор.

– Я из рвения служебного, для догляда. – Инженер неприятно улыбнулся и понизил голос: – У нас на дороге чрезвычайное происшествие: срезали телефонные провода, охотятся за медью да бронзой. Могут и рельсы снять. Помните чеховского злоумышленника?

– А много товару расхищается на железных дорогах?

Климу Кирилловичу казалось, что аллея, освещенная разноцветными китайскими фонариками, никогда не кончится, ему повиделось, что за одним из кустов мелькнул давешний юнец.

– О нет, – возразил инженер, – сохранность посылок и бандеролей обеспечивает биржевая артель. Я сам получаю кое-что наложенным платежом от родственников с Урала. И господин Ханопулос, которого так рано увел от нас Оттон, тоже не имеет претензий к железной дороге – ковры его индийские прибыли из Крыма в целости и сохранности.

– Профессор Муромцев собирался прислать фторсодержащие материалы, но посылки все нет, – капризно заметил доктор.

– Я выясню, если удастся, в чем дело, – успокоил Фрахтенберг.

Швейцар услужливо подозвал извозчика, и железнодорожный инженер помог новоявленному знакомцу подняться в пролетку.

– Профессор Муромцев – отец хорошенькой барышни, что вместе с вами была в Воздухоплавательном парке?

– А вы – наблюдательны и памятливы, – неверным языком проговорил Клим Кириллович и откинулся на сиденье.

Фрахтенберг, видимо, не собирался усаживаться в один экипаж с доктором.

– Езжай, братец, – крикнул он кучеру. – К Тучкову?

– Нет, не к Тучкову! – поправил доктор. – К Троицкому!

Извозчик взмахнул кнутом, и экипаж тронулся с места. От мерного покачивания доктора мутило. Прохладный, порывистый ветер приятно обвевал разгоряченное лицо. Он постарался собраться, выпрямил спину и задрал лицо к небесам – прямо над его головой висела зловещая комета Боррелли.

Доктор с отчаянием подумал, что предвещает хвостатая небесная странница – болезнь Муры, ее похищение, ее гибель от рук бандитов? Почему господин Фрахтенберг с такой гадкой улыбочкой спросил, куда ехать доктору? Он намекал, что знает адрес Муры? Тучков ведь ведет на Васильевский...

Его передернуло. Самые безумные мысли посещали его усталый мозг. Он представил Муру, предающуюся разнузданному эротическому танцу на столе, среди тарелок и бутылок. А что, если она на квартире кандидата Тернова? Оба отсутствуют! И оба должны были явиться в «Аквариум»! А что, если и она соблазнилась бриллиантами дома Тэт и готова за какой-нибудь розовый топаз идти с кем угодно в темный сад «Аквариума»?

Он жаждал устроить Муре ловушку. Он не помчится к профессорской квартире, а сначала навестит контору бюро «Господин Икс», убедится, что Муры там нет. И только тогда – на Васильевский. Если она дома, да не одна, а с господином Фрахтенбергом...

Доктор Коровкин был преисполнен решимости. Он приказал извозчику ехать в другую сторону, к Пустому переулку, там велел ждать и нырнул в арку, справа от которой висела вывеска детективного бюро. На его стуки и звонки в дверь ответа не последовало. Света в окнах не было. У ступенек крыльца сидел кот и внимательно наблюдал за доктором: настороженно мерцали два зеленых огонька. Доктора охватила жуть. «Брысь!» – он взмахнул рукой, и кот мгновенно исчез.

Слегка протрезвевший доктор вновь взобрался в пролетку. У него болела голова, во рту было сухо – облизывая губы, доктор ощущал вкус лошадиного копыта. Он велел извозчику ехать медленно и окольной дорогой.

На Четвертой линии Клим Кириллович издали заметил слабый свет в знакомом окне. Отпустив извозчика, доктор, не сводя глаз с парадных дверей, постоял на противоположной стороне от дома – из дверей выскользнула мужская фигура. Разглядеть незнакомца не удалось, но сомнений не оставалось – на голове его была фуражка. Незнакомец быстро свернул за угол.

Доктор Коровкин перевел дыхание и на заплетающихся ногах решительно двинулся к парадным дверям дома, в котором за несколько лет знакомства с профессорским семейством пережил, может быть, самые радостные, самые светлые минуты своей жизни. Теперь этот уголок чести, достоинства, благородства, чистоты и духовной целомудренности осквернен, испачкан, разрушен. Свет померк в его глазах. Он не обратил внимания на бессонного дворника, будто ожидавшего ночного визита доктора.

Взлетев по лестнице на второй этаж, доктор нажал кнопку электрического звонка.

Дверь открылась мгновенно: на пороге стояла растерянная, прячущая глаза Глаша.

– А! Глафира! – Доктор не смог справиться со своим голосом, восклицание прозвучало грозно и торжествующе злорадно. – Что все это значит? Вы тоже в сговоре?

– Я? Я? Я ни при чем, – залепетала Глаша и отступила в глубь передней.

–Мужчина, только что вышедший из вашего дома, был с Марией Николаевной? – грозно спросил доктор.

– Да, Клим Кириллович, с барышней. – Глаша испуганно уставилась на нетрезвого доктора.

– Где она?!

– Но... Но... Вы... я не могу вас пустить! – взвизгнула Глаша. – Она спит...

– Вы лжете! Лжете мне в глаза! Вы в сговоре! Водите всех за нос! Как вы могли предать своих хозяев? Как могли стать сообщницей порока?

Глаша застыла с открытым ртом и выпученными глазами.

– Я разнесу это чертово логово! Бесстыжий притон разврата! – шипел доктор. – Где Маша?

– Вы хотите убить ее? – выдохнула Глаша.

Доктор, оглушенный неожиданным вопросом, потерял дар речи – за дверью гостиной, которую горничная заслоняла своей спиной, он слышал странные звуки: хлопки, топотки, скрипы...

– Теперь я поняла, – Глаша дрожала от ужаса, – почему мне сказано не звонить доктору. Не звонить, сказал он, это бедняжку убьет.

– Кто сказал? –Внезапный приступ бешенства овладел доктором Коровкиным.

Он шагнул к съежившейся Глаше и схватил ее за плечо.

– Кто? Гнусный Фрахтенберг? Признавайтесь! Я за себя не ручаюсь!

Глаша зарыдала в голос.

Доктор в ярости оттолкнул горничную и ворвался в гостиную. В зашторенной комнате царил полумрак: на столике у дивана в канделябре горела одинокая свеча. Ее свет не позволял разглядеть смутное пятно, судорожно мечущееся между столиками и креслами. Доктор нашарил выключатель. Щелчок кнопки мгновенно осветил гостиную – возле приоткрытого окна в одном нижнем белье стоял... Софрон Ильич Бричкин.

– А-а-а-а! Караул! Спасите!

Доктор вздрогнул от вопля Глаши. Обезумевшая горничная смела его с дороги и бросилась на Бричкина, окаменевшего в позе совершившего грехопадение Адама.

– Убивец! Злодей! Где Мария Николаевна? Он выбросил бедняжку из окна! Доктор! Звоните в полицию! Бегите вниз! Я задержу бандита! – Пальцы горничной ловко вцепились в шевелюру злоумышленника.

Доктор очнулся и поспешил ему на выручку, с трудом оттащив разъяренную горничную от служащего детективного бюро.

– Спокойненько, Глаша, спокойненько, – приговаривал он, косясь на раздетого Бричкина, – это не бандит.

– Где Мария Николаевна?! – Глаша не желала отступать. – Она лежала без чувств на диване!

Доктор усадил горничную на стул и встал между ней и Софроном Ильичом.

– Господин Бричкин, – ноздри доктора раздувались, – извольте объясниться. Каким образом вы оказались здесь в ночное время да еще в одном нижнем белье?

–Тайна следствия, – хрипло ответил Бричкин.

– Пусть скажет, куда девал Марию Николаевну! – выкрикнула из-за спины доктора Глаша. – Что я скажу Елизавете Викентьевне? Чуяло материнское сердце, что дитя в опасности.

– Марии Николаевны здесь нет, – потупил синие глазки Бричкин. – И не было.

– Как не было? – возопила Глаша. – Я своими глазами ее видела! Ее спас из рук похитителей господин Вирхов! Он с ног падал. Она здесь лежала – я своими руками делала бедняжке уксусный компресс...

– Погодите, погодите, Глафира. – Доктор отер испарину со лба. – Значит, здесь был Вирхов. А еще кто?

– Никого! – взвизгнула Глаша. – А вы хотели убить бедняжку!

Бричкин кашлянул и показал подбородком на кресло – доктор заметил что-то серое, бесформенное...

– Что это?

– Дамское платье, – прошептал Бричкин. – Пришлось надеть. Причина была, но сообщить подробности в силу конфиденциальности поручения не имею права.

Доктор двумя пальцами, брезгливо подобрал корсет от госпожи Розали. Ему присылали рекламные проспекты: такие корсеты продавались на углу Владимирского и Невского, предназначались для нервных, гарантировали грациозность полным. Из корсета выпал ситцевый платочек с линялыми колокольчиками.

– А где ваши усы?

– Пожертвовал во имя дела.

– Значит, – растерялся доктор, – это вас принес сюда на руках Карл Иваныч Вирхов?

– Загримировался я слишком хорошо, – виновато подтвердил Бричкин.

– Смешно. – Доктор впервые за этот вечер улыбнулся и повернулся к Глаше. – Вот ваша Мария Николаевна. Надо было внимательней смотреть. Свет большой включить. Панике не поддаваться.

– А компресс?.. – Глаша поднесла ладони к открытому рту.

– Смешно, – без намека на улыбку повторил доктор. – Но, милостивый государь, если вы не можете сказать, зачем надели женский наряд... А вот зачем вы его сняли?

– Хотел бежать по водосточной трубе. – Бричкин хитровато прищурился. – В юбках неудобно.

– Очень интересно.

Доктор задумчиво оглядел Бричкина: как же он пойдет по городу в нижнем белье? Или опять облачится в дамское платье?

– Я очень тороплюсь. – Бричкин проницательно прочитал мысли доктора Коровкина. – Согласно нашему плану действий, сейчас я должен быть на заседании петербургской масонской ложи.

– В таком виде? – усомнился доктор.

– Я должен проникнуть туда неузнанным.

– А где согласно плану ваших действий должна быть сейчас Мария Николаевна? – с вызовом спросил доктор. – В «Аквариуме»?

– Что вы говорите, Клим Кириллович! – Глаша подскочила от возмущения. – Барышня не такая!

– Откуда вы знаете? – возразил доктор.

– Мария Николаевна может пойти только в приличное заведение, – обиделась Глаша.

– В приличное? – насупился доктор. – Почему же господин Бричкин не отвечает на мой вопрос?

– Вы не даете мне ответить. – Бричкин смущенно переступил с ноги на ногу. – Я хотел бы одеться, – сказал он, пряча глаза, –все-таки в присутствии дамы неудобно.

Глаша зарделась и украдкой взглянула на Софрона Ильича – он казался ей более симпатичным. Она отвернулась и отошла к приоткрытому окну.

Доктор Коровкин, прилагая изрядные усилия, чтобы не дать выход душившим его эмоциям, с усмешкой наблюдал, как Бричкин облачается в дамское платье. Делал он это весьма споро и даже умудрился застегнуть все пуговицы и крючки самостоятельно – без посторонней помощи.

– Мария Николаевна! – внезапно закричала Глаша. – Барышня! Идите скорее домой!

Она обернулась и возбужденно затараторила:

– Стоит, бедняжка, напротив дома, войти не решается. А мы-то, глупые, не подумали, что свет в окне ее испугает. Она меня не ждала.

Через несколько минут Мария Николаевна появилась в гостиной.

– Слава Богу, жива, здорова, – крестилась Глаша, – а мы-то страху натерпелись.

– Где же вы, Мария Николаевна, пропадали в столь позднее время? С кем встречались? – Голос Клима Кирилловича звучал миролюбиво, ласково.

– Я? – Мура недоуменно уставилась на Бричкина: в дамском платье, но без парика, заплетенного в длинную, темную косу, выглядел он комично. – Я... я... вела розыскные мероприятия... Что за допрос? –Мура перешла в наступление. – Я же не спрашиваю вас, что вы делали на Большой Посадской.

Доктор выпучил глаза и задохнулся от возмущения.

– Вы за мной следили? Вы меня в чем-то подозреваете?

– Извините, уважаемый Клим Кириллович. – Бричкин бросился на выручку. – За вами никто не следит. А вот за Марией Николаевной... Стоило мне выйти в дамском платье из бюро, как на меня напали, затолкали в фургон. Вирхов спас меня от неминуемой гибели.

– А зачем вы вырядились в юбки? Зачем гримировались? – наступал доктор.

– Дело в том, – поглядывая на Муру, осторожно начал Бричкин, – что наша клиентка грозилась устроить за нами слежку... Я вынужден был инсценировать поход в подземелье.

Глаша, хлопая глазами, переводила непонимающий взгляд с одного мужчины на другого. Но доктор Коровкин не дал сбить себя с толку.

– Судя по страху, который клиентка нагнала на вас обоих, это госпожа Брюховец. – Мура и Бричкин подавленно молчали. – Вы уверены, что она не сумасшедшая? – продолжил доктор и после паузы, которую расценил как утвердительный ответ, добавил: – Так это она на вас напала, Софрон Ильич?

– Что вы, – возразил Бричкин, – нападение совершил Васька-Кот, известный вор. Особая примета – браслет с топазом. Мария Николаевна вспугнула его в одном из трактиров. Думаю, сообщники проследили ее до конторы, испугались, что она ведет сыск, и прибегли к устрашению.

– Час от часу не легче! – воскликнул доктор.

– А поскольку господин Вирхов одним выстрелом разогнал их как крыс, – завершил, улыбнувшись испуганной Глаше, Бричкин, – вероятно, бандиты не оставят в покое Марию Николаевну. Тем более что теперь ей, то есть мне, то есть нам, известно об их проделках на Рижской железной дороге.

– Черт с ней, с железной дорогой, – повысил голос доктор, – пусть полиция ворами занимается!

–Значит, мне нельзя появляться в бюро? Меня хотят убить? – Мура растерялась. – Как же следствие?

– Наконец-то до вас дошло, какую кашу вы заварили! – Доктор Коровкин гневался. – Откажитесь от дела, верните денежный залог и срочно отправляйтесь на дачу! Там вы будете в безопасности.

– Пожалейте вашу матушку, вашу сестру, если уж себя не жалеете, – запричитала Глаша, – послушайтесь доктора, поедемте на дачу. Я знала, добра не будет... Это вам не Нью-Йорк, где девушка может стать сыщиком и прославиться...

– Нет, бросить дело я не могу. Папа будет надо мной смеяться.

– Но зато вы останетесь живы! – воскликнул доктор.

Мура упрямо молчала.

– Обещайте мне, что в ближайшие дни не появитесь в своей конторе! – Доктор воздел руки к потолку. – Обещайте! Ясно, как Божий день, вы перешли дорогу преступникам! Они постараются вас убрать!

– Пожалуй, вы правы, – смягчилась Мура. – Лезть в пасть хищника я не намерена. А Софрон Ильич вне опасности – он никуда не ходит...

Она лукаво улыбнулась, и Софрон Ильич зарделся, поняв намек хозяйки на свою слабость – склонность к фальсификации отчетов.

– Я должен откланяться. – Бричкин смущенно покосился на темноглазую Глашу. – Все так неожиданно.

– Я поеду с вами, – решительно заявил доктор. – Неровен час, опять нападут.

– Клим Кириллович, – Мура подалась вперед, – возьмите с собой мой пистолет. На случай опасности. Потом отдадите или оставите в конторе.

Девушка достала из ридикюля оружие, передала его доктору и обратилась к Бричкину, уже напялившему на голову парик с длинной косой:

– Софрон Ильич, в ближайшие дни я не буду приходить в контору. Звоните или пересылайте записки с посыльными.

– Буду звонить каждый вечер, – кивнул Бричкин, – докладывать о результатах. Могу я узнать о ваших планах на завтрашний день?

– Завтра, то есть уже сегодня, я отправлюсь в Спас на Сенной. На отпевание Степана Студенцова.

 

Глава 18

Уже неумолчно гомонили ранние птички, когда Карл Иванович добрался до здания Окружного суда на Литейном. После двух бессонных ночей подряд он чувствовал, будто плывет в колеблющемся тумане. В его воспаленном сознании проносились беспорядочные мысли. Бесполезно было затевать облаву на Варшавском вокзале – и шайка бандитская наверняка уже обтяпала свое дело на Псковско-Рижской железной дороге, и рвение служебное могло привести к непредсказуемым последствиям. Он мечтал об одном: прикорнуть на служебном диване хотя бы пару часиков – домой ехать было уже поздно.

Но служебный диван Карла Ивановича оказался занятым – под шинелью, свернувшись калачиком, спал непутевый кандидат Тернов.

Разъяренный Вирхов бесцеремонно растолкал молодого нахала. Заставил его сесть, протереть глаза и немедленно отчитаться перед начальником.

Павел Миронович виноватым не выглядел. Профессиональный нюх Вирхова не уловил и следа винных паров.

– Где вы изволили обретаться весь присутственный день?

Вирхов насупил плоские белесые брови и, тяжело дыша, опустился в свое кресло.

– Съездил в Бологое, – горделиво доложил Тернов. – Предупредить не успел, едва на поезд вскочил. Служащие Эрмитажа сообщили, что господин Глинский отбыл в имение князя Путятина.

– Это мне известно, – оборвал его Вирхов. – И что же вам удалось выяснить в Бологом?

– Ничего особенного, – замялся Тернов. – Только странно, что князь в нынешнем сезоне к раскопкам еще и не приступал.

– Что же здесь странного?

– Обычно господин Глинский вызывается к князю для экспертиз. А если ничего не выкопано, что же подвергать экспертизе?

– Ваше глубокомыслие весьма поверхностно, – снова оборвал своего помощника Вирхов. – Они могли договариваться на будущее. Кроме того, князь мог что-то купить у таких же коллекционеров и призвать специалиста для оценки.

– А может, он хотел оценить вещь, которую, наоборот, собирается продать? – подхватил Тернов. – Какой я дурак! Князь нуждается в деньгах. Имение в упадке.

– Вот видите, – смягчился Вирхов, – вариантов много. Если начнем перебирать все, жизни не хватит. А время не терпит. Надо включать интуицию.

– Я и пытаюсь. –Тернов провел рукой по взъерошенным волосам. Я походил вокруг да около усадьбы, поспрошал народец. Успел сесть на хвост господину Глинскому.

– Что за жаргон, милостивый государь? – посуровел следователь. –Выбирайте выражения. Как ваши слова понимать?

– В том же поезде, в котором ехал и я, следовал груз для князя – сундук с индийскими коврами. Мужичок в местном трактире проболтался, что хозяин ждет сундук – как прибудет, так и выдворят петербургского гостя.

– И он уже выехал из Бологого?

– Здесь, голубчик, в столице. Вместе со мной возвращался, в одном вагоне. Ночью прибыли. Я за ним проследил – на квартиру отправился. А я к вам.

Вирхов обхватил голову ладонями.

–И еще один моментец, – продолжал Тернов, – когда я сюда примчался, дежурный передал важный документ на ваше имя по делу в Воздухоплавательном парке. На словах сказал – принес какой-то молодой человек, назваться не пожелал. Оставил заявление. Обещал еще зайти.

Вирхов с неохотой перевел взгляд на синюю папку. Тяжело вздохнув, достал бумагу, исписанную мелким аккуратным почерком.

– По палеографическим признакам – свидетель из чиновников, – изрек Вирхов. – Больно все чистенько, ровненько, по линеечке...

Он погрузился в чтение. «Довожу до вашего сведения, что происшествие в Воздухоплавательном парке могло иметь под собой не ту причину, которую выдвигает официальное следствие. В деле могут быть замешаны международные организации, связанные с подготовкой зарубежного съезда террористических групп. Следует проверить сохранность банковских вложений купца второй гильдии Студенцова, что держит в Гостином дворе лавку ковровых изделий за № 49. Обратите внимание на полемику Ленина и Аксельрода».

– Что это такое? – отпрянул Вирхов. – Какой Ленин? Какой Аксельрод? Вы что-нибудь об этом знаете в силу своей прогрессивности?

– Э, да, слышал, – замялся Тернов, стараясь тщательно подобрать слова. – Полемика между социалистами в левой прессе... по земельному вопросу...

– Но при чем здесь отец Онуфрий? – Вирхов в ярости вскочил. – И воздушный шар?

– Не могу знать. – Тернов на всякий случай шагнул назад.

– Что за тип писал эту бумагу? Опять сумасшедший?

– По описанию курьера, – прошелестел Тернов, – интеллигентный юноша, приятной наружности, стеснительный...

– Не буйный, а тихий сумасшедший, – Вирхов рухнул в кресло. – Я навидался их на своем веку. Во всем виновата комета Боррелли. От нее на Землю мчатся микробы безумства.

