Дом, в котором жила Мёрфи, достался ей от бабушки — славный домик в районе, построенном еще до того, как в обиход вошли лампочки Эдисона, и в то время как некоторые подобные кварталы пришли в упадок, эта улочка производила впечатление исторического заповедника – гладенькие, аккуратно подстриженные газоны, ухоженные деревья, уютно окрашенные домики.

Я свернул Жучка с улицы, поколебался секунду и повел его дальше – по газону – за дом, к маленькой пристройке, похожую больше на сарайчик для инструментов, спроектированный Человеком – Имбирной Коврижкой. Я заглушил мотор и с минуту сидел, слушая, как тихонько шипит и пощелкивает остывающий агрегат. Стоило мне выключить фары, как вокруг сделалось очень темно. Нога болела как черт-те что. Я испытывал огромный соблазн закрыть глаза и отдохнуть немного, не сходя с места.

Вместо этого я полез в картонный ящик, который вожу с собой в машине рядом с ручником. Порывшись, я нашел рядом с двумя наполненными святой водой воздушными шарами, парой старых носок и тяжелой, проросшей картофелиной похрустывающую пластиковую упаковку. Я разорвал ее, достал пластмассовую трубку. Резко согнул ее и встряхнул. Две жидкости внутри смешались, и трубка засветилась золотисто-зеленым сиянием.

Я выбрался из машины и потащил свою усталую задницу к задней двери. Томас, Мыш и Баттерс шли за мной. Я отпер дверь Мёрфиным ключом и запустил всех внутрь.

Внутри Мёрфиного дома царил… скажем так, ужасно славный уют. Старая викторианская мебель, поношенная, но при этом ухоженная. В убранстве в изобилии присутствовали кружевные салфетки, и вообще, это место производило впечатление этакого… девчачьего, что ли. Когда бабушка Мёрфи отправилась в мир иной, а в дом въехала Мёрфи, она почти ничего не стала менять. Единственным свидетельством того, что здесь проживает самый крутой детектив Чикаго, стала деревянная подставка на каминной полке, на которой красовалась друг под другом пара японских мечей-катан.

Из гостиной я прошел на кухню и полез в тумбочку, где Мёрфи держала спички. Я зажег пару свечей, потом с их помощью нашел пару старых керосиновых ламп и раскочегарил и их.

Пока я занимался этим, вошел Томас, взял светящуюся трубку и, держа ее в левой руке, полез в холодильник.

— Эй, — окликнул я его. – Это не твой холодильник.

— Мёрфи ведь не стала бы жадничать, не так ли? – бросил Томас, не оборачиваясь.

— Дело не в этом, — возразил я. – И он все равно не твой.

— Электричества нету, — отозвался Томас, скрывшись в холодильнике по самые плечи. – Не пропадать же добру. Ага, вот, пицца… И пиво.

Секунду-другую я молча смотрел на него.

— Проверь морозильник, — буркнул я, наконец. – Мёрфи любит мороженое.

— Тоже верно, — согласился он, вылез и оглянулся на меня. – Сиди, Гарри, сиди. Я тебе чего-нибудь принесу.

— Я в порядке, — сказал я.

— Нет, не в порядке. У тебя снова вся нога в крови.

Я удивленно опустил взгляд. Бинты, и правда, насквозь пропитались свежей, темной кровью.

— Черт. Как некстати.

В дверях кухни бледным привидением возник Баттерс. Волосы его растрепались больше обычного, что немудрено, если вспомнить, по какой грязи его сегодня валяли. Очки его пропали, и он подслеповато щурился, глядя на нас. Ссадина на нижней губе распухла и потемнела, и на левой скуле тоже темнел впечатляющих размеров синяк – предположительно, след Гривейнова допроса.

— Дайте мне умыться, — сказал Баттерс. – Потом посмотрю, что у вас с ногой. Ее надо держать в чистоте, Гарри.

— Да вы присядьте, — предложил Томас. – Баттерс, вы проголодались?

— Да, — кивнул Баттерс. – Здесь есть ванная?

— Из коридора, первая дверь слева, — отозвался я. – И, кажется, Мёрфи держит аптечку первой помощи под раковиной.

Баттерс молча шагнул к столу, взял одну свечу и так же молча вышел.

— Что ж, — сказал я. – По крайней мере, сейчас он в относительной безопасности.

— Возможно, — кивнул Томас, не переставая выгружать еду из холодильника на стол. – Им известно, что он ничего не знает. Но ты рискнул своей жизнью ради спасения его. Это может навести их на мысли.

— Что ты имеешь в виду? – не понял я.

— Ты был готов погибнуть ради его спасения. Думаешь, Гривейн настолько знаком с понятием дружбы, чтобы дать этому правильную оценку?

