1
Необыкновенная внутренняя самодостаточность, изначально отделившая Билла от других ребят, с течением времени обозначалась всё яснее, подчёркивая и углубляя его обособленность. Он так и не сумел влиться в среду пансиона, стать маленькой шестерёнкой большого слаженно действующего механизма. Но отчужденность Билла не была вынужденной, такой, как, скажем, отчужденность изгоя, подвергающегося всеобщим насмешкам. Автономное существование было его сознательным выбором, и потому оно вызывало у большинства ребят уважение, правда, смешанное с некоторым недоверием «странный он какой-то».
Значительная часть соучеников, однако, даже могла зачислить себя в приятели Билла. Он помогал кое-кому решать задачки, всегда находил какие-нибудь ободряющие шутки и истории, легко давал свои вещи — книги, плеер, музыкальные диски, если у него просили.
Однако ни с кем Билл не беседовал подолгу — пара минут и довольно — и не делился никакими личными переживаниями.
— Ты совсем не доверяешь людям? — спросил его мальчик из соседней комнаты, — почему ты ничего о себе не рассказываешь?
— Для чего? Разве кому-то это интересно? — Биллу даже в голову не приходило, что он чем-то может обогатить умы других ребят. Чем? Своими путаными отрывочными размышлениями о любви как об универсальном оружии в борьбе со вселенским злом? Или историей про девочку за калиткой? Или полумистическим рассказом про старика, молчаливого книжника и странную монетку, которая до сих пор валяется где-то у него в столе?
Мальчик-сосед пожал плечами.
— Но другие же рассказывают…
— И их выслушивают, зевая, — улыбнулся Билл, он давно заметил, что люди больше любят рассказывать свои истории, чем слушать чужие, — если я не стану много говорить, в мире будет просто меньше скучных историй.
— Но ведь встречается и то, что может понравится другому человеку? О чём он послушает и подумает с удовольствием?
— Обычно человека привлекает нечто, стоящее ближе всего к его собственным мыслям; нечто, наиболее созвучное его внутренней струне, его чувствам. Любой человек сам для себя — самая интересная личность. Ибо ничто другое он не способен полноценно осмыслить, а значит — и полюбить. Человек заперт внутри своей головы, у него нет выбора, и, будучи заложником этой изначальной единственности и неделимости сознания, он невольно восхищается только собственными отражениями во всех окружающих предметах.
— Умничаешь? — подозрительно осведомился сосед.
Билл улыбнулся и пожал плечами, в очередной раз убедившись, что, рассказывая о себе, скорее окажешься непонятным, чем обретёшь шаткий и в любой момент готовый уйти из-под ног островок сочувствия в таинственном океане чужого внутреннего мира.
Он по-прежнему чувствовал себя не на своём месте, и лучше всего было ему в дальнем уголке парка, возле старой калитки.
Биллу, конечно, временами становилось одиноко. Но дело было в том, что он в принципе не воспринимал одиночество, как повод для какой-либо грусти или беспокойства. Билл интуитивно понимал, что это вообще единственное возможное состояние человеческой души — и никогда не будет ничего другого — сколько ни пытайся приблизить кого-то к себе или приблизится к кому-то, никогда этому процессу не будет конца. Как нельзя вычерпать до дна маленькую ямку, вырытую на берегу реки — она наполняется снова и снова — так невозможно познать другого человека. А как нельзя познать, так нельзя и открыться — что бы ты ни сказал другому о себе, он поймёт это по-своему, и всё равно будет видеть не тебя настоящего, а лишь проекцию, образ, составленный по твоим словам его собственным воображением, чувствами, опытом.
Билл много думал о девочке, что проходила каждое утро с мамой по тротуару. Она была для него самым лучшим переживанием за всё время обучения в пансионе, и она же являлась олицетворением этого неистребимого внутреннего одиночества, открытого им в самом себе — ведь он вообще ничего о ней не знал, он выдумал всё от первого до последнего слова — но эти выдумки, как ему казалось, подтверждались каждой улыбкой, каждым шагом девочки — она всегда здоровалась с Биллом, кивком головы или лёгким взмахом тонкой руки в яркой осенней перчаточке — несомненно, Билл тоже существовал в её воображении в виде какого-то лирического героя, она ведь тоже совсем ничего о нём не знала, но так устроено сознание — оно поневоле стремится заполнить информационные пустоты радостными фантазиями и лучшими ожиданиями. В таком виде их отношения и существовали — Билл и загадочная девочка здоровались, улыбались друг другу через забор и что-то друг о друге воображали.
Много позже, став взрослым, он вспоминал такую свою первую бесплотную любовь с большой теплотой и полушутя-полусерьёзно признавался всем, кому рассказывал о ней, что это был самый лучший роман в его жизни.
2
Так же как и близкой дружбы, открытой вражды с кем-либо у Билла в пансионе не случилось. Явно недоброжелательно относился к нему только Десна, но их тихо тлеющему непрерывному конфликту всегда как будто немного не хватало пороху, чтобы взорваться дракой или скандалом. Обычно всё ограничивалось короткими зубоскальными перепалками. После случая с конфетами серьёзная ссора вспыхнула между ними лишь на третьем году обучения.
В классе был тихий паренёк по имени Ким, над которым едва ли не каждый норовил подшутить, пользуясь его безответностью, и таким образом самоутвердиться. Этому Киму очень сильно нравилась какая-то девочка, с которой он виделся на каникулах; иногда он сочинял и записывал в тетрадку романтичные и трогательные стихи для неё. Ким, разумеется, вообще никому их не показывал, в том числе и адресату. Ведь они порой стыднее, чем нагота, эти самые первые ранние любовные стихи, большей частью глупые и банальные, конечно, но наполненные невероятной нежностью, захлёстывающие, затапливающие ею — половодье нерастраченной сердечной весны…
И как-то раз Десна, решив в очередной раз поглумиться над Кимом, вырвал у него заветную тетрадку с драгоценной чувственной исповедью души и принялся декламировать вслух, язвительно и похабно комментируя каждое слово.
Билла неслыханно разозлили и бестактная самоуверенность, с которой зачинщиком была преподнесена жестокая шутка, и возмутительное молчание аудитории, одобрительные смешки — как будто бы так и надо, как будто бы и нет ничего предосудительного в таком грубом взломе чужого сокровенного, — Билл видел, каким несчастным сразу сделалось лицо Кима, больнее этого, вероятно, ничего нельзя было придумать для бедного юноши, у него дрожал подбородок, он готов был разрыдаться — Билл подошёл и попытался вырвать у Десны тетрадку, тот сначала ничего не понял — собственное поведение казалось ему естественным, подумаешь, посмеялся над какими-то стишатами — чего кипятиться? — тетрадку Десна не отдал, попробовал подшутить над самим Биллом, но завязалась отнюдь нешуточная драка, последствия которой пришлось ликвидировать в кабинете медсестры…
А потом, когда наставники начали разбираться в происшествии, многие мальчики приняли сторону Десны, поскольку очень его боялись, и стали утверждать, будто бы драку затеял Билл. Отчасти это было правдой, он ничего не отрицал, но и не признавал за собой никакой вины — он ведь защищал несправедливо обиженного… Наказание, однако, пришлось принять суровое — пансион дорожил своей репутацией — драки до крови тут случались редко, и о них всегда незамедлительно сообщалось родителям воспитанников. Отец пообещал Биллу санкции на каникулах и сразу же бросил трубку, не желая выслушивать никаких оправданий.
Несколько дней спустя после этой истории с тетрадкой Ким подкараулил Билла одного и, схватив за руку, без слов горячо её пожал.
— Ты чего?..
— Извини, я… я тебе… очень благодарен… — запинаясь, проговорил Ким. Было заметно, что он так сильно не уверен в себе, так боится нарваться на презрение или насмешку — как будто заранее знает, что произведённое им впечатление окажется резко негативным.
Биллу стало жаль юношу, но и разговаривать с Кимом ему, надо признать, не слишком хотелось, интонации забитого одноклассника вынуждали его чувствовать себя королём, снисходящим до подданного, что было ему не особенно приятно. Закомплексованные люди даже не подозревают, что вызывают отторжение не как таковые, а именно открытым признанием своей никчёмности. И получается замкнутый круг.
— Пустяки. Я сделал это скорее для себя. Не мог равнодушно смотреть, — ответил Билл, неуверенно улыбаясь.
И тут Ким сделал неожиданную вещь. Достав из-за пазухи шоколадку, оставленную после полдника, он протянул её Биллу. Тот хотел было отказаться, из вежливости, как учили его родители, Киму-то, небось, и самому хочется полакомится, но, взглянув в широко-открытые доверчивые глаза юного поэта, он понял, что отказ принять преподнесённое от чистого сердца действительно может ранить очень глубоко… Особенно существо, уже успевшее испытать на себе все существующие виды отвержения.
— Хочешь половину? — спросил Билл, — отламывая несколько долек ароматного тёмного шоколада и отправляя их в рот.
С того дня между мальчиками завязалась не слишком близкая, осторожная, точно ходьба по льду, но всё-таки дружба. Одноклассники перешёптывались у Билла за спиной, они недоумевали, почему лучше всего он сошёлся именно с чудаком, предметом всеобщих насмешек, некоторые полагали, что это некая жертва, на которую Билл пошёл ради каких-то своих высоких идеалов. «Он же странный, чего вы хотите?»
Один мальчик решился спросить его:
— Ты что, дружишь с Кимом из жалости? По принципу «если не я, то — кто?»
— Нет. Просто так получилось, — был ответ, — я же не сестра милосердия. Мы просто близки по духу.
Ким мало-помалу привыкал к тому, что Билл видит в нём не чучело, а абсолютно нормального человека — его робкая манера общения постепенно стала уходить — по прошествии времени Билл с удивлением обнаружил в себе желание поговорить с этим юношей о том, что его волновало. Тетрадку со стихами больше не вспоминали, но Билл чувствовал жгучий интерес к ней именно потому, что сама причина появления стихов — любовь — ещё в детстве стала для него объектом исследования — именно так — возможно, такое странное отношение к любви, к тому, что каждый человек должен познавать изнутри, а не снаружи, было обусловлено слишком ранним упоминанием о ней матерью — тот случай в песочнице раз и навсегда определил отношение Билла к любви — это нечто всесильное загадочное, драгоценное, вроде философского камня или универсального лекарства, и он, Билл, непременно должен это найти, чтобы — ни больше, ни меньше — помочь человечеству. Билл изучал любовь. Собирал любые сведения о ней, анализировал, сводил воедино. Он решился спросить об этом Кима:
— Ты знаешь, что такое любовь?
— Любовь — начало, способное пробудить в тебе поэта.
Ответ приятеля немного разочаровал Билла.
— А если я не хочу писать стихи?
Ким пожал плечами.
— Не хочешь — не пиши. Тогда ты, наверное, захочешь совершить поэтический поступок, или просто что-то хорошее. Для жизни. Ведь поэзия — это не обязательно стихи.
— Спасу кого-нибудь? — спросил Билл.
— Ну, например. Любовь не говорит тебе, что конкретно ты должен делать. Она только вдохновение. Как глоток энергетического супер-коктейля. Выпил, и хоть прыгай, хоть лети… Понимаешь?
3
В пансионе бытовало множество легенд: они передавались воспитанниками из поколения в поколение в течении всего времени его существования. Самой знаменитой и романтической из них была легенда о призраках пажей. Давным-давно в зданиях, которые занимали теперь учебные и жилые помещения пансиона, располагался королевский пажеский корпус. Но потом, во времена революции, корпуса были захвачены. Легенда гласила, что в ночь государственного переворота воспитанники пажеского корпуса, не желавшие сдаваться представителям новой власти, спустились по лестнице вниз, в подземелье, и бесследно исчезли. Одни говорили, что им известен был тайный подземный тоннель, миновав который, они вышли на поверхность и отправились за границу. Другие утверждали, что пажи просто-напросто замуровались в подвалах корпуса и умерли там от своей невозможности принять грядущие перемены, но сторонники как первой, так и второй версии событий единогласно подтверждали, что будто бы в наши дни по ночам иногда в полной тишине можно услышать шаги на лестнице — много-много маленьких ног торопливо стучат по ступенькам, спускаясь вниз — словно в самом деле мальчики-пажи снова и снова, как в ту роковую ночь, маршируют по гулкой каменной лестнице в подвал.
