1

На курсах подготовки служащих Особого Подразделения по надзору за сверхъестественным слушателей набралось человек десять; юношей и девушек — примерно поровну. Кирочка, как и во всех прежних коллективах, начиная с детского садика, не стремилась заводить знакомств: во время перерывов в занятиях она обычно бродила в одиночестве по коридорам или читала книгу. И никто ей не мешал. Это было удивительно, но другие слушатели тоже не особенно рвались общаться друг с другом, при встрече доброжелательно кивали, улыбались, и довольно — будто бы всех их специально подобрали по некому таинственному критерию, который можно обозначить как особенно трепетное отношение к своему внутреннему одиночеству. Каждый из них занимался своим делом: просматривал новости, слушал музыку, глядел в окно… И это было чудесно. В маленьком коллективе слушателей не образовывалось парочек, не бытовало сплетен, и не возникало никаких конфликтов. Впервые в жизни Кирочка чувствовала себя по-настоящему на своём месте.

Но однажды обычный порядок вещей нарушился. В перерыве между лекциями к ней неожиданно подошла девушка. Она была почти такая же высокая как Кирочка, с пышными точно сахарная вата мелко вьющимися волосами оттенка красной глины, молочно-белым лицом, большими выпуклыми голубыми глазами. Мягкие и округлые формы девушки плавно обрисовывались под пёстрым ситцевым сарафаном, широкая юбка которого ниспадала почти до пят.

— Здравствуй, — сказала девушка.

У Кирочки сразу же возникло какое-то неприятное чувство; она подумала, что теперь, наверное, всё рыженькие девушки будут вызывать у неё реакцию отторжения, даже если они ни в чём не виноваты. Кирочке стоило большого труда подавить зарождающее желание ответить как-нибудь не в меру резко или безразлично, чтобы девушка поняла, что ей не особенно тут рады.

— Здравствуйте, — сказала Кира. Обращение на «вы» в ответ на дружелюбное «ты», решила она, не будет грубостью, но оно сразу отбросит рыженькую красавицу в её попытке сближения на несколько шагов назад.

— Меня зовут Аль-Мара.

Имена слушателей в группе практически не произносились вслух; лекторы нечасто обращались к аудитории, а имена называли и того реже, только если случалась необходимость, к примеру, при ответе на вопрос. Поэтому имя, преподнесённое рыженькой девушкой Кире, словно нежный цветок на ладони, так вызывающе ярко, откровенно и беззащитно, почти напугало её.

— Давай иногда будем садиться вместе, — продолжала девушка, — и обменяемся электронными адресами. Если, к примеру, одна из нас заболеет, то другая сможет переслать ей видео-лекцию или контрольный тест…

Это было резонно; Кирочке ничего не оставалось, кроме как осторожно кивнуть и с услужливой торопливостью согнать с соседнего стула свою сумку, чтобы уступить его рыженькой девушке.

— Спасибо.

Кирочка почуяла совсем близко от себя чужой запах. Модная джинсовая сумка с длинным «языком» обиженно натянула вальяжно расслабленный прежде ремешок, когда хозяйка небрежно повесила её на спинку своего стула. Рюкзак Аль-Мары, вслед за сумкой лишившийся отдельного места и опущенный на пол, тоже сразу досадливо смялся, съёжился, всем видом своим будто говоря: «Эх, ты… С друзьями так не поступают. Я же тебе не какая-то там сумочка дамская, я походный и боевой товарищ… Эх, ты…»

Неожиданный стук в прозрачную стенку одиночества настораживает человека точно так же, как внезапный стук в дверь. Кирочка чувствовала лёгкую растерянность; она внимательно прочитала свод Правил, который предлагают прочесть каждому, кто собрался поступать в Особое Подразделение; и Кирочка была правильная девочка, она не собиралась ничего нарушать, и если в Правилах сказано, что «глубокие личные взаимоотношения между служащими не допускаются», значит, не следует подвергать себя лишнему риску их возникновения… Почему же тогда эта девушка так спокойно к ней подходит? Неужели она забыла?

Кирочке вспомнилось, как Крайст угостил её после собеседования чаем. Они зашли в какую-то маленькую кафешку с высокими столиками, за которыми нужно стоять, а не сидеть; поболтали недолго, съели по пирожному, он спросил её, как всё прошло, а потом, при прощании сказал, подмигнув синим глазом:

— Только никому не рассказывай никогда, что мы с тобой пили тут чай. Теперь нам разрешено общаться только в служебных целях.

И добавил торжественно:

— Это был единственный наш чай. Первый и последний.

И рассмеялся. Кирочку поразило тогда, как это он умеет произносить такие грустные вещи с таким беспечным сияющим лицом.

Кирочка часто вспоминала, о чём говорила с ней на собеседовании полковник Айна Мерроуз — главный специалист по кадровой политике Подразделения.

— Я вас не буду спрашивать о чём-то обыкновенном, — предупредила она, — Только о том, чего вы не сможете сказать больше никому. Я попрошу вас ответить на мои вопросы с максимально возможной откровенностью, спешу заверить вас, ни одно слово не выйдет за пределы этого кабинета.

Кирочка немного волновалась; она сцепила руки в замок под столом и вращала большими пальцами.

— Вы были влюблены? — спросила Айна.

Кирочка сразу подумала о Саше Астерсе: самым необыкновенным впечатлением её жизни был именно он; за секунду перед её внутренним взором возникло его раскрасневшееся лицо на фоне электронной доски в кабинете физики.

