1

Что такое идея? Какова её природа? Откуда берутся идеи? Происходят они из человеческого сознания или содержатся во внешнем мире? Мика Орели задавался подобными вопросами с раннего детства.

Отец мальчика был архитектором. Как-то раз во время прогулки он с гордостью показывал пятилетнему сыну растущие день ото дня небоскрёбы центра:

— Взгляни, сынок, какие великолепные дома строятся. В них вложен труд огромного числа людей. Сначала создаётся проект; он включает в себя чертежи, планы, схемы, говоря более понятным тебе языком — рисунки дома. Любой дом сначала создают на бумаге, и только потом — в городе.

— А деревья? — Спросил, удивлённо озираясь, мальчик, — Кто чертит деревья?

Долгое время Мика считал, что любую идею порождает наблюдение. Лет двенадцати от роду он подолгу наблюдал за круглыми камнями, которые пускал катиться с горы, и сделал вывод, что в своё время изобретатель колеса увидел нечто подобное — то есть всякая человеческая мысль обязана своим возникновением явлениям внешнего мира. Это убеждение крепло в нём день ото дня. Действительно: самолёт похож на птицу, вертолёт — на стрекозу, реактивные ракеты — на выпрыгивающие из костра угольки… Технический прогресс — следствие векового созерцания природы.

Но тогда кто или что является источником этих идей, не имеющих отношения к человеческому сознанию? Каким образом возникли все те объективные законы, согласно которым мир существовал задолго до появления в нём человека? Термоядерный синтез в звёздах, небесная механика, состав атмосферной среды, конфигурация птичьего крыла, цвета и формы соцветий и лепестков… Мика ни капли не сомневался в том, что всё это — тоже чьи-то идеи.

В двенадцать лет будущий изобретатель прочёл книгу, посвящённую материалистической концепции мироустройства, согласно которой материя есть изначальное, несотворённое, бесконечное в пространстве и во времени — вечное — и непрерывное, изменяющееся нечто, а сознание — это лишь одна из форм существования материи, и обладает им только человек.

Мику не давал покоя вопрос: откуда всё-таки материя, не имеющая сознания, берёт идеи для своих непрерывных и неисчерпаемых трансформаций? Он приходил с этим вопросом ко многим людям, которые, как ему казалось, могли дать ему ответ, и каждый из них говорил разное.

— Не сомневайся в божественности природы Вселенной, — изрёк дядя, служитель Храма Истинной Веры.

— Случайные флуктуации, приводящие к устойчивым состояниям, становятся закономерностями, — пощипывая бородку, сказал сосед, физик-теоретик.

— А хрен его знает… — задумчиво закатив глаза, отозвался дядя Витя, интеллигентный алкоголик, известный всему двору непревзойдённым мастерством чинить любые вещи, какие только можно сломать.

— Мне кажется, всё вокруг живое, и в каком-то смысле разумное, даже камень, просто мы не можем эту жизнь понять, — мечтательно пробормотала мама.

— Оставь отвлечённые рассуждения, лучше учи уроки, — строго пресёк все философствования отец.

В конечном итоге, Мика пришёл к выводу, что ни материя, ни идея не способны существовать сами по себе, и ничто из них не может быть Первоначалом, ибо объективная реальность в том виде, в котором он наблюдал её — с цветами, облаками, звёздами — есть результат их непрерывного взаимодействия, синтеза, что материя и идея — это две переходящих друг в друга противоположности, неотделимые одна от другой.

В седьмом классе Мика изобрёл аппарат для изготовления лимонада, и успешно пользовался им до тех пор, пока изобретение не конфисковал директор по причине ухудшения дисциплины: на переменах к Мике выстраивалась целая очередь за «халявной» газировкой. Поговаривали, будто директор поставил Микину машину у себя в кабинете, пил лимонад сам, усы облизывал, да ещё и потчевал тем лимонадом чиновников из РОНО.

Учителя считали Мику гением. Сам же он так не думал, и нисколько не зазнавался, но не из скромности, происходящей от характера, а, скорее, от своего ума, который в своё время позволил ему понять, что идея не может принадлежать какому-то отдельно взятому сознанию; она всегда представляет собою совокупность многих сложно организованных частей. Сознание способно породить идею, лишь переработав огромное количество разнородной информации; и часто случается так, что новая идея — это всего лишь более ранняя идея, дополненная небольшой, но существенной деталью. Настолько существенной, что прежняя идея, принявшая в себя эту недостающую деталь, словно последнюю каплю, мгновенно обретает цельность и сразу возводится в ранг великого открытия.

В двадцать лет Мика экстерном закончил университет и поступил инженером на Большой Завод Секретного Назначения.

Изобретатель заимел привычку задерживаться на работе допоздна, до тех самых пор, пока охранник не запирал внешние ворота, а вахтёрша на проходной не заваривала себе травяной чай и, отвалившись на спинку кресла, не выдыхала: «Ну, вот и ещё один день прошёл. Слава Богу…»

Покончив с основной работой, Мика разворачивал СВОИ чертежи. Он держал их запертыми в столе и извлекал только по вечерам, когда все сотрудники расходились.

С раннего детства Мика мечтал изобрести универсальный «уничтожитель зла». В мусорную корзину полетела уже не одна тонна бумаги с чертежами, эскизами или просто рисунками этого экзотического прибора. Маленький Мика чертил схемы «уничтожителя» непрерывно — к моменту поступления в школу он до того натренировал руки, что мог провести совершенно прямую линию без линейки и нарисовать идеальную окружность без циркуля. С возрастом количество чертежей стало постепенно снижаться — Мика мало-помалу переставал верить в успех своей затеи, и теперь оценивал своё стремление делать эти загадочные эскизы как некую странность, вероятно, болезненную, а потому он стал стесняться перед посторонними и никогда никому чертежи не показывал, сжигал их или надежно прятал.

Работал изобретатель всегда лихорадочно — не щадя себя, жалея времени на сон и перекусы — нередко он, сильно измучившись, засыпал прямо в малюсеньком кабинетике, отведённом ему дирекцией Завода, положив голову на стол.

Работы было хоть отбавляй, новые поручения высылались сплошным потоком, времени оставалось у Мики совсем мало, но это его не останавливало. С невиданным упорством вырывал он у безжалостно проносящихся суток час-другой на свои тайные труды. Видно, какая-то часть души изобретателя, загадочным образом избежав тлетворного веяния аналитических рассуждений, всё ещё продолжала верить в успех.

И успех пришёл. Сначала Мика даже сам себе не поверил, когда, собрав по чертежам небольшую установку, заставил бесследно исчезнуть почти год уже стоявший на окне фикус. Он решил, что фикус ему приснился. Когда долгое время спишь по три-четыре часа в сутки, внезапно исчезающие и так же внезапно возникающие предметы не такая уж редкость. Но когда заводская уборщица, с трудом протиснув свой необъятный зад в каморку молодого изобретателя, осведомилась о судьбе фикуса, Мике пришлось всё-таки признать верной гипотезу о его существовании.

Фикус, конечно, не есть великое зло, но какой прибор-уничтожитель способен сам по себе отделить добро от зла? Да, к несчастью, и не всякой рукой, нажимающей кнопку на панели такого уничтожителя, руководит разум, наделённый этой способностью в полной мере…

Мика назвал своё изобретение гордо — Отправляющий В Забвение (ОВЗ). Принцип действия этой адской машины упрощённо можно было бы описать примерно так: когда излучение генератора ОВЗ воздействовало на любой материальный объект, все составляющие его элементарные частицы одномоментно изменяли свои характеристики таким образом, что становились симметричными самим себе. Проще говоря, под воздействием импульса вещество превращалось в антивещество, в антиматерию, которая не могла существовать больше среди обыкновенной, неизмененной материи и вытеснялась ею — в том месте, где существовал предмет, на миг возникала точечная сингулярность пространства, микроскопическая чёрная дыра, и она засасывала в себя не только сам предмет, но и всю информацию о нём, поскольку её появление разрушало нормальную конфигурацию пространства-времени и, следовательно, причинно-следственные связи между событиями, когда-либо имевшими место в данной точке пространства. Степень искажения континуума — то есть максимальная давность информации об объекте, которую можно было стереть — зависела от интенсивности излучения. Мика проводил эксперименты с различными сувенирными безделушками, которых у каждого в доме пропасть, ни на что другое они всё равно не годились, непонятно, зачем их вообще несут мешками к каждому празднику многочисленные родственники и знакомые. Молодой изобретатель заметил, что если, например, установить генератор на минимальную мощность и направить излучение на какой-нибудь сувенир, он исчезнет в ту же секунду, но будет казаться, что его нет на месте, допустим, со вчерашнего дня, а если немного увеличить мощность, то покажется, будто исчезнувший предмет отсутствовал уже неделю. Мика сделал вывод о том, что чем дольше существует объект, тем большая мощность потребуется для его полного уничтожения, поскольку в процессе своего существования предметы непрерывно создают информацию, люди на них смотрят, их трогают, запоминают, просто ходят мимо, замечая краем глаза; каждый предмет оставляет след в сознании, и это в некотором смысле «скрепляет» его со Вселенной, удерживает в мире. Пока Мике удавалось добиваться максимум двух-трёх недельного забвения в зависимости от величины предмета — крупные забывались труднее мелких. Но если получалось довести срок забвения какого-нибудь мелкого сувенира до даты его изготовления, он истреблялся окончательно, на уровне идеи, и Мика сам забывал, что такой сувенир у него когда-то был и мог восстановить всю информацию о нём только по записям в блокноте, в котором описывал свои опыты.

Прибор он прятал на работе в платяном шкафу. И ненароком навел на себя подозрения.

— Отчего вы вешаете свои вещи на стену? Они же пылятся… — спросила уборщица.

— В шкафу живёт моль, — быстро нашёлся Мика.

— Ууу! Напасть! — загудела уборщица, — Сейчас мы её! Где у меня тут универсальный бытовой яд?

В руках у неё появился баллончик с распылителем; угрожающе направив его на шкаф она ринулась вперёд.

— Нет, — возопил Мика, преграждая ей путь, паника в глазах выдала его с головой, — Там моль не простая! Специально выведенная для секретных испытаний…

Уборщица хоть и с неохотой, но опустила своё оружие. «Уж не женщину ли ты там спрятал?» — говорили её маленькие прищуренные глазки. Несколько дней спустя после этого случая, неизвестно уж, при содействии уборщицы, или сам по себе в кабинетик Мики явился директор. И случилось это в самом конце рабочего дня, когда все нормальные сотрудники уже спешили покинуть территорию завода через проходную, а Мика, развернув чертежи своего «универсального уничтожителя зла», решил в них кое-что подправить… Но он, к несчастью, не рассчитал своих сил и вскоре засопел, сложив голову прямо на развёрнутые листы со схемами и формулами.

Именно в таком состоянии и застал его директор Завода. На цыпочках он приблизился к столу Мики, решив полюбопытствовать, на каком же проекте так сморило одного из самых ценных сотрудников. Каково же было его удивление, когда, вглядевшись в чертежи, он понял, что они вообще не имеют отношения к тем заданиям, которые должен был выполнять Мика согласно календарному плану. Левак!

Большая часть схемы генератора была закрыта щекой и рассыпавшимися волосами спящего инженера, но даже тех фрагментов, что были доступны для обозрения, директору хватило для того, чтобы сделать вывод: перед ним — великое изобретение! Благоговейный ужас охватил в этот миг директора; искусительные картины роем тропических бабочек пронеслись в его сознании: предчувствие всемирной известности, огромный правительственный заказ, возможно, даже премия от Президента… Торжественность момента нарушилась досадно и грубо: от упоения грядущим успехом у впечатлительного директора закружилась голова, он пошатнулся и, пытаясь удержать равновесие, наступил каблуком на оброненную под стол шариковую ручку, которая от этого громко и неизящно хрупнула.

Мика встряхнулся и, часто моргая спросонья, испуганно взглянул на директора из-под упавшей на глаза чёлки.

— Извините, господин директор, — промямлил он помятым голосом, — Я ухожу уже… Собираюсь…

— Разумеется, уйти сейчас это ваше право. Рабочий день окончен, — напустив на себя строгость, проговорил директор, — но будьте любезны сначала объяснить мне, что за чертежи лежат у вас на столе… Вам должно быть известно: выполнение левых заказов в рабочее время недопустимо.

Одновременно с этим монологом, выдержанным в ровном официальном тоне, под столом директор злобно пнул растрескавшуюся ручку. С тихим лязгом она прокатилась по полу и остановилась возле плинтуса.

— Это… Это личное… — испуганно пробормотал Мика, делая попытку прикрыть чертежи растопыренными ладонями…

— Письмо девушке? — поинтересовался директор, иронично приподняв бровь, — очень интеллектуально развитая, должно быть, особа.

Мика привык к тому, что его изобретения присваивают. Началось всё с той самой лимонадной машинки, из которой потом пили шипучку все чиновники РОНО. Затем был ускоритель для велосипеда. Мика собрал его для себя, чтобы преодолевать, не уставая, большие расстояния, но хулиганы из параллельного класса выследили велосипед Мики — он всего то на минутку оставил его возле булочной — и угнали вместе со злосчастным ускорителем. Да и бог с ними, и с ускорителем, и с лимонадной машиной. Пусть пользуются на здоровье, пока не поломают. Но «универсальный уничтожитель зла» — это совершенно другое дело. Ведь он, попав в недобрые руки, вполне может стать универсальным уничтожителем чего-угодно, а этого Мика Орели как раз не хотел, осознавая мощь своего изобретения и, следовательно, свою ответственность.

