1

Завершался Большой Парад, уже четвёртый в жизни Кирочки и Аль-Мары. Генерал Росс стоял перед ровным строем курсантов-выпускников; небесно-голубые глаза его светились подобно глазам земледельца, собравшего большой урожай, нашедшего удовлетворение в результатах своего труда. Во взгляде этих глаз были и тихая радость, и гордость, и новые надежды.

— Позвольте мне немного побыть банальным, сказать то, что говорилось уже несчётное количество раз и будет повторяться впредь. Сегодня очень важный день для всех нас, — генерал говорил, и вокруг стояла такая тишина, что был слышен шелест травы, молодых деревьев и дыхание стоящих рядом, где-то далеко-далеко, вероятно, на одной из загородных сельскохозяйственных баз замычала корова, и лишь этот единственный звук осмелился нарушить торжественную тишину, — сегодня ряды Особого Подразделения пополнят молодые офицеры, прошедшие курс обучения и успешно сдавшие выпускные экзамены. От всего сердца я хочу поздравить их с хорошим началом, а нас, опытных офицеров, преподавателей, ветеранов, с тем, что снова нашлись самоотверженные люди, выбравшие эту непростую службу и готовые достойно продолжать наше дело.

После того, как генерал произнёс напутственную речь, ему поднесли обитую серым бархатом шкатулку — началась самая праздничная и волнительная часть церемонии: выпускники подходили к генералу по очереди и получали из его больших добрых рук свои новые погоны с первой лейтенантской звёздочкой.

Каждый выпускник поворачивался к строю и приносил торжественную клятву:

— Отныне я сопричастен Тайне и обязуюсь защищать Её всеми доступными мне способами, жертвовать во имя Её сохранности всем, чем располагаю, быть справедливым и объективным в максимально возможной степени; я клянусь исполнять поручение, данное мне Вселенной, с глубокой самоотдачей, не ожидая награды, не желая себе ни материальных, ни духовных, ни чувственных благ. Отныне и впредь моей единственной целью будет поддержание гармонии в окружающем меня мире, а единственной моей радостью — гармония в собственной душе.

Кирочка чувствовала, как колотится её сердце. Все смотрели на неё — несколько сотен глаз — когда генерал положил в её раскрытую ладошку заслуженный знак почёта — два серо-розовых лепестка, на каждом из которых, точно капелька света, сверкала маленькая серебряная звезда.

Билл Крайст находился достаточно далеко, в своём строю, но Кирочка знала, что он тоже смотрит в этот момент на неё; как никак, именно ему она обязана тем, что сейчас имеет возможность стоять здесь, благодарно глядеть в яркие ясные глаза генерала Росса и с гордостью ощущать на своей ладони почти незаметную, но необыкновенно важную ценную волнующую тяжесть Поручения… Вселенная за спиной Кирочки была огромной, теперь как никогда она чувствовала себя одним из её малюсеньких отростков, корешков; она как будто видела себя со стороны — центром спирали, осью вихря, точкой в четырёхмерном пространстве, вокруг которой всё развёртывается и закручивается — в ней зарождалось величественное осознание собственной ежесекундной причастности к каждому процессу в мире, пусть даже происходящему в недрах неизмеримо далёкой звезды…

— Это твой мир, сумей защитить его, — сказал генерал тихо-тихо, — это было похоже на личное напутствие, предназначенное именно Кирочке, хотя, возможно, он говорил нечто подобное и другим, но так, чтобы каждый принял сказанное глубоко в сердце.

Одарив выпускников первыми погонами, генерал Росс произнёс традиционную речь о важности поддержания духовной независимости и соблюдения Правил; о мужестве тех, кто прожил всю свою жизнь, ни разу не нарушив ни одно из них, как обычно, он упомянул героя, полковника Санта-Ремо, чьё имя было известно всем в Особом Подразделении как пример безукоризненной службы.

— Чуть не забыл, — добавил генерал в конце, снабдив свои слова уже совершенно неофициальной улыбкой, — настоящий подвиг совершил куратор вступивших в наши ряды сегодня молодых офицеров; на протяжении всего периода обучения он терпеливо и щедро делился с ними своим опытом и знаниями, помогал в трудных ситуациях; это, я думаю, должно быть достойно вознаграждено, лейтенант Крайст…

Билл сделал шаг вперёд, вытянулся, и генерал, сказав несколько тихих слов благодарности будто бы наедине перед всем строем, вручил ему, как и выпускникам, пару новых погон, на каждом из которых, поймав солнечный свет, заискрились три маленькие звёздочки.

 

2

Теперь Кирочка независимо и гордо разъезжала по улицам на чёрном служебном автомобиле со спутниковым навигатором и всякими разными приспособлениями для обнаружения нарушителей Магического Кодекса. Она уже чувствовала себя видавшим виды офицером Особого Подразделения, и ей не терпелось приступить к самостоятельному выполнению какого-нибудь опасного задания. Каждое утро она садилась за руль с надеждой, что именно сегодня одна из лампочек на приборной панели начнёт тревожно мигать — превышение допустимого уровня активности! — и ей нужно будет мчаться на место происшествия.

Лето догорало большим костром. Каждый вечер оранжевое солнце падало в залив, превращая воду в расплавленное золото. До темноты во влажном вязком воздухе трепыхался пьяный смех посетителей открытых летних кафе на побережье, дымились мангалы, распространяя густой пряный аромат шашлыка. Томительные горячие закаты таяли один за другим, как тонкие ломтики сливочного масла. Кирочка ощущала во всём теле нежную упругую тяжесть, иногда по ночам ей едва удавалось заснуть перед рассветом, чувственные грёзы одолевали её, дурманили, пьянили. «Должно быть, это и есть проявления той самой потребности, о которой говорил Крайст.» — решила Кирочка. Она стала подумывать о знакомстве с мужчиной.

— Тебе нужно отвлечься, — нахмурившись, посоветовала Аль-Мара, когда Кирочка в весьма туманных, стыдливых выражениях поделилась с нею своими ощущениями, — у меня появилось задание, но я ещё не настолько уверена в своих силах, чтобы отправиться в одиночку, да и полковник Мэрроуз советует мне взять напарника…

Аль-Мара подняла на Кирочку взгляд и, заметив в её глазах мерцающие отблески будущего восторженного согласия, продолжила:

— Поступили сведения, что за границами Города в районе озера Жум-Нэ существует незаконное тайное поселение. По некоторым данным оно насчитывает почти четыре тысячи человек. Мне поручено разобраться, что там вообще происходит, и я хочу предложить тебе в этом поучаствовать…

— Да-да-да! — Воскликнула Кирочка, порывисто завладев запястьями подруги и пытаясь её закружить, — Самостоятельное задание! Это же просто здорово! — успев привыкнуть к человеку, Кирочка перед ним уже не стеснялась бурно проявлять эмоции.

— Ну, хватит, что ты как маленькая, радости полные штаны, — сквозь удивлённую улыбку увещевала её Аль-Мара, неохотно поддаваясь.

 

3

Об озере Жум-Нэ в народе ходила легенда, будто бы иногда перед восходом солнца, в тот час, когда сумрак ночи только начинает робко бледнеть, всегдашние густые туманы над озером окрашиваются в необыкновенные нежные цвета — бледно-зелёный, розовый, кремовый — но видеть эти радужные туманы суждено не всем, а лишь тем, кого ожидает в жизни небывалое счастье.

Рассказывали, будто раньше, ещё до того, как на въезд в Город и выезд из него были наложены ограничения, на берегу озера Жум-Нэ стоял роскошный отель, у которого, несмотря на не слишком удобное местоположение и чрезвычайно наглые цены, никогда не было недостатка в клиентах — туристы валили валом, особенно летом; люди, по большей части именитые и богатые, останавливались там с целью поймать то бесценное мгновение, когда обыкновенный предутренний туман начинает играть цветными переливами. Некоторые просиживали на берегу ночи напролёт, но, если верить слухам, никто радужных туманов так ни разу и не увидел. Отель на берегу озера существовал, обирая незадачливых искателей счастья, до тех пор, пока его хозяин не погиб при загадочных обстоятельствах, затем какое-то время он пустовал, а в последствии был разобран по указу губернатора Города. Озеро и несколько гектаров леса окрест, как и прочие объекты экологического надзора, обнесли сеткой-рабицей, а примерно десятилетие спустя Город был закрыт, и поток туристов «ловцов тумана» прекратился совершенно, хотя, говорят, и теперь находятся чудаки, пытающиеся всеми правдами и неправдами выбраться из Города, отыскать легендарное озеро и испросить у него своими жадными, измученными повседневной рутиной взорами, ждёт ли их ещё в этой жизни нечто несказанное, тайное, прекрасное…

Выехав около полудня Аль-Мара и Кирочка прибыли на место только после захода солнца, когда погожее небо уже начало постепенно блёкнуть, гаснуть, лесной воздух стал прохладным, влажным, и уже налилось в продолговатый ковш глубокой озёрной долины невесомое пенистое молоко тумана, подсвеченного луной.

— Нужно ставить палатку, — деловито сообщила Кирочка, заглушив мотор, — Найдём здесь на холме местечко поровнее и займёмся этим.

— Рядом с озером?

— А что такого?

— Ну, мало ли… Набредут на нас какие-нибудь нехорошие люди… В тряпичной палатке мы ведь абсолютно беззащитны… Я предлагаю углубиться в лес.

Вступив в шуршащий мутно-серый сумрак сосняка, и поймав ноздрями шелковистый ночной воздух, девушки почувствовали тот сладостный трепет, который охватывает всякое разумное существо при соприкосновении с таинством жизни нетронутой природы. То здесь, то там зажигались во мху бледно-зелёные огоньки светляков.

Удивительно, но чем дальше Кирочка и Аль-Мара углублялись в лес, уходя от светящейся белоснежной простыни озера, напоминающей облако, упавшее на землю, тем меньше они боялись. Наступающая со всех сторон живая шелестящая мгла властно и нежно укрывала их. Верхушки сосен успокоительно шептались на ветру, мягкий пышный мох таил тысячи звуков: шорох, стрёкот, тихий хруст…

Некоторое время спустя девушки вышли на широкую тропу, усыпанную шишками и сухой прошлогодней хвоёй.

— Люди здесь наверняка есть, — вполголоса предположила Аль-Мара, — дорога заросла бы, если бы по ней никто не ходил; да и бурелома в этом лесу практически нет, значит — костры…

Аль-Мара остановилась и внимательно потянула носом воздух.

— Чувствуешь что-нибудь?

— Трудно сказать… Но нетронутыми эти места точно не назовёшь.

— Откуда ты столько знаешь о лесе?

— Я выросла на природе. Наше племя сознательно противилось цивилизации, мы жили кострами, собирательством, охотой, рыбной ловлей…

— И гаданием?

— Ну… Оно никогда не приносило много, обычно на эти деньги женщины покупали себе украшения, наряды, иногда, очень редко, лакомства — племя осуждало подобное поведение, всё взятое из города считалось скверным… Разрешалось приносить только хлеб, его ели даже старейшины…

Аль-Мара углубилась в воспоминания о своём детстве. Она редко заговаривала об этом с Кирочкой, и та слушала её с большим вниманием.

Аль-Мара с ранних лет любила всё живое. Разнообразие природы изумляло её; каждый миг рождающая что-то новое, населённая несчётным множеством живых существ, планета представлялась ей единым целым, организмом, где каждая малюсенькая букашка, травинка или червячок знают своё место и свою роль… Аль-Мара любила ходить босиком. Ей тогда чудилось, будто она чувствует, как дышит под ногами земля; ощущая ступнями её мягкое щедрое тело, и слушая, как шуршат осторожно сминаемые травинки, она вплеталась, словно нить, в лёгкую и прозрачную, как паутинка на дереве, ткань летнего дня в лесу. Она ходила осторожно, словно боялась спугнуть время, отмеряемое здесь тихими шорохами листвы, бегущими узорами кружевных теней и далёкими всхлипываниями кукушки.

Лес обступал посёлок со всех сторон, и Аль-Мара никогда не боялась его. Она ловко лазила по деревьям, легко перепрыгивала рвы и канавки, различала множество грибов, ягод и трав; в лесу с нею ничего не могло случиться, лес казался ей родной стихией, здесь она была дома, он принимал её в себя, и она — звонко поющая среди ветвей маленькая девочка в простом платье — становилась его частью, такой же как любое дерево, камень или цветок.