— Наверное, — ответила она.

— В чём заключались и чем закончились ваши отношения?

Кирочка молчала; ей хотелось в этот момент собрать все тонкие прозрачные ниточки собственных воспоминаний, смотать в один клубок и протянуть Айне — пусть разбирается сама.

— Отношений как таковых не было, — сказала девушка.

— Но вы, вероятно, хотели этих отношений?

— Не думаю… — ответила Кирочка тихо.

Айна одобрительно улыбнулась.

— Мне очень нравится, что вы никогда не отвечаете с уверенностью; это означает, что вы действительно стараетесь быть откровенной. Чем более чутко человек прислушивается к себе, тем меньше понимает, что с ним происходит.

Пока Айна Мерроуз записывала что-то в блокнот, Кирочка разглядывала её. Мама заплетала ей в школу точно такую же косу — венком вокруг головы — только у Айны волосы были седые, как зола, как грозовое облако, как ледяной кристалл; несколько металлических шпилек удерживали эту своеобразную корону. После школы Кирочка решительно постриглась и теперь носила каре — её тяжёлые тёмные волосы лежали монолитом, не завивались и не топорщились, лишь слегка загибаясь на концах.

— Вы когда-либо думали о создании семьи? — спросила Айна.

— Я знаю, это запрещено, — с готовностью выпалила Кирочка, — я согласна от этого отказаться.

— Не торопитесь, — сказала с едва заметной улыбкой полковник Мерроуз, — прежде, чем от чего-то отказаться, надо понять и внутренне принять все причины, по которым данный отказ является необходимой мерой. Иначе вам сложно будет потом избежать лишних раздумий и сожалений.

Кирочка кивнула, приготовившись внимательно слушать.

— Семья очень сильно связывает человека, — начала Айна, — вы не думайте, что запрет на семейную жизнь — наша прихоть; это решение далось руководству очень тяжело; свод Правил вырабатывался долгие годы, методом проб и ошибок; на заре существования Подразделения офицерам разрешалось вступать в брак… Но… С течением времени стало понятно, что это отражается на качестве их службы не лучшим образом. У многих возникали серьёзные трудности. Семейный быт диктует человеку определённый стиль поведения, на него накладывается ряд обязательств, как физических, так и моральных, необходимость исполнять которые рано или поздно начинает ему досаждать; постоянное тесное взаимодействие с другими людьми ставит человека в зависимость от их настроения или состояния, ему сложнее сохранять внутреннее равновесие; конфликты в семейной жизни неизбежны — со временем люди привязываются друг к другу и у них формируются определённые ожидания. Семейный человек всегда «должен» членам своей семьи. А если эти ожидания не оправдываются — а так чаще всего и бывает, ведь никто не может быть точь-в-точь таким, каким его хотят видеть другие — люди начинают предъявлять друг другу претензии. Ссориться. Обижаться. И постепенно между ними отмирает всё хорошее. Поэтому несчастливых семей гораздо больше, чем счастливых. В семье вот ведь ещё какая неприятность: невозможно всем угодить, для всех и всегда быть хорошим; отвечая перед многими, всегда приходится кого-то предпочитать и кем-то пренебрегать, иначе невозможно… Это ввергает семейного человека в порочный круг бесконечных оправданий. Он крутится как белка в колесе, бестолково суетится, распыляется, и по мере того, как быт внедряется в духовную сферу человека, захватывает всё больший градус его внимания, внутренний мир человека начинает мельчать, и тот глобальный порыв к созиданию, что изначально заложен в каждом из нас, постепенно вырождается в погоню за мелочами. «Лишь бы всё у всех было хорошо». Разумеется, жизнь обыкновенного человека не лишена красок, она богата событиями и насыщена; обыкновенный человек может быть очень счастлив; но его счастье слишком ограничено, слишком узко; это совершенно не то счастье, которое испытывает человек, проникший умом в тайну материи или устремившийся сокровенной молитвой к непознанным вершинам духа. Лишь наедине со Вселенной можно проникнуться тем величественным и торжественным чувством гармонии, которое несёт свободное и ясное осознание собственного существования. Только при поддержании своего внутреннего мира в таком первозданно незамутнённом состоянии возможно научиться определять, где тонюсенькие ниточки причинно-следственных связей, которыми пронизано мироздание, разорваны неожиданным вторжением магии…

— А что такое магия вообще? — спросила Кирочка.

— Магия — это и есть нарушение причинно-следственной связи между событиями, и чем маг сильнее, тем на более грубое вторжение в законы природы он способен. Простой пример, я всегда привожу его курсантам на вводной лекции по курсу «Пути воздействия магии на материальные объекты»: всем известно, что между двумя сосудами, соединёнными трубкой, закачанный в один из сосудов газ спустя небольшое время распределится равномерно. Такое состояние системы наиболее вероятно, однако, чисто теоретически ничто не запрещает газу оставаться в одной половине сосуда, ведь все движения и соударения частиц газа абсолютно случайны. Практически любой маг может усилием воли удержать такой газ в одной половине сосуда, т.е. реализовать маловероятное состояние физической системы… Однако, мы отвлеклись от темы, — строго оборвала сама себя Айна Мерроуз, — как вы уже поняли, наша служба требует глубокого размышления, сосредоточения, я бы даже сказала, аскетизма. Как служение Богу. Тайна ускользает от тех, кто пытается прикоснуться к ней походя, между прочим… Но суета — это далеко не единственное неприятное следствие наличия привязанностей, другая опасность их в том, что они лишают объективности. К несчастью, люди склонны во многом оправдывать родных и близких. «Своих» и «чужих» всегда мерят разными мерками. А кто знает, как повернётся судьба? Вдруг ваша лучшая подруга окажется опасной ведьмой? Именно поэтому защитник магической справедливости должен быть одинок. Как перед лицом смерти или за миг до отхода ко сну. Только тогда он сможет принять верное решение.