— Ты скоро? — в проёме двери возник очень высокий полностью седой человек.

Директор обернулся; на лице его обозначилась торопливая виноватая улыбка.

— Ой, прости… Совсем про тебя забыл. Конечно, сейчас пойдём. Посидим, вспомним молодость.

— Ты чего это, заставляешь парнишку работать сверхурочно? — высокий одним размашистым шагом приблизился к столу Мики. В голосе его скрывалась доброжелательная улыбка.

— Это мой одноклассник, — выговорил директор, умело скрыв недовольство тем, что приходится представлять вошедшего подчинённому, тем самым как бы приоткрывая завесу своей приватной жизни, — генерал некой секретной службы, какой именно он и мне не говорит… — директор натянуто рассмеялся.

Мысли его беспомощно летели вдогонку неминуемо ускользающей — он чувствовал — президентской премии.

Молодой инженер в нерешительности переводил глаза с директора на генерала и обратно. Безупречный костюм, золотые запонки и лаконичная лысина. Директор всегда выглядел сильно озабоченным, даже если думал о ерунде, хотя сам этого никогда не замечал. Ясные льдисто-голубые глаза генерала смотрели просто и мудро. Тонкие косые морщинки у наружного угла глаза и длинные горизонтальные на лбу выдавали человека влюблённого в жизнь — часто смеющегося и удивляющегося. Снежно-белые кустистые брови и усы навевали приятные детские воспоминания. Вот и сейчас генерал смотрел так, ласково, чуть склонив голову, словно добрый волшебник из сказки.

Мика увидел в нём порядочного человека. Это не было выводом разума — за несколько минут невозможно понять, что представляет собой собеседник, пусть даже он успел за это время пересказать всю свою жизнь. Доверие Мики к генералу шло изнутри — интуитивное, бессознательное.

И он решил открыться. Мысль о том, чтобы навсегда остаться один на один со своим чудовищным изобретением пугала молодого инженера. Рано или поздно, но всё равно придётся рассказать о нём. Только окажется ли в решающий момент рядом человек, достойный подобного откровения?

— Это чертёж генератора особых волн… — терпеливо начал Мика, подняв на генерала внимательные свето-карие глаза. Тот опустил взгляд в чертежи, и как будто бы пытался вникнуть в них параллельно с восприятием устной информации.

— Как вы планируете его использовать? — спросил генерал после того, как молодой инженер закончил свои объяснения.

Мика пожал плечами.

— Вы в полной мере понимаете, что именно вы изобрели? — тихо спросил генерал, наклонившись над столом и заглядывая в глаза сидящему юноше. Мике было мучительно неудобно сидеть перед уважаемыми людьми, но встать он не мог, для этого пришлось бы отодвигать стул, а кабинетик был такой тесный… Генерал смотрел на растерянного изобретателя долгим испытующим взглядом, и лицо его не было больше сияющим лицом Санта-Клауса с конфетной коробки: оно сделалось сосредоточенным и немного грустным. — Это оружие, молодой человек. Очень страшное оружие.

 

2

Большой парад Особого Подразделения планировалось провести на заброшенной авиабазе окружённой со всех сторон изумрудным молодым лесом.

Сочная листва, перебираемая ветром, сияла на солнце. Ясный летний день клонился к закату. Его оранжевый свет ровным полотном застилал обширную взлётную полосу, вымощенную крупными бетонными плитами.

Место разгона самолётов теперь стало полем — мозаичным каменным полем — в щелях между плитами кое-где успела вырасти трава и небольшие деревца, в основном, берёзки. В некоторых местах сами плиты немного потрескались, и сквозь них прорастала, устремляясь к солнцу, стрельчатая осока.

Билл остановился и присел на корточки возле одной из травинок.

— Глядите-ка, сюда…

Кирочка тоже присела на корточки. Аль-Мара просто остановилась рядом.

— Удивительно, не правда ли? — Билл коснулся рукой тоненького заострённого на конце стебелька, — Что за сила в ней? В хрупкой былинке, которую я могу запросто согнуть пальцем? Отчего она способна пробить камень?

— Она тянется к свету… к теплу… к солнцу, — ответила Кира.

— Но зачем? Ведь пока она семя, она ещё не ведает о солнце, не знает ничего о нём, верно? Что же побуждает её пробивать сначала тугую броню семени, потом тянуться в тёмной земле к поверхности, затем искать слабое место в камне — размытую дождём трещину, скол — чтобы выбраться на поверхность?.. Ведь она даже не знает есть ли там солнце…

— Она пытается. Солнце нагревает землю и даёт ей надежду. Она не знает о солнце, но чувствует его тепло… — предположила Аль-Мара. — Она верит.

— Возможно, ты и права. В живой природе — жить или погибнуть — вопрос вероятности. И ей не остаётся ничего, кроме как попробовать увидеть солнце. …Но как ведь сильна!

— А если, по твоей философии, Крайст, всякая жизнь — попытка, вот ты только что сказал, жизнь травинки — попытка увидеть солнце, то тогда наша, человеческая жизнь, попытка чего?

Крайст ненадолго задумался, потом смело встретил ищущий Кирочкин взгляд и усмехнулся.

— Наша жизнь — это попытка познать любовь.

Ей показалось, что глаза у него при этом стали чуть печальнее, чем обычно. Он ещё раз глянул на тонкую острую травинку, торчащую из щели в бетонной плите и осторожно погладил её.

— Идёмте, — заключил он, поднимаясь, — Скоро приедет генерал Росс.

На базу постепенно съезжались люди. Они оставляли машины в лесу и, пересекая невысокий молодой березняк пешком, выходили на взлётную полосу.

Все были одеты в одинаковую лёгкую и прочную серую форму. Они собирались небольшими группами, по два-три человека, о чём-то говорили, смеялись. Некоторые совершенно свободно переходили от одной группы к другой или вообще не присоединялись ни к одной из них, предпочитая в одиночестве наслаждаться звуками и красками раннего летнего вечера. Кирочка заметила, что в обращении этих людей друг к другу очень много внутреннего тепла — их связывало особое не физическое родство, сближала причастность к Тайне — каждый чувствовал себя неотъемлемой частью большого целого. А отсутствие бытовых связей между этими людьми обеспечивало непринуждённость отношений. Их не тяготили взаимные долги и обязательства, обещания, скрытые желания и обиды. Они не возлагали друг на друга надежд и не ждали определённых реакций на свои действия. Каждый из них был независим. Все эти люди просто радовались чудесному летнему дню, блеску козырьков, удачным шуткам и возможности видеть друг друга, говорить, улыбаться. Спокойно встретившись, они могли так же спокойно расстаться — в этом не было печали. И Кирочка впервые осознала величие свода Правил — она воочию увидела результат борьбы с привязанностями, зависимостями, с самим рабством человеческих чувств, неизбежно возникающих в результате тесных взаимоотношений — результат глубинного внутреннего отшельничества.

Прищуренные на солнце глаза, золотистые, как будто светящиеся лица, улыбки… Зрелище было таким необыкновенным и прекрасным, что Кирочка вздрогнула от восторга — мелкие мурашки легонько пробежали по позвоночнику. Ещё никогда ей не приходилось видеть сразу столько по-настоящему счастливых людей.

Их было не очень много. Не более двух сотен.

— Ты думаешь, это все? — шёпотом спросила Кирочка у Аль-Мары. — Или ещё приедут?

— Вряд ли в Особом Подразделении тьма народа, — отвечала она, старательно заправляя под фуражку свои густые тяжёлые волосы, — что это за тайна, которую знает целый город?

— Но ведь очень большое число простых людей верит в колдунов, — продолжала рассуждать Кирочка, — вот моя двоюродная тётя, например, постоянно ходила к каким-то бабкам, гадалкам, всё ей казалось, что на ней то порча, то сглаз.

— Среди колдунов полно шарлатанов, — безапелляционно заявила Аль-Мара, — кроме того, верить и знать — далеко не одно и то же.

Тем временем счастливые люди перестали общаться и повернули головы в сторону заходящего солнца. Пластиковые козырьки фуражек празднично засверкали в его лучах.

По взлётной полосе медленно ехала чёрная машина. Солнце играло на гладкой поверхности капота и тонированных стекол.

— Это, наверное, генерал Росс, — шепнула Кирочка Аль-Маре. Другие курсанты тоже заволновались, кивками головы они показывали друг другу на приближающийся автомобиль и тихо переговаривались.

Добравшись до середины мозаичного поля, служебная машина с тонированными стёклами остановилась.

Генерал Росс вышел из-за дверцы и приветственно поднял руку. Киру удивило, что у него не было шофёра — за рулём сидела полковник Айна Мерроуз.

Повинуясь традиции, счастливые люди разом сняли свои фуражки.

Задняя дверца автомобиля открылась, и из него следом за генералом и Айной вышел ещё один человек. Это был изобретатель Мика Орели, единственный из присутствующих облачённый в простую одежду — на нём были старые джинсы и красная растянутая футболка. Он вышел и скромно встал по левую руку от генерала.

— Это что ещё за шпендик!? — удивлённо прошептал Билл Крайст, — Насколько я знаю, посторонние на парады не допускаются. Но раз уж он приехал с генералом — значит нужно…

Люди в серой форме окружили машину.

— Я рад видеть вас здесь, друзья мои! — Доброжелательно и без лишнего пафоса обратился к ним генерал Росс. — Нынешний парад будет не совсем обычным, я бы хотел сразу представить вам нашего гостя, — генерал повернул голову в сторону молодого инженера, — господина Мику Орели — изобретателя принципиально нового вида оружия…

Мика сделал шажок вперёд и коротко поклонился. В толпе прокатился негромкий прерывистый ропот, потом — несколько мгновений полной тишины — и, наконец, первые нерешительные аплодисменты; один хлопок, другой, третий, их количество стало лавинообразно нарастать, пока все они не слились в стихийный ликующий шквал…

— …и сегодня мы покажем вам это оружие в действии! — продолжал генерал под стихающие рукоплескания.

Жестом он попросил людей расширить круг около машины и разомкнуть его. Теперь Особое Подразделение выстроилось полукольцом.

Тем временем генерал извлёк из багажника автомобиля фанерный ящик и поставил его на землю. После этого Мика Орели достал из потёртой сумки, что висела у него на плече, игрушку, лохматого плюшевого медведя, и усадил его на этот ящик. Затем генерал открыл небольшой чемоданчик, ранее находившийся у него в руках, и вынул оттуда пистолет.

Оружие было сработано превосходно. Внешне оно ничем не отличалось от обычного боевого пистолета. Собственно, это он и был. В пистолете имелся барабан для патронов, которыми его владелец мог при необходимости стрелять. Задумывалось это Микой исключительно для маскировки, а в итоге получилась полезная дополнительная функция. А поворотом малозаметной ручки на корпусе пистолет переводился в режим излучателя. Стоит заметить, что самая первая модификация генератора ОВЗ была величиной со среднюю микроволновую печь, и Мике стоило немалого труда уменьшить генератор до размеров пистолета.

Генерал тем временем приподнял изобретение в руках, чтобы каждый из присутствующих мог видеть его. Косой луч заходящего солнца резко вонзился в глянцевую чёрную поверхность дула, пробежав по нему слепящим бликом.

— Пистолет как пистолет. Вроде бы ничего особенного, — произнёс генерал, показывая оружие со всех сторон. — А теперь смотрите!

Генерал направил пистолет на плюшевого медведя и нажал на курок.

Яркая вспышка света на миг ослепила всех. И тут же исчезла. Люди начали недоуменно переглядываться. У каждого из них было ощущение, что здесь что-то произошло, но никто не помнил, что именно.

— Открой ящик, — скомандовал генерал.

Мика Орели откинул крышку фанерного ящика, на который минуту назад генерал направлял пистолет, и, точно иллюзионист, вынул оттуда двойника внезапно исчезнувшего медведя — точно такую же плюшевую игрушку.

Все ахнули. По полукольцу стоящих людей прокатилась новая волна аплодисментов.

— Наша работа над новейшим оружием, однако, ещё не завершена, — генерал Росс немного возвысил голос, — Теперь нам предстоит самое трудное — найти тех, кому можно будет его доверить…

Мика Орели стоял потупившись. Некоторое время назад он заметил в первом ряду Кирочку. Прежде ничего подобного с молодым инженером не происходило. Ему одновременно хотелось и смотреть на неё и отвести взгляд. Девушка как будто бы светилась — то ли тонкие лучи оранжевого закатного солнца так удачно падали на её лицо, и то был просто фокус, обман чувств, то ли сама она являлась источником какого-то таинственного, неизвестного современной науке излучения.

Официальная часть Парада на этом завершилась, и генерал Росс подходил теперь к каждому в отдельности и кому-то давал напутствия, кого-то хвалил, а кому-то делал замечания. С его больших щедрых ладоней на погоны иногда падали маленькие звёздочки.

Курсанты особенно волновались, как-никак это был их первый парад, и Кирочка, и Аль-Мара, и другие ребята из группы стояли ровным строем, застыв на своих местах, и с замиранием сердца ожидали момента, когда генерал обратится к ним. Тогда каждому из них следовало сделать шаг вперёд и назвать своё имя.

