– Ну наконец-то! – радостно воскликнула Глаша, принимая в прихожей от Муры блестящий от дождя черный зонт и пропитавшееся влагой пальто. – Все уж за столом. Опаздываете к обеду.

– Не ворчи, Глашенька, – ласково попросила Мура, – я засиделась в Публичной библиотеке. Столько времени упустили со всеми этими приключениями.

– Неудобно, Мария Николаевна, – тихим шепотом продолжила помягчавшая горничная, – приехали Клим Кириллович и Полина Тихоновна, а вас все нет и нет. И господин Прынцаев изволил зайти.

– Вот как? – вскинула бровь Мура. – Тогда мою руки и бегу за стол.

В столовой Муру встретили радостными приветствиями и ласковыми укорами. Она села рядом с доктором Коровкиным и пояснила:

– Не браните меня, я задержалась случайно, но по уважительной причине. Представляете, я видела самого Бадмаева!

– Этого шарлатана? – пожал плечами доктор Коровкин, отрываясь от чашки с бульоном. – И вы попались в его сети?

– Не знаю, шарлатан он или нет, я еще не читала книгу «Жудши». Но человек он обаятельный. – Мура придвинула свой прибор.

– И где же тебя угораздило его встретить? – сурово вопросил профессор Муромцев.

– В Публичной библиотеке! – охотно ответила Мура. – Там я видела и библиотекаря Кайдалова. Голова у него забинтована, и он по-прежнему ничего не помнит.

– Как же, такое несчастье! Можно голову совсем потерять! – участливо заметила тетушка Полина.

– Я сегодня по пути из консерватории зашла в церковь и поставила свечку за упокой души Глеба Васильевича Тугарина. – Глаза Брунгильды увлажнились, она отложила надкушенный пирожок на тарелку. – Сегодня девять дней.

– Подумать только! Он был убит, когда ты лежала с сотрясением мозга в бадмаевском кабинете... Мурочка, ты поблагодарила доктора Бадмаева? – Елизавета Викентьевна с сочувствием смотрела на старшую дочь.

– Да какой он доктор! – с возмущением воскликнул Клим Кириллович. – Варит у себя во дворе на костре в чугунке какие-то травы, коренья и извлеченные из животных органы и потчует своим варевом легковерных!

– В «Петербургской газете» сообщали, что тибетский Далай-Лама открыл секрет целебного порошка Бадмаева, – это простой нюхательный табак. – Любящая тетушка Полина всегда вставала на сторону племянника.

– И теперь в медицине начнется поворот к табакеркам? – саркастически заметил Николай Николаевич, не признававший заслуг Бадмаева, и, взглянув на жену, решительно добавил:

– Чтобы познать тибетскую медицину, надо осмыслить ценности буддийского мира, осилить лингвистику, востоковедение, историю религии, наконец. Я в этих областях не специалист. И верить на слово не берусь. С шарлатанами не общаюсь! Я консерватор!

– "Петербургская газета" источник не авторитетный, готовы и наврать, – поддержал учителя Клим Кириллович. – Я не исключаю пользы народных средств, но любое лекарство требует тщательной научной проверки. Весь девятнадцатый век медицина безуспешно искала целительные средства против конкретных болезней, сейчас мы верим в лекарства симптоматические. В конце концов, боюсь, придется согласиться с установившимся мнением «Medica mente, non medicamentis» – «Лечи умом, а не лекарствами».

– Я, конечно, поблагодарила Петра Александровича. Как бы то ни было, милый Клим Кириллович, а именно в его кабинете на Литейном вы нашли Брунгильду, и ей помогли бадмаевские порошки. Ты не помнишь сестричка, тебя потчевали не шиже-том 179-м?

– Простите мне мое любопытство, – завертел в недоумении головой Ипполит Прынцаев, – я не понимаю о чем речь. Чтр случилось? Кого убили? Кто был у Бадмаева?

– Ах, дорогой Ипполит Сергеевич, – вздохнула Елизавета Викентьевна, – вы же ничего не знаете! Вы же не были у нас почти неделю!

– Да, – подтвердил Прынцаев, – сначала не мог вас навещать, пока Николай Николаевич болел, дневал и ночевал в лаборатории. Я и к вам-то зашел только разочек, после визита хлеботорговца Апышко. Замечательный человек! Меценат! Десять тысяч наличными отвалил на развитие химической науки! Если б не я, отказался бы Николай Николаевич, не взял бы.