Кирочка внимательно смотрела на Айну.

— Любая привязанность — это ещё и страх, — сказала полковник Мерроуз, — люди могут обижаться, злиться, ненавидеть втайне своих домашних, но при этом, как ни странно, они всё равно безумно боятся их потерять. Привычка к людям и обстоятельствам гораздо страшнее привычки к материальным вещам; ведь любая материальная вещь может быть очень легко возмещена, но ничто не возместит потери, например, привычного круга общения. Офицер Особого Подразделения в любой момент должен быть готов к переменам.

Айна Мерроуз умолкла и посмотрела в окно. Мелкий дождь прочертил по стеклу несколько тоненьких пунктирных линий. Кирочка смотрела на аккуратно уложенную венком толстую серебристую косу Айны.

— Погода испортилась, — задумчиво сказала полковник Мерроуз, снова обернувшись к Кирочке, — ну и самое главное вы, наверное, уже поняли сами…

Кирочка опустила ресницы в знак смиренного повиновения мудрости.

— Скажите мне…

— Привязанности по большей части взаимны. Сильнее всего люди боятся расставаний. Поэтому наличие семьи — это ещё и ответственность за чужой страх, за чужую боль, которую офицер Особого Подразделения может причинить, скажем, своей гибелью… На службе может случиться всякое… Мы свободны исчезнуть, пока нам некого бросать.

Айна снова замолчала, перебирая пальцем по сенсорной панели, встроенной в рабочий стол.

— У большинства поступающих вызывает вопросы самое последнее Правило в списке, самое знаменитое наше Правило, — полковник Мерроуз подняла глаза и улыбнулась, тонко, с едва уловимой грустной иронией, — я говорю, как вы, наверное, догадались, о Правиле Одной Ночи…

Кирочка опустила глаза. Ей показалось, что Айна вот-вот спросит о том, случались ли в её жизни когда-либо ночные свидания… Но, к её большому облегчению, никакого вопроса не последовало.

— Это Правило тоже плод долгих раздумий нескольких поколений руководителей, — продолжила полковник Мерроуз будто бы немного виновато, словно оправдываясь за что-то перед Кирочкой, — Был даже период, когда от офицеров требовали полного воздержания… К счастью, от этого быстро отказались. Слишком много возникало ненужных эксцессов. — Айна слабо улыбнулась, — Для вас ведь не секрет, что человек при всей его высокой организации сознания продолжает оставаться существом биологическим… И у него возникают определённые потребности, обусловленные инстинктами. Попытки переспорить собственную природу в большинстве случаев заканчиваются плачевно; с инстинктами мудрее сотрудничать, чем бороться. Они сильнее нас. Им миллионы лет. Вы ведь понимаете, о чём я? Так вот: физические отношения с противоположным полом не запрещены. Есть только одно простое правило: партнёры должны быть случайными. Их может быть сколько угодно, лимита не существует, но с каждым позволено провести только одну ночь. Единственную. И эта ночь должна стать окончательной точкой в отношениях. Больше никаких звонков, никаких электронных писем… Ничего. Это тоже профилактика привязанности.

 

2

Доверие рождается трудно; прежде чем позволить кому-то дотронуться до самого нежного, чувствительного, беззащитного, того, что и сам-то трогаешь с опаской, словно языком лунку от вырванного зуба, придётся слой за слоем снять с себя плотную упаковку, запечатанную прошлым, обидами, предательствами, разочарованием…

— Выпьем чаю? — спросила в один из дней после лекции Аль-Мара.

— Так нельзя же… — встревожилась Кирочка.

— Кто тебе сказал? — Легкомысленный смешок.

— Крайст… Вообще нельзя пить чай.

— Ну, с Крайстом, может, и правда нельзя, — согласилась Аль-Мара, улыбнувшись случайной категоричности Кирочкиной формулировки, — он парень… Это совсем другое, опасностей больше… А нам с тобой… Почему бы не выпить чаю, в самом деле?

Кирочке, конечно, хотелось иметь друга, но боязнь быть отвергнутой навсегда поселила в ней робость при сближении с людьми. Кто их знает, вдруг они, заполнив, как в своё время Нетта, часть её внутреннего одиночества, будут так же мучить её, раскачивать душу, то уходя, то вновь возвращаясь?