— Кира Лунь… — тихо сказала Кирочка, покинув строй, когда до неё дошла очередь. Она удивилась тому, как значительно и одиноко прозвучал её маленький от робости голосок.

— Кто же ваш куратор, курсант Лунь?

— Я, генерал! — гаркнул возникший рядом Крайст, голосом громким и крепким, как хруст свежего огурца.

При взгляде на генерала Росса у Кирочки в голове непонятно отчего возникла мысль об отце. Не о собственном её родителе, нет, то была мысль об отце ВООБЩЕ — как о главном сильном мудром и нежном первоначале каждой жизни. Она смотрела на генерала, и в ней крепло необъяснимое ощущение, будто она знает его уже давным-давно. Редко она чувствовала сразу такую теплоту к людям. Кирочке хотелось улыбнуться генералу, но она боялась, что этого не положено и стояла притихшая, робкая.

А сам генерал ей улыбнулся. И Аль-Маре улыбнулся. И другим курсантам тоже. Но выходило у него при этом так, что ни одна улыбка не выглядела деланной, казённой — каждый курсант усмотрел в предназначенной ему (именно ему!) улыбке генерала личное благословение и напутствие.

— Он как солнышко. Будто бы всех любит… — восторженно прошептала Аль-Мара.

После того, как генерал Росс озарил своим вниманием каждого, по традиции была проведена минута молчания о тех, кто присутствовал на прошлом Параде, но на этот волею судьбы уже не попал…

Кирочка стояла задумчивая. Резкая тень от невысокой бетонной стены становилась всё длиннее. Свет рыжел. Трепетная красота окружающего мира подтолкнула её к тому, чтобы подумать о смерти со стихийным пронзительным отчаянием. «А что если мне назначено погибнуть совсем скоро?» Кирочка почувствовала быстрый холодок, прикоснувшийся к её спине — то ли вечерний ветер, то ли неизбывный ужас перед неизбежным… Она окинула взглядом всё вокруг: маленькие изумрудные листья берёзок, выросших между плитами, длинные острые стебли осоки, ленивые мягкие облака на горизонте. Как жаль ей стало всего этого в тот миг! Но более жаль стало чего-то другого; оно пока ещё не оформилось ни в какую мысль, притаилось на самом дне сознания плотным тёплым комом; более всего, умирая, жалеет человек свои неосуществлённые желания.

 

3

Кирочка и Аль-Мара шли следом за Крайстом к машине.

Тонкая лесная тропка вилась между деревьями, местами теряясь среди кочек, на которых кое-где виднелись тугие бледно-зелёные бусины незрелой клюквы. Впереди маячила широкая красивая спина Крайста, солнца уже почти не было видно за деревьями, оно опустилось совсем низко, и просвечивало сквозь лес узкими красными полосами. Налетели комары и мошки — Кирочка ощущала их назойливое кружение в стынущем вечернем воздухе.

Внезапно она угодила ногой в небольшую ямку — чью-то норку или ещё какую лесную западню — и, услышав знакомый щелчок сустава, сразу ощутила резкую боль в колене.

Кирочка вскрикнула и села на землю.

— Что с тобой? — встревоженно спросила шедшая следом Аль-Мара.

— Нога… — прошептала Кирочка. Глаза её против воли наполнились слезами.

— Подвернула, что ли? — участливо спросил Крайст, вернувшись на несколько шагов.

Она кивнула.

— Больно, должно быть…

Аль-Мара и Билл, случайно столкнувшись друг с другом, в замешательстве застыли над пострадавшей.

Опираясь на руки, Кирочка отползла немного назад от злополучной кочки. От боли она прикусила губу и с трудом подавила стон.

— Держись, я помогу тебе подняться.

Билл первый протянул Кирочке руку, Аль-Мара попыталась приподнять подругу за плечи.

— Я не могу идти…

Кирочка изо всех сил вцепилась в рукав Крайста, сморщив и потянув безупречно гладкую серую материю, но подняться ей всё равно не удалось.

— Чёрт! — процедила она сквозь зубы, обречённо оседая на землю.

Ей было не только больно физически, но и невыносимо стыдно за то, что это случилось на глазах у сослуживцев; пусть кроме Аль-Мары и Крайста рядом никого больше не оказалось, остальные ушли вперёд, но довольно и того, что им двоим придётся теперь всё рассказать… Необходимость признать наличие у неё хронической болезни страшила Кирочку. Ведь всем в Особом Подразделении известно: причина любого телесного недуга в духовной нечистоте; физическое тело всегда принимает на себя проблемы тонкого мира человека — изъяны мировоззрения, страхи, внутренние противоречия. Служащие Особого Подразделения должны быть абсолютно здоровы, так написано в своде Правил, — это подтверждение гармоничности и правильной структуры их внутреннего мира.

— Может быть, это вывих? — участливо предположил Билл.

— Нет. Ничего страшного. — Почувствовав вызванный паникой прилив сил, отчеканила Кирочка, — Сейчас я сама всё улажу…

Стиснув зубы от боли, она с трудом выпрямила длинную ногу в серой штанине, придерживая сустав рукой — он снова тихонько щёлкнул. Кирочка зажмурилась и беззвучно выругалась.

— Ну, вот и всё!.. Встал, кажется, на место, — с напускным безразличием сказала она своим спутникам, — Теперь, наверное, я смогу идти сама…

Крайст смотрел на неё с сомнением. Аль-Мара — с неподдельной тревогой. Никто из них не сделал новой попытки подать руку, оба застыли, как будто заново прислушиваясь, присматриваясь к ситуации и постепенно понимая, что всё куда серьёзнее, чем казалось на первый взгляд. Кирочке очень хотелось избежать неприятного разговора о своей болезни, но это было, по-видимому, уже невозможно. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы Билл и Аль-Мара решили, будто случившееся — обычная травма… Но ведь они оба не вчера родились и, конечно, понимают, что здоровый человек не может вот так запросто вывихнуть колено, наступив в норку крота… Кроме того, есть же ещё человеческое доверие. Никто его не отменял, более того, в своде Правил есть особый пункт, касающийся доверия. «Не обманывай тех, кто служит вместе с тобой Тайне и людям, доверяй каждому из них как самому себе, ложь — лишний груз для твоего сознания, повод для ненужных страхов и пустых мыслей, не множь сомнения, тревоги и внутренние противоречия — не лги…» Так сказано в своде Правил. А скрывать — это почти обманывать…

— Вы… ведь вы… никому не расскажете, — она подняла на Крайста и Аль-Мару блестящие умоляющие глаза, — это… это… оно уже не в первый раз у меня, больно, но само проходит, если неосторожно ступишь ногой. Я… я никому не говорила, очень боюсь, что с этим мне не позволят служить, — Кирочка не выдержала и всхлипнула, скрепившись, она прислонила рукав к лицу и продолжила, — Понимаете, если меня выгонят, я не смогу жить, совсем не смогу, я видела сон, кошмарный, я часто вижу его, сон, в котором я возвращаюсь, возвращаюсь в настоящий мир, без вас, без чудес, в обычный мир, и… и мне там так плохо… Всё серое, я вижу всё серое в этом сне, и…

Кирочка расплакалась. Она опустила голову, и позволила крупным, быстро скатывающимся слезинкам падать вниз на мягкий пышный мох, на тёплые влажные кочки, затянутые будто сеткой жёлтой лесной травой. На тонких изумрудных веточках, поднимающихся между кочками поспевала мелкая красноватая черника.

— Мы не расскажем, — тихо, но очень твёрдо сказала Аль-Мара. — Ведь правда, Крайст?

Кирочка подняла голову и тоже посмотрела на него. Блестящие плёнки непролитых, но назревающих слёз делали её тёмно-серые глаза ещё больше. Билл никогда прежде не видел во взглядах у людей, с которыми ничего серьёзного, в сущности, пока не произошло, такого отчаяния, огромного, стихийного; подобно страху смерти, оно заполняло собою всё, не оставляя прочим чувствам ни малейшего уголка в сознании… Он не мог долго выдерживать этот взгляд и уже приготовился было ляпнуть скороспелое дежурное утешение хотя бы, пока ничего стоящего не пришло в голову, но в этот момент совсем рядом послышался шорох приближающихся шагов.

Из-за поворота тропинки появились Мика Орели, полковник Айна Мерроуз и генерал Росс.

Кирочка по-прежнему сидела на земле и растирала колено. Её ноги: одна вытянутая, другая полусогнутая — казались гораздо длиннее тела. Билл и Аль-Мара осторожно переглянулись. Генерал и его спутники были уже совсем близко.

— Что тут произошло? — спросила Айна Мерроуз, остановив на Кирочке свои внимательные глаза.

Все трое остановились: генерал Росс присоединился к группе, собравшейся вокруг сидящей на мху девушки, Мика Орели остался в стороне; небывалое волнение не позволило ему подойти ближе, ведь именно ОНА сидела там, в центре сомкнувшегося кольца спин; Мика решил, что гораздо лучше будет вообще не вступать в контакт с девушкой, которая вызывает в нём такие странные эмоции.

Кирочка всё ещё сидела на земле, она уже почти не чувствовала боли; боль либо прошла уже, либо была моментально вытеснена другим, более сильным переживанием; внутри Кирочки всё сжалось в тугой холодный комок, все мысли, все чувства, когда она встретилась взглядом с Айной Мерроуз. Генерал Росс стоял с нею рядом, лицо его было спокойно; минуту назад, пока шёл и разговаривал, он улыбался, и улыбка эта, казалось, ещё не успела окончательно покинуть его лицо, оставив в уголках губ и глаз несколько крупинок своей искрящейся золотистой пудры. Кирочка перевела взгляд с Айны на генерала, и ей сразу стало спокойнее, «он простит, он добрый» — нежно подумалось ей.

— Курсант Лунь подвернула ногу. — Тихо сообщил Билл.

Генерал Росс присел на корточки и заглянул Кирочке в глаза.

— Вам больно? — заботливо спросил он.

— Нет. Нет. Что вы… Уже не очень… — забормотала Кирочка, вновь ощущая невозможность сопротивляться слезам; отечески ласковое внимание генерала растрогало её, ей было стыдно, но она не могла ничего поделать с собой: слёзы текли и текли, оставляя на лице блестящие мокрые дорожки…

— Ну… ну, что это… — насмешливо протянул генерал, — нюни, — он протянул руку и одарил Кирочку грубоватой лаской — стёр большим жёстким пальцем слезинку с её нежной щеки, — Отставить нюни!

Генерал рассмеялся. Вместе с ним улыбнулись Билл и Аль-Мара. Кирочка поняла, что всё позади. Никто у неё больше ничего не спросит, надо только встать и как-нибудь доковылять до машины…

— Давайте руку, курсант Лунь, — генерал протянул девушке свою широкую крепкую ладонь.

Встретив его улыбку и ясный взгляд синих глаз — на фоне седых бровей и усов они казались особенно яркими — Кирочка нерешительно подалась вперёд.

— Ну, чего вы так боитесь? Я же не кусаюсь. — Он взял Кирочку за плечо, — Давайте так, оп-па! — Несмотря на преклонный возраст в руках генерала оставалось на удивление много силы. Он поднял девушку с земли и поставил на ноги. — Ну-ка, джентельмены помоложе, помогите-ка девушке преодолеть остаток пути!

Только сейчас Кирочка заметила, что за спиной у генерала всё это время стоял Мика и странно на неё смотрел. Неотрывно — как полуденное солнце на одинокое дерево в поле. Он и сейчас не сдвинулся с места, несмотря на прозвучавший призыв, а продолжал стоять, так, словно всё происходящее было отделено от него прозрачной стеной. Он смотрел.

Нога всё ещё болела. Кирочка попыталась сделать несколько шагов, но едва не упала снова — Аль-Мара поддержала её под локоть. Крайст зашёл с другой стороны и предложил опереться на его руку.

— Сегодня что-то сильно… — виновато пояснила Кирочка. — Обычно я почти сразу могу идти без посторонней помощи…

— Отчего это у тебя? — шёпотом спросил Билл.

— Не знаю, — Кирочка мотнула головой, отгоняя назойливого комара, — Я в детстве несколько раз ушибала эту коленку, она у меня болела — я не обращала внимания — а потом стала так защёлкиваться, если неосторожно ногу поставишь или движение резкое какое допустишь. Один раз это случилось на работе — в бистро. Меня увезли тогда на скорой, долго обследовали, сказали — сустав медленно разрушается…

— И он совсем может разрушиться? — опечаленно спросила Аль-Мара.

— Не знаю, — мрачно сдвинув брови пробормотала Кирочка, — мне ничего больше не говорили.

— Навряд ли это случится, — как можно более беспечно вставил Крайст, — у нас тут такие умельцы-колдуны, что они даже от смертельных болезней избавить могут, не то что от такой пустяковины. Раз-два, дунул-плюнул и готово! Коленка как новая! Хошь танцуй, хошь — в большой теннис играй!

Кирочка хмыкнула.

— Свежо приданье…

— Зря ты так, — укорила её Аль-Мара, — ни один целитель тебе не поможет, если ты сама в излечение верить не научишься.

Так они и шли, поддерживая Кирочку с двух сторон; болото кончилось, передвигаться по песчаной тропинке, усыпанной сухой прошлогодней хвоёй стало гораздо легче. Мика Орели, которого никто не замечал, бесшумно, словно тень, следовал за ними в нескольких шагах позади.

