1

Селия шай Сулугур была исключительно красива: черное солнце — ослепительная брюнетка с ровной смуглой кожей и чёрными как нефть глазами, ресницами, широкими бровями вразлет…

Когда она где-нибудь появлялась, взоры со всех сторон устремлялись на неё: она фокусировала их, точно линза, и не только потому, что владела скважинами на шельфе. Её новые фотографии разлетались по информационным сетям подобно листьям на ветру.

Но Кузьме до этого не было пока никакого дела: уж больно мерзкий, с его точки зрения, у Селии был характер. Она держала своего потенциального мужа в строгости, а ему, как водится, казалось, что она перегибает палку.

Бывало, негодуя на свою будущую супругу, он запирался в своей комнате. Забившись в углу, глотал злые слезы, шепотом проклинал Селию самыми страшными словами, какие знал, и клялся самому себе сбежать от неё, как только появится малейшая возможность.

«Что ни день она наказывает меня за разные провинности, порой незначительные совсем, придирается ко всему, лишь бы найти повод… Что бы я ни сделал… фарфоровую чашку разбил, каких у неё пруд пруди, случайно не поклонился ей в знак приветствия, не согнал Принца с её любимого кожаного кресла…»

Селия не применяла к Кузьме телесных наказаний, пока он был ребенком: она начала пороть его недавно. Пусть это было не слишком серьезно — на коже оставались обычно только горячие розовые полоски, Селия иногда даже дула на них, чтобы облегчить участь провинившегося. Порка в первую очередь была унизительной процедурой для созревающего юноши: Кузьме приказывалось спустить штаны и лечь лицом вниз. Селия брала связку тонких кожаных ремешков и…

Кузьма привык к этому ощущению. Не боль, скорее — жар. И потом — несколько быстрых, нежно холодящих прикосновений женских пальцев — как будто извиняющихся…

Он не раз пытался пожаловаться своей матери, Зарине, на то, как обращается с ним спутница жизни. Но вместо каких-либо мер мать неизменно цитировала Кузьме древние тексты:

Вся власть заключена в магическом сосуде,

откуда испокон на свет выходят люди:

покорен будь жене, и станет благосклонна,

допущен будешь ты к таинственному лону,

где вечности врата, как сладкие уста…

Гораздо больше, чем семейными делами, Зарина была озабочена акциями своей нефтедобывающей компании и политикой: гибель принцессы Оливии взбудоражила всех, кто теоретически мог бы проложить себе хоть какую-нибудь, пусть тонюсенькую как волос, тропинку к власти. Зарина шай Асурджанбэй много думала о несчастном отце Кузьмы, о том, что если бы тогда, много лет назад, она сумела бы обуздать свой гнев, то сейчас право владения тем мужчиной — родственником кронпринцессы, позволило бы ей на законных основаниях претендовать на престол… Право владения сыном, в котором течет королевская кровь, то есть Кузьмой, конечно, тоже могло дать Зарине шанс, но её материнское право стало неполным после того, как она отдала Кузьму Селии в качестве обещанного мужа. Право Селии так же ещё не считалось полным, поскольку у них с Кузьмой не было детей…

Зарина засыпала и просыпалась с мыслями о том, как упрочить основания для своих претензий на власть.

 

2

Слова, сказанные ему Тати Казаровой на лужайке, растревожили Кузьму.

Теперь он, утопая в медовой скуке своих роскошных будней, думал о ней постоянно. Юноша ожидал, что после случившегося разговора, она станет чаще искать новых возможностей увидеться с ним. Но Тати снова пропала.

Прошла неделя унылого изнурительного ожидания: Кузьма каждый день требовал возить его гулять на бульвар, оставался там подолгу, выпросил у Селии разрешение иногда обедать в ресторанах: наивный мальчик полагал, что раз Тати иностранка, то она всегда обедает в ресторанах, и он может случайно столкнуться с нею в одном из них.

Селия сочла просьбу своего маленького мужа просто причудой: она позволила ему выезжать днём и дала охране список ресторанов, где кухня, по её мнению, была достойна ротика её очаровательного супруга. Разумеется, всё это были рестораны, куда Тати Казарова, при нынешнем положении её финансовых дел, не сунулась бы и кончиком носа: но откуда Кузьма мог знать, что женщина, произведшая на него столь сильное впечатление, отважная страстная натура, напоминающая героинь приключенческих романов, перекусывает в дешевых шашлычных и кафе-кулинариях при универмагах?

Юноша осунулся, похудел, стал хуже спать и в конце концов захворал.

Неделю он лежал в постели, и каждый день из этой недели его непереносимо мучила мысль, что вот именно сегодня, когда он не может никуда выйти, таинственная блондинка гуляет на Парящем бульваре.

Селия стала уделять Кузьме гораздо больше внимания, чем прежде: она приходила к нему в комнату, садилась на кровать, внимательно вглядывалась в его лицо, иногда, отпустив прислугу, сама приносила ему на подносе сок или чай.

Кузьму осмотрел семейный врач: он раздел юношу донага, послушал его, постучал молоточком по коленкам, заглянул в горло, помялся и расплывчатыми выражениями намекнул, что недуг происходит от отсутствия женского тепла — превратившийся, мол, в мужчину мальчик, сам того не осознавая, почувствовал в себе неистребимый зов природы…

Селия выслушала выводы врача без каких-либо заметных эмоций. На следующий день был приглашен другой специалист: на всякий случай она решила подстраховаться. Второй врач проделал все те же манипуляции с незначительными отличиями, взял у Кузьмы кровь из пальца, капнул её на стерильную пластину переносной лабораторной установки, прочел теплый чек, который, спустя несколько мгновений, выплюнула ему в руки эта установка и сказал почти то же самое, что и его коллега: в период взросления юноши могут испытывать некоторые недомогания, особо беспокоиться по этому поводу не стоит, активный отдых, правильное питание и знакомство с ночными отношениями между полами (это не было произнесено, но имелось в виду) помогут Кузьме лучше любых лекарств…

Селия выглядела озабоченной, но юный муж не обольщался, что её душевное состояние является следствием проблем с его драгоценным здоровьем: в последнее время молодая магнатка не обедала и не ужинала дома, беседовала за закрытой дверью своего кабинета с какими-то людьми, а один раз ночью Кузьма слышал подозрительный шум в нижней гостиной: шаги и щелчки открываемых дверей — будто в доме было много народу.