– Мне кажется, в записке есть что-то здравое, – осторожно заметил Тернов. – Интересно, кому достанутся капиталы купца Студенцова после гибели его беспутного сынка? Может быть, купец завещает свои банковские вклады Ленину с Аксельродом?

– Что здесь здравого? – Вирхов негодующе уставился на кандидата. – Вас самого следует отправить на экспертизу к Николаю Чудотворцу...

– А где хранит свои капиталы Студенцов? – не уступал Тернов. – Не в кубышке же!

– Вот и выясните, батенька, выясните. – Вирхов махнул рукой. – Ковры его индийские обследуйте, может быть, он их сплавляет за границу, а в них контрабандой социалистов перевозит?

Тернов обиделся. Да, конечно, он виноват, предавшись разгулу с Дашкой, но это было позавчера. Он постарался искупить свою вину! И Эрмитаж облазил, и в Бологое съездил, и кое-что интересное узнал, и версии выдвигает, посреди ночи служебными проблемами занимается – и все мало старому брюзге!

– Могу ли я идти? – Кандидат надул губы.

– Ступайте с Богом, – усмехнулся Вирхов и оглядел с ног до головы молодого юриста: «Небось думает, представят к ордену за обычную, следственную работу. Ничего, годик-другой, и испарятся прогрессивные иллюзии, что работа практического юриста – это шерлокхолмсовское поигрывание на скрипочке да интеллектуальные раздумья в кресле у камина...» – Наведайтесь, голубчик, домой. Поспите немного. Берегите здоровье смолоду.

Кандидат Тернов выслушал напутствие с оскорбленным видом – в речах начальника ему слышалась издевка. Понуро юрист направился к двери, но до двери дойти не успел: она сама распахнулась перед ним, и в проеме появилась внушительная фигура в сером сюртуке – тучноватый господин, за спиной которого маячила фигура дежурного по коридору курьера, снял шляпу и поклонился, обнажив тонзурообразную плешь.

– Вы позволите? – Он искоса взглянул на смутившегося Тернова и шагнул к столу. – Позвольте представиться. Глинский, Платон Симеонович. Служащий музейного хранилища Эрмитажа.

Вирхов медленно поднялся из-за стола.

– Чем обязан? – растерянно спросил он.

– Счел своим долгом явиться для проведения следственных мероприятий, – проникновенно сказал Глинский. – По пути из Бологого заметил за собой наблюдение, думал, от напряжения нервов мерещится. А в собственной квартире выяснил, что моей персоной интересовалась полиция. Счел за лучшее явиться без промедления.

– Очень хорошо, что сочли.

Вирхов сделал приглашающий жест. Гость прошел к столу и сел. Поймав взгляд выкатившихся от злости глаз следователя, кандидат Тернов юркнул за дверь.

– Итак, господин Глинский, поясните следствию, отчего это у вас происходит напряжение нервов?

– В наше время приличному человеку перемещаться по государству российскому опасно, – ответил Глинский, – всюду террористы орудуют... Того и гляди на воздух взлетишь.

– Кстати, о воздухе. – Вирхов потер лоб ладонью. – Что вы можете сказать о происшествии в Воздухоплавательном парке?

– Ничего не могу. – Глинский пожал мощными плечами. – По-видимому, несчастный случай.

– Вы не заметили ничего подозрительного?

– Абсолютно ничего. Если говорить начистоту, я не особенно интересовался зрелищем. Боялся опоздать на поезд, ибо имел договоренность с князем Путятиным: ему поступило предложение пополнить коллекцию уникальным приобретением.

Чувствуя, что Глинский сейчас заговорит на далекую от дела тему, Вирхов прервал:

– А что за шкатулка была в руках у Степана Студенцова? Не ваш ли подарок?

– Что вы, господин следователь! Я такими дешевыми предметами не интересуюсь. Брезгую. Научная совесть не позволяет.

– Вы проводите экспертизу восточных ковров?

Глинский смутился.

– Вы это спрашиваете потому, что отец Степана торгует коврами? Подозреваете меня в чем-то?

– Пока еще вы вне подозрений, – ответил Вирхов. –А как вы относитесь к земельному вопросу?

– К чему? – Глинский изумился. – К какому вопросу?

– Я говорю о полемике Ленина и Аксельрода, – впился взглядом в эксперта Вирхов.

– Прошу прощения, но эти люди мне неизвестны, – ответил смущенно Глинский. – Это имеет отношение к земле, на которой разместился Воздухоплавательный парк?

– Пока не знаю, – сказал задумчиво Вирхов. – Каковы ваши планы, господин Глинский, на ближайшее будущее? Нам бы хотелось в случае необходимости знать, где вас можно найти?

– Петербург покидать не собираюсь. В любой момент явлюсь на ваш зов.

– Благодарю вас за готовность помочь следствию. Не смею вас больше задерживать, господин Глинский.

Вирхов с каждой минутой все более ощущал бесполезность разговора и с трудом боролся с желанием заснуть. Он встал и протянул руку гостю. Рукопожатие Глинского было сильным и уверенным. Когда гость вышел, Вирхов незамедлительно отправился к вожделенному дивану и рухнул в его кожаные объятия. Он подумал, что надо бы установить наблюдение за эрмитажным экспертом, но тут же погрузился в глубокий и крепкий сон.

Проснулся он оттого, что Поликарп Христофорович осторожно тряс его за плечо.

– Господин следователь! Ваше благородие! Очнитесь!

Вирхов с трудом разлепил каменные веки и принял вертикальное положение.

– Пора вставать, Карл Иваныч. – Письмоводитель с виноватым видом уселся на свое обычное место.

Вирхов кряхтя отправился в смежную комнату, где с минуту держал голову под струей холодной воды, мысленно проклиная Воздухоплавательный парк и господина Глинского.

Когда он добрался до своего письменного стола, письмоводитель робко привстал.

– Господин следователь! Вас в приемной дожидается человек. Из гостиницы «Гигиена» .

– Что он хочет?

– Говорит, имеет важное сообщение.

– Впусти, – велел Вирхов и напрягся.

– Ну, что у вас там стряслось? – нелюбезно начал Вирхов разговор с курносым портье.

– Еще ничего, – ответил тот, – но боюсь, что случится. Очень подозрительный постоялец.

– Господин Ханопулос? Эрос Орестович?

– Совершенно верно, – шепнул портье. – Я все написал. Словами могу подтвердить для протокола. Явившись, грек попросил затопить печь.

 

Глава 19

– Я знал, моя богиня, что встречу вас здесь! – вскричал господин Ханопулос, завидев Марию Николаевну Муромцеву в толпе у Спаса на Сенной.

Грек, не смущаясь явного осуждения окружающих, оглядывал девушку восхищенным раздевающим взглядом. Пригнувшись, он шепнул в девичье ушко:

– Вы никогда не замечали, что смерть разжигает любовную страсть?

Муре не нравилось, что они привлекают к себе внимание. От самого дома за ней в некотором отдалении неотступно следовал неприметный господин – его неприметность и настораживала. Значит, неизвестные преследователи установили не только местонахождение ее детективной конторы, но и место проживания. Или сумасшедшая госпожа Брюховец наняла соглядатая? Чувствуя на спине чужой взгляд, Мария Николаевна с запоздалым сожалением думала, что напрасно отдала доктору Коровкину оружие. Теперь она озиралась, ожидая каждую минуту нападения, и радость от встречи с Эросом Ханопулосом была безвозвратно испорчена.

Гибкий, стройный брюнет ее волновал – сладкая тревога отзывалось неизвестным прежде томлением каждой клеточки тела. Ей хотелось видеть грека, слушать его страстные речи, ловить на себе сияющий взор оливковых глаз, смотреть на контрастную линию, отделяющую белоснежный воротник рубашки от смуглой шеи, сильной, мускулистой, точеной...

– Я был вчера на велодроме, – взволнованно говорил грек. – Вас там не было. Вы всех обманули, не пришли. Я не знал, где вас искать, иначе давно бы был у ваших ног.

– Зато у вас появилась возможность заняться неотложными коммерческими делами, – приглушив голос, кокетливо заметила Мура, намекая на неожиданный отъезд спутника после посещения Демьянова трактира.

– Ничуть не бывало! – излишне громко возразил грек. – Дела надо делать, только когда они могут принести быстрейшую и значительную прибыль. Я предпочитаю те, что позволяют обогатиться максимум за три дня. Вчерашний день для меня полностью пропал.

– Вы скучали? – с затаенной надеждой, не поднимая глаз, спросила Мура.

– Разумеется! – Эрос Ханопулос все больше воодушевлялся. – Как скучал о своей возлюбленной кормчий Менелая Каноп во время самого дальнего морского путешествия. Папа мне рассказывал...

Мура испугалась, что последуют очередные, слишком громогласные, комплименты грека.

– Вы весь вечер просидели взаперти в гостинице?

– Нет, дорогая Мария Николаевна, нет! – Эрос снова приблизил чувственные губы к девичьему ушку. – Гораздо хуже. Управился с неотложными делами и весь вечер в «Аквариуме» слушал писк тощей шансонетки... Разве это голос? Разве это женщина? Мечтал о встрече с вами, не отходил от вашего знакомого Родосского. Надеялся, что встречу вас здесь.

Мура отстранилась и принялась изучать толпу. Она действительно усмотрела Петю Родосского: юноша делал вид, что не замечает ее, не подходил, не здоровался. Мелькнула в толпе тонзурообразная лысина, венчающая апоплексически разжиревшую голову на тучном торсе Платона Симеоновича Глинского, – и исчезла. Только галантный инженер Фрахтенберг в скорбном наряде, с черной повязкой на рукаве мундира, явился пред очи Марии Николаевны Муромцевой. Он поцеловал барышне руку и обратился к заскучавшему греку:

– А разве вы знали Степана Студенцова?

– Не имел чести, – холодно ответил Ха-нопулос. – Но о несчастье слышал. Кроме того, как православный, скорблю по поводу смерти отца Онуфрия.

– А он что, тоже в мумиях разбирался?

– Прекратите, – осадила задиравшихся молодых людей Мура, в душе испытывая признательность к Эросу за неожиданную для него сдержанность, – здесь не место для дискуссий.

– Да? – недоверчиво спросил инженер. – Несчастного Степку лишил христианского сострадания наш красавчик-Густавчик. Думает, что Степкины мощи провоняли...

– Господин Фрахтенберг, – строго прервала Мура, – вы кощунствуете: говорите о покойном, как о святом...

– А он и есть святой в некотором смысле, – Фрахтенберг снова осклабился. – Невинная жертва, погиб ни за что, ни про что...

– Вы не очень благоволите к покойнику, – укорила девушка.

– Мне до него нет никакого дела, –возразил инженер. – Это человек не моего круга. Пустой, лицемерный. А почему, Мария Николаевна, вы не представили меня вашему спутнику?

Неожиданный вопрос поверг Муру в растерянность.

– Я думала... мне показалось...

– Мы знакомы, что притворяться, – пробурчал недовольный присутствием Фрахтенберга грек. – Вчера на велодроме познакомились да в «Аквариуме» продолжили...

Фрахтенберг смотрел на Муру остановившимся, бесцветным взглядом.

– Отчего ж, господин Ханопулос, вы нас вчера так рано покинули? – спросил он с намеком. – Куда вы так торопились?

– Срочное коммерческое дело, – огрызнулся грек. – Для того и прибыл в столицу российскую.

– Вы в Петербурге третий день? – Мура попыталась разрядить напряжение. – И как, удается ныне в три дня разбогатеть?

– Я близок к этому! – Грек выкатил оливковые глаза. – Еще немного – и смогу думать о своем будущем. Хотелось бы не зависеть от отца...

– Похвальное стремление, – одобрил Фрахтенберг, переместившийся за спины Муры и Эроса.

Толпа у храма расступились, освобождая проход для несчастных родителей Степана Студенцова: крепкий мужчина с густой пшеничной, тронутой серебром, растительностью на красноватом лице, поддерживал заплаканную, закутанную в черную шаль низенькую полную женщину. Следом шествовал сутулый господин с высоко поднятой головой, с остренькой рыжей бородкой и рыжими усами, с черной креповой повязкой на рукаве.

– Я знал, что он непременно явится, – прошептал за спиной Муры Фрахтенберг.

– О ком вы?

– О рыжем Магнусе. Один из совладельцев банка Вавельберга. Там купец Студенцов держит свою казну. Вот с кем надо делать деньги, господин Ханопулос.

Прекрасный грек улыбнулся Муре и ответил, не оборачиваясь:

– Биржевые игры не для меня. У меня есть более безопасные способы разбогатеть.

За родителями покойного под сень благоуханных сводов потянулись и прочие желающие отдать последний долг безвинно убиенному. Инженер Фрахтенберг пробрался к паперти: поджидать Петю и Платошу.

Как ни странно, взрыв мало изуродовал лицо Степана: ожоги и ссадины замазали гримом, брови и ресницы были опалены, но даже без них явно проступало сходство кряжистого осиротевшего купца и юного мальчика в гробу. Бледное чело опоясывал бумажный венчик, руки, вернее, их отсутствие, скрывало белоснежное покрывало, на груди лежала иконка Владимирской Божией Матери старинного письма, в серебряном окладе.

– Всякому прегрешению вольному и невольному... – выводил звучный, сильный голос священника.

– Господи помилуй, Господи помилуй, – подхватывал слаженный хор певчих.

При каждом взмахе кадила прихожан окутывали волны ладана, от зажженных восковых свечей исходил душный ароматный чад. Бесшумные старушки в черном хлопотали вокруг несчастной, обеспамятовавшей матери.

Мура искоса посматривала на прекрасного грека: тот истово крестился, кланялся, смуглое лицо его выражало глубокую печаль, казалось, он молил всех богов, чтобы душа покойного нашла свой тихий небесный приют. Господин Ханопулос заметил взгляд девушки.

– Я поклялся головой Зевса, – шепнул он Муре на ушко, – что теперь-то вас не потеряю. Вы – моя судьба. Я слышу: Божия Матерь и Афродита шепчут мне слова одобрения.

Мура перекрестилась, поправила черное кружево на голове.

– А жених у вас есть?

Девушка недовольно повела бровями.

– За мной следят, – торопливо пояснил грек, – не убьют ли меня из ревности?

Мура подумала о докторе Коровкине.

– Слева, у образа Николая Угодника, человек. Я его давно заметил.

Мура отыскала взором преследователя Эроса: костлявый мещанин с окладистой неряшливой бородой, погруженный в христианскую скорбь, не имел особых примет и не походил на человека, который плелся сегодня за ней с самого утра.

– Вам показалось, – шепнула она, – впрочем, давайте проверим: выйдем из храма.

На улице Мария Николаевна всей грудью вдохнула. Грек, раздувая ноздри, покосился на вздымающуюся грудь, обтянутую тонкой тканью, –косые многозначительные взгляды будоражили девушку. Мещанин из церкви за ними не последовал, не было видно и неприметного господина, увязавшегося за Мурой от ее дома.

– Я еще не посетил достопримечательности столицы, – сказал коммерсант, – мне хотелось бы, чтобы их мне показали вы. Допустим, собрание древностей в Эрмитаже. Не откажите гостю, восхищенному вами...

– Логичней, чтобы Эрмитаж вам показал Платон Симеонович Глинский, он там служит. Хотите, познакомлю?

– Нет, увольте. Предпочту осмотреть мумии в более приятном обществе, в вашем, например.

Продолжить беседу им помешал пожилой посыльный в темно-малиновой фуражке: он нерешительно приблизился и, выяснив, что перед ним именно Мария Николаевна Муромцева, передал порученный ему пакет.

Мура присела в тени огромной липы на скамью и вскрыла конверт. Послание было от Софрона Ильича Бричкина. Оно содержало всего две фразы: прочитав их, девушка закрыла лицо руками и беззвучно заплакала. Господин Ханопулос опустился на колени, отвел Мурины ручки от ее лица и стал их целовать.

– Дорогая Мария Николаевна! Кто посмел огорчить вас? Успокойтесь, утешьтесь. Могу ли я вам помочь?

– Я не поеду с вами, Эрос Орестович, в Эрмитаж... не могу... – всхлипнула Мура. – Сегодня ночью погиб мой кот!

Господин Ханопулос отпрянул.

– В моей конторе, – утирая последние слезы, подтвердила Мура.

– Квартире? – переспросил девушку грек.

– Да, да, – спохватилась она. Эрос Ханопулос помог Муре подняться и заглянул в заплаканные глаза.

– Беда невелика, – ласково сказал он. – Котов в мире превеликое множество. Поручите прислуге принести мне кошачий труп. Я все улажу. Вы будете мной довольны. Я хорошо отношусь к котам. Мне не нравится, когда их топят или вешают. Они достойны более высокой участи. Мой предок Каноп, кормчий Менелая, похоронен в Египте. А в Египте коты считаются священными существами...

– Мы это проходили. – Мура желала, чтобы еще сто лет прекрасный грек был так близко, чтобы еще сто лет длились утешительные ласковые речи. – Я назвала его Рамзесом.

–Чудесное имя, – согласился коммерсант. – Гораздо лучше, чем Василий. Не сделать ли из него чучело?

– Чучело? Нет! Ни за что! Пусть будут похороны.

– Отлично, отлично. Это еще проще. Успокоились? Вот и хорошо, вот и хорошо. Теперь мы сможем обсудить наши планы относительно Эрмитажа.

– А за вами не следят?

Соглядатаи не появлялись. Мура встретилась взором с оливковым сиянием благородного красавца. Ей казалось, что между ними идет бессловесный, волнующий диалог о чем-то важном...

– Раскаиваюсь, что напрасно вас встревожил. Но нет ничего удивительного: такая красавица может иметь жениха и опасного для меня соперника.

Невыразимо польщенная Мура опустила плечи.

– Вернемся в храм, – попросила она смущенно, – сейчас будет вынос тела. На кладбище я не поеду.

– Чудесно, чудесно, – ворковал грек, следуя за Мурой и как бы нечаянно касаясь ее плеча. – Мы с вами чудесно проведем время.

Отпевание давно окончилось. Уже вынесли дубовый, обшитый бархатом гроб и установили на колесницу с зажженными лампадами. Белый парчовый балдахин катафалка свидетельствовал, что купец Студенцов не поскупился: похороны проходили по высшему разряду, отец простил непутевого сына. Одетые во все белое «горюны» с нарядными фонарями-факелами деловито сновали, занимая свои места. Понурый купец одиноко стоял на ступенях храма в сюртуке, казавшимся слишком просторным на сгорбившихся плечах. Двое дюжих молодцов выволокли под руки из храма его обезножевшую, без кровинки в лице супругу.

Глядя на убитых горем родителей, Мария Николаевна с раскаянием осознала несопоставимость смертей единственного сына и кота-бродяги: ей стало совестно за свои слезы. Сияние летнего дня усугубляло трагичность события.

Провожающие в последний путь Степана рассаживались по экипажам: ближайшая и дальняя родня, представители купеческого и банкирского Петербурга, разномастная публика, которая при жизни покойного участвовала с ним в разгуле и греховных похождениях. Кто-то собирался следовать на кладбище, а кто-то –поскорее уехать и забыть тягостное прощание.

– Жаль, что Густав не соизволил прийти, – услышала Мура за спиной знакомый голос.

Мура не успела ответить, ее внимание привлек хромой нищий. Грязный изможденный мужичок протрусил по направлению к экипажу, в который усаживался господин Магнус, остановился, снял засаленный драный картуз и с низким поклоном протянул к господину Магнусу руку...

– Господин Оттон лишил себя прекрасного зрелища, – сказал со смешком позади Муры господин Фрахтенберг, – апофеоза корыстолюбия и лицемерия.

Мура повернула голову, и в тот же миг земля под ее ногами качнулась, она ощутила сильный толчок в грудь, чудовищный грохот и многоголосый крик едва не разодрал барабанные перепонки.

Мгновение странной тишины сменилось воплями, стонами, ржанием испуганных лошадей. Сквозь дымное облако Мура увидела жуткую картину: кровавые клочья на обломках развороченного экипажа, там, где только что восседал Магнус, истекающего кровью извозчика под лошадиными копытами, отброшенного взрывом нищего с жутким красным месивом вместо головы.

 

Глава 20

После изнурительно короткого сна на служебном диване, после ранних бесед с Терновым, Глинским и портье гостиницы «Гигиена» Карл Иванович Вирхов чувствовал себя не в своей тарелке. Струя ледяной воды, под которой он долго держал макушку, ничего не исправила. Меж тяжеленных булыжников, перекатывающихся в его черепной коробке, проскользнула мысль о Наполеоне. «Наполеон я или тварь дрожащая?» – в сознании зазвучали странные слова. Неужели так чувствовал себя по утрам великий корсиканец? Тогда ничего удивительного, что безумец отправился в Египет и потащил за собой армию ученых мужей. Завоевывал зачем-то страну пирамид, выкапывал из песка мумии, подвергал артиллерийскому обстрелу сфинкса. А все потому, что спал по три часа в сутки. И не две ночи как он, Вирхов, а всю жизнь! Короткий сон – верный путь к безумию. «Вот как рождаются идеи о мировом господстве, – думал Вирхов, – из-за вечного недосыпа».