Аль-Мара была удивительной; когда она говорила, её глаза премилым образом округлялись; Кирочке хотелось смотреть на неё беспрерывно, каждую мелкую привычку Аль-Мары, будь то покусывание губы от волнения или потребность рисовать на полях конспектов, едва успев заметить, Кирочка уже находила очаровательной. Она снова увлечённо наблюдала объёмный многомерный процесс; плавные покачивания копны густых пышных как пена кирпично-русых волос, исполненную достоинства грацию нежных пухлых плеч; Кирочка жадно вбирала в себя улыбки, жесты, приятный немного гнусавый голос. У этого восхитительного процесса было имя. Аль-Мара. Ко всему прочему, эта девушка обладала незаурядным талантом рассказчицы — заслушавшись, можно было просто-напросто забыть о времени, так мастерски художественно и реалистично раскрывалось пространство повествования, что слушатель будто бы сам оказывался на месте событий…

Кирочка сначала сосредоточенно сопротивлялась сближению, но вскоре сдалась — обаяние Аль-Мары было непреодолимо.

— Чай, кофе, пирожные? — спросила она, шаловливо присаживаясь на барный стул.

— Кофе, — сказала Кирочка, — чёрный, несладкий.

— А я буду чай и два эклера. Возьми и ты себе ещё что-нибудь, — с хитрым прищуром приcоветовала Аль-Мара, — пить голый кофе скучно.

— Как же правило, не помню номер, ну, короче… Где сказано, что не следует потакать своим гастрономическим слабостям. Внедрение в тонкий мир требует умеренности в удовлетворении желаний… — робко напомнила Кирочка.

— Вот когда вспомнишь номер, тогда я и буду соблюдать это правило, — расхохоталась Аль-Мара; её солнечно-медные волосы разгорались в потоке света из окна, делая небольшую кафешку будто бы чуть светлее.

— На самом деле всякое желание, которое ты отрицаешь, от этого только становится сильнее, — изрекла она, придвигая ближе принесённое официанткой блюдо с пирожными, — поэтому, чтобы не стать навеки заложницей эклеров, иногда я позволяю себе их есть.

Кирочка задумчиво болтала малюсенькой ложечкой в своём пахучем эспрессо. Это было совершенно бесполезное действие — сахара в чашечку она не положила, аккуратной пирамидкой кубики лежали на салфетке рядом. В словах Аль-Мары бесспорно было разумное зерно; все несбывшиеся желания так или иначе остаются в душе, некоторые застывают, превращаясь в камни сожалений, некоторые продолжают жить, только тихо, тайно, они ждут своего часа, словно бутоны или набухшие почки.

— Ну, ладно, уговорила, — угрюмо заключила Кирочка, — я закажу тирамису.

Аль-Мара была в теле и не в пример многим девушкам ничуть не стеснялась этого; двигалась она так легко и весело, что со стороны казалось, будто она даже получает особенное удовольствие от своих немодно женственных пышных форм.

Аль-Мара не лезла за словом в карман, и для всех, даже для Крайста, любившего подтрунивать над курсантами, особенно над девчонками, незамедлительно находила такой же искромётный, остроумный и нахально-шутливый ответ. Кирочка очень этому завидовала; сама она, если над ней смеялись, стеснялась, терялась и застывала с мрачной страдающей миной…

Аль-Мара со всеми в группе держалась приветливо и доброжелательно, улыбалась лучисто и девушкам, и молодым людям, но только она никогда не кокетничала, не заводила разговоров о мужчинах и отношениях, среди всех её историй, рассказанных Кирочке, не нашлось ни одной, посвящённой какому-либо чувству её юности — она упорно игнорировала эту тему, так, словно никогда в своей жизни не влюблялась и даже не думала об этом.

Кирочка ничего не спрашивала, хотя ей, конечно, было любопытно; она даже осмелилась поделиться с Аль-Марой своей маленькой сбивчивой историей про Саша Астерса, полагая, что той будет проще раскрыться в ответ.

Но Аль-Мара только нахмурилась, выслушав, вежливо покивала, а затем плавно перевела беседу на другое. Кирочка почувствовала, что после этого разговора Аль-Мара на некоторое время будто бы отдалилась, отгородилась едва ощутимой холодностью, и новых попыток расспросить подругу о её любовном прошлом предпринимать не стала — она решила, что здесь кроется какая-то тайна, призрак прошлого, воскрешать который, возможно, не доставляет Аль-Маре радости; крайне бестактно добиваться от человека откровенности на том этапе отношений, на котором он к ней ещё не готов. Захочет, сама расскажет.

— Кстати, сегодня, если мне не изменяет память, мы должны приехать к Крайсту на примерку формы для Большого Парада, — сказала Аль-Мара, слизав с пальцев крем.

— Что-то такое припоминаю, — отозвалась Кирочка, копаясь в сумке.

— Он назначил нам встречу в сквере напротив Храма Истинной Веры. В шесть, — Аль-Мара глянула на наручные часы, — сейчас половина пятого, мы успеем без спешки добрести пешком и ещё даже посидеть там на лавочках, съесть по мороженому.

— Ты, видимо, решила окончательно и бесповоротно меня совратить, — буркнула Кирочка с шутливым гневом.

— Нет, всего лишь немного поддержать пошатнувшееся равновесие между твоим желанием следовать своим порывам и твоей решимостью их подавлять, — рассмеялась Мара в ответ, пуская фонтаны искристой радости из сузившихся в щёлки глаз.

Позолоченные купола Храма Истинной Веры среди тёмной зелени вековых дубов ярко сияли в лучах солнца; вокруг Храма, но не рядом, а всё-таки на некотором расстоянии высились громадные небоскрёбы, будто бы они предусмотрительно отошли в сторону, дабы не затмевать своим титаническим ростом величия обители божьей.