Он никогда не интересовался ни бизнесом, ни политикой: и мать, и будущая супруга организовывали его воспитание таким образом, чтобы прекрасная черноволосая головка Кузьмы не вздумала родить ни одной мысли на тему «серьёзных женских игр» — к нему приглашались преподаватели по живописи, музыке, изящной словесности, истории искусств, философии. Рвения к знаниям Кузьма, к сожалению, не обнаруживал, и обычно невыученный урок становился причиной для очередной порки, пусть довольно мягкой, но обидной. Селия всегда находила время проконтролировать успехи своего подопечного, она проявляла редкостные терпение и настойчивость в воспитании своего мужа и была за это достойно вознаграждена: благодаря её усердию Кузьма заговорил на двух языках, научился играть на фортепиано и танцевать традиционные танцы…

Наставления докторов Селия не оставила без внимания: шоферессам она дала указания ежедневно вывозить «молодого господина» гулять за город, поварам — готовить исключительно здоровую, полезную и легкую пищу. Перед завтраком Селия лично приносила Кузьме стакан свежевыжатого морковно-апельсинового сока. С целью наладить для юноши активный отдых она приобрела велосипед, самокат, роликовые коньки, скейтборд и несколько комплектов теннисных ракеток. У женщины, которая может купить практически всё, что угодно, подобные вопросы решаются за считанные секунды. Проблемой неожиданно стала последняя рекомендация.

Селия случайно обнаружила у Кузьмы бульварный роман. Юноша тщательно прятал его, ибо ради приобретения сего сокровища ему пришлось пойти на самое настоящее преступление: Кузьма похитил дешевую книжицу в мягкой обложке из магазина, незаметно вырвав из неё страницу с магнитным знаком и затем позорно засунув трофей в штаны. Он знал, что Селия, женщина, способная купить всё что угодно, именно это ни за что в жизни ему не купит…

Надежно спрятав роман в своей комнате, Кузьма какое-то время порочно услаждал им свои мысли перед сном, замусоливая и загибая страницы с особенно лакомыми сценами. В тот роковой для литературного шедевра вечер Кузьма уснул с ним в обнимку, и Селия, пришедшая его будить, осторожно вынула роман из-под щеки мирно сопящего юноши, повертела его в руках, глянула в аннотацию и на название — «Сила пламени» — скептически рассмотрела обложку с извечно сцепившейся губами парой, изобразила шелестящий веер из страниц, раскрыла наугад и прочла:

«Слушая рассказ Матильды о способе получения энергии из сгустка плазмы, Джеффри в буквальном смысле смотрел ей в рот, при этом тщетно пытаясь отогнать навязчивые мысли о том, что в её теле имеются и другие, не менее интересные отверстия…»

Изящно, словно большая бабочка, описав в воздухе плавную дугу, фолиант закончил своё существование в камине. Селия благоразумно решила не обсуждать его судьбу с пробудившимся в скором времени и сразу обнаружившим пропажу Кузьмой — дабы не смутить паренька до слёз.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она только.

— Ничего, нормально, — ответил он, не демонстрируя спросонья большой охоты вести длинные беседы и беспокойно шныряя взглядом по одеялу и по ковру в поисках книги.

— У меня сейчас особенно много разных хлопот, — сказала Селия, поднимаясь, — и я реже буду справляться о твоих делах. Будь сознательным, постарайся готовить уроки так же усердно, как прежде, не стесняйся сообщать прислуге о своих нуждах. Гуляй, езди в рестораны…

Когда она встала, оставив на постели Кузьмы несколько складок, и направилась к окну, чтобы раздвинуть шторы, он невольно посмотрел ей вслед — изящная линия спины, тонкая талия, длинные смуглые ноги с сильными, выдающимися под кожей мышцами — на Селии был атласный утренний халатик, едва доходивший до середины бедра… Она вытянулась вверх, взявшись за шторы, ткань подола немного натянулась и приподнялась, едва заметно обозначив бороздку между ягодицами.

Кузьма почувствовал себя в этот миг героем вульгарного романа, успевшего уже превратиться в дрожащую кучку пепла: тот почти двести страниц ходил по пятам за женщиной, своей начальницей, выполнял все её поручения, самые дурацкие и унизительные, терпел взбучки, а по ночам давал волю своему воображению — на добрый десяток страниц описывалась каждая из его фривольных фантазий — и при этом ему не хватало смелости даже намеком выказать боссу свои чувства.

Селия повернулась, полы халатика немного раскрылись, когда она шагнула, и Кузьма поспешил отвернуться — он боялся покраснеть или как-то иначе обнаружить своё волнение, обусловленное пробуждением мужского инстинкта… Тысячи юношей в королевстве Хармандон и даже далеко за его пределами рехнулись бы от счастья, оказавшись на его месте — солнечным утром в твою комнату просто чтобы раздвинуть шторы и принести тебе сок входит твоя полуодетая законная супруга, красавица с шикарной фигурой и чертовой уймой денег — это же сказка! Однако не всё было так просто. Кузьма, имеющий возможность рассказать без слов о своих желаниях с помощью ритуального платка, предпочитал довольствоваться чтением никчемной книжицы. Когда он окончательно уверился, что роман исчез по вине Селии (не барабашка же швырнул его в камин!) голос обиды в душе юноши зазвучал значительно громче других, возможно, более мудрых голосов…

«Это не дом, а тюрьма какая-то. И почитать нельзя!»

Кузьма отверг предложение Селии позавтракать перед её отъездом на террасе, демонстративно натянул на себя одеяло и повернулся на бок.

— Как знаешь, — пожала плечами красавица-миллиардерша, — привычка залеживаться в постели может со временем плохо сказаться на твоем здоровье.

Негромкий щелчок двери оповестил юношу о том, что она ушла. Перед ним маячил ещё один долгий день в обществе молчаливой охраны и почтительной прислуги, мучительно долгий день, в течение которого он мог делать всё, что ему хочется, но чего ему по-настоящему хотелось, Кузьма не знал.

