Глава 6 Лавровский
Проводив Антона до метро, я вытащила из своей крошечной сумочки пригласительный билет, чтобы выяснить точный адрес дома, где будет происходить элитное мероприятие. После непродолжительный поисков особняк нашёлся во дворах между Петровкой и Неглинной.
К нарядно освещённому двухэтажному зданию то и дело подкатывали роскошные иномарки, и на тротуар высаживались изысканно одетые женщины и их импозантные кавалеры. Оставив своих пассажиров снаружи, водители лимузинов отъезжали от особняка, уступая место другим, не менее роскошным автомобилям.
Разумеется, как это всегда бывает в центре Москвы, припарковаться не представлялось возможным. Я была очень рада, что оставила свою машину в Театральном проезде, а не поехала сюда на ней. Ох и намучилась бы я!
Двое плечистых охранников на входе с лёгким подозрением посмотрели на меня, но, увидев пригласительный билет, немедленно смягчились. Один из них даже изобразил на своём лице что-то наподобие улыбки.
Я шагнула в глубь помещения и остолбенела. Снаружи этот особняк не казался таким огромным, каким выглядел изнутри. Подняв глаза, я не сразу разглядела потолок, настолько высоким он был. Откуда-то сверху свешивалась массивная бронзовая люстра на длинной цепи. Эта вычурная громадина покачивалась метрах в трёх от пола, и мне стало немного не по себе от мысли, что она может сорваться и невзначай проломить кому-нибудь голову.
Стены были расписными и демонстрировали сюжеты из Евангелия. Видимо, они весьма точно отражали представление художника об устройстве рая. Тут и там парили ангелы небесной красоты, росли деревья с золотыми яблоками, а внизу зеленела нежная травка и паслись беленькие кудрявые ягнята с золочёными витыми рогами.
Из просторного фойе, где я находилась, было несколько выходов. Высокие двери, распахнутые настежь, вели в разные залы, и я никак не могла решить, куда отправиться. Между тем новые гости всё прибывали и прибывали, и вскоре особняк до отказа набился людьми. Впрочем, толчеи не наблюдалось, и можно было совершенно спокойно сохранить своё личное пространство, чтобы немного оглядеться. Первым, что я усвоила, было то, что все залы предназначаются для своих, особых целей. Например, огромное помещение, из которого раздавались звуки венского вальса, служило бальным залом. Здесь уже набралось с десяток пар, желающих потанцевать. Удивительно, но люди ещё не разучились вальсировать!
Другой зал, немного поменьше, служил столовой. Меня впечатлил дубовый стол, украшенный резьбой и накрытый идеально белой скатертью. Он был метров двадцать в длину и два в ширину. Эта громадина буквально ломилась от разнообразных кушаний. Здесь был и запечённый целиком поросёнок, и утки, и осётры, и хрустальные вазы с икрой. В общем, всё, как в кино про царские застолья. Даже захотелось сфотографировать этот нарядный стол на камеру мобильного телефона, но я, на всякий случай, сдержала этот порыв.
В этом зале было очень оживлённо. Люди прохаживались вдоль стола, рассматривая яства и набирая себе всего понемногу. Кто-то, кому подобное времяпрепровождение казалось утомительным, подзывал официанта и делал заказ. Услужливый персонал носился вокруг столиков, желая угодить гостям.
Я решила, что к угощениям не притронусь.
Во-первых, я здесь по делу, и меня, по сути, даже не приглашали. Во-вторых, после шести есть вообще вредно.
Я вышла из обеденного зала и направилась дальше, искать Лавровского.
Третья комната понравилась мне больше всего. Она была небольшой по сравнению с остальными помещениями и очень уютной. Свет здесь был максимально приглушён, и откуда-то сверху лилась тихая музыка в стиле lounge. Вдоль стен были расставлены мягкие диваны и кресла. В камине горел огонь. Я подошла к нему очень близко и опустилась на краешек изящного стула, прямо напротив очага пламени. Я всегда очень любила огонь, он завораживал меня с детских лет. Смотреть на него, не отрываясь, часами – вот удовольствие, от которого мне трудно отказаться. А ещё, сколько себя помню, всегда любила смотреть на звёзды. Огонь и звёзды. Звёзды на фоне огня. Огонь на фоне звёздного неба… По коже пробежали мурашки, я стала медленно вспоминать, что бы это значило, как вдруг услышала:
– Привет! Ты одна?