– Карл Иваныч, господин следователь, – сочувственный взгляд Поликарпа Христофоровича вернул Вирхова к действительности, – не изволите ли чашку горячего кофию?

– Давай, братец, давай, и не одну, пока я совсем не сошел с ума, – согласился Вирхов, с трудом припоминая свои вчерашние похождения. – Боюсь, сегодня нас навестит господин Лейкин, а что я ему скажу?

Письмоводитель поставил перед Вирховым кружку с дымящимся кофе.

– Не извольте тревожиться, сегодня наш воздухоплаватель отбывает в Екатеринбург. По приглашению местного общества полетов. В газете прописано.

– Слава Богу, гора с плеч долой. – Вирхов припал к кружке с горячим кофе. – Судьба дает нам передышку. Но не вечную. Вернется же господин Лейкин. Напомните мне, голубчик, перед тем, как заснуть, успел я дать вам поручения для сыскных агентов о наружном наблюдении?

– Успели, Карл Иваныч, успели, – успокоил начальника верный письмоводитель. – Я всех отправил куда следует. Даже в гостиницу «Гигиена».

– А туда зачем?

– Как же, господин следователь! А заявление портье о подозрительных махинациях постояльца.

– Господина Ханопулоса? – Вирхов припомнил визитера. – Вы, батенька, напрасно поспешили. Подумаешь, подозрительная просьба – затопить печь!

– Но Карл Иваныч! В конце июня! На улице такая жара!

– Южному человеку может показаться холодно. А господин Ханопулос – грек, и грек крымский, не приспособлен к нашему климату. Наблюдение надо снять. Тем более коммерсант и сам жертва нападения.

Вирхов чувствовал себя виноватым, ибо все-таки не дал хода делу об ограблении коммерсанта, прибежавшего за помощью к нему.

– Простите, Карл Иваныч, не подумал, – повинился письмоводитель и затих за своим столом.

После второй кружки кофе Вирхов почувствовал, что поджилки у него перестали дрожать, сознание прояснилось. По счастью, посетители не беспокоили, можно подвести итоги предварительного дознания по делу в Воздухоплавательном парке. Карл Иванович сосредоточился.

Итак, купеческий сын Степан Студенцов в компании собутыльников прибыл в Воздухоплавательный парк. В руке держал шкатулку с крестом. По словам Дашки – игрушку, врученную ему Оттоном. Общие друзья: и господин Глинский, и господин Фрахтенберг, и господин Родосский свою причастность к шкатулке отрицали, но и на Оттона не указывали. Если имел место не несчастный случай от самопроизвольного возгорания или взрыва светильного газа, на чем настаивали военные следователи, значит, в шкатулке была не игрушка, а взрывное устройство. Откуда оно взялось в руках юнца, мертвый не скажет. Вирхов не верил, что проклятый отцом русокудрый гостинодворец мог покончить с собой из-за любви к тощей крысе Дашке-Зверьку. Значит, он не знал, что в шкатулке взрывное устройство. Покушение на Лейкина Степан совершить по своей воле не мог. Не мог желать и смерти священника. Значит, кто-то обрек его на смерть, уговорив вручить отцу Онуфрию дар. Но кто? И почему? Церковники молчат, не видят злого умысла в смерти отца Онуфрия, не требуют расследования. Странно, или Церковь знает о причине смерти своего пастыря?

Можно было бы, конечно, пойти другим путем – по остаткам адской машинки определить ее изготовителя, а через нее и заказчика. Но, во-первых, шкатулка сгорела. Во-вторых, ныне адские машинки клепают чуть ли не в каждом подвале – столько террористов развелось в столице. Есть и на периферии, в иных городах империи. Антигосударственная деятельность, левая зараза, неумный либерализм протянули свои щупальца повсеместно. Собутыльники покойного никак не связаны с социалистами. Дашка не в счет. Петя Родосский гонится за легкими деньгами и дешевыми побрякушками фирмы Тэт. Господин Оттон – явный масон. Господин Глинский, слыша о земельном вопросе, думает о фараонах раннего царства. Господин Фрахтенберг – законопослушный государственный служащий, в солидном чине, конечно, но сибарит...

Что же получается? Получается, что зацепок нет. Хорошо, уговорил известного воздухоплавателя держать пока рот на замке перед репортерами. А то нахлебался бы позора в либеральных листках. Да получил бы по шапке от военных за то, что залез не в свою епархию.

Карл Иванович теребил листок бумаги, исписанный аккуратным почерком, – что за неизвестный свидетель являлся вчера в Окружной суд? Что он имеет в виду, говоря о полемике Ленина и Аксельрода? Если юнец не обманет и придет, это надо выяснить в первую очередь.

Кроме того, думал Вирхов, требуется поговорить с Марией Николаевной Муромцевой. Каким серьезным делом она занята, что не находит возможности зайти к следователю? Он снял трубку телефонного аппарата и попросил барышню соединить его с квартирой профессора Муромцева. После нескольких гудков откликнулась горничная. Она сообщила, что Мария Николаевна на отпевании Степана Студенцова. Горничная утверждала, что барышня чувствует себя превосходно, но следователь с недоумением улавливал в ее ответах странные смешки. Горничная подтвердила, что Мария Николаевна собиралась заехать в Окружной суд.

Карл Иванович с минуту поразмышлял, не отправиться ли и ему в храм Спаса на Сенной, чтобы наконец встретиться с владелицей частного детективного бюро «Господин Икс», но чувствовал себя слишком изнуренным. Он был уверен, что Мура непременно явится поблагодарить его за спасение из канализационного плена. Что за наглая банда похитителей орудует в городе? Карл Иванович считал, что следует организовать масштабную облаву в вонючих лабиринтах. Да где ж напасешься столько людей, чтобы поставить их у каждого люка? Как выкурить оттуда злодеев? Наверняка у них есть тайные убежища и на поверхности.

Размышления следователя прервал вежливый стук в дверь. На пороге появился смущенный доктор Коровкин.

– А, Клим Кириллович! – радушно приветствовал старого знакомца Вирхов. – Чем обязан? Какими судьбами?

– Добрый день, Карл Иваныч. Решил заглянуть. Поблагодарить вас за спасение Марии Николаевны. Она уверена, что вы поймали напавших на нее бандитов. Они же при вас говорили о своих делишках на Варшавском вокзале, на Псковско-Рижской дороге.

– Разглагольствовали, не спорю. Однако поймать я их не успел. – Вирхов хотел оставить неприятную тему.

– Главное, наша «дикая кошка петербургской полиции» спасена. – Клим Кириллович отвел глаза, он испытывал чувство неловкости, хотя минувшей ночью согласился с Мурой и Бричкиным, что, щадя самолюбие следователя, историю с переодеванием лучше утаить.

– Да, это было непросто, – сказал Вирхов, ведя гостя к кожаному дивану. – Хоть бы намекнули, каким делом занята наша юная сыщица. А то по неопытности попадет в пренеприятную ситуацию.

– Увы, Карл Иваныч, я и сам толком ничего не знаю. Мария Николаевна и ее конторщик темнят. Знаю лишь, что она вела какие-то розыскные мероприятия на Петербургской стороне, у Николо-Труниловской церкви.

– Что она там искала? – потер лоб Вирхов. – В последнее время там тихо. Я думал, милейший Клим Кириллович, что вы сопровождаете ее в храм. Вы же вместе присутствовали при гибели отца Онуфрия и Студенцова.

– Она меня не приглашала, – возразил доктор. – Возможно, у нее есть более достойный сопровождающий.

– Вы думаете, имеется романтическая подкладка?

– Не знаю. – Доктор опустил голову. – Мне это кажется ерундой по сравнению с допущенной мною ошибкой.

Вирхов насторожился.

– Как друг профессора Муромцева я чувствую моральную ответственность за безопасность и благополучие членов его семьи, признался доктор.

– То есть Марии Николаевны, – уточнил Вирхов.

– Она одна в городе и окружена опасностями, – пояснил доктор. – Я намеревался дождаться, когда она завершит свое расследование и вместе с ней отбыть на «Виллу Сирень». Но... Она все время ускользает из-под моего контроля. Вот и вчера... Не пришла на велодром, хотя и обещала. В конторе ее не застал. Лишь заполночь убедился, что она дома, жива и здорова.

– Вы так поздно наносили визит молодой девушке?

– Выглядит неприлично, – вздохнул доктор. – Но, во-первых, я беспокоился. Во-вторых, белые ночи совсем сбили меня с толку, я перестал ощущать время...

– А в-третьих?

– А в-третьих, я вчера случайно набрался лишнего в «Аквариуме». Напрасно ждал вашего Тернова. Дашка была, пела. А он исчез. Зато там вовсю веселились господа Родосский, Оттон, Фрахтенберг и Ханопулос.

– Как? И грек успел затесаться в эту компанию? – Вирхов поднял плоские белесые брови.

– Я-то в основном беседовал с инженером. Занятный человек.

– А как вам показался грек? – неожиданно спросил Вирхов.

– Выразительный, – пожал плечами доктор. – Знаком, судя по всему, с калокагатией. Интеллектом не блещет. А что?

– Этот самый грек, кажется, до безумия влюбился в нашу сыщицу.

– Не может быть! – Доктор вскочил и забегал по кабинету. – Она мне ничего не говорила! Невероятно! Он слишком глуп!

– Не говорит ли в вас ревность, милый доктор?

– Какая ревность! Скорее Мария Николаевна испытывает странную ревность ко мне.

– У вас есть подтверждения? – Вирхов иронически улыбнулся.

– Она проговорилась ночью, что следила за мной на Петербургской стороне...

– И что же вы делали в районе Посадских?

– Навещал несчастную девушку, несколько дней назад она случайно оказалась на моем пути, была на сносях.

Доктор плюхнулся на диван.

– Ясно, – ответил Вирхов. – Конфиденциальное дело Марии Николаевны Муромцевой – расследование вашей тайной жизни, дорогой Клим Кириллович.

– Почему тайной? – возмутился доктор. – Я ничего не скрывал. Не афишировал, конечно. Но, право, руководствовался самыми невинными и благородными побуждениями.

– А нельзя ли узнать имя вашей посадской мадонны? – осторожно спросил Вирхов.

– Можно. Ульяна Фроловна Сохаткина.

Вирхов побагровел.

– А отца ее младенца зовут Василием?

– Откуда вы знаете? – опешил доктор.

– Оттуда, – отрезал Вирхов. – Советую вам, милый доктор, оставить попечение вашей клиентки. По нашим сведениям она связана с преступником.

– Я догадывался, – растерянно ответил доктор.

– Но вы не догадывались, что у полиции руки коротки, чтобы предать злодея суду.

– Не понял, Карл Иваныч, о чем вы?!

– Главное, чтоб вы поняли – этот преступник готов на все. И дурочка Ульяна ему не нужна. Она в курсе его подвигов?

–Кажется, что-то знает, – осторожно, боясь выдать девушку, ответил доктор.

– Считайте ее покойницей, – объявил Вирхов. – Довольно об этом. Вы, Клим Кириллович, хотели рассказать мне о совершенной вами ужасной ошибке.

– Да, – приходя в себя, подтвердил доктор. – Ночью, вернее ближе к утру, я, под воздействием винных паров, потребовал от Марии Николаевны не появляться в конторе «Господин Икс». Я считал, она там в опасности.

– Ход вашей мысли мне ясен, – поддержал друга Вирхов. – И что?

– Она согласилась! – Доктор понурился. – Но, Карл Иваныч, сегодня утром я понял, что не прав! Мы хотя бы знали, где она, рядом был Бричкин. Теперь она будет ходить неизвестно где. А вдруг с ней что-нибудь случится?

Вирхов откинулся на спинку дивана и потер ладонью брюшко – он чувствовал, что его организму требуется еще одна порция кофеина. Он кивнул письмоводителю, тот, вскочив, помчался заваривать кофе.

– Карл Иваныч! Умоляю вас! Пошлите агента в храм – пусть ходит по пятам за дочерью профессора Муромцева. Вдруг что-нибудь случится? Ведь профессор скоро приедет!

– От него пришла телеграмма?

– Телеграммы не было. Но сегодня утром мне принесли извещение о посылке из Екатеринбурга. Не понимаю, почему он отправил ее на мой адрес?

– Профессор уверен, что его семейство на даче. А что в посылке? – поинтересовался Вирхов.

– Не знаю, не успел получить. Однако в извещении указано, что там находятся образцы шпата.

– Действительно, странно. Что, ему шпата здесь не хватает?

– В уральском больше фтора содержится.

Появившийся в дверях с подносом письмоводитель, уловив паузу, шепнул Вирхову:

– Карл Иваныч, там кандидат Тернов, не решается зайти. Изволите принять?

Вирхов, не выпуская из рук кружки, поднялся и прошествовал к своему столу.

– Объявился, голубчик. – Он подмигнул доктору. – Проси.

Через мгновение в кабинете появился чистенький, отутюженный, благоухающий свежестью юный юрист.

– Добрый день, господин следователь! – поклонился он, сохраняя горделивую осанку.

– Докладывайте, Павел Мироныч, о проделанной работе.

Кандидат покосился на доктора, но Вирхов, сдвинув брови, не ответил на его вопросительный взгляд.

– По вашему указанию, Карл Иваныч, отоспался.

– Поздравляю, – усмехнулся Вирхов. – Большая победа.

– Кроме того, – не моргнув глазом, продолжил Тернов, – установил, что отец покойного Степана Студенцова ведет свои финансовые дела через банк Вавельберга.

– Ну и?

– Сам купец торгует в Гостином дворе коврами.

– Индийскими и персидскими? – иронически поинтересовался Вирхов.

– Да, – несколько сник Тернов. –Я ковры осмотрел. Вряд ли он нелегально отправляет в ковровых рулонах социалистов за границу.

– И на каком же основании вы делаете такой решительный вывод? – с издевательским вызовом спросил Вирхов.

– Ковры индийские весьма марки. Я осмотрел выставленные в витрине. Один изображает синие цветы и зеленые листья на белом фоне. А другой и вовсе лазоревый с желтыми лотосами.

– А вы уверены, что ковры индийские? – счел нужным вступить доктор.

– Уверен, – через плечо ответил Тернов. – В витрине есть табличка. Ковер индийский ручной работы. Поставщик – фирма «Ханопулос и К°».

– То, что индийские ковры поставляет в столицу фирма крымского грека Ореста Ханопулоса, мне известно и без вас, – осадил надменного юриста Вирхов, – и торгуют ими не только в Гостином дворе. Есть ли у вас, что сообщить мне по существу?

– Но почему господин Оттон, служащий банка Вавельберга, не упомянул, что сын ковроторговца Эрос Ханопулос здесь, в Петербурге?

– Я его об этом и не спрашивал, – парировал Вирхов. – И почему он должен знать, что Эрос Орестович прибыл в столицу? Господин Оттон не держит лавку в Гостином дворе!

– Я думаю, господин Оттон умышленно скрывает свою связь с Эросом Ханопулосом! – уверенно изрек Тернов.

– Павел Миронович, не морочьте мне голову вашими домыслами, – поморщился Вирхов.

Юрист оскорблено замолчал.

– Ваш спор не имеет смысла, – примирительно произнес с дивана доктор. – Если они не были знакомы, то познакомились вчера на велодроме и вместе гуляли в «Аквариуме».

– И вместе оттуда ушли? – иронически спросил Тернов.

– К сожалению, я не заметил.

– А я этого не исключаю. – Тернов с вызовом смотрел на доктора. – Не удивлюсь, если Эрос Ханопулос и привез в своих коврах из Крыма взрывное устройство, передал его господину Оттону, а тот всучил его дураку Студенцову.

– Как вы выражаетесь о мертвом, милостивый государь! –Вирхов хлопнул ладонью по столу. – Да еще в день, когда несчастного отпевают и предают земле.

– Извините, Карл Иваныч, увлекся расследованием, о похоронах забыл.

– Ладно, прощаю, – махнул рукой Вирхов. – Сущее наказание эта молодежь. Продолжайте, что еще вы успели натворить?

– У меня возникла идея: нет ли между греком и господином Оттоном преступного тайного сговора, не занимаются ли они совместными махинациями через банк Вавельберга...

–И вы отправились в банк? – Вирхов привстал.

– Нет, Карл Иваныч, отправился я к господину Оттону. Хотел с ним побеседовать. Сразиться, так сказать, в интеллектуальном поединке.

Вирхов с облегчением плюхнулся на стул и отхлебнул уже остывший кофе.

– К сожалению, господин Оттон отсутствовал. Прислуга ответила, что он отправился на Псковско-Рижскую железную дорогу, на Варшавский вокзал.

– И, разумеется, вы поспешили туда же?

– Да. – Тернов оглянулся на доктора и перешел на шепот. – И что же делал на железной дороге господин Оттон?

– Ума не приложу, – ответил Вирхов. – Покупал билет в кассе?

– Господин Оттон билетов в кассе не покупал и никуда не выезжал.

– Вероятно, у него там была назначена тайная встреча с братьями-каменщиками? – иронически подхватил Вирхов и подмигнул доктору.

– Никогда бы не подумал, что господин Оттон – член масонской ложи, – покачал головой доктор.

– Насчет масонов не знаю, – Тернов, сохраняя таинственный вид, продолжил свое повествование, – но мне удалось выяснить, что господин Оттон отправлял в Ригу солидный багаж. Ковры ли там были, адские ли машинки – не ведаю, не смог пронюхать. Не это самое главное...

– А что же? –Вирхов с интересом воззрился на юриста.

– Оказывается, господин Оттон принял меры к изменению своей наружности. И при отправке багажа выглядел весьма странно.

– И как же именно? – Вирхов похолодел.

– Багажный контролер ничего особенного в его облике не заметил. Но из описания контролера следует, что господин Оттон побрил по-новому, на манер кошачьих, усы. Да на запястье левой руки имел диковинный браслет. Серебряную цепочку с топазом.

– О! – радостно воскликнул доктор. – Оттон как две капли воды похож на Ваську-Кота! Да вы, Карл Иваныч, сами знаете, видели похитителя Муры. Но почему вы его не арестовываете?

– Так господин Оттон и есть тот самый дерзкий Васька-Кот, который проходит по нашим сводкам? – ахнул пораженный Тернов.

– Не морочьте мне голову, Павел Мироныч, – Вирхов досадливо отмахнулся. – Господин Оттон не Васька.

– А Васька не Оттон? – кандидат тупо почесал затылок. – Странно. А кто же он?

Вирхов отвел взор, заерзал на стуле и ворчливо буркнул:

– Кто, кто... Кот в пальто. Государственная тайна.

 

Глава 21

Это было ужасное зрелище – кот Рамзес, повешенный на перекладине железного козырька над дверьми конторы «Господин Икс»: неестественно вытянутая шея, перетянутая цветной тряпкой, крохотная мордочка, длинное тело, ветерок играл кончиком обтрепанного хвоста, грязные когти вылезли из розовых подушечек бессильно вытянутых лап.

И когда бандиты успели вздернуть кота? Минувшей ночью, вернувшись в сопровождении доктора Коровкина в Пустой переулок и облекшись наконец в свою обычную одежду, Софрон Ильич, предвидя гнев квартирной хозяйки, домой не поехал, заночевал в служебном помещении. Спал он всегда чутко, но, к своему удивлению, ничего не слышал. Возможно, виной тому были потрясения, пережитые им в канализационных подземельях и в квартире профессора Муромцева. Факт оставался фактом: бандиты, прибегшие к акции устрашения, орудовали так искусно, что шума не произвели. Софрон Ильич проснулся рано, открыл дверь в контору: впустить свежий утренний воздух – и вот тут-то и увидел несчастного Рамзеса.

Теперь окоченевший труп, прикрытый клеенкой, лежал в углу прихожей, притягивая к себе жирных зеленых мух. Софрон Ильич понимал, что медлить с кошачьими похоронами нельзя: время года жаркое, может и провонять, как старец Зосима.

Сравнение с персонажем романа Достоевского возникло не случайно. Софрон Ильич по многолетней привычке продолжал изучать газеты – в свободное от составления фальшивых отчетов время он аккуратно вырезал материалы на определенную тему и раскладывал их по папочкам.

В «Обществе трудолюбия для образованных мужчин» ему приходилось подбирать тематические вырезки, и каких только интересов – научных, политических, финансовых – не обнаружил он у столичных жителей! Он снабжал клиентов информацией о новейших двигателях, об исторических загадках, о звездном небе. Встречались и чудаки: одни желали знать все о масонах, другие – о призраках и привидениях. В последние месяцы нередко в самых неожиданных публикациях к месту и не к месту поминали имя старца Зосимы – как будто существовало какое-то тайное общество почитателей братьев Карамазовых. Кое-что Софрон Ильич оставлял для себя, складывал в отдельную папочку. Но сейчас, несмотря на то, что перед ним лежала целая стопка свежих газет, предаться любимому занятию он не мог.

