К тому времени, когда Риту Шустову призвали, она успела уже выучить о военных роботах всё, что только можно было найти в открытом доступе. Кроме этого, она могла перечислить в хронологическом порядке наиболее крупные военные операции в истории, включая эпоху патриархата, назвать применяемые в ходе каждой из них виды оружия, объяснить преимущества и недостатки вооружения каждой из сторон — словом, она шла в армию с внушительным приданым, которого за ней, разумеется, никто не ожидал, и когда оно обнаружилось, то оказалось для ответственных за военную подготовку весьма приятным сюрпризом, а образцовая дисциплина Риты и радость, с которой она приступала к выполнению любых поручений старших по званию, быстро закрепили за ней славу надежного и добросовестного бойца. Её часто назначали ответственной за что-нибудь или оставляли за старшую в своем отряде — к концу обучения она была уже сержантом. Конечно, это не могло не вызывать зависти у других девчонок, и, предваряя всевозможные козни, сплетни, скверные шутки, Рита держалась особняком, сохраняя со всеми сослуживицами ровную приветливость, но никого не допуская слишком близко — от компанейской хохотушки, которой она уезжала из Норда, не осталось и следа: взявшись с горячностью за дело, которое он считает для себя по настоящему важным, человек способен измениться до неузнаваемости.

На военных базах рядовые (или военные механики) обычно осуществляли дистанционное управление боевыми роботами и роботами-разведчиками из специального дисплейного зала, отвечали за боеспособность, исправность и программирование вверенных им роботов (по одному на каждую рядовую) и обеспечивали быт.

После боя, если робот возвращался на базу самостоятельно, его нужно было осмотреть, смазать, в случае наличия поломок, починить, отключить для отдыха или перепрограммировать согласно приказу. А в том случае, если робот оказывался поврежденным настолько сильно, что не мог вернуться, он должен был быть эвакуирован из зоны военных действий силами личного состава — именно это и являлось самой кровопролитной частью любой из автоматизированных войн, которые велись после принятия Великой Конвенции «О неубийстве человеком человека», запрещающей при ведении боев применять оружие против живой силы противника — стрелять на поражение имели право только военные роботы. Нарушение конвенции приравнивалось к совершению военного преступления.

Спасая сложную боевую технику, армия несла самые большие потери — неповрежденные неприятельские роботы атаковали военных механиков, выводящих из зоны обстрела свои разбитые машины.

Рота новобраниц, в составе которой оказалась Рита, была присоединена к дивизиону, стоящему на территории захваченного портового городка. Он был почти до основания разрушен боями; большинство блочных домов, покинутых, разграбленных, мертвых, походили на высохшие черепа будто бы глядящие глубокими черными глазницами битых окон на пустынные улицы, по которым изредка прохаживались вооружённые люди.

В пыльные жаркие часы сиесты казалось, что в городе не осталось ни души. Солдаты исправно патрулировали развалины, заглядывая за повороты неприветливыми дулами автоматов. Магазины не работали. Системы связи вышли из строя.

Некоторая часть жителей, однако, невзирая ни на что сохранила верность насиженному месту, отказавшись от эвакуации; они продолжали существовать так, как привыкли, многие из них даже установили вполне доброжелательные и взаимовыгодные отношения с людьми в военной форме, занявшими город; изредка случались уличные перестрелки с диверсантами-одиночками, нарушающими Конвенцию, но в целом обстановка в округе сохранялась спокойная.

Большинство отказавшихся уехать — это были старики, а оставшаяся доля населения имела состав весьма разношерстный: попадались и те, кто среди руин надеялся скрыться от правосудия, и жаждущие легкой наживы ловкие люди, балансирующие на грани между честной жизнью и преступлением, и лица без определенного места жительства, которые расквартировались теперь по своему вкусу, и юноши известного ремесла, для которых оккупационные войска, состоящие в основном из изголодавшиеся по ласкам девушек, были лакомым кусочком…

Весь этот сброд, пестрый, дикий, прекрасный и убогий, вызывающий жалость пополам с презрением, когда позволялось, высыпал на улицы, наводнял центральную площадь, где красовался чудом уцелевший после налётов авиации, но пересохший фонтан; кто ещё мог, покупал на единственном оставшемся рынке по баснословным ценам съестное, продовольственные запасы в городе подходили к концу, гуманитарная помощь либо порядком задерживалась, либо не была выслана вовсе ввиду того, что основная масса жителей выехала из города. У солдат часто выпрашивали пайки — консервы, хлеб, чай и даже водку, в основном, конечно, юнцы, которые беззастенчиво устанавливали цену на свою любовь: обычно в несколько банок тушенки, блок сухарей, пакет картошки или крупы.

Октавию исполнилось минувшей весной тридцать восемь лет — как ни прискорбно, это уже не тот возраст, когда мужчина может надеяться прокормиться за счет тела, но тем не менее он продолжал тщательно следить за собой, по привычке ли, или чтобы хоть чем-то заполнить ту глубокую страшную пустоту, которую разверзает в душе война — он ежедневно принимал ароматические ванны, удалял лишние волосы, умащивал кожу кремами, согласно обычаям своего жалкого и обольстительного племени ярко подводил глаза, а чтобы скрыть уже довольно заметно обозначившуюся лысину на затылке, он носил парик из роскошных прямых длинных светло-пепельных волос.

Более молодые хищники с упругими нежными телами, белозубыми улыбками и живым зазывным блеском глаз жестоко посмеивались над ним:

— А вон наш старичок опять при параде. Ходит, ищет свою принцессу!