Выждав около получаса, он встал с постели, позавтракал, презрев меню из четырех изысканных блюд, стаканом холодного молока и вышел в сад.

Забравшись на своё любимое дерево, оседлав, точно лихую кобылицу, упругую ветвь, он принялся думать о Тати Казаровой, о возможных причинах её исчезновения и о том, что было бы, если бы блондинка вновь заявила о себе…

 

3

Давно стемнело, а Селии ещё не было. Она обычно не говорила Кузьме, куда отправляется и когда её ждать.

В просторном холле царили полумрак и тишина. На ночь дворецкая из экономии всегда гасила большие люстры — помещение освещали только молочные светильники на стенах.

Кузьма неторопливо спустился со второго этажа по изогнутой парадной лестнице. Постоял на мозаичном полу в центре холла, задрав голову: выключенная люстра меркло поблескивала в приглушенном свете ламп.

Юноша хотел выйти на террасу подышать воздухом, но обнаружил, что дверь заперта. Это его насторожило.

Дворецкой тоже не оказалось поблизости, хотя обычно в такое время она дежурила возле парадного входа замка.

Внезапный шорох заставил Кузьму обернуться: на лестнице никого не оказалось, холл по-прежнему был пуст, но несколько светильников погасло.

Наверное, перегорели. Надо позвать кого-нибудь.

Холл погрузился в сумрак. Повернувшись, Кузьма не смог разглядеть даже очертания входной двери. Ему стало не по себе. Где только их носит! Ни прислуги! Ни охраны!

Выходя из-под лестницы, юноша внимательно прислушивался к звуку собственных шагов.

Внезапно по полу перед ним проскользнуло голубоватое световое пятно. Точно такое же проскользнуло по стене, на миг задержалось на люстре, что плыла по темноте, словно огромный океанский лайнер, на борту которого отключили электричество.

По холлу пронесся непонятно как проникший в помещение холодный влажный сквозняк с прелым кислым запахом.

Кузьме показалось, что в углу просторного зала теплится свет. Он сделал несколько шагов по направлению к нему. Подвал! Тайный вход. Юноша замер.

Откуда-то снизу, из неизведанной тёмной утробы замка долетели приглушенные голоса:

— Завидую я госпоже Селии шай! Молодой господин — такая ягодка!

— Закрой похабный свой зевальник! Ну! Или хотя бы тише!

— Глядите-ка как наша Марфа пригорюнилась. Правду, значит, говорю.

Смех нескольких здоровых женских голосов.

— Жалко, действительно. Такая красота — и зря томится. Госпожа у нас немного того…

Голос стал таким тихим, что слов было уже не разобрать.

— Слышала?

— Клянусь лоном Прародительницы!

— Даже если он платок привяжет, она к нему не притронется. Жизнь дороже. Хотя… За такую медовую карамельку… и помереть не жалко.

— Дура! Я тебе обувной клей в рот сейчас волью, если ты не заткнешься!

Голоса приближались, голубые пятна качались на пололке и на стенах. Фонарики!

Не дожидаясь, пока его заметят, Кузьма рванул по парадной лестнице наверх.

Преодолев два марша он остановился, вжался в стену. Услышанное сильно взволновало его. Юноша медлил, не поднимался дальше, надеясь услышать ещё пару-тройку комментариев. Кто говорил, угадать он не мог — в повале голоса звучали глухо, вязко, точно в кувшине.

Охрана? Почему они говорили о платке? Что они делали в подвале?

Любопытство щекотало внутри, драло, мучило — как кашель, если прячешься и надо сидеть тихо.

Поднявшись к себе, Кузьма решительно открыл ящик стола, где хранился вчетверо сложенный ритуальный кружевной платок, не развернутый им ни разу… Он достал его, зачем-то поднёс к лицу, понюхал, приложил к губам. Слежавшаяся ткань пахла средством против моли и клопов.

Прояснить хоть что-нибудь… Рискованный способ. Но другого — нет.

Почему они сказали, что она не придет? Почему смеялись?

Держа за угол, Кузьма встряхнул платок, приоткрыл дверь комнаты, и, боязливо оглядевшись, чтобы в холле никого не было, торопливо привязал его к дверной ручке.

Он долго не мог заснуть после случившегося. Селия обычно держалась с ним несколько отчужденно, ему иногда даже начинало казаться, что он ей абсолютно безразличен. Она редко просила его петь и танцевать для неё, вечера проводила со своими подругами или деловыми партнершами. Не так давно Кузьму начала тревожить мысль, что магнатка взяла его обещанным мужем из каких-то корыстных побуждений. В то же время из головы у него не шла утренняя пантомима с бесследным исчезновением бульварного романа, а заодно и крутые бедра Селии, пожаловавшей к нему в коротком халатике.

Он вспоминал свой первый день в доме невесты, тщательно реставрируя силой воображения успевшие поблекнуть краски. Ему было всего восемь, он плакал, не хотел покидать то, к чему привык, расставаться с матерью.

Семнадцатилетняя Селия тогда взяла его за руку и повела. Они не поехали на лимузине, машина следовала за ними шагом.

На бульваре девушка купила Кузьме мороженое и большой-пребольшой воздушный шар.

Ярко-голубой дельфин, покачиваясь, плыл в небе над головой мальчика. Он старательно держал его за ниточку, чтобы не упустить, но, как обычно и бывает, все-таки упустил… «Он уплывает в открытое море…» — сказала с улыбкой Селия, любуясь шаром, поднимающимся в ясное майское небо. И Кузьма утешился. Сначала он собирался плакать, но девушка стала рассказывать ему увлекательную историю про верхний синий океан. «В том океане живут другие воздушные дельфины, много-много, и наш новый друг просто-напросто выбрал момент, чтобы сбежать домой. Там ему будет очень хорошо» — заверила своего маленького жениха Селия, и он окончательно передумал реветь.

