Павел Миронович Тернов завершил этот день в приятной компании. Он отправился к Гордеевым, где застал немногочисленное, но шумное и исключительно, не считая хозяйки, русское общество. Солидные пузатые мужчины, чья карьера по почтовому ведомству начиналась когда-то одновременно со старым Гордеевым, и их далеко не молоденькие, а посему не вызывавшие у Тернова интереса, супруги вполне уютно чувствовали себя в заставленной изящными безделушками гостиной. На счастье начинающего следователя его однокашник также оказался дома.
Общий разговор сосредоточивался вокруг начавшейся войны. Прогнозы выдавались разные, но общее мнение склонялось к тому, что будущее не сулит ничего хорошего, и еще большой вопрос: забросают ли русские авоськи японских макак шапками? Недаром на бирже паника, бумаги в цене упали. Хоть и шлют власти каждый день эшелоны на восток, однако Маньчжурская дорога никуда не годна, более двух тысяч человек в сутки перевезти не может. Собравшихся возмущало, что по милости властей дворники разносят по квартирам холст и полотно, предлагая шить белье. Отказа им нет. Женщины — и дамы-интеллигентки, и простолюдинки — занялись пошивом грубых рубах и (тут следовало многозначительное покашливание) другого белья. Но разве так армию снабжают? Никакие патриотические порывы молодежи, никакие манифестации не помогут выиграть войну. Да и на манифестации случился казус: убили какого-то купца — то ли придавили, то ли кто-то, воспользовавшись скоплением народа, свел с ним счеты. Не осталась в стороне от волнующего вопроса и хозяйка дома. Поблескивая черными глазами, она выразила мнение, что русские слишком добродушно относятся к японцам, нации коварной и воинственной.
Впрочем, кандидату на судебные должности удалось переговорить с любезной дамой и на нужную ему тему. Разговор получился естественным и непринужденным. Алевтина Романовна со свойственной ей учтивой сдержанностью не преминула поинтересоваться у гостя, как идет расследование убийства Ерофея Вей-Так-Тао.
— Следствие пока мало продвинулось, — посетовал Тернов, воздержавшись от сообщения, что делом Ерофея занялась военная контрразведка. — А вы, уважаемая Алевтина Романовна, вполне осведомлены о деятельности и связях покойного просветителя?
Он допускал, что сердобольная женщина, помогая своему соотечественнику, могла и не знать о шпионских занятиях китайского журналиста. Если же ерофеевская Библия с таинственными иероглифами выведет полковника Ястребова на японскую резидентуру в столице Российской империи, это будет удар и для хозяйки дома, и для его друга.
— Некоторые российские просветители тоже скрываются за границей, — туманно ответила Алевтина Романовна, — дело обычное.
— Вы не предприняли попытки частного расследования? — Павел Миронович изобразил невинное простодушие.
— Как можно! — госпожа Гордеева повела черными тонкими бровями. — Вы же сами рекомендовали мне соблюдать осторожность.
Тернов и так был уверен, что Вирхов понапрасну упрекал его в незнании психологии китайских женщин. Он поспешил загладить свои неловкие вопросы уверениями в том, что преступник, лишивший жизни Ерофея Вей-Так-Тао, от возмездия не уйдет, будет найден непременно.
Потом он с Виктором удалился в кабинет хозяина. И остаток вечера друзья провели за приятной беседой, наслаждаясь сладеньким миндальным ликерчиком «Bols» и хорошими сигарами, предаваясь воспоминаниям и обсуждая планы на будущее. Наедине с Виктором Павел Миронович тут же забыл о служебных неприятностях.
Виктор, человек весьма скромный и воспитанный, привлекал Тернова стремлением соблюдать правила и установления, принятые в приличном обществе. Это же обстоятельство изрядно мешало обоим молодым людям сблизиться в первые годы университетского обучения. Только к концу курса Тернов, перебесившись, смог оценить спокойную устойчивость взглядов сокурсника, его внешнюю и внутреннюю опрятность.
— Представь себе, Павлуша, — говорил Гордеев, откидывая со лба косую прядь черных волос и стряхивая пепел с сигары в пустую голову зеленого нефритового чудовища ши-цзы, — кроме Межевого ведомства нашел я себе весьма недурственное дело. Отец порекомендовал меня графине Саниной. Знаешь Народный дом для рабочих на Тамбовской? Превосходное заведение! По английскому образцу!
