Предсказание Малколма сбылось. Это случилось в середине осени, когда полностью завершилось комплектование групп первого года обучения. Онки получила сообщение на экран учебного компьютера: её вызывали в административный корпус, в кабинет классного наставника; он назначался один раз и курировал «своих» ребят до самого выпуска, знал все их характеры и способности, следил за успеваемостью и моральным обликом каждого, разговаривал с воспитанниками по душам, помогая решать как учебные, так и внутренние, личные, порой даже очень деликатные проблемы, столь часто возникающие у подростков. Это всегда был профессиональный педагог-психолог, в отличие от младших наставников, студентов, проходящих обязательную практику на территории воспитательно-образовательного комплекса.

В кабинете классного наставника на высоком мягком стуле, занимая собою меньше трети его площади и болтая в воздухе тощими ножками в непропорционально больших лакированных сандалиях, сидела семилетняя девочка.

— Познакомься, Онки, — сказал наставник, — это Аделаида. С сегодняшнего дня ты назначаешься её «шефом», старшим товарищем, помощником, как тебе больше нравится, это необходимо, ведь она ещё совсем маленькая, и только начинает учиться, ей непременно понадобятся твоя поддержка и участие. Ты, как я знаю, много общалась со старшими воспитанниками и круг своих новых обязанностей, наверное, примерно представляешь: утренние сборы, контроль приготовления уроков, любые прогулки дальше двора общежития, ну и, разумеется, защита от обидчиков. Вот запасной электронный ключ от комнаты Аделаиды, — наставник с негромким хлопком положил на стол белую пластиковую карточку с номером, — он будет храниться у тебя, не потеряй, пожалуйста. Если твоей маленькой подруге понадобится помощь, то ты всегда сможешь быть рядом. А сейчас идите прогуляйтесь вдвоем. Познакомьтесь поближе. Аделаида девочка подвижная, резвая, она чем-то похожа на тебя, Онки, и я надеюсь, что вы сумеете найти общий язык.

«О, Всемогущая… — думала Онки с досадой, — Только этого мне не хватало. Я совершенно не умею обращаться с детьми. Более того, я их не люблю, они капризные, упрямые, надоедливые, и тут вот, на тебе, пожалуйста, шефство над первоклашкой… И что мне, скажите на милость, с нею делать?»

Аделаида молчала. Обладательница большой круглой головы с толстыми черными косичками и при этом трудновообразимо тщедушного тельца, она напоминала леденец на палочке или только что выплывшего из икринки головастика. Вид у неё поначалу был довольно угрюмый.

— Слышь… Может поиграем во что-нибудь? — С заметной нерешительностью под маской напускной небрежности начала Онки.

— А во что?

— Ну… в города, — она задумалась, — или в морской бой… в синонимы, в ассоциации… Я знаю много разных игр, но для них нужна бумага, — она помолчала, а потом добавила заносчиво, — и мозги.

— Я не люблю. Это скучные игры. — безапелляционно заявила Аделаида, — давай лучше в салки, лови меня! — и как черный смерч она помчалась по километровому главному коридору в административном корпусе Норда, только ленты в косичках замаячили впереди как знамена.

И Онки ничего не осталось, кроме как побежать следом, на всех парусах, ещё быстрее, чтобы догнать это головастое, пучеглазое чудо, и хотя бы сказать ему, что по административному корпусу носиться нельзя, ведь — Всеблагая помилуй! — если уж кому-то влетит за это при случае, то, конечно, вовсе не глупенькой первоклашке, а ей, Онки Сакайо, четырнадцатилетнему подростку, который отныне отвечает не только за себя…

Но это были пока цветочки! В первые два часа Онки даже понравилось быть «шефом»: она увлеченно гонялась по двору за Аделаидой, которая, несмотря на возраст и хрупкое сложение отменно бегала — изловить её оказалось не так-то просто. Потом они поиграли в прятки и съели по мороженому, расщедрившись, Онки решила угостить свою подопечную. Веселье, да и только!

Настоящие проблемы начались на другой день, когда Онки попыталась причесать Аду перед уроками. Та наотрез отказалась это делать, при виде гребня ретировалась в ванную, заперлась на задвижку и корчила оттуда рожи сквозь прозрачное стекло. Представление продолжалось минут десять, до тех пор, пока Онки не осознала, что ещё немного, и они обе опоздают на занятия; потому пришлось тащить девчонку в учебный корпус нечесаную, за что Онки, разумеется, получила втык от классного наставника малышей.

На следующий день она оказалась хитрее: прихватила с собой огромные ножницы и, как только Аделаида заупрямилась, заявила, что немедленно острижет её наголо, да ещё и обреет, как призывницу, ведь не слишком-то приятно выслушивать нарекания от наставников, когда она сама, Онки, в сущности, ни в чем не виновата.

Девчонка неохотно подчинилась, и старшая подруга, отдавая должное её героизму, постаралась как можно ласковее, не сделав больно, расчесать прямые и жесткие, как конский хвост, густые чёрные волосы, распутать все колтуны и заплести более-менее приличные косы.

— Ненавижу расчесываться, — сказала Ада в конце, — но ты первая, кто делает это нормально. В детском боксе мне половину волос повыдергали.

Девочка сформулировала свою благодарность почти грубо, но тем не менее это была именно она. После конвейерного ухода, осуществляемого работниками детских боксов, которым приходится каждое утро расчесывать несколько десятков взъерошенных со сна головок, простое человеческое участие было принято Адой как великое благодеяние. Благодарность за маленькую услугу положила начало большой дружбе.

Все шло хорошо, Онки быстро привыкала к своим новым обязанностям, научилась распределять время так, чтобы его хватало и на учебу, и на занятие с первоклассницей, и даже оставалось немножко на себя. Но в начале зимы организм преподнес ей весьма неприятный сюрприз.