Октавий голодал. В маленькой квартирке, находившейся в полуразрушенном доме — там он жил — не было ничего кроме косметики, бережно расставленной по полочкам в тесной опрятной ванной; иногда, правда, случалось, что кто-нибудь из юнцов высокомерно жалел Октавия, и несчастный получал подачку с барского стола: что-нибудь из купленного у девушек в форме за ласки — горсть сухарей, несколько картошек или чашку сахара.

Октавий пробовал воровать, но не оказался в этом деле достаточно ловок — его поймали и безжалостно избили — он почти неделю пролежал пластом в своей маленькой темной комнатке, окно в которой было закрыто вместо стекла толстой пестрой картонкой.

В городке стояло необыкновенно сухое и жаркое лето; днем улицы были пустынны — жители, где могли прятались от изнуряющего белого зноя, опаляющего кожу и слепящего глаза; жизнь возобновлялась здесь только к закату, когда немного спадала жара — у молчащего фонтана разворачивался базар, к подъездам уцелевших домов спускались пощебетать старички, и выходили на свой нехитрый промысел надушенные сладко улыбающиеся красавцы.

В один из таких вечеров Рите Шустовой, посланной в патруль, случилось встретить Октавия, который только начал понемногу выходить. Он всё ещё хромал, и, приглядевшись как следует, можно было заметить тщательно запудренные серо-желтые синяки на теле, но туалет его был как всегда безупречен: освеженная легким массажем кожа источала нежный аромат масла мелиссы, полы тонкой усердно отглаженной рубашки слегка расходились на груди, трогательно открывая увядающую шею с толстой позолоченной цепочкой — единственной драгоценностью Октавия.

— Гляди-ка, — сказала Рите её напарница по патрулю, Мэри, — это ведь, кажется, тот самый старый шлюхан, над которым все потешаются. Столько слышала о нём сплетен, всё мечтала взглянуть.

Рита окинула мужчину, на которого указывала сослуживица, скользящим безразличным взглядом, она почти не слушала болтовню Мэри, продолжающей уточнять свои наблюдения:

— Говорят, ему почти сорок, а он до сих пор надеется кому-то понравиться, видала, как нафуфырен да раскрашен? Как хохломская ложка, помилуй Всеблагая, и молодому-то стыдно должно быть столь громогласно о своем ремесле заявлять…

Мэри отвлеклась от созерцания цветастой рубашки и эффектного парика Октавия; она заметила в тени дома небольшую самодельную скамейку.

— Давай тут посидим, сожрем свои бутерброды. А то что-то я голодная, прямо как людоед!

Рита кивнула. Зашуршали пакеты, узкую улочку заполнил аппетитный запах вареной колбасы. Мужчина с цепью на шее остановился неподалеку. Без особого аппетита откусывая свой бутерброд, Рита заметила, какими голодными блестящими глазами смотрит он в их сторону. Она встала и подошла.

— Вы хотите есть?

Октавий кивнул. Он был крайне польщен искренним вниманием, оказанным ему девушкой, поскольку давно уже привык к равнодушно жующим лицам тех, кто мог достать еду, и к их надменным ухмылкам, когда они давали ему, будто собаке, какой-нибудь самый плохой кусок.

Рита протянула ему оба своих бутерброда, один с колбасой, другой с сыром — на жаре размякшим, лоснящимся, ярко-желтым, источающим нежный аромат сливок.

Не веря своему счастью Октавий почтительно держал их, боясь откусить.

— Поешьте, — сказала Рита.

Знакомство Октавия и молодой военнослужащей, к счастью для него, не ограничилось одной мимолетной подачкой. Сержант Шустова, почти не участвовавшая прежде в досужих разговорах, краем уха начала прислушиваться к витающим в казармах сплетням и вскоре стала весьма хорошо осведомлена о делах стареющего красавца — по вечерам в военном лагере от нечего делать обсуждали жителей города, которых, если постараться, можно было запомнить почти всех — так мало их оставалось.

Некоторые из девушек рассказывали даже о своих похождениях — если им удавалось «снять мальчика» за банку тушенки или пакет сухарей, они считали свои долгом поделиться подробностями.

Рита прониклась к Октавию простой человеческой симпатией. Ей было приятно посидеть с ним, пока он ел то, что она ему приносила, несмотря на голод без жадности, изо всех сил стараясь не уронить достоинства — изголодавшиеся люди обычно поглощают пищу отвратительным образом, торопливо и грязно, чего нельзя было сказать об Октавии. Он стал одеваться даже более тщательно, чем прежде, ещё старательнее запудривал мелкие морщинки вокруг глаз — Рита не могла этого не замечать — всеми правдами и неправдами он достал где-то изящный флакончик редких мужских духов, и перед каждым её приходом наносил их на запястья и возле ушей — этот секрет обольщения кто-то открыл Октавию ещё в пору его ранней юности…

Рита хранила в тайне от сослуживиц свою дружбу, ей не хотелось, чтобы кто-нибудь начал зубоскалить на этот счёт, а желающие непременно нашлись бы… Во время коротких встреч на скамеечке в тенистом переулке они с Октавием начали постепенно открываться друг другу, говорить всё больше на разные темы, она узнала, что он попал в публичный дом в возрасте тринадцати лет, оставшись сиротой, сначала, как водится, убирал комнаты, стирал бельё, подносил гостям фрукты и вино, а когда ему исполнилось шестнадцать, круг его обязанностей несколько изменился… Семьи у Октавия не могло быть, живя в публичном доме он перенёс стандартную операцию, которой с легкостью подвергает себя значительная часть продажных мужчин, дабы совершенно избавить приходящих дам от биологической ответственности — эта жертва, кажущаяся по молодости пустяковой, приносит свои плоды — «безопасным» любовникам платят двойную цену…