За все годы, что Кузьма прожил в доме своей будущей супруги, он ещё ни разу не испытывал ревности. Мысль, что молодая красивая миллиардерша может, уезжая надолго или проводя где-то целые дни, встречаться с мужчинами, если и приходила к нему в голову, то не волновала — утвердившись в туманных догадках, он, вероятнее всего, испытал бы лишь досаду, причем, не более сильную, чем от двойки или от наказания, и поставил бы мысленно ещё одну галочку в списке зол, причинённых Селией, и в который уж раз пожалел себя…

Лежа в темноте, Кузьма напряженно прислушивался, но в доме было тихо, казалось, даже тише, чем в другие ночи; чуткий слух юноши в этой томительной тишине мог различить даже прерывистый шепот отдалённой скоростной автомагистрали.

 

4

Селия не возвращалась несколько дней. Кузьма колебался; такими вещами, как обычаи предков, не шутят — за содеянное придется ответить. Однако, ритуальный платок он отвязывать не стал. Юноша решил: если супруга заглянет-таки к нему в одну из следующих ночей, он наберется смелости и выскажет ей всё, что наболело; и о традиции порок, и о своей изнуряющей скуке, и, разумеется, о её планах на дальнейшие с ним отношения… Чинная атмосфера совместных завтраков и ужинов за огромным столом в присутствии прислуги к таким беседам, понятно, не располагала.

Кузьма, затаившись под одеялом, ждал, когда с тихим щелчком откроется, наконец, дверь, проскользнет по полу золотистая полоска света из коридора, и войдёт Селия — с распущенными по плечам волосами, в том самом синем атласном халатике или в другом, черном шелковом с драконами, вышитыми огненным и алым, — он видел такой на ней, когда болел, и она пришла к нему в комнату ночью, чтобы измерить температуру… Он раздразнил себя фантазиями до того, что у него запылали щеки и потяжелело под животом…

Внезапно он услышал шелест шин на подъездной дорожке.

Автомобиль! Нет. Даже несколько автомобилей! Она вернулась!

Соскочив с кровати прямо в ночной рубашке, без тапок Кузьма выскочил в коридор. Он понимал, что Селия скорее заругается, чем обрадуется, когда он встретит её в таком виде. Но его желание убедиться, что она действительно пожаловала домой, было сильнее робости.

Приблизившись к парадной лестнице, Кузьма замедлил шаги.

Что-то было не так.

Несмотря на присутствие в холле людей, свет там не горел, не то что люстра — даже светильники на стенах никто не удосужился зажечь. По стенам двигались лучи фонариков.

Ограбление? Кузьма испугался. Настоящее ограбление? Или продолжение истории?

Страх боролся в нём с любопытством и жаждой приключений. Первым позывом было — бежать обратно, запереться в своей комнате и зарыться в одеяло с головой. Но Кузьма слился со стеной и продолжил наблюдать. По холлу продолжали скользить белесые пятна. Внизу кто-то ходил.

Внезапно юноша услышал знакомый приглушенный голос. Он принадлежал начальнице охраны.

— Опускайте вниз, давайте-давайте, быстрее и без лишнего шума.

Кузьма, затаив дыхание, подкрался к перилам лестницы и посмотрел вниз. То, что он увидел, превзошло самые жуткие догадки.

Пол в одном из углов парадного холла был разобран: над черной бездонной дырой площадью примерно два квадратных метра стояла дворецкая с фонариком. Несколько охранниц спешно передавали друг другу по цепочке, судя по всему, увесистые деревянные ящики. Ещё одна девушка сидела на полу возле дыры, быстро отколупывала верхние дощечки и пересчитывала содержимое каждого ящика. Она светила себе фонариком — в дрожащем голубоватом облачке света, хищно посверкивая полированными боками, появлялись то пистолеты, то автоматы, то гранаты, то длинные тощие снайперские винтовки… Проверенные ящики друг за другом исчезали в черноте провала в полу.

«Отец честной…»

Еле-еле подчинив воле ослабевшие от волнения ноги, Кузьма, не заботясь уже о производимых его шагами шумовых эффектах, почти бегом вернулся в свою комнату.

«Селия…»

Теперь среди всех прочих странных и сложных эмоций, которые вызывала у Кузьмы его нареченная, неуютно сквозило недоверие с тонким гнилостно-сладким запахом страха.

 

5

Ритуальный платок висел на двери в комнату юноши уже несколько дней. Он хотел снять его, но чувствовал стыд — что о нём подумают? очередной каприз? семь пятниц на неделе? — наверняка ведь прислуга и охрана успели заметить оставленный знак.

Селия вошла к Кузьме рано утром, сразу как приехала. Он проснулся, но не подал вида, боялся выдать свои опасения. У него перед глазами, стоило их закрыть, и после нескольких часов беспокойного сна назойливо маячил мертвенный блеск оружейного металла. Молодая миллиардерша не стала тормошить «спящего», постояла возле кровати, заботливо, как мать, поправила на нём одеяло и вышла на цыпочках.

Каждый вечер теперь Кузьма проводил, ожидая последствий своего поступка. Древняя традиция предписывала невесте развязать кружевной платок, войти в комнату жениха и переночевать в его постели. Острота ожидания, однако, слегка притупилась — оно уже не будоражило так, как в первый раз.

Селия не приходила. Неделю, другую, третью. Возможно, у неё были причины, чтобы не приходить. Селия — женщина, существо снисходящее, спускающее с небес, как ангел. Она приходит именно тогда, когда сама решит прийти, а не когда мужчина её призывает. Женщина имеет право ничего не объяснять.

Кузьма сначала чувствовал облегчение. Потом ему стало досадно. И, наконец, интересно — с каждым днём образ его невесты становился всё более загадочным: внезапные отлучки из замка, ящики со смертью в подвале, целенаправленное избегание близости с законным женихом — к чему всё это?

За завтраком, за обедом, за ужином, на прогулках — всегда, когда появлялась возможность заглянуть Селии в глаза, Кузьма пытался поймать в них то, к чему никогда прежде не приглядывался — тайну.

Он смотрел на свою условную супругу, ничего не смея спросить вслух, надеясь, что она поймет его немой вопрос и ответит… Но Селия изобретательно ускользала и от долгих пауз в разговорах, и от возможностей остаться с Кузьмой наедине — она вставала из-за стола, ускоряла шаг, подзывала случайно обретающуюся неподалеку прислугу…

Юноша находил отношения, установившиеся между ним и его нареченной, неестественными до смешного, но… никак не мог повлиять на ситуацию.