– Разумеется, не взял бы, – буркнул профессор, – а то потом всю оставшуюся жизнь отрабатывал бы его дар – пек золотые блины...

– Проект рассчитан всего на полгода, – сказала примиряюще Полина Тихоновна, – а в мае юбилей Петербурга отпразднуем, и делом все смогут заняться. Как говорится, окончен бал, погасли свечи.

После того как Глаша унесла бульонные чашки и все приступили к телятине с грибным соусом, беседа продолжилась.

– Брунгильда Николаевна начала говорить о свечах, – напомнил Прынцаев, – а я ничего не понял.

– Милый Ипполит, это грустная история, – ответила ему Елизавета Викентьевна, – мы пережили тяжелые дни. После дня рождения, на следующий день, Брунгильда отправилась поблагодарить своего старого преподавателя за теплое поздравление. А по дороге вспомнила, что ее подруга Виргиния Арцруни – она учится по классу вокала – уезжает, и решила проводить ее на вокзал. Девушки проезжали по Литейному, когда кто-то бросил бомбу в городового. У Брунгильды случился шок. Несчастье произошло поблизости от кабинета Бадмаева, и Виргиния помогла Брунгильде добраться до кабинета, там работает подруга Виргинии, Лизочка Юзбашева. Виргиния надеялась, что Брунгильда скоро придет в себя, она очень спешила на поезд, не назвала ни наш адрес, ни телефон. Но из-за потрясения Брунгильда потеряла память. Нашел ее там Клим Кириллович. Спасибо вам, дорогой, мы вам так признательны. – Лицо Елизаветы Викентьевны, повернутое к доктору Коровкину, светилось счастьем.

Клим Кириллович поперхнулся, его честной натуре претила вынужденная ложь, но он уже не первый раз попадал из-за барышень Муромцевых в двусмысленные ситуации. Нелепую историю о Бадмаеве они сочинили с Брунгильдой по дороге из «Фортуны», в тот вечер ее услышала и Мура. Рассказывать о своих приключениях родителям Брунгильда категорически не хотела – стыдилась, что смогла усомниться хоть на минуту в том, что она не родная дочь Муромцевых. Она сильно волновалась и по поводу сорванного ею спектакля, но газетчикам, несколько дней смаковавшим скандал с антрепризой «Аполлон», имя таинственной незнакомки установить, к счастью, не удалось.

– Мы так беспокоились, так беспокоились, – подтвердила Полина Тихоновна. – Я обзвонила все больницы – нигде нет. У Николая Николаевича тогда-то сердечный приступ и случился. – И хвастливо добавила:

– Только Климушка догадался заехать в бадмаевский кабинет, видно с отчаяния, тибетскую-то медицину он не жалует.

– Все началось раньше, – уточнил профессор. – Сначала какой-то хулиган испортил нам своим звонком праздник. Потом другой идиот ошибся номером и нес какую-то ахинею. Потом третий хулиган прислал дурацкую записку о выкупе Брунгильды.

– О выкупе? – изумился Прынцаев. – И сколько же он требовал?

– Десять тысяч! – гордо ответила Мура. – Но после записки так и не появился. Конечно, следовало бы разыскать шутников и как следует их взгреть. – В голосе девушки послышались воинственные нотки. – Но нам так хотелось забыть этот кошмар! А чтобы папа не волновался, я разорвала на мелкие кусочки записку шантажиста-шутника и выбросила. А господин Апышко вовремя переключил внимание папы на свои меценатские идеи.

– Но почему же вы не пожаловались в полицию? – возмущенно подпрыгнул Прынцаев. – Надо было найти хулиганов, наказать их. Куда только смотрят наши доблестные сыщики!

– Вы так увлеклись освоением средств, полученных от господина Апышко, – усмехнулся профессор, – что верно газет вовсе не читали.

– Не читал, – признался ассистент. – Некогда, я пропустил даже чемпионат России по велосипедной езде на полторы версты.

– Вы не знаете самого интересного! – воскликнула Полина Тихоновна. – Наша петербургская полиция прогремела на весь мир! Кровожадный Рафик и его шайка схвачены следователем Вирховым, и теперь город может жить спокойно! Настоящий триумф России!