Рита Шустова никогда особенно не задумывалась о собственной привлекательности — у неё было всё, что должно было быть у молодой девушки — рост, стать, большие серые глаза, густая травка прямых плотных каштановых волос, здоровый ровный тон кожи, длинные стройные руки и ноги — внешняя красота начинает волновать любого человека обычно тогда, когда он испытывает острое желание нравиться кому-то определённому — а поскольку Рита ещё никогда не влюблялась, то и к зеркалу подходила только затем, чтобы проверить, хорошо ли смотрится капризный армейский воротничек. Ей удивительно шла военная форма, зеленоватая рубашка с коротким рукавом, фуражка, ремень с гербом Новой Атлантиды, туго затянутый на талии. Она убеждалась в том, что все пуговицы в порядке, пряжка начищена, стрелка на брюках остра, как нож, улыбалась своему отражению и отходила от зеркала вполне удовлетворенная и счастливая…

У Риты даже мыслей не возникало, что Октавию она может казаться очень красивой девушкой. Он встречал разных женщин. Юных и пожилых, эффектных и уродливых, жестоких и ласковых, пьяных и трезвых, распутных и единожды оступившихся, талантливых и безнадежных, удачливых и несчастных, увечных, безумных, любопытных… Причин, приводящих в дом терпимости великое множество. Но прежде не встречал Октавий никогда личности свободной, цельной, исполненной искреннего человеколюбия… Такие в публичных домах — редкие гостьи… Ибо телесные желания не существуют для них, как правило, отдельно от близости духовной, от понимания и уважения…

Сложное грустно-нежное чувство охватывало Риту каждый раз, когда она подмечала в Октавии какую-нибудь новую милую мелочь, направленную на привлечение её женского, именно женского, внимания, и она понимала: единственный способ не унижать его жалостью, принося еду, это воспользоваться в один прекрасный момент всем тем, что он ей так в высшей степени деликатно и ненавязчиво предлагал… Но она никак не могла решиться: в свои девятнадцать Рита имела познания о близких отношениях с мужчинами сугубо теоретические, ни в Норде, ни потом она не была особенно озабочена приобретением опыта такого рода, ей с лихвой хватало чужих историй, рассказанных шёпотом и с покрасневшими ушами… Она слегка стыдилась этого естественного и очаровательного невежества юности, как его стыдятся все, и старалась не выказывать его перед товарками. Октавий, скорее всего, догадывался о существе Ритиной маленькой тайны, но боялся уязвить её проявлением инициативы, ожидая, когда она примет решение сама.

Всё устроилось благодаря случаю.

В гарнизон пришел приказ о перебросе части живой силы и техники на действующий фронт в пятистах километрах западнее городка, и Рита оказалась в числе тех, кто должен был уехать.

Прощаться она пришла к Октавию прямо домой — это был первый раз, когда Рита не постеснялась посетить его скромное жилище, хотя адрес знала почти с самого начала — войдя, она сразу положила фуражку на пустой письменный стол в маленькой опрятной комнате и, решительно шагнув к нему, расстегнула верхнюю пуговицу гимнастерки.

Изобразившаяся на лице Октавия радость на несколько мгновений прогнала с него тени прожитых лет и испытанных страданий… Он поспешил ей навстречу, мужчина, привыкший дарить ласки, терпеливо и покорно даривший их всю жизнь, вне зависимости от погоды, настроения и своего отношения к тем, кому он их дарил — сейчас он, возможно, впервые, чувствовал искреннее воодушевление — именно этой девушке он хотел дать как можно больше…

Неумело, но крепко прильнув губами к губам Октавия, Рита увлеченно обоняла пленительный аромат его кожи, так усердно создаваемый ради неё; она старалась держаться как можно более уверенно и деловито, чтобы ненароком не обнаружить своей неопытности, а он из природного чувства такта и глубокой благодарности подыграл ей — сделал вид, что не заметил ни одной из её трогательных оплошностей, и будто бы не догадался о происхождении малюсенького темного пятнышка на его ветхой ситцевой тщательно выстиранной простыне.

— Ну как, попрощалась со своим старичком? — спросила Мэри вернувшуюся в расположение Риту. Та казалась немного задумчивее обычного, она лежала на застеленной койке, подложив под голову валик из свернутой гимнастерки.

— Святая ты душа, Ритка, — со вздохом продолжала монолог подруга, почувствовав, что отвечать ей не собираются, — Большую половину своего пайка целый месяц отдавать, заведомо не надеясь получить ничего взамен, все знают, что уличные парни они почти все к тридцати, а кто и раньше, уже того… Не годятся никуда…

Рита привстала на локтях и смерила сослуживицу таким взглядом, что у той ухнуло под ложечкой.

— Кто отважится ещё хоть на одно подобное замечание в адрес Октавия, получит прикладом по хребту, — произнесла она чеканно и намеренно громко, — всё у него как надо.

— Неужто ты проверяла? — спросил кто-то с ехидцей. Из глубины казармы послышался дружный хохот — несколько заинтересованных повернули головы в сторону Ритиной койки.

— Да, — ответила она твердо, на щеки её набежала при этом лёгкая краска, но, несмотря на это, Рита смело встречалась блестящими глазами с каждой из глядящих на неё девчонок… — И осталась очень довольна.