На чистых выкрашенных белой краской скамейках в уютном скверике перед Храмом в этот предвечерний час почти не было свободных мест. Несмотря на весенний прохладный ветерок, маленький островок покоя и мягкой листвы среди отвесных железобетонных стен мегаполиса пользовался у горожан большой популярностью. Одну скамейку заняла группа молодёжи: длинноволосый парень наигрывал на гитаре, вокруг него сгрудилось человек пять слушателей. Другую скамейку облюбовали интеллигентные старушки с крохотными собачонками в комбинезонах. На третьей сидел пожилой мужчина с ноутбуком.

Аль-Мара и Кирочка, купив в киоске неподалёку два сахарных рожка, заняли свободный край скамейки.

— И не холодно вам мороженое есть? — осведомился Билл, появившись у них за спинами.

От неожиданности Кирочка чуть не выронила рожок. Аль-Мара рассмеялась.

— Да брось, Крайст, таким горячим штучкам, как мы, просто необходима система охлаждения.

С сияющей улыбкой Билл обратился к Кирочке.

— Дай лизнуть.

— Нет, — смерив Крайста подозрительным взглядом, она инстинктивно приблизила руку с рожком к груди, будто боясь, что его отнимут, — кто знает, какие у тебя там микробы на языке…

— Бука, — сказал Крайст, — Мара, может, ты поделишься?

— Держи, — та сразу протянула ему рожок, — От меня если и убудет, то я только порадуюсь.

Она хлопнула себя по налитой, туго обтянутой голубой джинсой, ляжке и рассмеялась.

— Ты любишь мороженое? — спросила Кира; некоторое время она смотрела, как Крайст ест, а потом отвернулась, почувствовав необъяснимое стеснение от того, что позволила себе наблюдать это процесс…

— Не знаю, странно звучит, любить мороженое, это слишком высокий глагол для обыкновенной еды, я вообще никак к мороженому не отношусь, я не думаю о нём столько, чтобы как-либо формулировать нашу взаимосвязь, вот сейчас я его проглотил, и всё, оно перестало для меня существовать.

— Мороженое превращается в ощущение, — сказала Аль-Мара задумчиво, забрав у Крайста рожок и тут же медленно облизав его, — и только потом перестаёт существовать. Оно переходит в наши положительные эмоции — это его вторая жизнь… Может, и мы во что-то перерождается, когда умираем…

— Да ну вас, — фыркнула Кирочка, — давайте ещё гражданскими правами наделим мороженое, — она встала со скамейки и выбросила в урну шуршащий пакет из-под своего сахарного рожка, — надоело тут сидеть, идёмте.

Когда они вошли по приглашению Билла в небольшой кабинет с электронной доской и несколькими школьными партами, девушки сразу же заметили на одном из разбредшихся в беспорядке стульев большую картонную коробку.

— Примерьте, — велел Крайст, протянув её Кирочке.

Она отогнула плотные картонные ушки и заглянула внутрь. Там лежала очень аккуратно сложенная, по-видимому, недавно пошитая одежда. Из коробки приятно и тонко пахло новым. Кирочка взяла одну из вещей и развернула. Это был китель: необыкновенно изящно скроенный, невиданного роскошного металлически-серого оттенка, из какого-то особенного удивительно лёгкого, тонкого и приятного на ощупь сукна.

— Красивый… — прошептала Кирочка, с восхищением проводя пальцами по материалу. Аль-Мара нетерпеливо выглядывала из-за её плеча, тоже желая поскорее увидеть подарок.

— Вас, девчонок, хлебом не корми, дай обновку примерить. В новехоньком платье вы подходите к зеркалу каждый раз с такой надеждой, словно ожидаете увидеть себя полностью перерождёнными, неожиданно прекрасными. Сдаётся мне, что именно это ваше предвкушение волшебного преображения и заставляет вас часами мерить шмотки в магазинах…

— Восхитительное ощущение, — пробормотала Аль-Мара, по примеру Кирочки исследуя материю на ощупь, — будто бы гладишь пегаса, или ещё нечто подобное, неземное… Мне кажется примерно так это и бывает…

— Эксклюзивное сукно с примесью шёлка, — пояснил Билл, — Оно создано специально для формы Особого Подразделения.

— Но зачем нужна форма, если подразделение тайное? — спросила Кирочка.

— Исключительно для удовольствия. Есть у нас такая красивая традиция: каждый год проводится Большой Парад — мы все собираемся вместе, чтобы взглянуть друг другу в глаза, поделиться впечатлениями от службы — полнее почувствовать своё единство. Поверьте, каждому из нас в глубине души просто необходимо знать, что он не одинок перед лицом Тайны. Большой Парад — это восхитительное приключение. И я вам даже немного завидую, девчонки, потому что мой первый Парад впечатлил меня просто невероятно, не припомню, чтобы я когда-либо ещё так ясно и полно чувствовал, что живу…

В коробке лежали ещё форменные блузки дымчато-розового оттенка, двое брюк, две пары высоких сапог из тонкой матовой кожи и фуражки с блестящими пластиковыми козырьками.

Пока девушки облачались в форму, Крайст, вежливо отвернувшись, курил и задумчиво любовался попеременно видом из окна и отражением происходящего у него за спиной в зеркальной поверхности портсигара.