Была, однако, в свершившихся переменах и некоторая выгода для Кузьмы: Селия перестала его пороть. Теперь в качестве наказания за провинности она предпочитала лишать его десерта или сажать на день на хлеб и воду. Нельзя сказать, чтобы это было намного приятнее порок, но, во всяком случае, не так унизительно. Селия и сама нередко лишала себя пищи: Кузьма замечал, что его невеста иногда делает себе постные дни, причем безо всякого расписания — религиозного смысла она в них, вероятнее всего, не вкладывала.

По утрам Кузьма, ещё не успевший стряхнуть с непослушного обмякшего тела остатки сна, подходя к окну, иногда видел Селию в парке: она совершала пробежку или занималась на турнике.

Молодая миллиардерша приучила себя вставать так рано, что за все семь лет пребывания у неё в доме, Кузьме ни разу не довелось услышать от дворецкой: «спросите позже, госпожа ещё в постели» — до завтрака Селия обычно успевала не только взбодрить своё тело спортом, но и ударно поработать с бумагами. Она предъявляла жесткие требования не только к Кузьме, но и к себе самой: девушка совсем не ела мяса, сладостей, не употребляла алкоголь, и, если верить слухам, ходившим среди охраны, ни разу в свои двадцать четыре года не посетила борделя.

 

6

Завтракали на террасе. Небо было затянуто кремовыми, ажурными, как тюль, облаками. Неяркое солнце золотило лужайку перед замком. Осенний день обещал быть нежарким, приятно-тусклым, мягким, точно хлопок. Гуляя по мраморной колоннаде, Кузьма нашел несколько первых, нежно-золотых листьев.

— Осень начинается, — сказал он, вспомнив об этом.

Селия почти незаметно кивнула, отрезая ножиком воздушное суфле с крабовой пастой.

— Сегодня я поеду смотреть новую буровую установку. Она сможет добывать нефть с большей глубины. На поверхности уже почти ничего не осталось. Хорошо, что не предвидится дождя.

— Что же вы будете делать, когда нефть совсем закончится?

Селия удивленно взглянула на Кузьму. Выдержала недлинную паузу. Глотнула ароматного грейпфрутового сока, поставила стакан и пожала плечами:

— Жить.

Дворецкая принесла десерт — две высоких вазочки с фруктовым салатом, украшенным сливками. Селия сразу переставила лакомство подальше от тарелки. Следующие несколько минут над столом раздавались только тихие позвякивания приборов при соприкосновении с посудой.

На стол прилетела птица. Она невозмутимо прошлась между большими блюдами в центре стола и нагло всадила тонкий клювик в ломоть хлеба. Селия, желая угостить непрошенную гостью и вместе с тем указать ей место, разломила булку и бросила на пол.

Кузьма загадал, что если невеста примется за десерт, то он задаст вопрос. А если так и не попробует, — не станет спрашивать. Чтобы сделать свою жизнь взаперти хоть сколько-нибудь интересной, он с детства играл сам с собой таким образом в «орла-решку»: придумывал себе испытания и условия, при которых он должен будет эти испытания пройти.

Завтрак подходил к концу, и юноша почти успокоился: Селия, похоже, не собиралась есть фруктовый салат. Она задумчиво стирала хлебным мякишем с тарелки остатки крабовой пасты. Выпавшая из прически черная прядь-нитка у неё на шее шевелилась от ветерка. Воротник розовой блузки был расстегнут.

Селия вдруг протянула руку, взяла вазочку и подцепила десертной вилкой полупрозрачное перышко ананаса.

— Почему вы не приходите ко мне ночевать? — Кузьма не стал ждать, пока страх окончательно отобьет у него решимость.

Селия напряглась. Губы её слегка дрогнули. Она перестала жевать: не ожидала, по-видимому, что он осмелится задать вопрос напрямую. Молодая женщина аккуратно опустила на скатерть серебряную двузубую вилочку, которую держала в руке, оглянулась на дворецкую, которая вышла на террасу с двумя чашечками кофе на подносе. Несколько мгновений длилась пауза.

— Тебя оставить на хлебе и воде на неделю? Это дерзость.

Кузьме показалось, что в ровном голосе Селии дернулась взволнованная нотка.

Изящно склонившись, дворецкая ловко заменила тарелку из-под суфле, стоявшую перед Селией, блюдцем, на котором в фарфоровой чашечке чуть крупнее наперстка дымился эспрессо. Кузьме подали латте с посыпанной тертым кокосом высокой шапкой пены.

Селия поблагодарила дворецкую сдержанным кивком, нашла на столе крохотную, как из кукольного набора, ложечку и стала помешивать кофе, будто вовсе позабыв о Кузьме и его чаяниях.

Он придвинул к себе свою кружку — сливочно-кокосовое облако над ней качнулось — совершенно не чувствуя аппетита и не получая удовольствия, внутренне сжавшись от ожидания возмездия, юноша принялся пить душистый сладкий напиток маленькими глотками. Кузьма не поднимал глаз, но догадывался: Селия глядит на него. Убедившись в этом, он чуть не поперхнулся. На этот раз юноша поклялся самому себе не струсить и во что бы то ни стало выдержать её взгляд. Прежде он всегда тушевался, когда Селия смотрела на него долго и в упор.

Её большие глаза — пруды с вязкой тяжелой нефтью, как будто вскипели.

— Твои желания в скором времени будут удовлетворены, — сказала она сухо и, отставив нетронутый кофе, поднялась из-за стола.

 

7

После завтрака Кузьма спустился в парк, прихватив с собой книгу и пакетик леденцов. Он любил так проводить время: усевшись на своей любимой толстой ветке среди листвы, где его и заметить-то было сложно, читать, слушать музыку или просто размышлять, болтая ногами. Ему нравилось вырезать на тёмно-серой шершавой коре ножичком разные узоры. Большая часть их до сих пор сохранилась, старые рисунки разве только немного потемнели — дерево стремилось заживлять свои раны.

