1

Послышался тихий шорох. Кузьма вскинулся и сел на постели. От стены отделилась длинная черная тень. Стройная.

Кузьма яростно всматривался в темноту.

Тень, внезапно обретшая объем, сделала несколько изящных медленных шагов вперед. Остановилась. Постояла.

Кузьма понял, что тень – женская. Точнее – фигура. Женщина в его спальне. Он же хотел этого…

Но предчувствие, как ни странно, не было сладостным. Ещё один шаг. Она вошла в полосу света, что падал из-за двери и которого почему-то Кузьма не замечал секунду назад. Или свет зажегся только что.

В тусклом золотистом облаке стояла Селия. Она была в туфлях на тонких высоких шпильках и… без одежды.

У Кузьмы сперло дыхание, он отполз по постели немного назад.

Селия стояла в потоке света неподвижно, как бы давая ему возможность полюбоваться её безупречной кофейно-миндальной сильной зрелой женской наготой.

Потом она сделала шаг вперёд…

Кузьма закричал.

За спиной у Селии с тихим бумажным шуршанием развернулись роскошные черно-серебристые кожистые крылья.

"Ааааааааа!" – юноша завопил так пронзительно, что в горле стало больно.

Соскочив с постели он кинулся в дверь. Не помня себя, добежал до лестницы. Споткнулся на ступеньках и…

"Аааааааа!"

Кузьма сидел в кровати и кричал.

Сон. Кошмарный сон. Но до того реалистичный, ощутимый физически, что юноша ещё не успел полностью отойти, по его спине почти приятно ползали прохладные мурашки облегчения.

За окном стояло яркое солнечное утро.

 

2

Селия уезжала на несколько дней и вернулась. Скорее всего, она приехала рано утром. Любила возвращаться с рассветом. Как-то она даже призналась Кузьме, что на ранней заре её охватывает какое-то совершенно особенное чувство радости жизни, невозможное ни в какое другое время.

Спустившись к завтраку, Кузьма увидел, что кроме хозяйки за сервированным столом сидит ещё один человек.

Ребенок. Стриженый мальчик лет одиннадцати-двенадцати с птичьей шейкой и круглыми любопытными глазами.

– Это Лука, – внимательно изучая лицо Кузьмы, сказала Селия, – он будет жить с нами.

Впечатления от ночного кошмара были ещё так же свежи, как пахучая, глубокого бордового цвета клубника, которую подали на большом блюде. Губы у Селии тоже были бордовые. Она взяла ягоду и, держа ее за черенок, откусила белыми, как столовый фарфор, крупными зубами.

Есть Кузьме не хотелось совсем. Из вежливости он положил себе в тарелку несколько фруктовых ломтиков и пару раз отхлебнул свой кофе.

Лука, напротив, необыкновенно быстро освоился в непривычной обстановке. Он тянулся через стол, чтобы взять себе круассаны, мини-блинчики, ананасы, лимоны, салат, запихивал в рот внушительные куски, шумно жевал…

"Да откуда она его такого взяла? На помойке что ли нашла?" – возмущенно думал Кузьма, вспоминая, что сам за подобное поведение за столом, когда был помладше, получал от Селии нешуточные нагоняи. За Лукой же она наблюдала с веселой нежностью и умилением, будто за играющей зверушкой, и Кузьму это раздражало.

Закончив завтрак, Селия встала первая:

– Сейчас я уеду, мальчики, у меня дела в городе, оставлю вас наедине, познакомитесь поближе, Кузьма, покажешь Луке замок и парк…

"Вот засада… Меня обяжут ещё и дружить с этим шпаненком…" – подумал Кузьма, с досады едва не скрипнув зубами.

Однако этикет требовал от юноши быть почтительным и кротким. Кузьма только кивнул в ответ.

– Да, госпожа Селия шай! – донеслось до него восторженное согласие Луки.

В теле этого головастого паренька ещё не начался тот волшебный процесс, что превращает ребенка в юношу – голосок у Луки был детский, звонкий – точно десертной ложечкой задели пустой хрустальный бокал.

Поднявшись из-за стола, Селия улыбнулась на прощание: легко, радостно – Луке, и сдержано, нервно, – Кузьме. На ней было длинное узкое платье из серебристой чешуйчатой ткани. Она отвернулась и пошла по плиткам садовой дорожки, тихо постукивая острыми шпильками босоножек – будто хищная птица клевала камень.

Кузьма смотрел вслед ей, плавно покачивающей мощными, туго схваченными платьем бедрами. Он думал: действительно ли тело у Селии такое, как видел он минувшей ночью в кошмарном сне…

 

3

– Откуда ты?

Простой вопрос. Обычно после имени люди всегда стараются узнать что-то о родине собеседника, о его семье. Без корней и репей не растет.

Лука, прежде приветливый, отреагировал на естественный в общем-то вопрос странно: он заволновался. Кузьме показалось даже, что испугался немного. Или застыдился. Во всяком случае, в глазах у него промелькнуло выражение типичной детской растерянности, какое бывает у школьника, скрывающего двойку, когда родители спрашивают, как прошел день.

Разумеется, Лука ничего не ответил.

Кузьма решил, что мальчик просто не хочет больше с ним разговаривать; и будет бессовестной ложью сказать, что это предположение Кузьму огорчило, скорее наоборот – юноша почувствовал облегчение. Не нужно станет потом врать Селии: он ведь честно старался найти со своим новым "братом" общий язык, попытка сорвалась не по его вине.

Кузьма хотел было пойти в парк к своему любимому дереву, но Лука остановил его. Он подошел и показал юноше какой-то странный черный предмет. Это оказалась настолько устаревшая цифровая игра, что Кузьма никогда даже таких не видел.

– Она называется тетрис. Тут на сенсорной панели нужно ловить пальцем падающие кирпичики. Она не совсем хорошо работает, застревает иногда. Но я играю, хочешь?