Заметив это, Аль-Мара запустила в него фуражкой. Билл увернулся и, улыбаясь, как всегда, обескураживающе невинно, отпарировал на предъявленные ему обвинения:

— Доверие между офицерами Особого Подразделения подразумевает отсутствие всяческого стеснения, наша нагота приобретает свой волшебный и сокровенный смысл только тогда, когда мы подразумеваем под ней свою сексуальность; мало кому придёт в голову стесняться снять с себя одежду, к примеру, в кабинете врача.

— От сексуальности трудно абстрагироваться, если вообще возможно, — сказала Аль-Мара холодно, она подобрала свою фуражку и подошла к зеркалу, висящему на стене. Кирочка успела заметить: взгляд подругиного отражения в тот момент был суров и мрачен.

 

3

Погода была ветреная. По асфальту, шурша, полз дубовый лист. Упёршись в носок Кирочкиного сапожка, он остановился. Крайст вышел следом, он зажмурился на солнце, и весенний ветер, ударив ему в лицо, разметал перышки тёмно-русых прядей на лбу. Отогнутая ветром пола его распахнутого пальто ненароком погладила Кирочкину руку — она тут же сделала шаг в сторону.

— Может, дождь надует, — задумчиво изрек Билл, взглянув на небо.

Кирочка заметила, что на каблуках она немного повыше его, и это внезапное открытие доставило ей неизъяснимое удовольствие.

Чтобы сесть в машину, им пришлось недолго пройтись бок о бок по тротуару. Этих нескольких десятков шагов девушке хватило, чтобы вдоволь насладиться своим превосходством в росте. Вероятно, тщеславные переживания отразились у неё на лице; как бы иначе Биллу удалось, словно по бумажке, прочесть её мысли:

— На мой взгляд, совершенно незачем культивировать лосизм в природе, — ехидно заметил он, оценивая взглядом величину каблука её весенних полусапожек.

— Что же я могу поделать, если мне нравится такая обувь, — исполненным гордости и достоинства голосом заявила Кирочка; она решила про себя не поддаваться на провокации Крайста и не выглядеть задетой, как бы он ни пытался её высмеять. Очень возможно, и завел-то он свою шарманку-постебушку потому только, что сам чувствовал себя неуютно, идя рядом с нею. Ну да, недолюбливают мужчины слишком высоких девушек…

Сгруппировавшись, Кирочка уместилась на переднем сидении. Её острые, обтянутые чёрным капроном коленки упёрлись в переднюю панель.

— Там внизу где-то должна быть ручка… — услужливо подсказал Крайст, — отодвинь сидение, тебе сразу станет гораздо удобней, — наблюдая за тем, как Кирочка, склонившись, возилась с не совсем, по-видимому, исправным, механизмом, он добавил, — у тебя исключительно длинные ноги, Лунь… Признаюсь, это первое, что я заметил в день нашего знакомства. Собственно, сей факт и подтолкнул меня к тому, чтобы прервать твой стремительный полёт вдоль по тротуару маленьким столкновением…

— Так это не было случайное столкновение, ты нарочно меня схватил? — резко выпрямившись, с негодующим изумлением воскликнула Кирочка.

— Да, признаюсь, — в синих глазах Крайста бесновалось веселье, словно волны на поверхности бескрайнего моря, — столкновение было вполне себе запланированное, а ты разве против?

Кирочка молчала насупившись.

— Неужели я не спас тебя от скучной жизни среднестатистического человека? Имеют ли мои изначальные побуждения теперь хоть какое-то значение?

— Может и не имеют, — согласилась она мрачно, — только их всё равно никуда не денешь. Всё, что ты когда-либо думал, переживал, мечтал… Любая твоя мысль оставляет след. Шрам. Пусть едва заметный, пусть ты сам о нём уже не помнишь, но он есть… — она умолкала и через некоторое время добавила, — Вот, значит, как вы, мужчины, нас воспринимаете! Пока на яйца вам не наступишь, и внимания не обратите, да?

Крайст рассмеялся.

— В самую точку! За всех мужчин не скажу, конечно, но лично я примитивен как топор: люблю солёные анекдоты, сочные бифштексы и горячих женщин, и пусть хоть сам чёрт читает псалтырь за мою падшую душу!

Кирочка сидела, нахохлившись, словно голубь на вентиляционном люке — поток воздуха из-за опущенного стекла ерошил ей волосы. Умопомрачающая вспышка озарения разогнала на миг мысли; девушка растерялась, не зная, с какой стороны к этому озарению подступиться, чтобы оно, невыносимо яркое, как рождение сверхновой, не обожгло её своим леденящим светом.

— Получается… — с усилием выговорила она, — …Ты, Крайст, изначально рассматривал меня всего лишь… как кандидатуру для…

— Не стану скрывать, это была моя первая мысль, — спокойно ответил Билл, — Когда я увидел тебя, этакого огромного кузнечика, бегущего мне навстречу… Женские ножки — одна из моих многочисленных слабостей. Но потом, услышав твои откровения о ведьмах, я решил, что представить тебя в Управлении будет значительно интереснее…

Сценарий иного, альтернативного развития событий проскользнул перед внутренним взором Кирочки покадрово, как диафильм. Кафе. Или даже ресторан. Двое за уютным столиком. Шампанское. Ни к чему не обязывающая беседа. Номер в отеле…

Невнятное чувство какого-то тревожного отвращения заставило Кирочку содрогнуться.