– Да? – виновато улыбнулся Прынцаев. – А кто такой Рафик?

– Ипполиту Сергеевичу некогда глупостями заниматься, он серьезный ученый, – с гордостью сказал профессор Муромцев И продолжил уже менее напыщенно:

– Хотя, признаюсь, я дрожал от ужаса, думая, что и Брунгильда могла стать жертвой этого бандита... Я бы этого не пережил – мой первенец, моя красавица, моя доченька.

Брунгильда смахнула слезу с шелковистых ресниц...

– А Татьяна Зонберг так и не оправилась после нападения в поезде, – сообщила Полина Тихоновна.

– Ее рана зажила, но душевное состояние оставляет желать лучшего. Впрочем, в последнем виновен отнюдь не преступник, – пояснил Клим Кириллович...

Закончив обед, вся компания переместилась в гостиную, и тетушка Полина взяла в руки «Санкт-Петербургские ведомости».

– Ипполит Сергеевич, я прочитаю вам маленькую заметку, из которой все станет ясно. Я оставила этот выпуск на память об успехе Карла Иваныча. Послушайте. Это много времени не займет.

И Полина Тихоновна с выражением прочла:

– "Вчера на заключительном заседании Международного конгресса криминалистов начальник Петербургского сыска В. Г. Филиппов сделал сенсационный доклад и предъявил заграничным специалистам по уголовному праву самого кровожадного преступника XX века – неуловимого Рафика.

Бандит сколотил шайку, действовавшую в Москве и Петербурге, а также на железных дорогах. Он грабил женщин и умертвлял их ударом ножа в грудь. Опасного преступника, рискуя жизнью, задержал в Воронинских банях следователь Адмиралтейской части г-н Вирхов. Он же предположил, что толчком к совершению преступлений были не только драгоценности, но и фильдеперсовые чулки, которые разъяряли преступника, что свидетельствует о явной патологии личности разбойника. Разнообразные психические отклрнения наблюдаются у преступников всех цивилизованных стран.

Вместе с тем осмотр преступника ведущими светилами мировой криминалистики, приверженцами социальной школы, не выявил никаких анатомических особенностей в его строении, которые подтвердили бы теорию Ц. Ломброзо о влиянии биологических признаков на предрасположенность к преступлению.

В Петербурге жертвами Рафика стали девица 3., мадемуазель Ляшко, горничная Конфетова, последняя являлась сообщницей Рафика. С ее помощью в Медвежьем переулке был убит Глеб Тугарин, но уже не из-за фильдеперса, а из-за старинного ларца с черной жемчужиной, личной собственности покойного. Впоследствии бандит устранил и сообщницу, носившую фильдеперсовые чулки. Преступник скрывался под фальшивым именем Серафима Крайнева, изображая из себя поверенного в делах. Преступник менял свою внешность, пользовался гримом и накладками. В его квартире под доской подоконника нашли фрагменты серебряного оклада иконы Пресвятой Богородицы в черных жемчугах, что неопровержимо доказало причастность арестованного к ограблению Успенского собора в Кремле. К счастью, сбыть свою добычу он не успел, и найденные сокровища, в том числе и оброненная преступником в поезде жемчужина, переданы законным владельцам.

При задержании особо отличился А. Рыбин, официант известного ресторана «Фортуна». Владелец ресторана, П. Федулов, желая поддержать хорошую репутацию своего заведения, едва не пострадавшую от свершенного там среди дня убийства мадемуазель Ляшко, выделил своего работника в помощь полиции.

Участники Международного конгресса криминалистов аплодировали бесстрашному русскому сыщику К. Вирхову, доказавшему на деле высокий уровень развития сыскного дела в России".

– У нас есть основания гордиться Карлом Иванычем, – торжественно закончила Полина Тихоновна.

– В заметке ничего не сказано о том, что преступник пользовался именами известных людей, чем сбивал следствие с толку, – добавил Клим Кириллович.

– Известные люди и не хотели бы, чтобы их имена фигурировали в уголовной хронике, – предположила Мура. – Им удалось замять это дело. Иначе понесли бы убытки, возникли бы трудности с осуществлением их проектов к двухсотлетию Петербурга.

