Игорь Кредит

Фото 4. Рокенроллы на советских столах, фото из архива Сергея Троса, 1989

И. К. Сейчас, когда мы часто в татуировочной среде выясняем кто был первым, и каждый говорит, что был первым когда-то именно он… Я, пожалуй, не буду претендовать на этот статус. Я буду оригиналом (смеется).

М. Б. Да, были и иные, и уголовники были, а до них чуть ли не неандертальцы какие-то, например. Первичность-вторичность бывает только у макулатуры.

И. К. Но каждый был за что-то ответственен и первооткрывателем в чем-то. Пожалуй, в направлении цветных татуировок я был в каком-то роде первый или один из. Тушь «колибри» и музыкальные мотивы, это, в общем-то, то самое «открытие», за которое я готов бы был понести ответственность (смеется).

М. Б. Тогда начнем по списку вопросов, и первым будет такой. Скажи, рисование в целом присутствовало в твоей жизни и быту?

И. К. Рисование? Да, я рисовал ровно столько, сколько сам себя помню. Проще говоря, все время что-то рисовал. И к более или менее осознанным годам начал понимать, что это занятие весьма облегчает мне жизнь. То есть, будучи еще в школе, я мог получать отмазки от какого-то физического труда, рисуя. Для меня было гораздо легче и приятней написать стенгазету и проиллюстрировать ее, абсолютно неважно с каким текстом и содержанием. Чем, допустим, напильником выпилить там какой-нибудь…

М. Б. Скворечник.

И. К. Да, скворечник (смеется). Единственное, что я тогда извлек из советских уроков труда, это скорее отвращение к принудительному физическому труду, в целом, как к таковому.

Потом я поступил в ювелирное училище. ПТУ… Ювелирное училище звучит намного лучше. И тогда звучало и сейчас. Это когда меня спрашивают о моем образовании, я отвечаю – закончил художественное училище (смеются). Но это было самое настоящее ПТУ, аббревиатура, коробившая слух многих зажиточных граждан. Но опять-таки, это было не просто ПТУ, это было ХПТУ. То есть звучало еще более убийственно, но вот эта приставка в виде буквы «X» от слова «художественное» давала мне право ходить в Эрмитаж бесплатно, ну, и несколько иной статус. Но ювелир из меня не получился, потому что в те времена мне попросту не интересно было учиться, понимаешь? Не было интереса к учебе. И мысли, вот если я сейчас что-то выучу и это мне облегчит или улучшит мою жизнь, не посещали. Обычная советская бесперспективка. Поэтому оставалось только рисовать, тусовать и татуировать.

М. Б. А какой это период?

И. К. Года 85–86. Вращался-то я тогда в среде, где с одной стороны были питерские панки, а с другой – рокабиллы всяческие. Которые от панков пытались дистанцироваться, но это никак не получалось. Потому что выпивали все равно все вместе и веселились заодно. Да и события 80-х были общими.

При этом, да, на тот момент были люди, которые располагали квартирами, где происходило всякое движение. Миша Комаров, например, один из рок-н-рольных. У него замечательная трехкомнатная квартира была, через которую проходили наиболее радикальные представители молодежных масс. Был еще Юра Скандалист. Но назвать его рокабиллом было нельзя, потому что, в общем-то, на него никакую лейбу нельзя было повесить, что типа это панк или кто-то еще другой. Просто он неординарный такой человек, то есть неформал, артист.

М. Б. Не один он. В принципе на стыке стиляжничания и панк-рока образовалась узкая прослойка людей, которые не идентифицировались никак, но оставались яркими личностями. Можно сказать, что это был театр одного актера.

И. К. Безусловно. Этот Скандалист стал татуировщиком. Он был одним из моих первых подопытных. Его первые татуировки, я тоже не возьмусь сказать, что я их сделал. Первые свои татуировки он сделал, когда был в дисбате, была у него такая замечательная личная история. По сценарию которой Юра учился в военном училище, был курсантом, а потом после первого курса он попал в дисбат и решил порезать себе вены, чтобы оттуда комиссоваться. Стоит отметить, что суицидальная мода вошла в неформальный мир именно в те годы. Те, кто ни разу не пробовал резать вены, попросту не были вхожи во многие неформальные тусовки. Умирать-то, естественно, никто не хотел, но попугать себя и окружающих стремились. Страху, жути нагнать, сотворив образ ужасного и непримиримого подростка.

А со Скандалистом меня познакомил не менее замечательный человек, Сергей Крюгер. Не слышал?

М. Б. Не припомню, да и как можно знать все и всех?

И. К. С ним трудно пересечься в данный момент, потому что он из неформала 80-х гармонично совершил переход в бандиты 90-х. А тогда, мы берем 86 год, ему было около 17 лет. Весьма колоритный такой человек. Жена Юры Скандалиста по кличке Оскалиха души в нем не чаяла, он ей актера Моргунова напоминал внешностью. Позывные у нее были такие замечательные, несмотря на то, что весьма симпатичная девушка. Как раз Леня Пися-Череп1, напившись портвейна, раздавая комплименты, сказал Скандалу: «У тебя самая красивая жена в Рок-клубе…» Подлиза.

И тот самый Крюгер, с которым я был дружен, познакомил меня со Скандалистом. А Юра на этот момент был уже местной знаменитостью. Фильм «Взломщик» еще не вышел на экраны, только готовился к прокату, но уже все знакомые знали, что Скандалист снимался в нем чуть ли не в главной роли. Такова была сила мифотворчества, без которого не было бы ничего.

У Скандала уже была татуировка в виде серпа и молота на руке. Серп и молот. И под ней было написано «Страйдерс». Написано с ошибками, а позже еще были какие-то буквы приписаны. Была некая панковская группа эстетствующая, которая, по мнению Юры, была достойной, чтоб красоваться на руке. Потом я подобный мотив татуировки делал раза три или четыре, потому как после выхода фильма у Скандалиста незамедлительно появились поклонники. Большинство обычной молодежи всегда ориентировалось на субкультуры, поэтому я могу закономерно связывать популяризацию татуировки именно вот с такими людьми. Красивыми, веселыми и артистичными на фоне советского димедрола. Они отличались от уголовников с их приоритетами и криминальной романтикой. Мы тоже старались по всем пунктам отмежеваться от уголовной тематики, причем не всегда бесконфликтно, в силу безбашенности мотивов. И случались порой достаточно невеселые истории. Одна из самых печальных была, конечно же, с Клыпиным, руки которого от запястий и выше были покрыты татуировкамии. Ему часто приходилось отвечать за это перед гопотой и уголовниками.

М. Б. Да, была такая панковская тенденция в мотивах, опорочить всё и выпендриваться крайне.

И. К. Но самый печальный случай произошел с Юрой Решето, у него еще кличка была – Пёс. У него татуировка была на плече «Убей коммуниста ради мамы». Попал в тюрьму. Не за татуировку, конечно, по другому поводу. Его пытались там убить, засунув в печку, в топку…

М. Б. Может, просто жути хотели нагнать?

И. К. Нагнали настолько, что он не вернулся из своего жуткого состояния, сойдя с ума. В этом бреду его везде с собой таскал его же товарищ Мухомор, кореш его лепший.

Люди на молодежных тусовках занимались приятным бездельем. Времени было много, и никто не работал. И это было возможно благодаря той же общности. Примечательно, что у всех были какие-то деньги на веселье, пропивание и легкие наркотики. Которые появлялись с перепродаж тусовочного мерчандайза. Можно было взять там какую-нибудь классную футболку, купив за 20 рублей, проехав на тачке за 5 рублей через весь город, продать ее за 30. По итогу можно было считать, что бизнес удался, и деньги на пиво появились (смеется).

Винил, плакаты. Плакаты, вещи. А больше ничего как бы и не интересовало… И если ты, допустим, в суете покупал пластинку, на которой было, казалось, написано «Элвис», приносил ее домой, а это оказывался Элвин Стардаст… то эта пластинка шла в обмен. Или вот тоже, из тусовки рокабиллов Орехова, Комарова и Антона Тедди. Была у них такая «подготовительная» группа младших воспитанников, в которой был человек по кличке Юкс. Такие люди часто приносили на рецензии пласты, и когда пластинка была не совсем удачной, ее можно было в «младшую» группу перепродать с большим успехом. Причем был один такой забавный инцидент, когда Юкс купил двойной альбом, пришел его показывать Комарову. Это была достаточно крутая пластинка, и Миша, недолго думая, подменил пластинки, вставил ему туда двойник Брежнева. Сольный концерт с XXVI съезда КПСС. Это было действительно смешно. И обиженных было не так уж и много. И параллельно этим всем товарно-денежным отношениям шло развитие оформления внешнего вида. Совсем первую свою татуировку я сделал будущему татуировщику Стасу Удаву.

Эта моя первая исполненная татуировка заняла практически всю ночь по времени. Мне пришлось соврать, что я делал до этого татуировки, иначе бы Стас не согласился. Причем это была его не первая татуировка. Первую ему сделал Крюгер какими-то чернилами хреновыми из шариковой ручки, и эта татуировка исчезла на третий день (смеются). Это был гигантский знак анархии, который Крюгер вкалывал Стасу в плечо, приговаривая: «Сейчас пробьем по контуру, сейчас пробьем по контуру». И когда я эту фразу повторял шутейно, Стас дергался от ужаса, и поэтому татуировка вышла весьма неказистой. Крюгер, кстати, вовсе не был татуировщиком и даже не планировал, он просто любил людям делать больно. Вот бывают такие люди, причем не только в маргинальной среде. А мне он говорил, когда у него назревал новый пациент на татуировку: «Я его проткну насквозь» (смеется).

Стас сохранил эту свою татуировку и никогда не перекрывал и не подправлял ее. Там контур вышел такой, что как будто у меня в процессе в руках мыши трахались.

М. Б. Но подход к татуировке существовал приблизительно как везде? В том смысле, что люди ставили на себе отметки, как некогда туристы наклейки на чемоданы?

И. К. Да, у Юры Скандала, например, так и было раскидано по телу… Если серп и молот был на запястье левой руки, то череп должен был быть на плече уже правом. Потом добавили дракона цветного на предплечье правой руки…

Причем изначально идея была дракона гигантского делать, хвост закинут за плечо, туловище драконье через грудь, на животе Юра планировал нататуировать голову, ну, и ниже открытая пасть, из которой должен был торчать член… Но я вообще-то испугался такого объема работ, и отказался. А мотив воплотился в более компактной форме. Я тогда всеми возможными способами пытался дистанцироваться в своих работах от сходства с уголовной тематикой. Только технические средства исполнения были заимствованы от тюремных кольщиков.

Мой брат, бывавший в местах лишения свободы, до сих пор гордится тем, что помогал мне собирать первую машинку и затачивать иглу. Острота которой проверялась тем, что если она кидалась и втыкалась в какую-нибудь ткань или кожу, то это означало ее, иглы, дозрелость. Причем апробировалось все это на себе и путем проб и ошибок.

И так подошел момент, когда я познакомился с группой «Мистер Твистер» и ее участниками. В Ленинграде проводился очередной фестиваль рок-клубовский, на который они самоотверженно приехали, понадеявшись на свой талант. Прибыли они со своими демо и инструментом. На что питерцы, со свойственным им снобизмом, сказали: «Москвичи…» А послушав их, сказали: «Ну, это как ранний Лоза!» Сразу же поставив на них такой штамп (смеется).

Там, на улице Рубинштейна, они познакомились с басистом из группы «НЧ/ВЧ» и на его квартире отыграли концерт. Я тогда выглядел рокабилльно – весь на бриолине. И они, отметив это, пригласили меня на этот домашний концерт. Концерт проходил на квартире на улице Чайковского, которая названа не в честь композитора, а в честь анархиста Чайковского. Не припомню точно, Валера Лысенко или Вадим-гитарист, ныне покойный, попросил его вписать на ночь. Я же тогда обладал несметным по тем временам богатством – трехкомнатной квартирой, оставленной мне родителями. Да, это было, скажем, мечтой любого неформала. Возможность и перезнакомится на автономной территории, и помечтать. А мечтать на тот момент, о чем еще можно было мечтать? Вот у меня знакомый один был. Да, он довольно-таки талантливый, одаренный мальчуган, у которого было три мечты: это купить кожаную куртку, не работать на заводе и развестись, уже будучи в возрасте 18 лет, предварительно женившись. Вот такой пример мечтаний.

А я как раз оказался обладателем такой чудесной трехкомнатной квартиры, на которой происходило всякое… Да, ну вот, ко мне на тот раз никто не вписался, потому что музыкантов стали похищать какие-то там похотливые женщины. Валера «Еж» Лысенко заметил у меня татуировку в виде флага конфедерации и аж весь загорелся идеей сделать себе что-нибудь подобное. Я согласился, приехал в Москву и остановился…

М. Б. На «Патриках».

И. К. Да, Валера жил на «Патриках», но я остановился у Маврикия. Маврик был белоручка полнейший, в том смысле, что был девственником в плане татуировок. Жил тогда с мамой и бабушкой на улице Горького и оттанцовывал на концертах у «Мистеров». Я вписался у него, и он тоже попросил его татуировать. Привез я с собой набор: была черная тушь, тушь «колибри», и еще мне перепала супер-японская тушь якобы для татуирования, которая оказалась краской для фломастера. И после того, как я нататуировал Ежу флаг конфедерации, и какого-то кривого тедди-боя… по-моему, красный цвет сошел на второй день. Меня просто надули насчет этой краски. Языками-то владели немногие, что на этикетке – непонятно, а раз тушь из Японии, то как бы сразу проводились параллели в уме (смеются).

М. Б. Ты по поводу цветных татуировок японских? Любопытно, а источник?

И. К. Откуда подобная информация могла в советские времена просочиться? Это все через «испорченный телефон» совковой прессы. Журнал «Ровесник», например, напечатал статью о молодежной преступности в Юго-Восточном регионе с фотографией пожарников японских с клановыми татуировками. А под фотографией надпись «банда головорезов Якудза», и вот это тоже впечатляло доверчивых соседских подростков.

Но тема подражания японским татуировкам пришла намного позже. Уже когда появились бандиты и видеофильм «Разборки в Малом Токио». Тогда именно ориентированность на подобные татуировки появилась.

М. Б. Влияние как у фильма «Улицы в огне»?

И. К. Да, «Улицы в огне» – это естественно. Сказка на тему рок-н-ролла. А кто ж его не смотрел? Ну вот, я сделал татуировки Ежу, сделал и Маврикию. Это был круглый знак конфедерации. И стоит сказать, что без конфедерации сложно было вообще какую-нибудь татуировку сделать. Она должна была присутствовать. Даже если ты татуируешь череп, то на заднем фоне обязательно должен быть флаг. И Маврик клонировал это направление в Москве. Черные мотивы и красно-синие фоны. Мы весьма плодотворно провели время тогда, оттягиваясь и покалывая. Татуировки Лысенко были исправлены и сделаны весьма нормальной тушью «колибри». И Маврик получил свою порцию татуировок бесплатно, потому что какой мог быть разговор о деньгах? Еж мне заплатил 15 рублей, именно столько стоил билет от Москвы до Питера. Я и сам себе собирался делать еще одну татуировку, у меня даже был подобран для нее дизайн. Это был кот с рокабилльной прической. Я привез рисунок в ту поездку показать Маврикию и всем местным рокабиллам. А по возвращении в Питер я обнаружил, что у меня нет больше моего красивого дизайна. Кот остался жить в Москве, на руке Маврика, который тщательно следил за всеми моими движениями, пока я татуировал. Запоминал старательно.

М. Б. И что Маврик, реализовал?

И. К. Маврик!? Маврик – подонок, он украл у меня моего рок-н-ролльного котика и нататуировал себе. И когда я увидел Маврика, и кота на его руке, он уже стал профессиональным татуировщиком. Я пожурил его, сказал: «Как же ты мог?» А он попросил прощенья, и сказал: «Это самое лучшее, самое красивое, что я когда-либо видел в своей жизни». И объяснил, что он не смог устоять перед соблазном обладания этим мотивом. Ну и, конечно же, я его простил по этому поводу. Но на подростковой волне такие моменты переживались достаточно остро (смеются).

М. Б. Ты ограничивался только рокабилльной тематикой или был какой-то спектр?