Незнакомый мужской голос выдернул меня из грёз. Я, пожалуй, чересчур резко повернулась к собеседнику и подняла на него глаза. Какое-то время мы оба молчали, изучая друг друга. Наконец я запоздало поздоровалась:
– Добрый вечер! Меня зовут Мила.
– Николай, – представился мой собеседник.
В общем-то, он бы мог этого не делать, потому что вряд ли кто-то из присутствующих способен не узнать Лавровского. Сейчас он знаменитость номер один среди московского бомонда.
На меня в упор смотрели тёмно-карие смеющиеся глаза. Было видно, что мужику любопытно посмотреть на мою реакцию – начну ли я кидаться ему на шею с воплями: «Мамочки, да это сам Николай Лавровский!» или сделаю вид, что не падка на такие вещи, как чья-то там популярность.
Я молчала, стараясь понять, как лучше себя вести, чтобы не завалить порученное мне дело. Понятно, что одна неверно сказанная фраза, один неправильный взгляд, и знаменитый режиссёр развернётся ко мне спиной, отправляясь на поиски очередной нарядной красавицы. А таких здесь – пруд пруди!
Я безмолвно разглядывала Лавровского. Странно, имя и фамилия у него были русскими, а вот в лице явно прослеживались восточные черты. Я только сейчас это заметила. Режиссёр был небрит, у него была недлинная чёрная бородка, отчего его внешность приобрела ещё больший азиатский колорит. Волосы на голове у него были очень короткие, тёмные, с изрядной проседью.
Он был навеселе и явно намеревался бурно провести остаток вечера. Наверняка приехал сюда раньше меня, много выпил и теперь хочет снять девушку на ночь. Это было заметно по всему, и я довольно скоро поняла, как общаться с этим типом.
– Ну что же вы, Николай, присаживайтесь со мной рядом, – приветливо пригласила я, изображая радушную хозяйку богатого дома.
Я широко и открыто улыбнулась, указывая мужчине на мягкое кресло рядом с огнём. Он удивлённо поднял брови, но повиновался.
Мы опять немного помолчали, наблюдая за пляшущими языками пламени. Наконец он не выдержал:
– Я уже спрашивал, кажется… Ты здесь одна?
– Да, – я пожала плечами, – вам это кажется странным?
– Немного, – признался Лавровский, – обычно на такие мероприятия никто не ходит в одиночку. Только дорогие проститутки. И где, спрашивается, они достают пригласительные?
– Хотите сказать, – я негромко засмеялась, – что вам известна моя профессия?
– Не уверен, – абсолютно серьёзно ответил режиссёр и внимательно посмотрел мне в глаза, – нет, вроде не проститутка. Не тот взгляд.
– И на том спасибо, – не без желчи в голосе поблагодарила я, – а то я уже стала сомневаться в вашей знаменитой режиссёрской прозорливости. Ведь если вы не можете отличить приличную девушку от проститутки, то как же у вас получается отбирать нужных людей для своих фильмов? Тех, кто сделает ваше кино неповторимым. Актёры… Они ведь должны идеально вписаться в образ, заставить зрителя сопереживать им, поверить, что всё происходящее на экране – правда.
– Так ты знаешь, кто я?
– А что, здесь кто-то не в курсе? Пригласите сюда этого безумца, и я объясню ему, что перед ним – гений, которому всегда удаётся создавать одни лишь шедевры!
Возможно, мои слова прозвучали излишне пафосно, но я говорила правду, и, к счастью, это было воспринято очень благосклонно. Похоже, мужик до сих пор очень любит слышать похвалы в свой адрес. Вероятно, потому, что раньше их не получал совсем. Долгожданное признание пришло к нему довольно поздно.
Взгляд Лавровского потеплел, и он подозвал официанта, чтобы заказать выпивку.
– Может, вина или шампанского? – предложил он мне.
– Нет, спасибо. Я не пью.
– Совсем? – удивился мужчина.
– Да нет, было несколько экспериментов со спиртным, но мне не очень понравилось, – нехотя призналась я.
– А сколько тебе лет?
