— Убеждена, что с арестом Карла Иваныча все быстро разъяснится, — бодрым голосом заявила Елизавета Викентьевна мужу, который сидел в полной прострации в своем кресле и тупо рассматривал кучку серого пепла, прихваченного Мурой из печи Вирхова.

В зеленой гостиной, все еще благоухающей вчерашними розами Фанфалькина, кроме профессорской четы находились Мария Николаевна, Тернов и доктор Коровкин. Все пребывали в подавленном состоянии.

Когда Карл Иванович Вирхов последовал за полковником Ястребовым в Главный штаб, молодежь сочла за лучшее отправиться на Васильевский в тихую муромцевскую квартиру. Пришлось прихватить и Тернова: в квартире, которую он снимал, ухаживать за ним было некому, в больницу отправлять было незачем, а оставлять его совсем без присмотра Клим Кириллович не решился. Вышестоящее начальство Вирхова бросилось на защиту своего подчиненного, задействовав все возможные каналы, и ему было не до Тернова.

Мария Николаевна сообщила старшим Муромцевым и об аресте, и о взрыве автомобиля, и о пропаже Бричкина, и о пострадавшем коте Минхерце. Неприятно было и то, что чрезмерно вызывающие взгляды — с точки зрения доктора, — которые щеголеватый полковник бросал на Муру, не помешали представителю контрразведки выяснить фамилии и имена присутствовавших в следственном кабинете.

— По виду зола самая обычная, — профессор пожал плечами, — да и запах ее подозрений не вызывает. С чего ты, Маша, решила, что я должен мчаться в свою химическую лабораторию и проводить анализ?

— Есть у меня одна мысль, — заявила мрачно насупившаяся Мура, — но проверить пока что возможности не было.

— И слава Богу, — воскликнула Елизавета Викентьевна. — Кота, конечно, жаль. Но жизнь Бричкина все-таки дороже. Ты собираешься что-то предпринимать?

— Пока нет, — ответила Мура, — я теперь снова думаю, что он благополучно идет по следу Бурбона.

— Кстати, — рассеянно заметила Елизавета Викентьевна, — сегодня в газетах сообщили, что новый папа Пий X собирается канонизировать Орлеанскую девственницу. И хотя Жанна и родилась во Франции, но она из итальянской семьи, фамилия ее родителей Гислери, а один из предков — папа Пий V.

— Твой псевдобурбон, Мурочка, скорее всего, что-то об этом пронюхал, вычитал где-нибудь и возомнил об ужасной тайне, — саркастически встрял профессор. — Но ни один сумасшедший не признает себя больным. Не правда ли, Клим Кириллович?

— Истинно так, — подтвердил хмурый доктор. — Впрочем, ситуация может вскоре измениться: готовится уголовно-правовая база для принудительного врачевания психически больных.

— Как вы себя чувствуете, Павел Миронович? — участливо спросила Елизавета Викентьевна.

— Скверно, — отозвался понурый Тернов, — только в вашей квартире и увидел себя в зеркале. Слава Богу, руки-ноги целы, но мне кажется, я повредил нос. — Он искривился.

— Что вы! — возразила хозяйка дома. — Мне так не кажется.

— Не беспокойтесь, Павел Миронович, и перестаньте теребить свой нос. С ним у вас все в порядке, — все так же хмуро поддержал хозяйку доктор Коровкин. — Кроме того, хирургия не стоит на месте. Есть новое направление — ринопластика. С помощью золотых стропилок можно и исправить форму носа, и восстановить.

Для столь строгого тона у Клима Кирилловича были все основания: по дороге к Муромцевым в карете Тернов, обвиняя себя в аресте Вирхова, доложил Муре и о безухом китайце, и о его таинственной Библии, и о его этнографических опусах, не принятых Вирховым во внимание. Впрочем, делясь с Марией Николаевной своими переживаниями, Тернов оживился, припомнил свой удачный визит к Гордеевым… А Клим Кириллович, еще раз убеждаясь, что Муре замуж выходить рано, вынужденно наблюдал за щебетом молодых людей, пустившихся в обсуждение английских начинаний графини Саниной.

