Хотя дачники обрекли себя на временное заточение добровольно, все же каждый из них едва ли не с самого раннего утра ощущал невыносимую скуку. Нет, они, конечно, нашли себе занятия по душе, но сама мысль о том, что выход за пределы дачного участка невозможен, привносила в их занятия постылый дух принудительности.

Доктор Коровкин снова проспал первый завтрак. А проснувшись, не пожелал сразу же вставать с постели. Он протянул руку к столику, на котором лежали пять выпусков журнала «Русское богатство» – он специально захватил их с собой из города, намереваясь вдали от суеты прочитать наконец вересаевские «Записки врача» Многие его коллеги до глубины души возмущались записками, считая их автора бездарным врачом: он открыл всем профессиональные тайны, не задумываясь, что вызовет своими откровениями недоверие к медицине в целом и к врачебному сословию в частности. Доктор же пока еще не имел своего представления о спорном произведении. Теперь он, лежа в постели, открыл первый номер журнала.

Профессор Муромцев уединился в небольшом ланчике с высоким маленьким окошком – там он оборудовал хранилище препаратов, необходимых для ведения опытов над растениями, и держал журналы, в которые вносил записи о ходе экспериментов.

Елизавета Викентьевна вместе с Полиной Тихоновной сидели на веранде, перебирая клубнику и обсуждая возможные способы приготовления варенья. Елизавета Викентьевна рассказывала об увлечении старинного друга семьи Муромцевых профессора Менделеева кулинарным искусством: даже в знаменитом словаре Брокгауза и Эфрона среди многих, заказанных ему статей, посвященных химии и технике, есть и такие, как «Вареники», «Варенье», «Компот».

– Дмитрий Иванович считает, что варенье закисает, когда при варке недостаточно снимают пену или если в ягодах и фруктах остались непроваренные места, куда сахар не попал. У него есть чудный рецепт сухого варенья, может, и нам стоит попробовать его, – улыбнулась Елизавета Викентьевна, продолжая быстро и аккуратно отрывать от красивой сочной клубники зеленые плодоножки. – Фрукты надо вынуть из варенья и дать стечь с них сиропу, а потом сушить. А если еще и обсыпать кристаллизованным сахаром, то получатся обсахаренные фрукты. Из клубники сухого варенья, пожалуй, не выйдет. Она слишком нежная, – огорченно закончила Елизавета Викентьевна.

– Я помню старинный рецепт варенья из крыжовника, царское блюдо, – также не прекращая работы, делилась своими познаньями Полина Тихоновна. – У вас есть посадки крыжовника? Скоро можно будет попробовать. Но рецепт очень сложный. – Она покачала головой. – Крыжовник помещают в муравленный горшок, перекладывают рядками вишневых листьев и добавляют немного шпината и щавеля. А потом заливают крепкой водкой, закрывают крышкой, обмазывают горшок тестом, и ставят на несколько часов в печь. А вынимают ягоды из горшка только на другой день, и начинаются водные процедуры: крыжовник высыпают в холодную воду со льдом, через час перемешивают и кипятят – и так несколько раз. А потом снова купают в холодной воде, откидывают на решето, а уж когда вода с ягод стечет, кладут на льняную скатерть, просушивают как следует, а потом варят... – Полина Тихоновна прекратила перебирать клубнику и призадумалась. – Нет, пожалуй, всех тонкостей кипячения не упомню, но рецепт можно поискать. Варить-то следует, когда крыжовник еще не спелый, зеленый. Но варенье царское. И рецепт старинный. Хотя сейчас надо есть как можно больше свежих овощей, зелени – летние витамины.

– Да мы живем на даче без тонких пикантных блюд, без гастрономических затей. Вместо супов у нас больше окрошка. Здесь хорошо с продуктами, многое на дом местные жители приносят – и молоко, и сметану, и творог, и яйца, и домашнюю живность, не говоря уж о зелени и ягодах. Продукты хорошего качества и по обыкновенным ценам.

– А вы, Елизавета Викентьевна, наводили справки у местного врача или священника, не болели ли хозяева и их животные заразительными, инфекционными болезнями? Главное, чтобы молоко доставляли от здоровых коров...

Старшая дочь профессора Муромцева ходила по веранде, в распахнутые окна которой лился с улицы упоительный поток летних запахов, и почти не прислушивалась к разговору хозяйничающих дам. Брунгильда недавно закончила свои музыкальные экзерсисы и теперь размышляла, чем бы ей заняться. Стоит ли присоединяться к перебиранию клубники? Она подошла к стоящему на табурете граммофону и провела ладонью по блестящему металлу раструба. Потом безымянным пальчиком проверила остроту иголки, созданной для извлечения звука. Как жаль, что сегодня не сможет прийти граф Сантамери!