Широко улыбнувшись, она выдержала театральную паузу, после чего окончательно добила всех присутствующих:

— Пусть у каждой из вас хотя бы раз в жизни будет такой секс… Рекомендую.

Этим маленьким замечанием Рите удалось произвести желаемый эффект — после её отъезда у Октавия появилось несколько поклонниц, они были с ним в должной мере почтительны, и, как некогда сама Рита, щедро одаривали его тушенкой, сахаром и армейскими сухарями.

В качестве особого поощрения за выдающиеся успехи в службе командование позволило Тати Казаровой снимать очаровательную дачу в горах; небольшой клочок живописного леса притаился среди утесов, словно птичье гнездо или виток виноградной лозы, обнявшей горячие желто-красные камни — здесь, в этой зеленой мягкой бархатной мгле, укрывалось тихое нетронутое войной поселение. Деревянные домики, сады с обильно плодоносящими фруктовыми деревьями, ветви которых под тяжестью плодов тенистыми арками склонялись над дорогой, влажный горячий воздух, напоенный ароматами молока и домашнего хлеба, овцы, пасущиеся вдоль изгородей — вся эта сельская простота, незатейливая красота, представали настоящим чудом утомленным боями глазам офицеров. Взор отдыхал, неспешно плавая в бескрайнем мареве сочной зелени; грудь расправлялась, вдыхая свежесть, не разбавленную пороховой гарью; в горной деревушке бывало тихо, даже когда в ущельях велись бои — даже когда метались среди камней жадными птицами штурмовые вертолеты, рвались, озаряя сумрак нависающих скал короткими вспышками, боевые снаряды, и падали подбитые, объятые пламенем военные роботы, сюда, на высоту, долетали лишь отголоски, отзвуки — басистый рык моторов превращался в едва слышимый стрекот, словно стрекоза пролетела мимо в стоячем летнем воздухе, взрывы — в легкие щелчки, будто бы просто камни, сброшенные вниз горными козами, упали на дно ущелья.

Старая усадьба, которая приглянулась Тати, находилась на самом краю поселка — отсюда открывался волшебный вид на бурливую горную речушку, поясом струящуюся вокруг вулканической горы. Светлые и чистые комнаты деревянного дома своим скромным уютом и деревенской умиротворенностью резко контрастировали с душными несгораемыми бункерами военной базы, а в саду почти всегда свежо было под сенью яблонь и слив, щедро осыпанных плодами. Тати выбиралась сюда раз или два в неделю, отдохнуть телом и душой, вырваться из раскаленной пасти войны хотя бы ненадолго; иногда она брала с собой особо отличившихся в бою офицеров и даже рядовых, чтобы подбодрить их, дать и им снова почувствовать забытый вкус размеренной мирной жизни.

Переброшенные ближе к фронту силы, в числе которых оказалась и Рита Шустова, были присоединены к дивизиону под командованием Тати Казаровой. Вслед за ними в расположение прибыли боевые машины.

Рита никогда прежде не бывала в горах: новые места поразили её своей величественной и мрачной красотой. В свободные часы она полюбила подниматься на крутой черный утес, откуда открывался вид на необозримую каменную пустыню, что продолжалась за горным хребтом далеко на юг.

В ясные и тихие дни, когда ветер не носил в воздухе розоватую песчаную пыль, с утеса можно было наблюдать за боем: ослепительно сверкала на солнце стальная броня атакующих роботов, безжалостную яркость дня озаряли быстрые белесые вспышки выстрелов и взрывов. Могучие машины загорались, падали или по причине аварийного отключения неожиданно замирали, теряясь среди черных и серых скал, сливаясь с ними — неподвижных, их уже нельзя было различить на фоне каменистой пустыни.

В дисплейном зале, откуда осуществлялось управление роботами, царил мягкий полумрак, чтобы операторам боевых машин лучше были видны изображения на мониторах. В целях недопущения перегрева компьютеров в помещении работали мощные кондиционеры. Каждый оператор сидел в специальном сенсорном кресле с чувствительными педалями для ног и джойстиками для рук — робот, находящийся в нескольких километрах, видимый человеком только на мониторе, становился во время боя его вторым телом… На ручных джойстиках имелись кнопки: нажимая их наощупь операторы руками роботов стреляли по машинам неприятеля, бросали гранаты или включали функцию ближнего боя.

Тати Казарова иногда приходила в дисплейный зал и, стоя за плечом у кого-нибудь из операторов точно ангел-хранитель, временами подсказывала, как лучше поступить; либо просто наблюдала, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, мысленно выстраивая перед собою панораму реального сражения.

Больше, чем на других, командиру хотелось смотреть на Риту — ей нравилось, как сержант Шустова управляется со своим отрядом из шести роботов, управляемых девчонками, кресла которых располагались вокруг Ритиного — это позволяло им лучше слышать команды. Тати отдавала себе отчет в том, что выделяет эту девушку среди прочих; командир, конечно, не должен заводить любимчиков, но, с другой стороны, ничего дурного нет в простой человеческой симпатии, пусть даже командирской, и, как принято говорить, в «возложении надежд» — интуиция подсказывала Тати Казаровой: Рита способна добиться очень многого, и она оказывала ей, насколько это было возможно незаметно для девчонок и тем более для самой Риты, дружеское покровительство.

Бой выдался тяжёлый.

Противник получил подкрепление; плотные ряды неприятельских роботов неотвратимо надвигались, норовя взять в кольцо ничтожную горстку отстреливающихся военных машин — численное преимущество было значительным; продолжать сопротивление сейчас означало бы, скорее всего, потерять всех роботов — вражеская техника просто стерла бы их своим неистовым напором с лица земли, снесла, словно потоп, оставив лишь груду покорёженного железа…

— Отступаем, — напряженно произнесла Рита, быстро облизнув пересохшие губы, — чёрт.

