Мила Максимова
Фото 8. Брейкеры в кафе «У фонтана», оно же «Молоко», 1985
М. М. Да… Было все это в восьмидесятые, когда официальная власть пыталась организовывать молодежный досуг. Оснащали залы светом, звуком и проводили дискотеки…
Были такие фишки; во многом субкультура строилась на танце, который, как известно, сам по себе не мог сделать никакой революции. Даже Исидора Дункан, как бы ни старалась поучаствовать в революционном движении, разжечь революционные настроения в Америке не смогла. Но в любом субкультурном танце присутствует момент борьбы с пуританством. Христианская ортодоксальная мораль часто интерпретируется с перегибами и тенденция «не оскорблять глаз» переносится на поведение, особенно женщин. Начиная с простейших объятий и заканчивая такими «языческими» проявлениями, как брейк. Поэтому элемент эпатажа у нас обычно присутствовал – что систему не рушило, но все же расшатывало.
М. Б. Официальное мнение по поводу первых брейкерских проявлений в начале 80-х было скептическое. «Дискотечная» молодежь пыталась самовыразится в советских условиях различными способами, но суперзадач про изменению ситуации вокруг себя никто не ставил. Просто скука и бесперспективность, а также отсутствие моды в общепринятом понимании компенсировалась за счет где-то как-то полученной информации о достижениях современной масскультуры. Конец семидесятых был во многом связан с персоной Майкла Джексона, который поднял афроамериканскую культуру до уровня мирового признания. Культура видеоклипов уже тогда была на высоте, и советским подросткам стали известны такие произведения, как «Билли Джин» и «Триллер», где были зафиксированы элементы брейка. С этого момента и началось проникновение новых тенденций на танцевальные площадки.
М. М. Я впервые увидела все это уже в сознательном возрасте, когда увлекалась пантомимой в студенческом театре МГУ. (Потом это преобразовалось в театр «Бедный Йорик», где была памятная программа «Брейк на сцене». Там проводились настоящие батлы…) Нас как-то в 84-ом году стали приглашать с концертами в «Олимпийскую деревню», где было кафе «У Фонтана», которое вошло в историю неформальной молодежи как «Молоко». Благодаря директору сего заведения Ефиму Романовичу, все модные веяния тут же реализовывались на площадке кафе, за что ему огромное спасибо.
«Молоко» было местом для действительно модного времяпровождения, где собирался широкий спектр молодежи: от утюгов-фарцовщиков до эстрадных исполнителей. Макаревич сидел там время от времени. Сергей Пенкин, Володя Пресняков давали там одни из первых своих концертов. Даже один из новогодних огоньков там снимали. Место было модным, и там мы впервые увидели выступление группы «Вектор» Володи Рацкевича. То выступление произвело неизгладимое впечатление. Мысли «я тоже так хочу» были не только у меня. С этого дня наши студийцы стали ломать свои тела под брейк.
Тут есть такой нюанс: брейку невозможно научится без зеркала, потому как надо видеть и корректировать свои движения. Кроме того, для акробатики требуется место. Квартиры не годились. Все условия были в Домах Культуры, которые тогда пустовали. И вдруг стали востребованными. Конечно же, если бы к тому времени советская промышленность не осчастливила граждан видеомагнитофонами, вряд ли кто-либо чему научился, по крайней мере, в тех масштабах, которые происходили.
М. Б. То есть можно отметить, что наличие видеомагнитофонов, бывших далеко не у всех (а я могу припомнить, что к началу 80-х большинство видеопроигрывателей было пронумеровано), способствовало проникновению буржуазной культурки.
М. М. Вне всякого сомнения. Наш руководитель театра Саша Пепеляев доставал бесценные кассеты с Майклом Джексоном и «Рок Стеди Крю». Их давали на ночь или на три часа. И везли другим жаждущим, у которых и начался процесс калькирования движений. При этом все, кто занимался ранее балетом или народным танцем, попадали в проигрышное положение. Потому как «окультуренное» тело переучивать сложнее. Вначале на дискотеках ставили по одной песне, под которую исполняли «трясучку». Потом выползали люди, которым освобождали площадки, так как летали руки-ноги, и исполнялось одно-два заученных движения. Особенно смешно было, когда люди пытались корячиться, изображая атлетические элементы на полу. Уже тогда начались разделения и спецификации: нижний и верхний брейк. Спортсмены, занимавшиеся акробатикой и гимнастикой, выбирали атлетический стиль, самым сложным движением которого был «геликоптер», а все остальные осваивали «волны» и «роботов». Причем тех, кто вертел «геликоптер», было видно издалека по стесанным локтям/коленям и заклеенным пластырем подбородкам. Оргалита, смягчающего скольжение, тогда еще не использовали. Одежда тоже была стертая. Этих людей знали пофамильно, их было всего человек пять на всю Москву.
Уважение к ним было колоссальное. Прямо как к Юрию Гагарину.
Один из первых, освоивших «геликоптер», был Андрей Колыхалов из «Вектора». Это был тяжкий труд. В то время, как верхний брейк требовал таланта. «Роботы» и «электрики» танцевали в белых перчатках и темных очках. Надо признать, что танцоров, которые смогли из видеоинформации сделать «русский народный» брейк, было не много. Конечно, все знали об афроамериканских корнях, гетто, Бронксе и все такое, но здесь танцевальная культура все-таки имела местные черты. Вслед за отдельными выступлениями, пошли музыкальные блоки, исполнителей уже знали в лицо. И ждали.
По Москве формировались тусовочные центры: «Молоко», «Времена года», собирались и в Лужниках и на Арбате. Брейкеры вышли на улицы, и стало понятно, что на одном-двух движениях далеко не уедешь. Стали создаваться танцевальные школы. Наиболее продвинутой была школа у Вали Гнеушева. Она брала широтой размаха, там были представлены все стили; Гнеушев к тому же был хорошим режиссером. Те, кто был технически послабее, добивались зрелищности синхронным исполнением. Таких школ сформировалось за короткие сроки множество, и назрел момент проведения конкурса, который состоялся в «Молоке», по-моему в 85 году.
Тогда уже оформилась стилистика в одежде. Самое важным атрибутом были, конечно же, кроссовки, без которых было невозможно исполнение любого танца. Неплохой заменой были китайские кеды «Два мяча», но, к сожалению, в продаже были либо черные, либо коричневые.
А это было неприемлемо; нужны были исключительно белые кроссовки и белые же перчатки, чтобы рисунок движения читался в темноте. Поэтому кеды хлорировали, многие костюмы собирались из подручных средств. В «Военторге» раскупали кальсоны, чем-то отдаленно напоминавшие джинсу. Все это перешивали и красили в правильные цвета.
Серьезный брейкер без «наворотов» – дело немыслимое. Конечно же, нельзя было обойтись без фарцовщиков, собиравшихся там же, а некоторые активно участвовали в движении. Уже тогда были звезды тусовки – такие, как Федя Дятлов из группы «Вектор», к сожалению, погибший в молодом возрасте. Он просто летал в танце. При этом Дядя Федор, как его звали, был способен сшить брейкерские штаны без выкроек, на глаз, буквально за 2 часа. Куртку с карманами за четыре. Дополнительной атрибутикой были всяческие карманы, молнии, брелочные цепи, кепки, перчатки, напульсники и незаменимые ручные браслеты. Те, кто крутился на голове, предпочитали кепки, береты и капюшоны. Те, кто танцевал верхний брейк, носили шляпы, таксистские фуражки. Нельзя было обойтись без толстовок, пестревших иностранными надписями.
Образчики заграничности приравнивались к крутизне и продвинутости. Ремешки и всяческие цепи добавляли эффект «болтания»; а одежда на пару размеров больше положенного, продолжая движение при танце, добавляла шарма. Цвета были определенные: белый (основной), коричневые, землистые, черные с эффектом «варенки»; потом пошли «американисткие» цвета: яркие, синтетические, выкрашенные нездешними красителями. Так что сам по себе брейкер представлял из себя нечто разноцветное, бряцающее, болтающееся; на общем советском фоне все это выглядело подчеркнуто неестественно. Позже появились «американисты», а тогда еще было самое начало и проводился первый конкурс. Было какое-то смешанное жюри, состоявшее из функционеров от культуры, комсомольцев и Гнеушева. Конечно же, победили ДК «Правда»…
После этого события конкурсы стали проходить с немыслимой частотой, но на главные площадки брейкеров не выпускали. Есть подозрение, что делалось это намерено с комсомольской подачи, так как народ на конкурсы ломился, билеты стоили деньги, а участникам, конечно же, можно было не платить: руку пожали, в глаза улыбнулись и пригласили еще…
М. Б. Здесь есть еще один аспект. В 86-ом нарастало рок-безумие, поэтому комсомольцы переключились «помогать» неформалам иного толка…
М. М. Конечно. Следует отметить, что на официальную сцену брейк вытащил не только «Вектор», но и «Арсенал», еще в 84 году. У них был смешанный жанр танцевальная секция, брейкерская (постановку танцев делал Паша Брюн, ныне режиссер мирового класса), и джазовое инструментальное сопровождение, что по сути было интересной инновацией. «Арсенал» тогда громко выступил в «Дружбе» в Лужниках и была дана отмашка: брейк пускать.
Танцоров с серьезным уровнем стали приглашать выступать на всевозможные концерты, уже за деньги. Нам было смешно выходить на сцену после чтецов стихов или трио балалаечников. Зрителям, видимо, было еще смешнее это видеть…
В 86-м году состоялся Всесоюзный конкурс по брейк дэнсу в Таллине. Это делали местные комсомольцы, которые круто подготовились. Арендовали целиком гостиницу «Спорт» и заселили ее делегатами из Минска, Киева, Риги, Питера, Харькова, ну, и москвичи, само собой. Одних участников было человек 100. При этом все ехали с группами поддержки, прикинутыми и шумными. Когда вся эта толпа собралась в гостинице, обслуживающий персонал сошел с ума. Круглосуточно неслась громкая музыка. Во всех коридорах репетировали участники и шлялись поклонники; было ощущение полного счастья. Пьяных, кстати, не было, что для субкультуры, согласитесь, нетипично.