Несчастье случилось во время контрольной по математическому анализу. Онки внезапно почувствовала себя мокрой, да, да, именно мокрой, это так унизительно, особенно в аудитории, полной учеников, уставившихся в свои мониторы и усердно решающих задачи. Расставив поскорее, как Всемудрая на душу положила, «галочки» в тестовой форме, Онки отправила контрольную на проверку нажатием на поле «готово».

«Всё равно я не смогу ничего нормально ответить, пока не узнаю, что со мной…» — решила она и, попрощавшись с преподавателем, скорее побежала в общежитие.

Страшная догадка пронзила её сразу, ещё в учебной аудитории — где-то в районе солнечного сплетения прохладным пульсирующим комком притаилось недоброе предчувствие. Запыхавшись, Онки перешла на шаг. Быстрее. Быстрее. Оставалось пересечь двор, подняться на лифте, пройти по коридору…

Она уже чувствовала, что с нею произошло, но, не убедившись, отказывалась верить, всю дорогу до общежития бормотала, как будто просила, умоляла кого-то или что-то…

«Нет…нет… только не сейчас. Пожалуйста, только не сейчас…»

Онки заперлась в своей комнате, пустила воду в умывальной и быстро разделась.

Сквозь громкое шипение душа не было слышно настойчивых напоминаний виртуального наставника, что в данное время суток следует находиться в учебном корпусе.

На полу горкой лежали колготки, юбка, нижнее бельё…

…О, Пречистый и Всеблагая! Как много алого цвета. Он повсюду. И закат, и государственный флаг, и фонари на улочке Миртель возле Сент-Плаза, и тюльпаны для помолвки… Слишком много алого. Теперь Онки знала, что внутри она тоже алая, она видела это воочию…

В носу защекотало, но она скрепилась.

«Девчонкам нельзя плакать. Они должны быть сильными.»

Больше всего Онки хотелось в ту минуту броситься на свою кровать, злиться, орать в подушку, изо всех сил барабанить по ней кулаками, но это не представлялось возможным — в начале двенадцатого все кровати висели высоко под потолком… И Онки просто долго-долго стояла под острыми струями душа, убеждая сама себя, что она не плачет.

«Я так и останусь метр шестьдесят девять. Коротышка. Если и вытянусь, то разве только на сантиметр. Какая же обидная пощечина от судьбы! Спортивные мастера любят повторять, что после менархе уже не растут…»

На занятия Онки не пошла. Она немного посидела на широком подоконнике с книгой, но сосредоточиться на тексте было трудно, виртуальный наставник надоедал нравоучениями — это не радио, его не выключишь — мысли разбегались, и читать она бросила, спустилась вниз, побродила по двору — ей хотелось с кем-нибудь поговорить, но вот только с кем?

Ритка такая легкомысленная, Онки предчувствовала уже её дружеское похлопывание по плечу и какую-нибудь грубоватую шутку из разряда:

«Ну что, старина, ты теперь одна из посвященных, поздравляю!»

В этом вся Ритка с её армейской бесцеремонностью. А Онки хотелось другого. Гуляя, она проходила мимо футбольного поля, в этот час оно пустовало, и только одна единственная фигура вырисовывалась на фоне искусственного газона, кто-то сидел на земле, скрестив ноги и, склонившись, писал что-то в блокноте.

Кора Маггвайер.

Онки подумала, что именно ей и стоит довериться сейчас; она точно не станет ерничать, зубоскалить, спокойно выслушает и, возможно, даже сумеет ободрить — природа награждает творческую личность обычно не только проницательностью, способностью заглядывать в чужие души, но и особенной осторожностью, деликатностью, чувствительностью, позволяющей им, проникая в эти души, изучая их, не ранить, не вредить.

Онки рассказала Коре о своей беде.

Та выслушала очень внимательно и спокойно; запрокинув голову, посмотрела снизу-вверх и сказала:

— Ну не дура ли? И чего ты так расстроилась? Молодые амазонки в этот день получали свой первый меч и пояс воина; считалось, что первое кровотечение — знак, посылаемый девушке богами, одобрение свыше — отныне ей позволено убивать врагов в бою. Древние люди догадывались, что вместе с менархе приходит способность рожать детей, поэтому они подвели под этот факт привычные им категории и понятия. Боги, дескать, посредством каких-то ярких неожиданных явлений доносят до людей свою волю. «Дающая жизнь имеет право её забрать.»

— Как интересно ты рассказываешь…

— Это из книги Афины Тьюри. Я думала, ты читала… «Женщина. Раба и повелительница инстинкта». Бестселлер. Не просто текст, а настоящая революция в мировоззрении! Там на четырехстах страницах прославляется женское тело, рассказывается о его тайнах и особенностях, приводятся доказательства, что оно устроено гораздо сложнее, интереснее, чем мужское, является более совершенным и имеет больший потенциал. Словом, закрывая книгу, остаешься в полной уверенности, что женщины — высшая раса и лучшая часть человечества…

Онки опустилась на мягкую вечнозелёную траву рядом с Корой.

— Можешь рассказать ещё что-нибудь оттуда?

— Да я как-то не старалась запоминать, — отозвалась старшеклассница немного виновато, — западает обычно то, что особенно понравилось, я вообще читать не слишком люблю…

По футбольному полю прошел Малколм в сопровождении Белки и ещё каких-то девиц. По своему обыкновению вырядился он по самой последней моде — облегающий пуловер с воротничком-водолазкой, кокетливая жилеточка из какого-то длинного пушистого серого меха с тонкими белыми кисточками, узкие как змеиная кожа джинсы. Возле глаз он нарисовал себе жирные стрелки, отчего они казались чуть раскосыми. Волосы, тщательно уложенные гелем, стояли торчком.