И. К. Нет, у меня был набор дизайнов, но опять-таки, они зависели от круга общения, естественно. То есть если круг общения тусовки – там были дизайны панковского направления и рок-н-ролльные мотивы. Также были специальные дизайны для «черных следопытов», они жили территориально в Купчино, я там тоже жил, и поэтому они тоже попадали в круг моих клиентов. Там были тоже черепа, но во всяких немецких хренях, сейчас бы это было воспринято как фашистские дизайны.

М. Б. Не знаю, советские уголовные дизайны, эксплуатирующие фашистскую эстетику, зачастую подразумевают иное – асоциальный анархизм. Отрицалово такое.

И. К. Я аполитично был настроен, для меня это было не более чем эстетика III Рейха. У меня рок-н-ролл правил, а Питер в те годы был рок-н-ролльной столицей. То есть, я еще могу претендовать на звание того, кто привез неформальную татуировку в Москву. Маврикий же достойно перенял традицию, хорошо овладел техникой, по тем временам, и привнес свое. Он был к тому же и информационным распространителем, мотался чаще в Питер и чаще привозил пигменты «Колибри», которые тогда какой-то питерский завод выпускал.

М. Б. Еще тушь «Кальмар» такая была. Жуткая, нашатырем пахла. Я на тот момент уже был упакован «шарпсом». Маврик гонял еще в Финляндию и привез оттуда катушки для машинок и раму. Да и каталог он привез, который я потом использовал.

И. К. Каталог? Черт, слушай, он у меня останавливался по пути из Финляндии, и у меня мой вот пропал тогда каталог продукции Микки Шарпса. Сперва кот, теперь каталог! (смеются).

М. Б. По тем временам с отношениями к собственности и деньгам мало кто церемонился, считал, что все вообще общее, это я тебе точно могу сказать. У Маврика, видимо, не было таких предрассудков «мое – чужое», он часто и свое везде оставлял. Вот, ну все-таки сформировался ли за этот период свой стиль и подход? То есть группы людей, забитые исключительно стилистическими, рокабилльными…

И. К. Ну, рокабилльно-панковскими, я бы сказал. Так мы уже обозначили, тусовки пересекалась – интегрировалась одна в другую… И опять-таки, на тот период вышла пластинка – первая «Психоатака на Европу». У нас она появилась примерно в это же время, как вышла в Голландии, и тусовка сайкобилли стерла грани между многими стилевыми образованиями. Уже трудно было понять, что есть что и кто зачем. Одна из татуировок у меня как раз случилась во время появления вот этой самой пластинки, оформленной крысой с флагом – которая была поднята как флаг сайко. Флага, которого, по идее, нет, но там была просто крыса и контрабас был. Вот такой мотив я делал Гене Хелфорду…

М. Б.…ныне священнику какой-то там церкви то ли адвентистов, то ли еще чего…

И. К. Может быть… Вот, и на начало девяностых годов у нас в городе сформировались этакие «цветные люди». Наверное, это все же был 1991 год, когда кооперация уже отцвела. Скажем так, народу не хватало денег, и работа на заводе им, видимо, уже не приносила никаких ощутимых доходов. Я, конечно, не говорю о том, что я работал на заводе и все это знаю наверняка. Но существовать и поддерживать «человеческий облик» было надо, но тогда уже появились альтернативные способы зарабатывания денег, кроме как работая на государство. Для меня это стало татуирование, то есть тогда я и решил, что буду профессионалом именно в этой области. По совету моих товарищей (смеются). Ну, или потому, что на тот момент это получалось лучше всего, что я в своей жизни умел, и клиентела уже была сформирована. На тот момент девяносто первого в Питере было два современных татуировщика – это я, на одной стороне Питера в южном его районе Купчино, и Леня Череп на севере Питера, на «Гражданке». Были, конечно, и другие, но мельче плавали. У меня же клиентская база начала расширяться до людей, совсем непонятно чем занимающихся. Не только молодежи. Возможно, в начале 90-х на людей сказалась общая менее зажатая ситуация, чем была в советский период.

Мое профессиональное становление происходило так. Девяносто второй год, появился клиент из кругов сайкобилли-музыкантов. Он как раз вернулся из Финляндии, где заходил в один из тату-салонов в Хельсинки. Подарил он мне визитку этого салона, и я отправил по адресу, указанному на этой карточке, письмо, приложив фотографии своих работ. Хозяин студии мне ответил. К моей великой радости пришло мне извещение, что на почте меня ожидает пакет весом в 250 грамм. Я еще по дороге на почту мечтал, что это мне наверняка тушь дефицитную финны прислали, но это была всего лишь футболка студии. В ответ я послал рисунки тату-флеша, причем оригиналы, так как ксерокса тогда даже не было толкового. После финны прислали мне приглашение на свою конвенцию. Она называлась Finnish tattoo weekend, проходила в марте 1993 года. Туда я поехал, экипированный роторным тэту-агрегатом, ГДР-овским трансформатором от детской железной дороги и дерзким авантюризмом. К моему счастью, на конвенции продавали тату-пигменты, я и приобрел там свою первую 12-цветную палитру. Когда в зал, где проходила конвенция, стали заходить первые посетители, ко мне почему-то начали подходить одни только финские алкоголики и просили их татуировать бесплатно. Я жутко отчаялся, потому что потратил на эти чертовы пигменты последние свои деньги. Потом дело пошло, начал татуировать, и вокруг меня набиралась толпа. Я же, в общем-то, человек был для них весьма экзотический. До меня на европейских тату-конвенциях бывал только один российский татуировщик. Некий Сергей из Москвы, который присутствовал на Берлинской конвенции в качестве очень экзотического персонажа, и ему даже подарили какой-то профнабор оборудования. Организаторы поставили его на сцену, и сказали – вот он такой же, как и мы, только бедный, так как он из России… и вот ему перезент – татуировочная машинка и набор иголок.

Быть в таком же амплуа меня почему-то не радовало. Я хотел выглядеть равным среди равных. И начал усиленно работать. Вокруг меня собрались звезды татуирования, Марио Баз, Берни Лютер и америкосы всякие, которых я ранее видел только в журналах. Наверное, я произвел благоприятное впечатление, потому что меня тут же пригласили работать в Швецию.

Летом того же года я вступил во Всемирную Ассоциацию Профессиональных Татуировщиков. В тот момент я понимал их интересы, и мне хотелось поднять свой уровень и расширить международную деятельность. В год я отправлял в конверте 25 фунтов и за это получал информативный журнал, наклейки, и всякие гаджеты. Про меня вышла статья в татуировочном журнале «Skin deep». И пошли новые контакты.

Как-то мне звонят и вновь приглашают на конвенцию, я спросонок думаю, что это Финляндия, даю утвердительный ответ. А оказывается это в Ирландию, в Белфаст. Ну и, значит, отступать некуда, поехал я в Ирландию, место на тот период оказалось довольно-таки гиблым. В одном из тату-журналов потом была рецензия на эту конвенцию про то, что кому это пришла в голову делать фестиваль в зоне военных действий? Там бомбы, терроризм – мрак.

Но я опять-таки познакомился со многими хорошими людьми. После Ирландии поехал работать во Францию, затем тату-тур по Германии устроил, поработал также на американской военной базе. И в общем-то, оттуда весь английский я свой и почерпнул. То есть сначала сленг, потом мыслеформы и обороты – американский язык очень простой.

Когда возвратился в Россию, у меня среди клиентов нарисовался Кирилл Данелия. На тот момент он проживал в Нью-Йорке. Сделал он у меня кельтов, и впоследствии на спину татуировку по дизайну одного старинного ювелира. Вскорости он мне позвонил повторно и сказал: «Игорь, у меня к тебе есть очень заманчивое предложение». Я подумал, что он скажет: хочу еще больше татуировок (смеется).

И тогда он мне сказал, что есть идея сделать в Москве татуировочную конвенцию, причем я эту идею не воспринял с таким энтузиазмом, с какой он ее преподносил. Таким образом, я оказался сопричастным к проводимой московской конвенции. На тот момент, волею случая, в Амстердаме проходила конвенция, приуроченная к открытию музея татуировки, который сделал Хенки Пенки. И на нее собрались практически все передовые на то время имена из многих стран.

М. Б. Которые имели планы на будущее посетить токийскую конвенцию и с интересом посматривали на восток.

И. К. Возможно, но на тот период случай помог скоординировать все это, и конвенция в Москве организовалась на ход ноги. Стихийно и буквально за месяц, благодаря моим контактам. Но хаос и организационная неразбериха привели к тому, что сам я в ней не проучаствовал.

В России же на тот момент тату-культура была в зачаточном состоянии. Я, в принципе, никогда не стремился нести культуру в массы, пропагандировать или что-то кому-то объяснять. Все, чего мне хотелось, это творить и работать. Поэтому я на долгий срок покинул Россию. Вернулся только в 2003 году. А в стране уже сменилось поколение, от моей татуировочной прослойки практически никого не осталось. А новое время дало новые реалии. Новые таланты и множество бездарей, студии тэту в парикмахерских и медучреждениях. Все, что мы видим и сейчас в большом количестве.

И если проводить параллели между тем, что сейчас и что было тогда – это в первую очередь изменение причины, для чего люди все это делали, мотивации. Сейчас это более широкий спектр населения. Татуировка и татуированные люди стали более социально приемлемыми А тогда именно татуирование той прослойки, которой я этого делал, – это был акт вычеркивания себя из совкового общества. Из того социума, где общество было серо, одето в одинаково тяжелые ботинки, ну вот типа фабрики «Скороход». А мы были в том обществе как разноцветные нестандартные пятна. При этом мотив флага конфедерации в том понимании – это был флаг бунтарства, хотя обитатели Купчино и жители южных штатов несколько разные люди (смеются).

И опять-таки, была мотивация татуировок в том, что в перестроечное время люди стали мутировать, а татуировки фиксировали жизненные позиции и принципы. Это как до армии был хиппи, пришел, женился и уже, как все, покупал осенью зеленые бананы и заворачивал дозревать в газету, чтобы за новогодним столом с детьми скушать (смеются). Татуировки в этом ракурсе были реакцией на заявления людей старшего усталого поколения, которые говорили: «Вы перебеситесь, будете такими же, как и мы». А тут татуировкой позиция закреплялась на всю жизнь. К тому же с «порочными татуировками» меня не взяли бы на престижную, как тогда говорилось, работу. Сейчас это для меня сувенир – флаг конфедерации, набитый в 16 лет, он до сих пор у меня и никуда не денется.

Мне всегда казалось, что татуировка никогда не являлась предметом необходимости современного общества. И люди тратили на нее исключительно лишние деньги. При этом в периоды стабильности татуировка будет развиваться в виде демонстрации жизненных успехов, а в трудные времена – уходить в андеграунд маргинальства. Подходы же будут оставаться одни и те же: индустриально-поточные и частно-индивидуальные. Сейчас наметился декоративно-прикладной подход. Он уже идет, подход к татуированию, как декорации тела. При этом прогрессирует склонность к неопримитивизму.

М. Б. Неопримитивизм – это часть рок-н-ролла и основа живой человеческой культуры в целом. Стоит напомнить что основным девизом 60-х был лозунг «назад к предкам». Позднее это легло в основу панк-бунта. А ранее в основу фолк-движений.

И. К. Вот это я как раз наблюдаю.

М. Б. Это то же самое, возврат к тому, с чего мы сами, собственно, начали, и к тому, что делали многие поколения до нас. К состоянию преодоления неудовлетворенности через молодежный бунт.

И. К. Да. Все вернется, потому что вся история развивается циклично. Бунтари никогда не переведутся.

 

Валера Еж

Фото 5. Маврикий Слепнев и группа «Мистер Твистер», фото Сильвии Пекоты, 1987

В. Л. Родился я 26 августа 1961 года в Белгороде, как сейчас бы сказали, в семье служащих. Мать родилась на хуторе Гремячий. Отец, царствия ему небесного, пережил войну и оккупацию и потом пошел в ремесленное. Причём его прельстило слово «сантехника», в котором ему показалось что-то про санитарные приборы, но потом выяснилось, что все сложнее. Он отучился и отслужил на флоте семь лет, и всегда этим гордился.

У меня очень хорошо отложилось в памяти по поводу оттепельных шестидесятых: прямо в центре города был парк с машинками детскими, каруселью и танцплощадочкой. Это, наверное, год 66-ой или 67-ой шел; играли там эдакие дядьки, один из них на контрабасе. Играли шлягеры тех лет, а рядом был Зеленый кинотеатр, который крутил итальянские кинофильмы. Музыка была практически из этих фильмов, немного прирокенролленные варианты. И вот такая вот «дольче вита» парковая и иностранная накладывалась на праздничные коммунистические демонстрации.

Я был школьником, но это все в память закладывалось, и некоторые песни, которые мы до сих пор исполняем, связаны с тем периодом. «У самого синего моря» звучала тогда из всех утюгов, причем звучала и оригинальная версия, исполняемая сестрами-японками, и наша отечественная версия Нины Пантелеевой на музыку на слова Дербенева. На удивление, задним числом прослушивая советскую музыку 50-60-х годов, обнаружилось, что кальки, сделанные с американских оркестровых композиций, были весьма неплохи. Прессинг послевоенный кончился, начался более теплый период, и мы жили в частном секторе. И песня «У самого синего моря» отложилась с дошкольного возраста в варианте:

Тогда у нас во дворах играли свадьбы оркестрики с контрабасами и барабанами. Битлз я услышал в 64-м году, причем, одну песню «and I loveher»; и, как я уже потом понял, тогда-то я и увлекся битломанией…

И с этим была связана одна история. Тогда было лето 64-го года и у битлов вышел новый альбом, и это был период, когда появились транзисторы. Август, родители кого-то из родственников провожали, а я крутился возле приемника и во рту держал шарик железный. Приемник был «Балтика», на котором потом сохранились зарубки про нужные волны вещания – где «Би-Би-Си», где «Голос Америки». И тут я под песню эту поперхнулся и проглотил этот шарик…

Уже крутили по какой-то волне этот диск, а вскоре в стране с верховного поста был снят Хрущев и наступила эпоха брежневизма. Я, конечно, не знал про вождей, меня это не интересовало, а все лето я проводил на хуторе Гремячий, а с полугода до четырех вовсе там жил. Быт там был особенный: вот тебе и иконы, вот тебе и природа – и я очень рад, что захватил этот этап в детстве. Дед был жив, прошедший войну, много, конечно, об этом можно рассказать, но мы, вроде, про другое…

Музыкой я даже не увлекался, просто она звучала отовсюду. Был, наверное, 66-й год, мы умудрились в семье скопить денег и купить телевизор Рубин, и я не выговаривал букву «р» тогда, и тут увидел по этому телеку, что Вадим Мулерман победил в московском музыкальном конкурсе и пел «терьям-терьярим-там-терьям»… Я урявкался с этого и так стал выговаривать «р». Так что музыка в моей жизни играла роль с детства.

Еще я помню мамины слова, года 67-68-го. Она увидела паренька на улице, у которого была прическа длиннее, чем общепринятая советская. Как у Олега Ефремова в фильме «Три тополя на Плющихе» было – девочка девочка, какая тебе я девочка? Примерно такого плана история. Мама тогда сказала: «О, какие у него битлы». То есть в сознание советского народа длинные волосы входили вместе с битломанией. Хотя не исключено, что «Битлз» многие не слушали. Мама училась в техникуме в конце 50-х и рассказывала, что видела пару стиляг даже там: с яркими носками и галстуками, набриолиненные. Когда вспоминаешь этот период, вспоминается и фильм «Деревенский детектив», когда там сидят ребята и на балалайке играют «Эй мамбо, мамбо рок». Все эти частушки «зиганшин буги, зиганшин рок»…

Мама в четырнадцать лет приехала с хутора в областной центр и с широко открытыми глазами воспринимала это все сильно. А потом получилась история, что у меня в 69-м году неведомыми путями оказалась гибкая пластинка «Битлз», которую я прокручивал на раскладном проигрывателе-чемодане «Юность». Отец, будучи чемпионом Балтийского флота по чечетке, то есть по степу, привез со службы граммофонных пластинок с фокстротами – быстрыми и медленными – а поскольку служил в «советской загранице», в Таллине, пластики были местные, которые в средней полосе найти было невозможно.