Отборочный конкурс длился очень долго, несмотря на то, что участники показывали трехминутный номер. Классификации были упрощенные, не по стилистикам, как сейчас, а так: парные, одиночные и групповые. Особенно хороши тогда были Таллинские участники, которые официально танцевали в валютном варьете. Нам с моим партнером Кириллом Ильиным каким-то чудом удалось занять второе место. Прием был классный, призы достойные, пресса, телевидение – все, как у больших… Таллинцы тогда задали организационный уровень. И потом уже были Всесоюзные конкурсы в Москве, Питере, Паланге, Риге, Юрмале…
С этого момента брейк дэнс стал атрибутом продвинутости во многих областях советского шоубиза; его вставляли и в театральные постановки, и в цирковые представления, к месту и не к месту, куда не попадя. На дискотеках подростки старались танцевать брейк, чтобы чувствовать себя приобщенными к общей теме. Но звездами того времени безусловно были Саша Рубин (погиб молодым) и его партнер Павел Пивоваров, Костик Михайлов и группа «Меркурий», Саша Нуждин (сейчас ди-джей на радио «Максимум»), Артур Игнатов (тоже погиб в раннем возрасте). И конечно, лучшим роботом был Леша Герулайтис, который добивался такой точности, что люди подходили потрогать, живой ли.
Был еще один персонаж с позывными «Крейзи», который «танцевал» Майкла Джексона и искренне сокрушался по поводу того, что родился не негром. Причем клонов Джексона по Москве расплодилось немало. Фигура для того времени была знаковой, и многие стремились обезьянничать именно с него. Некоторые, типа «Крейзи», показывали «Джексона» гораздо лучше оригинала; и, кстати, величайшим счастьем для подобных исполнителей было иметь носки с люрексом, как у их кумира…
Феномен клонирования увязывался с фактом происхождения танцевальной информации. Каждый выбирал себе наиболее подходящий по фактуре персонаж и раздваивался. Слизывалось все мимика, фразы на ломаном английском; к сожалению, многие через этот этап так и не перевалили. Хотя большинство продвинутых подростков привносили в танец свое творчество, свои сюжеты. Было множество классных ребят, которые прошли этот этап и стали формировать типично советские карикатурные образы, надевая какие-то огромные пиджаки, тяжелые китайские плащи, и всяческие шляпы. Были номера брейк денса в телогрейках. Когда в танце появляется юмор, – это уже мастерство. Но и немало образов тянулось к аристократической эстетике; скажем, большей популярностью пользовались шляпы с бабочками. А пиком популярности, стал, конечно же, выход фильма «Курьер», в котором снималась танцшкола из «Правды» и культовые ребята с тусовки. Телевидение тоже поддерживала тему брейк дэнса; показывалось все это по молодежным программам, была такая «Досуг молодежи». Танцоров приглашали даже в передачу «Что, где, когда».
Те, кто к тому времени состоялся как танцор, продолжили свою деятельность уже как профи, связав свою жизнь с танцем и сценой. Потом был еще период, когда в 87-м году возле «Молока» появились и дежурили «любера», которых в «Молоко» не пускали. Они выпасали сначала утюгов, а потом и просто модников. Случаи с драками и грабежом нам были известны, но прошли стороной. Тем более, что сами они были спортивными и брейкеров не трогали.
А потом мода стала массовой, и, как обычно бывает, когда стиль опускается до детского возраста, мода умирает. Так и с брейком: уже в 89-м году на сцене стали появляться детские коллективы с нарядными умытыми детьми, танцующими брейк. Зато параллельно стала формироваться уличная среда, в частности, на Арбате периода 89–90 года. Где была, а возможно, и есть сейчас «аттракция». Когда Арбат стал модной средой, уличные танцоры стали неотъемлемой ее частью. Тоже не без своих особенностей. Видимо, где-то подсмотрев, советские брейкера при встречах вместо приветствия выполняли отдельные танцевальные движения, по которым можно было бы сразу определить, кто с кем столкнулся. Стритовых танцоров отличало то, что перемещались они по улицам с переносным двухкассетником и огромным куском оргалита, так как без него техничный танец не был возможен.
В этот же период прекратилась поддержка официоза. Многие ребята перестали танцевать по возрасту, кто-то ушел в армию. На какое-то время прервалась связь поколений в танце. При этом можно отметить, что рэп, как неотъемлемая часть культуры хип-хоп, на тот и более ранний период отсутствовал. Были попытки, но как-то из горла ничего не выходило.
М. Б. Понятно, почему. Уличная культура создает свой язык и фольклор, без которого невозможны те самые стишата, которые лежат в основе подросткового творчества. И не мудрено, что первые попытки рэпповать были сделаны на Арбате и чуть раньше в «Молоке».
М. М. Да. Скорей всего так. И, что любопытно, везде уличная культура развивается с улицы до массовой моды и становится неотъемлемой частью шоубизнеса, а у нас все как-то наоборот получилось: с концертных площадок – на улицу. За счет отдельных лиц, которые через танец вышли на улицу и сформировали отдельную субкультуру. Возможно в этом основное отличие нашей истории от зарубежной. Вся история субкультур и хип-хопа в частности, составной частью которой является танец брейк, является маскулинной, то есть придуманной мужчинами для мужчин. И все женские проявления неизменно несут элементы маскулинности – как в одежде, так и в поведении.
Игорь Захаров
Фото 9. Фестиваль «Брейкас», Рига, 1987
И. З. Родился я в 1966 году, в Москве, но о детстве и окружающей среде мне рассуждать сложно, поскольку родители постоянно были в разъездах по командировкам, а меня определили в интернат. Не в обычный, а «индийский» – такой интернат на Профсоюзной, готовящий перспективные кадры в Институт стран Азии и Африки, с которыми у СССР в те времена были теплые отношения. Но страна была закрытая, и из воспоминаний интернатских осталось немного: к примеру, запомнился большой ковер, на котором танцевали красивые индийские танцовщицы, когда к нам приезжали международные делегации. Мы учили индийский язык, а по вечерам были группы самоподготовки, объединяющие учеников со второй по десятый класс. На том, что происходило тогда вокруг за этой огороженной территорией, я совсем не фокусировался. По субботам первое, что мы с мамой делали, выходя из интерната – заходили в кафе, где ели эклеры. Этакий праздник каждые выходные. А в понедельник в семь утра – яичница и – обратно, в мир учебы.
Тогда на улицах было чище, было общество, которое верило в коммунизм, какая-то сплоченность. На улицах было гораздо меньше людей, не было валяющихся пьяных и бомжей, была какая-то ответственность, стабильность и установка на «светлое будущее». Но помимо этого открытого общества существовало общество отдельное, закрытое, в которое не попадали люди с улицы. Такой мир в мире. Да и Москва, сама по себе была отдельной общностью. Что интересно, но даже эта закрытая общность фильтровалась. Симпатий или антипатий к происходящему я не испытывал, потому как до институтского возраста все социальные процессы шли стороной. А в школьные годы я сидел в библиотеке и зачитывался фантастикой, перечитал всего Герберта Уэллса.
Но вот когда меня перевели из интерната в школу и мама подарила прибалтийскую гитару, то у меня произошел сдвиг сознания. Я пошел заниматься в местный клуб, учить классику. Появилось ощущение свободы, появились новые друзья, гости… Многих тогда, кстати, увлекала тема гитарной музыки и каратэ. В пионерских лагерях и дворах стали массово популярны «три блатных аккорда» и какие-то приколистские песни с переиначенными текстами шлягеров В. А. Какой-то пошлятины не было, и вообще как то все было «чисто» и интеллигентно. Секции же каратэ были полуподпольные и платные. Я ездил на Измайловскую заниматься, там в школе снимался спортзал. А позже появились и видеомагнитофоны…
Наступил 1979-й год, и вот тогда в стране наступила эпоха диско. Впервые я все это услышал на выпускном вечере десятого класса. Потом пошла волна итало-диско и дискотек. А у меня появилось свое начальное творчество, возможность заниматься, чем я хотел, и осознание, что именно этим я хотел бы заниматься. Музыкой. Причем, мы с товарищами тогда наивно решили найти по объявлениям, где же учат создавать В. А. Хотя цель, конечно же, была найти инструменты и базу, где играть. И мы нашли такое место, с колонками и сценой, при каком-то ДК. Спустя всего месяц репетиций хозяин этого ДК сказал: «На следующей неделе у вас концерт в ресторане «Ангара» на Калининском (Новый Арбат)»… То есть он строил на нас планы как на лабухов, которые в те времена играли практически во всех ресторациях страны. Мы, конечно же, были не готовы, решили не позориться и свернули эту лавочку.
Мир стал менее романтичным, но опыт для нас, десятиклассников, был усвоен; мы стали искать какие-то независимые пути, в первую очередь – инструменты. Мой знакомый нашел книжку «Как сделать электрогитару», и мы из досок и фанеры сделали бас и соло гитары, рассчитали колки, напаяли звучки… Подключили их к проигрывателю с усилителем, а из бобинного магнитофона и склеенной пленки сделали ревербератор. Барабанов не было, их заменяли нам то пластиковые кейсы-дипломаты, то кастрюли. Потом в какой-то школе нашлись старые барабаны. И в моей восьмиметровой комнате мы репетировали. Под этот аккомпанемент я пошел учиться в институт. В МАТИ, который находился в здании бывшего публичного дома по адресу Петровка, 27.Там на моём курсе была ещё другая музыкальная группа «Странный шум», а наша называлась «Резиновый гвоздь» – уже не помню почему, но время было такое ироничное, все дурачились, менялись записями. В нашем репертуаре в приоритетах были наши собственные композиции в стиле В. А. В скором времени вся эта лирика хитовая стала звучать вполне прилично. И мы периодически устраивали концерты человека на три.
И так постепенно в учебе и творчестве мы подошли к 1985-му году и Перестройке. Уже был брейк денс, уже был проект Козлова «Арсенал» с электронной музыкой и фильм «Танцы на крыше». Там снималась группа танцоров Андрея Колыхалова, которая гремела еще задолго до всех, но меня еще не цепляло.