Онки посмотрела ему вслед со странным приятным и печальным чувством.

— Да, недурен, — сказала Кора чуть насмешливо, тоже проводив Малколма взглядом, — ходят слухи, он многое позволяет девушкам… Лиска, наша барабанщица, рассказывала, что ей рассказывали, будто бы любая, с кем он согласился пойти в киношку, может спокойно запустить руку ему в штаны, когда погасят свет…

Онки почувствовала, что волосок, на котором висела последнее время репутация Малколма, судьба вручила в этот момент ей, и в её власти одним движением порвать его или удержать… Ведь она видела всё своими глазами. И больше всего на свете она любит правду…

— Рассказывала, что ей рассказывали… — передразнила Онки почти грубо, — что будет, если водку семь раз разбавить? И во рту противно, и в голову не дает. Множить сплетни — неблагодарное дело. Пока не доказано — нечего языками махать.

— Ты сегодня даже позже, чем обычно, — Рита зевнула, полулежа на учебном столе с сенсорной панелью для черчения, — обещала ведь сегодня прийти до начала, чтобы кое-что мне объяснить. Забыла?

— Ой, прости, Ритка… Я просто наряжала Аду, заставляла её уши вымыть, причесывала как следует, помогала ей привести в порядок одежду. Её отобрали для торжественного представления правительственной делегации нынче в полдень в приемном зале административного корпуса.

Рита удивленно встрепенулась.

— Повезло!

— Сама не понимаю, почему именно её. Вести себя не умеет, своевольная, непоседливая.

— А мою Анчу не взяли. Она очень хотела, да и я надеялась, что её выберут, такая спокойная, рассудительная девочка, аккуратная. Любо дорого смотреть.

— Возможно, им интересны как раз такие как Аделаида, инакомыслящие, — Онки усмехнулась, — а на вечер, как ты, конечно, помнишь, намечена беседа делегатов со старшими воспитанниками. Они проведут в Норде весь сегодняшний день. У них плотная экскурсионная программа.

— И что?.. — взволнованно спросила Рита, — тебя тоже выбрали?

— Я ещё не знаю.

— Как?! Ведь конверты нам раздали неделю назад…

— Я пока не распечатывала его.

— Ну ты даешь! Почему? Ведь если тебе выпала честь быть представленной таким высокопоставленным гостям, то нужно подготовиться.

— Обойдутся. Я решила, что лучше узнаю всё в последний момент, чтобы заранее не болела голова о том, что я им буду говорить, как сяду, как пройду мимо. Кроме того, я почти уверена, что меня не выбрали.

— Да, пожалуй, — вздохнула Рита, — очень немногих выбрали. У большинства в конвертах чистые листы вместо приглашений.

— У тебя тоже?

Рита кивнула.

— И зачем только они раздали конверты всем? Им бумаги не жалко?

— Для соблюдения секретности, — деловито пояснила Онки, — на самом деле мы не должны сообщать друг другу, кого из нас выбрали.

— Но почему?

— Чтобы мы не ссорились, наверное, — предположила Онки, — чтобы не гадали, чем лучше или хуже остальных те, кого они отметили. Ты ведь понимаешь, что делегация сюда пожалует не любопытства ради? Их визит связан с последним предложенным Народным Советом законопроектом «О повсеместном распространении центров альтернативной репродукции человека». Сенат ещё не утвердил его. Представителям власти нужно взглянуть на некоторых из нас, выбранных каким-то неизвестным образом, возможно, даже случайно. Они хотят понять, какие мы, дети, рожденные без матери, принять или опровергнуть утверждение о том, что поколение проекта «Искусственный эндометрий» более тупое, безвольное и бездуховное, чем любое рожденное естественным путем. В обществе сильны подобные настроения. Многие считают, что размножение людей — есть божественный промысел, и подменять этот невероятно сложный, выверенный миллионами лет эволюции процесс какими-либо суррогатами не только неэтично, а чуть ли не преступно…

Онки так увлеклась, что не заметила, как вошла преподавательница.

— Псссс… — сказала Рита.

Правительственный лимузин с тонированными стеклами остановился на подъездной дорожке возле административного корпуса. Девушка в черном костюме открыла дверцу. Навстречу новоприбывшим вышли директрисса Норда Аманда Крис и две её заместительницы.

— Сенаторана Роуз, сенаторана Гилберт, доброе утро. Мы рады приветствовать вас.

Высокопоставленные лица обменялись рукопожатиями.

Вслед за представительницами власти из машины вышла еще одна женщина.

— Здравствуйте, госпожа Тьюри. Ваш визит — это приятный сюрприз для нас.

— Здравствуйте, госпожа Крис. Мне представилась долгожданная возможность посмотреть, как идут дела на более поздних стадиях моего проекта.

Директрисса и госпожа Тьюри пожали друг другу руки. Официальная встреча. Ни одного лишнего слова и движения. В сопровождении охраны — четырех девушек в черных костюмах — гостьи поднялись по главной лестнице административного корпуса воспитательно-образовательной зоны Норд.