– Восемнадцать, – лихо соврала я, успокаивая свою совесть тем, что скоро так и будет. Надо просто немного потерпеть.
– Совсем молодая, – мечтательно протянул Лавровский, глядя в огонь, – и какой чёрт тебя занёс в это логово разврата?
– Разве? – искренне удивилась я. – А мне показалось, что все вокруг здесь такие утончённые, такие возвышенные. Дамы все в бриллиантах…
– Бляди, – угрюмо отозвался собеседник, – все, до одной.
– Но многие из них – замужем и прибыли сюда в компании своих супругов.
– И что? Разве это что-нибудь меняет? – удивился Лавровский. – Никому и никогда мужья не мешали в этом деле.
– В этом деле? – переспросила я.
– Не вникай, малыш, тебе этого знать не нужно, – неожиданно ласково проговорил Николай, устремляя на меня взгляд своих тёмных глаз.
– Хорошо, – я кивнула, – только зачем тогда здесь вы? Зачем пришли сюда, если не видите вокруг никого, достойного уважения.
– Мне заплатили. Это нормально. И дело даже не в деньгах, а в принципе. Я так долго шёл к тому, чтобы мою морду знала каждая собака, что теперь, хочешь не хочешь, приходится стричь с этого вожделенного признания дивиденды. Если начну отказываться и перестану посещать такие мероприятия, скажут, что я никому не нужен.
– А разве это так уж важно? – я доверчиво захлопала ресницами. – Вы снимаете кино, оно становится популярным, а вместе с ним и вы. Автоматически.
Лавровский хрипло рассмеялся и передразнил меня:
– Автоматически… Ну ты даёшь. Совсем ещё девчонка. А кто мне деньги на кино даст, если я нигде не появляюсь и ни с кем не общаюсь?
– Ну, в таком случае, – я вскинула голову, – моя компания – не самая подходящая для этих целей. Я вам бюджет не предоставлю, и вы зря теряете со мной время. Всего хорошего!
Я церемонно выпрямила спину и устремила свой взгляд на огонь.
Лавровский снова рассмеялся и сказал:
– Эй, а тебе палец в рот не клади… Молодец! Люблю таких.
После недолгой паузы он признался:
– Знаешь, никак не могу понять, почему сегодня с утра у меня было предчувствие. Предчувствие чего-то важного, значительного. Как у ребёнка на Новый год. Ну, словно вскоре должно случиться что-то хорошее и радостное. Что-то, что полностью изменит мою жизнь.
Я прищурилась:
– А вы уверены, что вам это нужно?
– Что именно? – не понял Лавровский.
– Ну, чтобы ваша жизнь изменилась?
– Не уверен. Но жду этого. Даже, пожалуй, так: не хочу никаких изменений, потому что всегда сознательно добивался такой судьбы, какую сейчас имею. И всё же стремлюсь изменить что-либо. Или кого-то найти.
– Найти? – эхом отозвалась я и посмотрела на Лавровского уже более внимательно.
– Найти, – кивнул он, – встретить, разглядеть в толпе, наткнуться взглядом, выследить…
Поражённая в самое сердце, я не могла вымолвить ни слова. Причиной моего внезапного ступора послужило то обстоятельство, что в словах этого бородатого немолодого режиссёра мне почудились интонации, которых я так ждала. Именно так, по моему мнению, должен говорить ОН, мой единственный, который, так же как и я, любил. Любил, больше всего на свете, но был вынужден расстаться со своей любовью. Расстаться со всеми воспоминаниями, связанными с Милой Богдановой. Забыть её, потерять её образ, её голос, её взгляд. И лишь одно, я в этом уверена, осталось в сердце – горячее стремление обрести утраченное. О, как я это хорошо понимала! Ты вроде свободен, но не можешь никому подарить свою душу. Ты связан по рукам и ногам. Ты мечешься, не понимая самого себя. Пока не осознаешь, что где-то на земле живёт она, твоя единственная любовь…
– Ты напугана? – Лавровский с беспокойством коснулся моего плеча. – Или просто задумалась?
– Нет, простите, – встрепенулась я, – просто плохо спала сегодня. Всю ночь снились кошмары.