Билл в привидения не верил. Однако слышать загадочные шаги ему случалось. Он предположил, что это кто-нибудь из воспитанников записал их на магнитофон и крутит по ночам, чтобы пугать ради забавы младшеклассников или даже сверстников, нагнетая в пансионе атмосферу потусторонней жути.
Билл во что бы то ни стало хотел разоблачить ловкого иллюзиониста, разыскав секретный магнитофон. Вместе с Кимом они осматривали все возможные и невозможные места, где по их нехитрым расчётам он мог бы быть спрятан, даже поднимались на чердак, хотя это было строго-настрого запрещено, и, если бы их кто-нибудь заметил, то они лишились бы нескольких сладких полдников — но магнитофон так и не обнаружили.
Извечное стремление Билла доискаться истины и любым способом выстроить логические связи между событиями, подтолкнуло его к выводу, что шаги пажей могут быть чем-то вроде коллективной галлюцинации, возникающей из-за сильной убеждённости особо впечатлительных натур в правдивости легенды о призраках. Проще говоря, каждый из воспитанников лежит перед сном в своей постели, невольно ожидая, когда раздадутся шаги, и, в конечном итоге, начинает их слышать, а поскольку любому воспитаннику хорошо знакома конфигурация лестницы — он запоминает её бессознательно, спускаясь и поднимаясь по несколько раз в течение дня — его мозг легко моделирует ритм воображаемых шагов в соответствие с конфигурацией лестницы. А наутро так интересно делиться своими впечатлениями с друзьями! И даже те, кто ничего не слышал, внимая рассказам остальных, задумываются: наверное, это с ними что-то не в порядке, раз все слышали, а они — нет. И потом, на следующую ночь, они старательно пытаются тоже услышать — и слышат же!
Впервые задумавшись всерьёз о сущности мыслительного процесса, Билл понял, что мысль зримая, завершённая и оформленная — есть лишь очень малая часть того, что называется сознанием — такие мысли плавают на виду как льдины на поверхности океана, бездна которого скрыта, загадочна и темна… Но именно в этой непостижимой неощутимой глубине сознания, постепенно сгущаясь, концентрируясь, уплотняясь, подобно облакам звёздной пыли на просторах галактики, зарождаются идеи…
Собственная неполная, неокончательная осознанность немного испугала Билла. Но вместе с тем, он поражён был удивительной связью мышления с внешней реальностью, связью не всегда очевидной, но стабильной — ему представлялось, что его разум словно тонюсенький ветвящийся корешок с каждым днём врастает всё глубже в бесконечно щедрую благодатную почву Вселенной. И ещё он понял, что вокруг каждого человека, хочет он того или нет, существует нечто вроде сферической оболочки, радужного мыльного пузыря, сквозь стенку которого можно видеть все предметы, но лишь в той мере, в какой позволяет видеть их нежное струящееся по поверхности оболочки полупрозрачное марево иллюзий…
4
Тяжёлая решётка калитки, возле которой Билл проводил столько времени — его маленькое окошечко во внешний мир — она вполне могла стать и дверью. Он очень хорошо помнил тот день, когда впервые ему пришла мысль о побеге. Стояла тёплая дождливая весна, и Билл ощущал не то чтобы тоску и безвыходность, ему в пансионе не было плохо, нет, просто в какой-то момент он осознал необходимость перемен. Он стоял под мелким дождём и смотрел на улицу, по которой шли люди. Стоял и смотрел точно так же, как и много раз до этого. Но всё же сегодня что-то было иначе. Самые главные перемены всегда происходят внутри нас. Билл неожиданно понял, что там, за спиной, в коридорах, в классах, в маленькой скромной жилой комнате ученика его ничего не ждёт. Он, конечно, может туда вернуться, а потом приехать домой с дипломом, устроится на хорошую работу и прожить ту благополучную жизнь, которую видят в своём воображении окружающие — бабушка, мама, отец… Он, Билл, несомненно способен навсегда превратиться в героя их фантазий, в вечного заложника их ожиданий… Но что-то подсказывало ему, что это неправильно. Он стоял под мелким дождём у запертой калитки и смотрел на тротуар, изгибающийся и попадающий вдали, на свою первую настоящую дорогу в жизни, на внезапно открывшуюся ему дорогу, ведущую не к чужому, а к его собственному будущему, на дорогу, ступив на которую, он должен будет остаться один. Совсем один. Отец никогда не простит ему побега из пансиона, бабушка будет ахать и охать, мама… Билл вздохнул. Маленькая слезинка быстро скатилась по его мальчишеской нежной щеке. Он достал из кармана ножовку, на днях прихваченную из кабинета труда, и принялся энергично пилить толстую дужку старого заржавленного замка.
Две стороны свободы — беспредельность возможностей и полнота ответственности за каждый шаг. Немногие решаются на это. Самое первое, что чувствуешь, оказавшись на свободе — это страх. Теперь не у кого просить помощи и совета, некому пожаловаться на несправедливость судьбы, потому что отныне ты творишь её сам, и, увы, нет больше оправданий твоим ошибкам… И Билл испугался бы, и заплакал бы, и вернулся… Если бы не эта загадочная внутренняя убежденность, что именно сейчас он всё делает правильно.
Прикрыв калитку и кое-как приладив спиленный замок — чтобы не сразу заметили — он закинул на одно плечо старенький рюкзак со скудными пожитками подростка, этими дорогими сердцу, но совершенно бесполезными для выживания мелочами — любимыми дисками, дареными книгами и странными сувенирами — стариковой монеткой, фотографией Кима со стихотворением на обратной стороне, ножовкой, оставленной на память. Ну, всё, готов. Оглянувшись в последний раз на закутанные белесой пеленой моросящего дождя корпуса пансиона, он вышел на тротуар и уверенно зашагал вперёд.
5
Первым чувством, охватившим Билла, когда он в полной мере принял груз своей свободы, оказалась, как ни странно, грустная и нежная тоска обо всём оставленном за порогом, о доме, о детстве. Он ощутил острое желание хотя бы издали взглянуть на окна квартиры родителей, прогуляться по тихим улочкам кварталов, где вырос.
Опасаясь быть узнанным, Билл шёл по тротуару крадучись и озираясь, словно человек с манией преследования или неспокойной совестью. Остановившись возле знакомой булочной на углу, он по старой привычке потянул носом. Восхитительный аромат только что испечённой сдобы! Случалось, возвращаясь со школы, он покупал себе на завалявшуюся в кармане мелочь румяный бублик или сайку. У Билла жалобно заурчало в животе. Сейчас уже почти семь часов, мама, наверное, накрывает к ужину — отец должен прийти с минуты на минуту… Мальчику явственно представился в этот миг стол в гостиной, аккуратно разложенные приборы, уютный свет лампы… Начинало смеркаться, словно по мановению руки незримого волшебника, разом зажглась длинная вереница фонарей. Билл плотнее запахнулся в курточку и побрёл дальше, мимо дома, мимо родных окон, мимо своей жизни. Неизвестно куда. Дойдя до конца улицы, он вспомнил ещё одно место, куда из уважения к прошлому обязательно нужно было заглянуть.
Заметив юрко снующий за стеклом знакомый тоненький силуэт Билл сунулся в окошечко ларька. Купить он ничего сейчас не мог, и от этого чувствовал лёгкое стеснение.
— Привет, Магдалена.
— Привет, ты откуда? — она удивилась, но, кажется, обрадовалась.
Девчонка сунулась в маленькое окошечко навстречу ему, и у Билла появилась возможность получше рассмотреть её после долгой разлуки.
Взглянув на старую знакомую в первый раз он понял, что в ней что-то изменилось, но не сразу догадался что именно. Ага! Она покрасила волосы. Теперь её русость напоминала о себе лишь длинными участками отросших корней; ниспадающие по плечам и беспорядочно заправленные за уши пряди были осветлены.
— Ты же вроде как говорил, что появишься только на каникулах.
— Да, но…
— Что-то случилось, — в глазах Магдалены маленькими искорками промелькнуло неподдельное беспокойство. Какая всё-таки милая девочка! На какого-то там парня, иногда приходящего за шоколадками, и не наплевать. Удивительная чуткость. Билл почувствовал благодарность.
— Я сбежал.
— Как? — её глаза округлились от изумления.
— Просто. Не хотел больше оставаться и ушёл.
Магдалена потрясенно замолчала, и Билл продолжил немного виноватым, просительным тоном.
— …и теперь мне нужно где-то переночевать. И твой ларёк — неплохой вариант.
Магдалена замялась.
— …переночевать? это странная просьба, я не могу. Мама доверила мне ларёк не затем, чтобы я пускала туда всяких…
— Ну, я же не всякий…
Магдалена посмотрела на него с сомнением. Билла она не столько знала, сколько чувствовала — он хороший парень. Но всегда ли можно доверять собственным невнятным ощущениям, не подкрепленным никаким опытом? Да, конечно, он каждый раз приносил мелочь, если оставался должен. Он никогда не забывал поздравить Магдалену с праздниками. Он аккуратно одет, значит, из приличной семьи… Но является ли это достаточным основанием…
— Ну, пожалуйста, мне нужно поспать где-то одну ночь, а назавтра я уже что-нибудь придумаю… Прошу тебя, не дай мне закоченеть на мокрой парковой скамье. Ты же добрая, это по глазам видно…
— Не пущу, — чувствуя готовность уступить, упорствовала Магдалена, — откуда мне знать, вдруг ты ночью вынесешь из ларька половину товара или просто съешь сколько в тебя влезет шоколадок?
Билл рассмеялся.
— Просто поверь мне.
— С какой радости? Моя мама учила меня не доверять незнакомцам.
— Но я ведь почти знакомый.
— Недостаточно, — деловито возразил она.
— Так давай сильнее познакомимся, тогда станет можно мне верить.
Магдалена посмотрела на него беспомощно, как смотрит девушка на чересчур настойчивого ухажера.
— Ну, а если я всё равно тебе не поверю?
— Что нужно, чтобы ты поверила? Кому ты веришь охотнее: бородатым мужчинам под сорок, пацанам в кепках козырьком назад, толстым тётенькам с большими пакетами? А кому наоборот, заведомо не доверяешь? Бритоголовым? Личностям в тёмных очках?
Магдалена пожала плечами и рассмеялась.
— Не знаю.
— Ну вот, — с надеждой продолжил Билл, — значит, меня уже нельзя причислить к группе «опасных типов» знаешь, по-моему, доверие — это такая штука, где не может быть никаких готовых рецептов. Тут можно только попробовать…
— И всё-таки я не могу, — девочка выглядела расстроенной. Чувство долга боролось в ней с состраданием. На парковой скамейке… Подумать только… — Тебе правда совсем некуда пойти?
Билл помотал головой.
— А твои родители? Вы поссорились?
— Вроде того… — уклончиво ответил Билл. Взгляд его всё время утыкался в пятна темнеющих корней волос на её головке — это выглядело так вопиюще дёшево, но так трогательно именно на ней. Ресницы Магдалены были накрашены чёрной тушью, они круто загибались наверх и местами слипались.
— Родители — единственные люди, которые простят тебе всё, что угодно, надо только с ними правильно поговорить… Твои, я уверена, тоже тебя простят. Они же тебя любят. Когда я убежала из дома к Эдвину, моя мама…
— Это немного другое. Есть на свете одна вещь, которую родители не могут простить как раз потому, что любят. А именно — когда в тебе рушатся их надежды. Это самое страшное, чем вообще человек может угостить своих предков…
По лицу Магдалены Билл догадался, что она ничего не поняла, но это не лишило её участия. Девчонка вздохнула.
— Ну ладно. Раз уж у тебя всё так тухло… Я придумала как тебе помочь.
