Ранним январским утром, с трудом сгоняющим сонное выражение с улиц, шеф сверхсекретного бюро вместе с двумя агентами уже входил в ворота подворья Благозерского монастыря, что на Калашниковской набережной. Встретивший его послушник, за напускным смирением явно скрывающий еще не вполне побежденные страсти молодой жизни, прекратил колку березовых поленьев, воткнул в колоду топор и поинтересовался, расправив богатырские плечи, кого ищут господа. Узнав, что пришедшим нужен старший, послушник пригласил их следовать за ним. Он пересек двор и направился к тем кельям, которые выходили торцом к набережной. Там, у дверей, он кликнул монаха, и тот попросил подождать – иеромонах Амвросий сейчас занят.

– Хорошо, братец, я подожду, – Пановский с трудом скрывал нетерпение, – только недолго, поскольку дело у меня важное, государственное. Так и доложи святому отцу.

Монах удалился, а Пановский обвел взглядом внутреннее пространство подворья – владельцы хлебной биржи братья Караваевы выделили святой братии маленький участок, который, надо отдать должное монахам, использовался весьма разумно. Для прихожан на углу набережной и Калашниковского проспекта выстроили часовню – невысокую, с плоским куполом и дорическим порталом. Сам участок со стороны набережной и проспекта ограждали длинные одноэтажные корпуса – кельи для братии. Внутри подворье замыкали хозяйственные помещения – флигели, сараи, а также кухня, трапезная, книгохранилище, мастерские. Где-то здесь располагалась и келья иеромонаха.

Судя по всему, население подворья было немногочисленным – кроме продолжившего колоть дрова послушника, Пановский заметил еще двух монахов: один, не поднимая глаз, спрятав руки в рукава, пробежал скорым шагом из одного флигеля в другой, откуда слышалось конское ржание, второй монах – выйдя из корпуса для братии с тряпичным узлом в руках, напротив, весьма недоброжелательно оглядел незваных гостей и степенно проследовал к двери низенького строения. Бегала по двору и рыжеватая, мелкая, кривоногая шавка – она принюхивалась к следам и к чему-то, что ей одной казалось заслуживающим интерес, а на посетителей не обращала никакого внимания.

– И шавку держат в голодном теле, – заметил один из агентов Пановскому, – не только себя. Пост-то закончился, могли бы и побаловать живую тварь, а то, как ноги носит – скелет в шкуре, да и только.

– Обычная собака, – ответил Пановский. – А баловать их себе дороже. Только начни их подкармливать, тут сразу же собачий двор образуется, а не монастырское подворье. Спасибо, что людей подкармливают. Голытьбы в столице – прорва.

– Да подворьями всех нуждающихся не спасти, так, только от смерти на шаг отодвинуть, – рассудил второй агент.

– И то хорошо, – возразил Пановский. – Кстати, ты сейчас встанешь на пост у ворот, чтобы смотреть за входящими и выходящими. Да у послушника поспрашиваешь о гостях да обитателях подворья. А мы побеседуем с отцом Амвросием. Пора бы ему и освободиться.

То ли стены в этом подворье имели уши, то ли так уж совпало, но в этот самый момент у дверей появился монах и пригласил проследовать за ним.

Келья отца Амвросия выглядела просторной и светлой. Мягкий свет проникал сквозь два высоких окна, убранных белыми занавесками, собранными в этот час по бокам и связанными шелковыми лентами. Белые оштукатуренные стены не имели никаких украшений, кроме икон, перед которыми горели лампады. Посередине помещения стоял длинный стол, накрытый белой же скатертью. Рядом – широкая лавка. Вдоль стен жались столики, на которых располагалась церковная утварь. Лежали книги и множество бумажных цветов.

Иеромонах Амвросий, несмотря на свою худобу и жилистость, казался внушительным. От него исходило ощущение силы – может быть, благодаря тому, что спину держал он прямо, и смотрел прямо, даже жестко. Во всяком случае, именно таким жестким взглядом встретил он в первую минуту гостей – шеф сверхсекретного бюро сразу понял, что монах не собирается быть откровенным.

– Прошу вас, братья, садитесь, – произнес внешне приветливо Амвросий, – чем могу служить?

Сам иеромонах, держащий в руках какую-то книгу, стоял слева от стола, гости тоже не стали садиться.

– Благодарю вас, отец Амвросий, – опустил глаза Пановский, – простите, что оторвали вас от трудов христовых. Я представляю интересы Государя и должен задать вам несколько вопросов. Надеюсь, вы нам поможете.

– Буду рад оказаться полезным Государю и... вам, – любезно ответствовал иеромонах Амвросий и улыбнулся, как показалось Пановскому, насмешливо. – Что привело вас в нашу скромную обитель?

– Отец Амвросий, мы хотели бы побеседовать с вашим монахом, который принимал участие в одном богоугодном деле.

– Кого именно вы хотите выслушать? – Монаха по имени Авель.

– Но на нашем подворье нет монаха с таким именем.

– Не может быть, – начал Пановский, но осекся, – простите, святой отец, я хотел сказать, что возможно, монах Авель – один из проезжающих, из ваших постояльцев?