Мысли ее побежали в сторону от поваренных проблем. Правду сказать, графа нельзя назвать таким уж неотразимым красавцем. Хотя иногда, глядя на него, Брунгильда думала, что на таких широких плечах, выразительно сужающихся к тонкой талии, очень неплохо смотрелся бы кавалергардский мундир. Рост у графа, конечно, средний, но все-таки француз производит впечатление личности значительной, пожалуй, в нем чувствуется военная выправка. Странно – человек он вроде бы обычный, чуть ли не торговец. Как поняла Брунгильда из лапидарных и уклончивых объяснений Рене, он владел производством, связанным с изготовлением су кон. Впрочем, не важно. Сам граф и не должен на всех перекрестках рекламировать свои товары и вести беседы о технологии и материалах, для коммерции у него есть управляющие и специалисты. Похоже, здесь, под Петербургом, в дачном местечке, граф хочет отдохнуть от своих деловых проблем – размышляла старшая профессорская дочь. Развлечься, провести время в приятном обществе малознакомых или вовсе не знакомых людей. Благодаря своему титулу, богатству, мотору и приятной внешности он не имеет недостатка в людях, готовых скрасить его одиночество. Те же обстоятельства, возможно, заставляют воспринимать его миловидность как странную красоту. Высокие скулы с темным отсветом из-под кожи, тщательно выбритой и благоухающей, крупные черные кольца жестких волос, спускающихся по шее на белый стоячий воротник, непроницаемо черные глаза... Романтический образ располагал к мечтам, но граф, кажется, не выходил за рамки обычной галантности – и Брунгильде было немного обидно. Неужели в его вкусе такие дурно воспитанные девицы, как Зизи? Нет, конечно, она милая и простая, но все-таки... Что же связывает его с декадентской певицей? И почему он не остался с Зизи в Сестрорецке?

Брунгильда решила пойти к сестре и обсудить с ней странности поведения соседа.

Мура лежала в гамаке, привязанном к черемухе и березе, возле которой устроился преданный Пузик. Высунув язык, он внимательно следил за хозяйкой одним глазом, полуприкрыв другой. На коленях Муры лежала раскрытая книга.

– Что ты читаешь, Машенька? – поинтересовалась Брунгильда.

– "Историю города Афин в средние века". Как мне их жалко! Я чуть не плачу, когда читаю, что на развалинах греческой столицы пасли коз и греки забыли своих античных философов и поэтов. Даже Гомера!

– А мне казалось, что Гомера помнили во все века, – растерянно ответила Брунгильда.

– В том-то и дело, что нет. Просто чудо, что вопреки темным векам это сокровище – гомеровские поэмы! – до нас дошло.

– Как тебе не скучно копаться в такой пыли и плесени, в душном средневековье? – удивилась Брунгильда. – В мире столько интересного!

– А там, в древней пыли, интересного еще больше, – возразила Мура со странным значением и поспешила переменить тему. – Как ты думаешь, сестричка, а наш Петя не социалист?

– О Пете я не думала, – призналась Брунгильда. – А вот наш сосед мне кажется странным.

– Ты говоришь о Рене? – лукаво уточнила Мура.

– Да, о нем. Он немножко похож на камердинера Зизи.

– Да ты что? – возмутилась Мура. – Он же граф и просто сопровождает Зинаиду Львовну.

– Что и странно. Мне кажется, он не влюблен в нее.

– Мне тоже так кажется, – согласилась Мура. – Интересно, что их связывает?

Брунгильда ничего не ответила, потому что увидела у калитки молочницу Марту.

– День добрый, милые барышни, – обратилась к ним чухонка. – Не беспокоят ли вас на даче мыши или крысы?

– Мышки есть, – подтвердила Мура, – а вот крыс пока не видела.

– Спросите у маменьки, не надо ли мышей потравить, а то за лето разведутся, спасу не будет. Ныне по дачам ходит мастер этого дела – могу прислать.

Мура поднялась со скамейки и пошла в дом – сообщить матери о возможности избавиться от мышей. Елизавета Викентьевна позвала профессора.

– Все чудодейственные средства против мышей – ловкое шарлатанство, – мрачно проворчал Николай Николаевич, – знаю я этих мастеров.