— Лучше бы думали, как восстановить руки и ноги, — проворчал профессор. — После японской компании появятся толпы инвалидов.

— Да-а… — протянул Клим Кириллович, отвлекаясь от ранящих душу воспоминаний, — протезы для конечностей будут поактуальнее золотых стропилок… А вот Тарханов возлагает большие надежды на вас, профессор, — неожиданно произнес он, — то есть на химическую науку, на опыты с радием. Считает, что его усиленная энергия способна уничтожать на расстоянии целые армии…

— Об опытах Тарханова наслышан, — иронически отозвался профессор. — Биолог и физиолог он прекрасный, но пока что у него от радия только мыши дохнут. Пусть сначала мышиные армии в столице уничтожит.

Разговор катился куда-то в сторону, словно его участники тщательно избегали возвращаться к главной теме: аресту Вирхова. Кроме того, Клима Кирилловича тревожило отсутствие Брунгильды. Ему сказали, что девушка с утра уехала в консерваторию, но он не исключал, что она тайно встречается с будущим женихом, имевшим подозрительного денщика-японца. Как это вписывалось в разворачивающуюся вокруг шпионскую вакханалию, он не знал, но ощущал нарастающее беспокойство.

— Я совершенно растерян, — признался Тернов, продолжая осторожно поглаживать слегка распухший нос, — и никак не могу решить, что мне делать. То ли ждать возвращения Карла Иваныча, то ли брать руководство на себя? Может, мне надо попросить у прокурора разрешения на арест всех работников автомобильной мастерской? Или устроить засаду в Шахматном клубе?

— Павел Миронович, эти преступники весьма опасны, — высказал свои соображения доктор Коровкин, — они знают вас в лицо. И могут повторить попытку вашего устранения.

— Они, наверное, давно уже скрылись, — заметила Мура. На протяжении всей беседы она время от времени бросала косой взгляд на журнал со статьей китайца. Журнал передал ей Тернов, и теперь, раскрытый, он лежал около девушки на столике, по соседству с пунцовыми розами.

— Что же делать? Что же делать? — запричитал Тернов.

Его муки сомнений прервал звук дверного звонка.

— О, вероятно, Брунгильда! — обрадованно воскликнула Елизавета Викентьевна.

— А возможно, Бричкин! — выразила робкую надежду Мура.

Но в дверях гостиной появился гость совершенно неожиданный.

Отстранив властной рукой смущенную Глашу, собиравшуюся доложить о визитере, на пороге возник стройный мичман.

С выражением глубочайшего изумления на лице профессор поднялся с кресла навстречу посетителю.

— Прошу прощения, — сказал визитер излишне нервно, — имею честь лицезреть профессора Муромцева, Николая Николаевича?

— Да, — растерялся профессор.

— Будучи знаком с вашей дочерью, — мичман отвесил почтительный поклон в сторону Марии Николаевны, — счел своим долгом предупредить вас о предстоящем несчастье.

— Боже! — всплеснула руками Елизавета Викентьевна. — Что вы такое говорите? Какое еще несчастье?

— Мамочка, не волнуйся, — Мура бросилась к матери, — это господин Таволжанский, Павел Игнатьевич. Давай его выслушаем. Он вчера спас Зиночку Безсонову. И Клим Кириллович подтвердит.

— Да-да, — доктор хмуро протянул руку молодому человеку, — подтверждаю. Рекомендую вам, профессор, Павла Игнатьевича как достойнейшего человека.

— Прошу садиться, господин Таволжанский, — настороженный профессор жестом указал гостю на стул, — мы вас слушаем.

— Не знаю, имею ли я право говорить о ваших семейных делах в этом обществе?

Мичман подозрительно уставился на доктора Коровкина и Тернова.

— Не тяните, голубчик, — буркнул профессор, — здесь все свои.