А с 69-го года все немного изменилось: помогли школьные друзья, покойный друг Лукин. Его папа служил в Венгрии, а сам он на самой западной точке Украины и приехал оттуда прозападным. Тут же научил нас, мальчишек, что фильмы про индейцев – это круто, а музыка должна быть вот такой…

Это самое начало семидесятых, и вот уже появился более серьезный интерес к музыке. Меня отдали учиться на баян, и там я увидел барабаны. И получилось так, что к баяну я был равнодушен из-за отсутствия математического склада ума; разбираться с нотами и исполнять сольфеджио мне было скучно, а в музыкальных школах тогда создавались детские ансамблики типа «Мзиури». Пацанята и девчонки играли песенки, ездили по стране, их показывали по телевизору – и это было вроде моды.

А мне барабаны запали, и я к ним прикипел. Это уже переход в старшие классы по возрасту, и сейчас такую же историю повторяет мой сын, вдруг тоже решил стать барабанщиком… И потихоньку история эта и затянула. У нас была своя «туча», место сбора обмена и покупки виниловых пластинок. Они были по всей стране и назывались по-разному: туча, толчок, толпа.

У нас была туча, она же балка, поскольку между Белгородом и Харьковом было такое место, полустанок Казачья лопань, и там проходили меломанские толпения. Особо скрытно это все не происходило, полуподпольно, власти это все не трогали. Периодически шерстили и гоняли – советская власть, при всех ее агрессивных припадках, понимала, что удовлетворить товарный голод была не в состоянии, поэтому позволяла такую самодеятельность. И так было по всей стране, а в Харькове многие ребята общались с моряками-одесситами, которые ходили в загранку. Поток контрабанды, не антисоветчины в виде книжек, шел постоянно. Джинсики, кофточки, пластиночки, по стоимости порядка 70–80 рублей, и все это ручейками растекалось по стране. Можно было нарваться, конечно, на пользованные диски, замазанные до блеска маслом и одеколоном, можно на пластинку хора советской армии с наклеенным иностранным лейблом – все это было таким мелким приключенческим бизнесом. За который иногда прихватывали и даже присаживали, но, тем не менее, бизнес этот существовал. Сколько я жил в Белгороде, помню, всю эту ситуацию особенно не прикручивали, вплоть до конца семидесятых. Закручивали больше за валюту и тут пострадало много из людей богемы и эстрады. Конкретно пострадал Масляков, получив конкретный срок; Долинский, который участвовал в «Кабачке 13 стульев», актер, игравший Иванушку в советских сказках. У меня был знакомый, который служил в конторе, и, когда показывали фильм о Павле Корчагине, где играл Конкин, этот дядя рассказывал, что лауреата премии Ленинского комсомола какие-то знакомые втянули в какую-то заварушку, связанную с валютой. Это к тому, что в семидесятых валютная тема была на слуху не только в столице.

У нас с этим делом было поспокойней; самые продвинутые в плане доставания были ресторанные лабухи. Доставали все, что касаемо музыки; инструменты скупались у югославов и поляков, это был достаточно распространенный бизнес. Как и сам шоу-бизнес, как тогда называлась, эстрада. Ездило огромное количество групп, как соцлагерных, так и советских: Лилия Иванова из Болгарии, Джорджи Марьянович, «Пудис» «Puhdys»… в общем, все крутилось; я был юн и комсомол никто еще не отменял. В тогдашней жизни мне нравились и танцы, и кабаки, причем любого уровня, хоть привокзальные. Везде играли хорошие музыканты, съевшие собаку на популярных репертуарах. У нас была своя история обмена между белгородскими и харьковскими музыкантами, ребята-лабухи менялись городами.

Слова андеграунд у нас не было в ходу, тем не менее Харьков был достаточно вольным городом. В ресторанах звучала «фирменная музыка», в школах мы могли играть то, что хотели, в кабаках заказывали музыку представители торговли, в представлении семидесятых это был добротный западный рок. Придискованность появилась к концу десятилетия, а так, пожалуйста, игрался Стиви Вандер, снимался в ноль, в копейку. Я перезнакомился с ними со всеми и узнал про все репертуары от свадебных до танцплощадочных. Такой был бекграунд советской действительности.

М. Б. В семидесятых уже активно существовала система хиппи, которая была достаточно активна на Украине, в том же Харькове или в Крыму. А у вас?

В. Л. А про неформальное иное. Битломаны, которые были, они не были системными. У нас были просто модные, прихиппованные люди. Джинсы, маечки, волосы – те же фарцовщики держали такой стиль. Система была западнее, во Львове, Крыму, а у нас в городке системных не было, но системный пипл был проездом, как раз через Харьков в Крым. Перемещения автостопом никто не отменял…

А мы собрали ансамблик, в котором участвовало три Валеры, и в Белгороде 78-го года решили поиграть в модный бенд. И получилось так, что мы стали играть панк.

Никто ничего не знал про «Sex Pistols», но надо было сделать альтернативу длинноволосью, клешам и огурцам, поэтому постригли себе короткие ежики; я был в убитой китайской кожаной куртке, и штаны у нас были пошиты до колена с зипперами-молниями внизу, чтоб их хоть как-то можно было натянуть. На ногах лыжные ботинки, на штанах висели цепуры и везде понатыкали булавок. Интуитивно, желание выглядеть не так как все привело вот к такому незамысловатому эпилогу. Которое было свойственно и западной молодежи, которую достала мода 70-х. Молодые пацаны, один из которых сейчас живет в Канаде, шил неплохие кепочки, почти бейсболки из кожи. А музыка была смешная, был бас, барабаны и гитара. Так вот, не слышав панка, мы делали из песен советской эстрады, типа «тополиный пух», минималистичные жесткие импровизации.

Группа называлась «Плоскостопие», Флэтфуд; у нас был логотип с трехпалой ногой в честь того, что в группе играло три Валеры. Костюмчики пятидесятых еще раздобывали у своих отцов в гардеробах, с узкими лацканами. Галстучки узкие, остроносые ботинки… Только уже в армии, по телевидению ФРГ, я увидел группу «Jam», которая была одета точно так же. Интуитивная смешная история перехода из одной эстетики, которую я для себя называл эпоха волосатой музыки, в эстетику музыки коротких стрижек, панка и ньювейва. Были у нас знакомые, которые играли Сантану и Блэкмора по нотам и задом наперед, а потом пришли другие. Тогда же я узнал термин рокабилли, по польской лицензионной пластинке на британский оригинал «Matchbox». Волна традиционного рокенролла семидесятых. В. А.ерике вся эта история канула в лету, кроме разве что Карла Перкинса, а британцы ее подхватили. Теддибойзовские прикиды, а потом неорокабилли пошло, но у меня случилась армия – и это отдельная история.

Попал я служить в Германию, не зная еще сам термин рокабилли, и поскольку служил в роте связи, у нас стоял в «красном уголке» телевизор, но при этом все программы на нем были заблокированы. Можно было смотреть только один центральный и один не центральный, ГДР-овский канал. Но в определенные штучки вставлялись отвертки, и так получалось, что даже из спальни можно было ловить вражеское. Полк стоял на границе с ФРГ, среди нас служили немцы-пограничники в количестве тридцати человек, и там я насмотрелся разного, будучи «молодым», комментируя для «дедов» современные направления в музыке. По ФРГ-шному телевидению крутилась масса всего и именно в этот период 79-81-х годов пошла валом видеокультура: по телеку показывали «Boumtown rats», «Clash» и Шейкина Стивенса; тогда же я увидел первые два клипа «Stray cats». И вот это все легло на душу. Немцы были тоже восприимчивые к рокабилли, у них Питер Крауз выступал с шестидесятых, но явного проявления я тогда не заметил. Я тогда узнал про «Waltones», и то что пошла волна неорокабилли, и прирокабилленного ньювейва и постпанка.

Нарвался я на это тогда, но пригодилось мне все спустя почти четыре года. Солдатская служба в Германии – это отдельная песня. Тем более в ныне несуществующий ГДР. Служба есть служба, много там не разгуляешься и не увидишь, но я, попав из провинциального городка за границу, умудрился играть в гарнизоне в ансамбле при доме офицеров, и мы еще катались к немцам в рамках программы Дружба. Или в училища и в воинские части Магдебурга или других городов, где делались вечера для старших классов. Танцы были и в гарнизоне, где отрывались офицеры с женами и вольнонаемные женщины. Приходили туда в основном наши, но все модно одетые. Джинсы от «Милтонса» до «Ливайса», ботиночки которые, недавно были еще на платформе, уже обрели каблучок.

М. Б. Расскажи про войсковые тренды. Я имею в виду армейскую униформу и рукоделие.

В. Л. Офицеры молодые отличались от немецких только тем, что были короче и аккуратнее пострижены. Одежда немцев была практически одного образца. В гарнизонные магазины завозили одни и те же курточки и джинсики. И ты правильно заметил, что оригинальность находилась в зоне рукоделия и связана с терминами «дембель» и «дембельнуться».

Могу рассказать об осенней моде, поскольку увольнялся осенью. Бралась шинель: если земляки приходили, то ты менялся на новую, чтоб ни у кого не отнимать, она укорачивалась и ушивалась донельзя, в облип. И вот ее начесывали так, что она становилась пушистой. Шапка. У шапки сшивались все швы – и получалась папаха. Шапку доводили, натянув на банку; затем выгибалась правильно кокарда. Была немецкая такая интересная тушь, которой подкрашивали цигейковую шапку до состояния переливающегося меха «снежный барс» или «мескиканский тушкан», как в «12 стульях» Ильфа и Петрова. Издалека это действительно выглядело эффектно. Обязательно отращивались длинные челки, чтоб шапка сидела на затылке. В сапогах увольняться было не положено, поэтому все уходили в ботинках. У ботинок вырезался кант по подошве, а каблук набивался и обтачивался. В носки вставляли штучки-дрючки, чтоб они становились более остроносые. Утюгами формовались только носки сапог, которые яловые и на «гармошке». Сапоги тоже подбивали, отглаживали, но дембелизовались все-таки в ботинках. Во всем существовала своя технология, рецепты и свои мастера на все руки. Брюки тоже ушивались, но не до состояния галифе. Если ты ходил в повседневке, то у нас был ПШ – полушерстяной китель и полугалифе, как бриджи. Но это все двойным швом ушивалось в талию, под воротник вшивался кембрик, оплетка от кабелечков, с которой снималась трубочка, чтобы воротник стоял стоечкой. Ремешок сильно начищался, но носился приспущенным, а шапка заламывалась на затылок. Подтяжки, очень они ценились, и кто ездил в отпуск, обязательно их привозил. В семидесятых были еще такие придурошные свитерочки с V-образным вырезом, которые были популярны у костюмных модов. Вот их тоже надевали поверх рубашек и под мундир. Все это было не положено по Уставу, но на «дедов» смотрели сквозь пальцы.

Тапочки, казарменный фешн. Идешь по каразме в домашних тапочках, как у скинхеда, о которых тоже никто тогда не знал: свисают неодетые подтяжки, и ты идешь принять вечерний моцион. По-домашнему. Дембельские альбомы… Это, конечно, культ, но я не стал его делать, потому что это мне нафиг было не нужно. Но все ребята сделали. Первогодки, художники и мастера, были не загружены ничем, кроме изготовления этих альбомов. Сидели и ночами делали эти местные произведения искусств. Там находились через земляков-увольняшек какие-то куски бархата и бумаги, все это было трогательно… Делались и татуировки, но меня это не сильно интересовало, как и армейский фешн.

Вот Миша Кузнецов, из Люберец, который там потом ходил в авторитете, он спрашивал, а что не делаешь, так и пойдешь? Давай я тебе сделаю все. И вот он сделал вставки в погоны, выгнул, на клею, чтоб они стояли полукруглыми, буквы СА; у них обрезались ножки крепежные, плотный картон или лучше пластмасса под погон вставлялась, и подклеивалось так, чтоб они сидели на плечах, как влитые. Вот это он сделал, и я ему, кончено, благодарен. Чемоданы из нашей части, конечно, все были в немецких наклейках, с женскими лицами. Гитары оформлялись примерно так же. Либо города, либо женщины. От этой моды было деться некуда, ибо это армия.

Тогда же по дембелю меня приглядел Синяков из особого отдела, полковой особист, которому была поставлена задача подбирать кадры для высшей школы КГБ. И вот он ко мне подошел и спросил: «Ну что, ты к себе в Белгород поедешь? Давай лучше в Москву.»

Я подумал и согласился. Брежневские времена, Олимпиада… О грядущем крахе СССР еще никто даже и не подозревал. Мысли были тогда такие – институт, строить свою жизнь дальше, а тут такое предложение… Москва, к тому же у меня пример дяди был, уважаемый мной человек, который тоже работал в конторе. И вот так получилось, что у меня для поступления не хватало каких-то данных, с этим было строго, стажа работы на производстве не хватало. И я вернулся в Белгород и вижу такую картину. Где была музыка живая, пришли дискотеки. Крутилась музыка, показывались слайды и диджеи рассказывали о том, кто выступает. А для живых музыкантов места практически не осталось – и я тогда определился окончательно. Доработал стаж токарем и в июне 82-го года приехал в Москву и поступил в Высшую Школу КГБ.

М. Б. Москва периода Олимпиады, пару слов, если можно.

В. Л. Олимпиаду я не застал, а вот по поводу Москвы… Ранее я таких громадных городских пространств не видел. И что отложилось в памяти, так это специфический запах метро. У меня была ассоциация, аналогичная запаху новых шинель новобранцев. Высшая школа КГБ находилась через дорогу от Олимпийской деревни, где мы занимались во всех спортзалах рукопашными и физическими подготовками. С ней связано и то, что в местных концертных залах проходили фестивали, «Джаз-83 и 84», В конноспортивном комплексе Битца, который называли «Конюшня», я побывал позднее. А там, в олимпийской деревне, было более важное место: кафе «У фонтана», в простонародье «Молоко».

Городские пространства удивляли, причем, сравнивая Москву нынешнюю с тогдашней, на улицах не было столько народа и машин, поэтому все громадное казалось еще и просторным и свободным. Проспекты не забитый суетой, и ощущение проспектов было более величавым. Хотя, конечно, были места, где толчея была постоянной. Что в ГУМе, что в ЦУМе, что на вокзалах – народу было всегда много. А в районе Университета была совсем другая Москва. Я потом, когда попал в Питер, понял для себя, что если б пришлось выбирать, то жить смогу только в Москве. Моей душе азиатчина ближе, и город мне казался уютней.

В центр города я был просто влюблен: улочки, церквушки, ощущение толп народу на центральных улицах и пустынность Сивцева Вражка по соседству, например. В этом заключалась вся прелесть – мокрого утреннего асфальта и случайных туманных прохожих. Что касается жителей и по моде, в этом я был достаточно искушен после Германии, тут многие уже погрязли в спортивной моде: кроссовки, вельветовые джинсы, комбинезоны, югославские куртки из кожзама с кучей молний. Их еще какая-то наша фабрика пыталась выпускать, и первый свой суовый период я проходил с ежом на голове и как раз в такой вот курточке.

В 82-м году я поразился такому фактику: многие районы Москвы были исписаны граффити – группа Queen и корона сверху. Неформальная жизнь была активная, я окунулся уже в джазовую богему, но так получилось, что с молодежной неформальщиной я столкнулся не в Москве, а в летнем пионерском лагере КГБ. Местечко Саки под Евпаторией, где встретил я Катю и Машу Рыжиковых. У меня тогда были шорты джинсовые, обрезанные донельзя, замок молнии был сломан и застегнут на булавке, стриженный ежом, вот такой вот был курсант. А девицы модельного вида, модные и красивые, конечно, я сразу положил на них глаз. Девушки тоже обратили внимание на мой внешний вид, и выяснилось, что девушек, дочерей, папа приговорил отрабатывать посудомойками за разбитное поведение и то, что нахватались в общении с иностранцами за семь лет проживания в Италии. Сослали на перевоспитание, но больше месяца они там не пробыли и сорвались по маршруту Крым-Кавказ автостопом. Потом мы продолжили общение уже в Москве.

Маша мне все время рассказывала о Джоннике и о том, что у него постоянные проблемы. И это уже был тот самый московский андеграунд. Со всеми прелестями в виде наркотических средств, тусовок, мифологиями и интересными людьми. Знал я ребят из «Арсенала», выступавших на уровне Дворцов спорта. Но это не было молодежной тусовкой, там были пожилые уже джазмены. А это было совсем другое: стиль жизни, в которой вмещалось все – от литературы до моды и музыки; само слово тусовка я впервые услышал от Маши Рыжиковой.

