***

Он сидел в полутемной таверне, играл ножом, вырезал на столе очертанья чужих морей. Он заметил тебя в тот миг, когда ты вошел, так легко оказавшись в лучшей его игре. Он не пил, наблюдая, как с песней лихой матрос наполняет стаканы и бьет тебя по плечу. Каждой капельке пота у кромки твоих волос он сухими губами неслышно шептал: «Хочу». Твое юное тело, не знавшее драк и бурь, твои нежные пальцы, скользящие по щекам… Моряки танцевали, а он наслаждался: «Будь, перламутровый мальчик, приплывший издалека». Наконец, обессилев от музыки и вина, ты упал на скамью и весело крикнул: «Черт, я хорош и свободен и не моя вина – я рожден для любви, а прочее ни при чем!»

В час, когда до рассвета три мили кромешной тьмы, в старой сонной таверне не знаешь, кто жив, кто мертв, он ласкал тебя, спящего, словно пытался смыть поцелуями твой неведомый теплый мед. Он держал тебя словно сокровище, каждый след изучая, как зверь изучает свою тропу. Он любил тебя так, что выдохи на стекле рисовали над темной гаванью млечный путь. И когда твое тело забилось, и эта дрожь перешла в его горло, как влага идет в песок, он вогнал тебе в сердце свой острый пиратский нож и смотрел, как струится по лезвию алый сок.

Лодки пробуют берег, их днища одеты в ил, и соленые брызги трогают их дождем.

Это просто портовый город и чертов штиль.

Он сидит в таверне, играет ножом и ждет.