Она открыла боковую дверь и выпустила Билла в тёплый тесный ларёк.
— Я останусь здесь с тобой. На всю ночь. — И добавила немного виновато, — чтобы ты ничего не съел…
— Как же твоя мама?
— Она и не заметит, что меня нет. Она очень крепко спит, особенно если выпьет, а это случается нередко. А даже если она и обнаружит моё отсутствие, то решит, что я у Эдвина. Да и какая ей разница уже? Я практически замужем…
— А сам Эдвин?
— Он сегодня в ночную смену.
Отогреваясь, Билл чувствовал небывалое блаженство во всём теле. Ему казалось, что нигде и никогда ещё не было так хорошо, как здесь, сейчас — пусть сидеть на перевёрнутом ящике из-под овощей не слишком удобно, мешают длинные согнутые в коленях ноги, да толпятся повсюду коробки со всякой всячиной — но после дождливой ветреной весенней улицы — и это рай. А к плечу Билла, от нехватки пространства — от чего же ещё? — робко приникло хрупкое плечико девчонки.
— Так и посидим, — сказала она шёпотом, — только свет погасим, когда я закрою…
— Магдалена… — тихо позвал Билл в темноте. Глаза ещё не успели привыкнуть, он ничего не видел, но чувствовал, что она где-то здесь, совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. Девчонка заперла дверь, немного повозившись с засовом, пошуршала какими-то пакетами, и, судя по движению воздуха, тоже села на ящик. Только теперь чуть дальше от Билла, чем минуту назад.
— Все зовут меня просто Леной, — забормотала она, застенчиво ускоряя свой и без того сбивчивый милый говорок, — и ты тоже зови… Я сама привыкла уже. Лена да Лена. Мне стыдно делается, когда произносят моё полное имя. …Слишком длинно получается, и как-то… чересчур величественно… что ли… Я этого не стою.
6
Он даже не понял, как всё случилось. И теперь ему было до того неловко, что он не решался взглянуть на Магдалену, Биллу казалось, что тихий свет её лица будет резать глаза, точно яркое солнце…
Как же так вышло?
Наступила ночь, дождь усилился, в тёмном ларьке постепенно становилось свежо, и они просто жались друг к дружке, чтобы согреться… Подростки чаще занимаются любовью не от подлинной страсти, а именно от такого неосознанного боязливого и трогательного желания теплоты другого тела, мягкой, тесной, родной теплоты, похожей на ту, что ощущают дети, прижимаясь к материнской груди…
В спёртом шоколадно-табачном воздухе ларька смешивались струйки их дыхания. Ближе. Ближе. Волосы Магдалены на ощупь оказались сухими и жёсткими, как у куклы. Лицо тонко пахло пудрой. Маленькие пальцы стыли. И во всей этой её ранней искусственной взрослости было что-то болезненно жалкое, наивное, милое.
Ещё ближе… Он как будто бы немного помедлил, перед тем как начать длиться, этот момент, обрывающийся в неизвестность, полный нежного отчаяния и бесконечной благодарности. Щёки их соприкасались. Биллу было жарко и очень стыдно. Она, конечно же, обо всём догадалась, ведь у неё это было уж точно не в первый раз, погладила Билла по волосам, ободряющим ласковым и чуть насмешливым зрелым женским движением.
7
Билл знал, что на Большой Книжной Ярмарке постоянно требуются грузчики. Он всякий раз замечал, бывая там после школы — в торговых помещениях повсюду: на дверях, на стенах, на стендах в проходах — висели эти объявления. Работы было слишком много, брали всех. Даже без документов. Нелегальным мигрантам даже разрешали иногда ночевать на территории ярмарки. Заработная плата была сдельная, на руки. И в середине дня работников склада обеспечивали горячей едой, не слишком конечно, обильной, как правило, это была каша с какими-нибудь паршивыми потрохами, но дымилась она уютно и пахла вкусно. Билл решил, что Книжная Ярмарка — неплохое место. Для начала. Здесь его, скорей всего, не станут ни о чём спрашивать. Старшеклассник пришёл подзаработать на цветы для своей подружки. Вполне приемлемая легенда.
Администратор, однако, оглядел парня весьма пристрастно:
— Лет сколько?
— Шестнадцать, — Билл решил немного себе прибавить, чтобы не вызвать излишних подозрений, благо внешность позволяла, физически он был развит очень хорошо, и уже почти оформился как мужчина.
— Родители есть?
Кивок.
— Учишься?
Снова кивок, но уже не такой уверенный. Билл не любил врать: такое чувство потом, когда вспоминаешь — точно надел неудобную одежду. Не свою.
Администратор закончил составлять карточку и деликатно выпроводил парнишку из кабинета, посоветовав ему обратиться за инструкциями к другим грузчикам, «старожилам». Те кучковались с сигаретами на лестничной площадке и, заприметив «новенького», весьма грубо велели ему немедленно приступить к работе.
Билл не стал спорить.
Первое время приходилось туго. Он обливался потом, нежные не привыкшие к тяжестям руки так и норовили выронить ящик, острые углы коробок больно впивались в ладони, в живот, в коленки. Но юноша не сдавался. Это стыдно — вернуться домой не соскучившимся странником, а жалким сражённым трудностями маменькиным сыном. Он продолжал таскать ящики и между делом наблюдал за ярмарочными торговцами и покупателями — он надеялся встретить среди них молчаливого человека в чалме или загадочного старика с остроконечной бородкой. Однако ни тот, ни другой так ни разу и не попались ему на глаза.
Секция с эзотерической литературой по-прежнему существовала, но за прилавком теперь стояла незнакомая молодая дама. Билл к ней не подходил. Стеснялся. Что-то внушало ему смутные опасения — то ли чрезмерная дерзкая яркость её лица, то ли глубокий грудной голос, то ли улыбка — неизменно зазывная, если ей случалось разговаривать с мужчиной.
Ночевал Билл вместе с нелегальными мигрантами во временно пустующем помещении одного из складов. Он устроил себе постель по примеру остальных, застелив перевёрнутые вверх дном ящики найденным на свалке толстым драповым пальто. Перед тем как заснуть, Билл каждый день вспоминал Магдалену. Днём ему было некогда думать о ней долго, обычно он ограничивался тем, что останавливался, шёпотом проговаривал имя девушки, медленно и ласково, а затем снова принимался за работу. Только вечером, вдоволь наевшись булки с молоком, забравшись в ворох тряпья в своём спальном гнёздышке и оставшись один на один с собой, он давал волю воображению. Билл вдохновенно мечтал о том чудесном дне, когда, подзаработав денег, снимет жильё, купит самое красивое кольцо и предложит девушке пожениться. Обычно он не успевал проиграть всю свою очаровательную фантазию до конца — крепкий молодой сон забирал его.
В течение торгового дня продавцы иногда просили Билла срочно принести что-то со склада лично для них или помочь выложить товар из ящиков. Хотя это и не входило в его обязанности, он никому не отказывал; продавцы тоже обычно не оставались в долгу — кто украдкой совал ему в карман шоколадку, кто нашёптывал хорошее слово администратору, а некоторые — это радовало Билла особенно — даже дарили книги — какие-нибудь негодные: мятые, случайно порванные или запачканные при погрузке. Но всё-таки это были книги. И богатства, таящиеся в них, ничем не могли быть обесценены.
Суетным утром дня поставок, Билла, пробегающего мимо, неожиданно окликнула дама из секции эзотерической литературы. Товара было очень много. Улыбаясь приветливо и чуть рассеянно, она стояла среди громоздящихся в несколько этажей коробок с новыми книгами на продажу.
— Не поможешь?
— Да, конечно. Показывайте, что делать.
Она грациозно перешагнула через коробку, продвигаясь вглубь секции, и Билл ощутил непривычные навязчивое желание смотреть ей вслед — на туфлю с острым каблуком, которой она мимоходом задела одно из «ушек» коробки, на округлые икры, кажущиеся пластмассовыми в играющих бликами капроновых колготках, на тугие ягодицы под узкой чёрной юбкой. Билл встряхнул головой, точно пытаясь прогнать наваждение. Он схватил первую попавшуюся коробку и, не поднимая больше глаз на хозяйку секции, принялся аккуратно и быстро выкладывать книги. Ему хотелось поскорее выполнить поручение и уйти — собственная реакция на эту женщину немного испугала его.
Между тем она поставила рядом со стеллажом маленькую складную стремянку, поднялась на две ступеньки и, тихонько напевая, принялась расставлять товар на верхних полках. Билл не смог пересилить себя и украдкой залюбовался её ногами — снизу они казались ещё длиннее, чёрная туфля впивалась в деревянную ступеньку тонкой-тонкой высоченной шпилькой.
— Вы не упадёте? — участливо спросил Билл. Ему казалось, что в такой обуви и на земле-то стоять — проблема, не то что на стремянке, — хотите я туда поставлю?
Книжница, заправив за ухо прямую и блестящую, как капроновая ленточка, прядь волос кокетливо рассмеялась.
— Ну, поставь…
Теперь она стояла внизу и, вытягивая руки, подавала Биллу книги из стоящих на полу коробок. С этого ракурса ему прекрасно был виден пологий нежный подъём её грудей в глубоком вырезе бледно-жёлтой шифоновой блузки. Билл уже сожалел о своём решении поменяться с нею местами. Он замечал каждую жилку на шее девушки, ключицы, обозначающиеся резче всякий раз, когда она протягивала ему книги, бликующие пряди волос оттенка корицы, скатывающиеся с плеч, когда она нагибалась… В какую-то секунду у него закружилась голова, и бедняга чуть не сверзился со стремянки. Мама-дорогая…
Наконец книги были расставлены. Но Билл уже не ощущал той лёгкости освобождения, которую предчувствовал в начале. Теперь ему хотелось, чтобы всё это длилось, длилось, не отпускало его, чтобы она снова и снова нагибалась, выпрямлялась, протягивала ему книги, и рукава лёгкой блузки скользили вниз, обнажая тонкие предплечья… Книжница сдержанно поблагодарила Билла и занялась подошедшим покупателем, и ему ничего не осталось, как отправиться дальше по своим делам.
Покинув торговый зал, Билл привычно начал спускаться по широкой каменной лестнице на склад. Но что-то было не так. Будто бы с ним произошло минуту назад странное незаметное превращение, и внутри оказалась вдруг небольшая, но несомненно лишняя деталь — точно булавка на изнаночной стороне рубахи — колет вроде, а сразу и не сообразишь в чём причина.
Весь день мысли о даме из секции эзотерической литературы не шли у него из головы. Против воли, перед внутренним взором возникали различные картины: вот она потянулась к самой верхней полке, изогнулась, и лёгкая кофточка, приподнявшись, обнажила полоску золотистой кожи на животе, или вот она стоит и беседует с покупателем (теперь, выходя в зал, Билл всегда старался найти её глазами), доброжелательно улыбается, кивает, щуря свои миндальные глаза, а её тяжёлые шоколадные волосы, переливаясь в свете ламп, медленно колыхаются точно царская парча.
После закрытия ярмарки Билл подошёл к ней снова. Торговый зал был охвачен обычной для конца рабочего дня суетой: секции закрывались, продавцы спешно укладывали свои книги в ящики и накрывали прилавки плёнкой. И это выглядело почти естественно — снова предложить хрупкой симпатичной продавщице свою помощь.
— Ну, помоги… — как будто удивлённо согласилась она.
Билл сосредоточенно принялся за дело. Он быстро собрал книги с прилавка, аккуратно — одна к одной — уложил их в коробки, которые затем составил одна на другую возле стеллажа. Продавщица всё это время наблюдала за ним, медленно покручивая пальчиком ленточные пряди своих упругих волос, юноша так старался, что её вмешательство в процесс, казалось, было бы совершенно лишним. Расправив изрядно уже потрёпанную клетчатую клеёнку, Билл накрыл ею прилавок — это стало финальным аккордом.
— Спасибо, — книжница поощрила его рвение загадочной полуулыбкой. Она, вероятно, давно догадалась, что одними словами благодарности тут не отделается.
