О тебе, пожалуй, не стоит писать ни строчки, потому как в словах обоим ужасно тесно. Поскорее бы время сдвинулось с мертвой точки. Что за точкой – мне доподлинно не известно.

Я порой предполагаю – в порядке бреда – что за точкой начинается шум прибоя… Я же чувствую, я чую, иду по следу, небо в море отражается голубое… Ты сидишь у края мира, у кромки моря, прикурив, глядишь на воду заворожено… "Между прочим", – говоришь ты, – и я не спорю, ведь к чужим мужьям не приходят чужие жены. Если ты стоишь сейчас за спиной и слышишь, если я сижу и знаю, о том, что будет, значит, мы намного дальше, намного выше, не мужья, не жены, даже почти не люди. "Между прочим", – говоришь ты, но губы сжаты, все слова идут потоком, минуя воздух, – "мне не важно, как узнала ты, как пришла ты. Я придумал мир, и мир для тебя был создан. Дольше века я прождал тебя у прибоя, Длился день, клубился дымом над вечным морем…"

Море в небе отражается голубое. Я все чувствую, я чую. И я не спорю.

О тебе нельзя, конечно, писать ни строчки. Только думать – осязаемо и детально.

Но однажды время сдвинется с мертвой точки.

Как известно, мысль слишком материальна.