Кузьму растрогало искреннее расположение к нему Луки.

– Где ты её взял, чудо? – он старался говорить с мальчиком снисходительно, как старший с младшим.

– Нашёл, – ответил Лука и почему-то отвел взгляд.

– Где?

–В городе, – нехотя ответил Лука и как будто снова что-то его смутило.

– Охрана разрешает тебе подбирать предметы на улице?

Мальчишки не мигая смотрели друг на друга пару секунд, в глазах у обоих было недоумение. Но потом Лука опять быстро, словно захлопнул запретную книгу, спрятал взгляд и пробормотал шепотом:

– Пожалуйста, не спрашивай меня больше о моём прошлом… Это госпожа Селия шай запретила мне говорить о нём с тобой.

Кузьма едва не прикусил язык от изумления.

"Вот оно что!"

– Ну и ладно, – изобразив беззаботность, отозвался он. – Поедем тогда покатаемся. Я попрошу лимузин приготовить. Създим в мой любимый "Клуб мороженого". Знаешь, там есть не только обычное мороженое, сливочное, но и со всякими странными вкусами. Например, острое, с перцем.

"Опять тайна, одни тайны у неё…" – подумал он мрачно, направляясь ко входу в замок вслед за бегущим вприпрыжку Лукой. Мальчишка воспринял идею автопрогулки с исключительным энтузиазмом.

 

4

Чтобы ехать в город, Кузьме нужно было надеть головную накидку.

Он тщательно зачесал назад волосы, убрал их под плотную трикотажную шапочку, накинул сверху длинный белый платок-косынку, что удерживался на голове за счет плотного тканевого валика, напоминающего венок. И, наконец, последний штрих: с помощью изысканных золотых с жемчугом булавок Кузьма приколол к косынке полупрозрачную вышитую ткань, призванную скрывать лицо.

"Вот Луке хорошо!" Подумал он с грустной незлой завистью. "Он ребенок, он может пока не носить накидки, бегать наперегонки с собакой, не боясь, что что-нибудь задерется или слетит, поедать мороженое прямо на виду у всех в кафе или на бульваре, а не просить вечно завернуть с собой…"

По обычаю покрывать лицо должны были только юноши, достигшие физической зрелости.

Поморгав своему отражению чёрными как деготь глазами, что будто бы разом стали больше и выразительнее после того, как было занавешено всё остальное, убедившись, что косынка сидит ровно, Кузьма со вздохом покинул комнату.

Увидев его готовым к прогулке, Лука покатился со смеху:

– Зачем это ты на себя такое напялил?

Юноша попытался сохранить самообладание:

– Года через три, поверь, и на тебя "такое напялят", не советую зубоскалить.

С каждой минутой общения Кузьма замечал за Лукой всё больше и больше странностей: в лимузине тот осматривался едва ли не с открытым ртом, будто прежде оказывался редко или даже вообще не оказывался в подобной обстановке. «Новый брат» ласково, осторожно, будто бы заискивающе оглаживал ладонями кожу кресел, точно спину живого дракона, который и кинуться может, если что ему не так… Мини-холодильник для напитков и вовсе привел парнишку в состояние благоговейного транса…

Кузьма много бы думал обо всем этом, подозревал бы неладное, ворочаясь без сна в своей постели, пытался бы по отдельным малюсеньким кусочкам восстановить мозаику всей коварной многоходовой игры, в которую он был втянут. Теперь юноша не сомневался, что Игра началась. И он бы пробовал вникнуть в её правила, если бы не помешали ему ураганом нагрянувшие события…

Официант вынес для Луки мороженое в изящной фарфоровой креманке на высокой ножке.

Порция Кузьмы была упакована в пластиковый контейнер и серую фирменную коробку с серебряным тиснением. Он мог бы, конечно, и съесть её, как Лука, длинной тонкой ложечкой, каждый раз аккуратно сдвигая покрывающую лицо ткань. Но у него не хватало терпения больше, чем на три ложки. Он хотел наслаждаться мороженым, а не думать о том, как бы ненароком не заляпать платок или не оголить слишком сильно щеку. Люди же кругом! Кузьма с завистью глядел на Луку, что уплетал за обе щеки разноцветное мороженое, политое жидким шоколадом и посыпанное маршмеллоу. Лакомство выглядело очень аппетитно. Под конец, съев всё, Лука нагнул креманку и попытался выпить подтаявшие остатки через край.

– Что ты делаешь!?– глаза Кузьмы округлились от возмущения, – не позорь меня! Хочешь ещё – я закажу!

Лука довольно кивнул.

Когда ему принесли вторую порцию, Кузьма, чтобы лишний раз не растравливать себя, переключил своё внимание на интерьер.

Кафе располагалось над розовым садом. Глядя в стеклянный пол как в окно, посетители могли любоваться розами самых странных цветов и оттенков. Здесь были синие, салатовые, бледно-голубые, черные и даже пятнистые, леопардовые цветы. Мороженое тоже выкладывалось в вазочку каждому клиенту наподобие букета роз. Так же красиво, как и вкусно.

В полупустой зал, тренькнув колокольчиком над дверью, вошла девушка.

Аппетит у Кузьмы пропал тотчас, уступив место учащенному сердцебиению. Он узнал её. Это была блондинка. Та самая. Которая подобрала брошенный им в театре платок.

Найдя взглядом Кузьму, она скорыми шагами направилась к столику, за которым он сидел с Лукой.

Юноша хотел было жестами предупредить её, что сейчас не самое лучшее время ей подходить, но на него напала оторопь: он не смог найти уместного жеста… Что сделать, чтобы она догадалась? Замахать руками? Сложить предплечья крестом? Помотать головой? А если Лука всё расскажет Селии? Он ведь не охрана, которая позволяет себе говорить, только когда госпожа спрашивает…

Кузьма бросил умоляющий взгляд сначала на охранницу, ту самую, которую он выставил из своей комнаты ночью и которой порезал руки, а потом – на Луку.