— В далеком детстве меня едва не ужалила змея, — сказала Аль-Мара, — ты просто не представляешь, насколько удивителен наш мир, и насколько чудесные, выходящие за рамки нашего понимания вещи могут в нём происходить. Ты ведь не веришь, что можно говорить с животными?

Кирочка помотала головой.

— В тот день я встретилась с очень большой змеёй. Мне было пять, и змея была толще моей руки. Она шипела на меня, и я знала, что её яд убьёт меня мгновенно. Змея уже собиралась броситься на меня, она собралась в клубок и угрожающе подняла голову — я не делала резких движений, не пыталась бежать, наши старухи говорили, что нельзя открыто паниковать, если встретил змею — я замерла, тело моё было неподвижно, но всю невероятнейшую концентрацию воли к жизни, которая нашлась во мне тогда, я употребила на то, чтобы мысленно сообщить змее, что я не хочу ей зла, и она может не защищаться от меня ядом… Я думала эту мысль изо всех сил, глядя, если можно так сказать, змее прямо в лицо, и, ей богу, в её холодных, похожих на гладкие камушки глазах на миг сверкнуло что-то похожее на понимание… Змея опустила голову и уползла.

— Это просто невероятно! — воскликнула Кирочка, — рассказать бы об этом учёным, которые изучают змей…

Аль-Мара печально качнула головой.

— Они будут последними, кто вникнет в суть этой истории. В лучшем случае они попытаются найти какие-нибудь объективные причины того, почему змея уползла. Что-то внешнее, вообще меня не касающееся, могло отвратить её, например… Возможно, объективные причины действительно были… Но для меня… Я чувствовала так, будто я разговаривала со змеёй, и это самое главное. Твоя жизнь — твои переживания, и больше ничего, как бы тебе ни хотелось, ты не можешь покинуть своё сознание и посмотреть на неё со стороны…

— Ой! — Аль-Мара вздрогнула и резко остановилась.

На тропинке впереди возник человек. Он неожиданно спрыгнул откуда-то сверху, оказавшись прямо на пути девушек, в нескольких шагах от них. В руках у него был меч — самый настоящий, сверкающий в лунном свете широким стальным лезвием. Сзади послышался глухой звук — будто что-то упало на землю. Кирочка резко обернулась. Оказалось, это приземлился второй странный человек у неё за спиной.

— Кто здесь? — спросил первый.

— Мы… просто… гуляем, — делая большие паузы между словами проговорила Аль-Мара, попутно подмечая детали облика ночного меченосца и стараясь по возможно определить, чего ждать от него, — У нас нет при себе наличных денег, — прибавила она на всякий случай.

— Денег? — удивлённо переспросил человек с мечом. — Мы не грабим красивых девушек. Мы витязи, а не разбойники.

— Витязи? — изумилась в свою очередь Кирочка и оглянулась.

Второй меченосец подошёл ближе, и она смогла разглядеть его в полумраке. Это оказался юноша лет девятнадцати-двадцати, широкоплечий, осанистый, в настоящей металлической кольчуге, с тёмными кудрями до плеч, выбивающимися из-под шлема. Первого витязя заслоняла от Кирочки статная фигура Аль-Мары, и она его не видела. Но, судя по голосу, это тоже был молодой парень.

— Не наши, — мрачно сказал тёмнокудрый.

— Ну и что, — отозвался второй, — зла не будет, если мы позовём их к костру. Две девушки в ночном лесу… Это не очень хорошо. Сам знаешь, разные у нас есть персонажи…

— Идёмте с нами, — миролюбиво обратился он уже к Аль-Маре, — У нас здесь неподалёку лагерь, там можно погреться у огня, отдохнуть, и выпить чего-нибудь горячего, если хотите.

У подруг давно уже урчали животы от голода, и пока они организовали бы собственный походный быт, прошло бы наверняка немало времени, а отдохнуть и перекусить хотелось немедленно — потому предложение лесных витязей было как нельзя кстати.

— Но есть одно условие… — более разговорчивый парень достал из кармана небольшой, но мощный фонарик, — при вас не должно быть никакой электроники, ни смартфонов, ни фотоаппаратов, ни камер — ничего. Снимать у нас нельзя.

— Дела… — Кирочка напряглась. «А что если они обыкновенные жулики, и сейчас просто заберут наши гаджеты и смоются.» — пронеслось у неё в голове, она очень хотела поделиться этой мыслью с Аль-Марой, но странные парни в кольчугах стояли рядом и она постеснялась шептаться с подругой.

— Мы вернём всё вам, когда вы будете уходить, — пообещал витязь.

Аль-Мара, не колеблясь, отдала юноше свой смартфон, Кирочка, пусть и не без некоторых сомнений, поступила сходным образом; она знала, что интуиция у подруги, бывшей гадалки, удивительная, и если уж она верит этим меченосцам, то, вероятно, у них действительно нет худых намерений. Кроме того, Кирочку несколько успокаивало, что её главная защита — офицерский браслет, замаскированный под наручные часы, — остаётся у неё на руке, и при необходимости она всегда сможет послать сигнал тревоги.

— Меня зовут Асан, — представился разговорчивый витязь, — А его — Эрмес, — он ткнул в своего тёмноволосого приятеля, не слишком расположенного к общению, — Вы не пугайтесь, что он молчит. Он не злая бука, просто немного недоверчив.

Эрмес едва заметно кивнул. Кирочку с самого начала необъяснимым образом потянуло к нему, и молчание этого юноши, сосредоточенное и даже немного хмурое, только подогревало её интерес.

— Я прежде никогда вас здесь не видел. Вы, наверное, из Города? — спросил Асан.

— Да. Мы слышали, что у вас тут есть такое озеро… — охотно озвучила ему Аль-Мара часть заготовленной легенды.

— Всё ясно. Очередные искатели счастья. Теперь сезон, — с некоторым пренебрежением в голосе констатировал Эрмес.

— Лично я не вижу в этом ничего плохого, — реабилитировал девушек Асан, — человек должен хотеть счастья… Иначе непонятно, зачем он вообще живёт.

— Кто-нибудь из вас видел эти туманы? — спросила Аль-Мара.

— Радужные? Нет. Боюсь, что это выдумка, — Асан немного опечалился, ему не хотелось разочаровывать девушек, — впрочем, может, все, кто жаждал их увидеть, не такие уж счастливые… И именно вам повезёт.

Тропинка сильно сузилась и петляла теперь в молодом ельнике; вежливый Асан светил фонариком и отводил в стороны преграждающие путь лесные шлагбаумы — колючие ветви, Эрмес шёл последним.

Между деревьями замаячили огоньки. Вскоре чувствительные ноздри Аль-Мары уловили уютные запахи кострового дыма и пищи, приготовленной на открытых жаровнях.

С небольшого холма, на вершине которого они оказались, открывался вид на обширную вырубку, тесно заставленную шатрами, плащевыми и брезентовыми палатками, тентами, натянутыми над прихотливыми рыжими цветками костров. У очагов хлопотали люди, они жарили мясо, рыбу, грибы, пекли на остывающих углях земляные овощи. Некоторые палатки светились мягким бархатистым светом, словно тонкие бумажные фонарики, внутри которых зажгли свечи.

— Это наш лагерь, — сказал Асан, начиная спускаться по тропинке с холма.

Оказавшись внизу, Кирочка и Аль-Мара с любопытством оглядывались вокруг. Остальные обитателя лагеря выглядели точно так же странно, как и встреченные ими в лесу витязи. У девушек возникло стойкое ощущение, что они, переместившись во времени, оказались на стоянке какого-то древнего кочевого племени; абстрагироваться от застёжек-молний на входах палаток, электрических фонариков, заменяющих факелы, и пластиковой посуды на дощатых столах не составило большого труда — попадающиеся на глаза люди одеты были либо в доспехи, либо в грубые полотняные рубахи, либо в жилеты и штаны из шкур или лоскутков кожи, будто их всех загримировали для съёмок фильма, действие которого происходит в стародавние времена.

— Зачем вам вся эта странная одежда… доспехи… и… холодное оружие? — отважилась спросить Аль-Мара, весьма бесцеремонно прикоснувшись к рукояти меча, что висел на поясе у Асана.

— Осторожно! — укоризненно взглянув на девушку, парень сделал шаг назад, — Меч трогать нельзя. Он настоящий.

— Острый? — настороженно осведомилась Кирочка.

— Достаточно, чтобы отсечь какую-нибудь часть тела, если нормально размахнуться, — недовольно пробурчал Эрмес. Он как будто бы нисколько не разделял энтузиазма своего приятеля помочь девушкам с костром и горячей пищей; их общество, вероятно, даже раздражало его.

— Ого… — протянула Аль-Мара, — Я смотрю, с вами шутки плохи…

— Не бойтесь, — миролюбиво пояснил Асан, — Наши воины никогда не нападают на пришлых.

Молодой витязь ничего больше не добавил, оставив девушек в недоумении; он не желал, по-видимому, подбрасывать хворост в разгорающийся с каждой минутой костёр их любопытства.

Эрмес всем своим видом показывал, что вообще не одобряет привод двух незнакомок в лесной лагерь. В колышущемся свете очагов Кирочка разглядывала его — юноша был хорош собою необычайно — жасминово белолицый, с крупно вьющимися тёмными волосами и с глазами серебристо-голубого оттенка, окаймлёнными чёрным воланом густых ресниц, поражающими воображение своим изысканным странным свечением. Приятеля же его, Асана, природа не одарила столь роскошной чувственной красотой, но смотреть на него отчего-то было даже приятнее: милый, щупленький, пучеглазый, со смешным вздёрнутым носом, обрызганным частыми мелкими веснушками — он привлекал своей живостью, отзывчивостью, быстрой порхающей мимикой.

Оба юноши были в стальных шлемах и кольчугах мелкой ковки, на поясе у каждого в кожаных ножнах горделиво покачивался длинный меч. Обувь у них тоже была непривычная; это были мягкие сапоги, сшитые из лоскутков кожи.

Сев к костру, витязи расстегнули и сняли тяжёлые боевые поручи; с удовольствием закатали до локтей грубые рукава рубах; и у одного и у второго на правой руке красовался широкий браслет из какого-то удивительно красивого бледно-голубого камня — он переливался на свету подобно нефтяной плёнке на поверхности воды.

— Дозорные вернулись! — громко сказала девушка-воительница, тоже одетая в боевые доспехи, только несколько облегчённые; в руках у неё был лук, а за спиной вместо рюкзака висел самый настоящий колчан со стрелами.

У костра на узких скамьях, которыми служили распиленные вдоль на две половины брёвна, сидело немало народа. И все ряженые: в шлемах, с разрисованными щитами, с мечами, с саблями… Кое-кто из них жарил, вращая над алыми углями насаженное прямо на клинок мясо. Витязи вели между собой странные разговоры.

— Думаешь, они нападут перед рассветом?

— Я не уверен, но на всякий случай нам лучше быть наготове.

— …И кого-то это к нам привели дозорные? — с одобрительным хитрым прищуром осведомился толстый бородатый парень, который то и дело прикладывался к походной фляге в кожаном чехле.

— Они устали и просто выпьют у нашего костра по чашке горячего травяного чая… — как будто немного виновато пояснил Асан.

Эрмес ловко ломал сухие палочки, подобранные на земле, и подбрасывал их в костёр. Кирочка чувствовала непривычное и постыдное желание быть ближе к нему; опустившись на скамью совсем рядом с юношей, она придвинулась почти вплотную, но он вежливо отсел, оставив между ними пустой участок бревна. Девушку это неприятно удивило, почти обидело.

— Почему ты так мало говоришь? — спросила она.

Эрмес пожал плечами.

— Мужчину украшает молчание, — вставила девушка с колчаном за спиной, — Особенно воина.

Кирочка следила за руками Эрмеса — любовалась его длинными пальцами, их точёными гибкими суставами, беззащитно выпирающими венами на предплечьях; веточки ломались с тихим сухим треском; одну за другой парень складывал их в костёр, тонкие хищные языки пламени вытягивались вверх, будто стремились дотянуться до пальцев кормильца и благодарно лизнуть их. Диалог этих рук и огня — то был процесс, невыразимо, завораживающе прекрасный; Кирочка в очередной раз застыла, замерла в покорном восторге перед творческой мощью Создателя. Огонь пощёлкивал, вдалеке гудели сосны, небо было черно.

— Твоя кольчуга, должно быть, здорово тяжёлая, — Аль-Мара улыбалась сидящему рядом на скамье Асану. Выпив чашку ароматного травяного настоя, она почувствовала себя бодрее.