С хиппи мы познакомились весной 84-го года на Гоголях. Мы – это я с товарищем, мы с ним вообще в Вышке выделялись и по одежде, и по поведению. Причем он тоже музыкант, мы там в школе играли, а тут встретили девчонок-хиппушек лет по шестнадцати… При этом сразу познакомились и с Мишей Красноштаном, и с Васей Лонгом, который сейчас живет в Ростове. Был еще такой фактурный и одноногий человек с позывными Принц. Водили они нас по всем флэтам и аском занимались, а мы представились юристами из МГУ. Позже я попадал на квартирники…Сидим мы как-то на Гоголях, я с товарищем перемигнулся и спросил, а давай скажем на самом деле, кто мы есть? А вот знаете, мы тут в школе КГБ учимся?

На что последовал ответ – ну и ладно, вы ребята хорошие, приходите и дальше. Удивились, конечно, что кгбешники могут быть такими обаятельными и битлов сыграть и спеть. А у нас в школе, на удивление, была очень демократичная ситуация и отношения. Занятия, люди после армии, учись хорошо: не будь дураком, а остальное как-то и не важно. К тому же в самые мрачные для музыки времена «Машина времени» выступала прямо в Высшей школе КГБ. Первый фильм о байкерах в Советском Союзе, «Борн ту луз», показали в «вышке», и только в 89-м году он вышел на советские экраны. Его сначала хотели показать, как молодежь Запада бунтует против капитализма, присмотрелись – и Суслов сказал, так, ребята, извините, там какие-то гады мочат морпеха-шерифа, это не правильно. Потом начали закручивать гайки и по карате. Казарменного режима не было совсем, а все интересное в области культуры, как бы ни казалось странным, потребляли иностранное, там информации было много.

Вот недавно прошел двадцатилетний юбилей похорон Брежнева, когда я сидел на крыше собора Василия Блаженого, с обернутыми пакетами ногами. И охранял порядок на похоронах Брежнева. А про пакеты, это уникальный метод сохранения тепла: ноги оборачивалась газетой, а поверх одевались пакеты, в этом можно было хоть куда. Вот такой вот тренд вышки КГБ, там же Красная площадь, это аэродинамическая труба – что ни надень, тебя все равно продует. А мы сидели на площадке между куполами, где теперь стоят камеры, вот там мы сидели и наблюдали…

М. Б. Утюги рассказывали, что на краске простреливался снайперами каждый метр.

В. Л. Я могу как человек изнутри заявить: все парады и демонстрации курировались полком дивизии им. Дзержинского, который в ночь накануне рассредоточивался по длине ЦУМа и еще с двух сторон. В случае необходимости, площадь разбивается в течении секунд на квадраты десять на десять. И когда ты сидишь на крыше, то видишь, что на ГУМе, на историческом музее сидят снайпера. Причем, во время демонстраций первую шеренгу охраны занимали представители высшей школы КГБ. Перед мавзолеем стояли люди из «Девятки», а дальше уже из «вышки».

А что касаемо утюгов… валютой, конечно, занимались, и они наглели в Москве больше всех. Этому способствовала война структур МВД и КГБ – многие утюги и фарцовщики в этой междоусобице были использованы. С целью получения компромата на ведомство Щелокова, которого в итоге сняли. Были завербованы, прикручены именно КГБ, многие путаны. И тут не надо недооценивать работу конторы; количество стукачей в любой сфере общества было крайне велико. Это с 85-го года пошел развал в самой системе, а до того все было пронизано сетями информаторов, везде были «первые отделы». Особенно в среде творческой интеллигенции, и не мудрено, почему она до сих пор испытывает такой негативный диссонанс и вздрагивает от этой аббревиатуры, КГБ. А с 83-го пошел разлад, какое-то неверие уже и в ведомственных рядах. Каких-то иллюзий про светлое коммунистическое общество не строили, и вот я как-то к 84-му году, не имея каких-то особых возможностей для заработка, оказался на очередной развилке, которая привела меня в кафе «Чаек»…

Еще не открылись «Времена года» по соседству, там проводились джазовые же мероприятия, а в этом небольшом кафе собиралась абсолютно разношерстная публика, а в гардеробе работал Марк Дейч. Он очень любил и понимал джаз, и мы с ним много беседовали. Когда закончилась тема с «вышкой» и наступило очередное распутье, произошла еще одна судьбоносная история. Прописки не было, жил я в коммуналке на Новокузнецкой, и тут в «Чайке» я знакомлюсь с регентом из соседней церкви Николы в Хамовниках. Регент оказался заядлым битломаном и любителем кофе, и он предложил пойти в церковь певчим. Октавные басы, самый низкий голос, в церквах были нарасхват. Эти уникальные люди ценились, часто работали одновременно в нескольких местах, и ставки у них были по пятьдесят рублей за один выход. Для сравнения официальная ставка Пугачевой как вокалистки была девятнадцать рублей. В правом хоре пели люди с консерваторским образованием, а в левом – прихожане, ну и я, получая за это семь рублей за службу.

Сначала половину слов я просто мычал, но спустя десяток служб вдруг с удивлением обнаружил, что начал разбирать старославянские тексты и стал врубаться в то, что поет. Не смотря на то, что проработал певчим в церковном хоре всего лишь несколько месяцев, церковь Николы в Хамовниках сильно повлияла на мое мировоззрение. Я встретил там много очень необычных и интересных людей. Но как-то раз случилась комиссия, на меня обратили внимание и попросили отчислить. Мол, люди комсомольского возраста, без прописки и в церкви – это не порядок.

Так я опять оказался в тупике, и тупик этот совпал с Фестивалем Молодежи и студентов 1985-го года. Первый день вся тусовка происходила на Красной площади, где я играл в «ручеек» с иностранными студентами и все пели песни «Битлз». На второй день вход на Красную площадь оказался закрыт, и все «неформальные» люди переместились в «трубу» подземного перехода. Везде стояли кучки народу, в центре каждой находился гитарист и лабал свои любимые песни. Вот там я встретил Олега Усманова, который напевал «Can't Buy Me Love» – я подхватил. Усманов начал «Heartbreak Hotel» – я поддержал. Выяснилось, что Усманов хорошо знает английский язык, и он исправил мне в блокноте, куда я записывал тексты любимых песен, некоторые искаженные фразы.

Вот так и познакомились… Олег сказал, что в декабре из армии вернется Вадим, и можно будет подумать о группе. А потом уже встретились в «Чайке» и началось. Репетиционная база находилась в помещении Института иностранных языков имени Мориса Тореза, куда вечерами Олег Усманов ходил на лекции. Днем он работал в том же институте заведующим складом. Вадим Дорохов вскоре демобилизовался – и так сложилась наша группа, которую мы назвали «Мистер Твистер». Мы успели еще в 85-м году отыграть несколько концертов, наряжаясь в старые костюмы, которые я нашел в одной из комнат своей коммуналки. Длинные пиджаки, ушитые брюки, и это был уже рокабилли и началась Перестройка.

Нам надо тогда было выглядеть, отличаясь от того же «Браво» или «Секрета» – и вроде это удалось. Были пошиты брюки-дудочки, галстуки и рубашки добирались на Тишинском рынке. Галстуки «пожар в Джунглях» у бабушек стоили просто по пятьдесят копеек. Уже тогда мы познакомились с ребятами-стилягами со Щелчка и они в этом деле знали толк.

М. Б. А на Арбате в «день дурака», где играла куча групп, включая дебютировавшего Кинчева, и брейковали, где и Боря Юхананов выступал – как вы оказались?

В. Л. Я не помню, как появился Борис Юхананов и ребята из театра Васильева; вполне возможно, что через Усманова, и так мы оказались на Арбате 1 апреля 1986-го года, когда состоялось как бы официальное его открытие. Помойка, куча битых досок и гроздья хиппи, висящих на пожарных лестницах – и вот среди этого мы рвали глотки. А потом рядом врубился и заиграл Антонов на специально оборудованной сцене, и вообще не стало ничего слышно. Но это было все весело, по-настоящему весело. Улица была пешеходной, народу много, балаган.

М. Б. А «Метелица» и Калининский в твои маршруты попадали?

В. Л. В «Метелице» мы играли тоже, но это было позднее эпизода с «Синей птицей», который как раз тогда и начался. Ее мы взяли в оборот в 85-м и выступали там постоянно до весны 87-го года, когда ушли в Росконцерт. Вася Лонг дал мне почитать «Ожог» Аксенова, разумеется, в самиздатовском варианте. Как раз в том романе Аксенов описывает «Синюю птицу» начала шестидесятых годов, как культовое джазовое место. Я подумал, что надо найти, где она находится и через знакомых хиппи его нашел! Это оказался подвал, где никакого джаза давно уже не звучало, а была там обычнейшая общепитовская точка. Зато там жил кукольный театрик, который работал под эгидой Фрунзенского райкома комсомола, и я пошел к ребятам, которые были ответственными за него, мы разговорились, и на волне перестройки райком решился начать делать там концерты. Играли там каждую неделю, выходя оттуда после концертов с черными разводами на лицах, как у шахтеров, потому что сцена в «Синей птице» была покрыта ковролином, из которого за время концерта выбивалось неимоверное количество пыли.

Там мы познакомились с Вэлом Литваком, который вскоре стал директором группы. Он пришел на концерт, прислушался к исполняемой музыке и вдруг упал на спину и стал дергать ногами от удовольствия. Там же появился Маврикий Слепнев, у которого было балетно-танцевальное прошлое, и бабушка вроде бы тоже была балерина. И стал штатным танцором группы. В его задачу входило поднять на ноги и заставить танцевать нерешительный зал. Это было очень актуально в восьмидесятые годы, потому что публика тогда была еще очень скованной. Маврикий сидел прямо в зрительном зале, будто бы он один из зрителей. Видя, что танцора никто не арестовывает, люди начинали подниматься со своих мест, чтобы присоединиться к его зажигательному танцу. В самый кульминационный момент, когда танцевала уже половина зала, Маврикий исчезал и появлялся на сцене среди музыкантов. Оттуда он продолжал дирижировать залом, показывая различные элементы танца, которые за ним потом пытались повторять и другие танцоры.

Стиляжья тусовка была значимой; она появилась в фестивальный период, и благодаря концертам «Браво» и «Бригады С», и благодаря любителям винтажа – как твои знакомые, «широкие» со Щелчка. Они стали появляться у нас на концертах: Хак, Каневский, Христинин, Африкан. Которые и тусовались с нами и даже ездили в качестве техников. Очень хорошо разбирались в винтажной одежде. Помню, Хак мне замечательные кожаные винтажные штаны летные подогнал…

Вообще, народ на концертах «Мистера Твистера» сразу начал танцевать, но это был еще не акробатический рок-н-ролл, который научиться танцевать тогда было просто негде, а уличный рок-н-ролл – то есть какие-то элементарные повороты без всяких выкрутасов. В основном твистовые коленца. Умельцы знали по нескольку сотен таких неповторяющихся коленец. А Маврикий в ритме твиста садился на шпагат или делал сальто, что вызывало обязательный взрыв восторга у окружающих.

Однажды мы обнаружили, что вместе с их юными фанами в «Синюю птицу» стали приходить какие-то пожилые, уже поседевшие люди. Оказалось, что это мамы и папы поклонников. В 50-е годы они были стилягами. Только теперь это были уже взрослые люди, которые работали в Академии наук, или в МИДе, или во Внешторге. Так «Синяя птица» вновь стала культовым местом, где шло общение, где собирались люди, близкие по духу; туда заглядывали не только рокабиллы, но и хиппи, и панки, которые очень лояльно относились друг к другу. Туда приезжали люди из самых разных городов. Туда начали приходить западные журналисты, которые стали писать о «Мистере Твистере» и вообще о советском роке. Кстати, первая публикация о «твистерах» появилась в хорватском журнале «Старт»: делала фотосессию Сильвия Пекота. Нам были посвящены четыре листа в центре журнала с фотографиями, сделанными именно в «Синей птице». И только потом стали выходить статейки в советских изданиях.

Но проблема заключалась в том, что в «Синей птице» было ровно 120 посадочных мест, а на улице собиралось человек по триста. Мы, если позволяло время года, стали открывать окна, чтобы всем было слышно, что происходит внутри. Туда не попала даже съемочная группа фильма «Асса»! Они пришли послушать «Мистер Твистер», чтобы пригласить группу для съемок фильма, но не смогли даже протиснуться ко входу.

Тогда как раз пошла смена имиджа с костюмного на кожано-рокерский, под влиянием фильма «Дикарь», вместе с очередной активностью неорокабилли в мире, мы стали играть немного агрессивнее и потяжелее. И из-за ситуации, когда в Питере появилась группа «Секрет», а в Москве костюмную эстетику эксплуатировало «Браво». Фанаты этих групп отличались цветом носков, а нам было этого мало. Стилистически и по ощущениям времени все было оправдано.

К этому времени уже появилась мото тема, и на гастроли в Новгороде мне мою кожаную куртку привез Игорь Кредит. Куртка было не перфекто, швейцарская. Кредит потом проучаствовал и по теме татуировок. В Питере вообще рокабилли тема появилась раньше, была купчинская тусовка Ореха и Комара, и они были уже на кожах. Кредит сам был стилягой и перешел в другую лигу. Потом из этой тусовки выросло несколько рокабилли труп и первое советское сайко. Стас Богорад и Минтрейторс, он молодец, мы до сих пор общаемся. А Игорь был одним из четырех человек, которые делали мне татуировки. Кредит, Маврик, Бажен и Тимонин, царствие ему небесное.

В «Метле» же мы выступили осенью 86-го года и пару раз еще. Как раз в том году и появились «любера». На День Молодежи, 26 июня, в «молоке» мы присутствовали на серьезной драке между ними и будущими байкерами, которую возглавлял Саша Стоматолог, будущий Хирург. Серьезное побоище на поле рядом с кафе, потом даже райком Гагаринского района пытался нас обвинить, что из-за нашего выступления это все и произошло. Хотя туда тупо приехала компания человек под пятьдесят и устроила драку с модниками, которую возглавила группа в кожаных куртках. Кожаных курток становилось все больше, это стало синонимом неприятностей, и потом такие драки происходили постоянно.

М. Б. Хак рассказывал, что эпизод про «люберов» появился после концерта в «Метелице».

В. Л. Ну, я не могу этого утверждать точно, возможно, было связано и с этим, но это была просто зарисовка о полюбившемся мне городе и Арбате и того, что его наполняло.

К тому же с «люберами» у нас было несколько эпизодов, но они не были серьезными. Их было много в нынешнем Норд – Осте на Пролетарской, где то ли съемка, то ли концерт и называлось это ДК шарикоподшипникового завода.

Вот там их было очень много. Но мы были взрослей, вся эта шпана была достаточно мелкой и, пытаясь докопаться, оседала на уровне разговоров. К тому же я говорил, что служил с Кузнецовым, который на местности являлся авторитетным лицом среди люберов и работал вышибалой, поэтому достаточно было упоминания имен, чтоб агрессивное настроение сменялось на уважительное. Да и взрослыми мы были уже, чтоб размениваться на дифирамбы с достаточно молодой шпаной доармейского возраста. Мы же даже выступали в самих Люберцах на культур и стеком мероприятии «Люберцы-88». Это в большей степени связано с текстом «я в кожаной куртке иду по Арбату и мне «любера» кивают как брату». Потому что действительно уже узнавали. Забавней было потом, когда появилась «казань» и большой толпой пошла на МХАТ.

М. Б. Это было уже когда ты переехал жить на Патрики?

В. Л. Да, в 1987-м году я переехал на Патриаршие пруды, где в округе расцветала полная неформальщина. Но для меня Патрики больше ассоциируются с кафе «Маргарита» и культовыми распитиями до утра на лавочках возле пруда. В 89-м году в самом начале года кафе открылось, и на момент того, как я съехал оттуда, я был самым старым посетителем этого заведения. Позже рядом открылись «Московские зори» и кафе Зосимова. Кафе те были примечательны тем, что работали ночью, и между ними все знакомые и курсировали. Но оба потом прикрылись, Никита Михалков выкупил закрывшиеся «зори» для своего «Три Т».