Тати подошла к столику.

В груди у Кузьмы трепыхалась тревожная радость встречи: он снова чувствовал себя героем авантюрного романа. Он хотел заговорить со своей поклонницей, но заготовленные слова все перепутались, собравшись в плотный комок, и ни одно так и не удалось вытащить наружу. Он просто поднял на нее глаза, полные страха и надежды – он в один миг увидел в ней спасение от всех своих несчастий – встретив её взгляд, возбужденный, решительный, он вдруг поверил, что она придумает способ вызволить его от Селии и забрать с собой: подальше от унизительных наказаний, неудобных платков на лице, и скучного замка с жуткими ящиками в подвале…

"Лаурус парлус" – украсть жемчужину – древняя хармандонская традиция, теперь почти позабытая. Суть её заключается в том, что любая женщина, если она серьезно влюбилась и готова рискнуть ради любви всем, включая жизнь, может попробовать похитить поразившего её сердце юношу или молодого мужчину, даже если он помолвлен или является мужем другой женщины. Сложность задачи определяется сословием, к которому принадлежит юноша, достатком его семьи, и, разумеется, отношением самого юноши к похитительнице. Как нападающим, так и защитницам во время похищения обычай разрешает проливать кровь. В старину битвы "за жемчужину", особенно если они происходили между аристократками, собирали полные улицы зевак: у знати было много охраны, и похищение превращалось в долгое кошмарное представление с погонями, поединками на мечах, алыми фонтанами из ран и протяжными стонами умирающих… Главная сложность "лаурус парлус" заключалась, однако, вовсе не в этих публичных играх с холодным оружием. Похитительница должна была за ограниченный срок добиться взаимности от своей жертвы. Если в течение оговоренного времени юноша по доброй воле проводил с нею ночь – жемчужина считалась похищенной – это означало удачное завершение предприятия и примирение сторон. Бывшая владелица украденного юноши должна была официально признать победу своей соперницы и объявить брак расторгнутым. В случае, если похитительнице не удавалось добиться от своего пленника близости, и по истечению срока он желал вернуться к прежней подруге, то она обязана была его возвратить и принять с честью любую кару, назначенную соперницей. Если верить летописям, самой распространенной карой для мужекрадок была смерть.

Рассказы преподавателя отечественной истории о "лаурус парлус" в свое время произвели на Кузьму неизгладимое впечатление.

"В наши дни, к счастью, большинство людей осознает дикость брачных традиций предков. Хармандонские демократы активно выступают за введение уголовной ответственности для обеих сторон в случае установления факта следования этому варварскому обычаю, "– подытожил учитель.

" Вот бы меня украли! " – мысленно воскликнул одержимый страстным любопытством к жизни Кузьма.

Не успела подошедшая к столику поклонница сказать ему и пары слов – они лишь обменялись взглядами, как охранница, вихрем сорвавшись с места, напала на молодую женщину со спины и сгибом руки сдавила ей шею.

Тати, не даром боевой офицер, не растерялась: ухватив дюжую девицу за плечо обеими руками, она нырком подсела и перебросила её через себя.

Падающая охранница задела ногой столик, на пол полетела посуда, послышался звон и вопли Луки. Парнишка вскочил на стул, как будто на возвышении было безопаснее, и своим дребезжащим голоском, чуть ли не более звонким, чем хор бьющихся стаканов принялся звать на помощь .

Вышибалы заведения сорвались со своих мест. Тати нужно было бежать хотя бы ради того, чтобы не возмещать стоимость поломанного и разбитого.

Две девушки кинулись ей наперерез. К ним, на удивление быстро оклемавшись, присоединилась охранница Кузьмы.

Началась свалка. Тати ловко уходила от захватов и, вертясь волчком между противницами, успевала наградить каждую из них неожиданным ударом.

– Круто она дерется. Я видел такое только на Тиргейском рынке. Там одна девушка деньги зарабатывала тем, что одна валила десять желающих из толпы. Зеваки ставили деньги на то, что она не завалит, а она валила… – Лука понял, что ему лично ничего не угрожает, слез со стула и из испуганной жертвы превратился в невозмутимого зрителя.

Кузьма не успел удивиться тому, что Лука бывал на Тиргейском рынке, и, значит, почти наверняка в свои двенадцать знает о настоящей жизни куда больше, чем он, Кузьма, в свои шестнадцать. Юноша увидел, как его охраннице удалось-таки заломить Тати руку.

Не думая ни секунды, он вскочил, метнулся к клубку дерущихся, и, улучив момент, со всего размаху ткнул собственную охранницу между лопаток вилочкой для мороженого.

От неожиданности она взвыла, изогнулась и на мгновение ослабила хватку. Тати этого хватило – она вырвалась.

"Беги!" – шёпотом крикнул ей Кузьма, сияя глазами.

И она побежала.

Коротко и жалко, точно кошка, которой наступили на хвост, звякнул колокольчик над дверью. Стукнуло внизу – Тати одолела лесенку крыльца одним прыжком.

Охранница вернулась к столику. Вышибалы потирали помятые бока. Лука смеялся. А Кузьма думал о том, что он наделал. Разумеется, беспокоился он не о тех двух красных точках, что остались на спине у девушки, считающей себя его защитницей… Хотя ей, вероятно, было больно. Кузьма старался на неё не смотреть. А когда случайно напоролся на взгляд – тотчас отвел глаза. Он ожидал чего угодно: гнева, укоризны, холодного пламени назревающей мести… Но… Молодая охранница глядела на него иначе – с тоской. И он не смог выдержать этого взгляда.