— Семь кило. Хочешь — примерь. Два шага сделаешь — зубами заскрипишь, а я в ней, представь, целыми днями хожу, да ещё и по деревьям лазаю… — хорохорился юноша; девчонка ему, по-видимому, приглянулась, и он, не в полной мере, может, это ещё осознавая, пускал в ход свои неказистые мужские чары.

— А плавать ты в ней не пробовал? — рассмеялась Аль-Мара.

Асан отвернулся и замолчал, шутка немного его задела.

— Что это у тебя? — минуту спустя снова заговорила Аль-Мара, приметив на руке у Асана голубой браслет. Он был широкий выпуклый и очень гладко отшлифованный. — Красивый! Можно я его потрогаю?

Юноша молча протянул руку. Разглядывая, она повращала браслет на его худеньком запястье.

— На ощупь почти как стекло. Для чего он тебе?

— Не скажу, — лёгкий румянец заиграл на щеках молодого человека, — чужим, кстати, вообще нельзя ничего рассказывать, даже то, что вы с подругой узнали о нашем существовании — уже нехорошо… Такие правила.

— И что же в вашем существовании такого особенного? — Аль-Мара выглядела как самая обыкновенная любопытная девчонка, никто бы не подумал, что она хладнокровно продумывает каждое слово. Блестящие глаза, приоткрытые губки, нетерпеливое поигрывание часиками на запястье… Плутовка, вероятно, начала догадываться о том, что приглянулась Асану, оставалось только правильно себя повести…

— Я не могу говорить с тобой об этом, ты ведь из Города, так, — юноша понизил голос до шёпота, — то, что мы здесь устроили, не совсем законно…

Аль-Мара небрежно махнула рукой.

— Нашёл, чем пугать! Ты думаешь, как мы из Города выбирались? По специальному разрешению? У нас тоже все документы липовые… — она решила, что эта маленькая ложь, сделав её в глазах Асана «товарищем по несчастью», подтолкнёт его к откровенности.

— Вы сделали это ради туманов?

— Да. А что такого? Я слышала о людях, которые изготавливали себе фальшивые пропуска в сельскохозяйственный сектор и на мусоросжигатели, чтобы просто посмотреть, что там, за Городом… У меня всего лишь пятидневная справка эксперта-эколога. Могу показать…

Асан взглянул на Аль-Мару как на наивного ребёнка.

— Большинство из тех, кто здесь, изготовили себе поддельные свидетельства о смерти, — юноша произнёс это даже с некоторой гордостью за своих друзей.

— О, боже… Зачем?

— Чтобы никогда не возвращаться. Мы не хотим жить по законам Города, поэтому мы ушли сюда, мы хотим быть ближе к природе, и нам больше по душе те роли, которые мы берём на себя здесь, на улицах мегаполиса мы все стали бы другими. Говорят, что не дано выбирать историческую эпоху, общество, в которых жить, но мы предприняли такую попытку… В этом смысл нашего лагеря… — голос юноши звучал гордо и немного враждебно, — первые из нас пришли сюда много лет назад, им пришлось очень трудно, они создавали всё с нуля; а сейчас мы существуем здесь практически автономно, у нас есть даже защита на случай обнаружения лагеря, если ты, например, расскажешь, что видела нас в лесу, то мы можем быстро переместиться на другое место, именно поэтому нас до сих пор не переловили. Наш мир дорог нам, и мы готовы на многое, если не на всё, чтобы защитить его…

Внезапно к костру выскочила девушка с колчаном за спиной и большим луком в руке.

— Тревога! — завопила она, — они идут!

— Надо вас спрятать, — выражение лица Асана стало непроницаемым, жёстким; он побледнел, и веснушки на переносице стали ещё заметнее, — за мной!

Он резко схватил Аль-Мару за руку и потянул к ближайшему шатру. На стоянке возник переполох — люди забегали, засуетились, некоторые начали торопливо облачаться в доспехи.

— Мы окружены! — заголосил парень с бородой. В одной руке у него была фляга, в другой — меч.

Аль-Мара поискала глазами Кирочку. Перед её глазами мелькали люди, они прыгали через костры и брёвна, на ходу хватали оружие; кто-то вылил в костёр чашку воды, раскалённые угли злобно зашипели, повалил дым; Аль-Мара вынуждена была отвернуться.

— Кто-нибудь о ней позаботиться, не волнуйся, — продолжая тянуть девушку за собой, сказал Асан, — мы стараемся не причинять вреда чужим…

В шатре было темно. Аль-Мара почувствовала руками мягкие шкуры на полу. Снаружи доносились крик, улюлюканье, звон мечей. Несколько раз кто-то падал на стены шатра, вдавливая их внутрь, натягивая своим телом. Аль-Мара чувствовала совсем рядом тепло Асана, слышала его учащённое дыхание. Прежде она не могла себе представить, что, оказавшись наедине с мужчиной, она почти не будет его бояться… Снаружи было значительно страшнее. Кто-то истошно закричал и снова повалился на стену шатра, прямо возле того места, где притаилась Аль-Мара. Она порывисто отпрянула, и очень вовремя — острая сабля с треском рассекла ткань, проникнув в шатёр концом своего длинного изогнутого лезвия.

— Мама дорогая! — Аль-Мара отползала дальше, комкая шкуры неловкими испуганными движениями; натолкнувшись в темноте на препятствие, которым оказался Асан, она инстинктивно крепко и отчаянно прижалась к нему.

Так они и провели некоторое время, час или около того, пока за тонкими брезентовыми стенами их убежища кипело сражение: Асан сидел на коленях посреди шатра, неуверенно прижимая к себе полулежащую у него в объятиях Аль-Мару, и, с благородной целью её утешить, разумеется, робко поглаживал налитые плечи девушки.

Когда всё стихло, она торопливо, сконфуженно высвободилась от него — неожиданная, в некотором роде вынужденная близость изрядно смутила обоих — и поползла к выходу.

— Стой! Я первый… Нужно посмотреть, всё ли в порядке, — Асан осторожно выглянул из шатра сквозь прорезь, оставленную саблей.

— Может, теперь ты мне что-нибудь объяснишь, — потребовала Аль-Мара, — какого лешего нас сейчас чуть не изрубили в капусту?

— Мы играем в ролевую игру, — виновато прошептал Асан, продолжая высматривать что-то сквозь щель, — только ты это… потерпи пока выходить… там…

— Я всё равно выйду! — воскликнула девушка, — мне нужно найти Киру! — она приподняла завесу и решительно высунулась из шатра.

— Не надо!

Аль-Мара выпрямилась во весь рост и огляделась. Костры потухли. Шум сражения ещё не стих окончательно, он откатился дальше, в глубину леса. Люди с фонариками растерянно бродили туда-сюда по изрядно потрёпанной стоянке. На полу валялись посуда, оружие, доспехи. Два человека спешно уносили куда-то третьего, накрытого простынкой, сквозь которую быстро проступали багровые пятна.

— Мама дорогая…

— Я же говорил тебе: не выходи пока… — укоризненно заметил девушке стоящий у неё за плечом Асан.

— Ну и игры у вас…

— В Игре всё по-настоящему. И жизнь, и смерть, и… любовь. — Тихо, но необыкновенно твёрдо произнёс юноша.

 

4

— Мы не можем пока отпустить вас, — сказал Кирочке бородатый парень с флягой; когда на лагерь напали, именно он помог ей найти укрытие, — наши враги совсем рядом, придётся вам пока побыть нашими гостями…

Девушка решила немного прогуляться по стоянке, поискать Аль-Мару — всюду кипела жизнь — люди наводили порядок, восстанавливали порезанные и прожжённые палатки, разводили костры, чинили и чистили доспехи. Заметив знакомую фигуру, она остановилась.

Эрмес сидел на земле и усердно затачивал лезвие своего меча небольшим точильным камнем. Трение металла о камень рождало неприятный резкий царапающий звук. Иногда между поверхностями меча и точила возникали, чтобы тут же исчезнуть, одиночные оранжевые искорки. Кирочка подошла и встала у юноши за спиной — ей хотелось быть ближе к нему — она ничего не могла с собой поделать — никого она здесь не знала, Аль-Мара и та куда-то пропала; на душе у Кирочки было тревожно, Эрмес казался ей единственным островком покоя… Какое-то время она молча наблюдала за ловкими неторопливыми движениями затачивающих клинок рук юноши — это зрелище завораживало её, гипнотизировало. Голубой браслет покачивался на его правом запястье, играя радужными бликами в пляшущем свете костра.

— Ты мне как будто хочешь что-то сказать? — положив точильный камень, и снизу вверх внимательно взглянув на Кирочку своими выразительными, полными скромного достоинства глазами в чёрных бархатных ресницах, проговорил Эрмес.

Догадавшись, что он обратился к ней, Кирочка ощутила стремительно нарастающую слабость в коленях и трепещущий холодок в кончиках пальцев; она застыла, поражённая одновременно и мужественной и нежной формой его бледно-розовых губ, крепкими скулами в едва заметных точечках щетины, высоким чистым лбом…

— Н… Нет. — Пролепетала она. — Я просто на тебя смотрю…

— Не надо, — мягко, но настойчиво попросил юноша, и, опустив голову, снова взялся за точильный камень. Как только это он умудрился вложить в два коротеньких слова сразу столько оттенков смысла, полную октаву вежливого отказа, всё, от спокойного осознания собственной привлекательности и понимающей снисходительности к Кирочкиному желанию до чуточку виноватого смиренного признания какого-то своего внутреннего долга, довлеющего над его судьбой.

— Но… почему? — чуть не задохнувшись от больно хлестнувшей её обиды, спросила Кирочка, и, тут же почувствовав всю беспомощность, нелепость и неуместность этой реплики, ещё больше разобиделась и разозлилась.

Эрмес снова вскинул на неё свои прекрасные глаза и посмотрел продолжительно, сочувственно, но строго, продлевая муку её беспредельного и безнадёжного отчаяния.

— У меня есть возлюбленная, — коротко пояснил он и опять, теперь уже окончательно, занялся заточкой меча, словно непроницаемой стеной отгородив себя от Кирочки своим молчаливым сосредоточением на этом деле. Широкий голубой браслет, бликуя глянцевой отшлифованной поверхностью, мерно заколыхался на его правом запястье.

Она повернулась и медленно пошла прочь, в темноту, со стыдом ощущая, как её глаза наполняются слезами и не находя в себе сил их сдерживать. Кирочке вспомнилось, что примерно то же она испытывала на выпускном, когда случайно увидела Саша Астерса целующего девушку… Детская ревность. Не столько болезненная, сколько обидная. Стихийная злость на невозможность обладания чем-то красивым, желанным. Негодование, от которого не дышишь, а как будто глотаешь воздух, и давишься, и вздрагиваешь… Кирочка остановилась. Перед её внутренним взором отчётливо предстала кукла, о которой она мечтала в детстве: русалка с хвостом из сверкающей ткани, расшитой круглыми цветными блёстками и с длинными-предлинными, длиннее самого тела золотыми волосами, к которым крепились сияющие звёздочки. Потом такую куклу купили дочке соседей. Кирочка тогда очень расстроилась, заперлась от родителей в комнате и горько плакала от зависти. Наверное, каждый хотя бы раз в жизни испытывал это мучительное чувство — ревность к собственному желанию, сбывшемуся с кем-то другим.

 

5

Раннее утро в сосновом лесу — красные, розовые, оранжевые ленты протянулись между деревьями; лёгкая белесая дымка, если смотреть вдаль. Воздух прохладен, влажен; от первых костров лагеря дым поднимается вверх и рассеивается не сразу, повисая шатром. Безветрие.

Кирочка и Аль-Мара сели, грея руки об походные пластиковые кружки с растворимым кофе, полусонные, одурманенные запахом костров и насыщенным кислородом лесным воздухом.

Асан хлопотал у очага; он вскипятил девушкам воду в котелке и теперь жарил на толстостенной чугунной сковородке ломтики булки, привезённые ими из Города.

— Послезавтра день летнего солнцестояния, — объявил он.

— Ну и что? — удивилась Аль-Мара.

— Это не очень хорошо, что вы здесь… — юноша ловко перевернул лопаточкой одну из гренок; было заметно, что приготовление пищи на открытом огне является для него привычным ремеслом; булка не подгорела, а лишь слегка зазолотилась.

Асан понизил голос до шёпота:

— Сегодня в наш лагерь приезжают жрицы Плодородия… Это ещё одна из тайн, которую вы узнаете, если останетесь. А вы останетесь. Потому что мы не имеем права отпускать вас; в лесу сейчас может быть опасно…

— Вы держите нас в плену? — Кирочка напряглась.