М. Б. А еще был клип «Карабас-Барабас» Кальянова. Там танцевала театрально-цирковая тусовка. Знаю, что девочка, танцевавшая Мальвину, дочь театрального и циркового актера Юрия Медведева, Виктория. В 1991 году вместе с отцом она эмигрировала в США, где открыла свою школу танцев. Это к тому, что была первая волна брейкеров, частично из театрально-эстрадной среды, которая тоже подтанцовывала брейк, и уже был Гнеушев, открывший свои школу в ДК «Правда», и была еще школа в ДК «Комунна». К тому же появились иностранные фильмы на видео, и даже наши советские эрзацы брейк темы, в виде электроники и аэробики.
И. З. То, что я видел, будь то Street style Break Dance, меня это не особо цепляло, это был какая-то пародия на танец. То, что нужно было мне, там не было. Этим всем фанатели ребята из «Правды».
Я жил недалеко от ДК «Комунна», там были дискотеки и вел их диджей Иванчиков. А на сцене выступал солист группы «Рондо» Александр Иванов. И вот там бывал Олег Смолин, как шоумен. Он тяготел к пантомиме и взял многое от техники и образа английского комика Robert Shields и привнес это в брейк. Были и другие люди, от которых набирался опыта и сам Олег: два югослава и индус по имени Дипендр. Индус был какого-то княжеского происхождения, он заплетал волосы в длинную косу, а саму косу в чалму, и ходил так по городу. Когда я встретил Олега, он был уже достаточно взрослым. Именно он меня зацепил. Они выступали вдвоём с Сергеем Козловым, сыном руководителя группы «Арсенал». В выступлении Сергея Козлова я увидел шоу, но техники и чего-то гипнотического для меня в этом не было. А вот Смолин – да! Это все называлось «электрик-буги» или «робот». Смолин «перетекал», «ломался», «осыпался», и это не было попыткой что-то показать, это было естественное, настоящее. Олег потом «собирался», это все как-то двигалось и застывало. И это была история с развитием, при этом «фишек», которые были у многих танцоров, у него не было, просто отличная базовая техника. Он мог «перетечь» и застыть в какой-то форме – и это уже была фишка. Взрыв, движение, замирание и импровизация. И на это всегда можно было смотреть с наслаждением.
Музыка, кстати, была крутейшая, с рваным рисунком, удобная для импровизаций, я как-то даже и не знаю ее автора. Херби Хенкок был точно, была целая бобина с набором такой музыки. Насчёт какой-то модной одежды – у Олега ее как-то особо не было. Клетчатая рубашка, джинсы. Олег очень просто к этому всему относился. Это как раз в «Правде» у Валентина Гнеушева, там были модные ребята: они и утюжили, и следили за одеждой. Мне кажется, что для них, всей этой тусовки, которая появилась потом в Парке Горького, брейк был больше модой, чем танцевально-творческим явлением. Лайф стайл. Единственный, кто цеплял меня из «Правды», был Денис Дубровин, который двигался в стиле «робот». Были и другие, но номер Один для меня был Денис.
Рубин, Гога, Нуждин носили «бэлленсы», джинсы, а к нам мода приходила из советских магазинов, как к простым советским обывателям. Вот когда позже мы стали ходить по барам, то тогда да. Но мы были простыми ребятами, ну и так же просто получилось познакомиться. Просто подошел и спросил, а ты не хочешь открыть школу? Смолин ответил, ну хорошо, подходи послезавтра. Согласился мгновенно, к тому же он был общительный и коммуникативный. Он жил неподалеку на Автозаводской, и там у него постоянно проходили тусовки.
Так мы начали с ним заниматься, потом подтянулись люди из моего института, получилась такая вот студия. Хотя первое мое занятие было в подвале какой-то больницы, где я пытался заниматься нижним брейком с Борей Бахматовым. Каких-то названий движений тогда еще не было; кто где что увидел, то и пытались повторить. Я не помню, какие названия «фишкам» и когда появились, но помню, что официальная пресса делила брейк на «партерный» и «верхний». Для меня этой разницы не было, я просто не знал об этом. Смолин делал «верхний». Самое главное в процессе обучения, это чтоб учитель тебя зацепил, и вот я и другие стали ходить в «Комунну». Олегу было тогда двадцать семь, мне семнадцать. Валентин Гнеушев был режиссером и бизнесменом, который знал, что он хочет, а тут получилась такая «народная» конкурирующая школа, и это стимулировало развитие.
Гнеушев, он как вел занятия? Ходил с такой тросточкой, ставил всех у зеркала, заставлял без перерыва танцевать и учиться друг у друга. Нельзя сказать, что это было не результативно, у нас было практически так же. Только мы имели возможность задавать вопросы и Смолин показывал базовые движения, которые я не видел ни в каких других школах. «Волна» по рукам раскладывается на одиннадцать счетов, и если в других школах говорили в таких случаях «рукой ты как бы подныриваешь под трубу», то у Смолина звучало «ты кончиками пальцев держишь точку и эта точка неподвижна. Волна выходит из этой точки». Каждое биомеханическое движение раскладывалось на детали, и из-за этого появлялась филигранность и магия. Не ты делаешь «волну», а она пробегает по тебе. Настолько этим можно заразиться, что танцевать получалось не двигаясь, такой был внутренний ритм и драйв. Эйфория на уровне физиологии присутствовала постоянно, ты просыпался с этим всем и засыпал. Тоже самое было и с гитарой, как у Пола Маккартни, который на расставался с гитарой даже в туалете. Стоишь в метро, пропускаешь по себе импульсы. Позже я узнал, что это один из методов обучения в модерн дансе. И так можно научиться не двигаясь. И такое происходило везде, на остановках, в метро. Машины останавливались, давали задний ход и люди в них говорили: «ну давай, покажи что-нибудь еще». А мы, четыре «робота», так ловили такси. Мы были одержимы брейком, а это один из факторов достижения успеха. А второй фактор, на мой взгляд, заключался в том, что если ты хочешь быть первым, то забирай самое лучшее у других, совмещай и делай лучше. Так создается свое. И тут опять происходит новая фаза, кто-то сочиняет, а кто-то заимствует, и те, кто заимствуют, продвигаются дальше и развивают стиль. Я, например, совместил в себе Смолина и Дубровина. И так получился мой «робот». Потом сам Дубровин, увидев мое, сказал «вот это да» и зафанател сам.
Выступления наши уже шли по домам культуры, начались поездки. Помню, ездили в Питер в ДК «Октябрьский» под эгидой Гнеушева. Там познакомились с Аллой Духовой и будущими участницами «Тодес». Они делали такой «балетный» брейк дане, ну, девичий такой. А Гнеушев объявлял стили, и кто-то выходил и выступал: мол, а теперь стиль «локинг», а теперь стиль «поппинг»… Мы с Дубровиным стали тогда воплощением стиля «робот». И там я получил свое первое серьезное признание. А когда мы выступали в открывшейся в парке культуры дискотеке «Времена года», нас отсняли на кинопленку. И, увидев себя со стороны, я зафанател сам от себя…
Уже шла Перестройка. Я учился в институте, где была одна компания; мы ходили по открывшимся молодежным барам, танцевали под «итальянцев». Одним из любимейших мест был бар на Китай городе, тогдашней «Площади Ногина», «Ноге». В «Конюшне» (Битце), «Резонансе», тоже были молодежные вечеринки с ликерами и итальянцами – и вот тогда уже пришлось как-то оформляться по-модному. У нас была знакомая в магазине «ткани» на углу Никитского бульвара, на котором был памятник «писающему» Тимирязеву. Она сшила мне красные штаны с огромными накладными карманами, в которые можно было засовывать руки чуть ли не по локоть, с передними и задними швами посередине. Прототипы брались из западных журналов. Мама мне перешивала что-то из своих модных халатов. И получилось так, что одни брейкера носили нафарцованные шмотки, а мы одевались в самострой. В принципе, уровень держался; а вот с обувью все равно приходилось обращаться к фарцовщикам, происходили стандартные истории. Друг купил в подъезде высокие кроссовки нежно-голубого цвета «саншайн»: проходил в них недолго, в таком же подъезде его на них же и кинули. Особенно ценились высокие зимние «кроссы». Очки «киски» были обязательны. В «Молоке» этот уровень как бы фиксировался – и брейк, и брейкера были на острие моды. Приходилось соответствовать, тут вариантов было немного. Фарца, «березка», в которой тоже держался какой– то уровень вещей, и самопошив. Товар в советских магазинах назвать стильным было невозможно. Стиль определенно соответствовал «ньювейву». Под который попадали и мои белые башмачки «Саламандер». А Смолин, как человек взрослый, вообще не парился на эту тему, так и ходил в своей клетчатой рубашке, заправленной в джинсы. Сначала были просто выступления и батлы во время дискотек, потом пошли выступления в формате фестивалей в «Молоке». Помню, что в институте я отвечал у доски и делал это пританцовывая… Мои сокурсники сначала смотрели, открыв рот, а потом чуть ли не апплодировали и просили что-то еще изобразить.
М. Б. А как получился «Меркурий», это же период между «Молоком» и первыми фестивалями в Прибалтике?
И. З. К нам в «Коммунну» стали ходить люди – тот же Бахматов и новые из моего института, Костя Михайлов – сын киноактера Александра Михайлова. По-моему, была такая тема, что Валентин Гнеушев его выгнал и он перешел к нам. Так или иначе, Костя начал приходить в «Коммуну» заниматься, и мы с Олегом взяли его к себе в «Меркурий» третьим. Меркурий – это ртуть, жидкий металл. Такое название придумал Смолин, он же был ювелиром. Михайлова Смолин называл «жизнерадостным каркасом от раскладушки». Смолин заведовал базовой техникой, Костя – фишками, а я был смесью того и другого. И мы все время корили Костю, что он насмотрелся видеоучебника «Breake It» Эдди Эллисона и снимает с него фишки. Зритель это одобрял, но для нас с Олегом это было неприемлемо, не спортивно. И с этим названием «Меркурий» мы стали выступать.