Требовалось срочно написать отчеты для госпожи Брюховец – Софрон Ильич ни минуты не сомневался, что неугомонная матрона скоро явится, чтобы терзать сыщиков своими умопомрачительными версиями.

Отчет о собрании масонов был почти готов – и весьма солидную помощь в этом оказала ему заветная папочка, где хранились публикации за длительный срок. В отчете фигурировали известные петербургские персоны, и звучал он очень убедительно.

Софрон Ильич приступил к повествованию о встрече Муры с Крысиным Королем в подземельях столичной канализации... Опыт позволял ему живописать воображаемый поход Муры самыми яркими красками. Свою сагу он завершил эффектной концовкой: отважную Муру, чьей красотой пленился Крысиный Король, короновали. Вместе с королем на помосте из живых крысиных спин ее перенесли в святая святых – огромную подземную залу жертвоприношений. Там, в небольших нишах по стенам, хранились отрубленные кошачьи головы, а на золотой стеле посреди зала были высечены имена жертв. Имя Василий Мура в списке не обнаружила. Влюбившийся в Муру Крысиный Король отпустил девушку в царство людей, но только до ночи. Отныне Муре суждено, подобно Персефоне, провести полжизни в подземном царстве.

Софрон Ильич, забыв о трупе Рамзеса, любовался своим произведением – еще недавно он не мог и предположить, что способен на такие литературные подвиги! Софрон Ильич аккуратно промокнул последние слова отчета, дал чернилам подсохнуть и сложил листки в пухлую папочку, на которой в верхнем углу каллиграфически было выведено: «Г-жа Брюховец Василиса Аркадьевна».

Он довольно потянулся, расправляя затекшие мышцы спины, выгнул поясницу, и в этот момент мелодично брякнул дверной колокольчик. Софрон Ильич резко вскочил, выдвинул верхний ящик письменного стола, где лежали заряженный пистолет, куриное крылышко в станиоли, рыбная снедь, – и напрягся.

В следующий миг его лицо расплылось в обворожительной улыбке. Прикрыв ящик, он устремился навстречу госпоже Брюховец.

Суровая дама приняла знаки почтения с охотой.

– Чем это у вас пахнет, милостивый государь? – принюхиваясь, строго спросила она. Странный запах.

– Мадам, – Бричкин, заглядывая в глаза клиентке, следовал за ней к облюбованному ею стулу, – мадам, небольшой промах. Пролил чернила. Пахнут дурно: мошенников множество, невесть чего в чернила подмешивают.

Госпожу Брюховец объяснения удовлетворили, ее мясистый нос перестал дергаться.

– Как идет наше расследование? – смягчившись, спросила она замершего в поклоне Бричкина.

– Успешно, мадам, весьма и весьма успешно, – торопливо ответил тот. – Все ваши указания в точности исполняем. Результаты прекрасные – трупа Василия нигде не обнаружили. Ваше сокровище живо! Живо!

– Я тоже в этом уверена, – изрекла госпожа Брюховец. – И веру терять не могу. Муж не переживет.

– Василий ваш, скорее всего, загулял, и скоро сам вернется домой.

– Он отсутствует шестой день. Без вашей помощи он не вернется. Отчеты готовы?

Бричкин бережно передал клиентке папочку с отчетами. Она беглым взглядом пробежала страницы и бросила папку на стол.

– Все верно! Мой Василий не дурак, без боя в руки масонов или крысиных королей не дастся. Дело гораздо сложнее.

– Я весь внимание! – Бричкин убрал папочку на место, схватил перо и лист бумаги. – Готов со всевозможным рвением продолжить поиск. Благодаря вашим идеям, мадам, круг подозреваемых сужается.

– Сужается? – Клиентка недовольно нахмурилась. – Скорее, расширяется.

– Не буду спорить, – подхватил Бричкин. – Когда я служил в артиллерии...

– Довольно, – бесцеремонно прервала гневная дама. – Не время предаваться воспоминаниям. Надо действовать. Где ваша беспутная помощница? – Она оглянулась на пустующий в углу стол. – Сократите ей жалованье. Любовная связь с Крысиным Королем порядочная гадость, хотя не хуже гражданского брака.

Бричкин умильно улыбался:

– Жалованье уполовиню. Работать заставлю.

Госпожа Брюховец бросила на замершего Бричкина благосклонный взор и направила зонтик в узел галстука, подпиравшего его округлую шею.

– Вы, милостивый государь, опросите подданных Норвегии, живущих в российской столице. Они могли похитить моего Василия.

– Зачем? – Бричкин с ужасом смотрел на металлическое острие зонта.

– Вы не знаете того, что знает каждая порядочная женщина? – Госпожа Брюховец убрала зонт. – Надо не только книжки читать, но и с людьми разговаривать. Моя прачка, из семьи обрусевших скандинавов, подсказала, что норвежцы отлавливают черных, крупных котов для Фрейи.

– Фрейя? А кто это? – Бричкин лихорадочно записывал речь клиентки.

– Норвежская богиня любви. – Госпожа Брюховец поджала губы. – О богах греческих да римских глаголите, а соседских богов не знаете.

– Вы абсолютно правы, – закивал Бричкин, – народное просвещение так далеко от идеала...

– Фрейя перемещается по миру в колеснице, в которую впряжены два черных кота.

Бричкин выкатил глаза от удивления.

– Но это, наверное, коты необычные...

– Обычные слабосильны, – продолжала просвещать клиентка, – мой Василий богатырь. Могли украсть для упряжи: по всему белому свету ищут, не на каждого кота Фрейя согласится. Муж тоже так думает.

– Сейчас же устремляюсь на поиск столичных скандинавов. – Бричкин промокнул написанное. – Надеюсь, их не так много. А что прикажете делать моей беспутной помощнице?

– От нее толку мало, – согласилась госпожа Брюховец. – Дайте ей задание попроще – отправьте в цирк. Племянник считает, что циркачи, которым все равно, на чем деньги зарабатывать, отловили моего Василия. Он умный!

– Вполне могли придумать какой-нибудь номер, – закивал Бричкин. – Допустим, кот-наездник. Белая лошадь под серебряной попоной идет по кругу арены, а в седле восседает царственный Василий!

– Ужасно! И имейте в виду, я не намерена оставлять без присмотра вашу розыскную деятельность.

Бричкин вышел из-за стола, шаркнул ножкой и застыл в полупоклоне перед клиенткой. Госпожа Брюховец тяжело поднялась со стула и, близоруко сощурившись, посмотрела на Бричкина.

– Вы мне нравитесь, – сказала она угрожающе. – Вы женаты?

– Никак нет, мадам, – смутился Бричкин. – Капитала не собрал. А семья – дело ответственное.

Госпожа Брюховец милостиво протянула ему массивную руку в перчатке.

– Вам нужна вдова с капиталом. Вот ваша судьба, запомните. И отрастите усы, напрасно вы их сбрили.

Оставшись один, Бричкин обессиленно опустился на диван – сердце его бешено колотилось. Он проклинал свою излишнюю обходительность – неужели клиентка намекала ему на свое будущее вдовство? Никогда он не согласится провести лучшие годы жизни в объятиях этой сумасшедшей образины!

Он потянул носом: пахло протухшей рыбой, несвежей курицей и еще чем-то мерзким. Он черкнул несколько строк на листке бумаги и вложил послание в конверт.

Во дворе он швырнул пакет с курицей и корзиночку с рыбой в помойную яму. Испытав некоторое облегчение, он вышел на людную улицу – лето в нынешнем году было жаркое, солнце светило нещадно, и праздный взор с удовольствием скользил по белым зонтикам, причудливым шляпам, светлым платочкам. Он отдал конверт посыльному, крутившемуся у магазина, объяснил, где и как найти Марию Николаевну Муромцеву. Затем перекусил в ближайшем трактире и отправился в Гостиный, где, потоптавшись по открытой галерее второго этажа, выходившей на Садовую, решительно толкнул дверь, ведущую в лавку с игрушками. Отвергнув услуги приказчика, Софрон Ильич погрузился в изучение полок, забитых товаром – объяснить приказчику, что его интересует не товар, а его упаковка, он не мог.

Наконец Софрон Ильич углядел подходящую черную коробку с серебряной волной по боковинке. По его требованию коробку водрузили на прилавок. Приказчик обтер рукавом поверхность крышки и открыл ее. Взору Бричкина предстала внушительная кукла в розовом атласном платье с оборками, с черными локончиками и темными глазками.

– Всего пять рублей? – Брови Бричкина поползли вверх.

– Да, мсье, сущие пустяки, а какая радость для ребенка. На именины дочери наилучший подарок.

Бричкин был в смятении, он не мог решиться на такую значительную трату ради безродною кота.

– Мсье беспокоится о качестве товара? Не извольте сомневаться. Вчера забегал известный коммерсант, господин Ханопулос, сынок поставщика ковров, не погнушался купить в подарок для своей дочери.

Бричкин крякнул и полез в карман. Не видя иного способа завладеть вожделенной коробкой, он решил, что вычтет эти деньги из залога госпожи Брюховец – якобы на билеты в цирк.

Он расплатился и, держа коробку наперевес, вышел из магазина.

Он надеялся, что юная хозяйка одобрит его действия, а кукла смягчит Марии Николаевне горечь утраты, поможет забыть Рамзеса. Кукла ему и самому нравилась: она была темноглаза, как и горничная Муромцевых. Сердце его екнуло – и он вообразил, что в эту минуту Глаша вспоминает его. Чудесное настроение было испорчено самым неожиданным образом – с диким звоном и криками мимо промчалась санитарная карета, за ней бежали городовые, дворники, зеваки. Все двигались в сторону Сенной. Софрон Ильич рванул было следом, но тут же резко повернулся: у Введенской церкви, на Петербургской стороне, его ждало неотложное дело.

 

Глава 22

Доктор Коровкин был обижен, выйдя из здания Окружного суда на Литейном, он уже совершенно ничего не понимал. По собственному признанию Марии Николаевны Муромцевой, она следила за ним на Петербургской стороне и видела его с Ульяной Сохаткиной А Вирхов утверждал, что между Мурой и глупым греком существует некая романическая связь, что человек с многозначительным именем Эрос неравнодушен к младшей дочери профессора Муромцева. Испытывала ли Мария Николаевна ответные чувства к коммерсанту? Неужели у нее настолько плохой вкус? Вполне возможно. А следила она за ним, наверное, по поручению своей сестры – негласно доктор все еще считался претендентом на руку и сердце Брунгильды Николаевны Муромцевой.

Теперь доктор был абсолютно уверен, чта расследование Марии Николаевны – лишь прикрытие, чтобы задержаться подольше в городе, чтобы тайно, без ведома его и близких, встречаться с Эросом Ханопулосом. А горпожа Брюховец – лишь повод для этих встреч.

Чем себя занять, он не знал и решил наведаться к княгине Татищевой: уже не первый дачный сезон его знатная пациентка, не желая расставаться с коллекциями покойного супруга, оставалась в городе. Общение со старой дамой всегда доставляло удовольствие доктору Коровкину. К несчастью, Клим Кириллович посещал дом на Караванной реже, чем ему хотелось, опасаясь излишне частого общения с перезрелой дочерью княгини, Ольгой: вдруг да и вообразит, что он жениховствует?

Княгиня приняла доктора в своем рабочем кабинете, заставленном обильно цветущими комнатными растениями. Она выглядела собранной и подтянутой. Седые волосы ее были аккуратно и по моде уложены на голове, прическу венчали старинные кружева. Она отошла от бюро и протянула доктору сухую аристократическую руку.

– Рада видеть вас, дорогой Клим Кириллович. – Она вперила в визитера острые глазки. – Что удерживает вас в душной столице? Надеюсь, не моя подагра?

– И она тоже, мадам. Есть и некоторые обстоятельства профессионального характера, – ответил уклончиво доктор, следуя приглашающему жесту сесть. – Вдобавок, я имел несчастье присутствовать при ужасном взрыве в Воздухоплавательном парке. И следствие...

– Ясно, – прервала его княгиня, – следствие не даст вам покоя еще долго. Оно всегда идет по ложному пути.

– Вы считаете, что пружины трагедии скрыты от внимания полиции?

– Конкретно об этом деле не знаю, – поморщилась княгиня, – однако мой опыт изучения древних текстов показывает, что официальная версия редко доходит до понимания истинного смысла событий.

– Вы думаете, за взрывом скрывается тайный смысл?

– А почему нет? – Княгиня взяла с загроможденного бумагами стола толстую книгу в кожаном переплете с золотым тиснением. – Вы, разумеется, помните Священное Писание, книгу Есфирь?

– Помню, – подтвердил доктор, – ну и что?

– А вы знаете, кто такая Елена Волошанка?

– Кажется, жена или возлюбленная какого-то русского царя...

– Ах, Клим Кириллович, Клим Кириллович, – сокрушенно вздохнула княгиня, – как можно говорить, что мы понимаем смысл событий, если не знаем своей собственной истории?

– Увы, пробелы в образовании, – развел руки доктор, – каюсь. Древняя старина не представляется мне существенной для дня текущего.

– Если бы вы сопоставили Священное Писание и русскую историю, то поразились бы. В книге Есфирь и в жизни Елены Волошанки много общего.

– Не понимаю, о чем вы? – осторожно заметил доктор. – Что между религиозными и светскими событиями существует недоступная неискушенному уму связь?

Княгиня усмехнулась:

– Размышляя о современных событиях, не исключайте интересов Церкви.

Доктор исподтишка наблюдал за выражением лица княгини, рассчитывая найти подтверждение мелькнувшего подозрения о развивающемся маразме. Вслух он мягко произнес:

– Есть и случайные совпадения.

– Совершенно верно. В истории все уже было. Поэтому именно в ней и содержатся ответы на вопросы нашего времени.

Доктор кивнул и неожиданно для самого себя, мучимый тайной мыслью о любви Муры и Эроса, спросил:

– Мне непонятна история с Менелаем. Это историческая персона или нет?

– Такой человек был, – осторожно ответила старая дама. – И что же вам неясно?

– Почему он и члены его команды, кормчий, например, похоронены не на родине, а в Египте?

– Там похоронены многие, – продолжала княгиня. – Египетская история темна. Многого мы не знаем. Князь Путятин сообщил мне, что собирается купить мумию для своей частной коллекции.

– А это может быть Менелай или его кормчий?

– Сомневаюсь, скорее всего, крокодил, как в замке Банз, у герцога Баварского, – безапелляционно заявила княгиня. – Мы, европейцы, своей тягой к историческим раритетам создали для хитроумных южных народов неплохой промысел. Арабы, греки, турки, татары – кто только не занимается одурачиванием богатых коллекционеров! Выловят крокодила, высушат, обернут в промасленные тряпки, разрисуют—и древняя мумия готова.

– Насчет мумий ничего подобного не слышал. А вот о тиаре царицы Сантафернис читал, но так и не понял, поддельная она или нет?

– Предполагаю, наглая подделка. – Княгиня брезгливо поджала губы. – Вслушайтесь: Санта-Фернис – что-то типа святая фараонша. Таких цариц смышленые египтяне вам еще тыщу напридумывают и папирусы изготовят с подтверждающими «древними списками»!..

Они поговорили еще о погоде, о комете Боррелли, о предстоящей канонизации Серафима Саровского, и доктор откланялся..

В душе у него остался неприятный осадок. Так часто бывает после длительных бесед с незаурядными личностями: мир предстает искаженным, в совершенно ином освещении и заставляет пересматривать представления, казавшиеся прежде незыблемыми.

«Получается, что по-настоящему я никому не нужен, – с горечью размышлял доктор. – Тетушка не в счет. Многолетний друг профессор Муромцев с головой погружен в исследование фтора. Мария Николаевна ведет тайную жизнь, где мне нет места. Даже княгине Татищевой я, как медик, по существу не нужен – старость ее благородна и увядание сравнимо со щемящим благоуханием».

Он брел вдоль Фонтанки. Река блестела всеми оттенками керосина, разноцветная рябь наводила на мысль о перламутровых помоях, павлиньих хвостах, нефтяных радугах. Во всех направлениях сновали пассажирские пароходы, винтовые буксиры, баржи, до самого верха груженные дровами или песком, баркасы ладожских гончаров. Тут же на береговом гранитном спуске шла бойкая торговля глиняной посудой. Доктор вздохнул, отвернулся и продолжил путь вдоль Фонтанки. Все, решительно все раздражало его: нарядные дамы, широкие буфы их рукавов, пышно взбитые плечи, обтянутые локти, перетянутые осиные талии; самоуверенные мужчины в летних белых костюмах и соломенных шляпах, их усы, эспаньолки, холеные бороды...

Унылую прогулку прервало неожиданное препятствие: у театра Суворина из пароконной фуры разгружали коробки с конторскими принадлежностями. Фура загородила проезжую часть и мешала проехать новенькому автомобилю. Водитель нервничал: привстав в открытом авто, покрикивал на грузчиков, те не решались огрызаться и с неприязнью посматривали на господина в клетчатом пиджаке, лицо которого пряталось за очками-маской. Шофер нажал на клаксон, раздался резкий сигнал – лошади рванули с места. Из-под копыт выскочил черный кот и метнулся под ноги грузчику. Грузчик потерял равновесие, тяжелый короб выпал из напряженных рук и свалился ему на ногу. Мужик взвыл громче автомобильного гудка.

Сработала профессиональная реакция: доктор Коровкин в мгновение ока стряхнул с себя морок печальных размышлений и бросился к бедняге.

С помощью грузчиков ногу вызволили из-под короба. Мужик выл в голос. Пострадавшего усадили на подогнанную фуру. Доктор Коровкин, не обращая внимания на его вопли, стянул разношенный сапог, развернул неприглядную портянку: с первого взгляда было видно, что пальцы ноги сломаны, ступня опухала на глазах.

Доктор оказал несчастному первую помощь, водитель авто, сознавая свою вину, – он нарушил неписаное правило шоферов, не пугать лошадей, – уговаривал мужика ехать в больницу, раскрыв портмоне, вытаскивал оттуда мятые бумажки.

Кот, метнувшийся под ноги грузчику, напомнил доктору Коровкину об Ульяне Сохаткиной: в его сознании черный кот неясным образом ассоциировался с посадской мадонной.

Мистическое чувство погнало доктора на Петербургскую сторону. Он кликнул извозчика. Лошадь мелкой рысью затрусила по мостовым...

Фрол Сохаткин сидел в благодатном тенечке, на лавке, недалеко от ворот своего жилища. Он хмуро смотрел на соскочившего с пролетки доктора.

– Напрасно спешить изволите, – сказал он угрюмо, – нет девки дома. Васька-Кот свистнул, так и побегла. Ни дать ни взять – драная кошка.

– Куда она отправилась? – Доктор был преисполнен решимости. – Как она себя чувствует?

– Свербит у нее в одном месте, вот как. – Фрол злобно сплюнул. – О дите своем даже не вспоминает.

– Где ее можно найти? – Доктор не отступал.

– А не боитесь, мил человек, ножичка под ребро или удавочки? – Старик покачал головой. – Не вяжитесь с ней, пропащая девка. До добра не доиграется.

«Тогда можете считать ее покойницей», – всплыли в сознании Клима Кирилловича жестокие слова следователя Вирхова.

– Я хочу ей помочь, – нетерпеливо разъяснял доктор свой интерес, – по-человечески, по-христиански. Где же ее искать?

– Ищи ветра в поле, – хмыкнул Фрол, – в кустах у Невы. А то в кабаке каком. Шалава беспутная.

Доктор отправился на поиски – он бессмысленно бродил по прилегающим улочкам, добрел до сквера возле уютного первенца Петербурга – деревянного Троицкого собора. Уединившейся парочки нигде не было. У Невы, неподалеку от Домика Петра I, он в полном изнеможении и отчаянии присел на скамью... Он сидел в укромном месте около подернутого легкой ряской пруда. За зарослями акаций высился толстенный клен, знавший еще допетровские времена. В мешанине веток Климу Кирилловичу почудилось какое-то светлое пятнышко, какая-то неровная белая полоска. Он, крадучись, направился к древесному великану...

На расстоянии десяти-двенадцати футов Клим Кириллович громко кашлянул. Белая полоска осталась неподвижной.

Доктор Коровкин шагнул вперед и начал обходить дерево сбоку. Контуры белого пятна определились в сидящую женскую фигуру.

Доктор понял, что нашел Ульяну Сохаткину: приникнув к стволу, она свесила голову набок. Ее шейку перехватывала тягучая шелковая удавка. В отчаянии доктор бросился на колени, с трудом расслабил петлю. Шея и руки Ульяны были еще теплыми, и Клим Кириллович надеялся вернуть девушку к жизни.

Он осторожно опустил безжизненное, хрупкое тело на мягкую траву и рванул ворот лифа, откуда к его коленям порхнула сложенная вдвое записка. Освободив стесненную тканью грудь, он энергично стал делать искусственное дыхание... Но он опоздал! Его усилия были тщетны!