— Упаси Прорва-мать, — Асан поглядел на неё снизу вверх и улыбнулся. Он сидел на корточках возле костра и выкладывал лопаточкой гренки на тарелку. — Мы вас оберегаем. Нам в первую очередь невыгодно, чтобы с вами что-то случилось. Ведь если вы исчезнете в лесу, власти Города пришлют сюда людей с собаками, машины, вертолёты… Так уже было не раз. И нам опять придётся менять место стоянки; вы видели слишком много — мы не можем стопроцентно полагаться на ваше молчание. В лагерь каждый год забредают какие-нибудь случайные люди; преступники, сбежавшие из Города, чтобы скрыться от властей, заблудившиеся учёные, биологи, экологи, изучающие лес, злополучные искатели озера счастья, наконец… Мы отпустим вас, но только когда будем уверены, что наши враги ушли.

— Ах… вот зачем у вас мох на крышах палаток, чтобы не засекли с вертолётов пожарной охраны, — проговорила Аль-Мара задумчиво, — Зачем вам такая морока? Почему бы не жить в Городе, как другие…

— Это так просто не объяснить. Все, кто приходит сюда, приходят за сказкой. И приносят с собой свою частичку сказки… Может быть… Когда-нибудь… Если вам очень захочется, вы сможете найти нас снова. И присоединиться к нам. Город… где камеры слежения установлены везде, даже в общественных туалетах и банях, где люди одурманены суетой и ложными ценностями, где информации так много, что она стремительно обессмысливается… город, где не торгуют разве только воздухом — если он однажды начнёт душить вас, то… милости просим.

— Вы сами придумали эту вашу Игру, в пространстве которой вы здесь существуете? — спросила Аль-Мара.

— И да, и нет, — Асан подул на румяную гренку и разломил её пополам, она распалась с крепким четким звуком, будто тонкая деревянная палочка, — Мир, в котором происходит действие Игры, выдумала одна зарубежная писательница, весь, до мельчайших подробностей: законов, обычаев, богов… Мы общими усилиями всего лишь воссоздали его в реальности. Но… Каждый из нас пришёл сюда собой; каждый из нас — персонаж. Мы никого не копируем и не изображаем, как, к примеру, актёры. Любой из нас играет самого себя.

— А кто всё-таки эти жрицы, которых вы ждёте сегодня? Они тоже персонажи?

Асан кивнул.

— Это тайна, — сказал он, почти жалобно взглянув на Аль-Мару. Девушка ему совершенно очевидно нравилась; не заметить его кротких взглядов на её сочные плечи, руки, грудь было очень трудно; он чувствовал вину и стыд за то, что не может отказать ей, и всегда отвечает, когда она спрашивает…

— Ну… пожалуйста… — Аль-Мара просительно улыбнулась. — Так любопытно…

— Женщины, которые служат вечной Красоте, Материнству и Плодородию… — обречённо понурив голову, зашептал Асан, — Они удивительно искусны в обольщении, лица и тела их прекрасны. Они снисходят к нам раз в год в день летнего солнцестояния и выбирают себе самых лучших мужчин… Многие витязи, я уверен, приготовили им дары…

— Дары? — Аль-Мара отхлебнула немного кофе, — Они что, дань с вас собирают, что ли?..

Асан как будто немного обиделся.

— Так заведено. Жриц одаривают самой лучшей пищей, ценностями, вещами, которые удалось забрать из лагеря поверженного противника. Ещё иногда витязи состязаются между собой прямо на глазах у жриц, демонстрируя им мужественность, силу, ловкость — это довольно-таки зрелищно — и жрицы выбирают победителей…

— Для чего?

— Ну, как будто совсем маленькая… — проговорил Асан, улыбнувшись просто и мило, — Витязи ищут любви этих загадочных женщин… Об их красоте и страсти слагают легенды… Что в них правда, что вымысел — остаётся гадать… На самом деле жрицы — это особенная пленительная тайна, не только для чужих, но и для наших мужчин, считается, будто для любви ничего не нужно знать, и она сама — дурман, наваждение, от неё пьянеют как от вина; жрицы открывают свои секреты только женщинам, так заведено, — но я знаю о них чуть больше, потому что мать Эрмеса, моего лучшего друга, одна из них, и она служит богине вместе с Магатеей…

— Магатея… — заворожённо прошептала Кирочка, — Такое красивое имя…

— Она верховная жрица Прорвы — Богини Плодородия и Материнства. В неё давным-давно влюблён Эрмес, почти с самого своего детства. Она намного старше его, она уже служила богине, когда он родился, но… Этим женщинам доступно какое-то страшное откровение природы, возможно, даже колдовство… они не стареют… Вы сами сможете убедиться, когда они придут. Магатея прекрасна… на неё можно смотреть не отрываясь… каждый жест её — произведение искусства…

Кирочка помрачнела, Аль-Мара тихонько рассмеялась:

— Кажется, ты и сам в неё влюблён!

— Нет, — с лёгким укором заметил ей юноша, — Я только разделяю чувства своего друга. Он постоянно говорит о ней, когда мы одни. Ему, как и мне, девятнадцать, очень многие девушки заглядываются на него, но он с невиданным упрямством бережёт свой голубой браслет. Эрмес надеется, что настанет день и Магатея выберет его…

— Она до сих пор не выбрала? — с лёгкой досадой осведомилась Кирочка.

— …Нет. Каждый год она приезжает и удаляется в шатёр с кем-то другим. Это так мучает его. Он сходит по ней с ума… А в шестнадцать лет даже попытался наложить на себя руки, и Магатея, узнав об этом от его матери, долго говорила с ним наедине; она что-то ему пообещала такое, что он даже мне не сказал… С тех пор всё ждёт.

Внезапно жуткий стон донёсся из одной из ближних палаток. Девушки вздрогнули.

— Раненый проснулся… — напряжённо выдохнул Асан.

— У вас тут есть врач?

— Не беспокойтесь… Ему помогут.

Кирочка опасливо покосилась в сторону палатке: под брезентовым куполом хлопотал тусклый огонек, двигались нерезкие тени.

— Кто были те люди, что напали на вас? Или это тоже секрет?

Асан едва заметно кивнул, в глазах его читалась благодарность за понимание.

— Они просто играют с нами. У них тоже — мечи и луки. Разве в детстве вы никогда не разбивались на два лагеря и не играли в войну?

— Но… если в вашей игре всё по-настоящему, как ты мне сказал тогда, ночью, — приглушённый голос Аль-Мары звучал почти спокойно, но щеки её, обыкновенно мягкие, яблочные, побледнели, захолодев, — это же слишком страшная игра?

— А жить по-твоему не страшно? — невозмутимо спросил Асан, — Жители Города рискуют не меньше нашего, я уверен. У вас столько лифтов, эскалаторов, автомобилей… Регулярно кто-то гибнет среди всей этой бездушной техники: тут — электрические двери заклинило, там — поезд метро сошёл с рельсов…

Аль-Мара подумала и кивнула. Действительно. Почти каждое утро в сводке новостей оповещают об очередных жизнях, унесённых Городом. На скоростной трассе сбит человек; грузовик сломал ограждение и сорвался со второго яруса автодороги…

— Чем же тогда ваша Игра отличается от жизни, если в ней всё по-настоящему?

Асан пожал плечами.

— Я понимаю о чём ты… Но не знаю, как тебе лучше ответить. Игра просто красивее. Так, наверное. В жизни много обыденного, а мы предпочитаем яркость, азарт, захватывающие приключения…

 

6

Протиснулся между шатрами и неспешно выполз на середину лагеря внедорожник, блестящий на ярком солнце как жук скарабей чёрной гладкой спиной.

Дверца со стороны водителя отворилась и на плотный утоптанный грунт уверенно ступила стройная женская нога в тряпочном кеде и бледно-голубой узкой джинсовой брючине. Следом появилась и сама женщина в простой, мужского покроя, светлой полотняной рубашке, до середины распахнутой на груди, так, что даже виднелась между полами маленькая гладкая чашка бюстгальтера. Она была худая, со стремительными мелкими геометрически чёткими чертами лица; что-то умиляющее было в выпуклых грудных костях и тоненьких плечах, угадывающихся в полупрозрачных на свету просторных мешках рукавов.

— Это она… — таинственно шепнул Асан стоящей с ним рядом Аль-Маре.

По торжественности его тона и по тому, как изменилось лицо Эрмеса, с невероятной быстротой отразив друг за другом несколько выражений от восторженной радости до смущения, граничащего с испугом, Аль-Мара сразу поняла, о ком речь.

Женщина приблизилась. В руках у неё был большой дутый полиэтиленовый пакет. Эрмес подбежал к ней и молча принял его, протянутый равнодушно-повелительным жестом, таким, каким обычно отдают багаж коридорному отеля.

На остроскулом лице жрицы выделялись не накрашенные, узкие, изящно выпуклые губы, довольно длинный тонкий нос и радужно-переливающиеся озерца солнцезащитных очков. Она подняла очки на лоб; глаза оказались большие, светло-карие, с необыкновенно сильным, пронзающим взглядом. Чуть заметно сверкнув любопытством, эти глаза остановились на Кирочке и Аль-Маре.

— Здравствуйте, — сказала, миролюбиво кивнув девушкам, Магатея.

Потом она поприветствовала Асана:

— Привет, — лёгкая улыбка, быстрый взмах руки.

Жрица Прорвы очень мило сощурилась, склонив голову набок, и ловко заправила за ухо упавшую прядь орехово-русых волос — все движения её действительно удивительным образом приковывали внимание; Асан говорил правду, на неё можно было смотреть как на огонь — не отрываясь.

Эрмес уже вернулся, успев отнести пакет в один из шатров.

— Благодарю тебя, — не глядя, бросила ему жрица.

Кирочку неприятно поразило такое обращение с серьёзно влюблённым юношей. «Словно с рабом…» — подумалось ей. А ещё мучительнее, больнее задело её то, что Эрмес так легко это принимал: он, казалось, позволял Магатее такое поведение по отношению к себе не только безропотно, но даже с какой-то нежной, покорной радостью.

Кто-то ещё поприветствовал жрицу, и она отвлеклась. Кирочка теперь видела только её гордую стройную спину под парусом тонкой рубахи; через несколько мгновений исчезла и спина — Магатею заслонили обступившие её обитатели лагеря. Повернув голову, Кирочка случайно успела заметить, с какой отчаянной нежностью во взоре высматривал жрицу среди толпы ошеломительно прекрасный Эрмес… Небо над бором было синее, и при свете ясного дня серебристо-голубые, как у хаски, глаза юноши сияли ярче; крупные тёмные локоны до плеч ласково, словно женские пальчики, перебирал ветер.

Лучше не смотреть. Почувствовав, как в груди снова разливается неизбывная вековая горечь не-обладания, Кирочка отвернулась.

 

7

Кирочка и Аль-Мара были приняты лесными игроками как уважаемые гости; их щедро угощали, разрешили установить палатку, приглашали принять участие в играх и забавах, но на вопросы, когда им можно будет уехать, отвечали неопределённо. День клонился к вечеру. Свет истончался, стволы сосен приобретали розоватый румянец.

Девушек снедало любопытство. Увидеть загадочную жрицу снова им не удалось, но, прогуливаясь вокруг лагеря, они заметили, что слегка на отшибе, в бору, несколько мужчин спешно устанавливают небывало яркий и просторный шатёр.

— Сколько времени жрицы пробудут здесь? — спросила Кирочка за ужином у одного из дружелюбных бородачей, успевшего уже хорошенько приложиться к фляге.

— Соберут в самую короткую ночь волшебные семена и уедут, — ответил тот и загоготал.

Кирочка принялась ломать мелкие палочки и подбрасывать их в огонь, её снова посетила мысль о недосягаемости желаемого; нет на свете муки более острой и более бессмысленной, чем эта; предвкушение удовлетворения или даже счастья от обладания чем-либо всегда иллюзорно, но люди раз за разом наступают на эти грабли; они снова и снова наделяют вещи, события или других людей властью давать им счастье, чтобы потом разочаровываться или оставаться навеки жалкими заложниками несбывшегося…

Аль-Мара возле соседнего костра общалась с Асаном. Юноша эмоционально что-то ей рассказывал, периодически вскакивая со скамьи и активно жестикулируя, она сидела, развернув к нему лицо, и умиротворённо улыбалась. В рыжих волосах девушки загадочно притаились малиновые, медные, оранжевые отблески пламени.

Кирочка вздохнула и, подув на подожжённую палочку, прикурила сигарету от уголька.