Стали садиться в машину. Аль-Мара открыла Кирочке дверь и придержала её за локоть. Крайст курил в сторонке, упоённо затягиваясь, ему предстояло сесть за руль. Начало темнеть; контуры деревьев на фоне зеленовато-голубого неба казались почти чёрными; закатная область небосклона нежно розовела, а на противоположной мягко золотился, поднимаясь, тонкий молодой месяц. Затоптав окурок, Крайст огляделся по сторонам и увидел Мику. Тот стоял, не спуская взгляда с той дверцы автомобиля, что минуту назад захлопнулась за Кирочкой.

— Тебе чего? — осведомился Билл вполне доброжелательно.

— Ничего, — попятился молодой инженер, — я… я только… я смотрел.

— Девочки, что ли, понравились? — спросил Крайст в своей излюбленной шутливой манере, он и не думал обижать этого странного стеснительного «шпендика» и уж тем более не предполагал, что попадёт, что называется «в точку» своим вполне невинным подколом.

Молодой инженер промямлил что-то нечленораздельное. Он стоял в золотистом облаке света задних огней автомобиля, застенчиво опустив взгляд; светло-русые неаккуратно стриженые волосы падали ему на глаза, на лоб, на шею. Кожа у него была такая светлая, что на ней сразу проявился румянец, нежный, слабо розовеющий, словно первая однобокая яблочная зрелость.

— Дать телефончик? — осведомился Крайст иронично. Ему было приятно постоять здесь ещё, полюбоваться лишнюю минуту гаснущим небом над лесом, вдохнуть полной грудью насыщенный влажный запах сосен…

— Да. — Мика сделал твёрдый шаг навстречу Биллу. Его большие честные глаза смотрели с надеждой. Он и помыслить не мог, что над ним подшучивают.

— Опа-на! — догадавшись, с кем имеет дело, озадаченно пробормотал Крайст.

Мика ждал. И с каждым мгновением в его глазах крепла уверенность, что в лице Билла он обрёл надёжного союзника и, ничего не опасаясь, может ему довериться.

— Та, что подвернула ногу… — прошептал он чуть слышно.

При мысли о том, что «шпендик» полчаса тащился за ними по лесу, невесть зачем, и при этом безнаказанно шарил своим странным взглядом по ногам, спине, затылку, ещё каким-нибудь частям Кирочки, Биллу сделалось немного неприятно, но он не стал долго разбираться в этом мимолётном ощущении, просто не обратил на него внимания; меньше думаешь о чувствах — крепче спишь. Он снова взглянул на Мику и пошарил в нагрудном кармане, чтобы ещё покурить.

— Ладно, пиши, — тихо сказал он, оглянувшись на машину.

Инженер сердечно поблагодарил его и исчез в лесу. Докуривая, Билл чувствовал себя скотом. «Давненько я не попадал в такие дурацкие ситуации». Сумерки постепенно сгущались, лес превращался в сплошной и плотный сгусток тьмы, в небе над зонтикообразными кронами старых сосен робко проявлялись первые серебристые звёзды.

— С кем это ты там трепался? — лукаво спросила Кирочка садящегося в машину Крайста.

— Да так… Дал твой номер телефона этому шпендику, изобретателю супер-оружия, — ответил Билл со своей неизменной белозубой улыбкой.

Кирочка удивлённо захлопала глазами.

— Это крайне невежливо, распространять чужие контакты, — сказала Аль-Мара.

— Ну, простите, очень уж жалко стало его, смотрел как телёнок, — пробормотал Крайст, выруливая из леса на шоссе. Ближний свет фар выхватывал из темноты могучие стволы сосен, большие камни и черничные кустики по краю песчаной дороги.

— Отчего ты всё время зовёшь его шпендиком? — спросила Аль-Мара чуть погодя, — на мой взгляд хороший скромный интеллигентный молодой человек. А что ростом невелик… Так ведь это не главное.

— Да ботан же он! С него книжная пыль так и сыплется, — пояснил Крайст, — ты не понимаешь, я на него смотрю не так, как ты; мы, мужчины, друг на друга по-другому смотрим…

— Всё ясно, — с вздохом резюмировала Кирочка, — начиная с каменного века вы до сих пор подсознательно боретесь друг с другом за роль альфа-самца. И ты, Крайст, по-моему, просто завидуешь его мощному интеллекту.

— Я никогда не завидую, — отрезал Крайст, сосредоточенно всматриваясь в неровности песчаной дороги, вот-вот в золотистом свете фар должен был показаться поворот на шоссе. Машину мягко покачивало. — Нечего нам тут делить, вы и без меня знаете, у каждого он свой, одинокий путь под проводами.

— Это откуда? — насторожилась Аль-Мара, — …Так поэтично.

Крайст неопределённо повёл плечом.

— Не помню. Всплыло спонтанно.

— Я могу прочесть вам целиком.

Сначала всё разрушится внутри,

мы будем знать, что час настал, и скоро

мы снова врозь пойдём с тобой, смотри,

на небо диск взбирается как в гору.

И нет печали в том, что коротки

под жёлтым небом радостные встречи.

Все проводы — касание руки.

Рассвет крылом обнимет наши плечи.

И будущее, снова в путь маня,

Далёкие раскроет перспективы.

За шагом — шаг. Ты будешь без меня

глядеть на облака, что так красивы,

кормить свой взор рыжеющей листвой,

тенями вышек, выросших рядами…

У каждого из нас он будет свой,

тот одинокий путь под проводами.

Кирочка декламировала, не спеша, вдумчиво проговаривая каждое слово. Аль-Мара слушала застыв, а потом, в наступившей тишине, тихо, чтобы не нарушить её благоговейную торжественность, спросила:

— Кто это написал?

— Стэйси Мур. Поэтесса, которая выбросилась из окна.

— О, господи… Из-за чего?

— Говорят, от невозможной любви…

— Других причин выходов в окно человечеству известно не так уж много, — Крайст хмыкнул, — Всегда относился к поэзии с некоторой долей скептицизма. Есть в ней какой-то нарочный, преувеличенный драматизм. И в самих поэтах тоже, какие-то у них совсем уж нежные души, словно улитки без панциря.

— Но зато они умеют так точно облечь в слова то, что другие только смутно чувствуют, — восхищённо прошептала Аль-Мара, — нам нравятся стихи, когда мы узнаём в них свои переживания, поэты — это переводчики с языка сердца. Иногда я им даже немного завидую…

— Я могу ещё вспомнить, — подростком Кирочка читала много стихов, некоторые из них сами собою запоминались, и теперь повод выпустить их на волю воодушевил девушку, — Это написала подруга Стейси Мур, тоже поэтесса, после её смерти:

Их зовёт тишина в потускневшем ноябрьском сквере.

Им свинцовое небо приветливо стелет сукно.

Все обычные люди, чтоб выйти, используют двери.

А поэты крылаты — они выбирают окно.

 

4

Над рекой было тихо. Мягкий туман лежал на воде. Кирочка и Мика не шевелясь сидели в плоскодонной металлической лодке. С поднятого весла беззвучно срывались маленькие капли. Кирочка ещё не решила, клясть или благодарить Крайста за то, что он дал молодому изобретателю номер её телефона.

— Я очень люблю наблюдать рассвет, находясь наедине с природой… — шёпотом, словно боясь спугнуть красоту, проговорил Мика. — И мне захотелось поделиться этой радостью с тобой…

Кирочка зачарованно разглядывала контуры леса, проступающие в редеющем тумане.

— Я ведь не знаю, как нужно общаться с девушками, о чём говорить с ними… Вот я и подумал, что мы с тобой сперва покатаемся на лодке, потом поищем грибов, понимаешь, теперь сезон боровиков…

— А как ты с мужчинами общался? Девушки ничем не хуже.

— Извини… Но, видишь ли, я вообще практически ни с кем не успевал общаться. Я в основном читал.

— Аааа… — протянула Кира уважительно.

Мика поднял на неё внимательные карие глаза.

— Ты так и не ответила мне, о чём с тобой можно говорить?

— О чём угодно, но только чтобы я тебя понимала. Иначе какой смысл?

— Я понял… — ответил юноша. — Но пока нужно молчать. С минуты на минуту появятся первые лучи утренней зари…

Кирочка удивилась, что Мика Орели относится к рассвету почти с таким же благоговением как и необразованные солнечные шаманы. Но потом она подумала, что истинно великий ум, понимая суть процесса, не перестаёт восторгаться его совершенством, и если поклонение шаманов имеет интуитивную, чувственную, религиозную природу, то Мика восхищается мудростью и рационализмом природы осознанно, глубоко вникнув в её законы.

Всё утро посвящено было катанию по реке, а когда солнце поднялось над лесом, Мика с Кирой вскарабкались на высокий слоистый песчаный берег, развели костёр и испекли припасённую в Микином рюкзаке картошку. Кирочка успела проголодаться и уплетала незатейливую стряпню за обе щёки.

Потом они отправились за грибами. Тёплый влажный июльский лес стоял как наполненная кладовая — там поспевали всевозможные лакомые дары земли — жалко было ступать — всюду пестрели россыпи цветных ягод: крупные глазки черники, пламенеющая белобокая брусника, медовая, тающая во рту морошка.

— Здесь совсем недалеко проходит граница, — тихо сказал Мика, — наш дачный сектор крайний, и дальше за бетонной стеной в два человеческих роста начинается запретная зона.

— Я была за стеной, — гордо провозгласила Кирочка, — мне выдавали временный пропуск.

— И что же там? — спросил Мика спокойно, как будто бы не заметил Кирочкиного наивного хвастовства.

— Да ничего особенного. Лес, почти такой же, как здесь, только более дикий, и мусорные кучи, много-много куч, прямо целая мусорная пустыня с барханами, насколько хватает глаз, и овраги, наполненные мусором.

— Мы следим за своим участком леса, — деловито пояснил Мика, — каждый фантик подбираем и уносим с собой. Это ведь то же самое, что наши дачные участки, не убережём — не останется у нас ни тишины, ни ягод, ни грибов.

Кирочке, как всякому жителю мегаполиса, нечасто доводилось гулять по лесу, перешагивая валежины и канавки, пролезая сквозь густой кустарник или колючие заросли молодых елей в поисках темноголовых округлых с нежным сладковатым запахом белых грибов. Вскоре она притомилась и присела отдохнуть на землю возле пышных черничных кустов.

Приметив, Кирочка сорвала и отправила в рот несколько крупных ягод, покрытых бледно-голубым бархатистым налётом, исчезающим от прикосновения пальцев.

Мика опустился на мох рядом с нею. Неподалёку росла высокая пышная ольха. Дымчатый ствол её был строен и ветвиться начинал гораздо выше человеческого роста. Какое-то время молодой изобретатель разглядывал это красивое и сильное дерево, а после спросил:

— Ты знаешь из какого места на стволе начинает расти ветка?

Кирочка помотала головой. Никогда в жизни ей не случалось озадачиваться подобными размышлениями. «Ум, оказывается, — подумала она, — это не только возможность находить правильные ответы, но и умение задавать хорошие вопросы».

— Теоретически, ветка может вырасти в любом месте… — начал Мика, заглянув при этом Кирочке в глаза с целью определить, интересно ли ей, настроена ли она слушать пространные объяснения. Он был очень скромен: никогда не занудствовал, навязывая людям свои долгие, сильно насыщенные информацией беседы и не давил собеседников интеллектом. Кира выглядела заинтересованной, и он позволил себе продолжать:

— …У неё есть выбор из множества направлений, и имеется ряд факторов, способных повлиять на этот выбор — таким образом образование ветви представляет собою сложный вероятностный процесс. Некоторые из этих факторов конкурируют, то есть ослабляют друг друга, а некоторые, напротив, усиливают, то есть действуют совместно — в итоге направление роста ветви определяет некая результирующая сила, суммарное влияние всех факторов. Скажем, это могут быть: количество солнечного света, приходящееся на выбранный участок ствола, толщина коры на нём, интенсивность движения древесных соков. Выбирается то место, где влияние каждого из факторов наиболее благоприятно. Там появляется чуть заметное утолщение, затем почка, лист и так далее. При сохранении совокупности всех поддерживающих факторов в этом месте развивается полноценная ветвь. Этот процесс невероятно сложен; рост ветви в том или другом месте ствола только кажется нам случайным: мы просто не всегда способны проследить все определяющие его закономерности — связи между событиями — и точно переложить их на язык логики. Возможности науки, к сожалению, пока не безграничны.

— Вот это да… — вздохнула Кирочка, разглядывая небольшую сухую веточку под ногами. — Как много, оказывается, таится в такой простой на вид вещи как этот прутик. Видишь, сколько на нём ветвлений…

— Так везде. Мир бесконечно сложен. Неисчерпаем. И именно в возможности познания заключается самое большое счастье человека. Каждое новое открытие, каждая идея, найденная в мире, всякая объяснённая закономерность — восстановленная связь между явлениями — всё это маленькие победы разума. Великая радость. Мир существует для того, чтобы мы изучали его, и Вселенная, как мне кажется, породила сознание с целью познать самоё себя. Как же иначе? Поэтому, не интересуясь окружающим миром, проявляя безразличие к нему, не вдаваясь в его законы, оправдывая своё невежество, мы в каком-то смысле совершаем предательство. Мы предаём ту великую цель, ту главную идею, во имя которой созданы.

— Как интересно! — воскликнула Кирочка. Ей очень понравился ход Микиных мыслей. — Предательство… — задумчиво проговорила она. — Ты когда-нибудь предавал?