Машинально сунув в карман выпавшую из лифа Ульяны записку, доктор поднялся, отряхнул брюки на коленях и устремился прочь от мертвой девушки. На Троицкой площади он подошел к крепкому, благообразному городовому с лихо закрученными усами.

– Вот что, братец. Я доктор Коровкин. Вот моя визитная карточка, возьмите ее. На вашем участке возле старого клена труп женщины. Прошу сообщить куда следует. Убита Ульяна Сохаткина.

– Ульяна? – На лице городового появилось странное выражение.

– Да. Думаю, убийца – ее дружок Василий. Васька-Кот.

– Полиция разберется, – уклончиво ответил городовой. – А вам, доктор, скажу одно – остерегайтесь выдвигать такие версии.

Губы Клима Кирилловича страдальчески дрогнули:

– Почему? Их связь всем известна.

– Есть негласное указание, – шепнул городовой, – больше ничего объяснить не могу. Государственная тайна. Лучше ступайте.

Доктор Коровкин в подавленном состоянии пошел прочь от городового. Он не знал, что ему теперь делать. Возвращаться домой не хотелось. В памяти всплыли рассуждения княгини Татищевой о тайных смыслах современных событий...

Возле Народного дома доктор присел на скамью и полез в карман: на глаза набегали непрошеные слезы. К ногам упала скомканная бумажка. Утерев слезы, он развернул ее. Корявыми круглыми буквами было выведено: «Околоточному Хрулеву Ивану Сидоровичу. Подлый Василий не хочет жениться на мне. Посему прошу послать его на каторгу – в логове его под землей есть укрывка. За это ему платит бешеные денежки дружок по имени Оксильрот».

 

Глава 23

Теперь Вирхов был твердо убежден, что взрыв в Воздухоплавательном парке не связан с утечкой светильного газа и попаданием в него открытого огня. В толпе перед храмом светильного газа не было! Тем не менее взрыв у храма в точности соответствовал погубившему полет «Генерала Банковского». Значит, в толпе орудовали те же террористы, что и в парке. На этот раз их мишенью стал банкир Магнус.

Где, где та ниточка, что связывает отца Онуфрия, беспутного купеческого сына и одного из владельцев банка Вавельберга? Где тот человек, который имел причину для их убийства? Бедная вирховская голова трещала по швам.

Положение усугублялось тем, что из-за выявленных неугомонным Терновым новых данных о господине Оттоне, следователь лишился еще двух опытных помощников: один агент отправился на квартиру служащего банка, другой – по следу таинственного багажа. Сам же Тернов по указанию Вирхова выехал в гостиницу «Гигиена», чтобы разобраться наконец с деятельностью грека Ханопулоса.

Известие о новом взрыве поразило Вирхова как гром среди ясного неба. На месте происшествия суетились полиция, жандармы, криминалисты, фотографы, врачи. Вирхов моментально включился в первичное дознание. Переписав свидетелей, полиция разрешила предать тело Степана Студенцова земле, и поредевшая похоронная процессия поспешно покинула храмовую площадь и устремилась на кладбище.

На месте происшествия Вирхов застал и честную компанию, знакомую ему по событиям в Воздухоплавательном парке. Потрясенная, бледная Мария Николаевна Муромцева опиралась на руку коммерсанта Эроса Ханопулоса. Опытный взгляд сыщика сразу отметил, что грек не в своей тарелке: он проявлял признаки беспокойства, озирался и нетерпеливо переступал ногами, как скаковая лошадь в ожидании стартового выстрела. Рядом топтался удрученный, потерявший свой лоск велогонщик Родосский, шептал молитвы и крестился Платон Глинский. В подавленных, опечаленных собутыльников пытался вселить бодрость инженер – господин Фрахтенберг самым толковым образом отвечал на вопросы и показывал путь, которым бежал нищий к коляске рыжего Магнуса.

Искать какие-либо следы в этакой толпе да в сухое время года не имело смысла. Остатки адской машинки сгорели безвозвратно. О дактилоскопических отпечатках речи и не шло. Карл Иванович обратился с просьбой к Муре и окружавшим ее мужчинам проследовать для дачи свидетельских показаний на Литейный, в здание Окружного суда. Молодые люди охотно откликнулись на просьбу сыщика.

Вскоре они уже топтались в просторном светлом коридоре, дожидаясь вызова в вирховскую камеру. Эрос Ханопулос по-прежнему вел себя неспокойно: беспрестанно вскакивал, воздевал руки к потолку, повторял, что он не имеет никакого отношения к взрыву. Он плюхнулся на скамью рядом с Марией Николаевной, осыпал ее комплиментами и допытывался, когда и где они встретятся в более подходящей обстановке. Мура уступила его домогательствам и сказала, что собирается вечером в цирк. Эрос пообещал, что будет ждать ее у входа с билетами.

На скамье у противоположной стены коридора вполголоса переговаривались Петя Родосский, Платон Глинский и Михаил Фрахтенберг. Часто звучало имя Оттона, всех занимало его отсутствие в храме на отпевании.

Когда дверь в заветный кабинет приотворилась и в проем высунулась физиономия письмоводителя, коммерсант, невзирая на недовольство служителя закона, резво кинулся в кабинет.

– Господин следователь! – Ханопулос подбежал к начальственному столу. – Я ни при чем! У меня дело стоит! Могут уплыть значительные деньги! Поймите душу коммерсанта!

–Сядьте, сядьте, господин Ханопулос, – осадил. Вирхов Как вы оказались на месте преступления?

– Нет, нет и нет! – не успокаивался не желавший садится грек. – Я ехал не на место преступления, нет! Я ехал на отпевание покойника!

– Но вы же не были знакомы с покойным Студенцовым! Откуда вы вообще узнали о похоронах?

– Из газет! Кроме того, я был на велодроме! Познакомился с господами Родосским, Глинским, Оттоном, Фрахтенбергом...

С какой целью вы с ними знакомились?

– У меня общительный нрав...

– А затем вместе с ними отправились в «Аквариум»?

Грек оторопел, отпрянул, в выпуклых оливковых глазах появился страх.

– Так вы за мной следите! За мной, жертвой бандитского нападения! А тех, кто меня ограбил и едва не удушил, нашли ли вы их?

– Всему свое время, господин Ханопулос, – с неприязнью ответил Вирхов. – Полиция сама знает, когда и кого ловить. А ваше пристрастие к обществу молодых лоботрясов, которые второй раз оказались в подозрительной близости от гнусного преступления, кажется мне, имеет какую-то тайную подкладку...

Грек вздохнул, опустился на стул.

– Только между нами, господин следователь. – Он оглянулся на закрытую дверь. – Эти господа мне не нужны. Правду сказать, я лелеял надежду, что встречу где-нибудь Марию Николаевну Муромцеву. Она говорила, что знакома с Родосским.

– Так-так, – побарабанил Вирхов пальцами и повернулся к письмоводителю, – последнее не для протокола.

Затем он вновь изучающе уставился на грека.

– Какие отношения связывают вас с господином Магнусом?

– Меня? Абсолютно никакие! До сегодняшнего дня не знал о его существовании! Мой отец и я по его поручениям работаем с банком Мендельсона. А о Магнусе и слыхом не слыхивал. – Ханопулос возбужденно, словно отмахивался от пчелиного роя, жестикулировал.

– А с господином Отгоном вы хорошо знакомы?

Ханопулос нетерпеливо поглядывал на дверь.

– Я вижу, вы очень торопитесь, – сказал Вирхов.

– Так точно, господин следователь, назначены встречи, есть обязательства, прибыль уплывает...

– Но вы не покидаете столицу?

– Как можно? – возмутился грек. – Ни в коем случае! У меня еще есть здесь важные дела.

Он подмигнул Вирхову, вскочил и собрался откланяться.

– Ступайте, – дал добро Вирхов, – мы знаем, где вас в случае надобности найти. Кстати, как вам нравится обслуживание в гостинице «Гигиена»?

– Превосходное! – воскликнул Ханопулос. – Очень услужливый народ! Надо было печь у меня в номере затопить – мигом прислали истопника, принесли дрова, огонь развели. Понадобились мне срочно тазики медные – пожалуйста! Чудесный народ! Если б не лазили ради любопытства по моим чемоданам. Да если б гостиница не кишела тараканами и клопами. – Грек сморщился и стряхнул кончиками пальцев воображаемую пыль с лацкана своего элегантного пиджака. – Там же образцы товаров, неровен час, испортят или польстятся на что-нибудь, отравятся...

Внимательно слушая неуемного свидетеля, Вирхов сопроводил его до дверей кабинета и пригласил к себе Петю Родосского.

Кинув отчаянный взгляд на Муру, полинялый велогонщик бочком протиснулся в кабинет.

– Итак, господин Родосский, судьба вновь нас свела. Прошу садиться.

Вирхов сурово смотрел на юношу.

– Что вы можете сказать, милостивый государь, об этом происшествии?

– Ничего, – выдохнул Петя.

– Знали ли вы покойных?

– Господина банкира не знал, только слышал о нем от Густава. А про нищего ничего сказать не могу, не разглядел.

– Что могло быть общего у Степана Студенцова и Магнуса?

– Думаю, ничего. Проклявший Степана отец хранил у банкира свои капиталы, так что сыну там ничего не перепадало.

– Вы подавали милостыню сирым и убогим?

Петя понурился.

– Немного. Но и все подавали. И Платон, и Мишка. Даже Эрос, как мне кажется, крутился на паперти.

– А у кого-нибудь из вашей компании были мотивы для убийства Магнуса?

– Платоша, похоже, даже не знает, ни где банк Вавельберга находится, ни то, что Магнус его совладелец. Платоша работает с живыми деньгами, он ведь музейщик, эксперт. А Мишка... Сомневаюсь. Провинциалы, выбившиеся на высокие столичные должности, терроризмом не балуются.

– А Оттон?

Петя замялся, покраснел и сердито ответил:

– Оттон Магнуса уважал, считал своим учителем и благодетелем.

Вирхов поблагодарил Петю, проводил его до дверей и обнаружил, что в коридоре остались только Мура и Фрахтенберг – непоседливый грек испарился, исчез и Глинский. После короткого колебания он пригласил в камеру инженера – пусть это было невежливо, но Вирхов еще дольше ждал встречи с неуловимой барышней. Да и времени для беседы с ней потребуется больше, чем для допроса инженера.

– Итак, Михаил Александрович, – Вирхов любезным жестом указал инженеру на стул, – рассказывайте. Заметили ли вы что-нибудь подозрительное?

Фрахтенберг подвигал мускулистым, как будто надвое рассеченным подбородком.

– Мне и в голову не могло прийти, что затевается что-то подобное. Да если б у меня мелькнула хотя бы тень подозрения, не оказался бы я так близко от места взрыва.

– Скажите, а вы видели в руках нищего какой-нибудь предмет?

– Увы, ничего. Может быть, взрывное устройство было небольшим.

– А разве прогресс дошел до такой степени?

– Наука служит и злодеям и героям, – напыщенно сказал Фрахтенберг. – Только тех, кто с бомбой в руках защищает власть православного Государя, гораздо меньше.

– А разве есть монархисты, развязавшие террор против террористов?

Твердо, с некоторым сожалением в голосе, Фрахтенберг ответил:

– Уверен, дойдет и до этого. Власть Государя шатается, церковь ослабла, внутренние ее распри становятся достоянием профанов. Хорошо, что Государь поступает мудро – идет своей царской дорогой, настоял на Саровских торжествах.

Вирхов испытующе взглянул в светлые, чистые глаза инженера. Вот на таких, как он, и держится сила империи.

– А у кого из ваших друзей могли быть мотивы для убийства Магнуса?

– Возможно, что и у всех. Сами знаете, после кишиневского погрома отношение к евреям...

– Но ни Степан, ни отец Онуфрий не были евреями! – не согласился Вирхов. – А вы имели дело с покойным банкиром?

– По счастью, не приходилось. – Фрахтенберг, оглянувшись на строчившего протокол письмоводителя, наклонился к следователю и зашептал: – Сообщаю в конфиденциальном порядке: репутация у банка не из лучших, отчетность запутана, предусмотрены лазейки для хищений. Я свои деньги и бумаги этому банку не доверяю. И с банкиром не знаком. Так, иногда его речи в газетках читал.

– А как вы объясняете отсутствие на отпевании в храме господина Оттона?

Фрахтенберг усмехнулся.

– Ведет тайную жизнь. И вчера рано из «Аквариума» исчез. Думаю, любовное свидание.

Вирхов поблагодарил ценного свидетеля и выпроводил его из кабинета.

В коридоре, проявляя явные признаки нетерпения, рядом с бледным велосипедистом стояла Мария Николаевна Муромцева.

– Прошу вас. – Вирхов галантно склонился перед распахнутой дверью.

Младшая дочь профессора Муромцева поспешно вошла.

– Карл Иваныч, я очень тороплюсь, – призналась она, присаживаясь.

– Как вы себя чувствуете, дорогая Мария Николаевна?

– Все в порядке, но я еще не успела вас поблагодарить за избавление от похитителей, – ответила она, потупившись.

– Вы узнали главаря шайки? Внешность у него приметная, котообразная, да на запястье браслетик с камушком.

– Да-да, Карл Иваныч, – воодушевилась Мура, как будто что-то припоминая, – это Васька-Кот. Я с ним и раньше встречалась. Случайно. В Демьяновом трактире.

– Тише, – приложил палец к губам Вирхов. – Об этом потом. А теперь по порядку. Что вы мне хотели рассказать о происшествии в Воздухоплавательном парке?

– Уверена, что это был взрыв. Умышленное убийство. В руках у Степана Студенцова была шкатулка с адской машинкой. Так же, как и в руках погибшего нищего.

– А кто вручил погибшим опасные устройства, вы не догадываетесь? – Вирхов с ускользающей надеждой смотрел на начинающего детектива.

– У меня несколько версий.

– Несколько версий есть и у меня, – разочарованно протянул Вирхов. – Такие адские машинки нам известны. Они поступали в столицу из Харькова, Тулы, Екатеринбурга, Очакова. А не мог ли ваш поклонник привезти с собой пару штук из Крыма? Ведь как он приехал, так все и началось...

– Нет, невероятно, – возмутилась Мура. – Эрос Орестович человек достойный.

– Успел он вам голову вскружить! – усмехнулся Вирхов. – А что вы о нем знаете? По приезде в Петербург стал жертвой покушения. Приволок в гостиницу подозрительные шприцы, склянки, чемодан асфальта. Распорядился в жару топить печь. Все вместе это мне не нравится.

Мура растерянно молчала, но сказать она ничего не успела, так как дверь в следственную камеру стремительно распахнулась, и на пороге возникли два внушительных жандарма, следом за ними появилась группа представительных мужчин в мундирах и в штатском.

Вирхов вскочил и одернул форменный сюртук, непроизвольно следом за ним поднялась и Мария Николаевна.

Вперед торжественно выступил высокий импозантный господин с огромным лбом, с коротко стриженными волосами на макушке и затылке, с пышной растительностью на румяном лице: усы переходили в раздвоенную бороду, оставлявшую обнаженными волевой подбородок и полные красиво очерченные губы.

Муре казалось, что она встречалась раньше с этим внушительным, похожим на бравого гренадера господином. Прямой нос с широкими ноздрями и большие глаза под низкими бровями кого-то напоминали. Она оглянулась на Вирхова: тот смотрел на грозного генерала снизу вверх, вся кровь отхлынула от лица следователя.

– Что ж вы, mon cher ami, activite d'amateurs* изволите заниматься? – с расстановкой произнес высокопоставленный господин. – Второй раз подряд среди бела дня взрывы в людных местах! В столице Российской империи! Четверо погибших! А вы не находите времени поделиться своими данными ни с охранным отделением, ни с сыскной полицией. Террористам потакаете! C'est im-pensable! **

< * Самодеятельностью (фр.).

** Немыслимо! (фр.) >

Вирхов раскрыл рот, но вместо слов из его уст вырвалось какое-то жалкое бульканье.

– Хотя я человек известных форм, но несогласованности действий допустить не могу, буду увольнять без выходного пособия! Под суд! В Сибирь! Не можете предотвратить ни одного преступления! Des protecteurs puissant ne vous aideront pas en ce caj*.

< * Высокие покровители в данном случае вам не помогут (фр.).>

Начало фразы, знакомой каждому петербуржцу, подсказало Муре, что импозантного господина она неоднократно видела на фотографиях: в кабинет к Вирхову в сопровождении важных чиновных лиц явился сам градоначальник Клейгельс. Мура встревожилась – ее старинному другу явно угрожала немилость, и немилость несправедливая. Она очнулась и дрожащим голосом произнесла:

– Ваше превосходительство, господин Вирхов спас меня...

Клейгельс побагровел, щеки его надулись, глаза метали молнии.

«Неужели я сам не могу защитить себя? Неужели у беззащитной девушки больше отваги чем у меня, старого сыщика?» – обозлился Вирхов.

– Я уйду! – выкрикнул он неожиданным фальцетом, от которого генерал отшатнулся. – Уйду! Сию же минуту! Но есть одно строго конфиденциальное дело, которое хочу передать перед своей отставкой лично вам.

Вирхов вытащил из потаенного кармана ключик, открыл нижний ящик стола и извлек оттуда солидную папочку.

Клейгельс глубоко вдохнул и стал перебирать листки. Через мгновение его лицо утратило напыщенность. Он стоял, откидывая листок за листком, и бормотал побледневшими губами себе под нос:

– Так, помощник пристава Билетов: звала Ваську-Кота, сына генерал-лейтенанта Клейгельса. Так, домовладелица Сопрыкина: квартиру для хипесницы Розочки Райцыной снял ее любовник, сын генерала Клейгельса... Так... учинил драку в трактире Васька-Кот, незаконнорожденный сын градоначальника Клейгельса....

Генерал хватил открытым ртом воздух и замахал рукой.

– Почему вы до сих пор молчали? –Он поднял светлые очи на Вирхова, оглянулся на смущенную свиту, на старательно отводивших глаза подчиненных, на вжавшегося в свой стул маленького письмоводителя. – Почему не поставили меня в известность?

– Боялись вас огорчить, ваше превосходительство, – едва слышно шепнул Вирхов. – Весь город знает, что ваш сынок бузит, а трогать все боятся.

Клейгельс швырнул папку на вирховский стол, обернулся к своей свите и топнул ногой.

– Сию же минуту провести массовую облаву в городе! Доставить мерзавца незамедлительно! А за укрывательство самозванца ответите по закону!

 

Глава 24

Доктор Коровкин чувствовал себя опустошенным. Ему было жаль Ульяну, жаль себя, своих нравственных мучений и надежд. Он думал о тщете человеческих усилий. Он размышлял, не является ли гибель Ульяны знаком свыше для него лично. Знаком, указывающим на недопустимость промедления при решении неотложных дел, на недопустимость колебаний и робости в достижении намеченной цели.

Смерть Ульяны, по правде говоря, не являлась столь уж неожиданной. Она могла умереть еще тогда, когда ее ветреный любовник отшвырнул беременную на последнем сроке женщину на ночную мостовую. Могла умереть во время родов. Смерть девушки предрекал ее собственный отец, Вирхов тоже высказывал уверенность, что конец ее близок. Да и сам, сам доктор Коровкин, вполне мог сообразить, что судьба бедняги предопределена, что она закоснела во грехе и дорога к свету перед ней закрыта.

Он был на ложном пути, понапрасну пытаясь спасти заблудшую. А вот та, которая привыкла к его поддержке и заботе, осталась без защиты. Мария Николаевна Муромцева. Где она сейчас? Что с ней? Удалось ли Вирхову отправить агента по ее следу?

Пролетка мчалась по Тучкову мосту. Бешеный стук копыт по мостовой перекликался с биением сердца вцепившегося в сиденье Клима Кирилловича. В конторе «Господина Икса» он никого не застал, света в окнах не было, на двери висел замок. Надежды прояснить у Бричкина местопребывание Марии Николаевны не осуществились. Страх охватил доктора.

Дверь квартиры профессора Муромцева открыла смущенная Глаша. Марии Николаевны дома не было. Пройдя в гостиную, доктор увидел скромно притулившегося на стуле Софрона Ильича Бричкина. Помощник сыщицы тут же вскочил.

– Добрый вечер, Клим Кириллович!

– Что случилось? – выдохнул доктор.

– Большое несчастье. Вот сижу, Глаше рассказываю.

Доктор похолодел.

–Мария Николаевна... – Он переводил взгляд с горничной на Бричкина.

– О Марии Николаевне не извольте беспокоиться, – торопливо проговорил Бричкин. – Ее-то и дожидаюсь, не знаю, как она воспримет трагедию.

Бричкин проследил, как обессилевший доктор опустился на диван, и только после этого присел сам.

– Помните, Клим Кириллович, кота Рамзеса?

– Который обосновался в вашем бюро?

– Да, совершенно верно. И пожил-то совсем недолго. И вот поди ты... уже в могиле.