Блондинка знает. Теперь она знает! Своим поступком Кузьма раз и навсегда стер границу между собой и ею – он изменил манерам, позволил высвободиться порыву…

Она сделает выводы. И вернется за ним. Отважные мужекрадки древности увереннее шли на преступление, угадав взаимность в каком-нибудь случайном поступке юноши…

 

5

Лимузин плыл по горячему асфальту Хорманшера в молчании, как катафалк. Сытый Лука дремал, заняв своим тщедушным тельцем (и как только умудрился!) целое сидение. От присутствия охранницы тишина в салоне густела, крепла, превращалась в напряжение, как сливки в масло.

– Как тебя зовут? – без возможности отступления, как гранату, Кузьма бросил вопрос в это гнетущее молчание.

– Марфа.

В бровях – ветерок удивления.

– Извини меня, Марфа. Больно ведь? Давай, я посмотрю.

Кузьма не ожидал, что она согласится. Но молодая охранница без единого слова рывком сняла с себя майку. На её спине, ровно загорелой, гладкой, чуть блестящей, точно дорогая глиняная посуда, обозначились, как он и предполагал, два жирных вишневых укола – возле них разливалась сине-желтая гематома.

– Я смажу сейчас… Подожди… – пытаясь вспомнить, где в лимузине аптечка, виновато пробормотал Кузьма.

– Не надо! – Марфа резковато отгородилась от предложенной медицинской помощи. – Царапина, заживет как на кошке.

Она подняла руки, чтобы снова надеть майку, и Кузьма невольно задержал взгляд на её голой груди. Два невзрачных холмика, и на каждом – шарик. Как крышки от заварочных чайничков.

Кузьма знал, что Марфа только год назад приехала из Храма. Охрану для хармандонской королевской семьи и знати готовили в специальных закрытых школах, куда брали только идеально здоровых и крепких шестилетних девочек. В течение десяти лет их учили попадать тонким, как скальпель, метательным ножом в глаз с расстояния в двадцать шагов. Их учили безжалостно душить и ломать шеи. Но не только эту жуткую науку постигали они. В Храме девочкам рассказывали и о смерти, и о любви. Охранницы знали секреты врачевания, умели останавливать кровь, делать искусственное дыхание, массаж сердца, могли принять роды. Поговаривали, что в Храме учат даже искусству ласкать мужчин… Может, потому Селия и прислала Марфу в комнату Кузьмы?

– Зачем ты напала на эту женщину?

– Я не должна подпускать к вам так близко посторонних людей, если бы она достала нож, допустим, я могла бы просто не успеть…

– С чего ты вообще взяла, что кому-то может понадобиться зарезать меня в кафе?

Кузьма злился на Марфу за то, что разговора с Тати не получилось.

– Я не могу знать, о чём думают люди. А в вас течет королевская кровь, не забывайте.

– Как же вы уже достали! Этой крови королевской во мне – капля на ведро, но жизнь моя, как я чую, отравлена насмерть!

– Если она попытается вас похитить, я должна буду убить её, – сказала Марфа.

Кузьма впервые за время поездки взглянул ей прямо в глаза. Небольшие, глубоко посаженные, чуть раскосые – они ничего не говорили о том, что творилось в душе девушки. Кузьме стало немного не по себе от холодного взгляда Марфы: она научилась убивать и сама не боялась смерти.

– Я тебе не позволю, – заявил он, чувствуя, как пересыхает во рту, – я добьюсь, чтобы тебя уволили, я…придумаю, что с тобой сделать…

Марфа всего годом старше, и она – простая охранница, но Кузьма оробел перед нею. Она ведь – тоже женщина. Как Селия, как загадочная Блондинка… Пусть совсем юная, неопытная, неосторожная в словах и чувствах, но женщина. Прекрасное и страшное существо, от которого всегда будет зависеть жизнь мужчины…

– Вы влюблены в эту даму, молодой господин? – спросила Марфа.

– Это не твоё дело, – отрезал он, глядя в сторону, – сама говорила: «мы принадлежим разным кругам, вашими друзьями могут быть ваша матушка, госпожа Селия», – Кузьма довольно обидно передразнил глубокий немного гнусавый голос Марфы. – Тайны сердца я поверяю только друзьям.

– Я спрашиваю не из любопытства, – спокойна сказала девушка, не обратив внимание на насмешку, – моя рабочая обязанность – отслеживать круг вашего общения. Если вы желаете общаться с этой молодой дамой, я не могу вам запретить, но я должна быть уверена, что она не причинит вам зла.

– Я тебе скажу, если ты мне тоже кое-что скажешь. Что Селия говорила тебе? Какими словами просила прийти ко мне в спальню?

Кузьма хотел знать, правда ли его нареченная сумасшедшая, или в её действиях всё же присутствует логика, только более сложная и странная, чем у обыкновенных людей.

– Она позвала всех нас, охранниц, и спросила, кто хотел бы… – юноше показалось, что Марфа слабо покраснела. Лгать молодому господину она не стала бы.

– Я тебе что… Нравлюсь что ли? – оторопело спросил он.

Спросил, и сразу мурашки побежали по загривку, как от сквозняка. Захотелось зажмуриться…

– Да, – ответила Марфа так спокойно, как будто её спросили, любит ли она креветки. Наверное, этому тоже учат в Храме.

«Настоящая амазонка не теряет самообладания, даже если самый прекрасный из всех юношей кладёт голову ей на плечо и клянётся в любви до гроба – мужчина не должен владеть душой настолько, чтобы его поведение влияло на принимаемые женщиной решения, мужчиной можно пользоваться, им можно наслаждаться, но ни в коем случае нельзя делать его смыслом, целью, пределом желаний… Это – добровольное рабство».