Афина Тьюри — это, наверное, первая по популярности после Президента женщина в стране. Биохимик по образованию, она основала и возглавляет самый масштабный проект альтернативной репродукции человека «Искусственный эндометрий». Кроме того, на её счету много других сенсационных открытий. Исследования, проводимые именно ею более двадцати лет назад, когда она ещё была рядовым постдоком на кафедре молекулярной биологии чахлого академического института в Атлантсбурге, легли в основу разработки уникального лекарственного препарата, выпускаемого в настоящее время практически всеми крупными фармацевтическими компаниями. Афина назвала своё детище «Пролифик». В те далёкие годы она, сидя на грошовом окладе младшего научного сотрудника и давясь в обеденный перерыв кислыми пирожками с лотка, даже в самых смелых мечтах не могла охватить масштабов того будущего, что было уготовано её трудам. Ею руководил один лишь бескорыстный и отважный интерес исследователя. Как истинный ученый, готовый пожертвовать во имя науки всем, включая жизнь, взвесив все возможные риски, первые инъекции Афина сделала себе сама, и только убедившись в действенности и безопасности полученного препарата, она заявила о своем открытии.

Открытие оказалось поистине великим. Прошло уже много лет, а Афина Тьюри до сих пор выглядела в точности так, как на последней фотографии в паспорте, сделанной, когда ей только-только исполнилось сорок. Таково было действие «Пролифика». Особые вещества — фолликулопротекторы, входящие в состав препарата — предохраняли от повреждения и несвоевременного развития примордиарные фолликулы в яичниках и сокращали количество фолликулов, вступающих в рост в каждом цикле, тем самым снижая скорость расходования овариального резерва и отсрочивая наступление менопаузы. Стремительно прославило «Пролифик» ещё и то, что он был гораздо дешевле и безопаснее тканевой гормональной терапии (пересадки женщине её собственных яичниковых тканей, криоконсервированных в молодом возрасте); к этой терапии дамы прибегали для поддержания организма в тонусе — нормализации кровяного давления, замедления возрастной деминерализации костей, сохранения тургора и цвета кожи, её упругости, качества волос — всего того, что привычно составляет женскую красоту — однако, позволить себе такую роскошь могли далеко не все. Забор материала, его хранение и трансплантация стоили немалых денег.

Открытие Афины изменило мир. Теперь любая уборщица или продавщица могла заполучить эликсир вечной молодости! Восторг, да и только!

Правда, по некоторым источникам, при длительном применении препарат провоцировал возникновение в организме злокачественных новообразований, но большинство производителей это решительно отрицало, а сама Афина, получая подобный вопрос в интервью, любила повторять полушутя-полусерьезно: «В мире нет ничего абсолютно бесплатного, и ещё никому не удавалось обмануть великий закон баланса противоположностей, а потому принимая решение о приеме какого-либо препарата, вы должны быть настолько сильно заинтересованы в результате, чтобы никакое побочное действие не смогло бы остановить вас.»

Сенаторана Анна Роуз и директрисса Аманда Крис неспешно прогуливались по парковой аллее в сопровождении многочисленной охраны делегатов.

— Госпожа Крис, можете ли вы гарантировать, что в воспитательно-образовательной зоне созданы оптимальные условия для развития интеллектуального и творческого потенциала молодого поколения?

— Разумеется, госпожа Роуз. Позвольте, я покажу вам комнаты. Они оснащены по самому последнему слову техники.

— Я не сомневаюсь. Но мне хотелось бы знать, как в Норде организовано общение с детьми, достаточно ли развита у них духовно-эмоциональная сфера. Обществу не нужно поколение роботов. Развивая маленького человека вне семьи, необходимо позаботится о том, чтобы он научился дружбе, пониманию, сочувствию, — сенаторана Роуз понимала, что общество нужно убеждать не в том, что первые дети выведенные искусственно живут в комфортных условиях и ни в чём не нуждаются, а в том, что они не являются хоть в каком-то смысле ущербными. Тогда проект, быть может, выдержит натиск враждебных мнений и получит шанс прижиться.

— Все наши усилия направлены на воспитание основных социальных навыков. Сегодня вы лично пообщаетесь с воспитанниками Норда, и сможете сделать вывод об эффективности нашей работы, — Аманда Крис держалась безупречно, она не выдавала волнения ни единым движением брови — долгие годы разнообразного руководства сделали своё дело. В шестнадцать лет, бросив школу, Аманда организовала свою фирму по производству печенья, полный провал на этом поприще ничуть её не смутил, и спустя год она попробовала ещё раз — создала предприятие, занимающееся устройством и обслуживанием корпоративов, у неё даже появились помощницы — девочки с которыми она училась. Постепенно Аманда набиралась опыта, бизнес её от раза к разу становился всё крупнее… С Афиной они познакомились в Университете. На заре создания проекта «Искусственный эндометрий» Аманда в него не верила, про себя посмеиваясь над «витающей в облаках» учёной подругой, у неё была тогда уже своя достаточно крупная фирма, производящая бытовую технику. Когда же Афина предложила ей всё бросить и возглавить один из сегментов её экспериментального проекта, финансируемого из бюджета государства, они чуть не поссорились. «Да ты что, сдурела? Какая из меня чиновница, я всю жизнь занимаюсь бизнесом… Ты втягиваешь меня в какую-то авантюру!» Правда, потом остыла, приняла предложение. Как раз так совпало, что в связи с экономическим кризисом её прибыли резко снизились, и Аманда, пока не стало совсем поздно, быстренько продала фирму. «Искусственный эндометрий» впоследствии она даже полюбила. Это был принципиально новый для неё вид деятельности, но настолько более приятный, мирный по сравнению с постоянными битвами за сделки, материалы, цены, что Аманда искренне кайфовала на работе и делала своё дело, что называется «с огоньком». Навыки, принесённые ею из мира бизнеса, тоже без дела не валялись.

Сенаторана Анна Роуз внимательно слушала и верила тому, что говорила Аманда. Эта женщина знала, как разговаривать с теми, от кого целиком и полностью зависит судьба дела, вверенного ей.