— Ну конечно, наслышан, — откликнулся Тернов.
— Софья Владимировна на свой Лиговский дом полмиллиона рублей потратила. Все как у Хогга в Лондоне, она с ним дружит. Только у нас бассейна нет. Зато вечерние классы для рабочих превосходные, а женщин бесплатно учат. Я преподаю историю рабочим. Дело, разумеется, не очень благодарное, но полезное несомненно. А с января к моей истории прибавилась и математика.
— Не слишком ли много для одного?
— Так это временно. Пока болен Костя, подрабатывающий студент. Обещал к концу месяца выйти. Деньги у него тоже не лишние. Но вот уж январь кончается, а слуху о нем нет никакого. Графиня тревожится. Ей Костя нравился, он умел строго и ясно излагать материал. Правда, иной раз и вспылит, да как же без этого обойдешься? Рабочие хоть и смышленые, а сколько у них предрассудков!
— Ты считаешь, что народное образование решит проблему петербургской преступности?
— У нас многие преступления по невежеству да дикости совершаются. Софья Владимировна — умница; англичанин свой политехникум на центральной улице открыл, а графиня на окраине: рабочему интереснее к ней в Народный дом прийти, чем в кабак или на зловонный откос Обводки. И потом, довольно рабочим в подпольных кружках эсеров проходить университеты бомбометания и экспроприации. Пусть повышают свой культурный уровень. Такие плоды просвещения принесут России пользу!
— Пожалуй, я с тобой согласен, — ответил Тернов. — Да процесс обучения слишком медленный. Боюсь, одних усилий графини Саниной мало.
— Она только начинает. Если дело разрастется, то результат не за горами. Кстати, Павлуша, не попробовать ли и тебе себя на поприще просвещения?
— Вряд ли у меня есть педагогическое призвание, — любезно уклонился от предложения Виктора Тернов.
— Особого призвания и не требуется, — солидно изрек Гордеев. — Если господин Соколов не выйдет на службу к первому февраля, ты мог бы его заменить. Ты же помнишь арифметику в рамках гимназического курса.
— Я подумаю, дружище, — сказал Тернов и поднялся, собираясь прощаться…
Он возвращался домой по ночному морозному городу в приподнятом настроении. Нарождается другое поколение русских людей. Активных, деятельных, достойных, с внутренней устойчивостью и культурой. Разве не удовольствие работать с такими людьми и подготавливать будущее России?
Тернов представил себе, что через двадцать лет он превратится в такого же брюзгу, как и Вирхов, будет по поводу и без повода оскорблять молодых коллег, забудет правила приличия в общении. Нет, никогда! Культура или есть, или ее нет. Ее с детства надо впитывать, чтобы растворялась в крови и была естественной, как дыхание. Чтобы иное казалось немыслимым…
Дома охватившее его воодушевление улетучилось. Он заглянул в вечерние газеты и наткнулся на выдержку из парижского журнала «Revue», проводившего опрос выдающихся людей Франции по теме: «Совместим ли патриотизм с любовью к человечеству?» Французский историк Анатоль Леруа-Болье утверждал, что идея Родины есть прирожденная, основная идея, которую нельзя считать отжившей свое время, что отождествлять патриотизм и шовинизм нельзя, как нельзя и менять патриотизм на космополитизм, что любовь к Родине не противоречит любви к человечеству. И Павлу Мироновичу стало грустно. Пока он возится с каким-то отребьем, наводнившим столицу, пока размышляет над участием в педагогических начинаниях графини Саниной, на Дальнем Востоке идут бои, творится живая история, решается будущее российской империи, русские люди собственной жизнью доказывают любовь к Царю и Отечеству.