Марфа не боялась смотреть на юношу, даже сделав признание. Кузьма вспомнил, как она позволила ему резать руки. Он обращался с девушкой не лучшим образом, он порой не замечал её вовсе, точно мебель, не удосуживался желать ей ни доброго утра, ни хорошей ночи, в отличие от Селии, которая всегда была вежлива с персоналом… Он даже имени её до сегодняшнего дня не знал. А она… Оказывается, молодая охранница испытывала к нему какие-то чувства. От мысли, что если бы не прихоть Селии, эта девушка ни жестом, ни взглядом не выдала бы своей грустной тайны, Кузьме стало не по себе, но ещё страшнее была смутно угадываемая им внутренняя готовность Марфы прощать ему и скверное обращение, и злые капризы вроде тех царапин ножом, лишь бы сидеть с ним в одной машине, смотреть на него, находиться рядом… Ни одна хармандонская охранница, которой по воле рока приглянулся господин, знатный юноша или мужчина, не посмеет надеяться на взаимность – но если он невзначай, просто чтобы позабавиться, изъявит желание тушить папиросы об её ладони, она с горьким наслаждением мученицы любви подставит ему их… «Вам следует искать друзей своего круга. Вашими друзьями могут быть ваша матушка, госпожа Селия…»

– Я приглашу тебя в мою комнату на ночь, – начав фразу, Кузьма ощутил колкий холодок в спине, но отступать было некуда, ему пришлось договорить, – Если ты мне объяснишь, что за дерьмо лежит в подвале замка.

Он хотел знать правду, потому что правда – это свобода; он хотел перестать быть игрушкой и стать, наконец, человеком, способным делать выводы и принимать решения – думается, трудно осуждать такое желание…

Марфа взглянула на него с пронзительной грустью.

– Зачем вы так, молодой господин, вы жестоки.

Суетливыми движениями отстегнув золотые с жемчужинами булавки, он снял ткань, скрывающую лицо.

– Я буду говорить с тобой, как с Селией, – он был абсолютно серьезен, – будто бы я твой…

Глянув на спящего Луку, юноша прижался к Марфе, прильнул к ней, решительно и невозвратно, как волна бросается на скалу, закинул руку ей на шею…

Он надеялся, что она поддастся искушению и поцелует его. Марфа не пошевелилась. Тогда Кузьма, обнаглев от своего единственного неистового желания правды, которой никогда ему не доставалось вдоволь, положил руку ей на грудь. Выждав несколько мгновений – как отреагирует? оттолкнет? укорит словами? – он несильно стиснул ладонью тугой тупой холмик. Девушка не двигалась и молчала.

На ощупь грудь Марфы оказалась удивительно приятной – точно горбушка свежей булки.

Кузьме почудилось, что всё тело охранницы, будто слитое из металла, дрогнуло, обмякло, озарённое пугливой и нежной, как бабочка, первой радостью любви… Вот ведь как! Кузьма нащупал трещинку в Марфиной стальной броне. Его опьяняла близость разгадки, он чувствовал: если проявить настойчивость, великая стена молчания падет – очарованная девушка сдастся, принеся принципы в жертву чувствам…

Юноша уже обнимал охранницу за шею обеими руками, пытался развернуть к себе… Что ещё он мог предложить в качестве взятки?

Внезапно на противоположном сидении зашевелился Лука. Он потягивался, лениво разлеплял веки, отяжелевшие от навязчивой, типичной для часов сиесты дремы…

Сконфуженно оттолкнув друг друга, Кузьма и Марфа оба неестественно выпрямили спины, вжались в сидение, приняв напряженные статичные позы.

 

6

Когда Селия вышла из машины в сливочно-белом деловом костюме с узкой юбкой до колена и в белых туфлях на шпильках, репортеры обступили её. Трем сотрудницам охраны, окружившим миллиардершу, едва удавалось удерживать их на расстоянии нескольких шагов.

– Пару вопросов, пожалуйста!..

– Как вы относитесь к демократической партии?

– Считаете ли вы возможным сохранение монархии?

– Планируете ли заявить претензии на корону?

– Мы собираемся опубликовать топ-10 самых красивых женщин планеты. Вы дадите разрешение на использование ваших фотографий?

Девушка из журнала мод, по-видимому, оказалась самой настойчивой. Она тянула микрофон из-под руки охранницы. И ей воздалось:

– Делайте с моими фотографиями, что хотите, – ответила Селия, – хоть на футболках печатайте. Кожа с меня не слезет от того, что на меня будут смотреть.

Она отвернулась и прошла по освобожденному охраной пятачку асфальта ко входу в бизнес-центр.

Сто восемьдесят шесть сантиметров роста. Невероятно длинные при этом ноги. Изящная амфора торса схвачена приталенным пиджаком. Роскошные густые волосы убраны в тяжелую кичку на затылке. Голубоватые вспышки камер преследовали Селию, пока она не скрылась за тонированными стеклянными дверями.

– Здравствуйте…

– Здравствуйте!

– Добрый день!

Селия привычно раздавала, отвечая на приветствия, вежливые кивки и легкие улыбки.

В зале за круглым столом собрались представители всех крупных частных корпораций королевства. Зарина предпочла присутствовать на заседании посредством видеосвязи. Ей не хотелось появляться на публике с животом.

Беседа велась на атлантийском языке. Говорила молодая женщина, чью внешность Селия нашла забавной: почти круглое лицо со здоровым румянцем – земляника в молоке! – квадратные очки в массивной черной оправе, короткая мягкая шея, жесткие завитки русых волос, торчащие в разные стороны.