— А замечали ли вы, госпожа Крис, в процессе общения с воспитанниками, что их поведение отличается от поведения нормальных, в смысле естественно рожденных детей? Ведь насколько я знаю, до открытия проекта вы неоднократно принимали участие в работе благотворительного фонда «Доброе Слово», и вам приходилось много общаться со школьниками.

— Не замечала никаких отличий, сенаторана Роуз. Это обыкновенные дети.

— Афина, позвольте теперь задать вопрос вам. Как они появляются на свет? Плоды развиваются в инкубаторах? Расскажите более подробно о своей, самой первой стадии проекта.

— Охотно, сенатор. Зародыши развиваются в матке коровы. Обыкновенной сельскохозяйственной коровы.

— Коровы?! О, Всемогущая!

— Это не должно шокировать вас, — продолжала Афина, — корова была выбрана нами в связи с тем, что срок беременности у неё хорошо совпадает со сроком беременности у здоровой женщины, это первое, второе, размеры матки коровы позволяют одновременно выращивать до восьми полноценно развитых маленьких человечков. Это очень экономично. Кроме того, корова — животное спокойное, то есть риск травмирования для эмбрионов минимален.

— Позвольте, но ведь коровы так сильно отличаются от людей, они травоядные… Не сказывается ли это на развитии плодов?

— В действительности, госпожа Роуз, разница не такая уж большая. Все крупные млекопитающие очень близки друг к другу по структуре генома. А что касается пищи… В период столь необыкновенной беременности корова получает специальные комбикорма, разработанные в нашем институте, они содержат особые белки, поступающие непосредственно в кровь животного, такие белки распознаются тканями искусственного эндометрия, выращенного в коровьей матке и взаимодействуют с ними… я не буду вдаваться в детали… это все очень сложные биохимические процессы… Вас ведь интересует итог: в организме коровы создаются условия максимально приближенные к условиям в женском организме!

— Но, Афина… Вы уверены, что это этично? Большинство людей отпугивает именно моральный аспект проекта. Вот лично вы, — Анна Роуз повернулась к одной из заместительниц директриссы, довольно молодой ещё женщине, — вы хотели бы, чтобы вашего ребенка вынашивала корова?

— Не слишком, — немного робея перед сенатораной ответила та.

— Вот видите! Я не могу поверить, что подобный способ появления на свет никак не отражается на их интеллектуальных и духовных качествах. И большинство людей в нашей стране не может!

— Однако, законопроект всё же предложен Народным Советом. Кто, как не они, лучше всего отражают общественное мнение, — возразила Афина, — Среда, в которой вы вращаетесь, состоит из представителей крупного бизнеса, политиков, знаменитостей — все это более чем хорошо обеспеченные люди, а в Народном Совете большинство принадлежит социал-демократической партии, левым, и они стремятся удешевить альтернативную репродукцию, сделать её доступной среднестатистическим и даже малообеспеченным семьям. Закон всегда оставляет возможность выбора способа репродукции, и, к примеру, вы, госпожа Роуз, спокойно сможете нанять суррогатную мать, если захотите размножиться, или даже попробовать родить, если вам захочется приключений, никто не запрещает… Но подумайте о наших соотечественницах, добывающих на жизнь тяжелым физическим трудом. Для любой из них беременность равносильна потере работы. Квоты на материнство за государственный счёт ждут годами, а суррогатную мать по контракту могут позволить себе далеко не все. «Искусственный эндометрий» сделает родительство доступным для всех. Не понимаю, за что такое важное и нужное дело штурмуют со всех сторон! Речь ведь идет о предоставлении гражданам нашей страны дополнительных свобод…

— А сами суррогатные матери? Как государственные, так и от различных коммерческих фирм? — вмешалась сенаторана Гилберт, перед этим она активно обсуждала что-то с Амандой Крис, — Вы хоть представляете, какое количество рабочих мест мы потеряем, если примем этот закон? Они ведь на куски нас разорвут. Начнутся массовые беспорядки. Знаете ли вы, что штат государственных суррогатных матерей по численности превосходит действующую армию?

— Я понимаю вашу тревогу, госпожа Гилберт. Но народ и так недоволен. Малообеспеченные семьи в большинстве случаев имеют трудности с воспроизведением потомства. Они жалуются на очереди за квотами, на различные бюрократические препоны при оформлении этих квот… Разумеется, переход к повсеместному внедрению центров репродукции должен быть постепенным, увольнять действующих суррогатных матерей нужды нет, можно просто не набирать новых, дождаться естественного сокращения их числа. Вот, кстати, и моральный аспект выгодности проекта. Вам не кажется, дамы, что само наличие штата суррогатных матерей — не этично? Женщина — это свободное, высокоразвитое мыслящее существо, и оно не должно использоваться в современном обществе в качестве инкубатора. Таково моё глубокое убеждение. Кроме того, медицинский аспект. Знаете ли вы, какова средняя продолжительность жизни суррогатной матери? Она почти на двадцать процентов ниже средней. Это очень тяжелый труд. За свою жизнь суррогатная мать, работающая по контракту, вынашивает в среднем от восьми до двенадцати беременностей, в зависимости от общего состояния здоровья. У многих отказывают почки, сердце, печень, возникают осложнения, связанные с кровеносной системой, варикоз, нарушается обмен веществ. Вот вы бы хотели быть суррогатной матерью, госпожа Гилберт? А у многих просто нет выбора. Иначе их семьи будут голодать. Понимаете меня? Существующая система альтернативной репродукции нуждается в усовершенствовании, и в свете этого со стороны государства разумно было бы повернуться лицом к проекту…

— Спасибо, Афина, — Аманда Крис жестом предложила дамам остановиться, — Мы на месте. Сейчас мы встретимся с ними…

— Позвольте напоследок ещё один вопрос, — робко вступила в диалог молодая женщина-зам, — а что происходит потом с коровой?