С «Маргаритой» много связано. Туда заходил Молчанов с дочкой, которую он, видимо, из школы вел. Она указала на меня: «Ой, папа, посмотри, какие у дяди мультфильмы на руках!» – и показала на мои татуировки. Потом мне знакомые телевизионщики рассказали, что Молчанов знает и любит нас, и с уважением отзывается о нашей группе. Актер Александр Филлипенко зашел – все как раз сидели большой компанией, отмечая девять дней со дня смерти Вадима Дорохова. Прямо заорал с пол рога: «Ух, чуваки! Какую ж вы классную музыку слушаете!..» Он тогда играл стилягу Бэмса, о котором писали еще в журнале «Юность», а спектакль ставился по пьесе «Взрослая дочь молодого человека». С этим настоящим Бэмсом мы познакомились уже 8 января 1994 года в «Пилоте», где отмечался день рождения Элвиса Пресли. Там была большая тусовка. Вдруг смотрю: сквозь толпу пробирается стильный мужик в белой ковбойской шляпе. Думаю: «Это ж кто-то из «старых», наверное?» А я видел фотографию Бэмса в «Юности», где он был в той же белой шляпе и в белом костюме. Я подошел к нему, удивил тем, что читал про него в журнале и знаю. И так мы познакомились в реальности. Потом мы несколько раз перезванивались, но встретиться больше не довелось: то он болел, то мы были на гастролях. Судя по номеру телефона, он жил где-то в районе Беговой или Полежаевской. А прожил он недолго и умер вскоре после нашей встречи, Бэмса зарезали люди, которых он пригласил в гости Возвращаясь к Маргарите 80-х, о ней начали писать; в газете «Moscow Times» появилось сообщение, что в «Кафе «Маргарита» можно увидеть и услышать легендарный ансамбль «Мистер Твистер». Зачастили иностранные корреспонденты, в общем, кто там только не собирался. И кинотусовка, и участники зарождающегося клуба «Ночные волки», которые взяли за моду тусоваться возле Мак Дональдса. И получилась такая история, что мотоциклистов там стало очень много.

Тогда, в 1987-м году, это все только начиналось. В Кафе «На Бронной» тусовались Алекс с Баженом, Мишей Ло и Джоном, а в мотосезон все, вместе с братьями Захаренками собирались на задворках МХАТа. Срывались от МХАТа на Лужу и обратно постоянно шумною толпой, которая была прикинута покруче, чем остальные мотоциклисты-«фуфаечники». Они же тусовкой участвовали на моей неформальной свадьбе, 6 ноября. Неформальной из-за внешнего вида в Загсе на Патриарших; там все, конечно, выпали от этого перформанса. А мы просто тогда решили – ну что мы будем выряжаться в костюмы, как дураки? И пошли, в чем есть, человек двадцать.!/ Хирурга тоже была неформальная свадьба, других таких не помню. Помню зато, как арфистка и виолончелист в ЗАГСе уже изготовились заиграть «Свадебный марш» Мендельсона, но к ним подошел Маврик и сурово спросил:

– Ребята, вы какой-нибудь рок-н-ролл знаете?

– Нет! – испуганно ответили они.

– Ну, тогда лучше вообще ничего не играйте!

Вот так и перезнакомились со всеми на волне смены стиля и мюзикла «Улицы в огне», плюс – через связи с Мавриком, который любил поноситься на мотоцикле, все это сплелось с концертами. К примеру, на Белорусской в ДК за часовым заводом в зал на втором этаже ребята затащили два «Урала» и поставили их на сцену. А на серегином «валуе» во время концерта в Химках, мы умудрились выехать на сцену практически всей группой. Мото тема была сильной и базировалась на дворике и ступеньках театра МХАТ. И вот туда-то и пришла толпа «казани» с Арбата году в 88-м, причем в видимой зоне сидело несколько человек, и потирая кулачки вся эта толпа начала перелезать ограду бульвара. А ей на встречу из темноты начала вываливать толпа не меньшая, конца и края которой в темноте было не видать. И заводились мотоциклы… «казань» тут же ретировалась, изменила вектор шествия в сторону Пушкинской, оправдываясь, что мол, первый раз приехали в Москву и вот гуляют, смотрят город. Было забавно.

М. Б. Тогда уже вовсю гремели рок-лабораторские концерты, стали появляться кооперативы, а вслед за ней и криминал. А у вас как складывалось с концертами?

В. Л. В рок-лаборатории нам делать было нечего, хотя мы участвовали в «курчатниках», там тогда был активен Саша Скляр. Но это нам было не нужно, поэтому просто ушли в Росконцерт и потом началась история с Ованесом Мелик-Пашаевым. В марте нас пригласили в северо-осетинскую филармонию и мы согласились. Во время одной из съемок мы познакомились со Львом Лещенко, и тот пообещал с нами поработать. И вот тогда же в Лужниках стали делать огромные концерты, Ованес нас прямо из Осетии забрал и «Мистер Твистер» перешел на базу «Росконцерта». Ездили в рамках больших сборных программ, с той же Долиной, оркестром Анатолия Кролла. Но это были не просто сборники, вся программа была пронизана какой то идеей и драматургией, как это называлось театрализованное представление. Упор строился на сквозном каком – то действии, эстрада так уже не работает. Выстраивались маршруты, ехала программа… гостиницы, суточные – и все это начало рушится после выхода закона о кооперативах. В году 88-м, наверное. Потом открылись «досуги», это было типа музыкальных кооперативов, и все побежали туда зарабатывать деньги. И вся система филармонии и Росконцерта обрушилась.

Тогда на нас опять вышел Мелик-Пашаев, который собирал новую программу «Замыкая круг» с «Черным кофе», «Галактикой», «Красной Пантерой», еще Крис Кельми подключался – такая вот рок-программа. И она колесила со своим аппаратом: так же серьезно, на проф уровне. Деньги были приличные. Государственные структуры всегда старались контролировать эту поляну, из-за чего постоянно организовывались «левые» концерты. Причем директора сажались в тюрьму чуть ли не каждые три года.

Деньги вертелись в филармониях немалые, и все сидели на каком то пакете из артистов. И когда пошла перестройка, всем деятелям в этой области стало выгодно, чтоб государство оттуда ушло; стало можно напрямую договариваться о концертах, как ранее это делали с Высоцким. Андеграунд как таковой филармонии не интересовал. Ни группы «Николай Коперник», ни «Звуки My», в плане зарабатывания на них денег. Клубной сети еще не было, а у нас как-то более коммерческий проект вышел, и даже мы зарабатывали для государства приличные деньги. Когда все рухнуло, нам не надо было подстраиваться под конъюнктур, как это делали артисты эстрады, мы просто играли ту музыку, которую и играли. А многие группы просто распались, потому что пошел западный подход: если ты интересен публике, то с тобой будут работать. Не интересен – пожалуй в клуб или андеграунд. Многие группы распались потому, что и не могли работать на эстраде, где нужно именно работать. Центр Стаса Намина это наглядно подтвердил. Он свел ньювейверов с Питером Габриелем и лондонскими деятелями, и все, что было востребовано на момент выстрела бренда Перестройки, было востребовано, но это быстро прошло. А вот «Кино» – другое дело. Музыка абсолютно коммерческая, чувак с героическим лицом играет доходчивые ритмы и поет доходчивые песни. Ты привези куда-нибудь в Саранск на стадион Петю Мамонова, его ж там не поймут и побьют. За ужимки. Это слишком сложно, и я рад что Петр Алексеевич нашел себя в театральный среде. К тому же на рубеж девяностых стало очень много доморощенного металла, и тут все – бах! и сдулось. Перекормили – и пришел рейв, к тому же появились дискотеки нового типа, к которым больше подходил Кармен и Мираж. Или кабаки, где был нужен шансон. И если ты в определенный момент попадаешь на эстраду, то задержаться на ней не так-то уж просто. Для меня этот ощутимый перелом, когда все перестроечное пошло вниз, он больше связан с концертом в Тушино сразу после путча. Это был пик и обрыв. У нас тогда случилось несчастье, из жизни ушел Вадик Дорохов.

М. Б. Вы же, вроде, участвовали в концерте на баррикадах?

В. Л. Волею судеб мы оказались на баррикадах во время путча. Получилось так, что, не будучи политизированым человеком, когда по телевизору стали показывать танец маленьких лебедей, многие поняли, что советская сказка кончилась или начинается по новой. Я пошел не за Ельцина, я там оказался потому, что был против коммунистов. То, что сама идея живоглотская, было понятно изначально, и горя она в период своего становления принесла немало. И то, что коммунизм не построим, стало многим очевидно. И получилось так, что на вторую ночь там очутился Руслан Мирошник, который организовал аппарат, и так состоялся концерт. Там тусовался и Тимур Муртазаев, и Серега Лапин, басист из «Браво». Мы были в самом эпицентре событий, и многие понимали, что оттуда уже не уйти. И чтоб разрядить обстановку, в дождь сыграли три вещи. К нам побежали какие то десантники с благодарностями, сказав, что нам сообщили, что сюда идут какие-то колонны войск путчистов. Ну, выступили и выступили, не придавая особого значения. А в апреле 93-го кому-то позвонили из администрации президента, тогда подходил момент референдума, и Ельцину потребовался очередной пиар-ход. Это потом стало понятно, а так – позвонил его пресс-секретарь Филинов и сказал, что нам положены медали. Нас вызвали, вручили и поздравили. Костя Кинчев был тогда в сильном расстройстве, после девяти дней со смерти Чумичкина, заставил Ельцина делать «козу». Был с похмелья сильного, и прямо так и сказал: Борис Николаич, пока вот так не сделаете, медаль не возьму. Тот сделал, и церемония состоялась. Там был и Зосимов, и Макаревич. Но после этого я стал врубаться в эти все фишки и стал настороженно относиться к политикам. Горбачеву, в отличие от Ельцина, просто некогда было заниматься братаниями с рок-музыкантами, и мне кажется, что он с 1987 года стал понимать, что не справляется с ситуацией, и стал удерживать исключительно собственное положение. А это были уже девяностые, и территория рока уже сокращалась. Появлялись клубы, но не везде можно было играть. Пара именно рок-клубов, ну и клуб «Пилот», например. А мы попадали под разные форматы, и особых проблем не испытывали, в том числе и с гастролями. Во время которых происходило много смешного и интересного, но это очень длинная история.

М. Б. Но без криминала? Ведь вы и москвичи, и новорусская эстрада – все это притягивало всевозможный криминал.

В. Л. В целом, да – без криминала. Скорее, с веселым околокриминалом. Как в конце девяностых, когда проводился фестиваль в Казани. То ли они понтанулись, то ли еще, но приставили к заезжим звездам охрану, смешных пареньков, которые вели себя, как секьюрити из зарубежных фильмов. Секьюрити на самом деле были не нужны в конце девяностых, но раньше возможны были всякие инциденты. Например, во времена люберецко-казанского нашествия на Москву и подъема криминала. Мы ездили в Набережные Челны и встретили постановочную группу, которая приехала незадолго до нас. Они были уже с фингалами только потому, что были из Москвы. А мы работали с Ованесом, он был человеком жестким, и договоренности у него с какими то «крышами» были. И тут же все выяснили, всем все объяснили; мы оттуда поехали уже в Казань, где такая история почти повторилась, но была мгновенно подавлена «крышей». Не помню, кто из артистов был с женой, к которой какие-то отморозки пытались докопаться. Но это все гасилось быстро и жестко. Чаще все это до артистов не доходило, достаточно было сказать, кто с кем работает. Мы слышали про завязки с ворами и наезды, но в девяностых мы криминал не интересовали в плане бизнеса.

Играли и играем. Объездили от края до края всю страну. Остальным рок-группам и нью-вейв группам было тяжелее, они были узко форматными. На западе рок-музыка превратилась в индустрию, со своим мерчендайзом, фестивалями. А здесь каждая группа выстраивала какие-то свои личные схемы и индустрии таковой не возникло. Одних фестивалей с форматом «русского рока» недостаточно. Мы вот как раз туда и не попадали, зато в джазовые, со своим свингом, всегда. А к нулевым вся эта рок-движуха поугасла вовсе.

М. Б. Ну, и привозы иностранного сыграли свою роль.

В. Л. Не без этого… еще и то, что все-таки рок-музыка не так близка нашему народу, если разобраться. Не будем брать фолк-рок, типа Инны Желанной, но все же группа «Кино» с упором на сильную долю, такой простой подъездный рок, он же «русский» и группы «Чайф» и «ДТП», по большому счету, то же самое.

То, что делает упор на слабую долю, вообще не прокатывает, а сложные рок-эксперименты рано или поздно свой путь на эстраде заканчивает. Живее живых только шансон и все, что унца-унца – это просто заложено на этой части планеты Земля. Круг любителей джаза и рока, конечно, будет всегда, но всеобщей народной любви вряд ли стоит ожидать. Если мы берем рок, как социальное явление, то можно отметить, что пять лет оно побыло и сошло на нет. По форме «Мистер Твистер» играл и играет американскую музыку для какого-то сегмента, взлет «Браво» произошел из-за того, что Пугачева благоволила волшебной Жанне Агузаровой, но где она сейчас? На Марсе. Мне-то никогда и не надо было звездных олимпов эстрады. Поэтому и разочарований не наступило. Для меня это то, что обозначено в слогане группы: «Рокабилли – норма жизни».

В начале нулевых вернулась тема с мотоциклами, когда на «Урале» мы с новой женой доехали до Парижа, вместе с ребятами, которые организовывали в девяностые туры для иностранцев на мотоциклах «Урал», 750-кубовый от Гибралтара до Средней Азии. Меня тема эта всегда интересовала, но не настолько, чтобы я даже сдал на права. И вела все время жена, а я -1– где присяду покурить, где еще чего. Умел, но не стремился. И на обратном пути встречались с Петрой Галл, которая была причастна и к этим турам, и к самому началу этого мото движения в СССР.

М. Б. Ну, а про возможности ривайвелов в нулевые? Ведь по всему миру пошла, так называемая хипстерская волна.

В. Л. В это я не верю, и сам нынешний термин хипстер меня немного раздражает. Ведь в нем заключен совсем иной смысл: это хипстеры и хипкеты 30-50-х, настоящие знатоки свинга и джаза, в нынешнем исполнении оно мне не нравится. Ощущение такое, что возвращение тех времен не будет. Это во всем мире отходит на второй план. Но тусовки несомненно останутся – там, где сформировались культы и вокруг этого какой-то бизнес. А вот ривайвел на В. А.вполне возможен из-за того, что это ближе народным массам и уникально как советское. А такой рок-волны, как была в восьмидесятых, уже не будет. То, что я вижу, – хиленько, нет энергетики. То время дало среду и энергию, местная рок-музыка стала главным языком молодежи. Сейчас это не так, есть интернет, а музыка занимает какое-то место, но не главное. Время выдвинет что-то новое, и как обычно, в нашей стране это приобретет какие-то непредсказуемые формы. Хотя мало что меняется, я так же на сцене, хотя уже за пятьдесят и житейского опыта и знаний, конечно, больше.

М. Б. А как рокерство совмещается с твоей достаточно почвеннической позицией? Я имею в виду участие в нынешних казачьих делах, ношение формы.

В. Л. Да так же, как норму жизни. Я этнический казак, донской. Для меня эта история родная, семейная, и по материнской линии я знаю своих предков с 1619 года, по отцовской – с 1811-го. Был советский период, который очень враждебно относился к этому, как я считаю, народу. Его и в царской России пытались администрировать и превратить народ на Дону в сословие, народ-войско хуторской, а при советах – первым номером на расформирование и уничтожение были именно казаки. Из полутора миллиона осталось меньше трети. Но об этом мало говорят, хотя раньше в переписях казаки существовали как народ. У любого народа должна быть своя земля, а она и была всегда. Это самодостаточная общность, великороссом я себя не ощущаю. Поэтому и сейчас идут такие заигрывания, типа создания Центрального войска казачьего, в которое принимают всех, кто хочет туда вступить, и казаком можно быть с восемнадцати до пятидесяти лет, а не по крови. Этнического казака это не может не возмущать, как и реплики «форму одел, пошел казаком поработать». Такая вот политика, и сами казаки называют представителей этого образования «ряжеными», их часто можно видеть на каких – то общественно-политических мероприятиях, в охранных структурах восемнадцати центральных российских областей.

Настоящим не до этого совсем, и не так давно начались такие прямо проверки, чтоб дискредитацию прекратить. И дистанцироваться, ведь есть свои одиннадцать войск плюс – общественные организации и взаимопомощь. Немного похоже на взаимовыручку в субкультурах восьмидесятых. Так что Казачество, как и рокабилли, для меня – это все та же норма жизни.