Официант в белоснежной рубашке и нарядном галстуке-бабочке появился незаметно, держа в руках серебряный поднос. На нём стояли бутылка виски и стакан. Он выгрузил всё это на круглый журнальный столик сбоку от нас и так же бесшумно удалился.
Лавровский отхлебнул из стакана и с чувством произнёс:
– Ну вот! В кои-то веки встретил девушку, которая по-настоящему мне интересна, а она зевает в моём присутствии.
Я картинно округлила глаза:
– Кто зевает? Я? Знаете, Николай, если вы отзовётесь обо мне ещё раз в подобном тоне, я, пожалуй, увлеку вас в соседний зал и закружу в вальсе.
Лавровский комично поморщился:
– Ну уж нет! Вот чего никогда не умел, так это – танцевать.
– Так, что же, по-вашему, я должна делать, чтобы вы не чувствовали себя ненужным?
– Во-первых, перестань мне выкать. Я не настолько старше тебя. Ну, подумаешь, разница – лет 25… Ерунда, не находишь?
Я быстро подсчитала, сколько лет Лавровскому, и задала сама себе один единственный вопрос: может ли ОН быть в возрасте? Возможно ли, что человек, которого я любила, был намного старше меня? Ответ был очевиден: возможно.
– Во-вторых, – продолжал Лавровский, – расскажи мне о себе. Или спроси о чём-нибудь меня. Обещаю, что честно отвечу на все вопросы.
– Спросить тебя о чём? – Я довольно быстро перешла на «ты».
– О чём хочешь, – легко ответил режиссёр.
– Лучше расскажу кое-что о себе.
– Валяй.
Я наморщила лоб и долго не решалась признаться, но наконец выпалила:
– Я не та, за кого себя выдаю.
Мой собеседник быстро глянул на меня, отхлебнул приличный глоток виски из своего стакана и потребовал:
– Так. А вот с этого места – поподробнее. И за кого же, я интересуюсь, ты себя выдаёшь?
– За девушку, привычно болтающуюся по пафосным вечеринкам. Она одета в роскошные вещи, ничем не занята, имеет уйму свободного времени и совсем не против поболтать с каждым мужчиной, который подойдёт к ней.
– Отлично, – кивнул Лавровский, – а теперь расскажи, кем ты являешься на самом деле.
– Девушкой, у которой есть друзья. Они попросили меня найти тебя здесь и взять интервью.
– Так ты – журналистка? – немного разочарованно протянул режиссёр.
– Нет, нет, – поспешно возразила я, – понимаешь, у меня есть друг…
– Ты с ним спишь? – мрачно перебил меня Николай.
– Нет. Он не совсем традиционен в вопросах секса…
– Пидорас, что ли? – ещё больше нахмурился мой собеседник.
– Ну, можно и так. Если ты так считаешь. Только я думаю по-другому. Когда с кем-то дружишь, то не обращаешь внимания на такие мелочи, как сексуальная ориентация.
– Дальше, – потребовал режиссёр. По всему было видно, что он с нетерпением ждёт продолжения моего рассказа.
– Николай, вот ты где! – раздался громкий возглас прямо за нами. Мы с Лавровским повернулись назад, словно по команде. В дверях стояла живописная компания во главе с крупным упитанным мужчиной в очках. Его лицо постоянно мелькало в светских новостях по телевизору, а фотографии печатались в глянцевых журналах. Этот известный политик вёл своё шоу на радио, водил дружбу со всеми мало-мальски популярными личностями и слыл гулякой и бабником.
– О нет, – еле слышно простонал Лавровский, – опять общаться с теми, кого я видеть не хочу…
Тем не менее, он немедленно навесил на своё лицо самую что ни на есть сладкую улыбку и громко сказал:
– Да я не прячусь, господа! Проходите, прошу вас!
Вся компания с трудом втиснулась в каминный зал и заполнила собой всё небольшое пространство. Решив, что мне здесь не место, я шепнула на ухо Лавровскому:
– Простите меня, Николай. Я лучше пойду.
Вопреки моим ожиданиям, режиссёр крепко схватил меня за руку, и провозгласил:
– Господа! Знакомьтесь! Мила, моя… помощница.
Я постаралась не измениться в лице. Мало того что он на меня не разозлился из-за обмана, так теперь ещё и называет своей помощницей! Нет, мне трудно понять этих мужчин! Наверное, в силу возраста. Хотя мама часто любит повторять, что женщины и мужчины – с разных планет, и потому никто никого не понимает.