В начале 1986 года провели общесоюзный фестиваль в Таллине. В Прибалтике я бывал и раньше с мамой. Таллин производил на меня впечатление своим старым городом, мостиками через речушку, оградами и шпилями; он ассоциировался со сказками Ганса Христиана Андерсена. Мы приехали туда на пару дней, выступили, перезнакомились и разъехались с большой болью в сердце от расставания. Это был большой фестиваль в большом зале, где все были влюблены в брейк дане и в друг друга. Все понимали, что мы одно целое. Люди апплодировали нам и кричали; было ощущение праздника, куража и взаимоподдержки. Помню, когда объявили победителей и конкурс был закончен, все повалили с трибун в партер танцевать, и зрелище было впечатляющим. Никто не мог усидеть на месте. И что интересно – тогда мы со Смолиным были единственными, кто танцевал «верхний» брейк дане. Все исполняли так называемый «партерный». Я так понял, что у прибалтов какой-то разницы между верхним и нижним не существовало, и брейк носил характер акробатического. Эстонцы исполняли «геликоптеры» с вытянутыми носочками, кольца «де ла салло», вот это все. Что касается нас, то мы всех шокировали своими «роботами» и «электрик-буги». Такого просто не было, и Герулайтеса еще не было; как нас квалифицировать среди этой «атлетики» никто не знал. Леша Герулайтес сразу стал делать профессиональные номера, а у нас все делалось как у любителей. И у него все, что он делал, тоже было ближе к пантомиме.
Смолина однажды спросили, профессионалы ли мы или любители? И он ответил, что мы любители на грани профессионализма. Профессионал – это тот, кто этим может заработать. Должен быть законченный вкусный номер, который показывался бы как шоу. А у нас были зарисовки и импровизации, делали то, что было по кайфу. Тот же номер «Водолазы», самый известный номер «Меркурия»: изначально была проходка на полусогнутых в очках, рубашках, галстуках или бабочках, и кто-то так про нас пошутил. Выплывали, ритмически повторяли друг друга и осыпались как штукатурка. Я уже не помню, как называлась вся музыка под выступления, но это была такая характерная странная вещь. Рваный такт и рваная структура, куда было удобно ставить разные фишки и куски композиций. Целая бобина экспериментальной электроники, которая и сейчас может показаться интересной. Музыка была важна. И пантомимный подход, который вписывался в музыку.
Для нижнего брейка больше подходил спортивный стиль в одежде, а у нас все было сдержано, с упором на технику. Смолин постоянно в поездах ходил к проводницам общаться – и вот даже в тамбуре, где было очень узко и тесно, он делал «твист оф леке», когда человек поднимается в воздух, разворачивается и опускается. Все это происходило перед проводницей и выносило ей мозг. Это было настолько технично и волшебно, что такие номера вывели нас в финал таллинского фестиваля. Мы и не предполагали, что так получится, придумали сценки из жизни роботов с баскетбольной площадкой, но первого места нам тогда не дали. Мы были отдельно от всех, не с кем было даже сравнивать.
Но самоутверждение произошло, и это не просто увлечение.
Потом были, Рига, Паланга. Садишься на поезд, и на следующий день ты на месте. И как-то получалось, что руководители были постарше всех остальных и как-то организовывали эти процессы, администрировали.
Нас стали приглашать выступать на разные праздники. Потом открылся пешеходный Арбат, мы ездили толпой народа, и таким образом занесли туда брейк. Его там сначала не было, а во второй раз, когда мы приехали туда танцевать, у какого то ветерана-старичка от впечатлений случился сердечный приступ. Увидел нас, роботов, вставился и ему стало плохо. И после этого брейкеров там стала гонять милиция, чтоб не собирали толп.
Мы еще приезжали, но не с целью потанцевать, просто встречи. Тусовались мы в другом месте. На тогдашней «Колхозной» в кафе «Колхида» – танцевали с чернокожими танцорами, уж не помню откуда. Место было недалеко от метро, они проводили дискотеки. По-моему они были из института имени Патриса Лумумбы. И там была кулуарная брейкерская тусовка. Тогда уже начались съемки «Курьера», а меня как раз забрали на военные сборы.
М. Б. На мой взгляд, это лучший из получившихся советских фильмов на молодежную тему.
И. З. Федя Дунаевский(, конечно, человек – образ, он не был танцором, хотя ездил с нами в Ригу. Он был приколистом по жизни. Всегда было неясно – играет он или на самом деле такой. Он был со своей темой, и это стало козырем фильма. Ну, и веяние моды, друзья-брейкеры у него были, темы затронуты актуальные, и это не могло не выстрелить. Хотя немой укор в конце фильма по поводу танцующей молодежи советский кинематограф все же втиснул. Снимались там и Ден Дубровин с Цацой, Смолин, и половина «Правды». Меня несколько раз спрашивали про этот фильм – участвовал ли я – а как раз меня-то там и не было.
Но были другие истории. Мы же снимались в менее известных фильмах «Чечетка за углом», «С роботами не шутят» и «Гремучая дюжина», где чечеточники соревновались с танцорами брейкдэнса. «С роботами не шутят» был с непосредственным участием «Меркурия». Три новеллы с отбивками между ними, где фрагментами танцевался брейк.
Причем, были какие-то фрагменты с танцующими головами, какой-то экспериментальный абсурд. Соловьев даже пригласил меня на главную роль в фильме «Асса»: сначала он собирался делать кино с брейк-дансом, но в последний момент резко развернулся в сторону ленинградского рока. Я помню, снимался на фоне кафельной стены на какой-то коробке, и танцевал сидя. Соловьев сам вышел на брейк тусовку, проделал работу; у меня потом сложилось впечатление, что образ худенького Бананана списан с меня. Хотя я тогда сильно комплексовал перед камерой и сниматься не очень – то и хотел.
Я хотел танцевать. Еще было такое место на проспекте Вернадского, кафе «Клен». Там по понедельникам шла программа «Весь этот брейк». Александр Пепеляев – это было его место. Он нас пригласил, и предоставил базу для репетиций.
Там-то мы и познакомились с Лешей Герулайтисом, который занимался йогой и вставал на голову во время разминок. Мы успешно выступали с «водолазами», брали первые места на конкурсах. Было множество поездок от ДК, помню, в поселок Мегион, где-то под Тюменью, в каком-то Доме Колхозника, где переодеваться приходилось прямо за печкой на сцене. Сцены как таковой не было, это была какая-то столовка, и люди сидели там, пили пиво с рыбой, а мы выступали и несли им в эту столовую искусство. На улице было минус тридцать. Но прием был радушный, а мы погружали их в свое состояние. Мы добирались до этого места на маршрутке несколько часов, и что меня удивило больше всего, так это то, что люди в поселке живут в ангарах. Такие металлические полукруглые конструкции, а внутри коридор и обычные квартиры. С коврами, диванами… Очень поразило. В те комсомольские времена было много банкетов с самодеятельными артистами, а потом начались туры.
Мы ездили вместе с Глызиным и группой «Комбинация», которая только появилась. Много городов, гостиниц, поселок Протвино помню, по другим историям – это мы каким-то образом попали в «Первый дубль» от Мосфильма… Это случилось с помощью отца Кости Михайлова, актера Александра Михайлова, который играл в фильме «Любовь и голуби». Там мы катались с артистами Мосфильма по творческим вечерам. Платились какие-то смешные деньги, мы получали по четыре рубля, при том, что артисты цирка – семь. А под эгидой Гнеушева всё вообще делалось бесплатно, ради тусовки.
В перестроечный период в глазах людей появился огонек, какие-то надежды, одежда стала поярче. Профессионалы от брейка ездили и зарабатывали, а мы к рубежу девяностых все оставались в статусе любителей и уличной тусовки. Streetstep'ы. Арбатская тусовка сформировалась без нас и шла через «нижний» брейк. И это была уже «третья волна», совсем уличная. Мы больше приезжали посмотреть, танцевать там было как-то несподручно, участвовать в баттлах тоже. «Роботы» они совсем не уличные, ты там пока соберешься выйти, тебя десять человек обгонит. Внутренне мне это не импонировало и было не комфортно. Это потом и в «Молоке» началось, когда появились молодые и горячие. Выступить хотелось, но «роботов» было мало. Это сейчас в традиционных уже первоапрельских брейк-пати специально для «роботов» ставят музыку, а тогда вся тусовка была нацелена на то, чтоб по-быстрому себя показать.
И вот к концу восьмидесятых «Правда» свернулась, Михайлова забрали в армию, а мы, помнится, выступали в ДК «Каучук» и там встретили Артура Игнатова, который учился на Преображенке с Пашей Мутабором. И там Артур, получив приз зрительских симпатий, примкнул к нам. Он занимался йогой, был очень фактурный и хорошо владел своим телом. Помню, будущий участник «Мальчишника» Дэн снимал с него внешний вид и манеры. Дельфин был бодрым модным подростком. Арбатская тусовка делилась на тусующихся танцоров и танцующих тусовщиков. И уже волна сошла и начали пробовать делать тексты, Артур пытался импровизировать и ломать поэзию.
А муха-ухо, оха-аха-ая как тень
Я оторвал бы тебе-ебе крылья, но лень
А я, поскольку занимался уже музыкой, стал писать, исходя из структуры оригинального рэпа.
Была группа «Черные и белые» и мы, на рубеже девяностых. Раньше все пытались пародировать «Грандмастер флеш», а Артур все же читал стихи. В 89-м году вместе с Мутабором мы записали три или четыре композиции. Фанатели и косили под «Бисти бойз» и Джези Джеф и Фреш Принц.
Тогда же случился смешной случай на гастролях в Грозном: мы с Артуром, с длинными волосами пошли на рынок. На нас показывали пальцами и потом подкатили с вопросами кто мы и что. Мы объяснили что вот, артисты из Москвы, а те говорят:
«А если мы вас украдем?»
А мы: «Ну, тогда вы не увидите концерта».
Джигиты подумали-подумали и решили нас провожать везде, а потом после концерта предложили обменять микрофон на чемодан анаши. Во время выступления в зале были клубы дыма, а в середине представления на сцену выскочил чувак танцевать лезгинку. Вставило его. И это был уже не брейк, а скорее рэп. Смолин к тому времени уже ушел, я очень переживал по этому поводу. Просто сказал, что ему надоело и он вообще ювелир – и поскольку он был человеком коммуникабельным, всем этим занимался до наступления двадцать первого века.