— Всем! Развернуть орудия на сто восемьдесят! Запустить режим пружинных прыжков! Уходим быстро!

— Сколько же их там… Точно саранча, — отдав команды, тихо пробормотала сержант Шустова уже самой себе.

Роботы на мониторе, как один, повернулись, согнув свои стальные шарнирные конечности, направили дула страшных гранатометов и огнеметов назад — живой солдат не способен стрелять спиной, а металлический — сколько угодно — в этом его ощутимое преимущество. Роботы подпрыгнули, выпростав толстые пружины в основаниях нижних конечностей, а после длинными скачками проворно побежали по пустыне, поднимая пыль, перемахивая через камни и овражки, продолжая отстреливаться — вышло очень зрелищно, огромные сверкающие машины будто бы исполняли групповой спортивный танец — все движения их, повинующиеся четким командам Риты, были слаженны, словно набор отрепетированных па.

— Красивое отступление, — не выдержала Тати, обнаружившаяся за плечом сержанта Шустовой, — Молодец.

И сглазила.

Робот Риты внезапно вспыхнул (в него, видимо, угодил один из пущенных неприятелем вдогонку зажигательных снарядов) потерял управление и, споткнувшись о камень, грузно опрокинулся на землю. Вслед за ним упали ещё две боевые машины.

Командир Казарова невольно вздрогнула.

— Мэри! Сандра! Не стрелять! Активировать аварийное складывание! Приготовиться к выходу на поле!

Два робота на мониторе, кроме Ритиного, оперативно сложив в несколько раз и подобрав под себя все конечности, превратились в две литые стальные глыбы (чтобы вражеские выстрелы до момента эвакуации нанесли им как можно меньше вреда), а остальные машины уже оставили их далеко позади, они продолжали бежать по полю, отстреливаясь, и должны были в скором времени прибыть в расположение.

Рита встала, сгребла со стола свою фуражку, и, крепким ловким движением нахлобучив её, скомандовала:

— Наш выход! Вперед!

— Есть! — в один голос воскликнули Мэри и Сандра, подхватывая автоматы, закрепленные в специальных держателях на столах, специально на случай экстренной вылазки.

Тати Казарова смотрела им вслед, не переставая удивляться тому, с каким азартом, с какой горячностью эти девчонки, совсем молоденькие, отправляются выполнять опасное задание. Точно на праздник! Что же это за вечный зов, издавна толкающий юных в объятия смерти? Они прямо-таки кидаются в бой, как играющая собака за брошенной хозяином палкой, восторженно и бездумно, вкладывая в единый порыв всё своё существо. И откуда только берется в них это всеобъемлющее стремление отдавать себя целиком, жертвовать самым ценным, служить в подлинном смысле этого слова какой-либо цели, зачастую чужой? Чем старше становится человек, размышляла Тати, тем сильнее укрепляется он в самом себе, начинает ценить созданное и менее охотно расстается с нажитым. А молодым ничего не жалко! Как ни странно, люди так восхитительно щедры, так благородно расточительны именно в свои лучшие годы, и вот сейчас эти девчонки, почти дети, устремились в самое пекло: им как будто бы даже не терпится скормить свои нежные тела, толком ещё не изведавшие жизни, ненасытному чудовищу войны.

Они бежали вперед, поднимая пыль высоко зашнурованными армейскими ботинками. Глухо постукивали за плечами заряженные автоматы.

Тати Казарова осмотрелась и, убедившись, что никто не наблюдает за ней, трижды осенила знамением Всеблагой (особым движением ладоней) удаляющиеся спины этих четырех девчонок, отправляющихся на линию фронта, своих девчонок, как она называла их иногда и с гордостью, и с лёгкой грустью; ей было всего-навсего двадцать шесть: вполне достаточно, чтобы приобрести самый первый слой жизненного опыта, без которого вообще невозможна духовная самостоятельность, но ещё слишком мало, чтобы чувствовать себя матерью почти пятистам своим ровесницам, вверенным ей командованием, и отвечать за каждую из них как за саму себя…

Вертолёт ожидал на площадке. От расположения до линии фронта было около сотни километров скалистой, каменистой, труднопроходимой местности. Боевые роботы и те иногда падали, попадая какой-нибудь из своих мощных стальных ног в расщелину между массивными глыбами. Растительность здесь встречалась в основном скудная, лишь по берегам порожистой речки, что спускалась с вершины к подножью горы, росли невысокие деревья, колючие кустарники, всевозможные причудливые мхи и лишайники — какие-то из них походили на бахрому, иные — на соляные отложения, а некоторые распространялись по камню, расползались неравномерно, разукрашивая его, расписывая, выводя на его поверхности удивительные узоры.

Огромная металлическая стрекоза поднялась в воздух. Сколько раз Рите уже приходилось видеть это, а всё никак было не привыкнуть — она смотрела, как постепенно уходит вниз земля, уменьшаются скалы, постройки, кудрявые заросли вдоль берегов реки — вся местность становится похожей на рекламный макет строительной компании: кажется, любой домик или гору можно взять, подержать на ладони, рассмотреть как следует.