Кузьма достал из-за пояса миниатюрный кинжал с ручкой, инкрустированной бриллиантами. Он ещё не знал, что будет вырезать, но томящееся в нём беспокойство нужно было выпустить, точно бабочку из банки. Немного подумав, он нацарапал на коре первую букву. Затем вторую, третью…

СЕЛИЯ

Каждое букве Кузьма старательно придал форму изысканного вензеля. Во рту у него медленно, как закат над океаном, таял мятный леденец. В наушниках играла, поставленная на круговую, популярная песня. «Убей меня, если любишь». Если бы Селия знала, конечно, она бы запретила.

Закончив с именем невесты, Кузьма подумал и вырезал рядом череп с костями: лишь такой замысловатый противоречивый рисунок мог хоть в какой-то мере дать представление о том, что он чувствовал — резные нежные сплетающиеся буквы, похожие на цветущий плющ, и череп.

«Твои желания будут удовлетворены… Что же стоит за этими словами? Неужели она придёт? Правда, любовное обещание обычно не произносят таким тоном…»

Кузьма вспоминал лицо Селии, напряженно-суровое, словно что-то беспокоило её. Или даже пугало. Вспоминал ночную возню в холле, подвал, пятна света, снующие по стене подобно перепуганным белым мышам. И синий край атласного халатика, ползущий по миндальной коже бедра, поднимающийся всё выше, выше, в ту минуту, когда Селия потянулась, чтобы поправить шторы…

 

8

Сегодняшнее ожидание было в чём-то похоже на самое первое, еще не замутненное разочарованием, но и отличалось от него. Кузьма чувствовал себя будто перед поездкой на неизвестном аттракционе: может, будет хорошо, а, может, и страшно… Он вздрогнул, когда отворилась, наконец, дверь комнаты, и узкая полоска света протянулась к его ногам — в точности так, как он себе представлял.

Только вместо той, кого он ждал, на пороге стояла другая — новая охранница, совсем юная, сильная, молчаливая.

Кузьма не помнил её имени.

Гладкая кожа, туго облегающая крепкие бицепсы, в полумраке казалась бронзовой. Она сделала несколько шагов к нему, заслонив собой свет. Во всем мощном теле девушки, в каждом её движении, чувствовалась торжественная бережная робость, совершенно, казалось, неуместная, выбивающаяся из общего впечатления.

— Что тебе нужно? — испуганно спросил Кузьма.

— Госпожа велела мне быть с вами этой ночью, — застенчиво пробормотала огромная охранница, сделав ещё полшага вперёд.

Она осторожно попыталась обнять юношу, но он вывернулся. Отбежал, прибился к стене, воскликнул с негодованием:

— Убери руки! Уходи сейчас же! Нет! Я не хочу!

Когда за ночной гостьей, не произнесшей более ни слова, закрылась с привычным лёгким щелчком дверь, Кузьма не выдержал и, рухнув на постель, заплакал, утопая лицом в упругой зефирине-подушке.

 

9

— Почему ты все время молчишь? — спросил Кузьма у охранницы, сидящий напротив него в кожаном салоне лимузина. Его беспредельно раздражало, что девушка ведет себя так, словно это не она, а её копия из параллельной реальности минувшей ночью вошла к нему в комнату.

— А разве нужно говорить?

На спокойном красивом лице — преданность и смирение, мышцы под золотистой упругой кожей — словно яблоки в мешке — рядом с такой девушкой действительно можно ничего не бояться, только если одиночества — её внутренний мир казался запертым наглухо: «да, господин», " хорошо, господин» — ничего личного. Она, вполне вероятно, была готова даже погибнуть, защищая Кузьму, но при этом и о погоде с ним поболтать, так во всяком случае это выглядело, для неё составило бы большой труд.

— Я давно не понимаю, что происходит вокруг меня, хотя сцена, на которой разыгрывается спектакль моей жизни, довольна мала — всего лишь замок и парк. Я хочу рассказать кому-нибудь всё, просто чтобы узнать, сумасшедший я или нет… Пока ты один на один со своей головой, ты никогда в жизни не сможешь оценить трезвость своих размышлений. Мне нужен друг, — сказал Кузьма, — я хочу поговорить с другом…

— Это очень странная просьба, молодой господин. Вашими друзьями могут быть госпожа Селия шай, ваша матушка, человеку надлежит искать друзей своего круга…

Кузьму окончательно разозлила уверенность, с которой охранница произнесла эти довольно жестокие слова, имеющие своей целью навсегда определить границы их отношений.

— Да ты как робот человекообразный! — воскликнул он, и не в силах сдержаться, прыгнул вперёд, впился своими тонкими пальчиками в эластичную белую ткань обтягивающей майки охранницы.

В гневном запале оттянув майку достаточно сильно, он случайно обнажил грудь девушки и даже этого не заметил.

— Бездушное создание! Кусок мяса, предназначенный для ножей и пуль! — вопил он, терзая одежду охранницы, пытаясь встряхнуть её мощное тело своими худенькими ручонками, — думаешь я не вижу, все это ваше отчуждение, якобы из почтения к нам, господам, на самом деле есть особая форма высокомерия рабов, не более, в глубине души вы считаете себя лучше нас, и потому молчите, как идиоты!

Девушка, будучи намного сильнее, легко сняла паренька с себя, точно маленькую обезьянку, и усадила на сидение рядом.

— Вам лучше успокоится, молодой господин, — произнесла она с едва заметной укоризной.

— Вот уж дудки, — отчеканил Кузьма с прорывающимися слезами в голосе, — как врываться ко мне в спальню, так это можно, а поговорить по-человечески: «это странно, господин», " разные круги, господин» — недоброжелательно передразнил он, подражая глубокому, чуть гнусавому голосу охранницы, — путь в мою постель лежит через моё сердце, так и передай своей госпоже. И если она не прикажет тебе ритуально самоубиться в наказание за проваленную миссию, то ты можешь попробовать ещё разок…

Он внезапно осекся, и, коротко взглянув на неё, сразу опустил ресницы. Тонкая полупрозрачная накидка на лице колыхнулась от быстрого вздоха.