– Ух, какая красотка! – живо отреагировал политик, плотоядно пожирая меня своими маленькими глазками. – А не очень молода для помощницы?
Он красноречиво подмигнул Лавровскому, намекая на то, что тот использует меня совсем по иному назначению.
Мне стало неуютно, и я постаралась выдернуть свою руку из пальцев Лавровского, но это было не так-то просто. Он вцепился в меня железной хваткой, не давая ни малейшего шанса на освобождение.
– Ей восемнадцать, – спокойно ответил он, – и нас связывают исключительно деловые отношения. Например, в Лондон я её беру с собой. Ты ведь знаешь, Толя, что я в апреле лечу в Великобританию?
Он с вызовом посмотрел на политика.
– Ну, слышал что-то, – ответил политик, и его глаза сузились. Стало очевидно, что эти двое неплохо знают друг друга и, возможно, даже конфликтуют, но не желают делать это в открытую, – напомни нам, зачем тебе туда приспичило?
Вся компания позади толстяка внимательно прислушивалась к разговору, который происходил между мужчинами.
– А мне, Толя, туда нужно, – медленно начал Лавровский, и его лицо побелело, – потому что ты, дорогой, оказался гнида и мразь.
– Эй! Полегче! – возмутился толстяк. – Я ведь тебя не оскорбляю. Наоборот, преклоняюсь перед твоим режиссёрским талантом, считаю тебя российским достоянием. А ты…
– А где ты был со своим преклонением перед моим талантом, когда я пороги обивал в поисках денег на фильм? Где? А нигде! Сказал, что я – посредственный режиссёришко, лишённый каких либо выдающихся способностей. А потом, когда фильму вручали главный приз, прилетел в Канны и светил там своей мордой. Давал интервью, рассказывал, как поддерживаешь отечественный кинематограф. И как болеешь за него!
– Ну что ты, Коля, – примиряюще проговорил политик, по лицу которого было видно, что все слова Лавровского – правда, – ты же понимаешь, что признание нужно заслужить. Почему с самого начала все должны приветствовать тебя с распростёртыми объятиями? Вот теперь ты доказал, что являешься лучшим. Дважды доказал. И что? Разве кому-то плохо от этого?
– А во второй раз? Ты помнишь, как ты меня швырнул, когда я обратился к тебе во второй раз? Как пообещал, что поможешь мне получить деньги, а сам только счёт в Швейцарии себе пробил? – Тёмные глаза Лавровского метали молнии.
В свите зашушукались.
– А вот это ещё доказать надо, – жёстко ответил толстяк, и сразу же стало понятно, какова его истинная сущность. Злой, жестокий, бескомпромиссный – настоящий политик.
– А что тут доказывать? Я здесь, в России, ни копейки не получил на кино, поэтому обращаюсь на Запад. Там более благосклонно относятся к моим затеям, слава Богу! Только приходится выполнять некоторые их условия. Кое-кого уговаривать, упрашивать поучаствовать в моей картине. Вот потому и летим мы с Милой в Лондон.
– А Мила-то твоя зачем нужна в Лондоне? Там что, своих симпатичных баб не хватает? Хочешь, дам пару телефонов, а то в Тулу со своим самоваром…
– Нет, спасибо. А для моей помощницы поручения найдутся, – с достоинством произнёс Лавровский.
– Ну, смотри, как знаешь, – примиряющим тоном ответил политик, – моё дело – предложить. И кстати, Коля, вот ты меня обвиняешь во всех грехах, а я всё равно считаю, что лучше тебя режиссёра нет. По крайней мере, в нашей стране. Но и денег таких, какие тебе нужны, здесь, в России, на кино не дают. И правильно ты обратился за помощью к американцам. У них – целая индустрия. Они понимают в этом лучше остальных. И знаешь, если они и ставят перед тобой условие привлечь к съёмкам того или иного артиста, то лишь для пользы дела. Не сопротивляйся. Эти западные киномагнаты никогда просто так ничего не просят. По крайней мере, у них настоящий нюх на бабки, и навязанная голливудская звезда может принести твоему фильму бешеную кассу.