А мы с Артуром договорились не бросать это дело – и так получился DMJ. Артур пришел к Сергею Кузнецову в «Гала Рекордз» с материалами, и был заключен контракт на пять лет. Вместе с группой «Eyes in acid» был записан альбом «Этот мир мой» в 1993 году. Люда Ракета в нем спела, и впечатлила тогда Богдана Титомира. Но в процессе мы хотели писать свою музыку, а Кузнецов хотел коммерческих вещей, в итоге все ушло в песок. И не только нас, а вообще эту волну попыток сделать рэп коммерческим. В этом не было субкультурного куража, сценическое шоу было выстроено неправильно. «Да буги крю» «вы хотите пати», вот там был кураж, и это осталось на плаву. А у нас пели с подтанцовкой, и это было «не то».
Впрочем, весь этот замах прошел как один вздох в первой половине девяностых, но пришел второй к тем, кто начал во второй половине. Публика уже знала, как реагировать. В Ленинграде тоже появились свои тусовки, но мы туда ездили только в гости к девушкам и почти не пересекались. Но там был и «мистер Малой» со своим единственным «хитом», и «Бед белланс», который тоже вырос из танцевально-утюговской среды. Ну, и вот за разницу подходов, мы, как тот же «Битлз», старались делать разнобойные композиции, а ребята делали все в одном стиле.
М. Б. И в итоге это оказалось правильным. На этой платформе узнаваемости потом состоялись и Дельфин, и Михей. Просто одни ищут себя в каждой новой композиции, а другие свой стиль уже нашли.
И. З. Ну, вот Артур потом как раз и переключился на это, потому что мог образами выразить многое. Наверное, и с «Мальчишником» так было, чисто коммерческий проект, снятый с «2 live crue» а потом личное творчество участников. Но это были девяностые, и сказать, что общественные перемены нас как-то затрагивали, я тоже не могу. Переход в рейв-культуру – это да, было ярким моментом. Как раз вернулся Тимур Мамедов из Гоа, сделал «Аэродэнс» и позвал туда нас. Первого сентября, как я помню. Рейв-культура 1993 года была уже в разгаре.
В начале девяностых, когда захотелось кушать, мы все-таки решили зарабатывать танцами на Арбате, куда я приезжал на своих «Жигулях». Зарабатывали в день где-то на три-четыре похода в Макдональдс. В общем, на бензин хватало. Артур, я, Саша Чёрный и Матрас, сделали номер вполне профессиональный – когда механик конструирует роботов а потом они танцуют. И появился там Мамедов, продвигавший киберпанк тему – с роботами, будущем – и вот в таких образах он нас к себе позвал. Индия на него повлияла, и вот наше первое выступление состоялось в «Аэродансе». Ну, и сразу наступил «дисконнект»: прямая бочка и длинные музыкальные композиции, при условии, что у нас сценка и непонятно, когда ее заканчивать. Участие в рейвах дало свой опыт, опыт бесконечных импровизаций в танце, быть интересным продолжительное время. Каждую неделю, как резиденты Рейв-центра «Аэроданс» мы делали номера; выделялся бюджет и делались декорации. Были и спектакли, были и импровизации. Тимур заказывал костюмы и маски.
После закрытия «Аэроденса» мы с Артуром опять продолжили записи на домашней студии, и это получалось гораздо интересней. К тому же уже начались рэпперские фестивали, новая общность. Параллельно мы постоянно выступали в созданном в «Аэродансе» театре «Квасса», который существует и поныне.
В девяностых было больше возможностей, и от этого больше уверенности, а в восьмидесятых все были похожи на птенцов, которые только вылупились и бегают, галдят, чего-то ищут. Ну и конечно, не было такого прагматизма.
В юности мы были увлечены и попали в волну событий, были одержимы тем, что делали. Тогда было меньше возможностей заниматься тем, что ты действительно хочешь. И хорошо, что эта творческая жилка проявилась. А в течении нулевых, ну что сказать… уровень танцоров несомненно вырос – и брейка, и модерн денса. Техника изменилась, все стало гораздо интересней, да и люди за этот период изменили отношение к танцу, научились его понимать и танцевать раскрепощенно. На самом деле, если сейчас в клубе ты будешь танцевать сценически, то ты будешь выглядеть странно. На танцполах люди танцуют совсем иначе. И рэпперы читают сейчас рэп иначе. И все новое как появлялось из Америки, так и идет оттуда или из Британии.
Кто-то сказал: Раньше рэпперы курили дурь, а теперь курят крэк – поэтому и сам рэп, его чтение изменилось и стало более размеренным. Отражение своего времени, своей современности. Свое же, как мне кажется, может появится только из синтеза, надо синтезировать стили. Можно так и подытожить, словами ушедшего Артура Игнатова: добивается много тот, кто подражает лучшим, а потом этих лучших обходит. Потом очередь следующего чемпиона – и только так можно стать самым лучшим.
Илья Пинчер
Фото 10. Макс Бифштекс. Хип-хоп на окраинах Москвы, 1989
И. П. Не могу сказать, что мое детство протекало в супер комфортных условиях. Район Богородское, часть ныне несуществующего уже Куйбышевского района, представлял из себя абсолютно рабочий район, с минимальным вкраплением домов улучшенной, по советским меркам, планировки и населенный каким-то разнородным населением.
М. Б. Да, райончик у вас был еще тот. Зажатый с нескольких сторон заводами, овощными базами и микрорайоном Метрогородок, населенный метростроевцами и их потомками, которых в шутку называли «дети подземелья». Был он знаменит еще тем, что там постоянно моросил дождик и практически не было солнца. Последствия, так сказать, урбанизации столицы. По другую сторону Щелковского шоссе, за кинотеатром им. Моссовета были застройки двадцатых годов, вперемежку с конструктивистскими строениями, по слухам, ставшие прототипом «Вороньей слободки» в булгаковском «Мастере»… Население жило там не менее загадочное и неформалов производило особенных. Хотя в самом Богородском было все попроще.
И. П. Да. Площадки возле магазинов были оккупированы сивоносыми мужичками в спецовках, а дворики – парнями в телогрейках с надписями «хмр» или «исидиси» и ветеранами афганцами, воспевающими свои воинские подвиги под водку и селедку; мимоходом они также воспитывали местных гопников речами и пинками. На заводах в округе работало более молодое население со всех концов СССР, в три смены по лимиту, за иллюзорную возможность получить жилплощадь в подобном же столичном райончике. Конечно, в таких трущобах было скучно и даже небезопасно, поэтому все, кто тянулся к чему-то отличному, от местных реалий старались вырваться из этой урбанистической клоаки.
Ближайшее место сборищ праздно болтающейся молодежи я посетил в районе 86-го года, и было это в парковой зоне Сокольники, где на веранде, именуемой «лимиткой», собирался народ с близлежащих местностей и проводились дискотеки. Уровень проводимых мероприятий был понятным, и обычно все это заканчивалось мордобоем из-за баб. Иногда там наездами была «мордва». Что это такое никто не знал, но так обозначали определенную не совсем местную группу лиц, и эти наезды тоже заканчивались мордобоем.
Кроме гопников и афганцев, из неформалов были только металлисты, которые отрывались на других дискотеках в местах типа ДК им. Русакова или ДК «Алмаз», но этот меломанский стиль меня отвращал тем, что предпочитали его те же самые гопники и птушники. Хотелось чего-то иного.
Как-то раз по телевизору я увидел песню Михаила Боярского, что-то там про «Бом-Бом, бьют часы двенадцать раз»: какой-то советский сюрреалистический бредняк, которым был забит телеэфир. Но на подтанцовке в этом почти клипе двигались люди, поразившие мое подростковое воображение: оказывается, что было и в этом совке кое-что интересное. Я видел и ранее, как в пионерском лагере на дискотеке какой-то парень непонятно сокращался; на вопрос о том, что сие значит, он ответил, что это, мол, модное танцевальное направление «Брэк»…
Надо сказать, что практически вся зарубежная модно-молодежная информация доходила искаженной и переиначенной на местный лад. Но людей, танцевавших в 86-м году на советском экране, можно считать ключевым моментом в моей жизни. Потом, конечно же, я услышал знаменитейшую «помойку» (Харби Хенкок), как мы ее называли, которая вошла саундтреком в фильм «Курьер», где танцевали какие то ребята из «Молока».
М. Б. Это была брейкерская тусовка, скажем так, легенды скейт и брейк волны самого раннего периода, часть которых была детьми посольских работников. И хотя эта полуспортивная тусовка больше каталась на скейтах, чем танцевала, но именно она попала в фильм «Танцы на крыше», где смогла продемонстрировать свое видение брейк данса дофестивального еще периода. Потом часть этой тусы переместилась в ЦПКО им. Горького.
И. П. Для меня это было то, что я искал. Вполне новационное и яркое: новая и не гопническая форма самовыражения. То, чему можно было учиться и не стыдно показывать сверстникам. Но я не знал тогда никого и почти ничего, поэтому судорожно стал искать все, что с этим направлением связано. В центр я выезжать как-то стремался, потому что город наполнился слухами о прессующих всех подряд «люберах»; правда, один раз я все-таки сподобился и насмотрелся на все чудачества, которые в этот период творились на улицах. При этом слухи в неформальном мире передавались через всяческие дискотечные тусовки, и я уже тогда знал, что на Арбате в районе кафе «Арба» собираются люди, танцующие брейк. Причем центровые брейкеры, о которых доходили слухи и легенды, были причисляемы и к мажорам и утюгам: в силу того, что эти две группы находились в плотном общении на предмет обмена модной одежды и записей. Я же находился в омуте местных событий, пока в том же году, буквально на фонарном столбе, не обнаружил объявление о наборе в студию «Зеркало». Которая занималась обучением спортивному рок-н-роллу, шейку и брейк дансу. Конечно же, меня вставило туда записаться, и конечно же, научиться там многому не было никакой возможности. Но дядечка, который там преподавал, познакомил меня с уже состоявшимися брейкерами. Так я начал постепенно втягиваться в мир ранее не знакомый.
Сейчас, с высоты прожитых лет, иронично можно отметить факт, что те, кто умудрились отточить какое либо движение, тут же включали забавный подростковый пафос: к некоторым брейкерам даже подойти-то было не просто, не то чтобы у них поучится. В студии было два брата абсолютно разного роста, которые очень забавно смотрелись в синхроне, и от них я услышал, что всем было бы неплохо танцевать на уровне людей из «Меркурия»; они назвали имена Кости Михайлова и Игоря Захарова. Тогда эти люди уже были признаны через всесоюзные фестивали и канонизированы по всему Союзу.