— Не дуйся, — сказал Билл почти ласково, по дружески, видимо, почувствовав, насколько глубоко он ранил девушку своим неосторожным признанием, — Сексуальное влечение — это биологическая необходимость. Оно возникает независимо от нашего сознания. И не стоит себя винить в нём, его нужно просто принять, на то мы и люди, чтобы держать под контролем свои инстинкты…

Небоскрёбы центра сверкали на солнце невыносимо ярко; словно стрелы, взмывали они в небо, самоуверенные, точёные, лихие. Затекала шея смотреть наверх; и там — только блеск и синева. Синева и блеск.

— Аль-Мара иногда… пугает меня, — сказала Кирочка, некоторое время спустя, желая чем-то перебить неприятное послевкусие последнего разговора, — у неё был такой… взгляд, когда она поняла, что ты на нас смотрел…

Крайст усмехнулся.

— Да я и не смотрел, я так, подразниться немного… А Мара… Ну что с неё возьмёшь? Она же бывшая ведьма.

Кирочка даже подскочила на сидении.

— Как это возможно?! Разве магов берут в Особое Подразделение? — перед её внутренним взором тут же промелькнуло зеркало на стене с отражённым в нём лицом подруги — в глазах у той будто бы приоткрылась на миг невероятная глубина, пропасть, космическая даль, они горели нездешним холодным зыбким светом.

— Она не совсем ведьма, — пояснил Билл, — она… Как бы это объяснить получше… Есть переходные типы. Существа, способные видеть самые тонкие нити Вселенной, но не наделённые даром прямого воздействия, проще говоря, предсказатели…

— Мне она ничего не говорила… — выдохнула Кирочка.

— Возможно, Мара боялась потерять твоё расположение; людей в большинстве случаев настораживает, если они вдруг узнают, что кто-то, с кем они так запросто общались — не просто человек…

 

4

Мысль о том, как сложилась бы её дальнейшая жизнь, если бы события пошли по иному сценарию, ещё долго тревожила Кирочку. Возвращаясь в памяти к дню и часу их первой встречи, она каждый раз поражалась, насколько тонким было то лезвие, по которому прошли они с Крайстом над пропастью… страшной, чёрной пропастью самой обыкновенной развязки… Что, если бы она не бормотала вслух о своей ненависти к ведьмам, или Крайст не услышал бы этого, или не обратил бы внимания?

Всё могло бы случиться совершенно иначе, но вышло в точности так — Шом, свидание в кафе, крем на носу, обида не Нетту, бег — всё выстроилось в поистине величественную цепь случайностей, столь легко и изящно приведших Кирочку в объятия Крайста — несколько мгновений на тротуаре сделали больше, чем можно себе представить… Весеннее небо, мокрый асфальт, его распахнутое пальто и её растрёпанный новый шейный платок. То была точка бифуркации — непостижимое и загадочное явление — ветвление судьбы…

Разбирая комод, на дне одного из ящиков Кирочка обнаружила коллекцию странных чёрных статуэток, которые собирала в детстве. Теперь, разумеется, когда-то, так трепетно хранимая и пополняемая за счёт школьных завтраков, коллекция утратила для неё всякую ценность — вот ведь как бывает — Кирочка уже несколько раз подумывала о том, чтобы выбросить фигурки, но всегда что-то останавливало её, ладно, мол, пусть лежат, кому они тут мешают, в тёмном-то углу… И сейчас она тоже собралась с досадливым вздохом задвинуть ящик, ну вот, опять не хватило духу избавиться от хлама… но её внимание привлекла одна из фигурок, всегда казавшаяся ей немного жуткой, изображавшая сиамских близнецов-девочек, тела которых разделялись выше пояса, словно две ветви, растущие на одном стволе. Близнецы смотрели в разные стороны; у одной из них в руке была раскрытая книга, а другая держала на ладони крохотную монетку, поставленную на ребро.

Кирочка задумчиво вертела статуэтку, рассматривая с разных сторон, пока не заметила впервые на нижней стороне дощечки-подставки довольно мелко нацарапанное слово: судьба. И тогда её недавнее прозрение относительно Крайста вновь вспыхнуло в сознании своим страшным холодным светом. Неужели всё могло так закончиться? Навсегда. И она, Кирочка, была на волосок от того, чтобы потерять…

Перед её внутренним взором проплыла безжалостно и неотвратимо — как крышка гроба — захлопывающаяся дверь гостиничного номера…

Нет!

Кирочка вздохнула с тем же непередаваемым оттенком облегчения, с каким вздыхает человек, только что чудом избежавший смерти.

— Господи! — прошептала она, порывисто прижимая к груди свою странную жуткую статуэтку, — Господи!

Кирочка никогда не обращалась к Богу; мать её верила, отец был атеистом, поэтому, всегда находясь где-то ровно посередине между ними, дочь пыталась вообще об этом не думать, чтобы избавить свой разум от неминуемого противоречия. Но сейчас Кирочку переполняло такое невероятное ошеломляющее чувство благодарности, что она просто не могла не выразить его. А кому ещё подобную благодарность можно адресовать?