 

Саша Марципан и Илья Рокабилл

Фото 6. Саша Марципан, 1985

С. М. Моё «неформальное» становление началось в районе Бибирево в период молодежных подростковых войн, когда отношения выяснялись не только район на район, квартал на квартал, но и чётная с нечётной сторонами улиц. Массовые драки достигали нескольких сотен человек с каждой стороны, а местами схваток становились футбольные поля. Арматура, цепи от лифтов, перевёрнутые патрульные «козлы» – обычная картина для окраинного рабочего района второй половины 80-х.

Мне удалось избежать активного участия в этих событиях, потому как помимо обычной общеобразовательной я учился в художественной школе. И три раза в неделю буквально вырывался из Бибирево в центр города. С сумочкой из холстины и в расшитых собственноручно пчёлками джинсах я появлялся в ДХШ № 1, где хватало всяких неформальных персонажей. Как, впрочем, в любом художественном, музыкальном или театральном учебном заведении.

Собственно, время было уже постфестивальное, 12-й фестиваль 1985 года, и поэтому хватало людей, выглядевших неординарно – так что приходилось как-то выдерживать стилистическую обособленность. Безусловно, глядя на папины фотографии «в рок-н-ролльной молодости» началось втягивание в «стильную» тематику. Костюмы на фотографиях были шикарные, да и склонность к артистизму – это от родителей, профессиональных художников.

Отсюда всевозможные эксперименты с одеждой: то это был френч и галифе под Керенского или холщевые рубахи а-ля Маяковский, ну и клетчатые пиджаки с брюками-дудочками, естественно. Да и профнавыки позволяли сшить самостоятельно кепку-восьми клинку или расписать себе шёлковый галстук-балалайку. Информации хватало и из семейной библиотеки, где имелись книги по истории костюма, и немало было журналов мод, привезенных знакомыми из-за границы.

«Художка» была на Кропоткинской, и после занятий мы с одноклассниками всегда шли на Арбат, который к концу 80-х стал настоящим рассадником неформального безобразия. Арбатские уличные музыканты разных стилей и направлений собирали свои тусовки. Любимый мною рок-н-ролл исполняли Андрей Добров, Илья Борисов – на их выступлениях под музыку, танцы и алкоголь стусовались фанаты «Браво», «Бригады С», «Твистеров», стиляги, рокабилли – короче, те, кто был неравнодушен к городской культуре пятидесятых годов. Собственно, на арбатской тусовке я и с Ильёй познакомился.

М. Б. А ваше, Илья, вливание в ряды маргинальной культуры происходило под иным градусом?

И. Р. Градус был действительно несколько иным, но не менее высоким. Район Таганки с его старыми устоявшимися традициями в отношении как стиляг, так тяготению к уголовной романтике. Колоритных персонажей хватало, потому как в наличии были целые семьи стиляг и семьи потомственных уголовников по соседству, искренне сокрушавшихся по поводу сноса тюрьмы на Таганке. Наличие таких традиций, как и факта сосуществования криминальных элементов и представителей высшего советского социального класса, визуальной информации по поводу стиляг прошлого периода предоставляло предостаточно. Так, например, мой дядя, будучи первым замом министра внешней торговли, имел возможность во время своих зарубежных похождений привозить всяческие стильные вещи. Соответственно, и мой папа имел возможность носить правильные вещи и слушать правильную музыку, несмотря на свирепствовавший в период их молодости комсомольский ценз на все зарубежное.

Я же в силу подросткового духа противопоставления и противоречий из вредности слушал хеви-металл, считая эту музыку наиболее продвинутой, что, соответственно, сказывалось на моем внешнем виде и длине волос. И привносило в жизнь некоторый колорит в виде постоянных выяснений отношений с местными товарищами, которые не разделяли моих меломанских пристрастий и нежелания трудится на официальной работе.

Кстати, можно отметить, что последняя особенность является каким-то штампом почти всего поколения, причина чего кроется в общей социальной ситуации того времени. В моем классе, к примеру, только двое ныне трудятся на официальной работе, восемь человек отсидело, четверо из них – по два срока. Думается, такую же картину можно отсчитать и по другим выпускам этого же периода, за исключением каких-то очень специализированных школ. Да и сейчас такая преемственность сохраняется, несмотря на то, что легендарную «Шайбу», кафе «Закарпатские узоры», в которой столовались и небезызвестные Сильвестр и Солоник, ныне поглотил соседствующий универмаг.

Молодежь развлекалась на ньювейверских дискотеках, периодически включая пару песен какого-нибудь хард-рока, возможно, для разнообразия и присутствия духа современности. А после дискотек та же молодежь переодевалась в телогрейки и… поскольку заводов в округе было множество, всяческими арматуринами долбила друг дружку по спортивным шапочкам а-ля «петушок» и ушанкам. Неистово, но до первой крови.

Со временем исторические семейные традиции все-таки взяли свое. И ориентировочно в 85 году, когда я, как и многие мои сверстники, меняли иностранцам советские фетиши на заграничные, мои предпочтения склонились в область ортодоксального рок-н-ролла. Тогда же по советскому телевидению после каждой программы «Время» показывали дневник фестиваля, где мои родители увидели меня крупным планом с закадровым текстом, что благодаря таким молодым людям налаживаются контакты с иностранными студентами. При этом через неделю в этой же программе показали те же кадры, но с текстом, что именно такие молодые люди являются позором нашего города (смеются).

Вот такое вот отсутствие последовательности и настораживало во всей официальной среде, причем сейчас эта тенденция только усилилась. Кукловодов, да и каналов, стало больше.

С. М. При этом надо отметить, что в период перестройки ортодоксальный рок-н-ролл уже пошел в массы, и я был удивлен, когда продавец в театральных кассах сказал, что «Браво» – это настоящее рокабилли. Хотя если поразмыслить, то и выступление Stray Cats проскочило у нас по ТВ, да и Джордж Майкл и Дэвид Боуи, выряженные и подстриженные в псевдорокабилльном стиле, мелькали на советском экране. Всё это было на волне общемирового витка моды на «американские пятидесятые», которая постепенно докатилась и до «совка».

И. Р. В том числе модовский стиль был взят на вооружение ньювейверами, и это все не могло не отразиться на наших неформалах и эстраде. Можно сказать то, что делала Жанна, был нью-вейв с ретроуклоном а-ля пятидесятые.

При этом с 84 года советская пресса какое-то время обвиняла группу, что, мол, ее слушает фашиствующая молодежь, и она попала в список запрещенных групп. А Жанна Хасановна, тогда еще Ивонна Андерс, неоднократно третировалась органами, вплоть до того, что на одном концерте ее заковали в наручники прямо на сцене.

С. М. Моё увлечение рок-н-роллом и стильной одеждой без особых проблем легли на предпочтения арбатской тусовки, присоединившись к которой я сразу расширил свой круг общения. Познакомился с музыкантами из группы «Бриолиновая мечта», а девушка из «Гавайских островов» позже стала моей женой. Забавно, что помимо музицирования она работала в парикмахерской и стригла гопников недалеко от кинотеатра «Высота», с которыми мне, заходя к ней на работу, пересекаться было небезопасно. Вообще, тема наездов гопников, и конкретно на арбатских неформалов весьма актуальна на период конца 80-х. «Казань», «Челны», «любера», «Ждань» – быдло с бритыми бошками в широких штанах с заправленными в них свитерами порядком трепали нервы всей Москве. Запомнился случай, когда на съемках фильма «Такси Блюз», проходивших на Арбате, съемочную группу и массовку стиляг от беснующейся гопоты спасло милицейское оцепление.

И. Р. Я тоже практически с момента, когда вкусовые пристрастия привели к дедушкиному гардеробу, обнаружил компанию, которая разделяла подобные увлечения. Сборы винтажников происходили в вестибюле станции Площадь Революции, выходяем на улицу 25 Октября, нынешнюю Никольскую. И число собиравшихся стиляг порой доходило до 100 человек. Разумеется, по выходным и каким-то специальным дням. В будничные дни костяк составлял меньшее количество молодых людей, которые смотрелись достаточно гармонично на московских улицах, еще не угаженных коммерческой мишурой.

М. Б. При этом на другом выходе метро находилась другая тусовка, состоящая из хиппи и редких первых ирокезных панков, которые так же, как и стиляги, были не в курсе того, что творилось на другом выходе из подземки (смеются).

И. Р. Тусовки, они, собственно, и несли ту ключевую роль, что происходило скорейшее отделение индивидуумов от остальной части серого социума. Причем не только по одежде.

С. М. Хорошо бы еще не агрессивной части социума, как часто случалось в тех же коммунальных квартирах. Я отлично помню, как еще до переезда в Бибирево с Филей наши соседи по коммуналке, работавшие на заводе им. Хруничева, приходили вдупелину пьяные с профкомовских лекций и кричали нам в дверную щель, что мы, мол, интеллигенты, живем за счет трудового народа. Соответственно, за их, в том числе. Эта социальная неприязнь проявлялась в быту – эти пролетарии, уходя на работу, могли, как бы случайно, забыть включенной газовую конфорку.

И многие подростки, отвергая подобное устройство и взаимоотношения, становились уличными тусовщиками, пытаясь построить собственные коммуникации на малоосвоенных задворках городского центра. При этом в рамках этих взаимоотношений социальные рамки отвергались. К тому же сам стиль предполагал, что стиляга – это пижон из среднего класса, а столица являлась его сосредоточием и квинтэссенцией.

К этому времени мест тусовочных было достаточно. Это были некоторые молодежные кафе типа «Проспекта», позже открылся «Центр моды Люкс», где также проводился рок-н-рольный день. Парк культуры и отдыха Горького, ну и, конечно же, центр Москвы – и Арбат, и «Яшка», и «Катакомбы», где ныне расположился шикарный Гостиный двор. А в конце 80-х это было место, которому сейчас, наверное, обзавидовались бы нынешние готы и сексуальные маньяки. Мрачнейшие холодные галереи с провалами подъездов, легенды о пыточных лубянских подвалах внутреннего двора. Настоящие руины империи прямо в трех минутах ходьбы от Красной площади.

И. Р. Да, там еще граффитти были изумительные, как сейчас помню. Сергей – 1896 год (смеется).

С. М. На фоне уличных тусовок, посещения концертов и Тишинки феноменально выделяются культпоходы в музей музыкальной культуры им. Глинки, где во вполне камерной обстановке Надежда Семеновна Севницкая проводила лекции с показом слайдов по истории американского блюза и рок-н-ролла. Вообще развивать, так сказать, свой кругозор приходилось на достаточно узком информационном пространстве. Несколько студий звукозаписи, где по пальцам было можно пересчитать альбомы Билла Хейли или, скажем, Элвиса. Ну, кинотеатр «Иллюзион», где неожиданно натыкаешься на что-нибудь культовое вроде «Дикаря» с Марлоном Брандо. И, конечно же, видеосалоны, где можно посмотреть – о чудо!!! – видеомагнитофон. И действительно, пользуясь стоп-кадром, приходилось разглядывать, какой там в «Улицах в огне» у героя казак, и с какими слаксами его носить. Ну и «утюги» регулярно поставляли какие-то вещи и винил. Современной молодёжи с интернетом под рукой сложно себе представить, какой ценностью могла быть статья с фотографией про Элвиса из журнала «Ровесник». Или, скажем, с каким трудом в подворотне музыкального магазина на ул. Кирова выторговывалась у спекулянтов пластинка со сборником рок-н-роллов польского производства. А замусоленные плакаты с Джеймсом Дином или Мерлин Монро, так называемая «бумага», добывались в ДК им. Горбунова.

Так замешивался субкультурный стиль, балансируя между копированием зарубежных фильмов, отечественным винтажем и эстетикой пролетарского джаза, который выражался в красных шарфах, носках и ботинках «прощай, молодость». Отголоском сценических заигрываний Гарика Сукачева с советскими сантехниками (смеются).

Но тут же рядом были люди, которые всё яркое и нетрадиционное напяливали на себя и компилировали стили. Тенденции эти были непродолжительными, и винтажный стиль победил. Я же изначально придерживался классического, по моему разумению, стиля: клетчатый пиджак, «дудочки», галстук лопатой или шейный платок. Прически вначале «под Кошевого» постепенно трансформировались в коки, которые из-за отсутствия бриолина и геля приходилось укладывать – то классическим у парикмахеров отваром семени льна, а то и просто подсахаренной водой или пивом.

И. Р. Был еще прибалтийский бриллиантин «Дзинтарс», который держал стрижки так себе, но пафос необходимого атрибута стиля при этом сохранялся. Обладание подобным в какой-то момент послужило причиной постоянного занюхивания моей головой, после принятой дозы крепкого алкоголя (смеются).

По внешнему стайлингу, здесь, конечно же, можно выделить самый основной феномен того периода – Тишинский рынок, к тому времени уже вовсю эксплуатировавшийся неформальными объединениями. Помимо родительских гардеробов и обширной сети комиссионок с достаточно ограниченным выбором это давало возможность одеваться в вещи того самого искомого периода практически без ограничений. Поэтому московский стиль достаточно долго находился в рамках традиций 60-х, одевшись в кожи и клубные куртки только с наступлением 90-х. А тогда новодел и современные вещи не приветствовались, и к тому же являлись атрибутами иной субкультуры.

С. М. Причем поскольку рок-н-ролл – музыка активно танцевальная, ботинок с Тишинки снашивался буквально за пару вечеринок. Стесывались каблуки и отваливались подошвы. Поэтому под пристальное внимание попал «комок» рядом с Киевским вокзалом, куда сдавались заграничные вещи всяких там дипломатов и мажоров с Калининского и Кутузовского проспектов.

М. Б. Вещи поколения победителей, экспроприированные в послевоенное время на полях Европы и выуженные представителями советских дипломатических миссий за рубежом (смеются).

Меня лично раздражала тенденция конца 80-х, практикуемая именно в стиляжьих кругах. Ношение так называемых «прощай, молодость» и «мокасов-чухасов», мокасинами называли туфли-лодочки из-за модной бахромы, которые параллельно стали атрибутом Рижского рынка, и, соответственно, жлобов. В «лодочки» обули всех. Помнится, курсировала такая замечательная пара вдоль Патриков, состоявшая из Леши Крокодила, у которого была недостача пальцев на одной руке, и персонажа с позывными Нэпман, который еще до открытия рынка проявлял чудеса предприимчивости, отоваривая стиляжьих рекрутеров именно этими изделиями. Сам он носил усеченный «казак», и втихую посмеивался над отоваренными стилягами и «люберами», которые, обогатившись на улицах, тоже пытались соответствовать каким-то трендам периода. Мы как раз познакомились с Нэпманом на теме обуви, когда он увидел на мне не менее диковинную для того периода весчь – «крысы» в три четверти с наборными каблуками и на деревянных гвоздях. Они, кстати, до сих пор живы в моей коллекции. А что сейчас с Нэпманом, даже трудно предположить. Будем надеяться, что все в порядке.

И. Р. Да, тренды существовали, в том числе и в стиляжьей среде 80-х. Одних красных носков достаточно, как примера. Причем был такой период, когда была введена дифференциация по цвету носков, по типу той, что существовала в отдельных английских бандах «кош бойз».

Молодые стиляги изначально вынуждены были носить носки желтого цвета, постепенно заслуживая право носить носки цвета нашего государственного флага (смеются).

С. М. Ну, не все, конечно, стиляги проходили красно-желто-носочную «дедовщину», но так или иначе, носки должны были быть яркими, и даже это было проблемой в Советском Союзе. Это тоже стоит отметить. Дополнительным элементом были зонтики-трости с обязательным длинным жестким штырем сантиметров в 10, который редко, но бывало использовался в потасовках на улице.

И. Р. Стоит отметить, что тогдашние улицы центра города действительно отличались от нынешних и по гармоничной архитектуре, и по составу населения. Это было важно, так как люди, одетые в стиле 50-х, чувствовали себя комфортно и органично вписывлись в московские пейзажи. Просто оживали картинки из фильма «Я шагаю по Москве» и «Бриллиантовая рука», и многие из стиляг скорее возрождали старый стиль, чем привносили новации. При этом куски информации из-за границы преломлялись, переосмысливались и, как собственно весь рок-н-ролл, превращались в карикатурные на общество формы самовыражения. Самовыражались на местах тусовок и дискотеках, где отрывные девушки высыпали на танцпол и будоражили более незатейливых или ньювейверских посетителей.