Но в конце концов сам вышел к чухонке. Переговорив с ней, махнул рукой: пусть уж придет – если пользы не будет, так и урон для семейного бюджета невелик, да и день пройдет с пользой. Никто не знал, что суровые реплики профессора являлись искусной маскировкой: уважаемый ученый панически боялся мышей, и минувшая ночь оказалась для него сущим адом – в доме раздавались какие-то шорохи и неприятные звуки, наводящие на мысль о полчищах серых хвостатых тварей. Единственная просьба профессора заключалась в том, чтобы чухонка привела мастера самолично.

Мура поняла, что отец опасается, как бы под видом борца с мышами в дом не пробрался ловкий репортер.

Еще с час девушки посидели на скамейке, болтая о том о сем в ожидании мышемора. По направлению к станции проехал мимо на велосипеде Прынцаев – он приветственно помахал девушкам обеими руками, оторвав их от руля. Потом он послал воздушный поцелуй и прокричал:

– Я на станцию, за газетами, ждите меня.

Вообще, Прынцаев готовился к велопробегу, он состоял в числе организаторов предстоящих соревнований, и свободного времени у него оставалось мало. Барышни не сомневались, что Прынцаева придется ждать с газетами довольно долго, – по дороге у него наверняка возникнут какие-нибудь неотложные дела.

Удивило девушек, что мимо дачи прошел студент Петя, даже не подумав зайти, – похоже, он возвращался с железнодорожной станции, в руках у него был конверт. Петя смущенно кивнул барышням, быстро спрятал конверт в карман тужурки и резко ускорил шаг.

– Странно, – заметила Мура, – кажется, он надеялся, что мы его не увидим. С кем же он переписывается? Неужели с невестой?

– Если ты думаешь, что он социалист, – сказала серьезно Брунгильда, – то, скорее всего, он переписывается с товарищами по партии.

– Да, – засмеялась Мура, – самый безопасный способ – пользоваться обычной почтой, на которую никто не обращает внимания. Если, конечно, ее не перлюстрируют.

Солнце стояло почти в зените, пронизанный хвойным ароматом воздух повис недвижно, хотя временами слегка и дрожал. Девушки ощущали на лбу и щеках легкое покалывание – сквозь листву пробирались горячие солнечные лучики, весьма чувствительно обжигающие, стоило только посидеть пять минут в одном положении. Барышни обеспокоились, что из-за ультрафиолета кожа на лице потом зашелушится, и уже собрались идти в дом.

Но тут к калитке подошла Марта в сопровождении мужичка в серой рабочей блузе. Несмотря на жару, на лоб он надвинул порядком засаленный картуз, нижнюю часть его лица закрывал бывший когда-то белым платок.

– Принимайте мастера, – засмеялась чухонка, – едва уговорила, так занят – нарасхват...

– Мир вашему дому, – проговорил едва слышно мужичок, не поднимал головы, переминаясь с ноги на ногу и придерживая рукой висящую на плече внушительную суму.

Он даже не взглянул на Муру, стоящую у калитки, прошел около сидящей на скамье Брунгильды, как мимо пустого места.

«Точно не репортер, – с облегчением подумала Елизавета Викентьевна, наблюдая явление мышемора, – видно, его ничто не интересует, даже мои девочки».

Мужичонка поднялся в сопровождении барышень на веранду и, не поздоровавшись, буркнул сквозь зубы, изучая пыльные носы своих сапог:

– Откуда начинать-то?

– Глаша! – кликнула хозяйка. – Глафира! Проводи человека в комнаты!

Недовольная Глаша, брезгливо осмотрев замызганного мастера с головы до ног, повела его в комнаты хозяев.

В гостиной Глаша, прислонясь к дверям и скрестив руки на груди, с досадой наблюдала за мышемором – он ей казался неприятным. Кроме того, из-за него ей пришлось бросить все домашние дела – а их накопилось немало. Она смотрела, как мастер открывал свою суму, как доставал из нее пустую жестянку, коробку и бутылку, как разводил в жестянке дурнопахнущую смесь, добиваясь того, чтобы она стала достаточно густой. Потом он быстро скатывал небольшие шарики, обваливая их в порошке, похожем по запаху на зубной, мятный... После обошел все комнаты и под присмотром подобревшей Глаши, увидевшей, что дело не займет много времени, разложил шарики по углам и под мебелью.

Наконец он закончил работу, и Глаша уже собиралась поблагодарить его и выпроводить, но тут у него вновь прорезался голос, искажаемый грязным платком, свисающим с носа:

– Книги и журналы есть в доме? Несите все сюда, надо их тоже засыпать порошком. Мышки любят устраивать себе норки в мудрых книжках, тем и спасаются от всякой отравы. А мы их обманем.