— Господи! Боже мой… Какое же это счастье, что не-судьба…

 

5

Аль-Мара родилась на берегах почти горячего сапфирового южного моря, недалеко от крупного портового мегаполиса, в небольшом поселении полудикого кочевого племени джанги. Внешне Аль-Мара с малолетства сильно отличалась от своих сородичей: её глаза, льдистые, серо-голубые — небывалое явление среди смородиновых или тёмно-вишнёвых глаз соплеменников привлекали к себе не всегда доброжелательное внимание. И такого медного оттенка мелко вьющихся волос не было ни у кого больше — соплеменницы все, как одна, были темноголовы, косы у них ниспадали почти до пят: тяжёлые и жёсткие как конские хвосты. Ростом Аль-Мара была почти на голову выше других девушек — сложение у женщин джанги было коренастое, налитое — они походили на добротные глиняные кувшины, прочные и приземистые. Смугла кожа их блестела на ярком солнце как лакированная.

— И в кого ты такая уродилась… — вздыхала мать, пришивая к подолу своих старых девичьих юбок для рослой дочери дополнительные воланы.

Когда Аль-Мара появилась на свет, родственники сильно удивились — никто из них не посмел усомниться в честности её матери — и глядели на неё как на чудо. Ведь неоткуда было взяться среди этих смуглых, насквозь прокопчённых солнцем, людей таким большим и круглым светлым глазам, такой нежной бледной коже — словно малюсенькая капелька чужой крови, когда-то давно попавшая в жилы далёкого предка, долгое время путешествовала по ним, не растворяясь, передавалась из поколения в поколение в неизменённом виде, пока, наконец, не проявилась удивительными льдистыми глазами Аль-Мары, холодной белизной её тела… Это имя на странном отрывисто-певучем наречии джанги означало — «как море».

Всех девушек племени с раннего детства обучали древнему искусству предсказания будущего — любая из них умела превосходно гадать на картах, свечном воске, пепле или по руке. Несмотря на свою внешнюю чуждость сородичам и Аль-Мара достигла определённых успехов в этом непростом ремесле. С его помощью взрослые более опытные соплеменницы зарабатывали в большом городе — они приподнимали перед «шакки» — так назывались на их родном языке цивилизованные люди — туманную завесу грядущего и потом приносили домой — маленькая Аль-Мара ещё не знала, как это называется — красиво разрисованные хрусткие бумажки, которые можно было обменять на всё, что угодно: и на сладкий изюм, и на красивые ленточки или бусы.

На заработки отпускали только достигших совершеннолетия девушек — считалось, что это очень опасно — большой город джанги не жаловали. Наставница, обучающая юных девушек ведовству, рассказывала про его обитателей порой совершенно жуткие вещи. Сверкая из под высохших век немеркнущим глянцем непроглядно-чёрных глаз, она говорила, что шакки «нашли способы травить младенцев во чреве матери, особыми стальными крючьями на куски их рвать и извлекать прежде срока, чтоб они не родились и не жили, не зная ни о Цветке Времени, распускающемся в момент зачатия, ни о том, чем отличается смерть Малая от смерти Большой…» Зловеще понижая голос, старая наставница ещё рассказывала, будто бы шакки «изобрели такое дьявольское оружие — Бегущий Огонь, более жаркий, чем само адское пекло, который разносится на огромные расстояния в один миг, уничтожая всё живое — остаётся там, где он прошёл, лишь чёрная мёртвая земля, вода делается ядом, и, долгое время спустя, в этих местах умирают от мучительных болезней люди, а дети родятся уродами — кривыми, трёхрукими или одноглазыми…» Джанги привыкли считать, что шакки обладают Силой, не ведая Мудрости, а это — говорила наставница — самое страшное, ведь «всякая сила — есть, прежде всего, ответственность за последствия её применения…» Джанги верили, что есть Большая смерть и Малая — Малой смертью умирает старик, который уже успел всё отдать миру, сколько смог повидал и испытал — он уходит спокойно, радостно, освободившись от желаний и отдав долги… А Большая смерть — это уничтожение жизни на корню, уничтожение сознательное и чём-то оправдываемое, «законное»… Большая Смерть — есть сама идея убийства человека человеком…

— Мара, почему ты никогда не говорила мне о том, что была гадалкой?

— Откуда ты знаешь? — встревожилась Аль-Мара.

— От Крайста.

— Наша наставница Магар-ра говаривала, что настоящему мужчине боги дают одну из этих двух вещей — симпатичную рожу или длинный болтливый язык — когда хотят наказать или испытать его дух, так они предупреждают мужчину, что в следующем воплощении он может родиться женщиной, если не признает своих ошибок; Крайст, по-моему, неслабо умудрился разозлить богов, ибо у него есть и то, и другое … — Аль-Мара скорчила такую мину, что Кирочка не смогла удержаться от улыбки.

— И всё-таки почему? — Кирочка смотрела на подругу требовательно.

— Может, ты мне, конечно, и не поверишь, — призналась Аль-Мара, — но я боялась твоей зависти… Вдруг ты решила бы, что я чем-то лучше тебя оттого, что умею… что вижу… иногда… и не стала бы со мной общаться.

Кирочка ощутила трепет в груди — будто птица вылетела из солнечного сплетения. Вот она, настоящая подруга. Существо, которое слышит твои чувства. Способное твою радость принять с радостью, а твою беду — без злорадства. Нетта, сколько Кирочка ни вспоминала, своими разговорами пыталась только вызвать зависть к себе и утвердить своё превосходство…

— Только пообещай мне, — продолжала Аль-Мара со взволнованным придыханием, — что ты никогда не будешь мне напоминать об этом, я не хочу возвращаться, хочу забыть…

— Хорошо-хорошо, — без раздумий пообещала Кирочка.