– Не напоминайте мне об этих прожектерах, – поморщился профессор.

Клим Кириллович постарался восстановить справедливость:

– Они ни в чем не виноваты. О них, после визита к Стасову, рассказал своей горничной Тугарин. Она же передала эти сведения своему сообщнику. От нее Рафик узнал и о ценностях в доме скромного юноши из провинции Преступник использовал ее информацию в своих гнусных целях. Он даже стал использовать ножи с кубачинским орнаментом, чтобы бросить подозрение на Золлоева. Это, если не ошибаюсь, называется особым цинизмом.

Из своих наблюдений, из разговоров с Вирховым доктор Коровкин составил четкое представление об участниках злополучной встречи у Стасова: Апышко и Золлоев оказались людьми вполне достойными, гениальный Иллионский – неумным лицедеем, а лощеный Шлегер, три дня кувыркавшийся с провизоршей Норфельдт в ее квартире, – неутомимым женолюбом, скрывающим свои похождения от сотрудников и от собственного семейства. Впрочем, нравственные изъяны двух последних гостей Стасова не бросали тень на великого критика, принимавшего их у себя в доме.

– А кто это – Глеб Тугарин? – спросил участливо Прынцаев.

Брунгильда Николаевна встала со своего стула и под сочувственными взглядами друзей и близких прошествовала к фортепьяно. По гостиной полились звуки «Рондо-каприччиозо ми-минор» Мендельсона. Брунгильда погрузилась в музыку и в свои переживания.

Поняв, что его слова уже не дойдут до ушей скорбящей девушки, Клим Кириллович поделился с Муромцевыми и их гостями свежими новостями:

– Я заходил сегодня к Вирхову, застал у него Фрейберга с помощником Они считают, что из квартиры Тугарина можно было вынести не только ларчик с жемчужиной, но и более громоздкие вещи. Фрейберг не хочет верить, что преступник позарился только на одну жемчужину.

Встретив загоревшийся взгляд Муры, доктор чуть тише продолжил:

– Поддельные ключи от квартиры Тугарина, от парадного и черного хода, Рафик изготовил у знакомого слесаря, по образцам, переданным Соней. Она врала, когда говорила, что Тугарин запер за ней дверь изнутри на крюк. Он покинул госпожу Карякину и, спустившись на второй этаж, своим ключом открыл входную дверь и прокрался в комнату ничего не подозревающего Тугарина, ударил его кинжалом, не обнаружил ларчика с жемчужиной и покинул квартиру. Но Фрейберг считает, что грабитель мог украсть еще что-то и спрятать свою добычу в любом сарае, каретнике: из парадного подъезда две двери во двор и на улицу. Дворник мог и не видеть, выходил ли приличный гость во двор. На улице Крайнев появился, уже побывав во дворе, из парадного подъезда с легкой тросточкой в руках. А чтобы вдовушка не удивилась, что ее приятель слишком долго спускается с лестницы, Соня отвлекала ее от окон. Я только не понимаю, что делал преступник в сараях? – Клим Кириллович вскинул недоумевающие глаза на сосредоточенно слушающую его Муру. – Фрейберг сказал, что новый кучер владельцев стоящего во дворе экипажа, бывший лихач, в тот вечер выезжал со двора, вывозил хозяев.

– И коляску никто не обыскивал? – тихо спросила Мура.

– Зачем? – удивился Клим Кириллович. – Да кучер уже и оставил свое место. Лихачи – люди опасные, спокойная жизнь не для них.

Над гостиной плыли невыразимо печальные звуки мендельсоновского рондо-каприччиозо.

– Но кто такой Глеб Тугарин? – недоуменно закрутил головой Ипполит Прынцаев.

– Молодой человек, которого мы встретили в гостях у Стасова, – шепотом пояснила Прынцаеву Мура. – Он поцеловал ботик Брунгильды.

– Поцеловал ботик? – недоуменно переспросил Ипполит. – Я бы никогда до такого не додумался.

– Вы, Ипполит, неромантичны... – мягко укорила Полина Тихоновна. – А женщинам нравятся романтические мужчины.

– Просто Брунгильда его поразила, – пояснила Мура.

– Чем таким она могла его поразить? – пробурчал профессор.

– Как чем? – воскликнула Мура. – Ну хотя бы именем!