Афина снисходительно улыбнулась.

— Ничего страшного, поверьте. Она продолжает существовать в своем привычном качестве сельскохозяйственного животного. Ей дают специальные препараты, под воздействием которых искусственный эндометрий отторгается и выводится из её организма. То есть проект милосерден даже по отношению к коровам.

Двери приемного зала распахнулись. В его центре возле импровизированной сцены полукругом стояли мягкие кресла для гостей. Дети, ерзающие на своих местах в ожидании торжественного события, помещались на стульчиках, установленных в несколько рядов вдоль стен.

— Добро пожаловать в Норд, дамы.

И сотни маленьких ладошек замелькали в воздухе, приветствуя, согласно полученным инструкциям, высокопоставленных гостий аплодисментами. В отличие от более старших воспитанников, получивших запечатанные конверты, из которых приглашения содержала лишь некоторая часть, малыши, отобранные для этих смотрин, были предупреждены заранее. Культурный руководитель регулярно собирал их в актовом зале, разучивая с ними стихи, песенки, постановочные сценки, и теперь они с трогательной старательностью, точно дрессированные обезьянки, продемонстрировали представительницам власти тщательно отрепетированный мини-спектакль по сюжету известной сказки.

— Они очень милы, не правда ли?

— Соглашусь с вами, и, главное, пока я не замечаю никаких явных признаков того, что они появились на свет из коровьей утробы. Живые, сообразительные, некоторые из них даже шалят… — произнося это сенаторана Роуз смотрела в сторону ряда стульев, где должны были смирно сидеть, ожидая своей очереди, дети, не задействованные в проигрываемой части представления, — значит, у них имеется самостоятельное мышление, — в поле её зрения как раз попала Аделаида, она не сидела, как полагается, а стояла коленками на своем стуле и, вытянув шейку, высматривала что-то в окне.

— Госпожа Крис, вы позволите? Я хотела бы поговорить с этой девочкой. Мне интересно, как они ведут себя в процессе общения.

— Разумеется, госпожа Роуз. Я сейчас позову её.

Девочка нисколько не испугалась, когда её попросили подойти к креслам, где сидели высокопоставленные особы. Она держала себя на удивление спокойно и свободно, несмотря на все усилия культурного руководителя, который, всячески призывая малышей в столь знаменательный день не баловаться и строго следовать инструкциям, внушил им едва ли не суеверный трепет перед делегатами.

— Здравствуйте, — сказала Ада, заправляя за ухо выбившуюся из косички прядь.

— Привет, — вложив в это слово всю ласковость, на которую только была способна, ответила сенаторана Роуз, — как тебя зовут?

— Ада.

— Очень приятно. Я — Анна-Генриетта Роуз, — представительница власти протянула девочке руку для пожатия совсем так же как протягивала её равным себе высоким особам.

Малышка, немного робея, приблизилась, и взяв руку сенатораны двумя своими аккуратно её покачала.

— А почему двумя? — удивилась та.

— Но ведь ваша рука такая большая, — со всей серьезностью пояснила Ада, — на такую руку одной моей не хватит…

Аманда Крис Крис и Афина Тьюри заулыбались.

— Что ты там увлеченно высматривала, в окне? Птиц? — снова обратилась сенаторана Роуз к девочке.

— Нет. За мной должна прийти моя сестра. Я её жду.

— Сестра?! — это заявление было настолько неожиданным для Анны Роуз, что её холодная выдержка большого политика, воспитанная годами подковерных игр, на миг изменила ей.

— Да! Она обещала встретить меня и скоро уже придет. Ей четырнадцать, она почти совсем взрослая.

— Очень хорошо иметь старшую сестру, не правда ли? — справившись с собой, ровным светским тоном спросила сенаторана Роуз, — ты ведь любишь её?

— Очень, особенно когда она меня не причесывает, — Ада немного подумала и добавила, — Нет. Вообще люблю. Всегда.

— Ты меня с ней познакомишь?

Малышка кивнула.

— Ну, а теперь ступай к своему месту, я очень рада была знакомству.

— Поразительно… — прошептала Анна Роуз, глядя в спину уходящего ребенка, — сиротка, рожденная коровой. Одна-одинешенька в целом мире. Как жестоко! Вот и миг незримого провала вашего проекта, Афина.

— Ошибаетесь, госпожа Роуз. Это — миг его славы. Способность проявлять родственные чувства к существу, генетически неродственному — признак нахождения на самой высокой ступени морально-этического развития. Это значит, что мы сумеем, в конечном итоге, построить общество, где человек человеку — сестра… Понимаете меня?

Выходя из приемного зала сенаторана Анна Роуз сразу заметила невысокую девушку-подростка, навстречу которой побежала Аделаида.

— Извините, дамы, но мне необходимо на это взглянуть, — она оставила своих спутниц и приблизилась к детям.

— Ну что, как всё прошло? Ты прочитала стишок? — спрашивала Онки у своей маленькой подруги, заботливо поправляя белые банты у неё на голове.

— Она разговаривала со мной… — загадочным шепотом сообщила ей Ада, привстав на цыпочки, чтобы Онки было лучше слышно.

— Ух ты, обалдеть! Не страшно было?

— А зачем меня бояться, я же не зверь какой? — подобрав для этого случая самую приветливую из своих улыбок, обратилась к девочкам возникшая подле них сенаторана Роуз.

От неожиданности Онки прижала Аделаиду к себе, и этот жест, невольный, инстинктивный, сразу выдал незаметную на первый взгляд глубину отношений между девочками, ведь в случае опасности живое существо всегда стремиться защитить тех, кого ощущает самыми близкими.