Внешний вид у брейкеров в 86-87-м году сильно разнился. Лично для меня, в силу возраста и возможностей, белые перчатки и узкие очки, как у некоторых персонажей, были абсолютной экзотикой; поэтому мне, пареньку из рабочего района, приходилось как-то выкручиваться и импровизировать. Помню, пошла серия первых конкурсов и фестивалей в Москве; на ВДНХ выступал «Меркурий» и огромная толпа уже уличных брейкеров, которые на фоне серо-красных советских улиц смотрелись весьма ярко и экзотично. Я же ходил в РО (рабочая одежда), сшитой по джинсовым лекалам – клетчатая рубашка, чуть ли не мамин платок на шее, белые кеды. Такое жалкое подобие американского стиля, активно внедрявшееся через утюгов и гамщиков… Причем прически какой-то у меня вовсе не было: я все еще о ней мечтал, но в московской среде утвердился стиляжий стайлинг на голове, под Олега Кошевого. Совсем короткие прически были редкостью. И вот на ВДНХ я остолбенел от обилия соратников и обнаружил, что западная стилистика, по крупицам доходившая непонятными путями и адаптировавшаяся в оригинальных вариантах, вместе с новыми рекрутами привнесла копирование уже не западной, а оригинальной советской вариации. Новоприбывшие начинали копировать стиль своих местных авторитетов; так что я уже что-то умел сам и постарался приобщится к новой коммуникации на равных.
Тогда же знакомые затащили меня в «Молоко», где я увидел группу «Хип Хоп» в оранжевых ветровках. Колючий (ныне лидер «Би Пипл»), Банан, там же встретил Дельфина. Все были прикинуты офигенно. И я в своем нелепом прикиде чувствовал себя каким-то гадким утенком.
Когда я пришел в 88-м году на Арбат, то встретил всех тех же людей, неподалеку от «Арбы», где на «аттракции» тусовались брейкера. Ваня Синий, Попе, у которого я много чему научился. При этом очень удивился тому, что мы с ним живем неподалеку, но как-то не пересекались. Это отчасти объяснялось тем, что субкультурный люд отчаянно шифровался и всячески сторонился обычных граждан.
М. Б. Еще рядом с вами жили Рыжий и его брат Паша Мутабор, который в тот период был втянут в музыкальную панковскую авантюру под названием «Провокация». Плюс – Максим Бифштекс, ныне покойный, который, как хамелеон, ежегодно менял стайлинг от депешиста до панка, а потом остановился на хип-хоперском варианте. При этом немалое количество качественной и действительно полезной околомузыкальной информации приходило именно через него.
И. П. Максима я не знал, а с Пашей судьба свела позднее. Тогда я общался с Попсом, который фиксировал так, что площадка дрожала, с ним же мы отрабатывали синхрон. При этом он тоже не видел никаких видео и учился непосредственно утех, кто чем-то уже овладел. Впитывали по полной у того же Рубина из «Электрик рока», Леши Герулайтеса, который приходил еще в «Зеркало» и проводил мастер классы по «роботу». В «Молоке», когда мы с Попсом танцевали, выдерживая стиль «люди в черном», нас выцепил Дунаевский, который снимался в «Курьере», и пригласил в свою школу.
В той коммуникации – как мы теперь понимаем, уже «второй волны» – новой информации было множество, как и разговоров о фильмах «Бит стрит», «Брейк денс», «История хип-хопа»… но я их увидел только в 90-х. Характерный факт, что танцевальная культура уже вышла за рамки дискотек на улицы, и помимо танцевального стайлинга подросткам уже нужно было большее: идеология и информация о жизненных реалиях, чтобы окончательно сформировать позицию на основе танцевальной культуры.
В советских реалиях все происходило, как в Зазеркалье: уличная хип-хоп культура с конечной атрибутикой в виде танца и рэпа, шла от обратного. Через танец (рэп пока еще не удавался), к уличной субкультуре на Арбате. Новая информация черпалась с улицы от знакомых и это сближало. При этом, конечно же, по городу курсировали группы «люберов» и часто наблюдали за брейкерами, но особо не трогали. Видимо, сказывался родственный спортивный стайлинг и пренебрежительное отношение со стороны радикальных неформалов, с которыми у них началась настоящая война. Еще в 86-м году я познакомился с парнем, жившем на Ждани, который поначалу тяготел к брейку, а потом уже в 88-м году я встретил его же, но уже в бычьем костюме и с другими интересами в голове. Он же тогда мне обозначил, что брейкеров мы не трогаем, а гоняем только мажоров, утюгов и радикалов. При этом сами брейкера волей-неволей были вынуждены заниматься утюжкой, чтобы «держать стиль» и «быть на инфе».
Параллельно развивалось местное рукоделие. Забавно: везде в тот период развития кооперации, продавалось нижнее белье – точнее, пижамы розового и голубого цвета.
М. Б. Угу, фирмы типа «Acix» и подобное, в которых разгуливали ничего не подозревающие советские граждане… Подобная история была и раньше, когда Маркес, съездивший на фестиваль молодежи и студентов в 1957 году, написал о Союзе, как о стране, где люди ходят по улице в пижамах. Имея в виду хрущевский «санаторный» стиль в одежде граждан.
И. П. Да, балахоны такие были, и наши местные умельцы перешивали из них кенгурушки. Получалась вполне приличная униформа, состоящая из штанов, которые назывались «пирамидами», «кенгурушек» и балахонов, всяческих кепок и бейсболок. Помню, когда я купил себе первую бейсболку где-то на юге, то чувствовал себя чуть ли не королем брейк дэнса. Правда, счастье было недолгим: дня через два ее с меня сняли, как раз на Ждани…
На фоне буро-коричневой одежды советского производства все это выглядело немыслимо ярким и привлекательным не только для активной модной молодежи, но и для гопников, ее обиравших. Обувь была всегда проблемой, поэтому сначала выручали кеды и фарца, поставлявшая «балансы» и «найки», обязательно белого цвета. Напульсники всяческие… Были такие широкие советские туристические напульсники с ремешком для часов и двумя маленькими компасами по бокам. Джинсы тогда многие вываривали в хлорке, причем какой то крупной клеткой, узлами и разводами, а мои знакомые их попросту красили. Ваня «Синий» и Ваня «Зеленый», получили свои позывные именно по этой причине. У первого был синий тренировочный костюм и кенгуруха, у второго зеленая кенгурушка и джинсы. Я сначала тоже загорелся новациями, но 501-е «ливаи», американисткий стиль и кислотные цвета зацементировали мои стилевые предпочтения.
Прототипами в одежде и поведении, конечно же, выступали персонажи из видео про американских хип-хоперов: это видео постепенно стало просачиваться в молодежную среду. Все это калькировалось и окружалось какой-то псевдоамериканской романтикой, которую переосмысливали на местах советские подростки.
Как бы искаженно мы ее не понимали, все были молоды, у всех горели глаза, хотелось новаций и самореализации – и все это давало свой особый результат. Причем хотелось многим, и сам собой складывался круг общения, коммуникация на Арбате и в «Молоке». Было еще одно место на Сходненской, где танцевали и справляли дни рождения брейкера моего круга общения, но я его просто не застал. Когда я начал активно посещать тусовки, уже проводились фестивали; я тогда еще не был готов, но поучаствовал в Фестивале 89-ого года в Паланге.
Тогда из Прибалтики началось новое несоветское веяние в виде аэробики, которая потихоньку стала вытеснять на перестроечных телеэкранах элементы брейка и детские спортивные передачи типа ГДР-овской «Делай с нами».
В бытовом смысле наша ситуация на местности отражала московские реалии 85-86-х годов. Тогда нас просто конвоировали милиционеры, а по бокам оцепления бродили толпы бычья. В Москве же уже сложилась упорядоченный круг общения, который танцевал и утюжил иностранцев, толпами бродивших по перестроечному Арбату. Конечно же, в первую очередь нас интересовала информация и атрибутика, но стали появляться деньги и та же валюта, которую тут же могли скупить барыги или отнять быки из перекрасившихся люберов или оперов-коррупционеров.
Все эти негативы только дополняли романтики; к тому же уличная жизнь в центре нашей родины бурлила. Ченьджи военторговских прибамбасов, ремней и прочей советской атрибутики, системы секретных нычек в арбатских двориках и не менее секретных проходных, спасавших от быков и спецов – все это только добавляло куража. Расцвет всего этого гульбища пришелся на 90-й год, когда гопников на короткий срок на улицах поубавилось, а в центре гуляла практически только модная дресскодированная молодежь. К 90-му году «любера» деградировали окончательно, как и «казанцы» и «набережные челны»; потом это все вовсе пропало, и на Арбате начали ставить столы с сувениркой, между которыми танцевали, утюжили, пели, менялись информацией…
Казалось, что это будет только развиваться по нарастающей. Возможно, тогда уже пришло полное понимание хип-хопа как уличной субкультуры, а не только танца; молодежь пыталась всю свою информацию насадить на русскую почву. Еще в 88-м году все знали, что есть не только брейк, но и рэп, та что попытки читать предпринимались неоднократно. Тимур Мамедов, помнится, на Арбате, на 1 апреля, когда люди танцевали на сцене и по каким-то причинам не работал магнитофон, на ходу сочинял и под отхлопывавшейся ритм читал такое… Типа: Итак, друзья! Как видите вы, мы брейкера из города Москвы. Я этим вас не буду удивлять, я начинаю рэп читать…
И такие перепевки-чтения уже происходили. Потом появилась группа «Ди Эм Джей», которая состояла из участников «Меркурия»; они тоже экспериментировали с рэпом, винилом и продолжали танцевать. Минаев со своими диско-пародиями на этом фоне выглядел жалко. Но когда сложился Арбат и пришло понимание субкультуры, стали появляться первые хип-хоп коллективы; все начали сочинять реп, и этот лайф стайл очень популярным, благодаря чему такие коллективы, как «Мальчишник», стали мгновенно всесоюзно популярными. При этом после 91-го года, когда пришло это постреволюционное состояние вседозволенности, вместе с деньгами и популярностью появились наркотики и бандиты. Немалое количество людей погибло; каким-то образом рэп «мистера Малого», «Буду умирать молодым», как нельзя точно отразил происходящее на улицах Москвы…
Я застал становление всей этой движухи, но в экономическую составляющую я втянулся не ранее 92-го года; может быть, поэтому меня не укатало «наркотическим катком». После 93 года вся движуха угасла по разным причинам. Наверное, дело было не только в наркотиках и в неконкурентности подростковой предприимчивости по сравнению с новорусским предпринимательством. Достаточно мрачное время для многих субкультур.