– Мы предлагаем вам принять участие в масштабном международном проекте, – говорила Онки Сакайо, "политическую" часть разговора Холли Штутцер доверила ей, "техническую" оставила за собой, – мы заручились поддержкой порядка пятидесяти крупных компаний в Новой Атлантиде, и теперь начинаем активное привлечение иностранных инвесторов. Что вам может дать участие в этом проекте? Главное его преимущество в том, что мы будем первыми, такого не делал ещё никто на планете. Вы сами понимаете, какую прибыль может принести вывод на рынок принципиально нового товара или технологии. Это будет прорыв! В случае успеха наша общая компания автоматически станет лидером рынка термоядерной энергии. Чуть позже моя компаньонка, физик, разъяснит вам детали – приготовьтесь к долгой лекции с формулами на доске. У нас составлена предварительная смета расходов, мы высылали её вам по электронной почте. Да, суммы довольно большие, но иначе быть не может, требуется закупка ракетных двигателей, топлива, наем квалифицированных кадров для работы на орбите, строительство наземной базы в условиях вечной мерзлоты, лицензия экологов…

– Вот складно чешет… – Прокомментировала Зарина, заглушив свой голос в видеочате, – Очередная научная авантюра. Не верю я этой очкастой. Нынче модно стало так зарабатывать на простодушных магнатах и чиновниках: приносишь им кипу бумажек с чертежами, в которых и ведьмы каблуки переломают, посыпаешь их уши погуще труднопроизносимыми терминами, и просишь побольше денег под реализацию описанной "инновации"… А дальше – валишь куда-нибудь к морю. Главное – успевать исправно присылать отчеты. Проекты из серии "наукоемкие технологии" доить можно ой как долго…

– Бизнес во все времена был локомотивом прогресса, – продолжала Онки, – с вашей помощью мы надеемся сделать даже не шаг, а огромный прыжок – из настоящего в будущее. Разумеется, это только попытка, и сама Криста, дочь господня, думаю, не смогла бы в такой ситуации гарантировать результата… Но люди пошли за нею, чтобы спастись. Помните легенду? Те, кто не поверил, остались и погибли. А те, кто пошел за Кристой, не сомневаясь, что она проведет их сквозь подземную пещеру, спасли свои жизни и оказались на свободе. Пока я прошу, чтобы вы поверили нам.

– Всё ясно, – хмыкнула Зарина.

–…Да, мы предлагаем вам рискнуть, любое серьёзное капиталовложение – риск, но в случае удачного исхода вложенные средства не только окупятся, но и принесут прибыль многократно превышающую исходную сумму.

Зарина наблюдала за лицами присутствующих в зале заседания – на некоторых из них было написано враждебное недоверие, которое она в полной мере разделяла; часть дам скрывали свои эмоции, засыпали выступающую вопросами, демонстрируя подчеркнутый интерес к деталям; были и те, кто улыбались, поглядывая на проявляющих интерес как на играющих детей.

В продолжение выступления Онки Сакайо Селия сидела практически не меняя позы. Перед нею на столе лежали чистый лист и удобная металлическая ручка: она иногда склонялась, чтобы сделать пометки. Бумага на столах у всех остальных так и осталась нетронутой.

– Я предоставляю теперь слово настоящей руководительнице проекта, человеку, который будет решать судьбу каждого вашего атлантика, ученой-физику, Холли Штутцер.

Из-за стола поднялось щупленькое существо, похожее на школьницу, коротко стриженое, с жалкой шейкой, облаченное в светло-голубую рубашку с закатанными рукавами и мужские брюки с ремнем.

– Чучелко… – пробормотала Зарина. Внешность обеих охотниц за инвестициями она нашла не презентабельной.

Существо тем временем подошло к пластиковой доске, которая была такой чистой, что при взгляде на неё становилось ясно – ею никогда не пользовались. Пошарив на полочке под доской, Холли обнаружила искомый прямоугольный новый – аж углы острые! – кусок мела.

Поначалу соприкосновение мела с доской сопровождалось неприятным скрипом – она начала писать формулы. Попутно девчушка что-то вещала, старательно, как учитель-практикант, почти не поворачиваясь к аудитории.

Зарина выключила звук.

– Есть ли у вас вопросы? – спросила Холли в конце полноценной двухчасовой лекции.

Сидящие за столом молчали как студенты, которые ничего ровным счетом не поняли, но хотят поскорее уйти.

В наступившей тишине, как будто привыкшей прятаться за стук мела и монотонное бормотание, и испугавшейся своей единственности, чистоты, особенно выразительно прозвучал густой зычный голос Селии. Она хотела прояснить какую-то частность в написанных докладчицей формулах.

Это стало неожиданностью для многих. На Селию посматривали с уважительным удивлением.

Уточнив несколько деталей и тем самым окончательно повергнув аудиторию в состояние культурного шока, красавица-магнатка изрекла:

– Я согласна финансировать ваш проект.

– Вот тебе на! Действительно, сумасшедшая! Кому досталось твоё состояние, Амина, бедняжка? Психопатке! – воскликнула Зарина, инстинктивно приближая лицо к монитору, – Она же разорит семью!

Младенец нервно дернулся в животе, как будто подтверждая её слова.

 

7

Тати Казарова беспокойно мерила шагами гостиничный номер. Ей казалось, что движение помогает уравновешивать бурлящие потоки противоречивых чувств. Она продолжала нарезать круги по просторному помещению с камином, журнальным столом и низкими креслами для гостей – будто бы если бы она перестала на мгновение, то прекратила бы свое вращение маленькая, но важная шестерёнка внутри невероятно сложного механизма, который ни в коем случае не должен останавливаться.

Время от времени Тати брала в руки разные предметы: книгу, телефон, вазу – держала в руках и возвращала на то же место в том же виде – точно человек, мучимый тяжким похмельем, она забывала причины, побудившие её совершить те или иные действия, отчего сами действия теряли смысл.

Сумма, предложенная ей Зариной шай Асурджанбэй за похищение Кузьмы повергла Тати в труднопереносимое состояние беспрерывных метаний. Она по несколько раз на дню изменяла своё решение, выстраивала к нему аргументацию, а потом сама же её обрушивала. Ей не хотелось обманывать юношу – изначально ведь она планировала украсть его, что называется, "из любви к искусству", для себя – Кузьма был дивно хорош собой, смышлен, прекрасно воспитан – его похищение могло бы стать экзотическим любовным приключением.