— Нет. Но это отнюдь не означает моей непогрешимости. Вероятно, просто некого было предавать.

— А я предала. И моё предательство стоило этому существу жизни. Когда мне было десять лет, я предала козу.

— Козу? — удивлённо переспросил Мика.

Кирочка с сомнением посмотрела на него, решая, стоит ли рассказывать такому умному человеку глупую детскую историю с козой. И решилась рассказать. Общение с Микой не тяготило её; она отдавала себе отчёт: всё закончится очень скоро — Правило Одной ночи, о чём тут говорить? — на более глубокий интерес к себе со стороны молодого изобретателя Кирочка надеяться не осмеливалась, и оттого ей было легко, ни один разговор с Микой, даже самый откровенный, не мог нарушить её внутреннего одиночества, потому что она знала — им предстоит расстаться навсегда. Он был для неё всё равно что случайный попутчик, с которым, благодаря обоюдному безразличию, можно говорить на любые темы.

Ребёнком Кирочка почти каждое лето проводила в дачном секторе К-435 у дедушки с бабушкой. Если дома мама и папа хотя бы изредка нарушали её уединение книжками, мультфильмами или какими-нибудь разговорами, то здесь было раздолье: дедушка с бабушкой целыми днями занимались разной хозяйственной работой, в суть которой Кирочка особо не вдавалась, и иногда даже не замечали внучки, забывали о ней, заботясь о своих курах, гусях, козах, заготовке сена или окучивании картофеля.

Кира была предоставлена сама себе, и это её вполне устраивало. А если всё-таки становилось скучно, то она приходила к бабушке в огород или к деду в сарай. Они обычно, поболтав с нею несколько минут, отсылали восвояси: «Не мешай».

Кирочка покорно уходила и продолжала свои странные бесполезные детские занятия: плескала толстой палкой в ржавой бочке для сбора дождевой воды, представляя себе, что она плывёт на гребной лодке в чужедальние страны; рыла ямы в песке осколками шифера или бегала туда-сюда вдоль дома, что-то тихонько бормоча. Она рассказывала сама себе сказки.

У деда с бабушкой были козы. Все белые как одна. И когда после выпаса стадо бегом спускалось с пригорка, казалось, что это катятся снежные колобки.

Но как-то весной одна из этих совершенно белых коз принесла двойню, и те козлята (вероятно, козёл случился необычной расцветки) родились не совсем белыми. Две маленькие козочки.

Одна из них была бежевая, с яркой белой подпалиной на боку и удивительным загривком — длинные мягкие волоски на нём стояли дыбом — коричневатые с чёрными кончиками. Глаза у неё окантованы были чёрным, а от носа вверх шла очень милая полоска коротенькой рыжей шерсти, ограниченная с двух сторон чёткими линиями более тёмного оттенка — мордочкой коза немного напоминала маленькую обезьянку. Бабушка дала ей кличку Чита.

Сестра же её, к сожалению, уродилась почти белой, лишь несколько волосков на загривке слабо серели словно посыпанные пеплом, да вокруг глазок был тёмный кант.

Кирочке очень понравилась козочка Чита. Она могла бесконечно любоваться как переливались на солнце, перебираемые ветром, шелковистые волоски на загривке. Ей хотелось, чтобы Чита стала её собственной козой, но бабушка невзначай обмолвилась о том, что именно её хочет купить перед зимой сосед, чтобы его внучка следующим летом пила парное молоко.

Кирочка расстроилась. Бабушка, конечно, утешила её, сказав, что внучка может выбрать себе любую другую козочку и даже дать ей имя.

Кире пришлось довольствоваться Читиной сестрой. Она назвала её Диной и стала подкармливать с рук сухариками, грибами и зелёными ветками. Коза очень скоро привыкла к девочке. Кире даже удалось научить её отзываться на кличку. «Ди-на-ди-на-ди-на-ди-на!» — напевала она протяжно, стоя у калитки загона, и козочка вставала, грациозно вынимая из под себя длинные тонкие ножки, подбегала к Кирочке, обнюхивала её пальцы и хрумкала принесённым гостинцем. Девочка гладила её, с нежностью приминая густые шелковистые волоски загривка.

Читу Кирочка старалась не замечать; она убедила себя в том, что её собственная козочка гораздо лучше, но в глубине души сама в это не верила, а потому чувствовала теперь к бедняжке Чите некоторую неприязнь. Иногда она даже обижала её: таскала за загривок, выдирая тёмные длинные шерстинки, которые ей безумно нравились, дразнила, поднося к носу сухарик и потом резко убирая его, или гоняла палкой. Читина красота стала её несчастьем. Не в силах победить своё желание обладать козочкой, Кирочка несознательно обращала его в гнев.

Так продолжалось всё лето до тех пор, пока дедушка не сказал бабушке после традиционно обильного деревенского ужина, что сосед купил себе козу в соседней деревне и козлята ему больше не нужны.

На следующий день дед позвал Кирочку к себе в сарай — это было удивительно, обычно он днями её не замечал — и спросил зачем-то:

— Какая козочка больше всего тебе нравится? На следующий год будешь пить её молочко!

— Чита, — не задумываясь ответила Кирочка.

О верной Дине, бегущей на зов, она в этот момент не думала совершенно — главным было осуществление желания глубоко запрятанного в душу…

Весь оставшийся день Кира была счастлива, она ходила вприпрыжку, напевала — словом всячески выражала удовлетворение своим бытием.

Расплата настигла её на следующее утро.

Встав по дачному обыкновению поздно, Кирочка умылась, причесалась, заплела свои густые тёмные волосы в косу и выбежала во двор. Ночная роса уже почти просохла — ясное летнее утро затопило девочку красками и звуками — синевой чистого неба, блеском сочной листвы, стрекотанием кузнечиков, слепящим светом…

Козы неторопливо прохаживались на лужайке перед домом, лениво пожёвывая редкую, вытоптанную траву. Кирочка вгляделась. Что-то явно было не так.

Пропала Дина!

Сперва Кирочка решила, что она просто далеко убежала, спряталась или задержалась в хлеву. Но козочки не было нигде: ни на заднем дворе, ни в загоне, ни на пасеке… Кира сбегала даже туда, хотя жутко боялась пчёл.

Что если она ушла пастись одна?

Кирочка направилась в сторону леса. «Ди-на-ди-на-ди-на-ди-на!» — звала она.

И вдруг…

Пробегая мимо будки, Кира случайно обратила внимание на собаку. Чёрная лайка что-то с остервенением глодала, басисто рыкая; иногда она отбрасывала свою добычу, играя; размашисто хлопала пастью, силясь раскусить твёрдое…

Кирочка присмотрелась. Это было копытце. Пронзив весь позвоночник сверху донизу, выпрямив тело, отозвавшееся дрожью, страшная догадка приковала девочку к тому месту, где она стояла.

Кирочка вошла в дом и заглянула на кухню — мозаика теперь сложилась полностью — толстый мясник, сверкая стёклами очков, старательно мыл над раковиной широкое и длинное лезвие своего ножа: крепкие короткие пальцы тёрли яркие кровавые разводы на этом орудии убийства, вода стекала с него бледно-красная, матовая сталь скупо бликовала в свете небольшого окна. А на столе стоял огромный эмалированный таз до верху наполненный рваными кусками свежего тёплого ещё алого мяса, и внизу на лавке лежала аккуратно сложенная, словно одежда, маленькая шкурка Дины. Сквозняк шевелил на ней длинные бледно-серые волоски.

В этот момент Кирочка прокляла своё желание. Она больше не хотела видеть Читу, она вообще больше не хотела привыкать ни к каким животным. Слишком больно было теперь вспоминать, как ещё вчера верная Дина обдавала протянутые ей тонкие детские пальцы нетерпеливым дыханием, и, надеясь на угощение, облизывала их горячим длинным шершавым язычком.

— Как думаешь, ты смог бы убить козу? — спросила она Мику.

— Нет. Я вообще не убиваю живое. Смотри…

У Мики на руке в это время сидел комар. Он поднёс руку поближе к Кирочке и показал его. Комар был большой, насосавшийся уже, его длинное жальце глубоко вошло в белую кожу юноши.

Мика тихонечко дунул на комара. Тот торопливо начал доставать своё жальце. Мика подул ещё — комарик повис на застрявшем жальце, крылышки его затрепетали. А потом вырвался и улетел.

— Я даже комаров не убиваю, — тихо сообщил молодой инженер, — Только если нечаянно.

«Истинный ум полон милосердия — подумалось Кирочке — и чем больше дано человеку богатств разума и души, тем тоньше он должен быть, добрее. Гений обязан гораздо сильнее простых смертных любить мир, ибо многое ему доступно. А способный на великое благо, способен и на великое зло.»

 

5

Напоследок Мика хотел показать Кирочке падающие звёзды.

— Земля сейчас как раз проходит сквозь скопление астероидов… — пояснил он, — И если мы останемся на этой опушке до темноты, то непременно увидим метеоритный дождь.

Вечерело. В лесу медленно сгущалась тьма.

— Мы не заблудимся? — спросила Кирочка осторожно.

— Не волнуйся. С малолетства я бродил в этом лесу и знаю здешние тропинки как свою ладонь. Да и плутать-то тут негде — со всех сторон дачи… Удивительно, что за весь день мы никого не встретили. Обычно тут по пятеро грибников на один гриб!

Над деревьями поднялась огромная круглая луна. Воздух оставался тёплым и как будто бы становился мягче, гуще. Волнами наплывали нежные ночные ароматы.

Кирочка села на траву, Мика Орели опустился рядом. Сначала он сел не очень близко к ней, но потом придвинулся. Кирочка ощутила лёгкое волнение, она понимала, что сейчас — самое время для первой ласки, юноша и так слишком долго терпел — они весь день провели вместе — затаившись, она ждала: вот-вот он что-нибудь себе позволит: приобнимет за талию, положит руку на колено или что-нибудь в таком духе… Кирочку немного пугала эта ясность и неотвратимость во взаимоотношениях полов: отчего никогда невозможно остановиться на полпути, и все зарождающиеся чувства, тонкие, прозрачные, невесомые, рано или поздно всё равно скатываются в бездонную пропасть плотского желания? «Сексуальное влечение — это природная необходимость» — так сказал ей Крайст, он белозубо улыбался, как всегда; ему повезло, он смотрит на вещи просто, он умеет принимать всё как есть, без иллюзий, без ретуши, и при этом не злиться, не желать ничего изменить…

Мика Орели не был Кирочке противен, напротив, она находила его привлекательным молодым человеком, но всё же от его первого прикосновения к своему телу она вздрогнула.

— Что с тобой? — спросил Мика, тут же убрав свою робкую прохладную руку. Девушка не видела его лица, но по какому-то неописуемому невыносимому дрожанию темноты между ними, она поняла, как неосторожно обрушена ею его первая смелость.

— Ничего… Замёрзла немного, — ответила Кирочка быстро.

— Хочешь мою куртку?

— Нет, ладно, я так, — поспешно отказалась девушка, почувствовав лёгкое угрызение совести… К ней со всей душой, а она…

Мика предусмотрительно отодвинулся и, кажется, немного погрустнел. Вдруг совсем неподалёку раздался громкий треск ломающегося валежника и ещё какой-то другой непонятный звук — точно кто-то плакал или кричал.

— Здесь могут быть звери? — забеспокоилась Кирочка.

— Ну, разве только белки, — рассмеялся Мика, — тут же повсюду дачи!

Молодой инженер хотел рассказать ещё что-то об обитателях местных лесов, но Кирочка жестом заставила его замолчать — до неё отчётливо донеслось мяуканье кошки.

— Это люди, — шепнула Кирочка, — и, кажется, не слишком добрые.

— Миу. Ау…

Жалобное мяуканье звучало теперь совсем рядом.

Кира вскочила. Она начинала кое о чём подозревать.

— Теперь ведь полнолуние?

— Да. Самое что ни на есть.

— Идём, — Кирочка дёрнула Мику за рукав и потянула в ту сторону, откуда доносились кошачьи вопли. Она чувствовала приятное волнение от погони и необыкновенную гордость — надо же! Она, пока ещё только курсант, самостоятельно напала на след ведьмы!

Вскоре они вышли на широкую тропу, ведущую к посёлку, и заметили немного впереди двух людей, свернувших с неё и начавших уже углубляться в лес.

В лунном свете можно было достаточно хорошо различить их. Одеждой им служили длинные чёрные плащи с капюшонами, вроде тех, что надевают палачи. Один из них держал в руке посох, а другой шёл, взвалив на спину плотный мешок, в котором, судя по всему, и находилась кошка — он ходил ходуном, топорщился и издавал звуки.

— Ведьмы… — восторженно прошептала Кирочка. — Идём, но очень тихо… Её сердце от предвкушения подвига застучало скорее. Она еле сдерживалась, чтобы не побежать во весь опор.

Мика оказался гораздо разумнее.

— Это не может быть опасно для нас?

— Может, — уверенно и гордо отчеканила Кирочка, — но такова моя служба, я должна… Ты, впрочем, можешь остаться здесь…

И она широким шагом направилась вперёд по тропе вслед за странными тёмными силуэтами. Мужское самолюбие взыграло в Мике и он последовал за ней.