И Бричкин поведал доктору печальную историю о кончине кота Рамзеса.

– Весь день дожидался весточки от Марии Николаевны и ее распоряжений, да уж больно боялся, что запах от мертвого пойдет. Жара, знаете ли. Пришлось исхитриться, захоронить контрабандным способом, возле ограды церковной, у Введенской В выгребную яму Мария Николаевна не одобрила бы. Коробочку славную приспособил.

– И животные нуждаются в милосердии. – Глаша ласково поглядывала на Бричкина: в мужском костюме он был намного привлекательнее, чем в женском. – Не желаете ли чаю, господа?

Мужчины ответили согласием. Глаша принесла самовар и легкую закуску.

– А все-таки, где сейчас Мария Николаевна? – спросил доктор Коровкин. – Вы уверены, что она в безопасности?

– Уверен, – сказал Бричкин, аппетитно поглощая ломтики ветчины. – Она в цирке.

Доктор старался казаться равнодушным, хотя сердце его упало: смерть ходит рядом – Ульяна, кот, а Мария Николаевна развлекается, скорее всего, в обществе господина Ханопулоса? Неужели, неужели его подозрения имеют под собой основу? Неужели младшая дочь профессора Муромцева только для отвода глаз говорит о каком-то расследовании? Возможно, Бричкин с ней в сговоре. Помощник частного детектива с невинным видом уплетал сдобные булочки и бросал нежные взгляды на Глашу.

– Как продвигается ваше расследование? – спросил доктор.

Он не хотел терять время понапрасну и надеялся до прихода Муры выудить из Софрона Ильича что-нибудь, что позволит уличить ее во лжи.

– Круг подозреваемых сужается, – важно заявил Бричкин, – то есть расширяется. В общем, дело движется к концу. Лично я по нашему плану сегодня должен был опросить всех проживающих в Петербурге норвежцев.

– Посещение цирка тоже в плане вашего расследования?

– Напрасно иронизируете, Клим Кириллович. – Бричкин уловил скрытый смысл вопроса. – Мы прикладываем все усилия, чтобы деятельность Марии Николаевны протекала максимально безопасно. Самое трудное я беру на себя.

– И что же вы намерены делать завтра, извините за любопытство?

– Еще не знаю, – ответил Бричкин, – все зависит от пожеланий нашей беспокойной клиентки. Вполне возможно, отправлюсь в Академию художеств, знакомиться с работами анималистов. А Мария Николаевна, поедет на выставку кошек...

– Благодарю за разъяснения, – процедил сквозь зубы доктор Коровкин, вы меня немного успокоили. Теперь я вижу, что Мария Николаевна будет в относительной безопасности.

Преступить допустимую в беседе черту и дать волю гневу Климу Кирилловичу помешала не только элементарная воспитанность, но и звонок в входную дверь. Глаша бросилась открывать – и через минуту в гостиной явилась уставшая, но необыкновенно хорошенькая Мура. Пристрастный взгляд доктора отметил следы внутреннего возбуждения, розовые щечки, блестящие глаза.

– Я голодна как тысяча чертей.

Доктор поморщился.

– Рад вас видеть целой и невредимой, дорогая Мария Николаевна. Как вам понравилось представление?

Мура томно повела плечами, выгнула шею и надула губки.

–Ничего особенного. Клоуны, жонглеры, силачи, воздушные гимнасты...

– А наездники? – дрожащим голосом спросил Бричкин.

– Лошадки бегали по кругу, танцевали, кланялись, – бойко перечислила Мура. – На спине одной лошадки сидел дрессированный медвежонок.

– Вы уверены, что это был медвежонок? – уточнил Бричкин.

– Да, в антракте я зашла за кулисы и проверила.

Клим Кириллович не понимал загадочных ужимок и переглядываний хозяйки бюро и ее помощника. Мария Николаевна напрасно напускала на себя скучающий вид, что-то в цирке произошло.

– Софрон Ильич, мне неясна причина смерти Рамзеса. Отчего он погиб? В вашей записке об этом ни слова.

Бричкин открыл было рот, но доктор опередил его:

– Скорее всего, чем-то отравился, такое часто бывает с изголодавшимися бездомными животными. Мог подавиться костью.

– Бедный котик! – вздохнула Мура.

Напрасно Бричкин пробовал утешить свою хозяйку, расписывая ей прелести говорящей куклы, – черные реснички хозяйки детективного бюро намокли.

– Не горюйте, – поспешил успокоить девушку и доктор Коровкин, – ему всегда можно найти замену. Котов в столице предостаточно. Правда, они не всегда приносят счастье. Сегодня видел я одного здоровенного, черного...

– Где? Где вы его видели? – хором вскричали Мура и Бричкин.

– А были ли у него на ногах белые носочки? – перебила помощника Мура, ее слезы мгновенно высохли. – А галстучек на шее?

Мура и Бричкин с повышенным вниманием выслушали кошачью эпопею доктора Коровкина. Они устроили ему форменный перекрестный допрос. Тот в растерянности смотрел на возбужденных детективов.

Нелепую сцену прервал неожиданный поздний визит.

– Добрый вечер, дорогие мои, – устало поздоровался следователь Вирхов. – Позвольте старику в вашем обществе погреться. О чем это вы тут беседуете среди ночи?

– Не поверите, Карл Иваныч, о коте Василии, – усмехнулся доктор, обводя взглядом смутившихся Муру и Бричкина.

– Теперь город может жить спокойно. – Вирхов с удовольствием принял из ручек Марии Николаевны стакан горячего чая с лимоном. – Поймали мерзавца усатого...

Мура и Бричкин переглянулись.

– Где же его поймали? – вытаращился Бричкин.

– В подвале Демьянова трактира, – ответил Вирхов.

– И у него был галстучек? – Бричкин все еще надеялся, что речь идет о коте госпожи Брюховец.

– Галстук был, да и выглядит он вполне респектабельно. Крупный, статный, усики интеллигентные. Весьма представителен, весьма. Полиция давно про его проделки знала, да брать боялись, еще бы, сынок самого градоначальника, хоть и незаконнорожденный. Наглый самозванец пользовался сходством, дурил полицию. Клейгельса едва кондрашка не хватила. –И так как молодые люди подавленно молчали, Вирхов продолжил: – На Варшавском вокзале обнаружили и телефонные провода, которые мерзавец срезал для продажи. Дает уже голубчик признательные показания. По Ваське-Коту каторга плачет. Вас, Мария Николаевна, уволок в канализацию... А позвольте полюбопытствовать, дорогая Мария Николаевна, с кем и где вы провели сегодняшний вечер?

Мура метнула быстрый взгляд на мрачного доктора Коровкина и тихо сказала:

– Я была в цирке, на вечернем представлении. Вместе с господином Ханопулосом.

– Вы не заметили ничего подозрительного в его поведении?

– Нет. – Мура покраснела. – Только то, что он настойчиво зазывает меня в Эрмитаж.

– Очень странный тип, – заметил Вирхов, – зачем ему в номере всякая гадость?

– Шприцы, бинты, медикаменты не гадость. – Мура покосилась на доктора. – Эрос Орестович человек деятельный, инициативный. Он жалел погибшего Рамзеса, предлагал сделать из него чучело, чтобы я не горевала.

– Мало ему поддельными коврами торговать, – передернулся доктор, – не удивлюсь, если он еще и фальшивомонетчик.

– Вы несправедливы к господину Ханопулосу, Клим Кириллович, – рассердилась Мура.

– Еще как справедлив! – Доктор стоял на своем. – Желтые лотосы на лазоревом фоне на коврах в витрине Гостиного явная подделка. Сам Рерих разъяснял мне индийскую колорнетику.

– Вы все придумываете, – поникла Мура.

Доктор ответил победительным молчанием.

– Все это прекрасно, – вздохнул Вирхов, – но, милая Мария Николаевна, обязан вас предостеречь. Вы играете с огнем. С этой целью, можно сказать, на последнем издыхании и приехал, чтобы вас уберечь, чтобы вы не оказались во власти безумца. Куда он отправился, проводив вас до дому?

– Не знаю, – понуро ответила Мура. – В чем вы его подозреваете?

Вирхов помолчал и сказал:

– Сегодня наш агент осмотрел в гостинице «Гигиена» номер господина Ханопулоса. Служащие гостиницы встревожены: помещения насквозь провоняли какой-то гадостью, ночью постоялец совершал странные манипуляции у разожженной печи.

– Что-нибудь безобидное, коммерческое, проверяет образцы товаров. – Сопротивление Муры было на исходе.

– Коммерческое? – Вирхов сжал кулаки. – Если коммерческое, то зачем он распотрошил диванную подушку и изрезал на тонкие полосочки парчовую наволочку? При осмотре печи агент обнаружил среди углей странные обгорелые железки. Мужайтесь, Мария Николаевна. Эрос Орестович Ханопулос – или умалишенный, или террорист, а возможно, и убийца. Задушена сожительница Васьки-Кота Ульяна Сохаткина, и задушена подло – мужским шелковым носком.

– Сиреневым? – быстро переспросил Бричкин. – Таким задушили Рамзеса!

Мария Николаевна Муромцева разразилась рыданиями.

–Барышня, душечка, Мария Николаевна, – бросилась к ней горничная Глаша, – не убивайтесь. Все разъяснится. Не может быть грек сумасшедшим, он в целости и сохранности довез вас до дому, никак вас не обижал, правда?

– Пра-а-а-в-в-д-а-а-а, –всхлипывала на ее плече Мура. – Сегодня столько несчастий... И Рамзес погиб, и родителей Степана жалко, и банкира убили...

–Какого банкира? – всполошились Бричкин и доктор Коровкин. Барышня плакала.

– И я, старый болван, – всплеснул руками Вирхов, – терзаю девушку расспросами, забыв, что сегодня она стала свидетельницей ужасного зрелища. Простите дурака великодушно...

– А где убили банкира? И кто? –Доктор Коровкин очень хотел, чтобы виновником был Васька-Кот, тогда уж убийца Ульяны Сохаткиной виселицы не миновать.

– Ведется расследование.

После рассказа о дневном событии Вирхов обратился к Бричкину, проявившему беспокойство при упоминании имени погибшего банкира:

– Имя Магнус вам что-то говорит?

Бричкин замялся.

– Лично я с покойным не встречался. Но в газетках его имя мелькало. Причем в самых неподходящих местах.

– Выражайтесь яснее, прошу вас. – Утомленный Вирхов уже не имел сил для расспросов.

– В фельетонных колонках встречал, очень забавно выражался господин Магнус о старце Зосиме, блистал остроумием, Достоевского цитировал.

– Зачем это баловство ему было нужно? – изумился Вирхов.

– Темперамент, страсть. Очень острый человек. Обо всем желал свое мнение высказать. Смею заметить, о старце Зосиме в печати высказывались и Павлов, и Витте, и Брюсов, и отец Онуфрий, и господин Рерих, и еще многие другие. Даже под псевдонимами.

– Погодите, погодите, – остановил его Вирхов, – а что это они все в литературу ударились?

– Скрытая полемика, – понизив голос, ответил Бричкин. – На церковную жизнь покушаются, ведут подрывную деятельность.

– Достоевского цитировал и господин Фрахтенберг. – Мура перестала плакать. – Что из этого? Модная тема.

– Помнится, и я с ним в «Аквариуме» рассуждал о провонявшем старце, – потер подбородок доктор.

– Нашли место для богохульства, –осуждающе заметил Вирхов. – Однако ваши сообщения требуют некоторого раздумья. Значит, и покойный отец Онуфрий, и покойный Магнус говорили о старце Зосиме. И оба погибли. О готовящихся покушениях на Витте только ленивый не знает. Если эго не случайно, то следующим погибнет господин Фрахтенберг. Или вы, Клим Кириллович, если вы выступали в газете на эту тему, даже под псевдонимом...

– Вольно ж вам шутить, господин Вирхов, – перекрестилась Глаша, убирая со стола самовар.

– Может быть, господин Фрахтенберг о чем-то догадывается? – не обращая внимания на ворчание горничной, продолжил размышлять вслух следователь. – Или ощущает нависшую над ним угрозу? Придется срочно мчаться к Фрахтенбергу...

– А господин Глинский был на отпевании Степана Студенцова? – неожиданно поднял голову доктор.

– Был, – ответила Мура, – он, похоже, испугался еще больше, чем я.

– Жаль, не успел с ним побеседовать, визит высокого начальства помешал, – заметил Вирхов.

– Но он исчез еще раньше, – припомнила Мура.

– Вот-вот, а не арестовать ли Глинского? – предложил доктор. – После взрыва в Воздухоплавательном парке он скрылся в Бологом. Стоило ему вернуться в город – еще один наглый взрыв, опять в его присутствии.

Веки Вирхова слипались, он чувствовал, что если сейчас же не встанет и не ринется куда-нибудь, то свалится со стула и заснет мертвецким сном. Он с превеликим трудом собрал последние силы и поднялся, но не успел сделать и шага, как раздался звонок в дверь.

– Кто это? – Вирхов потянулся за револьвером.

– Думаю, обезумевший от страсти Эрос, – насмешливо пробормотал доктор и с удовлетворением отметил недовольную гримаску Муры.

Клим Кириллович ошибся.

– Извините, простите, – закричал с порога юный кандидат на судебные должности Тернов, – но утерпеть не мог. Срочное сообщение.

– Нехорошо врываться в приличный дом посреди ночи, – осадил своего ученика Вирхов.

– Светло как днем, – оправдывался Тернов, – и все равно никто не спит. В суде мне сказали, что вы сюда отправились, вот и счел долгом...

Вирхов снова присел на стул.

– Ладно, ладно... Докладывайте.

– Вырисовывается прелюбопытная картина. – Тернов старался говорить медленно. – После осмотра номера господина Ханопулоса, о чем я вам, Карл Иваныч, уже докладывал по телефону, решил я осмотреть и квартиру господина Оттона, она ведь рядом, в том же Дмитровском переулке. Вместе с дежурившим агентом мы проникли туда.

– Надеюсь, обошлось без взлома? – Вирхов нахмурился.

–Самым мирным путем, – похвастался Тернов. – Удалось уломать горничную. И что же мы там обнаружили?

– Кота Василия? –Вирхов не проявлял никакого интереса к захлебывающемуся словами помощнику.

Мура насторожилась:

– А разве у господина Оттона есть кот?

– Есть, есть, – поспешно ответил Вирхов, – здоровенный, черный котяра.

– В белых носочках и галстучке? – с надеждой спросила Мура.

– Кота я не видел. – Тернов нетерпеливо мотнул головой, как бы отмахиваясь от навязчивой мухи. – Господин Оттон не масон!

– Ну и что? – Вирхов пожал плечами.

– Как что? Как что? – едва ли не плачущим голосом тянул свое Тернов. – Тогда неясно, зачем он хранил в своем доме фартук, мастерок и молоток.

– Частный гражданин имеет право хранить дома, что хочет, – поддержал следователя доктор.

– А я так не думаю. – Павел Миронович с вызовом обернулся к непрошеному защитнику. – И готов свою позицию обосновать. Я нашел путь к сердцу горничной господина Оттона! Она рассказала, что господин Оттон собственноручно вынимал кирпичи из стены в своей спальне и затем отверстие замуровывал.

– Ну и что? – тупо повторил Вирхов.

– Тайник! Спрятал свидетельства преступной деятельности: детали адской машинки, динамит. А сам скрылся.

– Да, – Вирхов напрягся, – Прынникова намекала, что Оттон скрытый социалист.

– А может, Оттон убил господина Магнуса, потому что тот поймал его на банковских махинациях? – ужаснулась Мура. – Оба работают в банке Вавельберга!

– А Степан Студенцов? Он в банке не работал, как и отец Онуфрий, – возразил доктор.

В гостиной повисло напряженное молчание, сменившееся немым вопросом во взорах. В гулкой тишине из прихожей, дверь в которую не закрыл беспутный Тернов, явно слышался скрежет проворачиваемого в замочной скважине ключа. Следователь достал револьвер.

– Эрос безумный с отмычкой крадется к богине, – шепнул доктор.

В прихожей раздались уверенные шаги, плотная зеленая портьера на дверях вспучилась, и на пороге появилась массивная фигура профессора Муромцева с двумя тяжеленными чемоданами в руках.

– Что здесь, черт возьми, происходит? – Из освещенной прихожей профессор с удивлением смотрел на застывшего перед ним Вирхова с револьвером в руке.

– Папа! Папочка! Как хорошо, что ты приехал! – Мария Николаевна промчалась мимо следователя и бросилась на шею отцу. – Как нам тебя не хватало! – Она тормошила отца, вела в гостиную, без умолку тараторила: – Почему ты не прислал телеграмму?

– Думал, вы все на даче, –бормотал обескураженный профессор. – Я и на окна не взглянул, увидел бы свет, вызвал бы полицию с перепугу.

– Все к лучшему, все к лучшему, – повторяла Мура, усаживая отца в его любимое мягкое кресло. – Вот ты и дома. Все живы, здоровы, мы с Климом Кирилловичем здесь временно, скоро тоже уедем на дачу, вместе с тобой. Тебе надо отдохнуть.

Профессор исподлобья смотрел на Вирхова, тот смущенно убирал пистолет.

– Как видите, дорогой Николай Николаевич, – пробормотал галантно Вирхов, – ваша дочь находится под надежной защитой закона.

– Вижу, вижу, – озирался профессор. – Всех благодарю. Я тоже съездил на Урал не напрасно. Привез образцы плавикового шпата. И топазик для тебя, Мурочка, синенький, настоящий уральский.

– Думаю, нам пора откланяться, – сконфузился доктор Коровкин. – Завтра, дорогой Николай Николаевич, если позволите, привезу вам бандероль, которую вы прислали на мое имя из Екатеринбурга. Не успел ее получить.

– Бандероль? – Кустистые брови профессора поползли вверх. – Вы что-то путаете. Я на ваш адрес никакой бандероли не посылал.

 

Глава 25

Софрон Ильич Бричкин пребывал в туманной дреме души и ума: сквозь обволакивающую его слабость он всеми фибрами своего существа ощущал зыбкость мира, неустойчивость стула, на котором сидел, неподатливость мышц шеи, рук, ног, спины. Надежды, что утренние уличные толкотня и многоголосие взбодрят его и стряхнут остатки короткого, беспокойного сна, оказались несостоятельными.

На службу в контору детективного бюро «Господин Икс» он, однако, поспел к сроку, но сомнамбулическое состояние не проходило.

Бричкин, чтобы не заснуть, время от времени забавлялся с игрушкой, коробку от которой использовал вчера для погребения несчастного Рамзеса. Кукла сидела на столе и смотрела на него огромными, темными глазами, рот ее был сжат укоризненным бантиком, а когда он брал ее в руки и переворачивал, фарфоровые глазки закрывались, из-под розовых лент вырывались странные мяукающие звуки.

Господин Бричкин молил Бога, чтобы госпожа Брюховец нынешним утром поспала подольше, – он не сомневался, что явится она непременно. Потребует доказательств, что опрошены все петербургские норвежцы. Слава Богу, порывшись в газетных вырезках, он сумел кое-что накропать. Но к отчету о посещении цирка он еще и не приступал. Потому что вчера, после того как мужчины покинули квартиру профессора Муромцева, они не разошлись по домам.

Карл Иванович Вирхов на подвернувшемся извозчике доставил своих спутников на Николаевский вокзал. Неугомонный кандидат Тернов всю дорогу скулил и выпрашивал у Вирхова письменное разрешение на вскрытие тайника в квартире господина Оттона. Он утверждал, что приставленный к банковскому служащему агент не смыкает глаз – ждет сигнала, чтобы разворотить стену в спальне петербургского лжемасона. Вирхов уступил, только тогда юнец с вожделенной бумажкой в руке скрылся.

А Вирхов поволок Бричкина и доктора Коровкина в багажное отделение. Вид следователь имел безумный – перебудив всех и всех до смерти перепугав, он потребовал выдать бандероль, адресованную Коровкину Климу Кирилловичу. Невзрачный пакет, вынесенный заспанным служащим, Карл Иванович бережно взял в руки сам. Затем вместе с пакетом следователь и доктор отбыли в здание Окружного суда на Литейном. А Бричкин наконец отправился в свою комнатенку и поспал часок-другой. Если точнее, погрузился в полубредовое, переполненное липким страхом забытье.

Бричкин пощупал обнаженную верхнюю губу: он сбрил усы и переоделся в женское платье из-за этой несносной госпожи Брюховец. Отложив куклу, он взял в руки ручку, грыз кончик ставки, пытаясь сосредоточиться. Но поймать вдохновение не удавалось: перед внутренним его взором все время мельтешили какие-то лица, чаще всего хорошенькое личико профессорской горничной Глаши. В уме мелькали обрывки разговоров, реплики доктора Коровкина, явно ревнующего Марию Николаевну к какому-то греку Эросу. Боги любви – норвежская Фрейя и греческий Эрос – мешались в сознании несчастного детектива. Преодолевая подступившее отчаяние, Бричкин бросился писать все, что придет в голову, нимало не заботясь о красоте слога и занимательности интриги: «В программе циркового представления агентка „Господина Икса" обнаружила выступающих животных – лошадей, медведей, обезьян и одного попугая. Обследуя внутренние помещения цирка, агентка не выпускала из рук куриного крылышка в сметане...»