– Спасибо, Толя, – спокойно поблагодарил Лавровский политика, которого минуту назад был готов придушить собственными руками. Лицо режиссёра приобрело самое спокойное и безмятежное выражение, и мне оставалось лишь гадать, куда испарился весь его праведный гнев.
– Дай обниму тебя, дорогой! – воскликнул политик и потянулся к моему спутнику.
Мужчины с неожиданной душевностью заключили друг друга в объятия, что привело меня в полное замешательство. Я никак не могла понять, что же у них за отношения такие – то ссорятся, орут друг на друга, обвиняют чёрт знает в чём, а после сразу мирятся, да так искренне… Странно. Я обвела глазами всех присутствующих и заметила, что никто, кроме меня, не удивлён таким странным поведением мужчин. Видно, привыкли к подобным сценам.
Лавровский и политик Толя долго пожимали друг другу руки, говорили хорошие слова и, наконец, распрощались. Толстяку стало скучно на этой вечеринке, и он увлёк свою свиту в какой-то ночной клуб, где, по его словам, водится множество красивых девушек. Лавровский же, несмотря на настойчивое приглашение политика, двигаться из особняка отказался, сославшись на плохое самочувствие.
На прощание политик скользнул по мне изучающим равнодушным взглядом и, не говоря ни слова, вышел из каминного зала. Свита последовала за ним.
В комнате снова стало тихо и спокойно. Кроме нас, желающих погреться у камина не нашлось. Приглашённые на вечеринку гости предпочитали находиться поближе к обеденному столу или шли танцевать.
– А вам не надо показаться гостям? – забеспокоилась я. – Вы ведь – знаменитость, вроде свадебного генерала.
– Спасибо за сравнение. Оно очень точное, – усмехнулся Лавровский, по-прежнему не отпуская мою руку. – Нет, в зал мне не надо. Я уже своё отработал в самом начале, пока тебя не было. Сказал пару приветственных слов руководству нефтяной компании, пожал руку директору, сделал комплимент его жене, и на этом мою программу можно считать выполненной.
Николай усадил меня в кресло перед камином, в котором сидел сам до прихода компании во главе с политиком.
– И ещё, – добавил он, усаживаясь на мой стул, – ты мне обещала, что не будешь выкать. Вроде договорились, что переходим на «ты»?
Я тяжело вздохнула:
– Договорились. Только после моих признаний трудно было ожидать, что ты станешь нормально меня воспринимать. Честно говоря, я думала, что ты меня прогонишь, узнав, что я – мерзкая лгунья.
– Нас прервали на самом интересном месте, – невозмутимо проговорил Лавровский, – продолжим. Так что там с твоим голубым приятелем?
– В общем, у Антона, моего друга, есть любимый человек. И этот человек – главный редактор одного известного журнала. Глянцевого. Для мужчин определённого круга…
– Для педиков, – весело подытожил Лавровский.
– Ну, да. И у него есть задание от руководства, от вышестоящих начальников. Заполучить у тебя интервью.
– Ну? – удивился Лавровский. – А ты здесь при чём? Ты там тоже работаешь?
– Да, нет же! Я вообще нигде не работаю! Просто ты неоднократно отказывался давать им интервью.
– Чем мотивировал?
– Их ориентацией. Вот Антон и попросил меня как-то втереться тебе в доверие, разговорить тебя, а потом признаться, откуда я, и попросить разрешение опубликовать материал в их журнале. Только всё пошло не так. Не я к тебе подошла, а ты ко мне. И призналась я тебе во всём раньше, чем следовало. Поэтому, боюсь, Антон и его друг останутся ни с чем. Получается, я их подвела.
– Знаешь, а я, пожалуй, дам тебе развёрнутое интервью, – неожиданно легко согласился Лавровский, – только и ты мне окажешь услугу. Как у тебя с английским языком?
– Не жалуюсь, – удивлённо ответила я. Неужели он всерьёз надумал взять меня с собой в Лондон?
– А виза британская есть?
– Нет, закончилась. Я была в Лондоне прошлой весной.
– Надо сделать, – задумчиво сказал Николай. – Поедешь со мной?
– Меня мама не отпустит, – возразила я, – к тому же у меня учёба.