— Да не за что… — пробормотал Билл, сквозь горячую волну, прихлынувшую к лицу, — Я хотел… Может быть, вас проводить…
Слова шли с языка очень неохотно. Каждое — словно рождалось: болезненно и трудно. В голове у Билла было пусто и гулко как в барабане.
— Ну, проводи… — кокетливо хихикнув, как всякая женщина, чувствующая явную склонность к себе, легко согласилась таинственная книжница.
По дороге они много молчали. Разговор едва теплился и потухал как костерок из мокрой щепы. Это мучило Билла. Он теперь явственно понимал природу силы, которая столь неудержимо влекла его к этой красавице с гибкими, текучими линиями тела, и стыдился её грубой очевидности. Разговор мог хотя бы незначительно замаскировать цель их сближения, но выстроить его было почему-то невозможно. Билл привык думать, что воспитанные девушки решительно отвергают знакомства подобного сорта, поэтому спокойная и весёлая готовность книжницы слегка его настораживала.
Район, куда привела юношу молчаливая искусительница, граничил с бедными кварталами, её дом с палисадником, красиво обсаженным сиренью и цветущим белым шиповником, был самым крайним, и дальше — за резной металлической оградой — начиналась совсем другая жизнь: на противоположной стороне улицы стояли уже не комфортабельные небоскрёбы с дизайнерскими фасадами, а одинаковые блочные домишки с квартирами эконом-класса.
— Мы пришли, — сказала она, остановившись около высокой стилизованной под старину двери подъезда. — Доброй ночи, спасибо, что проводил.
Биллу показалось, что, произнося это, она совершенно не верила, будто он тоже пожелает ей сейчас приятных снов, а затем спокойно уйдёт. И он только сейчас вспомнил о том, что ярмарка уже закрылась, застеленные старым пальто ящики на складе не ждут его нынче, и ночевать ему придётся, скорее всего, на вокзале. Выбора у него не было. Биллу пришлось сознаться книжнице в своей нечаянной бесприютности.
— Вот как! — со странной весёлостью, и как будто даже не удивившись, воскликнула она. — В таком случае зайдём. Я буду рада.
У очаровательной плутовки была большая хорошо обставленная квартира с высокими потолками и окнами-арками. Она пригласила гостя в просторную, отделанную деревом и мраморной плиткой кухню и налила в широкие глиняные пиалы неизвестный пахучий пряный отвар.
Билл по-прежнему пытался найти хоть какие-то слова для беседы, дамочка, казалось, слушала вполуха; будоража воображение далёкой блуждающей улыбкой, она медленно пила отвар, поигрывала браслетом или волосами, демонстрируя женственное безразличие к длинным рассуждениям. Не желая смириться с тщетой своих усилий, Билл насупливался и опускал голову, всякий раз как назло утыкаясь взглядом в круглую пуговицу соска под тонкой тканью её блузки. Некоторое время она забавлялась, наблюдая его отчаянную борьбу с могущественными силами природы, а потом, внезапно заскучав, допила отвар одним глотком, и решительно поставив пиалу на стол, произнесла:
— Если нам больше нечего сказать друг другу, то спальня — дальше по коридору.
Так возможность сомневаться в том, что его отвратительные намерения ясны и бесстыдно одобрены, была утрачена Биллом окончательно. Погасив коротким дуновением ароматическую свечу на столе, хозяйка поднялась первая. Серый дымок с нежным ароматом поплыл над столом, покачиваясь на волнах воздушных потоков. Она улыбнулась Биллу через плечо и пошла, пересекая прохладный полумрак просторного помещения. Он лунатически последовал за ней. При каждом шаге круглые бёдра книжницы тесно натягивали плотную узкую юбку. Биллу казалось, что вся одежда сейчас лопнет на ней словно кожица перезрелого плода, чтобы высвободить наконец горячую и сочную мякоть порока, из которой она состоит… А когда книжница повернулась, лизнула свой указательный палец и вложила его кончик в нежную ключичную ямку между лепестками распахнутого ворота старенькой рубашки Билла, по телу его прошла медленная, гудящая, вибрирующая судорога…
И именно в это момент зазвонил её сотовый телефон, оставленный на столе в кухне.
— Я сейчас, — шепнула она, как будто ненароком коснувшись губами тонкой кожи на шее Билла. — Кроме смерти не может быть никаких причин, достаточных для того, чтобы игнорировать звонки шефа… — Книжница хохотнула и, плавно качнув бёдрами, отправилась по коридору обратно, в кухню.
— Да, Магистр, — услышал он вдалеке её нарочно приглушённый и ставший сразу заметно скромнее голос.
Билл невольно прислушался. Босыми ногами он чувствовал стелющийся по полу сквозняк, было свежо, и нежные волоски на его предплечьях встали дыбом. В голове между тем прояснилась, книжница отошла, и вместе с нею схлынул душный морок непреодолимого влечения к ней. Билл стоял посреди тёмного коридора чужой квартиры, словно очнувшись от дурного сна.
— Боже… Что же я делаю? — пробормотал он сам себе одними губами. — Как же Магдалена?
Билл с удивлением обнаружил, что за весь сегодняшний день он ни разу не вспомнил о девушке, которую считал своей невестой. Это показалось ему странным. Больно уж резко чары таинственной книжницы завладели всем его существом.
— Я почти уверена, Магистр, он не тот, кого вы ищите, — донеслось до него из кухни, — Золотой империал? Я пока не спрашивала об этом, не хотела возбуждать подозрений. Забрать? О, да, конечно, шеф, если получится.
Билл сделал несколько бесшумных шагов по направлению к кухонной двери. Ему стало интересно.
— Хорошо. Поверьте, я смогу держать его под контролем. Он никуда от меня не денется, не беспокойтесь, Магистр, хвостиком будет за мной ходить… — книжница хохотнула, и этот её смешок неприятно резанул Билла. Он догадался, что речь о нём.
«Как бы не так, — решил он про себя, — денусь, ещё как денусь…» дерзкая уверенность книжницы разбудила в нём дух противоречия.
Билл смекнул, что входная дверь с большой вероятностью заперта, и ему вряд ли удастся за считанные мгновения справится с незнакомым замком. Заметавшись по коридору, он заметил приоткрытую дверь. Дни стояли уже жаркие, и окно в небольшой тихой комнате было распахнуто настежь и затянуто москитной сеткой. Достав из заднего кармана брюк канцелярский нож, которым он разрезал коробки, Билл быстро вспорол сетку. Этаж был второй, но довольно высокий. Внизу серыми облаками клубились кусты шиповника и сирени.
— Ты где? — послышался в коридоре зазывный голос книжницы.
— Эх… Помогай мне Бог! — прошептал Билл с лёгким оттенком иронии, и, одним махом вскочив на подоконник, сиганул вниз… Прежде он никогда не поминал всевышнего. Его отец, воинствующий атеист, с самого раннего детства внушал Билли, что никакого бога нет и быть не может.
С громким хряском Билл выбрался из кустов. Лицо и руки были ободраны, словно он сражался со стаей кошек. Нога болела чертовски. Да, пожалуй, прыгать из окна — это было несколько опрометчиво. Не перелом, конечно. Растяжение. Но ведь как больно! Как же больно… Он поднялся на ноги и с трудом сделал несколько шагов. Уф… Постепенно, однако, Билл привык к новым ощущениям и пошёл бодрее. Раз… Два… Раз… Два… Сначала он брёл, не разбирая дороги, все его мысли поглощены были пережитой не слишком мягкой посадкой. Билл и не заметил, как вышел за калитку, и, плутая узкими тротуарами, оказался в самом центре квартала для бедняков. Подволакивая ногу, он проковылял мимо автобусной остановки, где, скрючившись, сидел на лавочке человек. Билл шёл всё медленнее и медленнее, царапины неприятно саднили, щиколотка, кажется, начала опухать, да и усталость давала о себе знать — перед тем как попасть в сегодняшнюю переделку парень, как-никак, целый день таскал по лестницам коробки с книгами.
— Ты чего это красивый такой? Подрался? — услышал Билл совсем рядом встревоженный голос. — Да никак с девками! Гляди-ка, вся рожа ногтями изодрана! Ничего, брат, бывают такие шалавы, что вполне заслуживают парочку хороших затрещин…
Это был человек с автобусной остановки. Мужик лет шестидесяти с добрыми пьяными глазами. Билл выглядел жалко, и уличный свидетель теперь стоял возле него и всматривался, часто моргая.
— Вот что, приятель, у меня тут хатка неподалёку, я за портвешком вышел к тётечке нашей в ларёчек… — мужик тряхнул толстенной тёмно-зелёной бутылкой. — Я тебя давай доведу… а то куда ты таким молодцом ночью пойдёшь. Не дай бог патруль за мигранта примет… Только не обессудь, спать на полу придётся — комната у меня во… — мужик показал ладонями небольшой квадрат в воздухе.
Билл благодарно кивнул — неожиданное гостеприимство этого старого пьяницы пришлось очень кстати.
Благодетель почти на себе дотащил его до облупившегося пятиэтажного дома с маленькими пыльными окнами. По дороге мужик всё говорил и говорил, иногда останавливаясь, чтобы «смочить язычок»…
— Тут по ночам, брат, кошмар… до Заброшенных Верфей рукой подать, так шатается всякий сброд. Вона тебя как отделали. Небось ещё и обокрали… Известно, какой народ — заметили, что косой — пиши пропало. Я вот, было дело, уснул с получкой на лавочке — и всё, хана…
Билл задрёмывал под его добрый голос, уткнувшись носом в пропахшую табаком потёртую джинсовую куртку.
— Пришли, — благодетель втолкнул Билла в тёмную тесную прихожую, заваленную хламом. — Только шшш… у меня тут жильцы в двух комнатах…
Хозяин любезно постелил Биллу на пол какое-то грязное, но мягкое тряпьё. Оказавшись в тепле и приняв наконец после всех злоключений горизонтальное положение, он моментально уснул. Сквозь громкий стрекот старого холодильника и бормотание не выключенного радиоприёмника ему грезились тонкие перистые облака в потрясающе нежном рассветном перламутровом небе, незнакомом небе, нездешнем, грезились бесконечные ЛЭП, тянущиеся до самого горизонта и чьи-то едва заметные осыпающиеся следы на сухом белом песке…
Открыв глаза и упёршись взглядом в полинявшие и кое-где отстающие от стен обои, он моментально вспомнил всё. Нога ещё побаливала, но уже вполне терпимо. Ушиб, не более. Билл даже чувствовал в себе силы приняться за работу. Он решил, что бегство из апартаментов книжницы было крайне глупым и трусливым поступком. Ведь теперь она может заподозрить, что её телефонный разговор был подслушан… Вот олух! И нужно было поддаваться эмоциям! Но стихийное отвращение, испытанное им к лукавой развратнице, оказалось сильнее логики… Биллу отчётливо вспомнилось ощущение её прохладного влажного пальца в его ключичной ямке. В тот единственный момент он не владел собой, не вполне принадлежал сам себе. Им владели желания. И страшнее этого Биллу ещё ничего не приходилось испытывать в жизни. А в таких случаях самая первая интуитивная реакция — спасаться бегством…
— Хочешь чаю? — осведомился ночной благодетель, заметив пробуждение гостя. — У меня просто больше нет ничего. Даже батон кончился. Но чаю могу. И даже портвешка, тока чуточку…
— Да нет, не надо, спасибо… Я и так не знаю, как благодарить вас… — запротестовал Билл.
— С кем не бывает! Меня самого Бог знает сколько раз чужие люди пьяного домой приводили… Долг платежом красен. Сначала — ты, а потом — тебя. Один человек может забыть добро, но Мир будет его помнить. Так вот, братец. Ступай с Богом.
Со словами «с утреца то свежо, потом занесёшь» на прощание благодетель вручил Биллу насквозь пропахший табаком, растрескавшийся жилет из кожзама и, ласково отечески обматерив его, как умеют только такие полупьяные добрые дядьки, вытолкал за дверь.
К открытию ярмарки Билл, конечно же, опоздал. Но ему чертовски повезло. Администратор тоже ещё не подъехал.