Аппетит приходит во время еды, а вдохновение – во время работы! Софрон Ильич так увлекся своим литературным трудом, что не услышал бряканья дверного колокольчика и испытал немалое потрясение, когда поднял глаза от листа: перед ним, подобно монументу, возвышалась госпожа Брюховец. В комнате потемнело: могучие формы и шляпа, из-за которой невозможно было бы разглядеть и ломового извозчика, преградили путь дневному свету, проникавшему в контору сквозь окно.

– О мадам! – Софрон Ильич оставил перо и менее резво, чем обычно, поднялся, опершись руками на край стола. – Рад вас видеть! Прошу вас, располагайтесь.

Дама величаво опустилась на стул, вынула из ридикюля кружевной платочек и поднесла его к уголку сухого глаза.

– Дописываю отчет для вас, мадам. – Бричкин вновь взял перо в руки.

– Не надо, друг мой. Бесполезно.

– Как бесполезно? Как бесполезно? – неискренне возразил Бричкин, пытаясь угадать ход мысли клиентки, неодобрительно косившейся на пустующее место Муры. – Агентка моя ваше поручение выполнила, информация есть, излагаю для вас сам, так сказать, шлифую стиль. А пока, не изволите ли взглянуть на отчет о норвежской богине Фрейе?

Он порылся в папочке и протянул гостье лист бумаги, исписанный каллиграфическим почерком. Та равнодушно пробежала строки глазами.

– Так я и знала, – сказала она, – в цирке вы тоже не обнаружили моего Василия?

Бричкин осторожно вздохнул.

– Бросьте писанину, – ласково приказала дама. – Вы переутомились на службе. Ведете розыск безостановочно. На вас лица нет от усталости.

– Как чувствует себя ваш супруг, мадам? – Софрон Ильич на всякий случай решил вернуть клиентку к действительности. – Как его сердце?

– О супруге моем не беспокойтесь, – мадам презрительно фыркнула, – он советует прекратить поиски,

Бричкин похолодел. Если так, то денежки уплывут, не видать им новенького «Ундервуда».

– Я тоже уверена, господин Икс, что моего Василия на земле уже нет, – изрекла госпожа Брюховец.

– Вы думаете, он утонул?

– В вас нет полета души. – Дама сокрушенно качнула головой, отчего встрепенулись птички на ее устрашающей шляпе. – Вы в синематограф ходите?

– Никак нет, мадам. – Бричкин повесил голову, чтобы скрыть нарастающее озлобление: какой синематограф, если все время уходит на безумные отчеты. – Тогда котик уже под землей? Погребен?

Бричкин со стыдом понял, что опять продемонстрировал бескрылость ума и отсутствие воображения: посетительница взирала на него с жалостью.

– Я разочарована в вас, господин Бричкин. Вы не знаете того, что должен знать всякий порядочный человек.

Как будто тяжкий камень слетел с души Бричкина – слава Богу, она в нем разочаровалась, эта старая могучая образина не будет более домогаться его симпатии, ужасать намеками на свое расположение!

– Я готов совершенствоваться, мадам! – радостно воскликнул он. – Приказывайте!

– Я ценю ваше рвение и вашу огромную работу. Я оставляю вам залог. Вы заслужили эти деньги. Хотя моего дорогого Василия я нашла сама.

Бричкин, открыв рот и выпятив глаза, потрясенно молчал. Довольная его реакцией дама торжествующе продолжила:

– Вчера я была с племянницей в синема. Показывали прелестную фильму «Полет на Луну». Сходите, не пожалеете. Но не отвлекайтесь на глупости: летательный снаряд, костюмы лунных путешественников, короче, на всяческую ерунду. Смотрите в оба. Эту мысль мне подсказала племянница мужа. На экране, когда люди ходят по поверхности Луны, в правом нижнем углу видно большое черное пятно.

– Лунный камень?

Любопытство Бричкина нарастало. Действительно, отстал от жизни, нового искусства не знает. Мадам Брюховец недовольно махнула рукой.

– Какой камень? Дальше следите за ходом событий – то есть не за людьми и механизмами, а за темным пятном. Оно перемещается по экрану. Поняли?

– Не совсем... но стараюсь.

– Какой же вы несообразительный. – Мадам Брюховец недовольно вытянула губки, сложившиеся в укоризненный бантик. – Без подсказок и помощи вы соображаете туго. Кто же снимал эту фильму?

Торжествующий вопрос рассказчицы остался без ответа.

– Французы! А французы известные воры. Теперь вам все ясно?

Рассчитывая навсегда погибнуть в глазах госпожи Брюховец, Бричкин мужественно признался в своей тупости.

–Французы снимали фильму о первом полете на Луну! – С досадой продолжила дама. – И что же они должны были взять туда с собой?

– М... м... м... французское шампанское? – пролепетал Бричкин.

Госпожа Брюховец смотрела на собеседника, как на убогого инвалида, – с состраданием. Сострадание ее не было лишено великодушия, ибо в конце концов дама сжалилась.

– Я не виню вас, мой дорогой. Обычному, даже образованному человеку, не додуматься до такого вывода.

– Мадам, не томите, – взмолился Бричкин и тут же прикусил язык: прихлынувший к щекам госпожи Брюховец румянец наводил на мысль, что просьба избавить его от томления воспринята ею вполне по-женски.

– Дорогой господин Икс, – заворковала мадам Брюховец после многозначительной паузы, сопровождаемой непередаваемой игрой ее темных глаз, – уж кто-кто, а я томить вас не буду...

Истязаемый детектив неопределенно промычал. Госпожа Брюховец с плотоядной улыбкой проследила, как Бричкин откинулся на спинку стула, не ведая, что замедленное движение говорило не столько о мужской готовности ответить взаимностью на игривые намеки, сколько о том, что инстинктивно стремящийся вжаться в спинку стула Софрон Ильич из-за недосыпа реакциями своими владел плохо.

– Однако не слишком ли вы отвлекаетесь на посторонние мысли? – Мадам игриво повела глазами.

– Нет-нет, что вы, – пробормотал Брич-кин, зорко следя за движениями гостьи и прикидывая пути возможного бегства.

– Что делают люди на земле, когда въезжают в новый дом? Запускают кота! Разве на Луне они поступят иначе? Когда я увидела черное пятно на экране кинематографа, я сразу поняла, что это и есть мой драгоценный Василий!

Бричкин онемел.

– Если бы черное пятно не было моим Василием, разве оно могло бы перемещаться по экрану? – торжествующе продолжала мадам Брюховец. – Двигаться из правого угла в левый, подпрыгивать вверх? Да и по очертаниям я сразу распознала моего Василия! Его похитили, чтобы засадить в летательный снаряд и первым выпустить на Луне!

Бричкин согласно тряс головой. Дама не унималась.

– А где же французам взять необычного кота? Где? Василий царской крови, богатырь, долгожитель, символ колыбели человечества Египта!

Софрон Ильич подавленно молчал.

– Вы огорчены? Не грустите, – проникновенно попросила мадам Брюховец. – Мой Василий жив. Судьба его сложилась необыкновенно. Теперь мы можем вместе с вами смотреть на Луну и слать ему наши сердечные приветы.

Бричкин вскочил.

– Поздравляю вас, мадам, искренне поздравляю, – прохрипел он. – Я рад, что дело благополучно разрешилось. Надеюсь, больше крупных несчастий в вашей жизни не будет.

Мадам Брюховец поднялась со стула и нежно улыбнулась.

– Общение с вами доставило мне много радости.

– И мне тоже, – осторожно сказал Бричкин, перемещаясь мелкими шажками в некотором отдалении от посетительницы к двери. – Позвольте поблагодарить вас за ваши милости.

Госпожа Брюховец протянула руку для поцелуя. Детектива охватило внутреннее ликование: эта истязательница в конторе больше не появится. Бричкин с чувством поцеловал вырез в ажурной перчатке и шаркнул маленькой ножкой.

– Надеюсь, наша разлука будет недолгой, – вполголоса, выразительно произнесла мадам Брюховец.

Бричкин с упавшим сердцем переспросил:

– Разлука?

Потрясение, отразившееся на лице Софро-на Ильича, владелица первого кота, поселившегося на Луне, поняла по-своему.

– Не огорчайтесь, дорогой. Крепитесь. Долг меня зовет. Завтра я отправлюсь с мужем в Париж.

– И... и... и... что вы там собираетесь делать?

– Как что? – Госпожа Брюховец подняла брови вверх. – Заставлю французов во втором снаряде, который они отправят на Луну, доставить Василию куриные крылышки в сметане!

 

Глава 26

– Странная история, – сказал задумчиво профессор Муромцев, раскрыв драгоценный чемодан с плавиковым шпатом и перебирая свои сокровища. – Кто-то из ваших общих друзей, вероятно, подшутил над доктором Коровкиным и отправил ему от моего имени бандероль. Ручаюсь головой, что никакого шпата и никаких фторсодержащих материалов там нет.

Мура пристроилась в кабинете на кушетке и наблюдала за отцом. После ночных треволнений спать легли поздно, и поэтому поздним было и пробуждение. За завтраком Глаша настойчиво напоминала, что их родные на «Вилле Сирень» тревожатся. Пора ехать на дачу, успокоить домашних.

Мария Николаевна размышляла, стоит ли сейчас звонить на квартиру доктора Коровкина? Она предполагала, что друг семьи лег спать позже их и, верно, еще не встал. Ждала она известий и от Софрона Ильича Бричкина. Настроение у нее было прескверным – неужели она не справится с первым самостоятельным расследованием, неужели у нее нет никаких способностей, и проклятый кот Василий так и не будет найден? А что, если сумасшедшая матрона имела в виду не простого кота, а наглого бандита по кличке Васька-Кот?

– Барышня, вас просят к аппарату. – Глаша старалась выказать максимально возможно равнодушие, хотя любопытство ее распирало. – Господин Ханопулос.

– Какой еще господин Ханопулос? – сдвинул брови профессор Муромцев.

– Коммерсант из Крыма, грек, – пояснила на ходу Мура.

Профессор решительно последовал за дочерью в гостиную: он не сомневался в своем отцовском праве знать, с кем в его отсутствие общается несовершеннолетняя дочь. Он не считал это подслушиванием.

Мура смущенно приложила трубку к уху.

– Мария Николаевна, добрый день. Рад вас слышать. Как почивали?

Грек задавал вопросы так громогласно, что Мура видела по лицу отца: содержание разговора для него не останется тайной.

– Благодарю вас, превосходно.

– Но тогда мы должны сегодня непременно посетить Эрмитаж! Вы обещали!

– К сожалению, господин Ханопулос, я не смогу составить вам компанию. Сегодня ночью вернулся отец, и мы отправляемся на дачу.

– Как на дачу? А я? Мне будет очень одиноко!

Мура покраснела и, взглянув на сардонически улыбающегося отца, пролепетала:

– Придется вам, уважаемый Эрос Орестович, найти себе иных спутников для похода в Эрмитаж.

– Нет, я не согласен! – возопил Эрос. – Сейчас же еду к вам, представьте меня вашему батюшке. Уверен, он доверит мне вас и вашу честь!

Профессор побагровел.

– Нет-нет, господин Ханопулос, – заторопилась струхнувшая Мура, – невозможно. Папа очень занят. Прошу вас, не смущайте его всякими пустяками.

– Это не пустяки! – сопротивлялся Эрос. – Ничего слышать не хочу! Сию же минуту еду к вам!

На другом конце провода опустили трубку.

– Дорогая, извини, что я вмешиваюсь в дела взрослой дочери. Но раз уж мне суждена встреча с твоим пылким поклонником, могу ли я получить некоторые разъяснения?

Вернувшись с отцом в кабинет, Мура, упуская некоторые ненужные подробности, вроде сиреневых носков, рассказала отцу историю своего знакомства и встреч с сыном известного ковроторговца.

– Морфинист? Кокаинист? – Мысль профессора заработала аналитически. – Зачем ковроторговцу медикаменты?

– На морфиниста он не похож. –Мура задумалась.

–А какое отношение ты имеешь к компании Родосского?

– Мы с доктором Коровкиным познакомились с ними в Воздухоплавательном парке.

– И этот самый Ханопулос тоже?

– Нет, папочка, Эроса Орестовича там не было.

– Ничего не понимаю, – сдвинул брови профессор, – так какого же черта он делал на отпевании? Преследовал тебя?

– Как ты мог такое подумать! – Мура старалась отвести от грека подозрения, которые, видимо, клубились в отцовском мозгу. – Он же христианин.

– Не верю в христианство греков, – усмехнулся профессор. – Слишком сильна в них языческая струя. Поскреби грека, найдешь язычника. Даже имечко у него языческое.

– Но он же не виноват! – сказала осторожно Мура.

– Защищаешь... А нет ли здесь какой-нибудь интрижки? Не пытается ли он тебя охмурить?

Покрасневшая Мура возразила:

– Возможно его связывают какие-то дела с компанией Пети. Скорее всего, его интересует господин Глинский из Эрмитажа.

– Хорошо, – смилостивился профессор. – А то того и гляди, как замуж выскочите за кого попало. Ладно, – профессор закрыл чемодан, – вижу, рвешься к зеркалу. Отпускаю. Посмотрим, каков этот грек из себя.

Мура поспешно покинула кабинет. Действительно, она беспокоилась о своем внешнем виде – спала она мало, режим сбила, одета буднично, прическу следует поправить. Хорошо, что она не сказала папочке про асфальт, но о строительных работах господин Ханопулос никогда не говорил. Почему орудием убийства стали сиреневые носки? Почему за господином Ханопулосом следили у Спаса на Сенной?

Когда Эрос Ханопулос появился в гостиной профессорского дома, Мария Николаевна Муромцева встретила его преображенной: платье из белого муслина, расшитое веточками вербы и отделанное тонким шитьем, выгодно подчеркивало самые соблазнительные линии ее фигурки. Темные волосы она, с помощью Глаши, собрала в изящный узел на темени и закрепила черепаховыми заколками. На ее лице играли яркие краски, от нее исходил нежный аромат жасмина.

Необыкновенно прекрасный грек замер в дверях гостиной. Блестящие черные волосы пышной гривой струились к мускулистым плечам, выразительные золотистые глаза сияли. На фоне элегантного белоснежного костюма эффектно выделялись принесенные им дары: бутылка греческого коньяка, огромный букет роз и внушительная коробка черного цвета.

– Папочка, позволь представить, – Мура приняла из рук поклонника роскошный букет, – господин Ханопулос, Эрос Орестович, коммерсант, прибыл в столицу из Очакова.

Грек почтительно поклонился хозяину дома. Профессор крякнул с досады, что так изводил напрасными подозрениями ничем неповинную дочь, – господин Ханопулос произвел на него самое благоприятное впечатление. Николай Николаевич поставил врученный ему коньяк на шестигранный столик и пожал смуглую руку гостя. Черную коробку гость продолжал держать под мышкой. Мура и вызванная ею Глаша хлопотали вокруг букета, устраивая его в хрустальную вазу.

– Долго ли вы намерены, господин Ханопулос, пробыть в Петербурге? – спросил профессор после того, как все расселись.

– Хотел бы как можно дольше! – Грек бросил выразительный взгляд на Муру, нежно погладил коробку, лежавшую у него на коленях. – Но это зависит не только от моих желаний.

– А от чего же еще? – осторожно полюбопытствовал Муромцев.

– Есть обстоятельства личного характера. – Последовал очередной пламенный взгляд в сторону Муры. – Кроме того, я хотел бы открыть собственное дело и уже не зависеть от отца. Пора позаботиться об устройстве своего дома.

Профессор хмыкнул.

– Я принадлежу к древнему почтенному роду, – продолжал грек, поглаживая черную коробку. – Моя фамилия происходит от имени нашего родоначальника Канопа, кормчего Менелая. Герои Троянской войны похоронены, знаете ли, в Египте...

А почему не на своей родине? – удивился профессор.

– Это одно из преданий, папочка, – вмешалась в беседу Мура. – На самом деле их погребения не найдены.

Грек обезоруживающе улыбнулся.

– В нашем роду места захоронений известны. Только они недоступны для ваших ученых.

– Почему? – не понял профессор.

– Как почему? Тогда их выкопают и вывезут в музеи! Во Францию, в Англию, в Россию, в Германию, в Америку! – воскликнул грек. – Вам бы тоже не понравилось, если бы египтяне выкопали мощи Ивана Грозного и положили их в музей в Каире!

– Вы совершенно правы. – Ход мысли грека нравился профессору.

– Захоронения фараонов Египта почти полностью разграблены, – возмущенно продолжил гость, выкатив золотисто-оливковые глаза. – Остались жалкие крохи.

– Да, я читала, –оживилась Мура, – египтологи недавно обнаружили папирус, где упоминается последний фараон из династии Амменов. Он был коронован в младенчестве и умер рано. Ученые до сих пор спорят, существовал ли такой фараон. Подтверждений нет.

– Подтверждения есть, – мягко сказал грек, – и я захватил их с собой. Они весьма недешевы: говорю, как опытный коммерсант. Эти подтверждения дают возможность мгновенно разбогатеть. А значит, встать на ноги, обзавестись собственным домом, семьей.

Он обвел сияющим золотистым взором профессора и его дочь.

– Не желаете ли взглянуть? Хозяева энергично закивали. Ослепительный грек встал и наконец оторвал от груди черную картонную коробку с серебряной волной по боковине. Он подошел к столу, отодвинул вазу с цветами, водрузил свое сокровище на освободившееся место, открыл крышку и осторожно, двумя пальцами, отвел за уголок белый шелк. Николай Николаевич и Мура изумленно застыли.

– Что это? – выдохнул наконец побледневший профессор.

– Мумия фараона Аммен-Хофиса, – ответил горделиво грек. – Разыскал и привез для продажи.

– Но он же совсем маленький! – ахнула Мура.

– Умер в трехлетнем возрасте, –охотно пояснил господин Ханопулос, любуясь содержимым коробки. – А бальзамирование, сами знаете, уменьшает размеры тела.

Профессор и Мура, как зачарованные, смотрели на туго запеленутое тельце. Оно покоилось на марлевой подстилке, пропитанное благовонными смолами. Детское крошечное личико скрывалось под погребальной золотой маской. Там, где у живого египетского царевича были глаза, во впадинках сияли два изумруда. Вместо рта зловеще горел красный рубин. Высокий головной убор маленького покойника за прошедшие тысячелетия не утратил своей яркости. На груди его покоился винно-желтый топаз на почерневшей серебряной цепочке.

– Боже! – очнулся профессор. – Это подлинное научное открытие! Я понимаю ваше стремление попасть в Эрмитаж! Какой же музей откажется от такого уникального экспоната?

– А что говорят эксперты? – Мура подняла на прекрасного грека горящий синий взор.

– Наши, греческие, считают, что экземпляр очень хорошей сохранности, – ответил с улыбкой довольный гость. – А ваши, столичные, еще не видели. Надеюсь, господин Глинский скажет свое веское слово. Вчера, еще до цирка, я с ним договорился об экспертизе.

– О! Не смею препятствовать вашим историческим подвигам. –Профессор отошел от кукольной мумии и опустился в кресло.

– Я выручу за нее большие деньги, – сказал самодовольно грек и бережно накинул на свое сокровище невесомый белый покров.

– Эрмитаж его купит с большим удовольствием, не сомневаюсь, – поощрил грека Муромцев, избегая взгляда потрясенной дочери.

– Видите ли, – грек бережно закрыл коробку черной крышкой, – в этом не сомневаюсь и я. Однако ж откуда Эрмитаж возьмет такие деньги, которые я собираюсь запросить за свою уникальную находку? Мой двоюродный брат семь лет назад предлагал Эрмитажу тиару Сантафернис. Брат ведет раскопки под Очаковым, великий специалист. Отказались, и тиара уплыла в Париж. Полкило золота! Теперь известный цирк и музей Барнума и Эшли в Нью-Йорке обговаривает с Лувром условия продажи.

– Да, я читала в газете, американцы предлагают за тиару двести пятьдесят тысяч франков. – Голос Муры дрожал, ее щеки горели. – Эрмитаж такими средствами для закупки экспонатов не располагает.

– Вот то-то и оно, – улыбнулся грек. – Я рассчитываю после экспертизы господина Глинского продать мумию какому-нибудь состоятельному коллекционеру.

– Но тогда она станет недоступной для ученых! – заявил профессор.

– Не огорчайтесь, – утешил хозяина дома красавец, – на их век мумий хватит. Да и эта недолго проскучает в частной коллекции, разорится богач, наследнички продадут за бесценок музею или подарят. И рядом с фараоном Аммен-Хеюбом будет лежать его сын Аммен-Хофис... Малый погиб за триста лет до Троянской войны – так утверждает Туринский папирус.