Горничная принесла несколько книг, находящихся в доме, и старые газеты. Она не забыла и про лабораторные журналы профессора, и про книгу Грегоровиуса, с которой обычно не расставалась Мура. Свалив все на стул перед мышемором, Глаша остановилась, уперев руки в бока.

– Нехристи, вижу, живут здесь, – пробормотал человек в картузе. – И прислуга такая же. Ни одной книжки духовной.

Глаша вспыхнула, удалилась в свою комнатенку и вынула из-за иконы Псалтырь. Вернувшись и положив ее поверх Грегоровиуса, она с достоинством произнесла:

– Все, заканчивайте, еще во флигель надо идти.

– Сейчас, сейчас, – ответил мышемор, наклоняясь над грудой книг, – сейчас пересыплю все порошочком, да надо бы, чтобы полежало все денек под рогожкой какой-нибудь. Не сыщешь ли, милая, пока я их здесь, у стеночки в уголке, устрою?

Глаша вышла и через минуту принесла рогожку, которой и прикрыли пересыпанные чудодейственным ядом книжки и газеты.

Затем горничная вместе с мышемором появилась на веранде, где уже сидел доктор Коровкин, решивший наконец попить чаю да заодно и отвлечься от возмутительного Вересаева, передохнуть.

– Нет, он играет на руку социалистам, – говорил Клим Кириллович хозяйке дома, тетушке и профессорским дочерям, которые слушали его заинтересованно и доброжелательно. – Отдает ли себе в этом отчет господин Вересаев? Такие книги душу гнетут и заставляют опускать руки в бессилии. Все мрачно, все абсурдно, все напрасно.

Уловив паузу, Глаша обратилась к хозяйке:

– В комнатах все сделано, не надо ли и во флигеле отравы разложить?

– Нет-нет, – вместо хозяйки быстро ответил доктор Коровкин, – ни в коем случае. Там мышей нет. Во всяком случае, я их не слышу.

В то время как Елизавета Викентьевна рассчитывалась с мышемором, на веранду вышел профессор, заявивший, что запах мятного зубного порошка ему кажется вполне приятным. Муре показалось, что отец таким образом выражает свое скептическое отношение к чудодейственной отраве. Но мышемор словно не услышал слов профессора, слегка поклонился, не поднимая ни на кого глаз, и вышел из дома. Он медленно спустился по ступенькам и направился по дорожке к калитке, затем, выйдя на дорогу, не спеша удалился, вероятно к следующим клиентам.

– Конечно, российская медицина еще далека от идеала, – продолжал доктор Коровкин, – но, мне кажется, он намеренно сгущает краски – зачем? Что – у нас нет прекрасных специалистов? Что – никак по-другому нельзя решить проблемы организации лечения населения? Только путем беспощадной критики? Ведь она не прибавляет денег в земских больницах, не прибавляет. Верит ли он вообще в возможности лечить болезни, распознавать их? Верит ли он в медицину? Следует ли так обнажать перед непосвященной публикой профессиональные промахи и беспомощность врачей, естественную в ряде случаев? Заражать читателей своим медицинским нигилизмом? Зачем нагнетать отчаяние и безысходность? Не лучше ли позитивными примерами побуждать к созидательной деятельности?

– Современная литература, как мне кажется, не стремится улучшать нравы, – согласилась Елизавета Викентьевна. – Реалисты с садистским сладострастием живописуют ужасы и страдания, декаденты – с мазохистской страстью любуются ужасами и страданиями. Даже не знаешь, что рекомендовать читать юным барышням.

– Гомера да Данте пусть читают, – посоветовал профессор, – а лучше пусть учатся пользу Отечеству приносить.

Он подошел к раскрытому окну веранды.

– Господин профессор! Николай Николаевич! – послышался от калитки далекий голос.

Прислонив велосипед к калитке, профессорский ассистент Прынцаев размахивал газетами, зажатыми в руке, и продолжал выкрикивать:

– Да идите же скорее кто-нибудь! Дело важное!

– Что там еще? – Недовольный профессор пошел навстречу своему беспокойному помощнику. Мура и Брунгильда наблюдали сцену, подойдя к окну.

– Профессор, профессор, – ликующе продолжал Прынцаев, увидев приближающегося Муромцева, – не бойтесь! Ничего не будет! Почитайте сегодняшние газеты!

– Что там такое? – холодея, выкрикнул неожиданно для самого себя профессор. – Говорите скорее!

– Там черт знает что такое! – продолжал частить Прынцаев. – Ни в одной газете ни слова нет о вчерашнем самоубийстве!