Теперь надо было разобраться с красоткой книжницей. Билл нутром чувствовал, что история с ней не закончилась, а только начинается… Едва он переступил порог склада, как ему непреодолимо захотелось снова её увидеть. Билл успел перерыть все ящики, помеченные на разгрузку, пока искал нужный, на котором чёрным маркером был размашисто подписан номер её секции (как же без предлога!). Превозмогая тупую боль в ноге, он кое-как поплёлся наверх.
Плутовка открывала свою секцию. На выдвинутом в проход стуле для отдыха аккуратной стопочкой лежала оставленная им минувшей ночью в её просторной прихожей джинсовая куртка. Билл робко приблизился, сжимая ящик мерзко мокнущими ладонями.
Книжница повернулась.
— Доброе утро! — воскликнула она, изобразив на лице приятное удивление.
Билл уже не сомневался в том, что все относящиеся к нему эмоции она именно изображает, а не испытывает. Это отвращало сильнее всего.
— Куда же это ты сбежал? — спросила плутовка чуть тише и с привкусом интимности.
— У меня возникли срочные дела… — промямлил Билл, тут же гневно одёрнув самого себя: что ты несёшь, тупица? Но большого выбора оправданий в его распоряжении всё равно не было.
— Неотложные дела? В столь поздний час? Интересно… — она дразняще усмехнулась и приподняла нарисованную бровь.
— Мне вдруг стало плохо…
— Вот как?
Биллу показалось, что книжница немного озадачилась. По-настоящему. И он продолжил игру уже смелее.
— Меня замутило…
— Ой, извини, малыш! Это, наверное, от моего фирменного чая. Туда были добавлены особые травы… — елейно изображая сожаление, извинялась искусительница, — ты, должно быть, аллергик…
Билл неохотно кивнул.
— Вот. Я принёс вам книги, — сухо добавил он, ставя коробку на пол.
Билл чувствовал, как в нём неодолимо усиливалось желание неотрывно смотреть на эту женщину: на её руки и голые плечи, прикрытые полупрозрачной косынкой, на изогнутую талию, на ноги, показывающиеся из-за прилавка, когда она поднималась на стремянку, чтобы поставить на верхнюю полку какую-нибудь из новых книг. Ему вспомнилось невыносимо сладкое, лишающее разом всех мыслей, истребляющее самосознание блаженство, что он испытал в тот миг, когда она коснулась его — и голову обдало быстро нарастающим жаром — как в бане, если на горячие камни выплеснуть ковш воды.
— Иди же… Тебе надо работать, — развернувшись к нему на стремянке и склонившись, сказала она притворно наставительным тоном.
Холодея кончиками пальцев и воспламеняясь щеками, ушами, шеей он споткнулся взглядом в затенённой ямочке между стиснутыми платьем грудями.
— Освободи проход, что ли! — проворчал совсем рядом другой грузчик, сердито пнув коробку из-под книг.
Билл очнулся и, воровато забрав со стула свою куртку, нехотя побрёл на склад. Ему показалось, что хитрая книжница глядела ему вслед с властной торжествующей улыбкой.
Надо сказать, что уловки, которыми пользовалась Ехира, любимая ученица Магистра Роберто Друбенса, были элементарны. На первом этапе это даже не являлось магией. Ведь сама природа изначально наделяет любую женскую особь таинственной силой, притягивающей противоположный пол. Почти все женщины догадываются о ней, но лишь единицы достигают того уровня понимания, который необходим, чтобы полностью эту силу контролировать. В обществе такие уникальные особы одобрения не встречают, их обычно клеймят «стервами», а то и похуже… У большинства же почти всегда случается так, что обнаруживаются неугодные поклонники, а те, кого действительно хочется соблазнить, наоборот, не поддаются чарам… А вот ведьмы, в отличие от обычных женщин, умеют управлять естественными силами природы, заложенными в их телах, по своему желанию. Они могут прицельно воздействовать энергией своего либидо на выбранного мужчину и способны излучать её во много раз интенсивнее обычных женщин. Тогда-то и начинается колдовство: использование сил природы для воздействия на волю конкретного человека… Запрещённый приём.
Книги, прочитанные в детстве, стоя, и на голодный желудок, сослужили Биллу неплохую службу. Он заметил подвох. Юноше подумалось, что в его непреодолимом влечении к загадочной даме из отдела эзотерической литературы есть нечто неестественное. Как будто это не он сам, а кто-то внутри него, самостоятельный, отдельный, искусственно внедрённый в его сознание, так страстно жаждет близости с нею. Ведь чисто по-человечески она ему абсолютно безразлична: он ни капельки не чувствует себя влюблённым, он испытывает нежную привязанность к другой девушке, невесте, Магдалене, кроткому и ласковому существу… Эта мысль и подтолкнула Билла к разгадке. Озарение пришло, когда он вспомнил в очередной раз телефонный разговор книжницы, её странную последнюю фразу, произнесённую с таким оскорбительным смешком: «Да он будет хвостиком за мной ходить…» Он понял всё. Мозаика сложилась. И выход теперь оставался только один — бороться.
Игра с ведьмой в перетягивание каната поначалу даже показалась ему весёлой и интересной затеей. Теперь он не сомневался в том, что ОНИ существуют — недаром люди понаписали столько эзотерической литературы…
Первое время Билл пытался просто не замечать навязчивых мыслей, которые, если он давал им волю хотя бы на секунду, множились со скоростью подогретых дрожжей. Он практически перестал появляться в торговом зале. А когда возникала острая необходимость туда подняться, Билл как можно дальше обходил злосчастную секцию ведьмы-искусительницы.
Но все эти попытки ни к чему не привели. Мысли, которые он старался не допускать до своего сознания, стояли на страже подобно толпе бывших вкладчиков у входа в офис разорившегося банка. С каждой минутой их становилось всё больше. Они готовы были сломать все засовы и ворваться. Смести всё подчистую своим неуправляемым потоком и полностью завладеть сознанием Билла. Заполонить его, вытеснив остальное.
Весь день длилась упорная борьба. Билл сдерживал нахальные фантазии о близости с проклятой чаровницей, представляя вокруг своей головы стеклянный купол, за пределами которого они роились, точно мотыльки возле лампы; Билл ощущал почти физически, как они бились в прозрачную стенку купола, отлетали и возвращались, с новой силой принимаясь колошматить крылышками непокорное стекло…
К вечеру купол начал тихонько трещать под лёгкими, но настойчивыми ударами мотыльковых крылышек. Казалось, он вот-вот поддастся их натиску, и развалится, рассыплется в один миг на тысячи беззащитных осколков… Билл выдохся. Он сел на ящик с учебниками по словесности и уронил голову на колени, ощущая опустошённость и безграничную усталость — у него больше не было сил думать волшебный купол. И как раз в этот короткий момент отчаяния самая хитрая мысль, зловеще затаившаяся до времени, почувствовав слабость защиты, вползла в сознание Билла подобно песчаной эфе…
— Одну ночь! Всего одну. Сегодня!.. — и он побежал наверх. — Эх… Пока она не ушла!
Билл отдавал себе отчёт в том, что ведёт себя подобно алкоголику, обещавшему с завтрашнего дня перестать пить, но сегодня… напоследок… позволившему себе рюмочку (только одну! последнюю! и всё!) Банальнейший самообман. Но он ничего не мог с собой поделать.
Плутовка нарочито медленно раскладывала книги. Она ждала появления юноши. Это, по-видимому, было частью её плана.
— Добрый вечер, — приветствие прозвучало довольно прохладно, — тебе что-нибудь нужно?
— Да, — со свойственной ему прямотой заявил Билл. — Я бы с удовольствием проводил вас…
— До куда? — ехидно спросила она. — До подъезда? До чайника на кухне? До кровати?
— Последнее, — мрачно сознался Билл.
— Боюсь, что это невозможно, — с вызывающе спокойной весёлостью сообщила книжница.
— Почему?.. — голос Билла прозвучал огорченно.
— У меня другие планы на вечер…
— А завтра? — Билл с неудовольствием отметил про себя, что последняя его интонация получилась умоляющей. Взгляд неудержимо скользил, прочерчивая стройный изгиб талии, выпуклость бедра, округлость обтянутой глянцевым капроном икры.
— Посмотрим… — давая ему, готовому радостно вцепиться в любой клочок надежды, этот самый клочок, произнесла плутовка с гордостью достойной богини, снизошедшей до смертного, — Завтра ещё только будет…
Билл повернулся и пошёл прочь, повторяя про себя её последнюю фразу. «Завтра ещё только будет… Будет… А будет ли?»
Проблеск сознания заставил его испытать отвращение к самому себе. И, как всегда, Билл был откровенен с собой до жестокости: «Посмотри, во что ты превратился… Послушай тот слюнявый бред, который ты несёшь… „Я бы с удовольствием проводил вас“. Вот остолоп! Неужели из тебя так легко сделать раба? Неужели ты забыл, о чём она толковала со своим патроном по телефону! Безвольный ты тюфяк. Овощ. Чёрт знает, что они замышляют. Прекрати немедленно! Не смей думать о ней больше! Не смей…»
Остаток вечера напряжённая воля Билла стойко дежурила у надёжного щита, в который ломились обезумевшие мысли. С приближением ночи они становились всё агрессивнее, всё напористей. Уложив свёрнутую валиком куртку на ящики из-под книг, он прилёг отдохнуть, не прекращая отбиваться от них. Но мысли продолжали атаковать, и такие… От их содержания, вероятно, и сам змей-искуситель краснел бы… Внутренние силы Билла были уже на исходе. Тонкими струйками просачивалась адская отрава в щели воображаемого щита, воздвигнутого им вокруг его сознания. Ящик из-под книг сделался нестерпимо жёстким. Юноша ворочался. По его телу разбегался беспорядочными пятнами жар, он никак не мог найти удобного положения…
Чувствуя, что последние силы оставляют его, он нащупал спасительный кончик свежей идеи… «Похоже, что одной волей не обойтись. Тут нужны более жёсткие меры».
Поднявшись, Билл натянул свою тесную старенькую джинсовую куртку. О, проклятье! Она пахла чужим домом, её домом, так незнакомо, так нежно… Сладковатый вереск и пряный можжевельник… Билл прополоскал рот мерзкой ржавой водой и слегка смочил чёлку. Немного отпустило…
На книжном складе было одно единственное маленькое окно, выходящее во двор ярмарки. Покинуть склад в ночное время другим способом не представлялось возможным. Все двери запирались на электронные замки.
Поскольку склад находился в подвале, оконце располагалось на уровне земли, в нём виднелись лишь чёрные голые переплетения кустарника, опоясывающего кирпичные ярмарочные корпуса.
Чтобы выбрался на улицу, Билл осторожно разобрал ветхую деревянную раму и вынул стекло. На него пахнуло густой прохладой пасмурной летней ночи. Подтянувшись, он начал протискиваться между двумя уже когда-то кем-то выгнутыми металлическими прутьями решетки. Он кряхтел, цепляясь за мокрую землю и протягивая своё тело в узкую щель. К одежде прилипала грязь. Поднявшись на ноги, он почувствовал, что от свежего воздуха ему немного полегчало.
Тёплый влажный ветер лизнул лицо юноши ласково, как щенок… …Бежать куда глаза глядят, во влажную туманную ночь, как есть, не стряхивая земли с коленей и ладоней, бежать, чтобы искать и найти загадочную книжницу, повелительницу древних сил — эта мысль, конечно, шевельнулась, но Билл тут же придавил её как таракана. Он направился в круглосуточную аптеку.
Внимательно выслушав юношу, провизор выложил перед ним на прилавок целую батарею пузырьков и коробочек с нерецептурными снотворными средствами.
— Что-нибудь посильнее, — промямлил Билл, растерявшись от разнообразия.
Выдавив несколько скользких круглых таблеточек из серебристого блистера, он какое-то время катал их на ладони — хватит ли этого для того, чтобы забыться совершенно? заснуть мёртвым сном? провалиться в черноту без грёз и сновидений?