Только тогда гость уселся, умудряясь и сидя сохранять военную осанку: спина его была выпрямлена и не касалась спинки стула, руки покойно легли на согнутые под прямым углом колени. Он, наконец, заговорил:

— Вчерашней ночью я осуществлял наблюдение за одним подозрительным азиатом. Но потерял его из виду.

— Да-да, — кивнул доктор, — бдительность никому не мешает.

— Сегодня я свое наблюдение продолжил, — заявил странный визитер. — Утром эта подозрительная персона изволила вместе с хозяином посетить автомобильную мастерскую. — Рассказчик сделал многозначительную паузу и пристально вгляделся в съежившегося Тернова. — Я не ошибаюсь, сударь? — спросил он у кандидата. — Вы там тоже были?

— Совершенно верно, — подтвердил Тернов.

— Я рад, что вижу вас живым, — отрезал мичман, — ибо кое-что слышал. Автомобильные механики говорили, что вы очень кстати навестили мастерскую: автомобиль одним ударом уничтожит и сынка, и его батюшку.

— Они хотели убить моего отца? — У кандидата отвисла нижняя челюсть.

— Вероятно, — лаконично отрапортовал мичман. — Но видимо и вам, и вашему батюшке повезло. Чему я чрезвычайно рад. Впрочем, целью моего наблюдения был азиат, и я ничем не мог вам помочь.

— О взрыве автомобиля, господин Таволжанский, мы и так уже осведомлены, — недовольно заметил профессор, косясь на свою помертвелую супругу, — так что вы напрасно утруждались. При чем здесь семейное дело?

— Не торопитесь, господин Муромцев, — мичман нисколько не смутился. — По этому поводу я к вам и пришел. Поскольку испытываю уважение к Марии Николаевне и считаю своим долгом ее предупредить.

— А при чем здесь Мария Николаевна? — встревожился Клим Кириллович.

— Сама она ни при чем, — ответил Таволжан-ский. — Но ее сестра…

— Откуда вы знаете ее сестру?

— Я ее не знаю, — признался доктору мичман. — Но Муромцевых с именем Брунгильда не так-то много в столице.

— О Боже! — Елизавета Викентьевна с трудом разжала онемевшие губы. — Что с моей девочкой? Где она?

— Пока еще не знаю, — недовольно отозвался мичман, — но вы не даете рассказать мне все по порядку.

— Мы вас слушаем, — хором воскликнули собравшиеся.

— Так вот, Мария Николаевна, проследил я за моим азиатом. И как вы думаете, куда он направился? В церковь Тихвинской Божьей матери. Я не стал искушать судьбу — сам на рожон не полез, но заплатил ключнику, чтобы тот подслушал и проследил.

— И что? — Мура округлила глаза.

— Дорогая Мария Николаевна, — Таволжанский понизил голос, — вынужден вас огорчить. Ваша сестра намерена сегодня вечером, после окончания службы, тайно обвенчаться с генералом Фанфалькиным.

— Ф-фу, ты черт, — профессор с облегчением откинулся на спинку кресла, — и пусть венчается, если ей так невтерпеж. Третий день, как предложение сделали, а уж под венец мчится.

— Но зачем? — прорыдала профессорская жена. — Разве мы возражаем против ее брака? Не возражаем! И никто не возражает! И помолвку не портили, и обручение…

— Может, она так торопится потому, что ее подруга вскоре уезжает к своему неугомонному Колчаку? — высказал предположение профессор.

Собравшиеся в гостиной погрузились в молчание.

— Я хотел бы обратить ваше внимание, уважаемые дамы и господа, — Таволжанский прервал затянувшуюся паузу, — что на тайном и скором венчании настаивает не мадемуазель Брунгильда, а сам генерал Фанфалькин.

— Какая нам разница? — с горечью ответил профессор.

— Разница значительная, — возразила Мура, нежно поглаживая руку матери. — Если на скоропалительном венчании настаивает жених, у него должны быть веские причины. Или у него есть какой-то тайный сильный козырь, который заставляет Брунгильду покоряться.

— Есть, есть у него такой козырь, — язвительно отреагировал глава семейства, — предоставление вольной воли для творческого самовыражения.