Анна Роуз почувствовала неловкость. Улыбка медленно растворялась на лице сенатораны, пока она разглядывала Онки; та, гладя по головке обнимающую её Аду, решительно подняла на представительницу власти взгляд, вопросительный, с легким оттенком недовольства — кто посмел вторгнуться в нерушимый союз двух сестер?

— Вы немного напугали нас, — сказала Онки. Она отвела глаза и с любопытством посмотрела куда-то за спину Анны Роуз — у противоположной стены широкого коридора, стараясь оставаться незаметными, прохаживались туда-сюда две девушки в черных костюмах, — мы тоже не звери, но вы же ходите повсюду в сопровождении охраны, — добавила она.

— Ты очень внимательная девочка, — заметила ей сенаторана, — дело в том, что я должна вести себя в соответствии с занимаемым постом. Есть определенные предписания для властей. Мне обязательно иметь личную охрану.

Аделаида и Онки жадно разглядывали девушек у противоположной стены.

— Думаешь, они вооружены? — шепотом спросила малышка.

— Уверена, просто оружие у них хорошо замаскировано, — так же тихо ответила ей Онки.

— Твоя маленькая воспитанница называет тебя сестрой, — продолжала сенаторана Роуз, — расскажите, пожалуйста, мне об этом более подробно, вы так играете?

— Да, — ответила Онки, — это что-то вроде ролевой игры, правда, не мы её придумали, мне рассказал о ней один мальчик… Она помогает нам не чувствовать себя одинокими, мы ведь знаем, что появились на свет в рамках специального проекта, знаем, что у нас нет родителей, и вообще никаких родственников нет, знаем, что каждый из нас возник в ходе случайного слияния двух здоровых гамет. Вот у вас есть власть, госпожа Роуз, почему вы не сделаете так, чтобы нас, искусственно выводимых, как-нибудь метили, соседние эмбрионы, скажем, или эмбрионы из яйцеклеток одной женщины… Чтобы у нас было хоть какое-то подобие родства между собой, условные ниточки, связывающие нас друг с другом.

— К сожалению, нет у меня такой власти, — задумчиво произнесла сенаторана, — я могу только проголосовать «за» или «против» данного проекта, вон, видишь ту женщину с рыжими волосами, — она указала взглядом на раскрытые двери приемного зала, возле которых стояли Элен Гилберт, Аманда Крис, её замы и Афина Тьюри, — это — руководитель проекта, я обязательно передам ей твои пожелания… Ты, кстати, получила приглашение на официальную беседу для старших воспитанников?

— Не знаю. Я пока не распечатывала конверт. Кроме того, какое теперь это имеет значение, если вы уже разговариваете со мной?

— Что правда, то правда. Спасибо, что ответила на мои вопросы.

Аманда Крис отделилась от своих сопровождающих и подошла к сенаторане Роуз и детям.

— Мне нравится эта девочка, — сказала Анна, обращаясь непосредственно к директриссе так, как будто бы воспитанниц уже не было здесь, — кто она?

Твердый звонкий голосок заставил обеих солидных дам на него обернуться.

— Меня зовут Онки Сакайо, госпожа Роуз. Запомните, пожалуйста.

Несколько дней спустя после посещения высокопоставленными особами образовательно-воспитательной зоны Норд, прибираясь у себя на письменном столе, она нашла тот самый белый нераспечатанный конверт, в котором могло содержаться приглашение на пресловутую официальную беседу для подростков. Так и не раскрыв, Онки скомкала его и выбросила в мусорную корзину.

Малколм, разумеется, не собирался ни в чём сознаваться — цветные модные галстуки, шейные платки, которых у него был полный шкаф, словно дивные тропические бабочки, каждое утро, сменяя друг друга и, казалось, не повторяясь, появлялись при белом цветке воротничка его ученической рубашки. Слухи слухами, но, как говорится, не пойман — не вор.

Мидж ушла в армию, а Белка, чей авторитет был не настолько высок, своими притязаниями не смогла отпугнуть всех претенденток на сердце красавца Малколма, и самые решительные из них частенько дарили ему плюшевые игрушки — они успели заполонить почти всю комнату юноши — приглашали его на танцы или водили в «ресторан» — так шутливо называли воспитанники детское кафе с мороженым, пышками и лимонадом на территории Норда — поскольку выходить за ворота без специальной увольнительной карточки категорически запрещалось, это кафе и собственный нордовский небольшой кинозал были самыми популярными местами романтических свиданий старшеклассников.

Онки безумно стыдилась своей новоприобретенной привычки — думать о Малколме перед сном — она считала это вполне естественное следствие наступления переходного возраста непростительной слабостью и всячески пыталась побороть. «Настырные гормоны пытаются диктовать мне свои условия? Вот уж — дудки!» Но чем больше усилий она прикладывала к такому странному перетягиванию каната, тем хуже у неё выходило. Разумеется, Онки ни с кем не делилась своими переживаниями и не предпринимала каких-либо попыток сблизиться с Малколмом, ей пока этого не требовалось, вполне достаточным казалось снова и снова разглядывать в подробностях случайную, но поразительно четкую фотографию в памяти: яркий свет из ворот гаража бесцеремонно вырывает из полумрака тело юноши, нежное, ослепительное; в наготе есть какая-то беззащитность, обезоруживающая, обескураживающая, её невозможно судить, оценивать, во всяком случае сразу, в тот миг, когда видишь, можно только раскрыть глаза — ещё шире, так широко и резко, что щеточки-ресницы невзначай кольнут подбровья — и смотреть, жадно, неистово, во все глаза…

В один из дней Малколм сам подошёл к Онки в столовой.

— Это правда, что у тебя уровень А по точным наукам?