Деньги, обещанные Зариной, всё меняли. Принимая новые правила игры, Тати переставала быть отважной укротительницей юного мужского сердца, а становилась корыстной авантюристкой, готовой спекулировать лучшими чувствами. Эта дилемма и швыряла её из стороны в сторону словно на качелях – майор Казарова никак не могла выбрать между честью и выгодой.

Если выражаться образно, то за ее правым плечом стоял настырный призрак матери: «Нет на свете ничего страшнее бедности, Татка, заклинаю тебя: все силы свои употреби на то, чтобы вырваться из болота, в котором прозябает вся наша семья, за каждый шанс хватайся двумя руками, а если руки связаны за спиной – пытайся поймать шанс зубами». А за левым плечом стоял кто-то другой, голос его был тише, логика казалась более расплывчатой, Тати Казарова едва различала застенчивое бормотание второго голоса на фоне чеканных отповедей "матушки". Голос этот когда-то советовал ей не бросать Алана, периодически напоминал о дочери, которая подрастала Всемудрая знает где без неё, и многозначительно замолчал, когда Тати положила глаз на Кузьму шай Асурджанбэй.

В тот вечер, выйдя из ресторана, она заметила следующий за нею вдоль тротуара лимузин.

Когда машина поравнялась с шагающей женщиной, опустилось стекло, и стриженая девушка в черном пиджаке попросила Тати остановиться.

Дверца с мягким щелчком открылась, и её пропустили внутрь. Так и произошел разговор – в лимузине сидела Зарина.

Когда подошвы Тати снова коснулись асфальта, она не была окончательно уверена, что произошедшее не фрагмент сна, навеянного просмотром остросюжетного фильма. Времени на раздумья ей было дано три дня, и один из этих дней уже был истрачен наполовину.

– Деньги ты получишь сразу все наличными после того, как передашь Кузьму моим людям. Будет инсценировано нападение и похищение его уже у тебя… Кстати, – подробно описав план, добавила Зарина, – парень у меня созрел, можешь потешиться с ним, раз душа лежит… В качестве бонуса.

 

8

Онки и Холли сидели в аэропорту Хорманшера на лавочке возле кофейного аппарата. Зерновым кофе он угощал даже тех, у кого не оказывалось при себе ни наличных денег, ни платежной карты. Чтобы рассчитаться за напиток, достаточно было ввести в поле код-идентификатор билета – система сама списывала средства со счета пассажира.

– Дрянь, – сказала Онки, придирчиво разглядывая осадок на дне картонного стаканчика с надписью на хармандонском языке.

– Если бы ты хоть раз брала в столовой АЦИАЯ "студенческий" кофе, ты бы постыдились хаить этот небесный нектар, – смеясь глазами, вступилась за автомат Холли.

– Почему "студенческий"?

– У нас продают два вида: кофе за восемь атлантиков, и за пятьдесят. Дорогой мы называем – "профессорский".

Холли, запрокинув голову, вылила себе на язык остатки напитка.

– Знаешь, Онки, – заговорила она снова, – мою благодарность тебе нельзя выразить. Ты как будто стала моей второй матерью. Человек жив своим делом, и ты мне подарила жизнь. Ты дала моей мечте дорогу в реальность. Без тебя, без твоих идей и «подвешенного» языка мне не удалось бы найти столько крупных инвесторов. Я предлагаю тебе стать совладелицей моей компании. Знаешь, как мы её назовем?

– Как?

Онки словно не заметила прозвучавшего предложения.

– У тебя нет вариантов? Ведь если это наша общая компания, то и придумать название и логотип мы должны вместе.

– Послушай, Холли… Вы, ученые, народ очень эмоциональный, я понимаю, как много значит для тебя запуск этого проекта… Но это твой проект. Я политик, и мне не положено иметь бизнес. Помочь тебе было моим гражданским долгом, вот и все. Хорошее дело не должно оставаться без помощи власть имущих, я так считаю.

– Короче, если когда-нибудь решишь всё бросить, обращайся – я поставлю в своем кабинете два директорских кресла, – прочувствовано произнесла Холли, проведя ладонью по Онкиной руке, лежащей на подлокотнике.

Прикосновение было теплым, и таким нежным, как дыхание, как упавший лепесток. Онки немного удивилась: если бы она не знала, кто сидит рядом, то подумала бы, что её погладил мужчина.

– Посадку объявили, идём, – она поспешила подняться.

Никто из людей, с которыми Онки общалась по работе, не трогал таким образом её рук, а физических проявлений дружбы она стеснялась. Даже Ритка, зная это, нечасто позволяла себе обнять подругу или похлопать по плечу.

Холли догнала её и взяла за руку. Странно это было между двумя взрослыми людьми.

"Большие ученые почти все с приветом…" – чтобы не обидеть Холли, Онки сопротивляться не стала.

 

9

– Ты ненормальная, Селия! Как можно было вписаться в такую авантюру! Это ведь из области фантастики – получение энергии с космической станции! Ты же образованная женщина…

– Вот именно, – мягко согласилась Селия, – лекцию читали как раз для таких как я.

– Ну, допустим даже они не шарлатаны, и сами во все свои каракули верят, – праведное возмущение не оставляло Зарину, – крайне мала вероятность, что у них получится. Ты не боишься потерять свои деньги?

Селия остановила на собеседнице внимательный взгляд своих больших мазутных глаз.

– Большие деньги нужны на большие цели, разве нет? У меня слишком много денег, чтобы просто на них жить.

– Ты точно не в своем уме! Будь я твоей матушкой, я бы лишила тебя наследства, а лучше – положила бы на лавку и отходила ремнем! Ох, вышибла бы дурь! Денег у неё, видите ли, излишек образовался! Раздать надо бедным! Нашлась коммунистка!