 

8

Тёплый влажный воздух палатки не давал Кирочке уснуть глубоко. Она ненадолго погружалась в тяжёлое душное забытьё, временами выныривая из него, словно из мутной воды; какое-то время её сознание плавало на поверхности, на самой границе сна и яви, когда реальность перед глазами причудливо сплетается с грёзами… Перед внутренним взором появлялось, прояснялось, приобретало резкость, а затем снова расплывалось и исчезало большеглазое выразительное лицо Магатеи, её красивые губы, которые медленно и грациозно шевелились, произнося какие-то странные несвязные слова…

Кирочка открывала глаза, утыкаясь взором в спасительную черноту палатки. Откинув одеяло, она лежала навзничь, слушала звон одинокого комара, запертого молнией под колпаком синтетической ткани, и ещё больше растравляла себя мыслями. Её не отпускала пронзительная тоска по ощущению от прикосновения к материи, принявшей столь пленительную форму, к нежной щеке Эрмеса, к здоровым блестящим волосам, к губам… Агрессивно желаемые объекты хочется либо заполучить, либо уничтожить… Чёрный смерч, верный Кирочкин спаситель и защитник, затягивал Эрмеса и Магатею в свою адский шейкер; и роскошные тёмные локоны юноши, и его прекрасные глаза, и умилительную птичью хрупкость жрицы алчная мгла воронки поглощала с таким же уверенным равнодушием, как и прочие предметы, листья, мусор, вчерашние газеты…

Кирочка выползла из палатки покурить. Села прямо на землю, застыла на миг, заслушавшись звуками серо-синего мутного леса, заглядевшись на бледнеющее предрассветное небо. Машинально вытянула сигарету из пачки в нагрудном кармане наброшенной на плечи джинсовой курточки, медленно, с удовольствием затянулась. Последние звёзды таяли среди тонко вычерченных сосновых крон. Любуясь ими, Кирочка подумала о том, сколько человеческих желаний успело вспыхнуть и погаснуть в острых лучах их холодного света. Ощутив свою беспомощность перед Вечностью, она немного успокоилась. Потушила окурок в песке, несколько раз вдохнула и выдохнула чистый хвойный воздух и, почувствовав сонливость, полезла было обратно в палатку…

Но лёгкий шепчущий звук шагов по лесу заставил её обернуться. По узкой мшистой тропинке среди сосен неторопливой трусцой бежала Магатея. Кирочка и со спины сразу узнала этот тонкий стремительный силуэт. Ещё днём она подметила характерную небрежно-грациозную ломкость, звонкость движений жрицы. Теперь на ней был светлый спортивный костюм, ярким пятном порхающий в предрассветной голубизне.

Кирочка не придумала ничего иного, кроме как вскочить и броситься вслед. Она сделала это безотчётно. К ненавидимому, как и к любимому, необъяснимо влечётся человеческое существо. И стремление изучить врага даже, пожалуй, сильнее, чем интерес к объекту какой-либо нежной симпатии. Куда она бежит? Зачем? Желание немедленно это выяснить в какой-то миг пересилило рассудок.

Длинные шаги Кирочки зашелестели по лесу. Услышав их, жрица остановилась и обернулась.

Встретившись с ней взглядом, Кирочка мгновенно и очень сильно смутилась, до замирания, до потери дара речи. Только теперь к ней пришло понимание, что выглядело это странно и неуместно — как она ринулась вдогонку жрице, по-видимому, совершающей утреннюю пробежку.

— Доброе утро, — произнесла Магатея удивлённо и, как показалось Кирочке, чуть насмешливо; её умные и необыкновенно внимательные глаза в сумерках казались темнее.

— Недоброе, — глядя в мох, глухо буркнула Кирочка.

— Отчего же? — жрица свойственным только ей одной неописуемо милым жестом склонила голову набок и улыбнулась. Очарование её словно плотина способно было остановить натиск любой самой свирепой ярости.

Кирочка не отвечала; она отважилась поднять взгляд и теперь смотрела на Магатею исподлобья, настороженно и мрачно.

— Слышишь, поют птицы, вестники рассвета, — Магатея умолкла, а мгновение спустя, когда задрожала невдалеке нежная трель, подняла тоненький палец, словно указывая Кирочке на этот звук, — земля прекрасна в своём пробуждении, прислушайся к ней. Способов наслаждаться — гораздо больше, чем кажется, а вот времени — гораздо меньше, не упускай его, девочка.

Кирочка устыдилась некстати проявившихся не лучших свойств её натуры; о дружелюбное спокойствие Магатеи, словно волны о гранит набережной, разбивались все гневные грубые побуждения…

Но Кира всё-таки озвучила задуманное на бегу:

— Я хочу попросить вас не обижать Эрмеса… Он так любит вас.

Фраза прозвучала напыщенно и сурово. Магатея взглянула на Кирочку своими быстрыми, мгновенно схватывающими суть, блестящими глазами. И рассмеялась. Ласково и радостно, как над неуклюжими шажками годовалого ребёнка.

Реакция жрицы была неожиданной; Кирочка недоумённо насупилась.

— Я, кажется, догадываюсь, почему твои глаза мечут молнии в мою сторону… — задумчиво проговорила Магатея, осторожно касаясь своим живым пытливым взглядом Кирочкиного лица, — Запомни, девочка, каждый проходит свой путь… И только свой. Ты молода, красива, тебя ждёт много чудесного впереди, и я могу, если хочешь, показать тебе мой путь для того, чтобы ты осознала, что он ничем не лучше твоего, идти им нисколько не слаще, и за щедрый дар любви прекрасного Эрмеса заплачена мною определённая цена…

Кирочка стушевалась под пристальным взглядом жрицы; тайна её была, судя по всему, очевидна Магатее словно строка в раскрытой книге; услышав имя Эрмеса из чужих уст, девушка почувствовала, как стихийно, неотвратимо прихлынул жар к лицу, ушам, шее…

— Приходите с подругой в мой шатёр под конец зноя, когда солнце начнёт понемногу склоняться к горизонту, — сказала жрица, нетерпеливым жестом заправляя тоненькую как прутик прядь волос за ухо, — буду рада, а теперь мне нужно бежать дальше, мои ежедневные десять километров ждут меня, и нет такой силы, которая бы отменила их сегодня…

Магатея улыбнулась напоследок как будто немного рассеянно; не простившись, она легко и почти бесшумно побежала дальше в бор, оставив Кирочке воздушное, нежно колкое, точно лимонад на языке, ощущение незавершённости какого-то приятного, необыкновенного приключения…

Вернувшись в палатку, Кира сразу же уснула, глубоко и спокойно, словно дитя, припавшее к материнской груди.

 

9

Вечернее солнце, просвечивая сквозь деревья, впивалось в глаза тонкими золотистыми иглами света. Сочные кроны сосен застыли высоко-высоко, словно сине-зелёные облака.

В узорчатом оранжево-красно-жёлтом шатре Магатеи царил уют: сияние дня, проникающее внутрь, словно сквозь тонкую бумагу, сквозь его расписные яркие стенки, приобретало таинственность и мягкость.

Приглашённые гостьи седели прямо на полу рядом с небольшим столиком, на котором ловкая щупленькая девочка лет десяти в длинном и просторном кремовом платьице с широкими рукавами сервировала чай. Тонкими белыми ручками с бледно-голубыми нитями вен она расставляла на кружевной салфетке чайные приборы: глиняные пузатые чайнички с пахучими заварками из лесных цветов и трав, изящные плетёные вазочки с сухофруктами, цукатами и орехами, маленькие толстостенные чашки, блюдца.

Малютка двигалась очень быстро, но в то же время на удивление грациозно: наблюдая за нею, Кирочка испытывала невыразимое наслаждение бескорыстного созерцателя. Вскоре послышался шорох занавески; мгновение спустя из-за внутренней тканевой перегородки шатра вышли в открытых нарядных платьях сами устроительницы чайной церемонии — две жрицы богини Прорвы — Магатея и её подруга.

— Агея, — представила верховная жрица свою спутницу, которая была чуть выше её, полнее, с высокой грудью, ясноглазая и темноволосая, как Эрмес, и Аль-Мара догадалась, что это и есть его мать.

Агея сдержанно поклонилась гостям и грациозно опустилась на колени, расправив вокруг себя широкий подол хвойно-зелёного атласного платья, перехваченного на талии чёрным поясом.

— Спасибо, Ксифея, ты можешь быть свободна. Ступай, поиграй во что-нибудь… — ласково сказала Магатея девочке, легонько потрепав её белокурую головку, — Это моя младшая дочь, — тут же пояснила она Кирочке и Аль-Маре.

Девочка особым образом поклонилась матери, потом сделала очень красивый реверанс гостям и резво убежала.

— Она тоже станет жрицей, когда вырастет? — полюбопытствовала Аль-Мара.

— Если захочет, — ответила Магатея, — В нашем деле неволить нельзя. Красота — это творчество… Не заставишь ведь насильно человека, к примеру, быть поэтом или художником, а служение богине — по-своему тоже высокое искусство.

Магатея привычным движением слегка перехватила подол длинной струящейся юбки, чтобы сесть. Кирочка неотрывно смотрела на неё. Надетое на Магатее платье, тёмно-голубое, расширяющееся книзу наподобие колокольчика, с завышенной талией, полностью открывало верхнюю часть груди с тонким рисунком костей, ломаную линию перехода от шеи к плечам, руки — длинные изящные предплечья жрицы аж до самых локтей унизаны были голубыми переливающимися браслетами, точь-в-точь такими, как тот, какие носили на запястьях Асан и Эрмес. Кирочка не была посвящена в пленительную тайну браслетов, но смутно догадывалась, что в них заключено нечто волнующее, эротическое.

Магатея села, шикарная юбка распласталась вокруг неё словно цветок хризантемы; браслеты, когда жрица двигалась, тихонько постукивали друг о друга как чётки. Она налила чаю себе и гостьям.

Беседа за столом шла своим чередом.

— Можно узнать, почему вы позвали нас именно на закате? — спросила Аль-Мара, пробуя пахучий крепко заваренный напиток, изготовленный, по словам Ксифеи, из каких-то сушёных кореньев.

— У нас сейчас время вечернего чаепития, — трогательно заключив маленькую глиняную чашечку, как камушек, в ладони, сообщила Агея, — красота начинается с дисциплины и потому наш день строго регламентирован…

— По традиции мы совмещаем именно этот ритуал с приёмом гостей, — добавила Магатея, — Угощайтесь… — Она кивнула на вазочку с цукатами.

Аль-Мара нерешительно взяла, слегка надкусила небольшой бледно-красный сушёный плод и запила его чаем. Пряная горечь кумквата — это оказался именно он — изысканно сочеталась с тонкой сладостью травяного напитка.

— Вкусно… — удивлённо признала девушка.

— И практически безвредно для фигуры… — заметила Агея, — Мы не едим никаких других сладостей.

— Совсем никогда? — изумилась Аль-Мара. Она обожала шоколад, мороженое, сдобу и с трудом представляла себе существование без них.

Магатея отрицательно помотала головой.

— Красота в двадцать лет — это дар природы, а в пятьдесят — прилежный труд её обладательницы, жизнь жриц — сплошные необходимости и ограничения во имя продления того краткого периода, в продолжение которого женщина способна исполнять свою скромную и великую роль — возбуждать желания, вдохновляясь которыми мужчины преобразуют и совершенствуют мир.

Магатея сделала небольшой глоток чая и продолжила:

— По утрам мы встаём в шестом часу. …День начинается с медитации, бесценного сеанса прямого общения со Вселенной… Далее, до девяти часов у нас разминка: десять километров трусцой, гимнастика или занятия боевыми искусствами; потом — лёгкий завтрак: как правило, фрукты и цельные злаки; затем — водные процедуры, уход за кожей лица и тела, массаж, грязевые маски или обёртывания; после этого — обед: в основном овощи, тушёные или сваренные на пару; после обеда — занятия с детьми, чтение и творчество, вечерний чай, общение с подругами или гостями; потом ужин — нежирное белковое блюдо: яйца, птица или рыба; ароматическая ванна, расслабляющая гимнастика и гармоничная музыка, облегчающие отход ко сну…

Вдруг снаружи шатра послышался резкий свист, что-то шумно пронеслось мимо, проскользнув по оранжевой стене молниеносной тенью. Аль-Мара и Кирочка насторожились.

— Неужели нападение? — Агея недовольно повела плечами. — Они ведь должны знать, что праздники Солнцестояния священны!