– А если мы поставим твою маму перед фактом? Что ты устроилась на работу в известный киноконцерн, завела там трудовую книжку, на которой копится стаж, и получаешь хорошую зарплату. Разве она станет возражать против деловых поездок? Это – издержки профессии, что тут поделаешь?
– Ты что, серьёзно хочешь взять меня к себе на работу?
– Серьёзно.
– Но ведь ты меня не знаешь. Может, я ненормальная?
– Достаточно того, что я понял, как ты относишься к дружбе. Тебя, Мила, наверняка удивило наше странное общение с Толей.
– Не без этого, – призналась я.
– Так вот. Толя – мой лучший друг. Нашей дружбе почти сорок лет. За это время многое произошло. Мы отворачивались друг от друга, разбегались в разные стороны, предавали друг друга. Иногда я накидывался на него с кулаками. Иногда – он на меня. И всё же каждый раз мы возвращались друг к другу и прощали один другого. Потому что ближе него у меня никого нет в этом мире, а у него нет никого, ближе меня. И пусть он не помог мне с фильмом, когда я так нуждался в его поддержке, пусть. Но я знаю, почему он так сделал. Он не хотел, чтобы я пошёл по лёгкому пути. Чтобы взял столько денег на фильм, сколько мне могли дать. То есть почти ничего. Недостаточно, чтобы осуществить все мои замыслы. Он вынудил меня обратиться на Запад, и я, негодуя, пошёл выпрашивать бюджет у америкосов. И, знаешь, получил. И неплохо заработал на этом фильме – деньги, славу, уважение, репутацию. А потом снял ещё один фильм, и тоже с успехом. А мой друг, который и посоветовал мне обратиться к американцам, остался в моих глазах сволочью и негодяем. И знаешь, что самое удивительное?
Лавровский загадочно улыбнулся. Я напряжённо молчала, ожидая продолжения.
– Для него неважно, что о нём думаю я. Потому что он понимает одну вещь: Николай Лавровский – великий режиссёр, а он – его друг.
– Получается, понятие «дружба» – очень сложное, – пробормотала я, поражённая признанием Лавровского, – всё очень запутанно.
– Да, Мила, в жизни вообще всё запутанно. Иногда и вовсе не поймёшь, кто тебе друг, а кто – враг. Привыкай.
– Значит, вы берёте меня на работу? – уточнила я после недолгой паузы.
– Беру. Только нужно завести тебе трудовую книжку. Я как раз искал толкового помощника, так что зарплату тебе будет выплачивать фирма, а не я из своего собственного кармана.
– А что, платили бы из своих денег, если бы потребовалось? – удивлённо переспросила я.
– Платил бы. Мне очень нужен рядом человек, похожий на тебя.
– А что во мне такого особенного?
– Не знаю. Я что-то почувствовал в тебе, но не могу сказать, что именно.
Я опустила голову, не зная, что ответить. Было очевидно, что Николай начинает испытывать ко мне романтическое влечение. Если бы я была полностью уверена, что он – не мой единственный, то очень резко отказалась бы от общения с ним. Мужчина не вызывал во мне страсти или желания, но, возможно, сильная любовь и не вспыхивает так сразу, а завладевает сердцем постепенно. Однако пока я ничего не знаю наверняка и непременно должна во всём разобраться, и поэтому отказываться от предложения Лавровского нельзя.
– Что ты ко мне чувствуешь? – несмело уточнила я.
– Не пойму. Скажу лишь одно: не бойся меня. Я никогда не стану действовать вопреки твоему желанию.
– То есть приставать не будешь? – Я решила немного понизить градус нашего разговора.
– Нет. Пока ты сама этого не захочешь.
Эту фразу однажды мне уже адресовали. Навигатор! Это он признался, что любит меня, но никогда не пойдёт против моей воли. Похоже, мне очень везёт с поклонниками! Я горько усмехнулась. В голове роилось множество сомнений, предположений и домыслов. Я пристально всматривалась в лицо Николая, гадая – ОН это или не ОН? Прислушивалась к его голосу, сопоставляя его с тем, что слышала в записи, но ничего точно сказать было нельзя.
– В понедельник тебе нужно начать готовить документы для визы, – Лавровский перешёл на деловой тон, – необходимо перевести некоторые из них на английский язык. У меня есть толковый парнишка, он тебе в этом поможет.