При этом поездки на дискотеки юго-западного направления приводили к периодическим стычкам с представителями совхоза «Московский», которые тоже косили под «люберов». Так молодые люди постепенно закаливали характер, а некоторые стали носить с собой кухонные ножи и осваивать нунчаки (смеется).

Однажды это все закончилось тем, что автобус, в который забились зашуганные стиляги, был просто перевернут. Постепенно основная масса тусовки разбилась на две группы. Одна бегала от гопоты, другая оставалась и билась за отвалившуюся часть. Причем иногда подключались люди не из тусы, но им было по кайфу раздать п(непечатно)юлей за эту мазу.

Вот постепенно перемещаясь по всем этим категориям стиляг, я познакомился с Юрой Бешеным и Костей Элвисом. Собственно, эта группа составила костяк клуба почитателей Элвиса. Клуб развернул свою деятельность под этим флагом, поскольку искренне верили и верим, что фигура Элвиса является королем рок-н-ролла и по сути является официальным фетишем для разновозрастного мирового сообщества. И тогда, недолго сомневаясь, обратились в Хорошевский горком ВЛКСМ, получили там официальную регистрацию, и параллельно создали Всероссийскую ассоциацию любителей классического рок-н-ролла. Инициатива была принята быстро, но сама регистрация растянулась на годы.

М. Б. Просто время было такое, что любая инициатива, откуда бы она ни проистекала, становилась отчетной галочкой у «комсюков», и они охотно шли навстречу, раздавая направо и налево подписи для имитации собственной деятельности (смеются).

И. Р. В общем-то, так оно и есть, и вряд ли что-то до сих пор в управленческой сфере поменялось. Так что нам эта авантюра далась легко, и мы, организовав сам клуб, решили укрепить свои связи за счет существовавшей тогда эстрады. «Мистер Твистер» был на тот период наиболее перспективной для этого группой. Мы попросту поехали на концерт «Мистеров» в Зеленом театре, где я поставил Маврика перед фактом сложившейся ситуации. Ему было поручено немедленно проследовать на дачу к Юре, где мы, по идее, должны обсудить положения клуба, на что Маврик, спросив про бухло и получив утвердительный ответ, конечно же, согласился. Дача, естественно, оказалась в люберецком направлении буквально за одной из станций под таким названием, и малочисленная группа ряженых в кожи идиотов выглядела достаточно колоритно именно в этот период и в этих местах. Осознание происходящего настигло нас где-то уже на полпути, когда Маврик достал из кармана кожаной косой выкидуху, сказав, мол, вот что есть, так что будем отмахиваться. На что я, со словами, что у меня выкидного нет, зато есть вот это, достал из кармана своей вельветовой косой нож столовый, в разы превосходящий приблуду Маврикия. Вот в такой веселой и непринужденной атмосфере мы докатились до места, где помимо заседаний был устроен дачный чемпионат по волейболу.

Товарисч наш Юра тогда почему-то решил, что в русский народный волейбол можно играть и топором, а Маврик решил, что руки у него железные (смеются). Рука, естественно, не одолела топора, и обратно Маврик возвращался с перебинтованной конечностью, но в не менее бодром настроении. Это, кстати, не сказалось на качестве татуировок и на наших отношениях с «Мистерами».

После этого мы обратились к мастодонтам рок-н-ролльной сцены – «Рубиновой атаке», которые играли с шестидесятых правильный рок-н-ролл, а в этот период, будучи взрослыми дяденьками с гигантскими фонотеками на виниле, давали исключительно квартирные концерты для своих.

М. Б. При этом вы, наверное, сами не знали, что Валерий Рацкевич, бывший деятель именно этой группы, будучи деятельным в те года, оставался не менее активным в течение последующих десятилетий, организовывая брейкерские движения, а позже и электронные, ньюэджерские. Другими словами, всегда стремился помочь чем-нибудь молодежным инициативам.

И. Р. Действительно не знали, но помимо этих людей подключилась Надежда Севницкая из музея им. Глинки, Муслим Магомаев, который был искренним фанатом Элвиса. В результате на презентации выступили «Мистеры», «Атака» и наша шоу-группа «Оливер Твист», причем с подачи Магомаева все это действо было освещено в программах «Взгляд» и «Время», что для того периода было событием немыслимым. После этого были проведены несколько фестивалей московского рок-н-ролла в М. М.на Фрунзенской, при этом Питер слетел из-за принципиальных расхождений.

Всем, впрочем, и местным жителям тоже, не нравилась деятельность псевдо-рок-н-ролльной группы «Секрет». А остальные группы таились в андеграунде. По тем же причинам на площадку не попала группа «Браво», так как ее успех держался исключительно на феномене Жанны Хасановны, которая к этому времени, видимо, сама устала от такой однообразной деятельности и советской эстрады. Фестивали проводились по ключевым датам, таким как день рождения рок-н-ролла, когда 12 апреля вышел в свет хит Rock Around The Clock Билла Хейли. Или день рождения культового Чака Берри.

Тогда мы, сами того не ожидая, объединили огромное количество людей, о существовании которых даже не предполагали. С Сашей Буфетом, царствие ему небесное, съездили в Харьков для расширения диапазона нашей деятельности. Не без приключений: когда мы посетили местное увеселительное заведение, на нас тут же наехали. Ко мне тогда подвалил житель нынешнего ближнего зарубежья, ростом этак метр двадцать, и, взяв за бандану, спросил: «Слышь пацанчик, а шо это у тебя за х(непечатно)нюшка одета?» При этом в кафе вломилось человек двадцать местных стиляг, и на пальцах объяснили, что эта х(непечатно)нюшка – очень модная вещь у американских ковбоев, после чего все вопросы отпали, и напоили там нас горилкой до состояния нестояния. И после проведения ряда фестивалей и серии поездок я пришел к выводу, что господин Шнырев стал прогибать под это дело коммерческую линию, а у меня, как и у множества поклонников рок-н-ролла того периода, некоммерческая составляющая в образе жизни доминировала. Все-таки был Советский Союз, и неформальный коммерческий мир к концу 80-х делился на тех, кто зарабатывал, претерпевая всякие трудности, и тех, кто их стриг. Понятное дело, последний аспект был наиболее привлекательным, и вот по этой причине произошло слияние с тусовкой на «Патриках» и возле «Маргариты». Здесь можно отметить, что после слияния с тусовками иного толка началась новая волна, уже более жесткого рокабилли с конкретным «рокабилли ребелз» стилем внешнего вида. Чему способствовал и Валера Еж, живший на «Патриках», и Маврикий Слепнев.

М. Б. Если быть точным, то слияния началось несколько раньше, когда сайкобилльный бум накрыл страны Восточной Европы. Уже в 88 году общие интересы нашлись у радикальных панков и тусовки со МХАТа. Причем слияние происходило не совсем гладко, что выливалось порой в некое количество синяков. Но уже к 89 году сублимированная туса осела на Патриарших прудах. Слияние это привело к тому, что после 90 года ортодоксальный рок-н-ролл стал общим стилем для множества субкультур. Происходило общее смятение в рядах, комсомольцы, суетившиеся вокруг неформалов, только усиливали тенденцию сплочения уже не по меломанским пристрастиям, а по личным качествам тусовщиков. Костяк тусовок пришел к общему знаменателю с «американистским» «рэйбел стилем», хотя наша конфорка, плотно стоявшая на модовских позициях, продолжала экспериментировать с дендистским эпатажем и держала стиль.

Этот фактор в немалой степени способствовал ренессансу Тишинского рынка. И так получилось, что за 5 лет до общемирового бума на винтаж, московская, да и питерская молодежь была на авангардной лыжне.

С. М. Возможно, но помимо этого произошло объединение групп поддержек, курсировавших с музыкантами, и стиляг из народа. Да и рамки между сценой и залом как-то сравнялись. Не у всех, конечно.

И. Р. Помнится, в театре Эстрады проводилось шоу, посвященное Элвису Пресли, где Максим Леонидов и группа «Секрет» кривлялась под легендарные хиты, а сам Макс был загримирован под «короля». Тогда группа стиляг открытым текстом высказала свое «фи» происходящему, причем по большому счету из-за того, что год рождения «короля» был прописан с ошибкой.

С. М. Само шоу тоже было слизано с аналогичного американского, где штатники на сцене изображали разновозрастных Элвисов. И такой лоховской закос под Запад творился повсеместно на постсоветской эстраде. На фоне попсовой профанации рок-н-ролльной темы фан-клуб Элвиса Пресли снизил свою организаторскую активность. Крупных фестивалей больше не проводилось. Но тем не менее стиляги и рокабиллы твердо сформировались в отдельную субкультуру. Многие тусовщики стали создавать свои коллективы и выступать на том же Арбате.

И. Р. Арбатская тусовка консолидировала достаточно большое количество новых приверженцев стиля. Музыкально-танцевальное шоу собирало буквально толпы любопытных зрителей. Все это происходило на фоне стычек с уже деморализованными «люберами» и пришедшим им на смену «бычьем» первой формации. Так же, как и с цоеманами, которые начали собираться возле расписной стенки, и загаживать всю округу. И вот уже после этого нашествия бандерлогов тусовка постепенно начала перемещаться сначала на «Пушку», а затем на «Патрики», где уже слились рокеры, хиппи, панки, рокабиллы и, как мы их называли, «магазинные ковбои». Собственно, это место было уникально удобным для всех неформалов. Параллельно существовала тусовка в ЦДХ, которая тоже претерпела изменения в стилистическом плане, и, возможно, поэтому нео-рок-н-ролльная тематика развивалась в городе достаточно локально.

М. Б. Зато пришла индустриально-милитаристическая эстетика, пограничная с хардмодовской. От «Тишинки» до «Джелтаранга» курсировали молодые люди в «натовках», «бомберах» и тяжелых ботинках. Стрижки постепенно мутировали, и коки состригались до «платформ», а позднее и вовсе на «ноль». Все это так или иначе совпадало со сценарием, по которому развивалось движение 70-х, тех же «теддов» в Англии.

С. М. Да, была такая тусовка в кафе «Современник», где собирались меломаны, слушавшие музыку в диапазоне от Residents до Swans. А наш образ жизни на рубеже 80-90-х теперь определю скорее ближе к битникам 60-х. Этот период можно обозначить как расцвет сквоттерского движения в Москве, когда многие заброшенные квартиры и дома занимали смешавшиеся между собой неформальные группы. Выходя за рамки рокабилльной и стильной тусовки, мне как художнику было интересно увидеть жизнь других неформалов. В сквотах того времени можно было встретить музыкантов, поэтов, художников всех мастей – от хиппи до политических экстремистов, от растаманов и кришнаитов до байкеров и скинхедов. Я, помнится, сел в сквоте на Мерзляковском переулке, а Илья примкнул к сквоттерскому сообществу возле Патриарших прудов.

И. Р. Да, собственно это был сквот, который разместился в подъезде, примыкавшем к легендарной 302 бис и обозначали его, как сквот «у Маугли», по имени ответственного квартиросквоттера (смеются). Тогда не составляло особого труда занять, отремонтировать помещение и заниматься творческой деятельностью прямо в центре Москвы.

А занимались и живописью, и музыкой, но, по большому счету, для себя и кулуарно. Часто захаживал Маврикий, так как все находилось в непосредственной близости от мест тусовок. Прямо по соседству было занято еще несколько квартир, одну из которых заселил тогда уже сформировавшийся костяк «Ночных волков».

Сквот продержался достаточно долго, дольше, чем «Петровский», и закончился вместе с отбытием Маугли за границу. К этому периоду уже окончательно оформился стиль «рокабилли рейбелз» со всеми атрибутами в виде кожи и мотоцикла.

К середине 90-х вновь стали проводиться крупные рок-н-ролльные фестивали, которые обеспечили преемственность стиля. Что стимулировало поддерживать движение своим участием.

Сейчас же, в отличие от 80-х, информации предостаточно. Есть интернет и куча аудио-видео материалов, и мы, скорее всего, еще на своем веку увидим очередной виток рок-н-ролльного ревайвела. К тому же Москва и Питер умудрились в 80-е застолбить необходимый уровень, ниже которого делать что-либо бессмысленно. Теперь ситуация в других городах вполне созрела для подобных движений, что подтверждается появлением многочисленных фанатов рокабилли и сайко, так же, как и новых молодежных коллективов, играющих в этих стилях, – из Тулы, Иваново, Орла и других городов России. При этом как-то сразу вспоминаются слова моей бабушки, царствие ей небесное, которая говорила: «Ну чем ты, Илья, меня можешь удивить? Я все это видела уже четыре раза!»

С. М. Мы же чувствуем, что личный вклад в общий дух свободы того периода нами сделан. Так же, как и теми музыкантами, которые остались на равных со своими поклонниками, и на выступлениях которых перед входом стоят мотоциклы и тусуются пижоны, одетые в стиле пятидесятых.

 

Денис Кощей

Фото 7. Денис Кощей и товарищ, Ленинград 1989

Д. К. Начало, естественно, было положено в детстве. Затем – тусовки в центре города, где уже были свои сложившиеся неформальные круги, в том числе и стиляжие. Естественно, потом это переросло в рокабилли и сайко, и в этом вопросе Ленинград мог бы по праву претендовать на звание «колыбели сайкобилли».

А на тот момент, 82–83 год, страну захлестнул очередной ревайвел «стиля», который повторялся в нашей стране, начиная с конца 50-х, а на Западе развивался от «Тедди бойз» до модернистов. В СССР стиляжничество качнулось в сторону рокабилли еще в конце 70-х. Мы знали и видели этих людей, которые посещали концерты предыстории «Странных игр» в виде группы «Стандарт». Причем сначала «Стандартом» отыгрывалась программа олдскульного рокабилли, а потом они же переодевались и без одного-двух человек получались «Странные игры» игравших музыку в духе Madness. Что почему-то выглядело моднее и веселее, а к середине 80-х объединяло и стиляг и панков и уже появившихся рокабиллов. Тема же единовременной игры во множестве групп с постоянными переходами людей из группы в группу можно тоже назвать типично ленинградской традицией того периода, продолжающейся и по сей день.

М. Б. То есть можно сказать что доперестроечный период был временем накопления околомузыкальной информации, и ко времени неорокабильного бума все подошли достаточно информированными?

Д. К. Да. Бурно развивался меломанский рынок на Римского-Корсакова, называвшийся клубом ленинградских коллекционеров, который в перестроечное время переместился из пригородов в центр. Милиция сначала пыталась как-то их гонять, но когда число любителей купить и обменять новую музыку резко перевалило за тысячу, у контролирующих органов попросту опустились руки. Поэтому меломанов больше не трогали, и музыка была в изобилии. Там в основном и черпалась околомузыкальная информация, которая в итоге привела к началу рокабилльного движения, в том числе.

Я посещал это мероприятие по двум дням, еще будучи учеником школы. По вторникам там собирались коллекционеры военных игрушек, а по четвергам собирались люди, занимавшиеся винилом. На фоне общегородской скуки увлечение музыкой и модой было наиболее увлекательным. И став постарше, мы с товарищами, естественно, переключились на винил, который в обилии присутствовал в виде «печаток» польского и югославского производства. И именно в середине 80-х, с появлением Rockabilly Cats, и началось становление именно нашей тусовки, которая была гораздо младше, чем уже признанные фигуры этого же движения, такие как Тедди, Комар, Орех. Нам тогда от силы было по 18 лет, а им по 22 или 23 года. А в этом возрасте разница даже в год считалась чем-то серьезным, что, в свою очередь, несло определенные градации и многослойность в тусовках.

Как раз в этот период стал популярен Stray cats, Pal cats тоже. И это веяние нашло своего адресата именно в нашем лице. Мы жутко зафанатели этим драйвом, на фоне которого вся предыдущая музыка казалась «размазней», и через эту музыку шло становление стиля в целом. Сначала, конечно же, дресс-код был больше похож на модовский. Узкие брючки, приталенные пиджачки и узкие галстуки дополнялись нарытыми по комиссионкам «лодочками» и ботинками на «каше».

Тогда же появились первые концерты, связанные со «стилем», отождествляемым группами «Браво» и «Секрет». Но группы эти как взлетели, так тут же и опостылели. И мы группой товарищей посещали эти мероприятия с единственной целью – себя показать и похулиганить. Плюс, конечно же, обрасти кучей почитательниц женского пола. Конечно же, все походы сопровождались опусканием статуса наших рокабилльных звезд эстрады за несоответствие внутреннего содержания сценическому. И тогда же появился «Мистер Твистер», который стал часто приезжать в Питер. Мы поддерживали вполне нормальные отношения, хотя нас несколько смешила серьезность Усманова, но к Вадику и Ежу никаких претензий не возникало. Они искренне любили то, что делали, хотя в наших представлениях о том, как это должно быть, им требовалось нечто большее, чем просто эстрадность. У «мистеров» был хардкоровый вид, но не было грязного звука, да и сами они были вполне интеллигентными людьми.