— В этом я ничего не понимаю, — мичман нахмурился, — но мне сдается, что девушка оказалась во власти гнусного негодяя. Есть ли у нее профессия?

— О да! — воскликнула Елизавета Викентьевна. — Брунгильда блестящая пианистка! Ее знают даже в Европе!

— Ну, я слишком далек от этой сферы. Нo то, что вы мне сообщили, подтверждает мои худшие подозрения.

— Худшие? — Елизавета Викентьевна побледнела еще больше. — В каком смысле?

— Если ваша дочь, сударыня, известна в Европе, ее очень выгодно использовать как прикрытие во время поездок для встреч с агентами европейских стран.

— Но она не собирается в Европу! — воскликнул доктор. — Напротив, рвется в Порт-Артур!

— В Порт-Артур? — Мичман встал. — Значит, я на верном пути. И, думаю, генерал не против, чтобы она туда поехала!

— Но сам же генерал туда не собирается, — поникла профессорская жена. — Почему вы решили, что наша девочка станет орудием шпионажа?

— Сударыня, — как можно осторожнее сказал мичман, — в мадемуазель Брунгильде я не сомневаюсь. Однако ее багаж… Если она повезет с собой рояль — разве это не самое удобное место, чтобы прятать туда донесения?

— Кто же будет их туда прятать? — саркастически спросил профессор.

— Как кто? Генеральский камердинер, — уверенно ответил мичман. — Генерал не отправит в такую даль молодую жену без сопровождения. А сопровождать ее наверняка будет его японец.

Все подавленно молчали. Тернов думал о пребывающем в Ярославской губернии батюшке и рассказ о предполагаемом браке Брунгильды Николаевны слушал вполуха, а остальные слишком хорошо помнили, что генерал действительно обещал отправить своего слугу-японца вместе с Брунгильдой на Дальний Восток.

Доктор Коровкин счел нужным вмешаться.

— Насколько мне известно, оснований подозревать господина Фанфалькина в шпионской деятельности нет. Но если вы правы, господин Таволжанский, — он встал и подошел к профессору, — то мы, Николай Николаевич, должны срочно ехать в церковь и предотвратить это тайное венчание, чтобы уберечь вашу дочь от той неприглядной роли, которая ей уготована. Думаю, в военное время контрразведка дремать не будет, и неминуемое разоблачение приведет к тому, что несмываемое пятно позора — обвинение в измене России — ляжет на репутацию рода Муромцевых.

Профессор побагровел.

— Вот так трудишься всю жизнь на благо России, а все погибнуть может в один миг от дочернего легкомыслия.

— Но еще ничего не погибло, — возразила профессорская жена, — и я уверена, что господин Таволжанский нарисовал такую мрачную картину лишь потому, что не знает нашу девочку. Если б он хоть раз ее увидел, он бы не думал, что она так глупа и беспомощна…

— Надеюсь, скоро он ее и увидит, — сказал профессор. — Господин Таволжанский, вы не откажетесь нас сопровождать?

— Пожалуй, не откажусь, — оживился гость, — не сомневаюсь, что там будет и камердинер-японец…

— Прошу всех не терять времени, — отдал распоряжение профессор и закричал: — Глаша! Глафира! Быстро подавай одежду! Мы выезжаем!

Все понуро последовали в переднюю. Последней выходила Мура, на минуту задержавшись у телефонного аппарата.

Когда все уже были одеты в тяжелые зимние наряды и Мура поспешно застегивала пуговицы пальто, не желая отстать от компании, Глафира отперла входные двери и вскрикнула.

— О черт! — Профессор, которому горничная непроизвольно наступила на ногу, сморщился и возопил: — Ну что там еще?

Глаша безмолвно прижалась к стене, и перед профессором открылась странная картина.

На лестничном половике, предназначенном для того, чтобы вытирать обувь, лежал черный полотняный квадрат с нарисованными белым черепом и костями. А сбоку от черепа было воткнуто соколиное перо!