– В зимнее время странствующих монахов редко можно встретить, – мягко возразил Амвросий и отвел глаза, что не ускользнуло от внимания Пановского. – Вы можете осмотреть наши помещения, я распоряжусь. И можете убедиться, что в данный момент на подворье проживает постоянно десять монахов и два послушника, больше никого нет.

– Верю, святой отец, – с готовностью подхватил Пановский, – верю. А неделю назад не останавливался ли у вас кто-нибудь на ночлег из святой братии из других приходов, из иных монастырей? Может быть, кто-нибудь по делу приезжал в столицу?

– Такие случаи у нас не зафиксированы, – сказал иеромонах. – Мы ведем учет всех останавливающихся на подворье. Прошу взглянуть в регистрационную книгу. – Он протянул Пановскому книгу, сшитую из листов плотной серой бумаги с толстым картонным переплетом. Но не дал в руки, а положил на стол и открыл на том месте, где были сделаны последние записи.

Пановский достал очки, склонился над книгой. Последние записи относились к 26 декабря – на подворье останавливались два мещанина, не успевшие сесть в поезд, идущий в Вышний Волочек, днем ранее заночевали на подворье погорельцы Иван Корчаков с сыном-отроком Данилой, еще ранее приют на подворье находили бездомные Петр Спиркин, Аким Бенчервеев, Лазарь Яблушкин и еще какие-то Онопко-сапожник и Гармоша-Лариоша, подобранный на набережной, едва не замерзший на снегу. Пролистнув страницу назад, Пановский обнаружил запись о том, что на подворье находился строительных дел мастер Андрей Неволин, обокраденный торговец из Луги Прохор Бражко, крестьянин из Торжка Никола Еремеев, еще далее – уже в конце ноября—в книге был отмечен приезд монахов Печерского монастыря Игнатия и Марка. Однако почти все они, за исключением двух мещан – так следовало из записей в книге, – выбыли с подворья задолго до Рождества.

– Отец Амвросий, – поднял глаза от списков Пановский, – я вижу, что на вашем подворье находили приют разные люди, но вполне благонадежные.

– Я сожалею о том, что вы не нашли человека, сделавшего богоугодное дело и удостоившегося внимания Государя.

Пановский пристально взглянул на иеромонаха – нет, кажется, святой отец говорил вполне серьезно, без скрытого смысла.

– Отец Амвросий, – продолжил шеф сверхсекретного бюро, заходя с другой стороны, – а кто-то из ваших монахов из милосердия призревает безымянные захоронения?

– Эти поручения я сам даю братии, если есть такая необходимость. Брат Иаков и брат Анемподист лучше всего справляются с этими поручениями.

– Нельзя ли, святой отец, позвать сюда этих монахов?

– Можно, – ответил Амвросий и погладил свою окладисгую бороду – улыбку скрывал, что ли? Он сделал несколько широких шагов к двери, приоткрыл ее и пробасил: – Пришли, братец, сюда срочно Анемподиста и Иакова.

Амвросий закрыл дверь, повернулся лицом к гостям и вновь подошел к большому столу. Он закрыл регистрационную книгу, перекрестил ее и отнес на маленький столик у окна. Затем вернулся к гостям, которые переминались с ноги на ногу, и поставил на стол ящик с прорезью – ящик украшала надпись: «Пожертвования» и нарисованный крест.

Отец Амвросий молча встал рядом, смиренно опустив глаза в пол и соединив обе руки на уровне живота.

Пановский с агентом переглянулись и полезли в карманы.

– Примите на нужды вашей братии, отец Амвросий, – скрывая досаду, сказал Пановский и шагнул к ящику, следом за ним в прорезь ящика просунул сложенную ассигнацию и агент.

– Благодарствуйте, люди добрые, – ответил иеромонах с лицемерным смирением, – буду молиться за ваше здравие.

В этот момент в комнату вошли два монаха.

– Отец Амвросий, вы нас звали? – спросил один.

– Да, братья мои, спасибо, что пришли. – Иеромонах повернулся к Пановскому: – Мы можем продолжить наш разговор. Спрашивайте.

Пановский с сомнением осмотрел монаха Иакова и монаха Анемподиста. Не совсем чтоб уж дряхлые, но все-таки довольно слабые на вид старички, сухонькие, бледные, седые поредевшие бородки, один – совсем лысый, другой – с жидкими седыми патлами, торчащими над оттопыренными ушами.

– Присматриваете ли вы, друзья мои, за безымянными захоронениями?

– Да, если такова бывает воля отца Амвросия.

– На каких кладбищах?

– И на Смоленском, и на Волковом...

– Куда отправлял вас отец Амвросий в последний раз?

– На Волкове кладбище, там есть несколько захоронений, которые никем не призреваются. Вот мы и обихаживаем их. Особенно весной и осенью. После Покрова там делать нечего. Бог их обихаживает светлым своим снежком, чтоб земля была пухом несчастным. – Монах перекрестился и замолчал.

– Хорошо, хорошо, больше у меня вопросов к вам нет, – поспешно сказал Пановский, убедившийся в том, что оба никак не подходят под описание, данное кладбищенским смотрителем.