— Это точно ведьмы! — комментировала происходящее Кирочка, — Они собираются принести чёрную кошку в жертву сатане. Традиционно это делается в полнолуние. Не допускать же, в самом деле, живодёрство? Мы должны спасти зверька… Даром я, что ли, я будущий офицер Особого Подразделения?

Полоса смешанного леса кончилась, и они очутились в редком сосновом бору. Кира ускорила шаги, но ступать старалась как можно тише. Ведьмы же впереди шли не слишком осторожно: у них под ногами жалобно похрустывали шишки и сухой мох — звуки, порождаемые их передвижением заглушали все прочие, и они не оборачивались.

Дойдя до небольшого пологого холма, на вершине которого высились, образуя почти правильный пятиугольник мощные сосны, ведьмы остановились.

— Святилище… — шёпотом пояснила Кира.

Земля между соснами была выжжена. Стволы мощных деревьев у основания залеплены были красной глиной. Их соединяли друг с другом невысокие глиняные валы, образующие пятиконечную звезду — пентакль — расположенную острым концом на запад. Эта звезда как бы вписывалась в сформированный соснами пятиугольник.

Ведьмы, легко перешагнув через валы, оказались внутри звезды. Одна из них присела на корточки и начала что-то делать на земле. Кирочка догадалась, что колдунья собирается развести огонь, и вскоре действительно в центре святилища затрещало, задымило, и тонкие яркие языки пламени потянулись вверх, озаряя стволы сосен прыгающими пятнами рыжего света.

— Пора, — сказала вторая ведьма так громко, что находящиеся на приличном расстоянии Кира и Мика смогли её услышать.

Хлопотавшая у огня ведьма поднялась. Подруга взяла её за руку, и они, сделав несколько кругов вокруг костра, встали по разные стороны от него и разом скинули плащи.

Под ними они оказались совершенно нагими, но у каждой на шее висел амулет из чёрно-жёлтого камня — «кошачий глаз», а талия была подпоясана широкой алой лентой из какой-то парящей полупрозрачной материи.

Обе ведьмы имели привлекательное женственное сложение: крутые бёдра, длинные стройные ноги и медовые капли крепких грудей с устремляющимися вперёд высоко стоящими острыми сосками.

Мика, никогда в жизни не лицезревший женской наготы, застыл поражённый.

Волосы у ведьм были одинаковой длины, до лопаток, у обеих — тёплых оттенков каштанового. При свете костра они пленительно и зловеще отливали багровым.

Девушки продолжали ходить кругами, негромко напевая какой-то тяжёлый, тревожный мотив, и по очереди отхлёбывали из небольшой круглой чаши, передавая её друг другу над головами.

— Это «люциферовы невесты», — деловито сообщила Кирочка своему спутнику, — Нам рассказывали о них в рамках теоретического курса «Секты и магические сообщества». Они всю жизнь сохраняют девственность, сношаясь исключительно бесконтактно посредством обмена сексуальной энергией с духами, демонами, призраками и прочей нечистью, не имеющей плоти…

В этот момент одна из ведьм ловким движением извлекла из мешка умоляюще мяукающую кошку. Кирочка видела, как жалобно разевается маленькая розовая пасть.

Голая ведьма крепко держала зверька за шкирку, а её подруга тем временем извлекла откуда-то длинный остроконечный кинжал.

Кирочка поняла, что медлить больше нельзя. Она подобрала с земли крупную увесистую шишку и с силой запустила ею в чёртовых невест.

Шишка просвистела перед самым носом той, что держала кошку. От неожиданности ведьма выпустила её, и освобождённый зверёк мгновенно скрылся в темноте.

— Кто здесь? — ведьма с кинжалом выскочила за пределы пентакля. Передвигалась она с поразительной быстротой и при этом с такой же поразительной грацией. Клинок угрожающе посверкивал в лунном свете.

— Прячемся! — медленно пятясь назад, в спасительную темноту, Кирочка потянула Мику за рукав. Яркий лунный диск на их счастье как раз скрылся за облаками. Оступившись, юноша громко сломал ногой сушину.

— Они там! — закричала ведьма своей подруге. По звуку она точно угадала направление, где находились молодые люди и обернулась.

— Нас всё равно найдут… — прошептала Кирочка. Они притаились в тени мощного ствола, — Надолго этого убежища не хватит, сейчас они принесут огонь…

Сосредоточившись, она попыталась вспомнить, чему их обучали на первом курсе в рамках самого важного теоретического курса «Защита от колдовства в непредвиденных обстоятельствах». Ведьмы приближались. Одна из них несла, высоко подняв над головой, факел, ослепляюще яркое пламя полоскалось от ударов воздушных струй, по стволам деревьев проскальзывали тени.

Кирочка метнулась навстречу. Главным было сейчас — поймать и удержать взгляд колдуньи — парализовать её магическую волю.

— Кира Лунь. Особое Подразделение. Вы арестованы. — выпалила девушка тоненьким, срывающимся от волнения голоском. Бояться нечего. Она делает всё в точности так, как её учили. Прямо по конспекту. Смотреть прямо в глаза, не сомневаться ни секунды, просто знать, что ты сильнее… Кирочка застыла на месте, вонзая взор прямо в сознание ведьмы, бесстрашно устремляясь в сияющую глубину её карих глаз.

Колдунья остановилась. Острие выпавшего из её руки клинка на треть ушло в землю.

— Ах, вот кто помешал нам совершить Великое Жертвоприношение! — воскликнула её подруга, брызнув Кирочке прямо в лицо оранжевым светом факела, — Маленькая серая потаскушка… Ты всё испортила и поплатишься за это!

В руке у ведьмы что-то сверкнуло. Зеркало. Небольшое. Вроде тех, что носят в дамской сумочке. Слепя Кирочку факелом, она решительно двинулась к ней. И вдруг… Несколько крупных шишек смачно поцеловало голое тело колдуньи. Шлёп. Шлёп. Шлёп! Одна из них попала в руку. Факел покачнулся и зашипел. Ведьма сойкнула и выронила его. Сгусток пламени, стрекоча и разбрасывая искры, покатился по земле.

Кирочка тем временем успела надеть антимагические наручники на другую ведьму, которую она до сих пор удерживала взглядом. Наручники как раз выдали всей группе на прошлой неделе, после Парада. Кирочка не расставалась с ними и даже на ночь клала под подушку, так не терпелось ими воспользоваться; она не смела надеяться, что возможность представится так скоро.

Колдунья с зеркалом сделала несколько шагов по направлению к новоиспечённой защитнице порядка. Это были немного странные шаги — такие лёгкие и широкие, что казалось, будто идущая преодолевает силы гравитации.

Серебристый блик отражённого зеркалом лунного света лизнул стволы сосен.

Не прошло и секунды как колдунья оказалась всего в каком-нибудь метре от Кирочки и с силой швырнула зеркало оземь прямо к её ногам.

Лесная почва была мягкой. Зеркало треснуло, но не раскололось. Серебристый туман брызнул из него вверх — словно маленькое облачко поднялось над ним…

В этот момент Мика, решив, что Кирочке снова нужна его помощь, выдернул из земли позабытый всеми клинок и, вооружившись им, принялся наступать на бросившую зеркало ведьму. Она немного подалась назад, некоторое время неотрывно смотрела на приближающегося юношу, а потом быстро начертила пальцем в воздухе какой-то знак. Мика споткнулся и упал, словно натолкнувшись на невидимую преграду.

Ведьма попыталась подойти к нему, вероятно, чтобы забрать кинжал, но Кира в два прыжка очутилась подле изобретателя и заслонила его собой. Она уже знала, что следует делать. Смотреть прямо в глаза. Не отводя взгляда и не моргая.

Вторая люциферова невеста оказалась значительно сильнее. Кира почувствовала, как что-то начинает сдавливать ей голову. Из глубины ведьминых глаз словно потянулись длинные призрачные руки, пытающиеся запустить свои узловатые пальцы в Кирочкино сознание… Инстинктивно она зажмурилась. Но именно этого делать не стоило. Ведьма обрела полную силу и сбила Кирочку с ног одним мысленным посылом.

— Аааа!

От неожиданности ведьма обернулась на крик. На неё бежал Мика с кинжалом.

Кирочке хватило сэкономленного таким образом мгновения, чтобы подняться. Она поняла, что юноше угрожает серьёзная опасность. Нужно было во что бы то ни стало защитить его. Кира бросилась Мике наперерез, и, сбив его с ног, накрыла своим телом. Она подняла голову, и, успевшая приблизится ведьма, натолкнулась на её взгляд точно на каменную стену. Узловатые пальцы снова потянулись к Кирочкиным мыслям, намереваясь натянуть их, словно тонкие нити, а затем безжалостно порвать. Лоб девушки обдало холодным. Она инстинктивно подалась назад. Ей никак не удавалось сосредоточиться, чтобы вспомнить, о чём рассказывали в теоретическом курсе «Приёмы ментальной самообороны»…

«Главное, не отводить взгляд…» Кирочка продолжала смотреть, перед глазами у неё замаячили радужные всполохи. Казалось, она вот-вот потеряет сознание. И вдруг… Идея пришла так внезапно, что Кирочка едва не зажмурилась от радости.

Она представила себе нож. Обыкновенный столовый нож, медленно отрезающий призрачные ведьминские пальцы по одному. Он входил в них легко, будто в растопленное масло, и тут же они, утратив связь со своим энергетическим центром, начинали таять, словно сигаретный дым…

Ведьма скорчилась, словно от болезненного спазма, и её секундного замешательства хватило Кирочке на то, чтобы подскочить и сорвать с неё алый пояс. У люциферовых невест он считался священным и утратившая его лишалась права пользоваться Силой.

Ведьма развернулась и бросилась наутёк. По пути она подобрала плащ, лежавший на земле у костра, и на бегу, смешно подпрыгивая, кое-как закуталась в него.

— Чёрт с ней, — облегчённо выдохнула Кирочка. — А эту нужно доставить в отделение…

Она извлекла из брошенной на мох сумки мобильный телефон и набрала Крайста. Сообщив ему о случившемся, она с чувством выполненного долга закурила, опустившись на мох рядом с пленённой ведьмой.

— Ну вот, теперь можно и отдохнуть.

Ведьма, несколько минут назад внушавшая суеверный ужас своим мрачным величием, теперь казалась существом жалким. Она сидела на земле, обхватив руками колени, выгнув щуплую спинку — под белой кожей виден был беспомощный гребешок позвоночника — и зримо дрожала от холода.

Кирочка быстро встала, подбежала к потухающему костру в святилище и, вернувшись оттуда с плащом, накрыла им озябшую девушку.

— Мы против бесчеловечного обращения с задержанными, — деловито пояснила она.

Девушка угрюмо молчала. Она была совсем молодая, лет восемнадцати, и очень красивая. Крупные малиновые губы в свете луны казались почти чёрными, большие глаза прятались в загадочной тени длинных ресниц.

— Расскажешь нам всё, мы быстро тебя отпустим, — отчеканила Кирочка строго; она изо всех сил старалась выглядеть уверенной и опытной — было бы неловко, если бы задержанная догадалась, что она пока только проходит курс обучения.

Ведьма продолжала молчать, устремив взгляд в одну точку.

— Мы слушаем, — повторила Кирочка настойчиво. Ей казалось, что у неё получается производить нужное впечатление. Она гордилась собой и слегка важничала.

Но задержанная, казалось, вовсе не замечала её; возможно она, оставив своё бренное тело здесь, на поживу стражам магического правопорядка, сейчас находилась неизмеримо далеко — скажем, бродила по астралу в поисках тех, кто мог бы выручить её из беды.

Кирочка ещё не владела техникой вывода колдунов из транса. Зачёт по этой дисциплине нужно было сдавать как раз на летней сессии, и она, как очень многие студенты, отложила подготовку к нему на самый последней момент. Но там, где недостаточно опыта, порой выручает смекалка. Кирочка, не долго думая, сняла с задержанной алый пояс и, повертев скомканной тряпицей перед самым носом юной ведьмы, припугнула её:

— Лучше будет, если ты всё расскажешь по-хорошему; синтетические ткани так легко воспламеняются…

И угрожающе пощёлкала зажигалкой.

— Не надо! — жалобно воскликнула задержанная, рванувшись вверх. — Я всё расскажу. Наши сёстры послали нас сюда совершить ежемесячное Жертвоприношение, — начала она тонким, огорчённым голоском, — для этой цели выбирают именно тех девушек, у которых текущий менструальный цикл совпадает с лунным. Обряд совершается в полнолуние, ибо считается, что оно символизирует овуляцию. Мы верим, что одна из нас, если чёрные силы будут благосклонны, зачнёт в такую ночь Омена, сына Князя Тьмы…

— И на что вам этот Омен?

— Омен есть воплощение человеческой страсти. Он не Зло, как думают многие. Омен есть порыв, желание. И поэтому он несёт Смерть. Людей всегда убивают их желания, точнее нескончаемая погоня за их осуществлением…

— Мудрая мысль, — тихо заметил Мика, до сих пор не проронивший ни слова, — И ещё очень красива ваша аналогия между лунным циклом в природе и менструальным циклом в женском организме… Мне такое не приходило в голову. А ведь в основе этих двух циклических процессов лежит одна и та же идея — идея замкнутого кольца, вечного вращения, повторения, возврата к прежнему через определённое время. Созревающий фолликул постепенно увеличивается, солнце начинает освещать луну, медленно выходящую из области земной тени, четверть, половина, и, наконец, полнолуние — фолликул лопается, яйцеклетка готова к оплодотворению… А потом всё повторяется в обратном направлении: луна «убывает» — в организме женщины начинается фаза жёлтого тела… В природе очень много циклических процессов. И все они по сути аналогичны… — Мика поднял голову, и благоговейно залюбовался луной, — Гениально… Просто гениально…

 

6

Кирочка надела лёгкое белое платьице до колен с жемчужными пуговками на лифе, белые туфельки без каблука, крутанулась перед зеркалом, взметнув воздух летящей юбкой, подумала и подпоясалась оставленным на память ведьминым красным поясом.