М. Б. Причин, как всегда, можно найти много, но основной всегда будет только одна. Самоопределение. Если модная молодежь конца 80-х каким то образом определилась со своими предпочтениями и заняла определенную позицию, то в 90-е соблазн стать, кем хочешь, любыми средствами, многих пустил под откос. Все пребывали в иллюзиях о равных возможностях, но шоу-бизнес был и оставался совковым. И только самые удачливые и упертые персонажи сумели пробить тропинки через бюрократические препоны. Дельфин, мне кажется, не самый худший пример именно этого.
И. П. Да, он молодец. Мамедов как-то отошел в сторону рэйв культуры, Мутабор и Ден занялись диджейством. При этом были достаточно передовые проекты, типа «Дубового гая». Многие разъехались, кто-то просто повзрослел; новое поколение начало практически с нуля и уже в тех рамках, как формировалась эта субкультура за рубежом. Сейчас иные возможности и иные средства коммуникации. Тот же Интернет, бомбинг и граффити, которые достаточно быстро развиваются. Люди стали меньше кататься на скейтах, но появились роллеры и спортбайки. На районах появляются стильные группы молодежи, которые четко держат уличный стиль.
К тому же время смешания стилей, под флагом которого прошли 90-е, все равно привели к тому, что уличные стили лежат в основе всего. В 94-м году появилась команда «Би Пипл» и простые уличные танцоры, к которым я отношу и себя.
В 97-м году из Америки приехал Топор и организовал «Да буги крю». Он же объединил вокруг себя ребят, с которыми возобновил традицию танцев на Арбате. При этом до смешного: в 2002-м году нас опять стали гонять менты. Все возвращается на круги своя. Вместе с Популярностью «R&B», вернулся интерес к танцу и к освоенной эстетике хип-хопа, вместе с со своими тусовками и школами танца. При этом сам по себе брейк – танец, требующий усилий и времени, поэтому это увлечение далеко не для всех; многим проще заняться клубными танцами, чем обучаться в школе. Такая вот школа «B-art» была организована Колей Андреевым, а потом три года назад туда пришел и я.
В какой-то момент мы пришли к выводу, что делить нам нечего, и объединили свои усилия. Надеюсь, что подобное понимание когда-нибудь озарит и остальные школы, такие, как «Волнорез» и «Школа Дракона». Вместе проще отстаивать общие интересы, это подтверждают вся история восьмидесятых.
Андрей Литва
Фото П. Дельфин на матвеевской свалке, 1989
А. Л. Как ты сам понимаешь, рисование как-то с детства началось, а потом переросло в необходимость, которую надо было подкреплять знаниями.
За ними я и обратился в детскую художественную школу. Но этого не хватило для самореализации. Нужна была информация, а где ее взять в Матвеевке? Конечно, это была периферия, и все стремились в центр столицы.
В Парке Культуры я обнаружил клуб, в который потом перетащил всех своих знакомых. А клубная площадка (это была «Времена года») уже тогда была с платным входом. Надо было платить 1 р. 50 коп., на которые можно было получить, помимо прохода, кофе и мороженое. Сам понимаешь, никто не собирался платить, и мы прятали одежду в баках из-под мороженого, делая вид, что только что вышли изнутри… Дельфин с Виноградом появились позже. Когда брейк денс попер. Вот вроде бы всего ничего промежуток по времени, а частота событий была просто убийственной…
М. Б. Я тоже так считаю. Возможно, поэтому некоторые энтузиасты, разогнавшись в молодости, уже не смогли остановиться в 90-е…
А. Л. Репертуар же на этих дискотеках был «понятным». «Модерн Толкинг» и модный среди гопников и не продвинутых студентов диск-жокей Минаев, который отрабатывал свои плагиатные песни по всей Москве. Прям в нагляк брал популярные мелодии и какой-то свой бред и в минус-один озвучивал скороговоркой. Музыкальные пристрастия у нас были иные, альтернативные: слушали «Кисс» да «Эксепт», а комнатки у нас были увешаны переснятыми с журналов фотоплакатами.
Но поскольку кругозор хотелось расширять всесторонне, то вскоре методом посещения разных заведений была обнаружена большая молодежная туса в парке Горького. Которую стали посещать регулярно. Как раз в этот момент дискотечную Москву захлестнула волна иностранного ньювейва, «Депеш Мода» и разной околоэлектронной музыки. На дискотеках стали появляться молодые люди в белых перчатках и модных узких очках, с челками и в штанах «бананах». Мы тоже влились в эту волну, меломански переключившись на «Крафтверк» и «Дюран – Дюран». Появились там и брейкеры. Вся площадь «Времен года» в фестивальный период 85-го года была забита до отказа; поделенная по секторам площадка выглядела как пицца, где на колбасных пятаках, окруженных молодежным «тестом», крутились, ломались и ползали разные нарядные человечки. Девушки, конечно же, от происходящего были в экстазе. Тогда еще случилась эпоха начесов и челок, курток с люрексом и засученными рукавами; чуть позже появились телки в ажурных, обязательно черных, чулках. Совсем продвинутая молодежь, быстро впитав новации, вернулась к строгому стилю и первым коротким прическам у девушек. А остальная мода еще долгое время была вычурной, вызывающей и смешнейшей… Люберов в массе тогда еще не было, они появились чуть позже и именно в таких местах скопления все еще модной молодежи. Помимо ЦПКО была еще «конюшня» в Битце и, конечно же, «Молоко» в олимпийской деревне. Я говорю о периоде, когда только-только на советские экраны вышел фильм «Курьер», посвященный молодежной проблематике.
М. Б. Помимо обозначенного, злачных мест наблюдалось поболее. Тот же «Резонанс», который стал «Проспектом». «Ровесник», дискотечные площадки в «Белых ночах», «Метелице» и ДК МЭИ. Дискотечные площадки в фестивальный период развернулись и за городом; но позже они начали стремительно сокращаться, что привело к каким-то аншлагам в модных московских местах, куда стекалась по большому счету уже бесхозная молодежь. Ты просто перечислил практически «утюговские» места…
А. Л. Где пролегали мои маршруты, то и перечислил. Конечно, мест было гораздо больше, но из Матвеевки их было не видать. К тому же следует отметить, что вся информация поступала не через прессу, а от проверенных выездных товарищей; все новации, которые доходили в в форме слухов, встречались достаточно критически. После «Времен года» мы в «Молоке» столкнулись с таким феноменом, как «утюги». Утюги были и раньше, но их можно обозначить, как тусовку людей, специализировавшихся на доставке – через контакты с иностранцами – модной одежды нуждающимся модникам из среды «золотой молодежи» и субкультурному люду. И именно «Молоко» можно было назвать «утюжим» клубом, где подобный образ жизни культивировался.
При этом среда, к тому времени вытеснившая во многом обычных фарцовщиков, была поделена на стилевые классы. Те, кто повзрослей и посерьезней, держались итальянского «кажуального» стиля. Не броского, но добротного и не советского. И «американисты» помоложе, которые держались спортивного стиля, во многом нашедшего отражение в брейкерской среде московских дискотек. Причем даже «Березки», где торговали не советскими товарами, уже не признавались. Все доставалось личными усилиями и носило характер приключения и вызывающего поведения. Кроссовки, джинсы, валюта – и понеслось.
Там я встретился с Муравьем и Доктором. Такие мальчишки смышленые, брейкеры-утюги. Там же первый раз появился чернявый толстоватый паренек: в перчатках, значках и непонятках, который позже стал «отцом русского транса». Тимур Мамедов, он же «Мамед» у которого даже брейк тогда танцевать не очень получалось.
А на местности своей мы как то особо не заморачивались ничем, да и откуда там всему взяться? Маленький периферийный райончик, где все друг друга знали, но мы с товарищами держались особняком – я уже учился в художественном вузе и сторонился гопоты. Занимался живописью. Рисовал в жанре традиционного классического реализма. Товарищи тоже оказались увлеченными. Было мне лет 15–16, и очень хотелось самостоятельности. По этой причине мы все и влились в неформальную среду города с того конца, с которого попали…
Динамика жизни моментально изменилась. Я еженедельно принимался в различные отделения милиции за несанкционированные валютные операции, при этом особую раздражительность у контролирующих органов вызывал обмен советских флагов на вражеские денежные единицы. Но откупиться было не сложно, вся страна жила на взятках и нетрудовых доходах. При этом делая вид, что ничего этого не происходит. Утюги стали тем самым раздражителем, потому как нагло светились своим внешним видом и мнимым благополучием на фоне советской серости. Поэтому, видимо, и стали объектом различных нападок и ответного, еще более усиленного выпендрежа, который был пограничен с опусканием продажных контролирующих органов. А мнимое, потому что, при всех своих доходах, тратить деньги, кроме как на вещи и кутеж, подросткам и более взрослым советским деятелям «финансового фронта» было некуда. Ну, и меломания еще, конечно, была отдушиной. Я, влившись в среду, тогда рассекал в традиционной рабочей униформе: плаще «инспекторе», их у меня было несколько, «инспектора» на ногах и слаксы. Причем, если «американизм» был востребован в уличной среде и у «гамщиков», менявших значки на иностранную жвачку, то «взрослая одежда» каким-то краем касалась отечественного «ньювейва».
М. Б. Ну да. Польта, плащи и ретро стилистика нашли свою клиентеллу среди тех, кто пытался резко повзрослеть. При этом все равно меломания сваливала все в одну кучу, и клубно-эстрадный иностранный «ньювейв» вершился у нас на улице, под звуки переносных магнитофонов, как у хип-хопстпующих афроамериканских коллег из Гарлема…
А. Л. Мало было достать чего-то, важнее было показать сверстникам, что это есть. Маршруты мои стали традиционными для многих утюгов-одиночек: Александровский сад и «Белка» (гостиница Белград); «Краску» и «Яшку» я как-то обходил стороной, потому как там был свои тусовки американисткого типа и как-то не тянуло в них вписываться. Конечно же, по пятам ходили «спецы», а к каждому отделению было приписано по несколько воинов-интернационалистов, которые формировали ДНД. Вот они на нас и отрывались.