– Хорошо, – кивнула я.
– Он тебя будет сопровождать в визовый центр. Подскажет, что и как делать.
– Вообще-то, я уже получала визу, и в этом нет ничего сложного. Сама разберусь.
– Сама? Вряд ли, – усмехнулся Лавровский, – потому что молодая очень.
– Ну, хорошо, – я решила лишний раз не конфликтовать, – помогут – мне же легче.
– Вот именно.
Мы по-прежнему сидели в каминном зале. Шум голосов постепенно затихал, вскоре исчезли звуки музыки, и я тихо сказала:
– По-моему, нам тоже пора. Только ты обещал интервью и пока обещание своё не сдержал.
– А давай, Мила, сделаем проще. Не будем утруждать тебя ненужной работой. Ты просто скажи своим орлам голубокрылым, что я согласен на разговор и отвечу на любые интересующие их вопросы в любое время дня и ночи. Идёт?
Он весело подмигнул мне. С моей души как будто камень свалился.
– Конечно, идёт! Спасибо тебе большое, Николай! Сама я вряд ли смогу задать хоть один стоящий вопрос, для этого есть профессионалы. Вот пусть они и отдуваются.
– Да, ты абсолютна права, котёнок. Беседа со мной – сущее наказание. Путь кто-то другой, а не ты, мучается!
Я покраснела, осознав свою вопиющую бестактность.
– Прости, Коля, я не хотела…
– Ничего, – миролюбиво ответил режиссёр. – Ну, что, подвезти тебя до дома?
– Нет, спасибо. Я на машине.
– Ну давай хотя бы провожу до неё.
Мы вышли из комнаты с камином, в которой просидели несколько часов, и двинулись к выходу. Гостей уже почти не осталось. Официанты торопливо уносили подносы с едой на кухню. Музыканты потихоньку стали упаковывать в футляры свои инструменты, устало переговариваясь между собой.
Вечеринка закончилась.
Николай взял меня за руку и повёл к дверям. На улице уже была ночь. Откуда-то издалека доносился рёв автомобилей, редкие сигналы клаксонов, но здесь, в тихом переулке недалеко от Кремля, надёжно поселилась тишина. Мы шли по узкому тротуару, запорошенному нежданным снегом, и молчали. Каждый из нас думал о своём.
Мы отыскали мою машину и остановились возле неё, чтобы попрощаться. Я пристально посмотрела в глаза Николая и едва слышно прошептала:
– До свидания. Надеюсь, скоро всё станет понятно. Ты или не ты? Не знаю.
Мне показалось, что эти слова могли бы помочь ему вспомнить хотя бы что-нибудь, хоть самую малость. Если, конечно, он и есть мой единственный.
Но Лавровский лишь с изумлением уставился на меня, озадаченный странной фразой, сорвавшейся с моих губ. Я сразу же пожалела, что не смогла удержать язык за зубами, и поспешно уселась за руль «Мазды». Нет, наверное, я ошибаюсь. Жестоко ошибаюсь…
Пришлось закусить губу, чтобы не разрыдаться от отчаяния и усталости. Резко сдав назад, я больше не удостоила режиссёра своим взглядом, даже не сказала «пока», просто изо всех сил нажала на газ. Мой автомобиль, так долго пылившийся в тесном гараже, будто того и ждал. Он оживился и понёс меня прочь от Лавровского, в самый эпицентр оживлённой московской ночи. Я помчалась по набережной, оставляя справа от себя собор Василия Блаженного и Красную площадь, проехалась по Новому Арбату, со свистом пронеслась по Кутузовскому проспекту. Надо же, а я и не предполагала, что ночная Москва может быть такой завораживающе прекрасной, такой свободной, такой зовущей. И такой отчуждённой. Ведь меня здесь никто не ждал. Я была одинокой и никому не нужной. Осознав это на МКАДе, на скорости около 130 километров, я не смогла-таки сдержать рыданий. Солёные горячие слёзы потоком катились по моим щекам. Я не останавливала их. Наверное, впервые за свою короткую жизнь я почувствовала, что такое одиночество. Задумалась над тем, что могу так и не встретить любовь до конца своих дней, потратив все силы на поиски и бесплодные мечты.