Зарина, пользуясь священным правом старшей, распекала молодую миллиардершу в своё удовольствие.

Селия слушала, как положено слушать женщину, родившую ей мужа – не возражая. Она, конечно, никогда ещё не бывала беременной, но читала, что это состояние способно влиять на эмоциональность – Селия великодушно извиняла свою свекровь заранее за всё, что та могла ей наговорить.

– Ну как, о чём они беседуют там? – сверкая глазами, пытал Кузьма Луку, которого послал подслушивать.

– Не понял я, – пробормотал мальчуган, – матушка твоя сказала, что госпожа Селия деньги свои кому-то отдала, и пропадут они теперь…

– Да и хрен с ними! – осерчал юноша, – пусть хоть огнём горят эти Селиины деньги! Я только рад! Ненавижу я их, одни проблемы от богатства: туда не ходи, сюда не гляди, охрана пасет тебя, как козла, на коротком поводке… Ты знаешь, Лука, может, сейчас очень странное скажу: я бы хотел быть бедным. Вот воля им: проснулся утром и иди куда хочешь, и никто за тобой не следит, не указывает тебе, и голову заматывать не надо, я столько раз видел на улице парней моего возраста без этих дурацких мешков на лицах, идут себе, никто на них не глазеет…

Лука глядел на Кузьму почти не моргая – неподвижные глаза его темнели с каждым словом, точно гроза собиралась в них:

– Дурак ты. Сам не знаешь, про что говоришь. Бедным страшно быть. Проснулся утром и иди куда хочешь. Да. Что правда, то правда. Этого не отнять. Да только куда пойдешь, если жрать хочешь так, что ноги не идут? А жратвы нет у тебя. Что делать будешь? Попрешься на Тиргейский рынок: там надо украсть что-нибудь, да так, чтобы тебя не поймали. Поймают – побьют – не встанешь. Иногда, бывает, везет: дыню уронили, раскололась, или виноград заплесневел – могут угостить. Не сляжешь если потом животом мучиться после этой дряни – считай – король!

Пока Лука говорил, его как будто трясло. Кузьма даже заволновался, что мальчуган заболел и бредит: в самом деле откуда ему знать, как живут бедняки… Он ведь, наверняка, тоже из хорошей семьи – вряд ли Селия взяла бы в свой дом босяка с улицы? Или могла бы? Впрочем, если она действительно сумасшедшая, станется с неё…

– Откуда тебе всё это известно? – строго спросил Кузьма.

– Да так… Люди говорят… – спохватился Лука.

Кузьма заметил, что глаза парнишки, пока он говорил, странно заблистали. Слезы?

– Я много историй про бедность могу рассказать, если ты все ещё думаешь, будто бедняком быть – большое счастье, – Лука шмыгнул носом, – у одних людей, живших на окраине, такой плохой дом был, сделанный из тряпок, гнилых досок и глины, что однажды он просто обрушился на них, и все погибли, кроме одного ребенка, который за водой пошёл…

Мальчуган не выдержал, отвернулся. Кузьма тронул его за плечо.

– Что тебе? Что? – Лука злобно дернул плечами, – Отстань!

Кузьма молча преодолел его сопротивление и развернул мальчугана к себе лицом: тот рыдал – уродливо, жутко, натужно кривя рот.

Кузьме пришлось обнять «брата». Он понятия не имел, что говорить, и бормотал случайные попадающие на язык штампованные утешения:

– Ну… Хватит… Перестань. Всё хорошо теперь. Всё будет хорошо. Ты в безопасности…

Лука, сопя и фыркая, мочил слезами и слизью из носа тонкую дорогую ткань вышитой рубашки Кузьмы, который неумело робко гладил его по голове, по спине – ему никогда ещё не приходилось жалеть людей. Он ни разу в жизни не был свидетелем настоящих слёз, горьких, рожденных болью, а не прихотями, и теперь он чувствовал к Луке такую страшную и сильную нежность, от которой хотелось немедленно поменяться с ним местами, и плакать, и болеть, и быть за него…

 

10

Стояла странно тихая ночь. Небо было чёрным, как небытие. Звезды и Млечный Путь – жемчужины в сетях. Стареющий месяц высоко стоял над деревьями парка, тонкий, золотой, точно апельсиновая корка. Мраморные ступени дворца, колонны бледно и зыбко светились.

Кузьма спустился вниз. Он прежде не бывал ночью в парке, и ему хотелось этого сейчас просто для того, чтобы нарушить запрет.

Он вошел в аллею. Темнота обступила его со всех сторон.

Что сделала бы Селия, если бы узнала? Кузьме весело было думать, что он делает недозволенное.

Он сам не заметил, как вышел к пруду. Здесь было светлее – вода немного серебрилась в свете звёзд. И вдруг…

Кузьма никак не ожидал этого. На самом краю мраморной набережной пруда стояла Селия. Она не видела его, но зато он прекрасно видел всё… Её тело мягко сияло на фоне черной листвы. Густые распущенные волосы темнели на плечах, на груди. Селия была совершенно голой… Она попробовала воду пальчиком ноги…

Кузьме стало одновременно и жарко, и холодно. Он не понимал, как такое может быть, но оно с ним случилось. Он сделал маленький шажок вперёд и…

Провалился в пруд.

Был, наверняка, громкий плеск; он барахтался, пытаясь сбросить с себя липкую тину, но Селия на берегу как будто не видела ничего… Она стояла так же спокойно, расточая слепой темноте грешную красоту своего сочного плодовитого тела.

"Это сон, сон!"

Кузьма вынырнул, жадно хватая ртом воздух, выпутался из одеяла, обвившегося вокруг него, и сел.

Было ещё темно. Селия не дура, чтобы купаться в пруду. Духота. Кузьма снова лёг, сбросив одеяло на пол. Сердце его колотилось очень скоро – он не мог перестать думать о своем сне.