М. Б. Кроме Маврика, который выделывал рокабильные коленца на сцене (смеются).

Д. К. Да. А у нас уже было понятие «лайфстайла» или попросту образа жизни, который каждый уже напридумывал себе сам и отчаянно пытался соответствовать (смеются).

Конечно же, все заочные упреки нисколько не мешали совместным тусовкам, потому как именно праздному безделию и глумежу уделялось особое внимание в подростковом быту. В городе было безумно скучно и примитивно, поэтому объединенная тусовка ходила на все концерты подряд, причем о многих концертах, которые проводились где-то и локально, доходили только слухи. Единственные, с кем происходили какие-то межстилистические столкновения, были металлисты, которые держались особняком. Столкновения эти происходили на базе дресс-кода, потому что как раз тогда появилась новая информация в виде фильмов «Дикарь», «Улицы в огне» и всяческие пластики, на которых культивировался образ хулигана в коже и на мотоцикле.

И, собственно, самоутверждение новой тусы в косых кожах не могло происходить иначе, без потасовок. Причем тот же неформальный дресс-код был объединительным мотивом против гопников, которых тоже было немало в городе. Помимо гопоты, конечно же, происходили столкновения с отслужившими в Афганистане ветеранами и курсантами разных военных училищ, которые часто любили прокатиться по хулиганке.

Возле ДК Пищевиков, где тоже проводились концерты, это на метро Владимирская, стекались стайки панков и рокабиллов. Причем от метро до ДК надо было идти обязательно скопом, потому что местные гопники, которых в принципе знали в лицо, тоже любили поотрываться на неформалах. Поэтому многие носили с собой на концерты «аргументы» в виде каких-нибудь молоточков. Раз, набегает на тебя группа товарищей, а ты им аккуратненько так показываешь молоток… И всё, вектора встречного движения изменяются (смеются).

Драки во второй половине 80-х стали обыденным делом, все это бодрило и стимулировало солидарность. Помнится, мой товарищ, ныне президент кучи всего, с которым мы до сих пор поддерживаем дружеские отношения… Ну так вот, будучи «утюгом», он попал в передрягу с десантниками возле тусовки на «треугольнике». И когда разбушевавшиеся десантники на него нависли, – то он, выпячивая руками футболку с надписью Metallica, которую носил исключительно по веянью моды, подбежал к тусовке и закричал: «Наших металлистов бьют!» (смеются). Металлисты, недолго думая, выломали зеленого цвета колья из лавочек и вломили им по пятое число. И это только один из примеров, связанных с неформальной одеждой и солидарностью маргиналов.

Кожа модели «Перфекто» стала нашей визитной карточкой. В ней спали, гуляли, буйствовали и даже женились. Появились и первые мотоциклы, тот же Стас Богорад очень долго собирал свой старый, военного образца Харлей. Но мотодвижение по непонятным причинам в Ленинграде не прижилось. В городе, конечно же, ездили «телогреечники», но какого-либо отношения к рокерским тусовкам не имели.

Дресс-код определял многое, тем более что неформальная жизнь в Питере второй половины 80-х била ключом. Тусовки были разнообразные, и надо было держать свой стиль. Кожи, голубые джинсы и остроносый ботинок, желательно не казак, а именно «крысятина». Тогда уже существовала достаточно мощная прослойка мажоров. Причем наших мажоров можно было назвать городскими модами, потому как они постоянно выпендривались, «гудели» в ресторанах и занимались перепродажей модной одежды, чем, собственно, занимались моды той же Англии. Разница была лишь в том, что хулиганили они, возможно, меньше, чем представители радикальных субкультур. Но связывало нас очень многое. Мы тусовались в «Климате», на канале Грибоедова, и эта группа лиц, любившая подобную музыку и уважавшая нас лично, помимо винила постоянно подгоняла какие-то интересные вещи, да и сами тоже не брезговали какими-то элементами дресс-кода.

Многие, конечно, стремились уехать из страны, потому что ничто вроде бы не предвещало крушение строя. Да и безделье всегда было под бдительным оком надзора, и многие неформалы устраивались работать грузчиками на Ленфильм, чтобы где-то числиться и делать вид, что они тоже вроде как бы труженики.

Когда во второй половине 80-х начался видеобум, другим местом для рокабилльной тусовки стал бар «Корвет» на Разъезжей, потому что там крутили на «видиках» MTV, и в роликах фигурировали любимые группы, в том числе и Stray Cats. Да и свою кассетку тоже можно было всегда воткнуть.

Как раз тогда на многочисленных уже «толчках» стали попадались пластинки Meteors, Batmobile и, конечно же, Psycho Attack Over Europe, и мы услышали другую музыку. Более жесткую, более быструю и с выделенным контрабасом. И с этого момента началось какое-то брожение и отпочковывание в рокабилльно-стиляжьей тусовке. Кто-то примкнул к панкам, слушавшим все подряд, кто-то, наоборот, отмежевался в сторону ортодоксального стиля.

М. Б. Упертость в плане олдскула и подростковая принципиальность расколола общие ряды и появилось несколько самостоятельных групп?

Д. К. Да. Мы с товарищами решили, что сайко – это как раз путь к развитию. И постепенно внешний стиль тоже стал меняться, вслед за музыкальными предпочтениями. Появились более забритые прически, «мартенсы», слаксы и вареные джинсы, которые на тот момент стали очень популярны.

М. Б. Так же, как и у панков конца 70-х, часть которых выделилась в «ой» стиль уже к середине 80-х и пополнила ряды поклонников хардкора и сайко. Эта межстилистическая мешанина сыграла свою роль – как отрицательную в плане дробления тусовочных рядов, так и положительную, – не давая стилям законсервироваться.

Д. К. Дресс-код всегда был очень важен в субкультурной среде, потому что в конце 80-х неформалов на улицах Ленинграда появилось огромное количество, и как-то произошло размежевание, несмотря на море совместно выпитого пива и прочих радостей жизни. Зато произошло сближение с панк-средой, которая в этот период тоже обрела хардкоровую атрибутику и была весьма задорной.

В 87 году началось увлечение татуировкой, потому что этот процесс, несомненно, является неотъемлемой частью множества лайфстайлов, фиксирующий жизненную позицию и предпочтения. Тема была поднята Курочкиным, через которого мы познакомились с Леней Черепом, который помимо того что колол вручную без машины, был еще очень неплохим художником и позитивным человеком.

М. Б. Леня входил в круг художников некрореалистов, которые обозначили его Трупырем, и постоянно соприкасался с художественной средой города. У Юфита и единомышленников была достаточно сложная концепция, основанная на теме жизни после смерти и человеческой идиотии, которая развивалась вместе с разлагающейся ситуацией. И в итоге привела к тому, что часть художников вышла из этого объединения в конце 80-х. Как раз Андрей Мертвый и Леня.

Д. К. Мы стали постоянно встречаться у него дома и, слушая музыку, обрастали смешными татуировочными мотивами, уже использовавшими цвет.

Колоть при этом пытались многие, даже я, поскольку рисовал. Помнится, мы Богораду искололи все руки, при этом классических мотивов не придерживались, мешали все подряд. И этот процесс веселил своими не всегда предсказуемыми результатами. Началось массовое кошение от армии, и ряды неформалов увеличились. Потом, когда началась повальная мода на неформальность и стиляжничество, ряды, конечно же, стали размываться какими-то менее продвинутыми персонажами. Тут же сложилась иерархия, неформальная дедовщина, и началось кидалово на пластинки и вещи новых рекрутеров. Все это послужило отдельным толчком для того, чтобы отделится. И все это сопровождалось потасовками между стилягами и металлистами. Причем от последних можно было и огрести. Так же как и подвергнуться прессингу со стороны милиции за неформальный образ жизни и внешний вид. Вменялось, конечно же, преклонение пред западной культурой и несоветский образ жизни. Хотя от советского в окружающих реалиях уже мало что осталось. А так, все тоже самое, что происходило со стилягами 60-х и другими городскими модниками. С этими моментами всегда были связаны презабавные истории по типу той, когда мы, к примеру, стоим на «Маяке», и вдруг кто-то кричит: «Шухер!» Все, как зайцы, разбегаются врассыпную от комсомольских работников и милиционеров. Мы с товарищами перебегаем на Восстания, оттуда на Владимирскую и вместо того чтобы сесть в вагон и уехать, идем к выходу. И тут нас хватают (смеются). Ощущения подростковой гордости в такие моменты, конечно же, распирали, – когда взрослые суровые мужчины конвоировали инаковыглядеших красавцев на глазах удивленной публики. Приведя в отделение, предъявляли обвинения, что мы похожи на «фашиствующих молодчиков».

М. Б.…Молочников (смеются).

Д. К. Но не все так весело складывалось. Тогда, а это случилось еще в 85 году, пошло послабление на какую-то причесанную рок-музыку, и я носил значок Beatles на лацкане кожи. Мы тогда сидел и-галдел и во дворе, и до меня докопался милиционер: мол, снимай значок, и все тут. Я, конечно же, отшутился в резкой форме, на что мне было предложено прокатиться в 27-е отделение милиции, где добрый дяденька милиционер дал мне исподтишка локтем в нос так, что попросту сломал его. Я тогда устроил истерику, размахивая испачканными кровью руками, и милиционеры со словами «о-о-о-о, все понятно – панк», удалились на совещание в коридор, предварительно оставив двери «аквариума» открытыми. Ну и я, конечно же, долго не думая, в «забытую» дверь и удалился. Боялись связываться.

И таких эпизодов было предостаточно. На улицах радикалов зачищали, а они в ответ устраивали истерики и забрызгивали окружающую среду кто чем мог. Вены, конечно же, пилили и всячески старались поддерживать имидж безумцев по отношению к официозу. А во второй половине 80-х увлечения постепенно вылились в самоопределения, и мы сами стали заниматься музыкой. И появился Swindlers. Информации по стилю было накоплено предостаточно для того, чтобы делать самостоятельный продукт на должном уровне. И все получалось, возможно наивно, забавно, но получалось. Впирал драйв, новизна и подростковая романтика. Концертных площадок было не очень много, но во дворце молодежи можно было вписаться в программу. Со Swindlers'oM мы пару раз разогревали Джоан Стингрей, и, поскольку пареньками мы в городе были заметными, народ валил толпами, и всем все нравилось. Потом уже самостоятельно проводили концерты в ДК «Мир», обрастая поклонниками и поклонницами, державшимися панкомодного стиля (смеются). Максимум, что они могли себе позволить, – кожаные куртки, и не всегда косые.

ДК «Мир» был выбран не случайно. Там уже к тому времени образовалась рок-клубовская оппозиция, как, впрочем, и в «НЧ/ВЧ». Потому как на улице Рубинштейна сформировалась какая-то своя тусовка и варилась в собственном соку и, как мне кажется, этот процесс был уже на излете. А эта – называлась она «Рок-коллегией», и из этой среды вышли группы другого поколения, такие как «Группа «О», «Нож для фрау Мюллер», «Бриллианты для Никермана» и, можно сказать, что мы тоже. Так, на фоне становления группы в стране резко наступил хаос, люди метались, ничего не понимая, а у нас была одна задача – попросту свалить из этого пузырящегося болота. Власти уже ни на что не обращали внимания. В Питер же постоянно приезжали иностранцы, фотографировали неформалов, общались. И контакты так или иначе налаживались.

Потом практически год нам пришлось ежедневно бегать по всяческим инстанциям, а поскольку факсов и интернета не было, все происходило на уровне писем, ответов на которые ждали месяцами. Постоянно напрягали знакомых, которые перезванивались и теребили своих знакомых. И со стороны этот процесс выглядел так, что многочисленная группа людей от андеграунда Ленинграда отправляла своих неформальных делегатов на международный симпозиум (смеются).

И к концу 80-х мы при первой же возможности покинули страну и уехали в Данию, где пересеклись с тогдашними невозвращенцами из группы «Амнистия». Конечно же, застали расцвет копенгагенского сквота «Христиане», впрочем, как и его закрытие.

А уезжали из страны многие, тот же Богорад с Meantraitors – в Финляндию и Германию, но чуть позже.

Мы же поехали за знаниями, за языком и, возможно, именно это нас спасло от всей той чернухи, которая потрясала нарождающийся мир будущего российского шоу-бизнеса и сложившиеся музыкальные коллективы.

Первый свой выезд мы сделали на машинах и обратно привезли огромное количество нужной для развития информации. И это стало серьезным толчком в развитии местной движухи. Мы стали часто ездить – то в Таллин, то в Москву, то опять за границу, и Swindlers принимался на ура.

Тогда и Советский Союз рухнул, похоронив под обломками старую с концертную сеть, и наступил хаос, из которого многие пытались что-то выудить для себя, но не у многих получалось. Единственным клубом, который тогда оставался на плаву был открытый Гаккелем «Там-там», где собиралось много знакомых. Но этого было мало для развития.

А по возвращении в середине 90-х, когда пыль от коллапса и неразберихи осела, все стало намного проще и понятнее. Хотя проблемы как были так и оставались. Большой проблемой местной рок-продукции было оформление тех же альбомов, но все это стимулировало делать оформление самостоятельно, и иногда получались достаточно забавные варианты. При этом естественно, что группы, подобные нашей, никто особо не стремился тиражировать, поэтому все потуги выливались в плакатирование. По сложившейся традиции плакаты представляли собой всевозможные коллажи с подрисовками.

М. Б. Такое милое и чувственное уродство, отображающее подростковый мир фантазий и фетишизма, и выражающееся в количестве олдскульных черепов и голых девиц? (смеются).

Д. К. Естественно. Все атрибуты стиля в них были задействованы. Сейчас тоже встречаются неплохие варианты, но их количество растворяется в общей массе, в продукции тех, кто не парится. Конечно же, речь идет о России, за рубежом несоответствие стилю и уровню является наиболее серьезным маркером доверия публики. Здесь теперь постепенно тоже вырисовывается подобная ситуация, тем более что в последнее время обозначился подъем «гаражной музыки». Как сайко и рокабилли, так и ортодоксального «гаража». А я, поскольку большой любитель и коллекционер винила, воспитывался на определенном размере квадрата и формате оформления.

Основной же проблемой для развития субкультурной музыки я все-таки обозначил бы отсутствие нормального радиовещания. Большинство зарубежных состоявшихся групп – выходцы из «колледж-радио». Здесь же подобное отсутствовало. Были, конечно, попытки – то же радио «Катюша» и радио «Модерн», – но серьезного развития эти начинания не получили. Талантов же в России, впрочем, как и маргиналов, всегда было в количестве. Поэтому с востребованностью подобных стилей и музыкантов особой проблемы нет. Сюда же стоит прибавить традиционную для Питера ситуацию, когда один и тот же человек может быть задействован единовременно в нескольких коллективах. Так, например, Гриня Сологуб, после распада «Странных игр» на «Игры» и «Авиа», по причине ухода Давыдова2 и Куликовских, мог играть в нескольких коллективах сессионным гитаристом и гармонистом. Так и я могу спокойно совмещать выступления как с «Ленинградом», так и со Spitfire или делать свои ди-джейские сеты.

М. Б. А что по поводу доступности и обилия всяческой информации сейчас и здесь?

Д. К. Ну, те, кто с головой и нацелен на поиск чего-то настоящего и своего, вряд ли от этого обилия пострадают. Я не считаю, что нынешняя легкодоступность музыки и иной субкультурной информации играет какую-то серьезную роль. DIY и самодеятельные начинания всегда были и будут интересней, чем потребление массового продукта, потому что это – то, что развивает чувство стиля и самостоятельность. В музыке же, несмотря на многочисленные смешения стилей, все равно остаются основные направления, которых придерживаются субкультуры, и все это постоянно сталкивается, делится, и в этом наблюдается прогресс. Зато в сравнении с теми дресс-кодами и стилями я сейчас наблюдаю таких персонажей, что «мамая моя» (смеется). И пусть они будут, потому что без них никак. Без них жизнь была бы слишком скучной и неинтересной.