Встретились они, как было условлено, у залива.

С верхнего яруса набережной, ограждённого высоким парапетом, вела вниз гранитная лестница. По широкой каменной губе нижнего яруса катились волны. Ещё одна лестница спускалась в глубину — ступени её исчезали в зеленоватой воде.

Кирочка стояла почти у самого края каменной площадки. Очередная волна, медленно облизав гранитную плиту, добралась до носков её туфель.

Она услышала, как кто-то спускается по лестнице и обернулась. Это был Мика. Он подошёл совсем близко, и какое-то время они вместе смотрели на залив. Наверное, стоило о чём-нибудь говорить, но именно теперь Кирочка почувствовала внезапную скованность мыслей. Особенно высокие валы, ударяясь в край площадки, обдавали её длинные голые руки мелкими брызгами, и на ветру нежная кожа начала покрываться мелкими мурашками. Мимо пролетела откормленная грязная чайка. Она тяжело и медленно махала крыльями, будто бы с трудом продираясь сквозь воздух.

— Жаль, что у нас нет хлеба… — посетовала Кирочка, с усилием преодолев порог своей тревожной немоты, и долго провожала птицу глазами.

— С тобой что-то происходит, — тихо сказал Мика, — ты как будто бы вся напряжена.

— Ничего, — ответила Кирочка быстро, — нормально, — ей не хотелось говорить о своём состоянии, да она и при желании не смогла бы описать охватившие её чувства. Правило Одной Ночи, оно повисло, словно сабля на волоске, над робкой зарождающейся симпатией Кирочки к молодому инженеру. Всему виной было происшествие с ведьмами. Что говорить, минута опасности, пережитая вместе, способна сблизить двоих куда сильнее, чем месяц унылого шляния за ручку по кафешкам-киношкам. Мика случайно оказался заброшенным на непозволительную глубину в пространство Кирочкиного одиночества, она не могла предвидеть, какими будут её переживания утром на следующий день, и предчувствие потери угнетало её.

— С твоей стороны неразумно было бросаться на ведьму, — сказала она, развернувшись к нему, — Ты мог погибнуть. Это стало бы огромной потерей для человечества… Такие люди… Такие умы рождаются очень редко… Ты изобрёл генератор для пистолета…

— Если бы я его не изобрел, это сделал бы рано или поздно кто-нибудь другой. Ни в одном научном открытии нет ничего уникального — они лишь описывают окружающий мир в рамках определённых упрощённых моделей. Истинную ценность имеет только неповторимое.

— Что ты считаешь неповторимым?

— Личность. Человеческую индивидуальность. Это самое большое сокровище.

Налетевшая на край площадки волна шумно разбилась и вспенилась, брызги взлетели так высоко, что Кирочка инстинктивно заслонила лицо рукой — на белоснежном платье проявилось несколько точечных мокрых пятен.

— Ты не простудишься? — спросил Мика, — Может, нам стоит подняться на набережную?

Кирочка пожала плечами.

— Давай поднимемся.

Набережная простиралась вперёд на многие километры. Всё побережье залива было заковано в гранитную броню. Когда случалась хорошая погода над серой лентой парапета насколько хватало глаз плыли в лёгком мареве разномастные головы прохожих, а в пасмурные дни набережная оставалась угнетающе пустой — только ревел, пролетающий по ней и не встречающий преград, жёсткий морской ветер, да сердито ухали, отчаянно кидаясь на неприступную каменную стену, высокие волны.

Кирочка подняла голову. Отсюда были хорошо видны высотные корпуса гостиницы «Прибрежная». На пластинах глянцевой обшивки небоскрёбов ярче пламени горели красно-оранжевые отблески заходящего солнца. Вершина одного из зданий увенчана была сферическим прозрачным куполом. Стеклянный шар изысканного видового кафе «Жемчужина» тихо сиял в нежном кремовом небе — словно в раскрывшейся раковине. И дальше — за изящными пальцами гостиничных корпусов, за линией прибрежных торгово-развлекательных павильонов громоздился огромный город; его невозможно было объять взглядом даже из окна «Жемчужины», на горизонте, у самого предела видимости, как будто в тумане тонкими паутинками вырисовывались новые и новые строительные краны, кубики домов, купола и шпили различных построек… Город продолжал расти, расползаясь, словно гигантское пятно на теле планеты, подминая под себя всё больше леса, полей и чистых рек; он был и красив и страшен в своём рукотворном величии всеобщей чёткости и упорядоченности линий, в своей геометрической точности, выверенности форм. Таинственное, зыбкое, неожиданное с помощью человеческого ума постепенно заменялось правильным и идеальным.

— Ты когда-нибудь измерял свой интеллект? — спросила, чтобы долго не молчать, Кирочка.

— Каким образом? — удивился Мика.

— Тесты есть специальные. Вроде шарад. В книжных магазинах продаются. Раз в месяц выходит новый выпуск. Там в каждом сборнике — несколько вариантов. Надо любой из них решить за час и подсчитать баллы.

— Аааа… — радостно вспомнил Мика. — Ты имеешь ввиду эти загадки логические что ли? Я их ещё в школе разгадывал для забавы, у меня на весь выпуск уходил час от силы. И они мне быстро надоели… — Всё это юноша говорил со спокойной улыбкой, без малейшего намёка на хвастовство или самодовольство.

Кирочка быстро взглянула на него. В её глазах было восхищение, граничащее со страхом. Как правило, всякое качество, возведённое в абсолют, вызывает у обыкновенного человека суеверный трепет.

— Вот видишь! Такие возможности — необыкновенно редкий дар. Большинство не обладает и десятой долей твоего интеллектуального могущества. Зря ты напал на ведьму… Это был необоснованный риск.

— А если бы ты погибла?

— Такова моя служба, — не в меру напыщенно ответила Кирочка. Патетически приподнятый подбородок и взгляд, устремлённый вдаль, придавали её облику лёгкий оттенок комизма. — Я не представляю собой ничего великого, неповторимого и незаменимого.

— Кто тебе это сказал?

— Крайст… Он наш куратор. Перед самой первой лекцией он проводил в группе вводную беседу. Крайст выразил это так: чувство собственной исключительности и важности — самая бесполезная иллюзия разума, но именно ею разум более всего дорожит.

— Он прав и неправ одновременно, — вдумчиво заметил Мика, — всякое живое существо, порождённое Вселенной — будь то человек, кошка, птица или комар — по-своему прекрасно, уникально и имеет неотъемлемое право на существование. Пусть всё повторяется, но оно никогда не повторяется в точности. Жизнь на планете — поразительно слаженный цельный организм, и каждая крошечная часть его достойна сохранения и защиты. Мне противна сама идея убийства. Я просто не мог допустить… И решение броситься на ведьму было скорее интуитивным, чем рассудочным…

— Ты храбрый, — выговорила Кирочка, действуя в рамках доступной её пониманию модели отношений. Она находилась рядом с мужчиной, и что бы этот мужчина ни говорил, ему всяко приятно будет признание его мужественности. Не все измышления изобретателя её сознание готово было принять. Иногда она, слушая его, чувствовала, что как будто тянется за чем-то и никак не может дотянуться. И это чувство расстраивало её.

— Я обыкновенный. У любого разумного существа в сознании должна быть заложена ответственность за судьбу окружающей его жизни, — тихо ответил молодой инженер.

Кирочка остановилась. Ясные умные глаза Мики теперь смотрели прямо на неё. Он был существенно ниже ростом, как грибок: приземистый, крепкий, плечистый. В нежном свете бежевого неба его карие глаза казались почти жёлтыми. Его намерение поцеловать девушку стало очевидным — на любом свидании случается такой момент — переломный — когда отношения приобретают окончательный курс и либо начинают продвигаться вперёд быстрее, чем прежде, либо постепенно сходят на нет. Всё решается в те несколько секунд, пока двое смотрят друг на друга, медленно сближая лица, внимая аромату дыхания… Одна знакомая девушка рассказывала Кирочке о том, как сбежала со свидания, заметив, что у парня не почищены зубы. Это открытие внушило ей настолько сильное отвращение, что у бедняжки даже не хватило выдержки соблюсти вежливость.

У Кирочки не было никаких причин чувствовать отторжение. Мика чистил зубы. От его свежей рубашки тонко пахло стиральным порошком. Но… Кирочку охватило стремительное беззвучное отчаяние: она чувствовала совершенно необъяснимое отвращение. Мика привлекал её как личность, она восхищалась его умом и человечностью; внешность юноши Кирочка тоже находила весьма приятной; его белая кожа, которая так легко краснеет, неуловимо напоминала ей о Саше Астерсе… Девушка велела себе успокоиться. «Возможно, это просто страх, ведь раньше со мною ничего подобного не происходило…» Но, немного подумав, она поняла, что источник страха не сама мысль о поцелуе, а именно отсутствие желания целовать Мику в губы и принципиальная невозможность этим желанием управлять. «Нельзя заставить себя хотеть или не хотеть… И единственное, что может сделать человек, чтобы направить себя — это преодолеть желание…»

Секунды бежали. Мика стоял, подняв на Кирочку свои ласковые солнечные глаза, и терпеливо ждал. «Он достоин, чтобы я его поцеловала. …Он ведь спасал меня, рискуя собственной жизнью. Хотя бы из чувства благодарности…» Прибегнув к доводам разума, Кирочка почувствовала себя уверенней. Иррациональная паника поутихла; на смену ей пришла обыкновенное замешательство, стеснение перед первым поцелуем… Но решение было принято, и последние несколько мгновений дались Кире относительно легко: она склонилась, прикрыла глаза, и Мика, верно прочтя подтекст этого набора жестов, с радостной готовностью подался навстречу.

 

7

Когда они поднялись в номер, начинало смеркаться.

Кирочка подтолкнула дверь с позолоченными цифрами. Она закрылась, щёлкнув. И в этом негромком звуке Кирочке снова почудилась какая-то тревожная неизбежность, будто бы дверь, замкнувшись, стала ещё одним рубежом, преодолев который уже невозможно вернуться обратно.

Мика приблизился и, крепко стиснув талию девушки, привлёк её к себе. Вся прежняя робость его куда-то пропала. Мужской инстинкт, вырвавшийся на волю, обнаружил свою жестокую суть. Не вполне владея собой, оказавшись не в силах воспользоваться мощью своего интеллекта для того, чтобы аккуратно расстегнуть Кирочкино платье, Мика нетерпеливо рванул его и порвал…

Круглые жемчужные пуговки посыпались, запрыгали, застучали, раскатываясь по полу.

Кирочка начала пятиться назад; мелкими шажками она отходила к окну, а Мика теснил её, неуклюже спотыкался, жадно тянулся губами, бестолково шарил руками…

И тогда Кирочка испугалась по-настоящему. Не самого Мики, он был скорее нелеп, чем страшен, а тех грозных сил природы, что способны в мгновение ока вынуть из человека прекрасную чувственную душу и заменить её, пусть на время, бесформенным комком чего-то чёрного, гадкого, похожего на слизь в водостоке…

Девушка беспомощно ухватилась за штору, точно ища у неё поддержки; жалобно скрипнули, сдвинувшись, кольца, на которых была подвешена штора; Кирочка ощутила лопатками прохладу оконного стекла…

— Осторожно… — пролепетала она чуть слышно.

Мика пыхтел, словно закипающий чайник; жар, исходящий от его кожи чувствовался на расстоянии; шея у него порозовела, и на ней быстро-быстро пульсировала жилка… Кирочка уже не видела перед собою человека; среди её испуганно разбегающихся мыслей маячили отрывочные ассоциации с быком, с медведем; с чем-то огромным, напористым, свирепым, но при этом совершенно лишённым разума; поведение Мики ввергло девушку в странный панический ступор: ей хотелось громко закричать, вырваться, побежать, увернуться от накатывающей на неё волны насилия, но она продолжала стоять, застыв, вжавшись в оконное стекло, монолитно опустив руки вдоль тела. Кирочка испытала мгновенный пронзающий ужас первозданной женской покорности, инстинктивной, животной, обусловленной необходимостью сохранить вид; той силе, что столь непредсказуемо превратила Мику в зверя, нельзя было сопротивляться; то был бы вызов самой природе; и тело Кирочки об этом знало, оно обмякло, постепенно примиряясь с неизбежностью, но её разум… Он не мог преодолеть растерянного отвращения перед скотской откровенностью происходящего. Мика извлёк из порванного платья и сосредоточенно мял круглые Кирочкины груди, алчно стискивая каждую из них всей пятернёй, он шумно дышал ей в самое ухо… Несчастный юноша не делал ничего сверхъестественного — он только пытался не слишком умело реализовать свою мужественность — но в глазах Кирочки это было чем-то неестественным, грубым, чудовищным…

— Осторожно, — повторила она снова, хотя ничего страшного не происходило, Мика не делал ей больно и не угрожал больше никаким вещам, просто ей казалось, что это слово может хотя бы немного утихомирить то яростное беснование, что поднялось в нём… Но юноша как будто ничего не слышал, находясь где-то в другом измерении; Кирочка с новой волной паники поняла, что в эту секунду перед нею действительно зверь, и она не знает, как достучаться до той тонкой дивной души, что была в этом теле не далее как час назад. Может, Микина душа и правда вознеслась куда-то в неведомые эмпиреи, оставив земле плоть, не желая становится соучастницей безобразия?.. Может, окатить его ледяной водой? Ударить вазочкой по голове?