В этот момент входная занавеска приподнялась, и в шатёр влетел хорошенький мальчик лет двенадцати-тринадцати, длинношеий, смуглый, с пушистыми битумно-чёрными ресницами, он вихрем пронёсся мимо чайного столика и шмыгнул за перегородку. Тут же в шатёр заглянули две девчонки: одна из них была Ксифея, а другая чуть постарше, уже высокая, с чуть наметившейся грудью и толстой каштановой косой до пояса.

— Нестор! — строго крикнула Магатея, — Тут не место для игр. У нас, между прочим, гости. Кроме того, вы так носитесь, что мы уж грешным делом подумали, что лагерь атаковали враги!

Юноша вышел из-за перегородки, от быстрого бега на щеках его играл дивный румянец оттенка зрелой брусники, характерный для загорелой кожи; он виновато опустил голову и заложил за спину худенькие как верёвочки руки.

— Извини, мама… — сконфуженно прошептал он, взмахнув пышными щёточками ресниц, — просто Фиона хватала меня, и я хотел спрятаться от них…

— Ну-ка подойди сюда, — строго сказала Агея девочке с косой, — сколько раз я тебе говорила, чтобы ты вела себя прилично!

— Но мама! Мы играли в русалок и рыбака, там такие правила, и Нестор сам согласился…

— А потом передумал! Я этих твоих «русалок» знаю… Не играйте больше в эту игру. Возьмите карты, шахматы, потренируйте память или порисуйте гуашью. Есть много хороших забав… Ступайте!

И тут Агея заметила, что на запястье у её дочери мягко переливается радужно-голубой браслет, который, по идее, должен был быть на руке у Нестора…

— Фиона? — грозно обратилась к девочке величественная жрица, — что всё это значит?..

Магатея удивлённо приподняла свои красивые брови:

— Нестор? Сынок?

— Мама… — юноша залился краской ещё гуще, — мы так играем, я дал Фионе поносить свой браслет, на время, просто так, она очень просила, Фионе больше всего нравится воображать, будто бы она жрица…

— Не делайте так больше, — напутствовала детей, заметно расслабившись, Агея, — идите…

Она махнула им рукой.

Ксифея и Фиона первыми выбежали из шатра, вслед за ними нехотя поплёлся Нестор.

— Это всё ваши дети? — с восхищённым умилением спросила Аль-Мара.

Агея улыбнулась:

— Есть и ещё… Самый младший мой сын остался с няней.

— А мои старшие дочери учатся в городе, — добавила Магатея.

— Нестор и Ксифея такие непохожие… — заметила Кирочка.

— Они от разных отцов, — невозмутимо пояснила Магатея, — Как и все дети жриц. Природа стремится к генетическому разнообразию…

Кирочка не сводила глаз с унизанных браслетами рук этой загадочной женщины. Сколько же мужчин принесли к этому алтарю свои чувства и мечты? Наверное, подарить браслет — это значит признаться в любви…

— Ваши старшие дочери уехали, потому что не захотели служить богине? Они, наверное, совсем взрослые… — спросила Аль-Мара. В действительности, конечно, её давно уже мучил вопрос, сколько лет самой верховной жрице, но она стеснялась его задать и выдумывала окольные пути, способные привести к ответу. Магатея об этом, вероятно, догадывалась, проницательность её была удивительной, создавалось ощущение, будто бы она видит своих собеседниц насквозь.

— Моей старшей дочери двадцать семь лет, — ответила она со снисходительной улыбкой, дающей понять, что своего возраста она совершенно не стесняется, и если гостьи желают, то они могут об этом спросить.

Кирочка и Аль-Мара смотрели на неё с нескрываемым изумлением.

— …И здесь нет никакого колдовства, как вы, наверное, думаете, — добавила верховная жрица, удовлетворившись произведённым эффектом, — Многие считают, что мы владеем какой-то тайной, секретом времени, которым наделила нас великая богиня Плодородия. Но это всего лишь одна из красивых легенд, которыми мы окружаем себя. Очарование создаётся иллюзиями… Наша неувядающая красота, как вы уже поняли, — результат каждодневных усилий; жёсткая самодисциплина — она и есть служение богине, не только этой, но и любой другой; всякая твоя победа над ленью и желаниями — стоит улыбки того бога, которому ты поклоняешься; наша красота — тот дар великой и могущественной Прорвы, который мы заслужили сами обращёнными к ней молитвами, выраженными и в словах и в деяниях…

Пока Магатея говорила, Кирочка внимательно вглядывалась в её лицо: силилась отыскать на нём неизбежные отметины времени, всё ещё не веря, что возможно в столь зрелом возрасте сохранять свежесть кожи. Заметив это, Магатея велела ей подойти.

— Смотри… — сказала она тихо, поднося пальцы к виску, — вот здесь…

И только на таком близком расстоянии, стоя почти вплотную, Кирочка заметила мелкие морщинки там, где кожа особенно тонка и потому уязвима: по нижнему веку и возле наружного угла глаза она казалась подёрнутой паутинкой, тончайшим тюлем, из-за едва намеченного, почти невидимого узора, нанесённого на лицо жрицы неотвратимой кистью времени… Поражённая Кирочка не знала, что сказать. Она даже не могла понять, что впечатлило её больше, незначительность морщин на лице Магатеи или та совершенно необъяснимая шокирующая откровенность, с которой они были продемонстрированы…

— И никакого секрета? — восхищённо прошептала Аль-Мара.

— Растительные маски, умывание ледяной водой и полноценный сон… — Магатея тонко улыбнулась, — запоминайте девочки, богиня велит нам щедро делиться своими секретами во имя умножения прекрасного во Вселенной…

— Но ведь невозможно сохранять красоту и молодость вечно… — робко заметила Аль-Мара, — Рано или поздно…

— Да. Таков удел всех земных женщин. Когда приходит некий срок, для меня, как вы понимаете, это уже не за горами, мы, жрицы, добровольно уходим…

Магатея произнесла последние слова со смиренной непоколебимой решимостью в голосе; Кирочка и Аль-Мара, прислушавшись не разумом, но чувствами, почти уловили второй, сакральный, запретный смысл этих слов; вроде бы они звучали вполне обыкновенно, но сокрытое в них жуткое неизбежное прозрение как будто усиливало их, делало огромнее, мощнее.

— Уходите… Куда? — с ужасом от промелькнувшей по краю сознания догадки, спросила Аль-Мара.

— Туда. Ты правильно всё поняла, девочка, — ответила ей Магатея с грустной торжественной улыбкой, — Жрицы смертны, но красота их живёт вечно, продолженная в дочерях.

Верховная жрица, казалось, ничуть не была выбита из колеи необходимостью открывать самую страшную из своих тайн. Её спокойные внимательные глаза остановились на лице Кирочки.

Девушка вздрогнула, только теперь она смогла осознать в полной мере всё то, что Магатея говорила ей на рассвете.

— Богиня Прорва прекрасна и безжалостна как всякий закон природы. Жизнь созидающая, она и разрушает её, — продолжала верховная жрица, — Великое женское начало, способное породить и уничтожить — есть то, чему мы поклоняемся и служим до тех пор, пока способны на это. Женщина, которая не может воспламенить мужчину страстью, зачать и продолжить его род, не нужна природе; есть даже такая теория, что биологическая бесполезность приводит любой организм к скорой смерти, ибо кроме продолжения жизни во Вселенной нет никакой целесообразности, никакой движущей силы, никакого смысла… — Магатея говорила, и в глазах её вспыхивал время от времени почти зловещий благоговейный нездешний огонь, она верила в произносимые слова всей силой своего несгибаемого духа, и, несомненно, она готова была умереть в тот срок, который назначит чтимая ею страшная богиня, навсегда прекратив в её организме женские биологические циклы…

— В нашей вере есть такая традиция, — Магатея снова посмотрела на Кирочку, как бы показывая, что эти слова адресованы лично ей, — жрица, чувствующая, что время её пришло, выбирает себе «последний подарок жизни» — юношу, молодого, здорового, желанного и проводит с ним год, все дни которого полны сладчайшего из наслаждений, доступных смертным; и если великая богиня оставляет позднюю любовь пустоцветом — не венчает её зачатием — то жрица добровольно умертвляет себя… А если богиня оказывается милосердной и одаривает последнюю страсть жрицы плодом, то она имеет право оставаться на земле столько, сколько потребуется родившемуся младенцу.

Магатея умолкла. Кирочка опустила взгляд. Воцарилась такая густая неподвижная тишина, что единственный звук — шелест крылышек заблудшего мотылька о ткань шатра — казался оглушительным, словно гул гигантской турбины…

— Мой час настал, и я обещала Эрмесу, что выберу его.

— Я понимаю… — прошептала Кирочка. Ни зависти, ни обиды не было больше, лишь восхищённый трепет перед самоотверженностью служительниц богини, перед безропотным принятием женской доли, столь же упоительной, сколь и беспощадной.

Она несмело взглянула на жрицу из-под ресниц.

Суеверный ужас перед холодной предрешённостью будущего Магатеи и перед противоестественной экзальтированной готовностью жрицы такое будущее принять шевельнулся внутри, юркнул под сердце, словно ящерка. Все знают, что смерть неизбежна для каждого, но находятся в блаженном неведении относительно срока, и такая неопределённость конца создаёт иллюзорное ощущение бесконечности, оно позволяет непрерывно, каждый миг верить в то, что всё ещё впереди, даже за час, за минуту, за секунду до смерти. А жрицам Прорвы известно всё наперёд — пятьдесят лет красоты, отмеренные женщине — и всё. Какое же великое мужество нужно иметь, чтобы на протяжении всей жизни вершить повседневные дела, не теша себя этой великой иллюзией бесконечности, творить, думать, трудиться и даже… быть счастливой?

 

10

Когда стемнело, неподалёку от узорчатых шатров жриц развели большой костёр, к которому постепенно начали стекаться обитатели лагеря — там должна была состояться завершающая часть праздника Солнцестояния. По традиции, юноши, которые днём демонстрировали свою силу, ловкость и успехи в воинском деле, ночью могли проявить себя творчески: посвятить понравившейся жрице стихи, песню или что-нибудь в этом роде.

Сидели широким кругом, на туристических пенках, деревяшках, шкурах, а тот, кто выступал, выходил в центр и стоял у самого костра, чтобы его было хорошо видно всем в ярком свете пламени. Для играющих на музыкальных инструментах здесь был установлен небольшой удобный пенёк.

Выступали как юноши, так и девушки. Любительское, неумелое, но искреннее творчество этих людей дышало каким-то сближающим туристическим походным теплом; несмотря на заметные несовершенства, смотреть и слушать было приятно. Кирочка отметила про себя, что попадаются и весьма неплохие произведения. Не выходили в центр круга только жрицы, вероятно, за ними было закреплено положение почётных зрителей. С присущей им грацией они лишь одобрительно качали головами и награждали понравившихся исполнителей лёгкими всплесками аплодисментов.

После того, как выступил последний желающий, и все торжественно умолкли, ожидая, что жрицы вот-вот начнут выбирать юношей, которых нынче ночью поведут в свои шатры, Магатея поднялась и, неожиданно для всех, взяв из рук сидевшей рядом девушки гитару, вошла в центр круга.

Судя по реакции публики это было событие из ряда вон выходящее. Удивлённые голоса сидящих в кругу людей зашелестели, словно волны по гравию.

— Вы позволите? — тихо спросила жрица.

Зрители, казалось, разом перестали дышать. Согласие было дано. Молчаливое, но абсолютное. Магатея, придержав сзади длинную юбку, присела на пенёк и, приобняв гитару бережно, как новорожденного, ущипнула одну, другую струну, прислушиваясь к настройке, затем разом погасила звуки, положив на струны ладонь.