– А еще говорят, что большинство греков не знают, когда была Троянская война и когда жил Гомер, – хмыкнул Николай Николаевич и решительно добавил: – Я не вижу причин откладывать вашу поездку в Эрмитаж.

Мура, доселе погруженная в глубокое молчание, машинально направилась к себе в комнату за шляпкой и ридикюлем, господин Ханопулос осторожно поместил коробку под мышку.

– Однако, господин Ханопулос, я должен быть уверен...

– Да, да, уважаемый профессор, не сомневайтесь! – воскликнул воодушевленный коммерсант. – Ваша дочь-красавица, равная самой Афродите, будет под надежной защитой. Обязуюсь к обеду привезти Марию Николаевну домой.

Мура задерживалась. Профессор успел ответить на телефонный звонок, обменяться любезностями с экзотическим гостем, недоумевая в душе, почему так много времени требуется, чтобы прилепить к голове шляпку. Наконец дочь явилась, нежная голубизна незабудок на белой широкополой шляпе подчеркивала мрачную синеву глаз, тоненькие ноздри прямого носика слегка трепетали. Господин Ханопулос топтался, не сводя с девушки обожающего взора. Молодые люди готовы были покинуть гостиную, но Николай Николаевич задержал их.

– Маша, звонил доктор Коровкин, просил передать на словах. Во-первых, следователь Вирхов напал на след организатора взрывов. А во-вторых, он спрашивает, как идет твое расследование?

Грек выпучил золотисто-оливковые глаза и беззвучно зашевелил губами.

– Вы, господин Ханопулос, вероятно, не знаете, что моя дочь занимается сыскным делом, – со скрытой усмешкой пояснил профессор, – по патенту, выданному Вдовствующей Императрицей. А что ты расследуешь, Маша, если не секрет?

– Секрет, – еле слышно произнесла Мура, не сводя странного взора с блистательного грека.

Профессор заметил, что дочь необычно бледна, но никак не думал, что после раздавшегося в дверь звонка она упадет в обморок.

 

Глава 27

Доктор Коровкин проснулся в этот день поздно – и сразу же вспомнил финал вчерашней ночи. Розоперстая богиня зари Эос на сверкающих крыльях неслась по миру, открывая все новые и новые врата лучезарному богу Солнца. Окрасив алым светом блеклое северное небо, она одарила своим благосклонным сиянием и странную картинку. Не открывая глаз, доктор заново, как бы со стороны, переживал происшедшее.

Рано утром на южной окраине Петербурга из коляски высадились трое: плотный, невысокий мужчина с плоскими белесыми бровями и массивным подбородком, светловолосый юнец сжалобно торчащей из крахмального воротника тонкой шеей, с золотистыми, не придававшими ему солидности усиками, и утомленный господин с русой шевелюрой, с серыми глазами и ямочками в уголках рта. Извозчик выгрузил из коляски неопределенной формы мешок.

Постояв у края дороги, трое мужчин двинулись через пустынный луг к пролеску. Роса пропитывала влагой их башмаки, но они не обращали на это внимание. Мешок волок за собой юноша, иногда его подменял молодой человек с серыми глазами. Они долго бродили вдоль опушки, пока не обнаружили то, что искали. Юноша с видимым удовлетворением бросил надоевшую ношу около полусгнившего пня. Осмотревшись, мужчины развязали мешок и достали оттуда квадратную деревянную колобаху: через просверленное посредине ее отверстие была продета толстая веревка с замысловатым узлом. Массивную деревяшку пристроили на пень, свободный конец веревки перекинули через сук могучего дуба и потянули ее. И сук, и веревка выдержали испытание: колобаха, покачиваясь, приподнялась над пнем на высоту около полутора футов. Молодые люди, не выпуская свободного конца веревки, отошли саженей на шестьдесят и дали сигнал пожилому господину. Тот бережно достал из-за пазухи продолговатый плоский предмет и так же бережно положил его в выемку древесного пня, прямо под недвижно зависавшую над ней колобаху. Затем вытер пот со лба и быстрым шагом направился к спутникам. Укрывшись за толстыми стволами берез, совершители отпустили веревку. Взрыв был ужасен, колобаха и пень разлетелись в щепки...

Клим Кириллович содрогнулся – ведь адская машинка предназначалась ему! Он мог погибнуть и никогда больше не увидеть Муру... И Брунгильду, и тетушку Полину, и всех, всех, всех...

Он замотал головой, отгоняя страшные видения, и вскочил с постели. Все! Довольно! Надо наконец прервать дурную бесконечность и немедля ехать на дачу! Отдохнуть на природе, в кругу близких и родных людей, насладиться фортепьянным искусством милой Брунгильды...

Клим Кириллович и помыслить не мог, что в это самое время прелестная пианистка пребывала не на «Вилле Сирень», а в городской квартире на Васильевском...

– А ты немного похудела, Мурочка.

Старшая дочь профессора Муромцева смотрела на младшую сестру со странным выражением красивого, словно изваянного из каррарского мрамора лица.

Брунгильда Николаевна со всевозможным тщанием стремилась скрыть неприятное чувство. Когда они с матерью переступили порог городской квартиры, они застали профессора и бледную Муру в обществе прекрасного незнакомца. Он был воистину ослепителен; равнодушно скользнул взглядом по осиной талии и хрупкой шейке златокудрой барышни, привыкшей к всеобщему восхищению, и откланялся. Заученные движения точеного подбородка не произвели на молодого человека никакого впечатления.

– Потому что режим питания Мурочки был нарушен, – предположила супруга профессора Елизавета Викентьевна, приятная, слегка полнеющая дама со спокойным лицом. – Я рада, что мы все вместе, и, может быть, завтра утром сумеем выехать на дачу и забыть обо всех неприятных событиях. Полина Тихоновна ждет не дождется своего Климушку. Как только мы прочли в газетах о взрывах в Петербурге – а газетчиков больше всего волновало, что мог погибнуть модный велосипедист Петр Родосский, – я сразу же бросилась в город.

– Мы помешали Муре наслаждаться обществом крымского коммерсанта, –сехидцей заметила Брунгильда, обиженная невниманием грека к собственной персоне.

– Меня не оставлял своим вниманием и заботой Клим Кириллович, – поспешила внести ясность Мура, – а когда приехала Глаша, мне стало еще спокойнее.

– Клим Кириллович человек достойный, если б он чаще цитировал Гомера... – профессор не без лукавства подмигнул младшей дочери.

– Мурочка, Клим Кириллович помогал тебе в расследовании твоего первого дела? – прервала мужа Елизавета Викентьевна.

– Оно не стоит выеденного яйца. Мне даже было стыдно Климу Кирилловичу о нем говорить. – Поглядывая на старшую сестру в ожидании насмешки, Мура все-таки рассказала домашним о своих поисках. – Я никогда не думала, что в Петербурге так много котов, особенно черных, – сказала она в завершение. – Подозреваю, что клиентка имеет психические отклонения. Жду сегодня известий от Софрона Ильича. Если он появится, то мы сможем спокойно ехать на дачу.

Бричкин явился не один. У парадной дома Муромцевых начинающий детектив встретил Вирхова и доктора Коровкина, направлявшихся к профессорскому семейству.

– Простите, что прервали вашу беседу, – сказал следователь Вирхов, когда после всех приветствий гости расселись, – о чем вы говорили?

– О котах, – буркнул профессор, разглядывая представленного ему Софрона Ильича.

Помощник дочери показался ему невзрачным, несколько женоподобным, тучноватым. Выглядел он неважно рядом с доктором Коровкиным, а если б тут был Эрос Орестович, то вообще бы потерялся.

– За последние дни я их возненавидел, – сказал Клим Кириллович, – у меня создалось ощущение, что живу я не в столице Российской империи, а в столице империи кошачьей. Теперь-то я понимаю, – доктор перевел взгляд на Муру, – что вы, хоть и скрывали, но занимались поисками кота. Но откуда я мог это знать?

– Дело завершено, – робко заметил Бричкин. – Клиентка велела поиски прекратить. Кот Василий найден ею самой.

– Интересно, и где же? – поднял брови профессор.

– На Луне, – ответил серьезно Бричкин. – Она считает, что французские авторы фильмы «Полет на Луну» отправили туда кота в летательном снаряде. Желание клиента для нас закон. – И, обращаясь к владелице детективного бюро, добавил: – Госпожа Брюховец выезжает в Париж.

– Так фамилия вашей клиентки Брюховец? – озадаченно спросил Вирхов. – Любопытно. Господин Оттон приходится ей племянником. И кот у него есть, омерзительно подвывает романсам Вяльцевой.

– Про романсы наша клиентка ничего не говорила, – Бричкин огорченно понурился, –а скандинавские познания у нее есть. Господин Вирхов, а у кота господина Оттона вы не заметили ошейник с топазом?

– Черт знает что! – пробурчал профессор. – Для котов топазов не жалеют, а для науки... В них же фтор!

– Ошейника не видел. – Вирхов пропустил тираду профессора мимо ушей, его беспокоило безразличие хозяйки детективного бюро. – Если б знал, что вы разыскиваете кота, давно бы поделился своими наблюдениями.

– Карл Иваныч, я просила вашей помощи, тогда, ночью, – вяло подала голос Мура.

– Припоминаю, – неохотно согласился Вирхов, – но не сообразил, виноват. Господин Оттон во время моего визита обмолвился, что родственники хотели всучить ему еще одного кота, но, по-моему, он сумел его кому-то подбросить.

– И как же мы не заметили сходства господина Оттона и госпожи Брюховец? – печально спросила Мура. – У обоих близко посаженые глаза, маленькие ушки, толстый нос. Наверное, господину Брюховцу не нравилось, что кот спит в его постели.

– Сговор родственников? – заключил Вирхов. – Муж избавился от кота, вытеснившего его из супружеской постели? Надеюсь, господин Брюховец отоспался, а кот ловит мышей в магазине или в гостинице.

– Когда я служил в артиллерии, – начал Бричкин, – кот полковника подстерегал хозяина, и стоило тому лечь, устраивался на его правой ключице, грел старую рану. И ведь вылечил. Черный кот. У черных особый дар врачевания.

Софрон Ильич очень жалел, что не захватил с собой куклу для Марии Николаевны, глубоко переживающей, как он думал, потерю Рамзеса. Вирхов встал и заходил по гостиной.

– Господин Оттон личность непростая. Мой помощник Тернов обнаружил в тайнике у Оттона поддельные аккредитивы банка Вавельберга. Оттон пересылал их социалистам, которым сочувствовал. Скупал цветные металлы, ворованные, по дешевке, переправлял за границу: деньги снова шли в фонд социалистов. Делом Оттона займется охранное отделение. Несомненно, Оттон был связан и с Васькой-Котом. Думая о социалистах, не забывал сей голубчик и себя. Я сразу отметил, что живет он не по средствам: телефон, дорогие пластинки, модная мебель. К сожалению, злодей успел скрыться. Скорее всего, умчался за границу, там готовится съезд сообщников Ленина и Аксельрода.

Мура, нахмурив соболиные брови, внимательно слушала разглагольствования Карла Ивановича.

– Мы с господином Бричкиным допустили ошибку, – заявила она, когда Вирхов остановился. – Нельзя было слепо следовать капризам клиентки. Следовало думать самим. Теперь понятно, что многие бредовые идеи, где искать кота, ей подсказывал тот же Оттон: масоны, канализация, возможно, и цирк. Я так и думала, что господин Оттон занимался банковскими махинациями, а деньги добывал для Ленина и Аксельрода. Он и не скрывал, что социалист, носил в петлице красный бант.

– Это была красная гвоздика, – озадаченно возразил Вирхов, глядя на бесстрастное лицо девушки.

– Какая разница? – пожала плечами юная сыщица. – Я вас предупреждала, я говорила вашим сотрудникам.

– Когда? – Вирхов недоуменно уставился на Муру.

– Ваши люди все запротоколировали, тогда, ночью...

– Протокол есть, но писался он со слов какого-то юнца. Если красный бант и красная гвоздика одно и то же, то, возможно, вы и тот юнец тоже?

Возмущенный Вирхов оглянулся на доктора, ища у него поддержки. Клим Кириллович незаметно подмигнул, и следователь с опозданием вспомнил о родителях девушки – стоит ли их огорчать, у профессора слабое сердце. Но Николай Николаевич Муромцев пришел к неожиданному выводу:

–Ты посылала к господину Вирхову какого-то неизвестного юнца, да еще ночью?

– Нет, – в голосе Муры послышались слезы, – я никого не посылала, я просто искала этого несчастного кота.

– Довольно о котах, – пришла ей на помощь мать, – есть и более важные вещи. Господин Вирхов, кто же все-таки виновник этих страшных взрывов?

– Вы совершенно правы, Елизавета Викентьевна, довольно о второстепенных вещах. Самое главное, что мы спасли от верной гибели Клима Кирилловича. – Вирхов дождался своего звездного часа. – Сегодня утром мы: Клим Кириллович, Тернов и я, уничтожили содержимое посылки из Екатеринбурга. В ней был деревянный портсигар с кнопкой для открывания, а внутри портсигарчика сильнейший заряд жидкого динамита. Нажмешь на кнопочку, пружина соскакивает, жмет на ударник – и сильнейший взрыв. Подобные коробочки стали причиной взрыва и в Воздухоплавательном, и на Сенной...

– Но при чем здесь Клим Кириллович? – с ужасом спросила Брунгильда.

– Я сравнил почерк надписи на бандероли с образчиками почерков на протоколах во время дознания. Шутником оказался господин Фрахтенберг. Железнодорожному инженеру посылочку в вокзальное почтовое отделение подкинуть несложно. Вскрыть пакет он категорически отказался. И за это ему надо было сказать большое спасибо. Если б он это сделал, все здание Окружного суда взлетело бы на воздух.

– Зачем же господин Фрахтенберг хотел взорвать доктора? – удивилась Мура.

– Сегодня ночью преступник во всем признался, – горделиво приосанился Вирхов. – Это он вручил аналогичную адскую машинку Степану Студенцову, это он заплатил нищему, чтобы тот преподнес взрывное устройство господину Магнусу. Следует тщательней работать с протоколами, Фрахтенберг на первом же допросе заявил, что Степан – орудие в чьих-то руках.

– Я только не понимаю, какое отношение имеет Клим Кириллович к отцу Онуфрию и банкиру Магнусу? – спросила Мура.

– Доктор Коровкин, оказывается, высказывался неодобрительно то ли о канонизации Серафима Саровского, то ли о Зосиме. Как и отец Онуфрий. Как и господин Магнус...

– Я ничего подобного не припомню, – доктор повесил голову, – хотя, может быть, в чаду гулянья в «Аквариуме» под воздействием винных паров...

– Вы посещаете «Аквариум»? – прервала его Брунгильда Николаевна.

– По моей просьбе, исключительно по моей просьбе, – быстро ответил Вирхов, уловив ревнивые нотки в голосе златокудрой красавицы.

– Клим Кириллович наслаждался пением Дарьи Прынниковой, рассчитывал получить розочку из ее ручек, – тихо добавила Мура.

– Откуда ты знаешь про Дарью Прынникову? – возмутилась Елизавета Викентьевна. – И про розочку?

– О шансонетках и о розочках пишут в газетах, – Бричкин робко пришел на выручку хозяйке.

– А Дарья Анисимовна, – иронически продолжил Клим Кириллович, всеми силами стремившийся скрыть истину от родителей девушки, – особа весьма проницательная, она и пьяная кричала господину Фрахтенбергу, что он может убить и закопать! Кроме того, я, к счастью, не в ее вкусе. Ее привлекают молокососы, «котики». До тех пор, пока на горизонте не появится богатый коммерсант в белом.

Доктор Коровкин с наслаждением наблюдал за Мурой. Она выпрямила спину, подняла подбородок и с вызовом смотрела прямо ему в глаза.

Напрасно он старается ее задеть! Напрасно ревнует к греку! Она-то знает, что тощие дамы господина Ханопулоса не привлекают! Да и собственными глазами видела бесплодные ухищрения Дашки!

Клим Кириллович выдержал испепеляющий взгляд Муры и неосторожно завершил свои многозначительные рассуждения шуткой:

– Впрочем, еще не все потеряно. Возможно, ваше следующее расследование потребует явиться в «Аквариум». Лучше в мужском наряде. Он вам будет к лицу. А маскарадному искусству научит вас Софрон Ильич. Переодевался же господин Бричкин в женский костюм, отправляясь на встречу с Крысиным Королем.

Вирхов побледнел и воззрился на Клима Кирилловича. Повисла пауза.

– Не расстраивайтесь, Карл Иваныч, – доктор мысленно ругал себя за болтливость, – и Глаша не признала в принесенной вами бездыханной девушке Софрона Ильича...

– А что за Крысиный Король? – недоуменно спросила Брунгильда.

Ошарашенный Вирхов с досадой махнул рукой.

– Ерунда. Безобразничал Васька-Кот, устроил логово в лабиринтах городской канализации. – Он покосился на смущенного Бричкина. – А я-то, старый дурак, все понять не мог, почему Мария Николаевна так тяжеленька. Вы артист, милостивый государь, подлинный артист. Однако мы слишком утомили хозяев своим присутствием. Нам пора. Я уже три ночи на ногах. А завтра с Васькой-Котом разбираться, мерзавец убил свою подружку-мещаночку. Есть доказательство – записочка жертвы.

Гости поднялись.

– Кстати, – обернулся на ходу Вирхов, – я забыл вам сказать, Мария Николаевна, на Николаевском вокзале встретил я господина Ханопулоса, он уезжает в Крым. Просил передать, что никогда вас не забудет.

Мария Николаевна застыла у рояля. Вирхов еще что-то смущенно говорил о портмоне господина Ханопулоса, обнаруженном у Васьки-Кота, об исчезнувших сиреневых носочках, по причине несвежести спрятанных туда чистоплотным греком, всегда носившем с собою запасную пару на непредвиденные случаи.

Она не слышала, как гости и хозяева обменивались последними любезностями перед расставанием, как сговаривались относительно завтрашнего дня. Она смотрела на свое отражение в черной крышке рояля.

– Он уехал навсегда, – чуть слышно прошептала она.

– Но не на Луну же, – отозвался незаметно подошедший к ней Софрон Ильич Бричкин. – Он вернется...

– Нет, – повела головой Мура. – Папа проговорился при нем, что я занимаюсь сыском. Он боится, что я раскрою его тайну. Но боится напрасно. Я никому, никому бы не сказала...

Она закрыла лицо ладонями. Бричкин не знал, как утешить хозяйку.

– Мне стыдно было сегодня взглянуть на папу, – владелица детективного бюро тихо всхлипывала, – господин Ханопулос принес мумию фараона Аммен-Хофиса. Она удивительно похожа на настоящие мумии, что показывал нам в Эрмитаже профессор Тураев. Софрон Ильич, когда я ее увидела, в моем мозгу сверкнула молния, озарение, догадка. И все соединилось: и желание разбогатеть в три дня, и кипучая деятельность, и поддельные ковры, и предложение сделать чучело из Рамзеса, и разорванная наволочка, и затопленная печь... И его уверения, что тиара Сантафернис подлинная; только французы считают, что тиара подлинная, но профессор Веселовский, и лондонский «British museum», и немцы отрицают это: корона спаяна в двух местах не по способу древних...

– Мало ли в Лувре фальшивых щитов, кинжалов, которыми возмущаются парижане, мало ли под Парижем фабрик по производству фальшивых древностей? Знаете, там делают и египетские мумии, а потом доставляют их на Нил. Не расстраивайтесь, дорогая Мария Николаевна, – шептал Бричкин, – это коммерция.

Но Мария Николаевна расстроилась еще больше.

– Я сама видела на груди у мумии серебряную цепочку с топазом. Кроме того, шприцы, креозот, мышьяк, глицерин, бинты и... об асфальте для брюшной полости писал еще Диодор Сицилийский. У египтян процесс бальзамирования занимал семьдесят дней, а господин Ханопулос забальзамировал кота за три дня... Он потомок великого Канопа и владеет искусством бальзамирования. И это был кот госпожи Брюховец. Его подкинули в гостиницу, и он залез в постель Эроса, он сам мне рассказывал.

Бричкин деликатно молчал и смотрел на младшую дочь профессора Муромцева с нескрываемым восхищением.

– А господин Глинский, видимо, за хорошие комиссионные ищет состоятельных клиентов для изделий господина Ханопулоса...

Мура причитала и всхлипывала, ей было невыносимо грустно, что волнующие античным совершенством руки, от прикосновений которых она впервые познала неведомую ей сладость томления, в эти же дни бесстрастно потрошили кота госпожи Брюховец.

Бричкин кивал в знак согласия, вздыхал и утешал хозяйку:

– Мы никому и не скажем, особенно нашей клиентке. Но вас, Мария Николаевна, я поздравляю, вы успешно справились с первым делом. Видимо, на это есть Божья воля и заступничество святого Серафима Саровского...