— Как вам не стыдно, молодой господин, сомневаться в благих намерениях ваших близких, — произнесла она немного расстроенным тоном, — когда некоторые вещи скрыты от нас, то, что мы видим на поверхности может казаться нам уродливым, гадким, но такое впечатление есть лишь следствие нашего неведения… Понимаете, молодой господин?

— А вот с этого места поподробнее. — Язвительно процедил Кузьма. — «Скрытые от нас вещи», это про оружие в подвале что ли? И не надо делать блаженно-непонимающий вид. Ты ведь была там? Я имею полное право знать, что происходит в моём доме.

На миг глаза охранницы изумленно расширились, но она тут же овладела собой.

— Хоть режьте меня, но я не могу говорить с вами об этом, молодой господин.

— Ну, давай! Разрежу! Трепаться не камни ворочать! — вскипел юноша.

Девушка ничего не стала отвечать: она просто вынула из-за пояса один из метательных ножей и протянула его Кузьме.

Он взглянул на неё вопросительно.

Охранница протянула ему свою руку.

— Режьте, чего же вы ждёте, господин.

Поступок девушки поразил Кузьму. Он застыл в нерешительности, глядя попеременно то на нож в своей руке, то на беспомощное запястье, протянутое ему.

Сначала он хотел пойти на попятную и вернуть охраннице кинжал, но потом какой-то злой шепоток внутри подсказал ему, что именно этого она и ждёт, эта глыба из принципов и мышц, она провоцирует его, и заранее уверена, что он спасует…

— А вот тебе! — воскликнул он, и несколько раз крест-накрест резко пересек кончиком ножа кожу на руке девушке. — Получай! Есть понт — есть ответ!

Молодая охранница не шевельнулась. Звезда тонких красных царапин у неё на руке мигом омылась кровью, превратившись в алый цветок. Девушка смотрела на Кузьму грустно и как будто с сочувствием, хотя по логике вещей в данный момент сочувствовать следовало ей самой, а не ему.

Юноше стало стыдно. Он медленно опустил нож и отвернулся.

Девушка достала откуда-то бинт и принялась ловко перевязывать себе руку.

Закончив с нехитрой первой помощью, она выразительно взглянула на пришибленного эмоциями, съежившегося на широком удобном сидении Кузьму, и произнесла нерезким, но твердым, не допускающим возражений тоном:

— Госпожа Селия любит вас, будьте уверены. Она бережет вас, как самое ценное сокровище… И все её действия направлены на то, чтобы вас защитить…

— Любит, как же… Да проще вырвать зубами клок из собственной задницы, чем поверить в это, — ядовито припечатал Кузьма, не глядя на собеседницу.

— Любовь не всегда выглядит так, как мы ожидаем, — ответила охранница, как будто не заметив ни нарочитой грубости его фразы, ни издевательской интонации.

Машина в это время мягко затормозила. Минуту спустя шофересса в чёрном пиджаке предупредительно раскрыла обитую кожей дверцу салона:

— Госпожа шай Асурджанбэй ждёт вас.

 

10

Приехавшего гостя на лестнице встречал Фома, второй муж Зарины: на его лицемерно-приветливую улыбку Кузьма ответил долгим холодным взглядом — он терпеть не мог Фому, тот был на три года старше, и пока Кузьму ещё не забрали в дом Селии, Фома часто бил его и отбирал игрушки. А теперь он, этот пухлый наглец с раскосыми хитрыми глазами — ишь какой важный! — стал господином шай Асурджанбэй, полноправным хозяином замка.

Зарина была беременна, под её одеждой Кузьма заметил немного округлившийся животик — это наблюдение подняло в нём прямо-таки штормовую волну чувств, которые он так же вынужден был запереть в тонкостенном сосуде вежливости: юноша ощутил одновременно и приступ глупой детской ревности к этому новому ребёнку своей матери, и грусть по собственному ушедшему младенчеству, и обидную зависть Фоме: «По какому праву он занял здесь моё место?»

Кузьма знал горький, как сердцевина вишневой косточки, ответ на этот вопрос: «Так положено…» Подрастающий мальчик не может оставаться жить со своей матерью… Рожают в Хармандоне рано, и потому близкие подруги здесь довольно часто меняются детьми: сын одной становится мужем другой — это позволяет и соблюсти традицию, и не потерять своего мальчика из виду… Мать, она ведь везде мать, даже в Хармандоне: всю жизнь ей хочется чувствовать поблизости свою кровинку, знать, что дитя её в довольстве и в безопасности…

Обстановка в родном доме показалась Кузьме не слишком гостеприимной: к его визиту накрыли в столовой. Он надеялся поговорить с матерью наедине, а тут — на тебе — почти официальный прием, торжественная сервировка, гордый и пафосный Фома напротив, деловито и чопорно орудующий замысловатыми приборами, молчаливый дворецкий, бесшумно появляющийся то здесь, то там с тарелками под блестящими колпаками.

Кузьма болезненно ощущал отчуждение, наступившее между ним и Зариной. Он, конечно, осознавал, что так и должно быть, все правильно, сын вырос, а у матери — молодой муж, но все в душе юноши противилось, отказывалось принимать это окончательно.

После обеда, показавшегося Кузьме до не вероятности долгим, перешли в гостиную.

Дворецкий принес ледяной кофе с миндальной пудрой в высоких узких фужерах. Поставив его на маленький столик рядом с глубоким креслом, Зарина откинулась на спинку, умиротворенно сложила руки на подлокотниках.

— Фома, — сказала она строго, — мне кажется, вам нужно доделывать курсовую работу, ступайте наверх.

Молодой муж покорно склонил голову, поднялся и, кинув на Кузьму неодобрительный взгляд из-под полуопущенных ресниц, нарочито медленно направился к выходу.

— Фома, — позвала Зарина.

Он остановился и обернулся.

— Подойдите, — велела она и добавила, когда он приблизился, — Я прочту всё, что вы написали. Вам ясно?