— По традиции, жрицы могут быть только музами… — можно было заметить, что она немного напряжена, голос её непривычно возвысился и колокольчиково зазвенел в полнейшей тишине, — но сегодня, пользуясь правами, которые мне даёт ночь моего последнего выбора, я буду петь… Тот, кому адресованы эти слова и ноты, всё поймёт…

Магатея умолкла, а затем, обведя взглядом публику, резво пробежалась по грифу маленькими гибкими пальцами. Энергично ударив другой рукой по струнам, она запела…

Музыка была удивительная, нежная и грустная, полная неописуемых, бормочущих, задыхающихся, тихо всхлипывающих гитарных переборов… Кирочка очень долго жалела потом, что ей не удалось запомнить ни одного куплета целиком, она уловила только общий смысл этой проникновенной исповеди, вплетённой в мелодию. Магатея пела о запоздалой пламенной любви немолодой уже женщины, стыдящейся своих чувств и не смеющей надеяться на взаимность со стороны совсем юного мужчины; верховная жрица разрывала чёрный тюль ночной тишины леса своим неожиданно высоким, трогательно срывающимся голосом; она пела о неизбывной женской мечте познать настоящее большое любовное счастье, о мечте, которую не в силах заставить померкнуть даже подступающая старость; отсветы пламени костра подрагивали в темных глазах жрицы, словно непролитые слёзы; она пела о себе самой, о надежде на грани отчаяния, о сладостной тревоге перед долгожданным искуплением…

Раздирающе эмоционально, безжалостно пела она… У некоторых слушателей к концу песни заблестели глаза. Обидно, что столь сильное по своему воздействию на души людей произведение невозможно было сохранить, увековечить, просто сняв ролик камерой на смартфоне… Кирочке в память запал только припев, который она потом долго повторяла, прислушиваясь снова и снова, вдумываясь, срастаясь с его смыслом…

В течении времени вечном и мудром —

вся радость и боль. Созревающий колос

склонился к земле, ты заметила утром

на гребне свой первый серебряный волос…

И не было б в этой находке печали,

и время тебя так бы не оскорбило,

когда бы все женские чувства молчали,

когда бы не встретила, не полюбила.

Последние аккорды мелодии пролились плавно и очень-очень грустно, стихая, музыка словно утекала, как жизнь, неотвратимо, по капле; эти звуки ещё несколько мгновений дрожали в ночном воздухе, словно тонкие листья на ветру.

В наступившей тишине верховная жрица величественно поклонилась публике едва заметным кивком головы. Со всех сторон раздались громкие аплодисменты. Когда они схлынули, Магатея подошла к Эрмесу.

Сидя в первом ряду, он смотрел на неё снизу вверх своими диковинно сияющими серебристыми глазами. Восхищенно. Благодарно…

— Идём, — сказала она повелительно, протянув ему свою твёрдую маленькую руку.

Застенчивая и счастливая улыбка тронула красивые губы Эрмеса; лёгким движением он поднялся на ноги и смиренно последовал за нею, быстро идущей впереди, мимо остальных. Сидящие у костра молча провожали их печальными задумчивыми взглядами.

 

11

Асан и Аль-Мара сидели в темноте на толстом бревне, обозначающем границу лагеря; в вышине над ними чинно покачивались чёрные шапки сосен; несколько мелких звёзд среди ветвей теплились, словно невообразимо далёкие костры, неровным дрожащим светом.

— Жрицы отбывают с восходом солнца, — сказал юноша, — вас мы выведем к озеру ночью, так положено, необходимая предосторожность, во мраке сложнее запомнить дорогу…

Аль-Мара вздохнула.

— Ну что, будем прощаться?

Асан молчал, вращая на хрупком запястье свой гладкий прохладный браслет. Обоим было очевидно, что им не суждено увидеться снова. И так же оба чувствовали, что между ними, если они расстанутся сейчас, останется недосказанность, незавершённость. Нужно было утолить ту трепетную тоску, то робкое искание, которые каждый из них находил в себе.

— Ты так и не сказал, для чего он тебе, — Аль-Мара придвинулась к Асану, и робко дотронулась пальцем до гладкой поверхности браслета.

— Ты разве ещё не догадалась? — спросил юноша; в темноте Аль-Мара не видела его лица; они намеренно ушли от костров, чтобы побыть наедине, но, судя по голосу, Асан немного стеснялся обсуждать эту тему.

Аль-Мара не настаивала на ответе, она опять спросила про браслет просто, чтобы что-то сказать, чтобы не молчать тягостно и многозначно, как всегда молчат при прощаниях.

До слуха молодых людей издалека, как будто откуда-то из параллельного пространства доносились гитарные аккорды, восхищённые возгласы, аплодисменты…

— Как же вы осенью, зимой? — спросила Аль-Мара, — в палатках же холодно и сыро?

— У нас есть утеплённое подземное зимовье, — прошептал Асан в самое ухо девушки, ненароком коснувшись щекой воздушного облака волос, — был один умелец, инженер, он ухитрился даже провести туда электричество, эти линии, высоковольтки, тянутся на многие мили через лес…

— Вы сами выкопали землянки?

— Нет, конечно. Так случилось, что неподалеку здесь планировалось строительство трубопровода, и экскаваторами были вырыты глубокие канавы; после того, как строительство заморозили, часть из них засыпали, но не все; под землянки мы использовали их.

— А где живут жрицы?

— Никто точно не знает; одни говорят, будто у них дома на колёсах, микроавтобусы со всеми удобствами; другие — будто они обитают в заброшенном замке… Третьи вообще верят, что эти женщины спускаются с небес. Как ангелы. Жрицы — это тайна.

— Но ведь у всякой богини должен быть Храм?

— Не у этой. Она везде и всюду. Каждую весну Земля рождает траву и цветы; каждая жрица — сама является храмом своей богини, ибо храм Прорвы — есть женское чрево, дающее жизнь…

— А браслет, — добавил он, — символизирует дар мужчины великой Прорве за то, что в лице одной из своих дочерей, она распахивает перед ним двери священного Храма Вечной Жизни…

От большого костра по-прежнему доносились песни и голоса; но глухой шум мощных сосновых крон над головами казался громче, темнота отступала со всех сторон, во мху, возле самих ног Аль-Мары, словно осколок звезды, упавшая с неба искорка, зажёгся огонёк светляка.

Совершенно новое, необыкновенно печальное и нежное чувство переполняло сердце девушки; ещё несколько дней назад она и представить себе не могла, что после всего случившегося тогда, в гавани, много лет назад, она сможет испытывать такое по отношению к юноше…

В шатрах лагеря начинали загораться ночники; отсюда, с небольшого холма, освещённые изнутри палатки казались светляками во мху.

Аль-Мара не понимала причин этой внезапной перемены в самой себе, она знала только, что теперь исцелена; толстые стволы могучих сосен, словно колонны древнего храма обступали со всех сторон юношу и девушку, сидящих в тишине; Аль-Марой овладела в этот миг такая горячая стихийная благодарность Асану, его робости, веснушкам, кривому зубу, который было иногда видно, когда он говорил или смеялся. Придвинувшись к юноше вплотную, она нашла на ощупь кисть его руки.

— Скажи, а могу я тоже побыть богиней, хотя бы недолго…

— Она везде и всюду, — прошептал Асан, и ликуя, и не веря себе, и падая жарким лицом в пропахшие лесом и костром рыжие облака.

 

12

В шатре, когда они остались совершенно одни, и в последний раз качнулась яркая входная занавеска, взбудоражив потоком воздуха пламя свечей, Магатея повернулась к Эрмесу лицом. Они стояли так некоторое время — просто глядя друг на друга и не произнося ни слова.

— Время пришло, — она как будто с усилием нарушила это немного затянувшееся молчание, — ты здесь…

Эрмес ничего не ответил; он смиренно опустил взор и смотрел теперь не на возлюбленную, а прямо перед собою, на застланный мягким узорчатым ковром и усыпанный сухими розовыми лепестками пол. Порхающее пламя нескольких свечей освещало шатёр загадочно и нежно. По стенам, словно птицы, пролетали неуловимые полутени. Магатея шагнула к Эрмесу. Длинный подол платья потревожил лепестки на полу, с лёгким шорохом они немного переместились вслед за лёгкой тканью, увлекаемые ею. Наверное, именно они источали этот тонкий сладковатый аромат, что иногда накатывал волнами, стоило всколыхнуть тёплый воздух в шатре. Магатея взяла руку Эрмеса с браслетом, поглядела на него, насладилась игрой света на голубоватой гладкой поверхности шлифованного камня, потом чуть сдвинула браслет и нежно поцеловала то место, где он был, тонкую кожу запястья со сплетёнными ниточками бледно-синих вен.

— Берёг всё-таки, упрямец… Страшно подумать, скольким девушкам это стоило слёз, — ласково укорила его она, — я же никогда не хотела быть собакой на сене, я ведь говорила тебе много раз, что ты можешь быть свободен, и в любом случае я позову тебя, когда придёт время…

— Я помнил об этом, Мэг… Я помнил каждое твоё слово… — игравшие на лице юноши краски обретённой долгожданной радости и стыдливого предвкушения делали его ещё красивее, — я не мог, я хотел только тебя…

Магатея сделала ещё один небольшой шаг вперёд, чтобы тут же порывисто прильнуть к нему: рядом с высоким мужественным Эрмесом она оказалась ещё меньше, ещё изящнее. Словно игрушечная. В кольце его крепких рук она наконец позволила себе почувствовать всю глубину собственной беспомощности, слабости и всецело отдаться безнадёжному ужасу перед тем Храмом, что она воздвигла в собственном сознании. Магатея тихо всхлипывала, тесно прижимаясь к выступающим мышцам его груди, словно к камням стены плача… Он несколько раз поцеловал её склонённую русую голову.

— Я нашёл его! — Эрмес подцепил что-то пальцами у Магатеи на макушке.

От неожиданности она на миг отпрянула от него.

— Что?

— Серебряный волос! Смотри. Вот он, у меня…

Юноша раскрыл ладонь: тонюсенький седой волосок был трудно различим на ней, он казался прозрачным точно леска, и если бы не тень, отбрасываемая им на руку юноши, то и заметить его было бы очень непросто. Эрмес дунул. Тень волоска вздрогнула и пропала.

— Ну всё… Всё. Нет его, — шептал он, гладя по спине, успокаивая, как маленького ребёнка, жрицу, которая теперь прижималась к нему ещё отчаяннее; стыдясь, силилась сдержать рыдания, и всё равно рыдала, безудержно, трогательно, жалко, часто подрагивая своими острыми лопатками и плечами.

 

13

— Нам пора, — Кирочка осторожно тронула Аль-Мару за плечо, — Мне бы очень хотелось встретить рассвет на озере…

— Мы успеем, вы, думаю, даже сможете поставить палатку прямо на берегу, если захотите отдохнуть. Может быть, вам повезёт. Туманы, обычно, бывают перед рассветом, — пояснил Асан с обыкновенной своей милой услужливостью, однако было заметно, что он немного опечален.

Аль-Мара поднялась и, чуть помедлив, покинула освещённое костром пространство. Кирочка и Асан двинулись следом.

— Я провожу вас, — тихо сказал юноша.

Кирочка намеренно шла быстрее, оставив Аль-Мару и Асана на несколько шагов позади, и чувствовала спиной отчаянное грустно-нежное напряжение этих последних минут. Вокруг живой мглистой стеной высился серо-синий бор. Со стороны озера между стволами кое-где уже проглядывало зеленовато-голубое небо. Идти оставалось совсем недолго. Нужно было только спуститься вниз с пологого холма в озерную долину; по обеим сторонам тропинки выступали из темноты огромные серые, затянутые бархатистым тёмным мхом камни…

— Простимся здесь. Хорошее очень место. Красивое. — Асан поставил на землю большой рюкзак Аль-Мары, который он нёс. Кирочка поступила так же. Юноша подошёл сначала к ней и, заключив девушку в дружеские объятия, несколько раз ободряюще хлопнул её по спине. Потом он повернулся к Аль-Маре. Та шагнула ему навстречу, и они обнялись тоже, только теплее и дольше, а, отстранившись, Аль-Мара взяла лицо Асана в ладони и быстро поцеловала его в губы.

Только сейчас Кирочка заметила, что на руке у её подруги мягко переливается в бледном свете предутреннего неба широкий радужно-голубой браслет.

— Ну, всё, прощай… — Аль-Мара, уже отойдя на шаг назад, протянула руку и в последний раз провела прохладными пальцами по щеке юноши.

Кирочка закинула рюкзак на плечи и продолжила спуск. Её подруга засеменила следом, чувствуя лопатками тяжесть рюкзака и непривычную лёгкость уже состоявшегося прощания. Несколько раз она оборачивалась. Асан неподвижно стоял на том же месте, пока сумерки леса, смыкающегося за спинами у идущих, не поглотили его тонкую фигуру.

 

14

Спуск к озеру Жум-Нэ был живописный, ступенчатый — крутые откосы чередовались с продолжительными участками почти ровной местности. С верхних ярусов открывался поистине завораживающий вид на серебряное зеркало воды и лес, растущий внизу.

Палатку поставили достаточно далеко от воды, перед началом последнего, почти отвесного песчаного спуска. В блеклом свете, обещающем скорый восход, высокий берег казался надкусанным куском пирога.