Обогнув одну из вершин хребта вертолет отправился на запад — туда, где над царством желтых камней сейчас медленно опускалось солнце, придавая всему, чего касались его лучи, мягкое золотое сияние — будто бы скалы действительно состояли сплошь из драгоценного металла, будто бы ожила древняя прекрасная легенда о затерянном чудесном городе, целиком построенном из золота…

С высоты птичьего полета хорошо просматривались поселки — пёстрыми лоскутками раскинулись они берегам реки и на небольшом удалении от неё; река поворачивала и текла на север, вдоль хребта, вбирая в себя более мелкие ручейки и речонки, становясь полноводнее, наливаясь силой. А на юге насколько хватало глаз простиралась безжизненная каменистая страна, пустынная, раскаленная, жуткая, целиком принадлежащая населяющим её ядовитых змеям и паукам, которые представляли здесь опасность едва ли не большую, чем пули.

Внимание Риты привлек один из поселков — над небольшими домиками плотными сизыми клубами поднимался дым, и то в одном месте, то в другом мелькали, вытягиваясь вверх, извиваясь, словно танцующие кобры, оранжевые языки пламени.

— Глядите-ка, деревня горит, — сказала она, — давайте спустимся немного и выясним в чем там дело.

— Так нельзя же, — возразила Сандра (она пилотировала вертолет), — у нас приказ. Мы летим на задание.

— Но там, кажется, происходит нечто не совсем нормальное, — продолжала Рита. Она смотрела на расстилающийся внизу поселок теперь уже в бинокль: среди горящих домов она различила холодный блеск стальной брони военных роботов.

— Деревню атакуют, Сандра, зависни.

— Но ведь был приказ…

— Прошу заметить, что сейчас, на этом вертолете, старшая по званию я, — произнесла Рита с нажимом, — и я тебе приказываю — спустись ниже и зависни, лешего тебе в койку, там происходит какая-то чертовщина!

Когда вертолет снизился, среди дыма и пламени все члены экипажа отчётливо различили роботов, причём не вражеских, своих — у каждого из них на спине и на груди будто щит красовалась крупная сине-белая эмблема войск Новой Атлантиды… Боевые машины, казалось, обезумели: поворачиваясь во все стороны, они разряжали свои чудовищные крупнокалиберные орудия в маленькие домики, заборы, деревья. Отовсюду крупными клубами валил дым, пыль от разрушающихся строений витала в воздухе, и сквозь неё видно было как метались, силясь увернуться от выстрелов, перепуганные местные жители. Один за другим они падали, настигнутые снарядами: сенсоры роботов, настроенные на поиск и уничтожение, работали исправно.

— Вызывай Казарову по срочной связи! — велела Рита сидящей у приборной панели Мэри, — Звони! Чего ждешь?

— Сразу ей? Напрямую? — спросила та с опаской, — может, сперва позвонить Зубовой?

— Бюрократы чертовы! Ты вообще видишь, что там происходит? Я при-ка-зы-ва-ю: звони комдиву, немедленно!

Мэри нажала кнопку на рации и выразительным жестом протянула ещё Рите — отвечать, дескать, будешь сама.

— Капитан Казарова, приём.

— Слышу вас, кто говорит, что случилось, приём.

— Сержант Шустова на связи. Роботы уничтожают мирное поселение. Номера А-234, А-445, СХ-18 и не могу прочесть… — Рита сосредоточенно смотрела в бинокль, — В-808, кажется, приём.

— Поняла. Где вы находитесь, приём.

— Поселок Сурразай-Дарбу. Они убивают людей, командир. Разрешите стрелять. Приём.

— Ни в коем случае, сержант. Оставайтесь на месте и ничего не предпринимайте. Я свяжусь с вами.

Рация отключилась.

— Какого лешего? — воскликнула Рита, — ещё несколько минут, и деревню сравняют с землёй…

— Уничтожать собственные машины всё равно никто не позволит! Это безумие, — сказала Сандра, — они стоят миллионы атлантиков! Не забывай, что мы рискуем жизнями, совершая вылазки под огнём противника, именно ради них!

— Но должен же быть способ их остановить! — воскликнула Рита, лицо её полыхало от возбуждения, — Снижайся! Я приказываю! Живые люди, конечно, не стоят по миллиону каждый, о них можно не думать!

— Казарова велела ждать. Это неподчинение приказу!

— Я беру ответственность на себя, — сказала Рита, — снижайся!

Сандра повиновалась, сперва неохотно; вертолёт качнулся и медленно, как большой жук, начал спускаться вниз; Мэри смятенно глядела на приближающуюся землю, объятую огнём, но никто из девушек больше ничего не говорил, твердая воля сержанта Шустовой постепенно побеждала в них сомнения и страх, становясь их собственной волей, прорастая в мысли подобно корню калгана. Сама Рита сосредоточенно побледнела, но глаза её засверкали ярче; предчувствие опасности мигом обострило все чувства: как будто более насыщенными стали краски, а сквозь общий гул и стрекот пожара резко выделялся теперь свист каждой близко пролетающей пули.

Тати Казарова тем временем побежала в дисплейный зал, где должны были находиться операторы всех исправных боевых машин, отозванных с линии фронта — возвращение партии роботов ожидалось в течение нескольких часов, именно они, предположила Тати, могли оказаться в Сурразай-Дарбу и из-за спонтанного системного сбоя начать неконтролируемую стрельбу по мирному населению.

Вертолёт приземлился на поляне перед одним из уцелевших деревянных домиков. Некоторые окна в нём были выбиты, западная стена обуглилась, но он ещё стоял. Трава бурлила, взбудораженная воздушными потоками от винтов.

Крепко ступая длинными стальными ногами, оставляя в мягкой земле уродливые рытвины к домику приближался робот. Алчно сверкающие отражённым светом камеры-глаза его лихорадочно вращались в поисках объекта, пригодного для уничтожения.