Совсем опечалила его публикация в «Гражданине», гласившая, что за каждым японцем стоят два бритта. Газету князя Мещерского, мракобеса и ретрограда, просвещенный университетский выпускник не жаловал, но сегодня он склонен был согласиться с князем: европейцы заинтересованы в ослаблении России. Именно с запада в Россию отправляются легионы проповедников социалистических идеалов и агитаторов насилия. Так почему же европейцам не разыграть и восточную карту? Ведь купили японцы крейсера в Генуе, и венгры продали им породистых лошадей. А кто знает, сколько внутренних врагов — двурушников, продажных чиновников, тайных агентов европейских спецслужб — действует в пользу узкоглазых в России? Правда, чаще всего в стравливании Японии с Россией обвиняют французов и англичан, но Павел Миронович не исключал и участия германских шпионов. Хоть Германия и соблюдает нейтралитет, да аппетиты у Вильгельма огромные, тоже подбирается к Азии.
В размышлениях о политических материях Павел Миронович и заснул незаметно для самого себя Впрочем, сны он видел самые мирные, его ночные видения были полны солнечного летнего сияния. И видел он себя на знойном цветущем лугу, среди ромашек и васильков, рядом с очень симпатичной барышней в белом платьице и под кружевным зонтиком. Над ними кружились разноцветные бабочки и гигантские стрекозы. Он держал барышню за руку и пытался поцеловать. Милая кокетка не препятствовала шаловливым заигрываниям, с заливистым смехом опустилась на мягкую траву, открыв взору стройную ножку в белом чулочке. Рука Павла Миронович скользнула по округлой коленке, он оттянул голубую подвязку на чулочке — и его бросило в жар… Но внезапно из-за спины Павла Мироновича упала черная тень. Он боялся обернуться и с ужасом смотрел, как черная тень густеет, разрастается, обретает крылья, будто на распластавшуюся на зеленой траве красавицу опускается зловещий лермонтовский демон…..
От ужаса Павел Миронович проснулся. Его широко раскрытым глазам явился непроглядный мрак, он слышал собственное оглушающие сердцебиение.
Он включил ночник. Оказалось, что через четверть часа можно и вставать, чтобы поспеть на службу. Павел Миронович не стал нежиться в постели лишние пятнадцать минут и с облегчением выпростался из-под душного, тяжелого одеяла. Он с удовольствием предался водным процедурам, отгоняя мысль о нервном сне…
В кабинет на Литейный в это утро он явился на пять минут раньше, чем того требовал распорядок дня. Вирхов уже сидел за своим столом.
— Неужели вы, Карл Иваныч, всю ночь провели здесь? — льстиво спросил Тернов.
— Нет, дружок, принимал участие в судебном процессе, — ответствовал Вирхов.
Тернов, не расслышав в голосе начальника издевки, да она была бы сейчас вовсе не уместна, уточнил с некоторой осторожностью.
— Выступали на стороне обвинения?
— Разумеется, — подтвердил Вирхов, просматривая бумаги. — Жертвой оказалась болонка. А преступником пудель.
— Дело достойно того, чтобы войти в анналы, — нерешительно пошутил Тернов и добавил: — Я выполнил ваше поручение, Карл Иваныч, посетил вчера госпожу Гордееву. Она к частным сыщикам не обращалась.
— Еще бы! — Вирхов усмехнулся. — Это не в ее интересах. И прошу вас, дорогой Павел Миронович, не обижаться. Дело-то серьезное. Только что звонил мне полковник Ястребов. Сообщил, в квартире Ерофея ночью задержан подозрительный хромой тип, маскировался под российского артиллерийского офицера. Сейчас его допрашивает контрразведка. Вот так-то, батенька. И устно передана вам благодарность за содействие в поимке шпиона.
Тернов покраснел. Что-то в голосе Вирхова говорило о том, что успехами подчиненного начальник не доволен. Завидует, вероятно. Тернову не приходила в голову мысль, что Вирхов может быть просто огорчен, что его способный ученик будет замечен военным ведомством и переманен на более выгодную службу.
— Вот и все, — сказал Вирхов, — сегодня я неплохо отвел душу с господином Фрейбергом. Ночевал под его кровом. Теперь полон сил. И прошу вас выполнить конфиденциальное поручение.
— Выполню наилучшим образом, — заверил Вирхова кандидат.