– Идите, братья, с миром, – отпустил их Амвросий, они поклонились и вышли из кельи иеромонаха.

– Отец Амвросий, – вновь обратился к несимпатичному иеромонаху Пановский после паузы, – как часто ваши подопечные покидают территорию подворья?

– Без крайней необходимости не покидают.

– Бывают ли случаи самовольных отлучек с подворья?

– Нет, Бог миловал, братия у нас подобралась добронравная, усердная в служении, без всякого баловства и дерзости. Да и жизнь у нас весьма трудная, каждый кусок хлеба потом достается, баловаться некогда.

Пановский, обводя взглядом стены и почти уже не слушая отца Амвросия, вдруг подумал, что пропавшая икона из особняка князя Ордынского могла бы оказаться и в каком-нибудь храме или хоть вот на подворье. В келье иеромонаха икон вон какое множество. Пановский приблизился к одной из них – постоял с минуту, качаясь на каблуках сапог, потом подошел ко второй – она была темная, ее Пановский не стал рассматривать.

– Скажите, отец Амвросий, – поинтересовался Пановский как бы вскользь, возвращаясь к большому столу, – а принимаете ли вы в дар иконы?

– Принимаем, если кто-то приносит в дар. Вот, как, например, образ святого Николая в дорогой ризе, – он указал перстом в правый угол, – его пожертвовал еще к освящению нашей часовни купец Полежаев.

– Имеются ли и другие?

– Да, в часовне есть несколько, правда, все они очень скромные, от небогатых людей в дар получены.

Пановский с сомнением искоса глянул на иеромонаха, опершегося ладонью о столешницу, – неужели устал? А с виду очень, очень крепкий. Может, недуг какой точит, ведь и святые отцы земным испытаниям подвержены и болезням. Или не случайно побледнел Амвросий?

– Отец Амвросий, – голос Пановского стал вкрадчивым, – а каким образом вы проверяете, не краденая ли подаренная икона?

Иеромонах закашлялся, согнувшись и почти отвернувшись от гостей. Потом справился с приступом, выпрямился и ответил, глядя «Эрямо в глаза Пановскому: ,, – Каждая икона сама о себе все говорит До последнего слова, скрыть ничего не может.

Перед краденой иконой и свечи гаснут. Ее долго отмаливать надо.

– Простите, отец, если я вас невольно обидел, – Пановский пытался говорить как можно дружелюбнее. – Мы отняли у вас много времени. Благословите нас, грешных.

Иеромонах перекрестил Пановского и его агента:

– Ступайте с миром, да хранит вас Бог.

Пановский и агент поклонились иеромонаху и вышли за дверь. Там их уже поджидал монах, который и привел их сюда. Он проводил гостей во двор, где подручный шефа сверхсекретного бюро давно все выяснил у послушника и теперь стоял у ворот, поглядывая с нетерпением на улицу.

Выйдя из подворья, Пановский остановился и с удовольствием втянул в себя свежий морозный воздух. Только здесь, на улице, Пановский понял, как тревожил его во время беседы устоявшийся густой запах ладана, елея, воска в келье иеромонаха. Оба его агента закурили.

– Заходил ли кто-нибудь на подворье? – взглянул острыми серыми глазками Пановский на промерзнувшего агента.

– Никак нет, – ответил тот и просительно добавил: – Не заглянуть ли нам в трактирчик – страсть как согреться изнутри хочется, околел от холода.

– А что этот детина с колуном тебе интересного рассказал? – не обращая внимания на просьбу своего подчиненного, продолжал допрашивать Пановский.

– Ничего не знает, говорит, никого не помнит. Дурачком прикидывается. А может, и впрямь не до подворья ему еще. Все норовил мне про свою зазнобу рассказывать, за другого пошла, а он с горя сюда подался.

– Ладно, хватит брехать, – оборвал его шеф. – Идите загляните в трактир. Но не надолго. Потом один останется здесь – приглядывать за посетителями подворья, другой отправится на извозный двор Макарова, на Васильевском. Надо побеседовать с извозчиком номер 2126. Выяснить, где живет барышня, которую он вчера от особняка князя Ордынского отвозил домой. Все.

Он кликнул проезжавшего извозчика, вскочил в коляску и вскоре уже ехал по Невскому проспекту, шумному, многолюдному, живущему своей обычной жизнью, не знающему, какая катастрофа ждет его и все государство российское, если он, Пановский, не найдет того, что ищет. А ведь сегодня он должен послать шифрованный доклад Государю в Крым. Как ему доложить, что дело, сначала так удачно двигавшееся, давшее блестящие результаты за несколько месяцев работы, вдруг застопорилось, завертелось на месте – не сдвинуть, не прихлопнуть?

Все, буквально все ниточки ускользают из рук, как только пытаешься за них ухватиться. Вот и этот иеромонах Амвросий с подворья Благозерского монастыря. Не то странно, что он явно что-то недоговаривал, был явно настороже. А странно, что он даже не поинтересовался полномочиями гостя, не спросил его, Пановского, имени. Что это – монашеское смирение или слишком хорошая осведомленность?