Проглотив горсть таблеток, он запил их водопроводной водой с сильным привкусом железа и, сложив валиком, снова пристроил снятую куртку вместо подушки. Лёг. Прежде Билл всерьёз не задумывался о Боге. Маленькие мальчики верят своим отцам. Тогда, на подоконнике у книжницы это было в первый раз. И теперь Билл, свернувшись калачиком на своём жёстком ящике, снова робко и неуклюже, как умел, обратился к Всевышнему, попросив, разумеется, совсем немного. Просто уснуть. И, что не менее важно, — проснуться.
…Сквозь мутное вязкое забытье краешком сознания он нащупал наступившее утро. От злоупотребления снотворными пробуждение было медленным, словно процесс выныривания из смолы. Голова отяжелела, веки слиплись.
Но раунд был выигран. Билл спал так крепко, что ни единая грёза о злополучной ведьме не потревожила его, и, даже пробудившись, он ещё не успел ощутить её присутствие. Зато ловко поймал на лету новую идею, способную помочь ему в сегодняшнем противостоянии чарам книжницы. Билл не сомневался ни минуты — схватка будет продолжена. Он вспомнил, что воздержание от пищи спасало очень многих отшельников от эротических соблазнов. Голод верный союзник в борьбе с вожделением. Сама природа сделала потребность организма в еде первичной по отношению ко всем остальным, потому всякое усмирение плоти логично начинать именно с желудка.
И Билл решительно отказался от завтрака. Новизна впечатлений придавала ему сил. Схватив первый попавшийся ящик с книгами, юноша бесстрашно устремился наверх.
Поначалу он действительно чувствовал огромное облегчение. Острия жалящих мыслей притупились. Томящий жар отступил. Распутные мыслеобразы утратили чёткость и краски.
Теперь Билла беспокоил пустой живот. До самого обеда он продержался с достоинством, его мысли вовсе потеряли ведьмины прелести из вида, сейчас они несли на своих длинных размашистых хвостах лишь рогалики, сайки, буханки хлеба, розовые кружочки колбасы, плотные сырные кубики и кринки, наполненные жирным сладковатым молоком…
Но попытка поесть вернула всё на круги своя. Адская карусель завертелась снова. И юноша вынужден был вообще отказаться от пищи.
8
На исходе полной недели, в течение которой Билл ни разу не появился, чтобы выказать ей своё расположение, Ехира забеспокоилась и решила ещё увеличить интенсивность своего женского излучения. Однако, удерживать настолько мощное поле на одном объекте было невероятно трудно, оно начало понемногу рассеиваться… Ехира уже несколько раз ловила на себе жадные взгляды проходящих мимо мужчин. Игра постепенно становилась всё более опасной.
Но Билл не сдавал позиций. Чтобы не упасть в голодный обморок он по десять раз на дню пил горяченный чёрный несладкий кофе из автомата. А на ночь — снова снотворное — это была единственная возможность заснуть, не поужинав. Товарищи-мигранты начали спрашивать его, в чём дело. Билл заметно исхудал. Он никогда не был плотным юношей, а теперь и вовсе производил впечатление тяжелобольного или наркомана.
Ехира запаниковала. Её уже некоторое время терзала крамольная мысль, что она ненароком нарвалась на сильного соперника, и Билл на самом деле не глупенький мальчик, а могущественный колдун, или даже — помилуй, Первозданный Хаос! — агент надзорной службы… Она поделилась своими опасениями с Магистром.
— Я опасаюсь пробоя. Уже слишком сильное поле.
— И он никак не реагирует? Человек? Очень странно. Может, мы ошиблись, и он всё-таки обладает силой?
— Я уже не понимаю, Магистр. Вероятно, обладает. Но тогда это сила иной, неведомой мне природы, и я совершенно ничего не могу вам сказать о ней.
— Странный мальчик, — пробормотал Друбенс, отдаляя мобильный телефон от лица, — ты ведь мне его показал, Ниоб… Думаешь, есть у него сила? Может, я слишком мало знаю о людях, но за мои четыреста я ещё не слыхал о том, чтобы кто-то из них обладал какими-либо паранормальными способностями…
— Люди сами не знают, какой силой они наделены. Сила эта не такая как у нас, магов, но сила эта — великая… Только обычно в людях она крепко спит, — сказал Ниоб. — А мальчик этот… Он, кажется, способен разбудить её.
— Что ты имеешь в виду? — забеспокоился Друбенс, — терпеть не могу, когда говорят загадками!
— Только то, что я сказал, учитель. Ни больше, ни меньше, — поклонившись, Ниоб покинул комнату, учтиво прикрыв за собой дверь.
Время шло к полудню, когда Ехира услышала в зале первый визг девушки, подвергшейся насилию. Несколько минут спустя, завопил кто-то ещё. Публика засуетилась, люди стали перешёптываться и тесниться к выходам. Испуганные возгласы в толпе повторялись всё чаще, пока, наконец, не слились в невнятный встревоженный гул. Те, кому вовремя не удалось покинуть ярмарку, разделились на две категории — насильники и предполагаемые жертвы. Энергетическое поле Ехиры окончательно вышло из-под контроля и теперь воздействовало на всех, кто находился в радиусе нескольких сот метров.
Вокруг творилась какая-то чертовщина. Лысый парень в жилетке «хаки» хватал за ноги девушку, бегущую по лестнице и тянул вниз. Она отбивались, истошно вереща, юбка у неё задралась, и все присутствующие могли наслаждаться видом её круглых ягодиц, туго затянутых в чёрные капроновые колготки с узором — тонко вышитыми веточками и цветами. Другая девушка швыряла книги сразу в троих, наступающих на неё с разных сторон молодых людей — вид у неё был решительный, белокурые волосы растрепались, глаза горели яростным огнём… Одному из нападавших книга угодила острым углом в лицо, он ойкнул и, согнувшись, попятился назад, двое других навалились-таки на девушку, но её мужественная подруга, по-видимому, уже успевшая одолеть не один десяток противников, подоспев вовремя, обрушила им на спины мощный удар швабры, подобранной на бегу. Некоторые жертвы, однако, быстро примирились со своими врагами — и кое-где распустились во всей своей тошнотворной красе ядовитые цветы невообразимо бесстыдных оргий… Помещение было заполнено женским визгом, грохотом, треском разрываемой одежды, и среди всего этого безумия, притаившись под прилавком, сидела, боясь шелохнуться, насмерть перепуганная силой собственных чар Ехира, а далеко внизу, в тёмном уголке под лестницей, свернувшись как котёнок, лежал комочком, дрожал и лязгал зубами Билл.
В это время во двор ярмарки въехал ничем не примечательный чёрный автомобиль. Из него вышли трое и бодрым шагом направились ко входу в здание, из которого время от времени выбегали растрёпанные посетители с испуганно вытаращенными глазами.
— Разделимся, — тихо скомандовал идущий первым человек в длинном тёмно-сером плаще, — я наверх, вы прочешете первый этаж.
Тихонько насвистывая, он принялся неторопливо подниматься по лестнице. Царящая вокруг суматоха, казалось, вовсе не трогала его, человек в плаще то и дело останавливался, будто прислушиваясь, или принюхиваясь к обстановке, он был совершенно спокоен. Дойдя до площадки, он снова немного постоял, призадумавшись, а затем свернул в торговый зал.
Ехира так и продолжала сидеть, скукожившись, под прилавком, когда заметила пару безупречных чёрных ботинок, остановившихся возле её секции. Решив, что это потенциальный насильник, почуявший её пьянящий женственный аромат, она ещё сильнее вжалась в боковую перегородку прилавка и инстинктивно зажмурилась.
— Выходите, леди, — услышала она неожиданно ровный уверенный голос, — прятаться бесполезно.
Молодая ведьма была настолько растеряна и выбита из колеи собственной неудачей, что у неё не возникло ни малейшего желания сопротивляться, в её сознании промелькнула единственная мысль — «этот не нападёт…!» Кое-как на четвереньках она выползла из своего убежища и медленно поднялась на ноги, сразу будто осунувшаяся, взъерошенная, несчастная.
Откинув полу длинного плаща, стоящий у прилавка человек быстро показал ей изящный стальной жетон.
— Капитан Фокс Рид, Особое Подразделение. Вы арестованы. Пройдёмте, пожалуйста, со мной. Должен предупредить вас, что оказание сопротивления неизбежно повлечёт за собой усиление карательных мер.
Ехира сама протянула руки, позволив человеку в плаще надеть на неё специальные магнитные браслеты.
— Красавица у меня, — шепнул он в микрофон передатчика, замаскированного под наручные часы, — найдите жертву.
Служащие Особого Подразделения вскоре обнаружили Билла лежащим без памяти под лестницей, ведущей на склад. Тяжёлая работа, голод и последнее усилие воли, благодаря которому он не поднялся-таки в торговый зал, чтобы снова умолять Ехиру о встрече — Билл был к этому близок — оказались непосильной нагрузкой для организма юноши.
— Боже Праведный! — крайне изумлённо воскликнул парень в полосатом джемпере, — и в этакого щеночка целили направленной «сотней»?
— Да уж… — согласился его спутник, высокий и тощий, в чёрной футболке, с косухой, накинутой на плечи, — В его годы гормоны так бушуют, что и одной-то какой-нибудь прыщавой девчонки с толстыми ляжками достаточно, чтобы с ума сходить… а тут такое!
— И ведь, самое удивительное, он держался… Завидно даже, чёрт возьми, — шепнул парень в джемпере, слегка ткнув приятеля в бок. — Смог бы?
— Не приведи лихая! И пробовать бы не стал… «Сотня». Это же можно с катушек съехать запросто… — тощий парень опасливо повёл плечом, качнув пустым рукавом косухи.
Билл открыл глаза. Джемпер и футболка с рок-кумиром, пока что лишённые чётких контуров, расплывчатые, в поле его зрения сначала плавно скользили, качались, накладывались друг на друга, будто пытаясь поменяться местами, как ладья и король при рокировке. А потом резко остановились и обрели резкость.
— Привет, малыш. Мы не причиним тебе зла, — дружелюбно сказал джемпер.
— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовалась футболка.
— Скверно… — признался Билл, стихийно, как всякий спасённый к своим спасителям, проникнувшись доверием к этой сочувствующей одежде. Лиц он разглядеть ещё не успел.
— Всё закончилось, давай руку, — парень с косухой на плечах помог Биллу подняться на ноги.
— Мы нашли его, капитан Рид… — сказал парень в полосатом джемпере, поднеся к губам наручные часы, — Слушаюсь, — добавил он, мгновение спустя, и нажал на торце часов какую-то кнопку. — Веди его к машине, а потом поможешь мне, я наверх, — сказал он своему спутнику, затем повернулся к Биллу. — Сейчас ты пойдёшь с нами. Ничего не бойся. Всё теперь будет хорошо.
Билл и не думал бояться. Страх кончился в нём — как кончается энергия в батарейке или газ в баллоне — незаметно вышел весь… Как и остальные эмоции. Билл был пустой и гулкий — точно пластиковая бутылка, гонимая ветром по асфальту. Пошатнувшись от слабости, он вцепился в рукав стоящего рядом парня, и молча пошёл с ним.
Задняя дверца большого чёрного автомобиля осталась приоткрытой, и Биллу было хорошо видна часть ярмарочного двора; через двор наискосок те двое, что подобрали его под лестницей, теперь вели под ручки незадачливую обольстительницу к фургону, очень похожему на полицейский. Кроме Билла в машине находился человек в тёмно-сером плаще, он сидел на водительском сидении и неторопливо курил, стряхивая пепел в окно с полностью опущенным стеклом. Биллу на плечи сочувственно накинули косуху. Вид у него был уже вполне спокойный и даже довольный — на коленях у него стоял солидный бумажный пакет из известной сети закусочных; со здоровым шестнадцатилетним аппетитом Билл жевал уже второй трёхэтажный сандвич, извлечённый оттуда, закусывая его ломкими палочками обжаренной в фритюре картошки и запивая лимонадом из пластикового стаканчика с крышкой.