Рита отстегнула ремни с явным намерением покинуть кабину вертолета. Она выглянула наружу, выставив вперёд дуло автомата. Он казался спичкой по сравнению с крупнокалиберными орудиями робота.

— Ты куда? — воскликнул в один голос Сандра и Мэри, — он же убьет тебя!

— Вы что, забыли, что встроенные сенсоры отличают нашу форму? — спокойно ответила сержант Шустова, — Роботы не стреляют в своих.

— А… А если и эта функция повреждена?

— Значит, судьба, — бросила Рита через плечо. Подняв автомат, она выпрыгнула из кабины и решительно направилась навстречу ужасающей машине смерти.

Высокотехнологичный убийца замер, среагировав на движение; насторожившись, беспокойно повращал камерами, но открывать огонь, к великому облегчению Сандры и Мэри, не стал.

Рита выпустила очередь — выбила камеры, лишив робота возможности ориентироваться. Он начал бестолково вертеть металлической головой, как корова, на ухо которой сел слепень, и, подняв стальные руки, принялся отчаянно палить из своих орудий куда попало.

Рита легла на землю и поползла.

— Сюда! Сюда! Я взлетаю! — закричала Сандра, — да куда она ползет, шальная? Шустова! Давай назад!

Но Рита продолжала ползти по направлению к домику. Среди выстрелов и потрескивания огромного костра, в который превратился посёлок, ей слышалось, будто бы там кто-то, плача, зовёт на помощь… Дети.

— Я взлетаю! — завопила Сандра, — в конце концов, никто не обязан спасать самоубийц, — она приподняла рычаг, и массивная двухвинтовая стальная машина оторвалась от земли, оставив Риту один на один с самой смертью, что так сытно пировала в этом небольшом посёлке на берегу реки.

Девчонки-операторы сидели сгрудившись, как обычно во время перерывов; они оставили свои погасшие мониторы и весело о чем-то болтали, попивая крепкий растворимый кофе, аромат которого стелился по всему помещению, вытекал в коридор, Тати почувствовала его даже чуть раньше, чем вошла в дисплейный зал…

— Отставить! Боевая тревога!

Операторы повскакивали с мест.

— По машинам! Вывод изображения со зрительных камер всех роботов немедленно!

Послышалось торопливое клацанье многих клавиатур. Девчонки напряженно подобрались в креслах.

— Машины А— 234, А-445, СХ-18 и В-803 не отзываются, командир! — сообщила спустя минуту лейтенант Майер, обмерив зал широкими шагами своих метровых ножищ.

— Попробуйте осуществить аварийную перезагрузку, — велела Тати.

Прошло ещё несколько мгновений ожидания, мучительного бездействия, когда приказ уже отдан, и командир перестаёт быть командиром, вручая Всеблагой себя и свое решение.

Экраны продолжали оставаться чёрными. Тати Казарова, застыв, стояла за креслом одной из девочек: она устремила сосредоточенный немигающий взгляд на монитор — будто бы силой мысли пыталась вернуть к жизни поврежденную систему.

Но всё было тщетно.

— Полное экстренное отключение, — скомандовала она, — одновременным нажатием трех клавиш, — Тати перечислила каких, — вызываете диалоговое окно и вводите командирский пароль 12е57с42х1, после чего в меню выбираете команду: отключить без сохранения данных…

Внезапно грохот выстрелов прекратился. Гул вертолета замер вдали, и только треск горящих досок нарушал теперь тишину ясного летнего вечера.

Рита оглянулась.

Стоящий в центре поляны робот, минуту назад беспрерывно паливший в буквальном смысле по воробьям, застыл на месте в неестественной перекошенной позе. Огоньки активности у него на лбу, висках и запястьях погасли. Он был отключен.

— Слава тебе Всемогущая, — выдохнула сержант Шустова, утыкаясь потным лбом в мягкую траву.

Позволив себе на несколько мгновений расслабиться, она снова услышала плач. Можно было с уверенностью сказать, что он доносится из дома.

Рита встала и направилась к крыльцу. Выстрелов можно было уже не опасаться — ни один робот не двигался с места. Сержант Шустова с наслаждением выпрямилась, расправила плечи…

Держа на всякий случай свой автомат наготове, она распахнула входную дверь.

— Если есть тут кто живой, выходите! — крикнула девушка, со стуком войдя в сени, — я не причиню вам зла.

Никто не отозвался.

Плач сперва сделался глуше, точно кто-то, испугавшись, прикрыл ребенку рот рукой, а затем и вовсе затих.

Рита прошла в горницу. Здесь было светло и чисто, совсем мирно, закатный свет из окна ложился на доски пола широкой розоватой полосой. На столе стояли цветы в вазе и кувшин с молоком, накрытый уголком полотенца.

Моментально оценив обстановку, Рита обратила внимание на крышку подвала — она, закрытая, очевидно, не слишком плотно, четко выделялась на фоне остального пола.

— Выходите, я не причиню вам зла, — повторила девушка.

Снова никто не откликнулся, но в подполье послышался тихий шорох. Сержант Шустова включила фонарик. Осторожно ступая по скрипучим половицам, она приблизилась ко входу в подвал и приподняла крышку.

Круглое резкое пятно белого света упало на земляной пол, проползло по деревянным ящикам с овощами, сложенным рыболовным снастям, косой поленнице, и, наконец, выхватило из темноты живые лица. Испуганные. Ребячьи.