А мы на них. Так и формировался скользкий путь протестного выпендрежа, тем более, что у нас в Матвеевке потом появилась панковская группа «АЫ», пользовавшаяся значительной популярностью. Они тоже участвовали в рок-лабораторских схемах, и там играл Миха, с которым нас по жизни впоследствии свела татуировка.
Но тогда ни о каких татуировках речи не было. Этот пласт начался в Питере 89-го года. Поехали мы в Питер и «бил» мне ныне покойный Леня Пися – Череп. Я был горд своим «бутером», как и все, кто получал кусочек подобного «счастья» в тот стартовый период. Тогда же татуировка активно начала проникать в утюговскую среду и стала встречаться на знакомых. Был такой человечек, Попе. У него было забито запястье. Татуировка еще не была прям уж такой модной, но становилась атрибутом неформальной среды.
Было странное время. Первая фестивальная волна неформалов и утюгов схлынула, но появились новые люди, которые вставали на брейкерские позиции; те же, кто был поматерее отошли в плане стиля к классическому рокабилли. Тогда как раз новая волна неорокабилли пошла по Европе, и мы опять оказались в передовой меломанской теме.
М. Б. Некий компромисс. Появилась среда из нескольких поколений, конечно, хотелось размежеваться и визуально тоже.
А. Л. Происходило это повторное становление на Арбате, где стилистически смешанные тусовки проводили массу времени. Прогрессивная тема. Можно было провести весь день на свежем воздухе, пообщаться с кучей разных людей, решить материальные проблемы и поехать оттягиваться.
Тогда уже прошла тема люберов, но ситуация при этом оставалась достаточно жесткой. Утюгов того периода ловило по пять бригад оперов; с другой стороны были уже определившиеся быки и любера какой-то новой волны, совсем неприкаянные и из других городов. Причем помню точно, первые два быка, которые там появились, были Кирпич и Щека, специализировавшиеся на гоп-стопе «гамщиков», но их практически сразу же прессанули парнокопытные покруче. Работали они так: с ходу подходили, поднимали кого-нибудь за ногу, мерили размер обуви и буквально вытрясали подростков из «кишек». Когда подобные персоны появлялись в поле зрения, все «гамщики», толпившиеся на Арбате, с криками разбегались в разные стороны… Молодые были, да к тому же не могли физически постоять за себя. Так что приходилось окончательно взрослеть в достаточно жестких условиях.
Тогда же открылась новая тема с отелем «Можайский», где стартанула какая-то начинающая банда. Специалистом товарно-денежных отношений в этих новых рамках почему-то оказался я, и мне доверяли магазинный пакет, доверху набитый деньгами. Вот такая была ежедневная общая выручка. Потом все это стало скучным и откровенно бессмысленно опасным.
Я вернулся на Арбат, поставив два стола, с которых можно было отоваривать туристов атрибутикой уже почти легально. Рядом «стояли» рокеры Валера Пенс и Фриля, и в этот же период подтянулся контингент из иных рокерских сфер. К тому же это был период расцвета кооперации; все смешалось в одну кучу, но я как-то придерживался рок-н-ролльной темы, и она меня выруливала на правильные тропинки. А другая часть утюгов и гамщиков смешалась с ребятами, танцевавшими брейк на Арбате. Как бы финансово денежные круги влились в субкультурные, и все заработало на новом витке.
М. Б. Уличные брейкера там и раньше были, в течении всех 80-х. Особенно, когда сделали Арбат пешеходным. Место стало излюбленным, как для иностранцев, так и для молодежных группировок. Разве что стиляги в утюжке не участвовали…
А. Л. Конечно, были там и брейкера старой формации, тусовавшие возле «Аттракции», но ситуация несколько изменилась. Те, кто утюжил, они все-таки были попродвинутей, в плане меломанской информации, имели более широкие возможности и уже тогда понимали разницу между брейком и настоящим уличным хип-хопом, которым начали увлекаться практически заново и уже в музыкальном, репперском плане. И параллельно занимались финансово-меломанской деятельностью, которая давала главное: независимость и возможность чувствовать себя в хорошей форме. Занимались многие: Дельфин, Миха, Олень, Лева Ребров, ходивший тогда с хаером ниже плеч, много можно кого перечислить… Все, что было в диковинку и от чего веяло новизной, шло на «ура» и по возможности тут же претворялось в жизнь.
Но меня, в музыкальном плане, эта тема уже не интересовала. Мы с Левой ходили с хаерами и всех попадавшихся там задирали, а ежедневная выручка оседала в близлежащем кафе «Раса», ставшим офисом местным дельцам. Которые потихоньку начали втягиваться в более серьезные финансовые отношения и переходить грань, отделяющую людей, поднимавших деньги и людей их «опекавших». Кстати, там же, возле кафе, позже была повешена табличка в память об Игоре Черепанове, стоявшем у истоков арбатской утюговской темы; он потом как раз и перешел ту самую грань, встав на сторону «быков», прикручивавших эту вольницу уже в начале 90-х. И, конечно же, погиб, как и многие молодые люди, не заметившие, что ситуация стала намного серьезней и почти беспредельной. Утюги предыдущей волны, которые начинали еще в конце 70-х, уже отошли от беготни за иностранцами и от оперативников… И просто занялись скупкой валюты у торговавших флагами, значками и матрешками, периодически подвергаясь вымогательствам со стороны бычья, оккупировавшего под свой «офис» кафе в кинотеатре «Октябрь» на Калининском. Буквально через дорогу. И все равно люди, занимавшиеся только деньгами и вещами, тосковали.
М. Б. Многие люди из этой коммуникации поднялись в социальных градациях покореженного советского общества и стремились попросту свалить из страны. Для некоторых это стало навязчивой идеей. Других волновал только бизнес, и уже в начале 90-х появились первые комиссионные магазины, которые занимали почему-то бывшие помещения общественных туалетов, как на Никитских Воротах.
А. Л. Мне, как уже упоминалось, все это было неинтересно; к тому же я отметил, что неформальная среда стала покрываться татуировками, и понял, что мне это ближе и здесь мои усилия и умения найдут свой отклик. Первую художественную татуировку, как я уже говорил, я уже видел вблизи… К тому же через Арбат проходило куча татуировочной литературы. Смотрели их каждый день по сто раз. Ну, и конечно, на местности тут же собрали татуировочную машину – а кому колоть? Конечно же, художнику, то есть мне. И всё: как многие другие энтузиасты того периода, я мог сидеть по двадцать часов над работой, рубиться в сон, но делать.
М. Б. Да, сейчас такого уже не встретишь. Беспокойное поколение не просило, но требовало…
А. Л. Я колол тогда буквально с утра до утра. И даже подвис в Матвеевке. Был у нас там такой оборудованный местными авторитетным товарищам подвальчик, где все это и происходило. Как-то все само получалось, и был это уже 91-й год. Окружающая среда покрывалась новыми татуировками. Тому же Дельфину на память какую-то кашу набил на плече…
Я тогда не делал больших тем и придерживался московской традиции: мелкие дизайны с особым значением… Черепами всякими… а вообще большинство тем приносили сами люди, многие из которых действительно знали, что именно им нужно. Поэтому все происходило быстро. Бритвой я колол несколько месяцев, а потом сделал из пилки «Ремингтон» более эстетскую модель. Которых извел несколько ящиков, потому как механизм был пластмассовый. А тушь была какая-то непонятная, пока не появился «ротринг». Я раньше его в Польше покупал, куда много неформалов ездило, сбагривая разный хлам, – взамен косух и прочего вареного дерьма. Тогда еще все эти новые рынки для населения были завалены товарами по польски…
А сам период цветной туши «колибри» 80-х я пропустил. Я только начинал колоть и пришел к Маврику за продолжением своей рисованной истории. Он тогда работал «шейвером», поэтому неудобно как-то было расспрашивать. Смотрел, конечно, как он делает.
М. Б. Все смотрят не как делают, а что делают…
А. Л. Эффект неожиданности тоже присутствовал. Начинается делаться одно, а выходит несколько другое…
Поскольку я сразу стал рисовать флеши, то быстро отошел от того, что люди заказывают нечто свое. Правда, врать не буду, рисовал я их очень долго. Потом начал работать в родительской мастерской – и пошли личные темы, большие и со своим почерком. Татуировочное дело быстро становилось на ноги, старые криминальные темы и дизайны быстро канули в прошлое. Хотя отголоски и модификации встречались еще долго. А с Мавром мы сработались и проработали в его домашней мастерской на Полежаевской какое-то время. Время было такое, что это были наиболее привлекательные условия для работы. Независимые. А иного я даже не знал.
М. Б. И хорошо. В Москве в это время предпринимались первые попытки как-то организовать поточную работу, которая у мастеров предыдущего периода была из-за близости к неформальной среде. По большому счету это стало продолжением уличной коммуникации, где встречались все те же лица, но с новой темой для общения. А новоприбывших интересовали кажуалы и собственная тщета, которую они всячески забавно подавали: то давая объявления во все еще советские газеты, то пытаясь открыть официальные студии, что по факту удалось только Леше Китайцу. Да – и именно тогда появилась некая Лена, которая пол Москвы засеяла игрушечными машинками «Аполло». Чем сильно напрягла остальную часть работающих в этой же области специалистов.
А. Л. Все уже тогда переходили на нормальное оборудование, друг друга знали. Была туса на Горбуново. Бывали там «Репа», «Батя»….
Потом мы подорвались с Мавриком в Финляндию, покрасив на местности русский анклав. Участвовали в каком-то байк-шоу, а к середине 90-х наступило пиковое по посещаемости студии время, завершившееся конвенцией. Такое впечатление, что волна 80-х из недр неформальной среды только докатилась до широких масс, и они в нее окунулись с головой. Хотя, конечно, это происходило благодаря интересным работам и тому, что страну накрыло рейв движение, которое заодно перекрыло и хип-хоп волну.