— Ты не ешь сразу много… — сообщил Биллу сидящий за рулём, заглядывая в зеркало заднего вида с насмешливым усилением, — А то кишки узлом завяжутся.
— Я постараюсь. — Некоторое время в салоне автомобиля раздавалось только шуршание пакетов и бульканье лимонада в стаканчике. С улицы доносился растерянный ропот толпы, постепенно собирающейся во дворе ярмарки. Освобождённые от чар бестолково бродили кругами, силясь понять, что же с ними произошло. Многие стыдились собственного вида и кутались во что придётся. Перед ведьмой, Билл продолжал наблюдать за нею краешком глаза, распахнулись задние дверцы фургона.
— Кстати, я забыл представиться, — сидящий за рулём докурил и приветливо протянул руку между сидениями, — капитан Рид.
— Билл… — юноша протянул руку навстречу и призадумался. Как отрекомендоваться посолиднее? Кто он? Что он такое? Бывший студент? Грузчик на ярмарке? Нет. Всё не то. Всё не годится. — Билл, — повторил он, — просто Билл.
Капитан Рид закурил вторую и снова принялся смотреть на улицу через окно автомобиля. Из толпы доносились женские причитания и приглушённая расстроенная брань.
— Может, вы мне объясните всё-таки, в чём дело? — спросил Билл, покончив с экстренной помощью желудку. — Вы ведь из полиции?
Вид у него был очень серьёзный и храбрый. Юноша отложил пакет в сторону и принялся сверлить обернувшегося Рида пытливым взглядом. К машине между тем подошли те два парня, что погружали ведьму в фургон. Они о чем-то оживлённо болтали между собой и хохотали.
— Может, поделитесь смешинками? — с шутливой обидой буркнул капитан Рид.
Парни умолкли, с сомнением покосившись на Билла.
— Всё с вами ясно, — вздохнул Рид, — одни лишь юбки на уме, полезайте уже в машину.
Парень в рокерской футболке сел назад, и у Билла появилась возможность разглядеть его получше. На полицейского не похож. Ни капельки. Скорее, на бандита. Голова с одной стороны бритая, в ушах — здоровенные туннели, в каждый можно просунуть два пальца, а то и три…
Парень в полосатом джемпере занял переднее сидение.
— Ну, может, вы хоть что-нибудь мне скажете? — повторил попытку Билл, — куда мы едем, зачем?
— Ишь какой шустрый, — заметил с добрым смешком парень с туннелями в ушах, — только прочухался, а уже задаёт вопросы!
— Это не так плохо, — прокомментировал Рид, выруливая на оживлённую магистраль, — бывают ситуации, когда времени на то, чтобы, как ты изволил выразиться, «прочухаться» как следует, совсем мало или вовсе нет.
— Ну, так вы мне ответите!? — не унимался Билл.
— А если это, предположим, секретная информация? — голос Рида прозвучал строго.
— То не от меня, — заявил Билл с уверенностью, вызывающей улыбку, — Я прочёл очень много книг о магии, и с детства мечтал либо опровергнуть все слухи о существовании колдунов, либо убедиться в их истинности лично. Думаете, я не догадываюсь, что мне пришлось столкнуться с настоящей ведьмой? — Биллу отчётливо вспомнился разговор, подслушанный в тот день, когда он получил в подарок свою ненужную монетку, — Так значит вы не полицейские! — просиял он, — вы, часом, не те ребята, кого называют «серыми»? Я слышал это слово от одного старика, довольно странный тип, скажу вам, он так смотрел, аж внутри становилось холодно, а потом дал мне вот что, — Билл решил: уж если монетка старика должна когда-нибудь сыграть роль в его судьбе, то сейчас именно тот момент, он извлёк её из кармана джинсовки и подбросил на ладони.
— Офигеть… — шёпотом пробормотал парень с туннелями в ушах.
Парень в джемпере круто повернулся на сидении и уставился на Билла круглыми глазами. Капитан Рид подозрительно глянул в зеркало заднего вида.
— Он тоже колдун!.. А мы-то, дураки, решили, что это нападение… Они вместе всё устроили и надо было его в тот же фургон сажать… — приглушённо затараторил парень в джемпере, придвинувшись к Риду.
— Панику прекратить, — спокойно сказал Рид, тоже негромко, и снова бросил настороженный взгляд в зеркало, — доедем до офиса, разберёмся.
9
За столом напротив Билла сидела пожилая, но, тем не менее, очень красивая женщина с густыми полностью поседевшими уже волосами, убранными в венцеобразную косу вокруг головы. Она смотрела на юношу вполне доброжелательно. Молодой сотрудник принёс поднос с кофе, сливками, сахаром в маленьких пакетиках и бесшумно поставил его на край стола. Густой аромат напитка быстро распространился по комнате.
— Так сколько тебе лет, — спросила она, — только отвечай, пожалуйста, честно, кроме нас двоих никто ничего не узнает, вся информация останется в этих стенах, таковы правила сбора показаний во всех наших отделениях.
— Вы не будете звонить моим родителям? — осторожно поинтересовался Билл.
Пожилая женщина снисходительно улыбнулась.
— Нет.
— И не сообщите в пансион, где я учился?
— Нет. Не переживай. Если ты всё хорошо расскажешь, то твоя жизнь вообще никак не поменяется, ты вернёшься обратно и будешь заниматься тем же, чем и занимался. Ты, вероятно, даже ничего не вспомнишь. Всё произошедшее здесь будет казаться тебе сном…
Последняя фраза женщины показалась Биллу немного жуткой. Несмотря на приятную обстановку и вполне деликатное обращение — вежливые слова, журналы для ожидающих, бесплатный кофе — он чувствовал себя крайне неуютно. Недоговорённость, присутствующая в каждой реплике любого, с кем Билл здесь пытался общаться, прямо-таки ощутимая таинственность, пугала его. «Где я? Кто все эти люди?» Однако, времени на размышление не было. Ему задавали вопросы, и следовало отвечать. Не приведи лихая, ещё пытать начнут или напичкают какими-нибудь «таблетками правды».
— Меня зовут Билл Крайст, мне пятнадцать лет… — он резко умолк, будто споткнулся обо что-то в воздухе, и тут же поправился, — почти пятнадцать, у меня день рождения через две недели…
— Замечал ли ты какие-нибудь странности за собой, ну, может, в твоём присутствии мигают лампочки или выходит из строя микроволновка? — невозмутимо продолжала женщина.
— Нет.
— Тебе не говорили твои знакомые, что ты иногда вызываешь у них неадекватные реакции, к примеру, спонтанные приступы ненависти, или напротив — нежности?
— Да нет, вроде…
— Дай мне руки, — сказала женщина, извлекая из ящика стола широкие сверкающие наручники, Билл послушно, хоть и с некоторой опаской выполнил просьбу.
Женщина закрепила на его запястьях до щелчка прохладные тяжёлые браслеты и повернула на маленьком пульте какое-то реле.
— Чувствуешь что-нибудь? — спросила она через некоторое время, — Головокружение? Тошноту?
Билл помотал головой. Он не ощущал ровным счётом ничего, разве только от металла на руках было холодно и немного нервно. «Что тут, черт возьми, происходит?»
— А так? — спросила женщина, ещё чуть-чуть повернув реле, — Что-нибудь изменилось?
Билл снова мотнул головой.
— Хорошо, — высвободив из наручников хрупкие запястья юноши с голубоватым узором вен, женщина внимательно оглядела их, — Не чешется?
— Нет.
Потом женщина попросила Билла ещё раз подробно пересказать, каким именно образом он получил в подарок от старика таинственную монетку, которая, робко поблескивая в бледном оконном свете, лежала перед нею на столе. Рядом была лупа, несколько неизвестных растворов в плоских цилиндрических ёмкостях с крышками, пинцет.
— Что это? — настойчиво спросил Билл, указывая на монетку, — Я изучил все справочники по денежным знакам и не нашёл её.
Женщина взглянула на него удивлённо.
— Тебе так хочется знать?
— Больше всего на свете… — горячо согласился юноша. — Вы ведь не полицейские? — добавил он через мгновение.
— Не совсем, — ответила женщина уклончиво.
— Вы охотитесь на колдунов? — смело предположил Билл.
Женщина молчала, но в её взгляде чувствовалась заинтересованность. Она отодвинула остывший кофе и положила сцепленные в замок руки перед собой.
— Возьмите тогда и меня к себе! — воскликнул Билл. Он сам не успел осознать до конца как эти и все последующие слова у него вырвались, сложившись так правильно и стройно, — Я всегда интересовался магией, с самого детства, я читал книги, очень много книг! Давайте я вам расскажу всё, что знаю?.. Сделайте мне экзамен. Но даже если я буду отвечать хорошо, я понимаю: этого недостаточно. Я хочу сначала учиться… Долго учиться. А потом помогать вам!
Женщина продолжала молчать, но на её сомкнутых губах, когда-то, вероятно, потрясающе красивых, но сейчас немного подсохших, точно лепестки сорванной розы, начала медленно рождаться улыбка, очень необычная, растроганная и как будто чуть грустная.
Тишина, когда Билл закончил говорить, стояла тревожная, звонкая; в ней решалась судьба, и сама тишина как будто бы знала это, и волновалась, и была живая, вибрирующая, дрожащая.
Женщина вздохнула.
— Каждый доброволец — это, без сомнения, радость и большое событие для нас, но… Здесь довольно суровые правила. Кому-то они могут показаться необоснованными и странными. Не всем под силу взять на себя обязательства соблюдать их. Девять из десяти уходят, даже не дочитав свод до конца. Поэтому сначала ты познакомишься с ними, а затем сам примешь окончательное решение… — она сделала небольшую паузу, должно быть, формулировала трудную для выражение мысль, — …Ты имеешь право отказаться, это возможно на любом этапе, у нас служат только добровольно, но… Если это случится не сейчас, а позже, то придётся пройти небольшую процедуру…
— Какую?
— Коррекцию воспоминаний, — тихо сказала женщина. — Предупредить тебя об этом заранее — мой долг.
Билл вздрогнул. В первый момент ему стало так жутко, что захотелось уйти сразу: как можно скорее выскочить в зыбкую дымку моросящего дождя, побежать по тротуару, и даже не оборачиваться до тех пор, пока величественное серое здание с массивным гранитным портиком не затеряется в лабиринте городских улиц. Бежать… Не оборачиваться… Но…
Острое чувство потери пронзило Билла, когда он подумал о том, как вернётся на ярмарку. Что он будет делать там? Какое будущее ожидает его? Как он собирается жить дальше? Сознание его было совершенно пусто, он вдруг понял, что на ярмарке его больше ничего не ждёт. Он уже ушёл оттуда. И путь его выглядел завершённым. Всплыли строчки из какой-то книги: «Взлетай, не боясь разбиться, ведь если упадёшь, ты просто окажешься там, где был раньше, на земле, только и всего; а вот если ты не попробуешь взлететь, то никогда не узнаешь, каково на ощупь небо…»
— Я согласен, — сказал Билл, — Покажите мне правила.
Женщина достала из ящика до невероятности тонкий чёрный планшет, бегло погладила пальцами сенсорный экран, что-то на нём настраивая, и протянула Биллу.
— Мне можно будет подумать? После того как я прочитаю? — спросил он.
— Три дня. И кто-нибудь из нас будет наблюдать за тобой.
— Спасибо, — Билл погрузился в чтение.
Тикали часы. Женщина взяла со стола монетку и, зажав её между большим и указательным пальцами, стала разглядывать. Рельефное изображение короны и скипетра полыхнуло бледно-жёлтым бликом. Билл к этому моменту уже потерял всякую надежду, что когда-нибудь узнает назначение таинственной монетки, и не обратил на женщину никакого внимания.
— Это — золотой империал Ордена Повелителей Пространства-Времени, тайного магического сообщества, распавшегося несколько веков назад, — сказала она, — а ты читай, читай, не отвлекайся.
Дочитав до конца, Билл осторожно положил планшет на край стола.
— Не хочешь, не говори ничего сейчас, — улыбнулась женщина, — у тебя есть три дня.