У Кузьмы снова тоскливо ёкнуло внутри от этого «вы», обращения, принятого между супругами: стало быть, Фома — муж; и ребёнок, который вскоре родится, это его ребёнок; а ему, Кузьме, Селия так и будет говорить «ты», как положено говорить «обещанному», маленькому мальчику, живущему в её доме, ведь она ни разу ещё не входила в его спальню и, похоже, не собирается…

Преодолевая смущение, Кузьма рассказал Зарине о странном поведении своей нареченной, благоразумно умолчав, разумеется, о складе оружия, — он ехал к матери в надежде, что она сможет что-либо прояснить. Как-никак, Зарина знала Селию с самого Селииного рождения: их родители были очень дружны, и иногда девятилетней Зарине даже доверяли покормить годовалую Селию с ложечки кашей. Взрослые умиленно взирали на это зрелище, прихлебывая летние коктейли, посмеивались и снимали видео.

Слушая рассказ Кузьмы, Зарина обстоятельно расстелила на столе мягчайший кашемировый платок, достала расписную коробочку с ароматическим табаком, высыпала немного в центр платка, взяла щепотку, глубоко вдохнула сначала одной ноздрей, затем другой… Смакуя послевкусие запаха, она откинулась на спинку кресла.

— Это не повредит малышу? — фраза скатилась, как камушек с крутой горки. Ведь так естественно переживать за будущую сестру! Или за будущего брата.

Зарина удивлённо повела бровью: с каких, мол, пор сын делает мне замечания? Кузьма почтительно поклонился и попросил прощения за свою нескромность. Он искренне жалел о сказанном, опасаясь, что раздражил мать, и она после этого менее охотно пойдет с ним на откровенность.

— Хочешь сказать, Селия до сих пор не подтвердила вашего брака? — изящно втянув красивые узкие крылья носа, как бы разминая, пережевывая ими запах, спросила Зарина.

В её свежей смелой и авантюрной голове моментально сложилась шахматная комбинация. Мысленно она уже вернула себе полное право владения сыном, и значит — право на хармандонский престол. Оставалось только найти подходящие фигуры. И выставить их на доску.

— Я надеюсь, вы можете хотя бы предположить, отчего это так происходит, мама.

Зарина уютно подобрала ноги на кресло. Кузьма стыдливо отвернулся, чтобы не видеть обозначавшийся под блузой тугой бугорок её живота. Присутствие при разговоре этого безымянного ребенка необъяснимым образом смущало юношу.

— Селия всегда была странной, — Зарина подняла руки, они взлетели, точно две птицы, она сняла заколку, и черные блестящие волосы рассыпались по плечам, — она в детстве, если ей что-то не нравилось, могла по несколько дней ничего не есть и ни с кем не разговаривать. Её родители называли такие приступы у дочери «пытка молчанием». Когда ей было двенадцать, она влюбилась в парня старше себя, он был обещанным мужем её сестры Мэриэль. Селия не раз являлась к сестре с требованиями отдать его, а когда ей попытались объяснить, что этот мужчина никогда не будет с нею, она вздумала утопиться в парковом пруду. К счастью, поблизости оказалась охрана. Когда она училась в частной школе, с ней тоже были какие-то проблемы, её матери приходилось платить огромные штрафы, и она даже не рассказывала своим друзьям, что вытворяет её дочь, стыдно было… Селия слишком уж часто вела себя неадекватно, и её мать, зная это, завещала всё своё состояние старшей дочери, и оно перешло в руки младшей только потому, что бедняжка Мэриэль разбилась на вертолете. Амина переживает по этому поводу до сих пор, но не мужчинам же завещать акции? Селия — единственная наследница огромного состояния, и она чокнутая…

Зарина умолкла, весьма довольная своей тирадой.

— Но, мама… Зачем же вы тогда отдали ей меня, — в умных темных глазах Кузьмы появился печальный блеск, словно на поверхности тихого озера в пасмурный день, — раз она… такая?

— Во-первых, её состояние — одно из самых больших во всем королевстве, а в тебе течет кровь правящей династии, об этом нельзя забывать, я не имела права тебя продешевить; во-вторых, это был тактический брак, мы с семейством шай Сулугур в период мирового экономического кризиса объединили наши компании и не только спаслись от разорения, но и создали величайшую нефтяную монополию на земном шаре «ОйлРемайнс», понимаешь? А в-третьих: я взяла с Селии святую клятву, что она никогда не сделает тебе ничего дурного.

— Но она ведь меня порола! — Кузьма с трудом сдерживал досаду, голосок его дрогнул. — Вы видели, но ничего не предпринимали!

Втянув одной ноздрей новую порцию табачного аромата, Зарина блаженно поежилась и, чуть помедлив, произнесла совершенно обыденным тоном, будто сообщала нечто простое, очевидное и не слишком важное:

— Если бы ты знал, что она могла бы делать с тобой, если бы не поклялась, ты решил бы, что порка — это маленькое пикантное удовольствие. Собственно, так оно и есть…

— Вы хотите сказать, мама… Она… Селия… Извра… — Кузьма осекся, вспомнив, что осуждать нареченную за её спиной и выказывать при других какие-либо чувства к ней кроме безграничного восхищения считается дурным тоном. Видя, как он заволновался, Зарина тонко улыбнулась.

— Я сказала только то, что сказала, — ловко скруглила она острый угол беседы. — Я просто гадко пошутила. Тебе уже шестнадцать, привыкай, что наши разговоры становятся более вольными.

Впечатления от общения с матерью роились в голове Кузьмы будто пчёлы, учуявшие дым. С одной стороны, мать кое-что прояснила, теперь понятно, почему в поступках Селии не стоит искать никакой логики, её в них просто быть не может, ибо Селия сама удерживается на буйных волнах своей нестабильной психики будто утлый челн… С другой стороны, никакого утешения подобное знание Кузьме не принесло, и подозрений относительно будущей супруги у него не убавилось, а прибавилось.

Отослав юношу, Зарина тут же вызвала начальницу охраны. Ей не терпелось начать претворять в реальность нежданно сверставшийся план.

— Помнишь ту атлантийку с желтыми волосами, что в начале осени маячила везде, где мы бывали, и пускала длинные слюни на моего сына?

Почтительно застывшая перед нею женщина коротко кивнула.

— Найди её.