— Вечно ты мешаешь мне есть, — буркнула Онки недовольно, отодвигая миску с салатом, — у меня, вообще говоря, уровень А по всем предметам, а почему ты спрашиваешь?

— Я… — Малколм покаянно понурил свою стильно убранную голову, — у меня… короче… проблемы… я по математике едва дотягиваю до уровня G, меня перевели в группу для малышей, сижу там, как дурак, с двенадцатилетними, да и то ни черта не понимаю… Мне нужна твоя помощь, Онки. Позанимайся со мной, пожалуйста…

— С какой радости? — осведомилась она пренебрежительно, — в Норде как в джунглях, естественный отбор, здесь каждый сам за себя, не можешь — иди мести улицы или торговать в супермаркет.

Её слова прозвучали жёстко — словно прокатилась по асфальту пустая жестяная банка.

— Но …ведь Рите же ты помогаешь? — робко заметил Малколм.

Онки подняла на него непонимающий взгляд.

— Рита — моя лучшая подруга. Кроме того, помощь я ей оказываю относительную, так, отвечу на пару вопросов, в репетиторы к ней я не нанималась.

Малколм так и стоял потупившись. Он молчал, но не уходил, Онки выжидающе барабанила по столу пальцами — говори, дескать, уже что-нибудь, или вали, чего встал?

— Рита подруга… Ну а я?

Он взглянул на неё как-то по-особенному, просительно и в тоже время многообещающе; в этом взгляде соединились его подкупающая, тешущая самолюбие слабость перед нею, потребность в помощи, и тайная власть, о которой он, вероятно, мог догадываться; должно быть, это было излюбленным его оружием — так смотреть, и, скорее всего, мало кому удавалось перед ним устоять…

Онки удивилась.

— Ты? Не знаю… Мы слишком мало знакомы, — она сохранила безразличный тон, но взгляд Малколма взволновал её — выстрел Амура, невидимая стрела, пущенная точно в цель. Он не мог быть уверен в том, что попал, но природная интуиция подсказывала: если повторить попытку, это вполне может произойти…

Малколм опустил свои длинные ресницы и снова поднял их; в его взгляде, будто в некой мифической субстанции перемешанной этим движением, что-то неуловимо переменилось; да, такие глаза как у него, загадочные, большие, аквамариновые, воистину могут стать оружием пострашнее термоядерной бомбы: одним взглядом способны они хоть разрушить, хоть воссоздать великую империю, хоть начать, хоть остановить войну — стоит только взглянуть в глаза нужному человеку, с этой опиумной нежностью, с этим лукавым обещанием всех земных блаженств за проданную душу…

Онки почувствовала себя не в своей тарелке; она отвела взгляд, но он как назло тут же уперся в узелок сиреневого галстука, потом скользнул по стройной шейке Малколма с едва заметным бугорком кадыка, по его точеному подбородку, скуле, остановился и чуточку задержался возле губ.

— Ладно, хрен с тобой, — грубовато подытожила Онки, — только у меня есть несколько условий.

— Как скажешь, так и будет.

— Так вот… Первое — заниматься мы будем по вечерам, больше времени у меня нет, потому придется немного потеснить разного рода потехи, — она красноречиво взглянула на него, — ты меня понял, я надеюсь, второе — мы будем говорить только о математике, и больше ни о чём, ни одного лишнего слова, ясно?

Малколм кивнул.

— И, наконец, последнее, но самое главное условие: не предлагать мне никакой награды. Я всё равно ничего не возьму. Мы договорились? Если да, то жди меня сегодня около семи в детском кафе, заказ оплачиваем пополам.

В это время к столику приблизился Саймон Сайгон. Ни Онки, ни Малколм прежде не замечали его — вполне возможно, что он давно уже стоял в стороне и наблюдал за ними — тихо, вдумчиво — и они оба — два силуэта — жили какой-то отдельной жизнью в непостижимом мире его воображения, двигались, отражаясь, словно в стеклянном ёлочном украшении, в глянцевой поверхности его крупных зрачков.

— Идем уже, а то ты опять опоздаешь на занятия… Горе мне с тобой, — посетовал Саймон с забавной в его лета важностью.

— Ой, да, совсем забыл. У меня же семинар по отечественной литературе… — с очаровательным удивлением спохватился Малколм, так, будто бы он никогда прежде ни о чем подобном не слыхивал, и оно его настолько мало волнует, что вообще не понятно, зачем при нём это упоминают.

— И ты ничего не прочитал, — немилосердно констатировал Саймон, — у него одни девчонки на уме, — пояснил он, обращаясь уже к Онки, — а ты что, тоже записалась в отряд его почитательниц? Поздравляю! Ты тысяча там… какая-то в списке, то есть первая от конца.

Онки немало удивило, что даже давешняя оплеуха не смогла отбить у этого странного мальчишки охоту говорит ей колкости. Но, надо отдать должное, меткие, поразительно точно ведь формулирует, гад, и не по годам много видит.

Демонстративно проигнорировав нелестное замечание, и намеренно глядя поверх русой головки Саймона, она обратилась к Малколму:

— С таким отношением к учебе далеко не уедешь.

Затем она, по-прежнему избегая смотреть в сторону Саймона, взглянула на часы и произнесла подчеркнуто деловито:

— Мне пора. Моё время, прошу заметить, дорого стоит.

И пошла прочь, чувствуя на своей спине неотрывные взгляды: недоуменный — Малколма, и спокойный, немного насмешливый — она была в этом абсолютно уверена — Сайгона…

И почему только её так и подмывает в его присутствии вести себя порой до смешного неестественно, что-то изображать, кидать понты, лезть вон из кожи? Кто он вообще? Что он такое?