— Может, я дам свой ответ и раньше, — пообещал Билл, вставая, — мне нужно только спросить кое-что. У одного человека…
10
Когда он грезил о Магдалене на ярмарке, ему всегда представлялась одна и та же сцена встречи: они стоят на небольшом расстоянии, медленно соединяют вытянутые руки, будто собираясь кружиться, смотрят друг другу в глаза и бессмысленно улыбаются. Вечером он долго не мог заснуть, а на следующий день каждую свободную минуту выглядывал в толпе покупателей ярмарки загадочного «наблюдателя», обещанного красивой седой женщиной, и раз ему даже показалось, что он кого-то заметил… Но, мгновение спустя, подозрительный человек пропал, проглоченный ярмарочной суматохой, и больше не появлялся — к концу дня Билл даже начал думать, что сам вообразил этот проскользнувший в толпе силуэт — длинный плащ и шляпа — слишком уж много он сосредотачивал внимания на своём ожидании… и искал… искал.
После работы он отправился в заветный ларёк со сладостями. По мере того, как он приближался к цели, всё острее и слаще ощущалось волнение предстоящей встречи. Когда осталось пройти всего только одну недлинную улицу, Билл замедлил шаги. Почему сейчас от того, что скажет Магдалена, зависит вся его жизнь? Он сам так решил, и не отказывался от своего выбора. Но почему? Билл остановился. Что же есть в ней такого, в этой простенькой девочке, со вздёрнутым носиком в крупинках пудры, с отросшими корнями крашеных волос и кукольными слипшимися ресничками? Что даёт ей право решать его судьбу?
Ларёк виднелся в конце улицы. Рифлёная металлическая обшивка вертикальными полосами. Серое пятнышко крыши. Внезапно боковая дверца отворилась, выпуская двоих. Один из них замешкался, по-видимому, запирая ларёк на ключ. Билл без труда узнал Магдалену — пучок жёлтых волос, немного сутулая спинка, семенящая походка. Её сопровождал очень высокий, худой и, судя по жестам, нервный молодой человек. Они о чём-то возбуждённо говорили. Спутник то и дело удерживал Магдалену за рукав, и, чуть обгоняя её, заглядывал в лицо. Она отвечала. Рассеянно и, как показалось Биллу, неохотно. Сутулилась ещё сильнее, будто пытаясь спрятаться в своих плечах.
Билл притаился в кустах, растущих вдоль тротуара, продолжив наблюдать. Магдалена и парень подходили, их голоса слышались всё отчётливее.
— Ты не можешь меня бросить, ты всё, что у меня есть, ты же мне обещала, помнишь? Вместе и навсегда! Я не стану жить без тебя, ты же знаешь.
— Но Эдвин…
— У тебя что, кто-то появился? — парень резко остановился и схватил Магдалену за руку, — говори! У тебя кто-то есть? — его голос истерично дребезжал.
— Нет… — ответила она испуганно.
— Тогда в чём дело? Что изменилось?
— Я устала, Эдвин… Прошу тебя…
— Нет. Скажи: ты ещё любишь меня?
— Люблю, — без выражения подтвердила она.
— Скажи ещё раз! — воскликнул парень с каким-то жутким глухим придыханием, — скажи это искренне, а не так, как сейчас!
— Люблю, — повторила Магдалена тупо.
— Ещё… — прохрипел парень.
— Люблю… — выдохнула Магдалена, делая над собой заметные усилия. Она подняла на парня глаза, полные страстной и безнадёжной мольбы, которой всё равно не суждено быть услышанной. Биллу показалось, что девушка сейчас заплачет, — Успокойся, Эдвин, всё хорошо, — продолжила она, скрепившись, уже другим, нежным и сильным голосом, — я люблю тебя и никогда не оставлю, никогда, ты слышишь. Вместе и навсегда. Тшшш… Успокойся…
И тут случилось нечто несуразное. Огромный парень, согнувшись почти пополам, рухнул на плечо Магдалены, и принялся громко рыдать, шмыгая носом. А она обнимала его, утешала шёпотом, гладила, как мать, по плечам, по спине, по волосам…
— Ну ладно тебе, шшшшш, идём, Эдвин, всё хорошо…
Возвращаясь на ярмарку, Билл мучительно спорил сам с собой — нужно ли приходить снова, чтобы увидеться с Магдаленой, или это не имеет никакого смысла. «Если ты не попробуешь взлететь, то никогда не узнаешь, что такое небо…» Наверное, подумал юноша, это самое мудрое, что можно сказать человеку, когда он не решается что-либо сделать.
На следующий день Билл пришёл опять, и, стараясь не слушать биение собственного сердца, сунулся в ларёчное окошко.
— Привет.
— Это… ты? — Она стояла, удивлённо застыв, её густо накрашенные ресницы расходились как лучики от широко распахнувшихся глаз. На её трогательно выпуклом, напудренном лбу собралась складочка.
— Прости меня… Ладно… — невпопад пробормотал Билл.
Повисла продолжительная пауза. Билл стоял, просунув голову в окошечко, и преступно бездействовал. Возле ларька чуть поодаль раздражённо топтался человек в спортивных штанах с вытянутыми коленками, он, по-видимому, хотел что-то купить. Секунды шли, но Билл продолжал стоять, увязая в собственных несчётное количество раз уже передуманных мыслях.
Магдалена мягко улыбнулась и, решив дать ход делу сама, сказала:
— Да всё хорошо. Не волнуйся.
Билл покраснел.
— Я… Я ведь исчез не потому… Я не испугался, ты не думай. Просто… — Слова выпадали сами собой, как мелочь из рваного кармана, неуклюжие, почти бессвязные; Билл чувствовал, что говорит совсем не то, что хотел сказать, совсем не то, что копил в себе так долго; такова жизнь — никогда не получается произносить заученные наедине с собой формулировки — всё надуманное неизменно разбивается о монолитную конкретность текущей секунды, разлетается, рассыпается на глазах. Он совсем растерялся и принялся вываливать на неё всё сразу, продираясь сквозь робость, пробивая ошеломляющей искренностью налёт шутливости на её на лице… — У меня ведь ничего не было тогда: ни дома, ни денег, ни даже планов… Я ничего не смог бы тебе дать. Сейчас, впрочем, мало что изменилось… Но… Я хотя бы кое-что зарабатываю. Я таскаю книги на ярмарке. Мы могли бы снять небольшую комнату и жить там вдвоём…
Она открыла боковую дверцу, древнее женское чутьё подсказало ей, что такой разговор не пристало вести через малюсенькое, сходное с тюремным, ларёчное оконце.
— Я серьёзно, — сказал Билл, взяв её руку. Она не отнимала, моргала длинными чуть подкрученными своими ресницами в небольших комочках туши и смотрела на него печально-печально, точно вслед поезду, увозящему кого-то безмерно дорогого куда-то далеко и навсегда.
Человек в спортивных штанах сердито сплюнул на тротуар и ушёл.
— Ты чудный, — сказала Магдалена с нежной грустью, — Я ведь знала, что ты придёшь… Когда-нибудь… Ты ведь порядочный, а такие всегда возвращаются туда, где, как им кажется, чего-то от них ждут. Но зря ты вернулся ко мне…
— Почему?
— Я не совсем свободна, понимаешь… Я не могу.
— Из-за того парня, Эдвина? Прости, я видел вас вместе, я стоял совсем рядом и не объявился. Это было вчера вечером… Вон на том тротуаре, — Билл взмахнул рукой вдоль улицы.
Тень набежала на лицо Магдалены. По-видимому, эти воспоминания были ей неприятны.
— Он странный какой-то. Зачем ты с ним встречаешься?
Девушка молчала, и снова в её глазах на миг промелькнуло вчерашнее выражение бессильной отчаянной мольбы, она быстро отвернулась и выдохнула:
— Это всё очень сложно. Не надо.
— Но я ведь тебе нравлюсь? — спросил Билл напрямик, от волнения не ощущая кончиков пальцев. Он знал, что имеет право задать вопрос, и он предчувствовал ответ, её интонации, краски лица, тело — всё это не могло лгать…
— Да, — ответила она смело, на выдохе, подняв на него свои несчастные и теперь отчего-то строгие глаза, — очень, — губы её дрогнули, — но это не имеет значения.
— Но… Что же тогда… имеет? — растерялся Билл, — ты ведь хотела бы… быть со мной… Я чувствую. А от него лучше уйти. Ваша связь тяготит тебя.
Магдалена посмотрела на Билла почти испуганно. Она, видимо, только сейчас осознала, насколько он прав.
— Ты не знаешь ничего… Я должна остаться с ним. Он любит меня безмерно. Я его единственная надежда. Он так страдает, если мы ссоримся. Он слишком впечатлителен и не совсем здоров, понимаешь… Эдвин родился не здесь, его мать — мигрантка, там, откуда они бежали, шла война, они спаслись чудом, его отца убили на их глазах… У Эдвина сломана психика. С ним периодически случаются истерики, он плохо спит, ему требуется периодическая госпитализация. Я была слишком юна, я всего этого не знала. Я качалась на качелях во дворе, а он выходил читать на лавочку. Он декламировал стихи, рассказывал анекдоты, он очаровал меня… А потом… Один раз я уже хотела разорвать эти отношения. Но он попытался покончить с собой… Моё предательство погубит его. А я, зная это, не буду счастлива всё равно. Я должна позаботиться об этом человеке, понимаешь… Так мне говорит совесть…
Магдалена положила руки на плечи Билла и посмотрела на него совершенно невыносимым, отчаянно-нежным взглядом.
— А ты… Ты красивый парень. С тобой хорошо. Тебя ещё полюбят. Много раз полюбят… А кто полюбит его?
— Ты его любишь, — сказал Билл.
— Не знаю… Может быть… — пробормотала она, понурясь, — моя набожная бабушка часто повторяла, что настоящая любовь — это жертва и сострадание; любишь — значит, можешь отречься от самого себя, от своих желаний, от своего счастья ради другого человека…
«Ещё одно определение», — печально подумал Билл. Он смотрел на улицу, глядеть на девушку сейчас было слишком тяжело, и он провожал глазами скользящие мимо автомобили.
— Я сама всегда думала, — продолжала Магдалена, — что любовь — совершенно другое… И даже никак не скажешь о ней. Не опишешь никакими словами.
Она стояла, прислонившись к дверному косяку; простенький профиль её и застывший взгляд были устремлены куда-то вдаль, так далеко, как не могло проникнуть ни зрение, ни мысль, никакое чувство; она смотрела сквозь пространство, сквозь время, и во всей позе девушки, в этом её застывшем, завершённом стремлении к страданию, и героическом, и обречённом, было столько смысла, что казалось, она смотрит на Бога, и — как бы кощунственно и зловеще это ни звучало — видит Его.
— А теперь уходи… — быстро сказала Магдалена, неожиданно обернувшись к Биллу. — Эдвин обычно заглядывает ко мне в это время, будет очень плохо, если он увидит тебя. И ещё… — она замялась, — постарайся больше не приходить. Никогда. Да ты, наверное, и сам понимаешь…
Билл понимал. Ничего не говоря, он повернулся и медленно побрёл прочь. Тонкая струйка боли зарождалась где-то в районе живота; набирая силу, боль поднималась всё выше, вдоль позвоночника, наливала тело, словно бутыль, а затем выплёскивалась через темя наружу, растворяясь в общем океане боли, простирающемся без конца, без края — все существа, когда-либо жившие во Вселенной усердно наполняли его, словно огромный сосуд, этой болью, неизбежной болью несбывшихся желаний…
Но вместе с болью Билл чувствовал облегчение. Он шёл сюда отяжелённый надеждой, ничто так не притягивает человека к земле как его умозрение в будущее; ничто так не лишает человека способности решать свою судьбу, как его многочисленные планы, заложником которых он становится, сам того не замечая. Теперь же Билл был пуст. Все планы оказались разом стёрты, как надпись мелом со школьной доски. Он в одно мгновение сделался совершенно свободным человеком.
«Да. Я согласен служить…» — подумал Билл.