Неожиданно Брунгильда взяла резкий аккорд, ее руки быстро промчались по черно-белым клавишам. В гостиной наступила тишина.

– А что необычного в имени Брунгильда? – покраснела Елизавета Викентьевна.

– Ничего, мы к нему привыкли, – ответила Мура, – но признайся, мамочка, почему ты дала сестричке такое имя?

Мура перевела взгляд на отца: его лицо заливала пунцовая краска.

– Никогда не думала, что православные люди могут так назвать свою дочь, – подхватила тетушка Полина, наконец-то дождавшаяся момента, который мог прояснить загадку, мучавшую ее уже не один год.

– Дело простое, – буркнул профессор. – Грех молодости.

Крышка фортепьяно с грохотом опустилась, закрыв клавиши.

– Как это грех? – Брунгильда резко встала. – Неужели я не ваша дочь?

– Наша, наша, не сомневайся, – ворчливо ответил профессор. – Пусть уж лучше Елизавета Викентьевна объяснит, это ее причуды.

Профессорская жена молчала, но, видя устремленные на нее взгляды, сконфуженно прошептала:

– Это было очень модное имя.

– А разве я мог отговаривать безумно любимую мной молодую жену? – Смеющиеся глаза профессора, обращенные к смущенной супруге, светились любовью и лаской. – Хорошо, что она не назвала нашу первую дочь Клеопатрой или Амнерис. Юношеская романтика! И ты, Мура, не очень увлекайся Бадмаевым, а то назовешь еще сына Жамсараном, хлопот потом не оберешься.

Клим Кириллович встретился с Мурой глазами: еще недавно девушка уверяла, что ее отец никогда не испытывал безумной любви.

Глаша принесла кофе, а для мужчин поднос с рюмками и бутылкой ликера.

– А Глаша назовет сына Пинкертоном, – пошутила Мура, – когда выйдет замуж за Павлушу. Что-то я давно его не вижу.

– Пропал Павлуша, – смущенно призналась горничная, – уехал, перед тем как вы с доктором в аптеку отправились, с тех пор и не видела.

– Он за ней ухаживал по поручению Шлегера, – проводив взглядом выскользнувшую из гостиной горничную, обратилась к доктору Мура. – Чтобы за мной следить. И вредить нашим поискам.

– Доченька, умоляю тебя, остановись, – попросил профессор, – хватит криминала. Шлегер тут ни при чем. Он мошенник, но не до такой же степени. Обычный коммерсант западного типа, дутый фонд, маниловский проект – только чтоб деньги выкачать из простаков.

– Довольно, – поддержала мужа Елизавета Викентьевна, – теперь у нас наступила жизнь другая, без этих людей. Забудем о них.

В этот момент в квартире раздался звонок.

Через минуту появилась Глаша и сообщила, что господин Булла спрашивает, может ли его принять Мария Николаевна?

– Наверное, принес обещанный портрет. Он сфотографировал меня в Летнем саду, – пояснила Мура немного удивленным домочадцам и выжидательно взглянула на отца.

– Пусть войдет, – разрешил профессор.

В гостиной появился невысокий молодой человек в пиджачной темной паре с портфелем руках.

– Позвольте представиться, Виктор Булла, фотограф.

Он поцеловал ручки дамам и поклонился мужчинам. Следуя приглашению хозяйки, сел.

– Мария Николаевна, – обратился он к Муре, – ваш портрет готов. Пока один. Вот он.

Фотограф открыл портфель и достал чудесный снимок, оправленный в паспарту. Мура с улыбкой взглянула на фотографию и передала ее отцу.

Пока все склонились над фотографией, Булла едва заметно подмигнул Муре и кивнул в сторону снимка.

– Мне кажется, снимок удался, – сказал многозначительно он, – в модели есть что-то античное. Она могла бы хорошо смотреться с охапкой итальянских и греческих роз на фоне беломраморного дворца Чаир. Слышали о таком?

– Да, слышали, – откликнулась Полина Тихоновна, – газеты об этом писали. Великий Князь Николай Николаевич недавно подарил это крымское чудо черногорской принцессе Стане.

– Может быть, следующим летом удастся поехать в Крым, – мечтательно продолжил Булла, – а пока придется зимовать в столице. Но и здесь немало интересного. – Фотограф повернулся к Брунгильде и застенчиво произнес:

– Был бы рад, если бы вы посетили мое ателье.