Получалось нелогично и несправедливо — ведь именно Кирочка всё это затеяла, сама привела сюда Мику, но, тем не менее, она явственно осознавала, что ни секунды больше не хочет находится в объятиях этого существа, так бесповоротно впавшего в состоянии первобытной половой агрессии, что она передумала; но процесс, к сожалению, находился уже на той стадии, на которой прервать его без потерь не представлялось возможным…

— Ой, прости, — воскликнула Кирочка, решительно упершись ладонями в его грудь, — я, кажется, забыла почистить зубы!

Она резко оттолкнула от себя ничего не соображающего, сопящего, с мутными глазами Мику — неожиданность сыграла в её пользу — Кирочка ловко высвободилась от него, а затем, в два скачка оказавшись на другом конце номера, проскользнула в ванную и заперлась на задвижку. «Не зря, однако, Крайст окрестил его шпендиком, — подумала она с бессильной злостью, на всякий случай подпирая дверь обнаруженной под раковиной пластиковой табуреткой, — Господи! И надо было оказаться в такой идиотской ситуации!» Мика тем временем опомнился и, дотумкав, что произошло, принялся требовательно барабанить в дверь ванной.

— Открой, пожалуйста! — просил он, — Я не хотел тебя обидеть… В чём проблема? Я что-то делал не так? Объясни хотя бы!

А Кирочка и при желании не смогла бы объяснить. Она стояла посреди гостиничной ванной, придерживая рукой разодранное на груди платье, и вздрагивала при каждом стуке в добротную дверь, которая вовсе не собиралась ни трещать, ни, тем более, падать… Мика даже ни разу не дернул её как следует и вскоре ушёл, видимо, обидевшись. Он был слишком умён для того, чтобы долго настаивать на своём.

Из номера не доносилось больше ни звука, а через какое-то время, чутко прислушивающаяся Кирочка, не сразу поверив своим ушам, различила на фоне тишины лёгкий храп. Она приоткрыла дверь и осторожно выглянула в номер. Уже совсем стемнело, неярким золотистым светом горел ночник, отражаясь в чёрном глянце окна… Мика мирно спал в разобранной постели, под одеялом и покрывалом, трогательно спрятав руки под подушку. Вся его одежда, сложенная аккуратной стопочкой, лежала на стуле рядом. С тех пор как он попал в просак, уснув на столе в рабочем кабинете, молодой инженер установил себе чёткий распорядок дня, от которого старался по возможности не отступать. Теперь, вне зависимости от обстоятельств, он ложился спать ровно в 23.00, а вставал в 7.00, считая такой режим оптимальным для своего здоровья. Мика вычитал где-то, что недосыпание истощает ресурсы головного мозга, и работникам интеллектуального труда следует особенно внимательно относится к качеству и продолжительности сна. Молодой инженер принял это к сведению. Большие круглые часы на стене показывали полночь, и даже пушки уже не смогли бы разбудить его.

Осмелев, Кирочка покинула своё укрытие. Она подумала, что ничего ужасного не случится, если она ненадолго приляжет рядом с Микой поверх покрывала и немного отдохнёт. Стихийный протест истощил её моральные и физические силы; девушка чувствовала усталость.

Сначала она очень робко присела на краешек огромной кровати. Мика спал и даже не пошевелился. Заснул он, вероятно, недавно, но так глубоко и так сладко, как иногда засыпают маленькие дети: неожиданно для самих себя, молниеносно, не выпуская из рук игрушек… Кирочка отважилась выполнить своё первоначальное намерение и с наслаждением растянулась на свободном спальном месте. Сначала она неторопливо покурила в горизонтальном положении, а потом стала соображать, что делать теперь с платьем. «Надо бы спуститься и попросить у портье иголку с ниткой».

Точно ветерок в открытую форточку в её сознание влетела необъяснимая тревога.

В номере стояло трюмо.

По неясной причине оно, перестав отражать окружающие предметы, начало стремительно мутнеть. Скользнув взглядом по створкам, Кирочка заметила серебристый туман, постепенно сгущающийся в пространстве между ними.

Она вскочила.

Из зеркала, источающего туман, начала медленно высовываться полупрозрачная рука, в точности такая же как та, с которой Кирочка столкнулась несколько дней назад в лесу. Рука приближалась к ней, протягиваясь через весь номер млечной тающей лентой, напоминающей след, оставляемый в ясном небе летящим самолётом. Следом появилась и вторая такая же рука. Кирочка почувствовала удушье. Бесплотные узловатые пальцы с каждым мгновением всё сильнее впивались ей в шею.

— Это моё воображение. Это моё воображение! — твердила она, тщетно пытаясь успокоится. Пульс у Кирочки частил, она бестолково металась по всему номеру… Титаническим усилием воли ей удалось-таки сбросить с себя зловещие руки… Тотчас же воспользовавшись обретенной свободой, девушка метнулась к кровати и, стащив с неё верхнее тяжёлое покрывало, быстро накрыла трюмо.

Руки исчезли.

Продолжая дрожать, Кирочка нашарила в сумочке смартфон. Она была настолько напугана и растеряна, что напрочь забыла и о времени суток, и об обстоятельствах, в которых оказалась. Паника вытеснила все представления о приличиях. Трясущимися пальцами не с первого раза удалось ввести пароль безопасности. Войдя в служебную сеть, она отправила быстрое сообщение Крайсту:

Лунь: У меня тут… Оно вышло из зеркала и начало душить!.. Мне нужна помощь! Я не знаю…

Она прибавила ещё что-то невразумительное. Ритмичные прикосновения к гладкому холодному дисплею успокаивали её, и, закончив набирать текст, она почувствовала облегчение. Словно все руки у всех душителей на свете были уже вырваны с корнями. Крайст всегда точно знает, что делать. Он обязательно поможет.

Оповещение об ответе на дисплее загорелось не сразу.

Крайст: Вообще-то я спал. Недавно прилёг, блин горелый. До позднего вечера пришлось возиться с протоколами допросов.

Лунь: Я извиняюсь… Но тут такое! Действительно страшное…

Кирочка заметила и в первом, и во втором сообщении несколько опечаток — сенсорный дисплей отказывался слушаться её нервных пальцев. Но рассказать о своей беде нужно было как можно скорее, и она не стала исправлять: ничего, Крайст поймёт.

Крайст: Где — ТУТ?

Лунь: В отеле. Тот отель, который на заливе. Из зеркала в номере тянутся руки!

Крайст: Как это тебя туда занесло?

Лунь: Не важно! Руки же!

Крайст: Вот прямо сейчас — РУКИ?!

Лунь: Нет. Я накрыла зеркало.

Крайст: Правильно. Когда надо, соображаешь, студент. Пока ничего конкретного сказать не могу, надо взглянуть.

Лунь: Приедешь?

Крайст: Придётся… Тебе же, вроде как, грозит смертельная опасность. Как Куратор, я должен оберегать вас, неразумных. Иногда. Когда это требуется.

Лунь: Ясно. Буду ждать.

Кирочка подумала немного, и отправила следом второе сообщение.

Лунь: Возьми ещё с собой, пожалуйста, какой-нибудь ненужный свитер… или кофту…

 

8

Билл приехал через сорок минут.

Он дожидался Кирочку внизу, у стойки информации. Она торопливо спускалась по лестнице, придерживая рукой расстёгнутое платье.

— Так вот зачем нужен был свитер… — с усмешкой проговорил, завидев её, Крайст, — ну что же… Вполне благородное назначение для старой шмотки куратора: оберегать курсанта от холода и лишних взглядов…

Стянутое тонкое платье подробно очерчивало мягко скруглённый подъём девичьей груди; в одном месте между случайно разошедшихся краёв ткани, которые Кирочка придерживала руками, непрошенно сияла молочная белизна её кожи и виднелась нежно-нежно розовеющая кромка чуть выпуклой ореолы соска… Заметив это, Билл отвёл взгляд.

Кирочка взяла у него из рук свитер и тут же надела. Он пришёлся ей почти впору, маленько только широк, и рукава оказались немного длиннее, чем нужно. Свитер пах Крайстом: тёмно-синяя приятно покалывающая пряжа хранила слабые ароматы табачного дыма и модной мужской туалетной воды.

Они поднялись по лестнице на четвёртый этаж и вошли в номер.

— Ну и где эта карающая десница?

— Там! — Кирочка взглядом указала на занавешенное трюмо.

Билл сдёрнул покрывало. Зеркало как ни в чём не бывало отразило его, комнату позади и слегка потрёпанную Киру. Взъерошенная, раскрасневшаяся, в мужском свитере она выглядела трогательно и забавно.

— Оно… наверное… ушло. — Виновато вымолвила девушка.

— Интересно, куда? А ещё интереснее — вернётся ли? — Крайст скользил по номеру сосредоточенным взглядом. Потом он прошёл в ванную, раскрыл окно и осмотрел стёкла.

Приблизившись ещё раз к зеркалу, он провёл по нему пальцами, обернулся к Кирочке и спросил:

— У тебя есть ещё зеркала? Свои собственные?

— Сколько угодно… Даже в общежитии… И в сумочке, — она достала и показала Крайсту складное дамское зеркальце.

— Убери их все. День куда-нибудь. Но никому ничего не объясняй. Как можно меньше говори об этом. Соври что угодно. Бабушка умерла, к примеру. А эту штуку, — Крайст указал на маленький предмет у Кирочки в руках, — даже не думай открывать. Побудь немного в блаженном неведении относительно того, как ты выглядишь. Для твоего же спасения.

Билл ещё раз внимательно оглядел номер. Не слишком роскошный. Стандартный. Сквозь распахнутое окно с залива доносился умиротворяющий шёпот ночного прибоя. Луна — яркая и почти круглая, с надкушенным слегка бочком, высоко стояла над заливом, серебря гребни невысоких волн.

— Пора уходить отсюда, — он кинул взгляд на большие круглые часы на стене, — второй час… И завтра опять на дежурство.

Кирочка виновато опустила взгляд и попыталась незаметно для Крайста подобрать несколько маленьких жемчужных пуговок от платья. Ей не хотелось, чтобы он видел их. Билл уверенно направился к выходу из номера и, небрежно кивнув в сторону мирно сопящего Мики, с весёлым удивлением, словно только сейчас его заметил, сказал:

— Утомился, бедолага… Такой погром был, душители всякие приходили, а он не слышал ни черта…

Несколько мгновений Билл молчал, разглядывая тихую счастливую улыбку на лице спящего изобретателя, а затем смачно добавил:

— Шпендик.

Потом, повернувшись к Кирочке, смерил её многозначительным взглядом и усмехнулся…

— Надеюсь, ты помнишь Правило, — напомнил он деловито.

Кирочка вспыхнула; намёк Крайста показался ей крайне бестактным, она не знала, что ему ответить; если бы Крайст узнал всю правду о том, что с нею произошло, он стал бы потешаться — в этом Кирочка, успевшая немного узнать своего куратора, не сомневалась нисколько. Вряд ли такой бесшабашный парень отнёсся бы с должной чуткостью к её девичьим переживаниям о беспардонности матушки-природы…

Крайст уже стоял в дверях. Кира последовала было за ним, но у самого выхода резко остановилась и оглянулась.

— Ну что ещё? Никак не можете отпустить феерически приятные воспоминания? — по красивому гладко выбритому лицу Крайста проскользнула неуловимая ядовитая ухмылочка.

— Да хватит уже издеваться! — вспылила Кирочка, — я пережила такой ужас!

— Охотно верю, — шутливо посочувствовал Билл, выразительно взглянув на спящего Мику…

Кирочка поёжилась, втянув руки в длинные рукава Крайстовского свитера, и подняла на него глаза, постаравшись вложить во взгляд как можно больше холода и укоризны.

— Я никогда не издеваюсь, — пояснил Крайст примирительно, — просто ты временами относишься к самой себе слишком серьёзно. В нашем деле это вредно. Да и вообще… Повышенное внимание к собственным переживаниям сильно отвлекает. А дружеская шутка — лучшее средство вернуть человека к реальности. Не обижайся.

— Погоди секунду, — в голосе Кирочки всё ещё слышалась досада. Возможно, Крайст действительно хотел ей помочь, разбавив тихую грусть прощания навсегда своими гнусными усмешечками… Нет. Она решительно отвергает подобные благодеяния.

Кирочка вернулась и, склонившись над спящим Микой, нежно поцеловала его в висок. Девушка чувствовала горечь и вину; она надеялась этим жестом сгладить случившееся хотя бы в собственном сознании, вдобавок, её всерьёз задели насмешливые и бесцеремонные комментарии Крайста, ей хотелось немного его осадить, дать этому зубоскалу понять, что между нею и Микой всё далеко не так смешно, как он думает…

— А вот теперь — идём, — твердо сказала она, заботливо подоткнув молодому инженеру одеяло.