— Так вот, дорогой мой, есть у меня одна мыслишка. Если убийца безухого китайца посещает Шахматный клуб, то через его друзей мы выйдем на него. Господина Герца мы все-таки вспугнули. А вот господин Шевальгин — дичь более доступная. Он бывает в автомобильной мастерской, изъясняется жестами, похоже глухонемой. Неплохо бы за ним проследить и посмотреть, где, с кем он встречается.
На лице Тернова отразилось разочарование….
— Все они, — продолжил Вирхов, — могут быть связаны с покойным Ерофеем, а значит и с японской шпионской сетью. Если так — сразу генералом станешь!
Тернов счел нелишним успокоить начальника.
— Вряд ли, Карл Иваныч, и доказательств пока не добыто… Презумпция невиновности распространяется и на шахматистов.
— Вы можете обследовать их матрасы. Тайком, под покровом ночи, — съязвил Вирхов, — добыть зашитые в них улики: иероглифы, шифры, инструкции.
Только тут Тернов понял, что Вирхов нисколько не верит тому, что полковник Ястребов арестовал японского шпиона, пришедшего на явочную квартиру к безухому Ерофею.
— Я могу отправляться в автомобильную мастерскую? — спросил он, решив положить конец издевательствам.
— Да, голубчик, можете, — ласково разрешил Вирхов, — только будьте осторожны, берегите себя. Господин Шевальгин может оказаться персоной весьма опасной. Не исключено, что возле него вы встретите Марию Николаевну Муромцеву… Так что зорко смотрите по сторонам.
— А..а…а… почему вы думаете, что мадемуазель Муромцева будет в автомобильной мастерской? — не понял кандидат.
— Все очень просто. Вам пришлось встретиться с Бурбоном? Пришлось. А Мария Николаевна как раз Бурбонами и занимается… Так что можете и пересечься.
Тернов вздохнул — никогда не поймешь, когда Вирхов говорит всерьез, а когда в шутку.
— Так вы все-таки думаете, Карл Иваныч, что заказчик ножа, который вчера опознал слесарь Зиновий Гаранцев, и глухонемой Шевальгин — одно и то же лицо?
— Я ничего не думаю. Я ищу убийцу китайца и купца Малютина. — Вирхов сложил бумаги в синюю папочку, закрыл ее и завязал тесемки аккуратным бантиком. — И прошу вас разговоров о ножах не вести. Если мои соображения верны, можете напороться на серьезную опасность. Не лезьте в пасть льву.
— Шевальгина зовут Львом?
— Нет, сударь, царевичем Дмитирем.
Павел Миронович Тернов терял всякое терпение. О чем бы ни заговорил он с Вирховым, следователь обязательно скатывался к насмешкам, колкостям.
Он придал себе оскорбленный вид, надеясь, что старый брюзга перестанет измываться над своим помощником. Вирхов не реагировал, и Павел Миронович повернулся, чтобы уйти и как можно дольше не показываться в кабинете Вирхова. Но застыл у дверей: из коридора неслись заполошные женские крики, перебиваемые строгим голосом дежурного.
Навострил уши и Вирхов.
Курьер басил, по глухой интонации было понятно, что он загораживает собой дверь в вирховский кабинет.
— Узнайте, Павел Миронович, что там такое? — попросил Вирхов. — Да впустите дамочку. Ее визг уши режет.
Тернов приоткрыл дверь и узрел тучную женщину из простых в овчинном полушубке, повязанную шерстяным платком. Ее двойной подбородок вздрагивал, красные глаза слезились.
Отодвинув дежурного, женщина протиснулась в дверь и бросилась к столу Вирхова. В нескольких шагах от него она рухнула на колени и заголосила:
— Барин! Карл Иваныч! Простите, Христа ради старую дуру! Не углядела! Виновата! Не велите сечь повинную голову!
— В чем дело, Прасковья?
Пораженный явлением собственной приходящей прислуги в столь ранний час в служебный кабинет, Вирхов выбрался из-за стола и попытался поднять бабу с колен. Но та обхватила его ноги руками и заголосила пуще прежнего.
— Счастье ваше, барин, что дома не ночевали! Бог вас уберег! Простите старуху! Ума не приложу, как забыла открыть вьюшки. Вся квартира в чаду! Утречком вошла — едва не задохнулась! Бросилась вас искать, а на кровати — дохлый Минхерц!