Брунгильда непроизвольно выпрямила спину и подняла точеный подбородок. Она повернулась таким образом, чтобы выглядеть самым выигрышным образом.

– "И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть", – мрачно и загадочно продекламировал доктор Коровкин.

Этим он, кажется, вспугнул гостя. Виктор Булла встал и откланялся.

Через минуту обе дочери профессора Муромцева тоже вышли из гостиной и уединились в своей светелке. Мура держала в руке подаренный ей портрет.

– Я так устала от лжи! – обняла сестру Брунгильда. – Мы все так заврались!

– Ничего, скоро все забудется, – утешила ее Мура. – Стыдно признаться маме и папе, что нас так разыграли, впредь будем умнее.

Мура пыталась вынуть снимок из паспарту, а Брунгильда взяла в руки ларчик с черной жемчужиной.

– В своем глупом заточении я думала о Глебе Васильевиче, – призналась она грустно, – мне он показался необыкновенным.

– Ты в него влюбилась, – сказала Мура, не прерывая своего занятия. – Я сразу это поняла.

– Любовь... – мечтательно вздохнула Брунгильда. – Единственное, что осталось на память о нем, – ларчик и жемчужина.

– Нет, дорогая сестричка, есть еще кое-что.

Брунгильда оторвала взор от жемчужины и повернула голову к сестре. Мура держала в руках два сложенных листка. Один белый, другой – неприятного бурого цвета.

– Что это? – Старшая дочь профессора Муромцева захлопнула крышку ларчика и поставила его на трюмо.

– Письмо, которое писал тебе Глеб Васильевич в тот момент, когда явился его убийца. Брунгильда побледнела.

– И... и... это его кровь? – с ужасом спросила она шелестящим шепотом.

– Да, взгляни. – Мура протянула ей бурый листок.

Брунгильда осторожно развернула лист бумаги и прочла:

– "Незабвенная Брунгильда Николаевна!"... Но... но здесь все залито кровью... Ничего прочитать нельзя... Какой ужас! – Ее губы дрожали.

– Фотографическое искусство ныне стоит на большой высоте. Виктор Булла по моей просьбе восстановил текст письма.

Она протянула сестре другой лист.

Брунгильда приняла его и, присев на краешек кровати, погрузилась в чтение.

Когда она подняла взор на сестру, в глазах ее стояли слезы...

– Он тебя любил! – сказала тихо Мура. – Он умер с твоим именем на устах...

– И это так грустно, – всхлипнула Брунгильда. – ...Я только не поняла, что он пишет про библиотеку Аристотеля...

– Расскажу как-нибудь в другой раз, – уклончиво пообещала Мура. – Не плачь, не надо. Забудь эту историю. Жизнь продолжается, и ты должна знать, дорогая Брунгильда, какое мужество и великодушие проявил наш дорогой Клим Кириллович... Вот кто тебя любит.

– Мне все равно, – сказала белокурая красавица, – хотя я ему благодарна. Скажи мне лучше, как к тебе попало письмо Глеба Васильс вича?

– Я об этом и говорю, – вздохнула Мура. Его с места преступления забрал доктор Коровкин И скрыл от следствия.

– Боже! Как он мог! – воскликнула Брунгильда, бросив взгляд на зеркальце в золотой оправе, лежащее па туалетном столике.

– Он думал о тебе, сестричка. Он увидел первые слова и испугался, что полиция вовлечет тебя в криминальную историю. Разве это было нужно?

– Нет-нет, пострадала бы моя репутация, да и папина тоже, – уныло призналась Брунгильда, утирая слезы платком, вынутым из кармана юбки. – И все-таки я никогда не устану оплакивать этого несчастного юношу...

– Да, – с выражением задумчивой мечтательности согласилась с сестрой Мура, – мы будем обе его оплакивать. Но настоящая любовь бессмертна. Вы еще встретитесь. Может быть, не скоро, когда наступит тот час, о котором говорит наш знаменитый философ Федоров. Все мертвые воскреснут, и тогда, может быть, на другой планете, под другим солнцем Вселенной встретимся мы и с Глебом Тугариным, и с Аристотелем. Аминь.

Конецъ