Аль-Мара залезла в палатку и легла, отвернувшись к стене; Кирочка знала, что она не спит, но не заводила разговора; она просто не смогла бы найти для подруги нужных ей в этот момент слов; жизненный опыт Аль-Мары разом стал намного богаче её собственного опыта… Кирочка выползла из палатки покурить. Она села прямо на мох, с удовольствием вытянула ноги, достала сигарету из пачки.

Отсюда озера видно не было, только казалось, будто бы там, в нескольких десятках шагов, лес кончается, а сразу же за ним вырастает огромная бледно-серая стена бесконечной высоты — предрассветное небо.

Ночь была удивительно тепла и тиха, лишь какая-то птица долго и грустно пела где-то совсем рядом; Кирочке захотелось спуститься к озеру; она убрала так и не прикуренную сигарету обратно в пачку и рывком поднялась на ноги — ни о какой легенде она сейчас не думала, просто решила немного посидеть на берегу, подумать и посмотреть, как медленно светлеет горизонт над озером: вода, небо и между ними голубоватая полоска бора на другой стороне…

Спускаясь по крутому песчаному откосу, заросшему могучими соснами, витые корни которых кое-где были обнажены, она размышляла об Эрмесе и Магатее, об их бесконечно красивом и ярком, но недолгом, обречённом счастье. И Кирочке подумалось необыкновенно спокойно, ясно, что ведь это удивительно мудро: жить, зная всему срок, и чем короче счастье, тем оно острее, пронзительней, и тем лучше оно осознаётся… А то, бывает, живёшь, и даже не понимаешь, что счастлив, и только потом, оглядываясь назад, спохватываешься: а ведь БЫЛ, я БЫЛ тогда счастлив…

В то лето, когда Нетта была влюблена в скейтбордиста, они с Кирочкой поехали вместе на дачу. По вечерам, в пору долгих тёплых закатов, когда небо было кремовое, и сладко пахло во дворах скошенной травой, они подолгу гуляли, лежали прямо на земле в душистых лугах, теребя в зубах стебельки, глядя в небо, болтая обо всём на свете. И тогда это не казалось им чем-то особенным, но гораздо позднее, много лет спустя, они обе, вспоминая об этом независимо друг от друга, думали, что так оно и выглядит — счастье. Они в то лето держали его в руках, купались в нём, барахтались…

Счастье ведь как туман — лишь впереди да позади — а пока ты в нём, пока погружён, затоплен им — его и не видать…

Как-то подруги сидели поздним вечером, уже в сумерках, на лавочке у дома, и Нетта спросила вполголоса:

— Ты ведь никогда не целовалась?

Кирочка отрицательно помотала головой.

— Хочешь, я тебя научу?

Кирочка доверчиво взглянула на неё и кивнула. Нетта приблизилась к ней лицом.

— Давай поиграем… — шепнула она. — Как будто бы ты — это ОН…

Кирочка зажмурилась, воображение у неё было невероятное, она легко могла представить себя кем угодно — вокруг стояла поистине магическая ночь, шумели деревья, глухо и страстно трещали в траве цикады — и именно сейчас ей представился шанс стать частью чудесной любовной сказки, одним из её главных действующих лиц…

Нетта почти неощутимо коснулась губами Кирочкиных губ, так, словно бабочка, пролетая мимо, задела их крылом. Один раз. Потом ещё и ещё.

Это была игра: волнующая, пьянящая, разжигающая желания, но невыносимо тщетная тем, что она не могла в полной мере эти желания утолить. Репетиция любви, но не сама любовь. Абсурдное, неизбывное предчувствие счастливыми ещё большего счастья впереди…

Кирочка спустилась по крутому песчаному склону и остановилась на берегу, возле самой кромки спокойной воды, которая чуть только волновалась, смачивая песок у ног девушки — будто огромное озеро тихо-тихо, как младенец, дышало во сне. Вековые сосны молчали. Молочный туман выстилал озёрную гладь лёгким пухом. Казалось, будто нежное белое облако как кошка спустилось с небес к любимому водоёму, приласкаться к нему, прижаться пушистым боком.

Кирочка застыла, как зачарованная, вбирая в себя предутреннее спокойствие природы. Машинально она вытянула из нагрудного кармана сигарету, и щелчок зажигалки — единственный звук, возникший в этой царственной тишине — словно порвал что-то в ней, нарушил… Спугнул кого-то. Или, наоборот, позвал.

Медленно затягиваясь, Кирочка смотрела на туман. Не вглядываясь, просто отдыхая глазами на его мягкой постепенно густеющей белизне. И вдруг в тумане как будто бы что-то затрепетало. Проскользнул в его воздушной мгле лоскутком прозрачной ткани нежно-голубой отблеск, вслед за ним ещё один — розоватый, потом — кремовый. Кирочка замерла… Это было похоже на лёгкий танец лучей цветных прожекторов, направленных на непроницаемую млечность тумана. То здесь то там мягкое облако, лежащее над озером, приобретало тот или иной пастельный оттенок, они быстро сменяли друг друга, переливались, подрагивали, мерцали… Кирочка любовалась, затаив дыхание. Вот они, оказывается, какие, радужные туманы озера Жум-Нэ, сулящие необыкновенное счастье…

Сначала она хотела позвать Аль-Мару — разделить с подругой неожиданно выпавшее ей на долю чудо — но что-то остановило её, быть может, тишина, громко кричать в которой и даже просто разговаривать казалось кощунством, а, быть может, мысль, что увиденное должно принадлежать только ей одной, как всякое таинственное предзнаменование.

Так или иначе, Кира тихонько докурила, попила воды из озера и, устало поднявшись по крутому песчаному откосу, вползла в палатку; Аль-Мара уже спала; стараясь не шуметь, Кирочка влезла в свой спальный мешок и, пока совсем не рассвело, лежала с открытым глазами.

Ей вспомнилась одна из тех фигурок, которые она собирала в детстве — молодая девушка, стоящая в нерешительности между двумя большими зеркалами — первое перед нею, второе за спиной — и повернувшая голову так, чтобы не глядеть ни в одно из зеркал, ни вперёд, ни назад… До этого момента Кирочка не могла понять, почему снизу на подставке этой статуэтки почти незаметно, вероятно, остриём шила, нацарапано было слово «счастье»…

 

15

— Зачем они живут в этом странном игровом пространстве, в этом придуманном мире? Ведь они могут быть нормальными людьми. У них есть право выбора… — говорила Аль-Мара Кирочке в машине, пока они подъезжали к Городу по скоростной автотрассе.

— А зачем мы служим в Особом Подразделении? Иногда мне кажется, что весь мир состоит из разных выдуманных ролевых игр, в любой из которых ты можешь участвовать. Бизнес, политика, семья… У каждой из этих игр есть свои правила, которые ты обязан соблюдать, пока играешь, а реальности, её, как таковой, вовсе нет. Единственная реальность — это то, что происходит у тебя внутри. Твои чувства — они настоящие, во что бы ты ни играл…

— Пожалуй, ты права. Но ведь Кодекс Особого Подразделения как раз и призывает нас всегда оставаться наедине с собой; он существует для того, чтобы освобождать сознание от каких бы то ни было общественных ролей, стереотипов, поведенческих клише…

— Да. Но ведь сам Кодекс, это тоже свод определённых правил — правил другой игры. Только и всего. Ведь ты, например, знала, что не сможешь остаться с Асаном, и хотя тебе трудно было проститься с ним, больно, может быть, ты даже поплакала… Но, тем не менее, у тебя не возникло мысли нарушить Кодекс ради него. Точно так же и жрицы Прорвы не думают о том, что они могли бы жить спокойно до старости, для них это то же самое, что для тебя долгий роман с Асаном — невозможное, недопустимое…

Кирочка взглянула на подругу и тут же раскаялась в своих последних словах. Не стоило так запросто задевать в праздном, по сути, разговоре тончайшую материю её свежего, ещё не до конца пережитого и осмысленного опыта.

— Да что ты вообще можешь знать об этом? — мрачно проворчала Мара и, прикусив губу, отвернулась к окну.

До самого Города они больше не разговаривали. Кирочка очень боялась, что Аль-Мара обиделась, кляла себя за чёрствость и духовную безграмотность — ну как можно было такое ляпнуть?

Немного отлегло у неё от сердца, только когда Аль-Мара первая нарушила молчание, радостно приподнявшись на переднем сидении:

— Смотри-ка, уже ворота виднеются! Считай — дома…

 

16

Аль-Мара никак не переменилась после поездки к загадочному озеру Жум-Нэ. Несколько дней, быть может, она ходила несколько более рассеянная и задумчивая, чем обычно, но этот эффект был в значительной степени усилен Кирочкиным воображением. Аль-Мара точно так же перешучивалась с Крайстом, рассказывала истории и уплетала эклеры в шоколадной глазури:

— Иногда позволять себе грешное наслаждение, но удерживаться от злоупотребления — есть более высокая ступень развития духа, чем полный уход от соблазна, — говорила она, неподражаемо облизывая пальцы, — У каждого духа своя глубина искушения, которую он способен выдержать…

Она хохотала, наблюдая вежливое недоумение на лицах присутствующих — стоит ли привлекать столь высокие философские рассуждения к такой простой и обыденной вещи, как пирожные?

Но всё-таки в лучшей подруге появилось что-то новое, волнующее, непостижимое для Кирочки, и потому как бы способное поставить Аль-Мару на более высокую ступень по отношению к ней. Между ними не возникло отчуждения, нет, они по-прежнему пили чай и болтали при встрече, перемена заключалась исключительно в восприятии, в тончайшей, едва ощутимой материи… Кирочка немного завидовала неожиданно обретённой подругой принадлежностью к какому-то другому, будто бы более просторному и мудрому миру.

Наверное, всё вышло из-за Аль-Мары. Кирочке теперь тоже захотелось отведать тех вожделенных пирожных с блюда познания, которые все кроме неё уже успели попробовать…

Человек, сидящий напротив, в ресторане отеля, казался ей вполне подходящей кандидатурой для утоления любопытства. Он был хорошо одет, приятен в общении, и, по-видимому, принадлежал к числу тех ценных людей, которые не имеют привычки задавать лишних вопросов. Кирочка познакомилась с ним несколько дней назад на платной парковке. Считается, что не слишком прилично знакомиться в общественных местах, но Кирочка не видела в этом ничего плохого.

Волнуясь, она переложила на столике с места на место сложенный тканевый веер — этот милый аксессуар незнакомец подарил ей перед тем, как они пошли в ресторан — он приглянулся Кирочке на бульваре у ярко-одетой торговки мелочами. В том, как мужчина сразу купил ей этот веер, было что-то вульгарное. Кирочка указала на него, смеясь, а он тут же достал бумажник. Она даже не успела попробовать возразить, веер был ей, в общем-то, не нужен, и она указала на него просто ради продолжения разговора.

Незнакомец сидящий напротив улыбался томной ничего не выражающей улыбкой. Ему нравился вечер, нравилась юная дама с нежной светлой кожей и большими антрацитовыми глазами, нравился даже дешёвый веер у неё в руках. Бывают такие моменты в жизни, когда абсолютно всё в ней тебя устраивает, и обычно они случаются тогда, когда происходящее не принимаешь всерьёз.

Кирочка перехватила его взгляд и тут же отпустила глаза, машинально развернула веер и стала играть с ним, чтобы чем-то занять руки. Веер был чёрный, ажурный, с тонко вышитыми нежно-розовыми, белыми, серебристыми цветами; отделанный по краю плотным чёрным атласным воланом.

Они выпили ещё по бокалу шампанского и встали.

— Поднимемся наверх, — решительно сказала Кирочка. Она пошла вперёд, от волнения чересчур энергичными, размашистыми шагами, а он, следуя за нею, удовлетворённо отметил, насколько выгодно подчёркнуты линии её фигуры узким длинным тёмно-серым платьем.

Задержавшись у зеркала в холле, Кира невольно залюбовалась собою, высокой и стройной, как свеча, шампанское коснулось мира волшебной кистью, он стал красочнее, ярче, звонче; в этот миг всколыхнулась в сознании девушки какая-то отчаянная озорная лёгкость, весёлая покорность неизбежному — эх, была не была!

Она толкнула дверь номера — там было свежо, сумрачно, мягко блестела новая полированная мебель. Замочек щёлкнул — они всегда так обреченно щёлкают, эти гостиничные замки! Кирочка сжала одну похолодевшую кисть в другой. Незнакомец, приблизившись, дохнул ей в шею. Прикрыв глаза и уронив руки вдоль тела, она позволила ему себя обнимать.