Мальчиков было трое. Два малыша, лет пяти, не более, по всей видимости, близнецы, третий постарше; он держал младших чуть позади, отталкивал их во мрак, как бы пряча, заслоняя собою.

— Я сержант Шустова, войска Независимой Республики Новая Атлантида, — сказала Рита, — Выходите, не бойтесь.

Скрипнула приставная лестница, и старший мальчик, что-то шепнув каждому из младших, помог им выбраться наверх. Когда дети поднялись, он вылез следом, недоверчиво косясь на Риту. Она не придала значения странному возбужденному блеску в его глазах. «Мальчик пережил сильный стресс, он очень напуган.» Сержант Шустова решила, что даже вопросы задавать сейчас не стоит, пусть дети сначала как следует поедят, выспятся. «Их нужно доставить в расположение, а там поглядим.»

Было заметно, что нежданная гостья — рослая, пыльная, в военной форме, с автоматом через плечо — внушает ребятам страх. Младшие мальчики продолжали прятаться за старшего. Он стоял, не двигаясь с места, строго опустив взор, и ничего не ответил, когда Рита спросила его имя.

Ей наконец удалось разглядеть парнишку как следует: он оказался на самом деле чуть постарше, чем подумалось Рите в первый момент, бело-голубой луч фонаря делал встревоженно обращенное к ней личико подростка совсем детским, сейчас, в мягком свете погасающего дня она дала бы ему лет тринадцать-четырнадцать; на него уже сложно было смотреть как на ребенка, что-то неуловимое и волнующее в его облике намекало ей, что перед нею — юный мужчина… Рита сразу обратила внимание на его ресницы: густые, тёмные, кончиками немного загнутые наверх.

Ощупав свои карманы, она поняла, что выронила рацию где-то на лужайке, пока ползла под огнём на животе.

«Вот чёрт. Как я теперь свяжусь с базой? Остаётся надеяться, что сами догадаются прислать сюда подкрепление…»

В полном молчании прошло несколько минут, показавшихся слишком долгими.

Сержант Шустова поставила свой автомат у двери, включила электрическую лампу — закат догорал, и темнота постепенно захватывала пространство. Присев к столу, девушка отломила себе ломоть хлеба и непринужденно принялась есть его, запивая молоком. Она решила, что вести себя следует как можно более естественно и просто, тогда малышам будет легче поверить, что она действительно не собирается причинять им зло.

Услышав шелест пакета, в котором лежал хлеб, старший мальчик коротко взглянул на Риту, как ей показалось, с укоризной.

— Алан, я тоже хочу есть, — обиженно протянул один из маленьких мальчиков.

— А у меня нога болит, — сказал другой, — я ушибся.

— Подождите, — шикнул на них подросток.

— Алан, — повторила Рита с улыбкой, — так, значит, тебя зовут.

— Да, — нехотя согласился он.

И снова удостоил её быстрым подозрительным взглядом.

Глаза у него были точно две крупные тёмные вишни. Кожа гладкая, смуглая. Над верхней губкой, выпуклой, нежной — точно тонкая карандашная штриховка — первые усики.

Рите показалось, что она слышит пока ещё очень далекий едва различимый на фоне других звуков стрекот приближающегося вертолета. Она отложила хлеб и насторожилась.

— Это наши! Точно наши! — просияв, воскликнула Рита несколько мгновений спустя и, вскочив из-за стола, подошла к окну.

В этот момент от радости она забылась — повернулась спиной к ребятам — совершенно спокойно — у неё даже не возникло мысли, что от них можно ожидать не самых приятных сюрпризов — она уже доверяла им…

И тут же сержант Шустова услышала короткий звук, точно кто-то прыгнул у неё за спиной, стремительно бросился вперед, подобно кошке — она ощутила сильный толчок, что-то острое полоснуло её по руке, обожгло внезапной болью, ткань гимнастерки разошлась, на дощатый пол мелкими быстрыми каплями закапала алая кровь…

Приемы самообороны в ближнем бою сработали на уровне рефлекса, Рита круто развернулась, и, успев перехватить руку нападавшего, резко вывернула её.

Мальчишка жалобно вскрикнул, и его оружие, оказавшееся обыкновенным канцелярским ножом с широким и острым лезвием, выпав из руки, со глухим стуком упало на пол.

— Ах вот ты какой, оказывается, коварный, — сказала сержант Шустова почти беззлобно, — придется тогда нам себя немножко обезопасить.

Сорвав бельевую веревку, натянутую под потолком горницы, она туго перевязала ею руки Алана у него за спиной. Рита была гораздо сильнее и вдобавок имела боевой опыт: несмотря на его отчаянное сопротивление, ей это удалось легко.

— Так-то лучше, — она усадила незадачливого убийцу на стул.

Теперь он смотрел на неё откровенно враждебно.

— Не притворяйтесь добренькой, — заявил он едко, — я знаю, это вы… Это всё вы. У вас на рукаве точно такая же эмблема, какую я приметил на одном из роботов. Злые! Лживые! Враги!

Последние три слова он выкрикнул, гневно, хрипло, едва не сорвавшись на слезы. Туго стянутые за спиной руки мальчика начали багроветь — он лихорадочно тянул веревки, пытаясь освободиться…

Стрекот вертолета тем временем густел, становился всё громче, приближаясь. Рита уже не сомневалась. Она была абсолютно уверена — помощь идёт.

Она подобрала свой автомат и распахнула входную дверь.

Слава Всеблагой!

Сандра сажала на полянке перед домом стальную стрекозу, слепящую в полумраке огнями мощных прожекторов.