Я поморщился.

— Возможно, нет.

— Вот я и говорю: они могут задуматься, чем же это он для тебя так ценен. И что ты такого знаешь, неизвестного им, — он полез в шкаф и нашел там немного хлеба и крекеры. – Может, это не приведет их ни к каким выводам. А может, и нет. Ему стоит держаться осторожнее.

Я согласно кивнул.

— Вот ты за ним и присмотришь.

Томас подозрительно покосился на меня.

— Думаешь поехать дальше?

— Перекушу и поеду, — кивнул я.

— Не валяй дурака, — сказал Томас. – У тебя нога ранена. Ты и ходишь-то с трудом. Поешь. Поспи немного.

— Некогда, — вздохнул я.

Секунду он смотрел на меня, сжав рот в упрямую линию, потом кивнул.

— Поговорим об этом, когда поедим. Голод располагает к злости. Легко принять неверное решение.

— Не лишено логики, — согласился я.

— Сними куртку. Сядь. Пусть Баттерс осмотрит твою ногу.

— Ее всего-то перевязать надо, — возразил я. – Это я и сам могу.

— Ты меня не понял, балда, — хмыкнул Томас. – Настоящий друг дал бы Баттерсу повозиться с проблемой, с которой тот точно справится. Остальных с него на сегодня хватит.

Я испепелил Томаса взглядом, стащил с себя куртку и прохромал в гостиную.

— С тобой проще иметь дело, когда ты примитивный самовлюбленный говнюк.

— Ну да, я и забыл, насколько ты ограничен, умник, — заметил Томас. – Буду осторожнее.

Я осторожно присел на старый Мёрфин диван. Он скрипнул под моим весом. Мёрфи невелика ростом – думаю, и ее бабушка тоже была такой. Меня не назвать особенно мускулистым, но с моим ростом никто не отнесет меня к легкому весу. Я положил на журнальный столик несколько кружевных салфеток, чтобы не испачкать его кровью, и взгромоздил на него свою истерзанную ногу. Это сняло с раны часть давления; правда, из этого не следовало, что она перестала болеть. Она просто болела чуть менее злобно. Что ж. все лучше, чем ничего.

Я сидел так, пока из коридора не вышел Баттерс с Мёрфиной аптечкой в руках. Я хорошо знаю обычные компактные наборы для оказания первой помощи, которые легко помещаются в автомобильном бардачке. Мёрфи как человек предусмотрительный заменила эту крошечную барсетку на ящик размером с плотницкий.

— Не думаю, чтобы рана была слишком уж серьезной, — сказал я Баттерсу.

— Лучше посмотреть и выяснить, что ничего не нужно, — негромко, но решительно возразил он. Он поставил на столик ящик с медикаментами, керосиновую лампу и ловкими, уверенными движениями принялся разбинтовывать ногу. Сняв последний, насквозь пропитанный кровью слой, он всмотрелся в рану, придвинул лампу ближе и поморщился.

— Ну и месиво. Вы порвали два центральных стежка, — он с извиняющимся видом покосился на меня. – Мне придется заменить их, а то и все остальные постепенно поедут.

Я поперхнулся. Мне очень не хотелось, чтобы меня штопали без анестезии. Или я недополучил своей дозы боли на прошедший день?

— Валяйте, — сказал я.

Он кивнул и начал смывать кровь с кожи вокруг раны. Потом протер пальцы стерилизующими салфетками и натянул пару резиновых перчаток.

— Здесь есть обезболивающий состав. Я использую его, но он ненамного сильнее той штуки, которой вы мажете десны при зубной боли.

— Вы просто давайте побыстрее, — буркнул я.

Он снова кивнул, взял кривую иглу, хирургическую нить, еще раз поправил свет и принялся за работу. Он орудовал довольно быстро. Я изо всех сил старался молчать. Когда он закончил, горло у меня саднило. Ну, не то, чтобы я орал в голос, но только потому, что я душил вопли прежде, чем они вырывались у меня изо рта.

Потом я лежал на диване вялой тушкой, пока Баттерс бинтовал ногу чистыми бинтами.

— Вы уже ведь начали принимать антибиотики? – спросил он.

— Нет пока, — признался я.

Он неодобрительно покачал головой.

— Примите прямо сейчас. Мне даже думать не хочется, чего вы могли насобирать в рану там, у вас дома, — он поперхнулся и немного побледнел. – То есть, Боже мой…

— Это, наверное, худшее из того, что бывает, когда разгуливаешь мертвым, — заметил я. – Всюду за тобой след…

Он улыбнулся мне – ну, по крайней мере, честно попытался улыбнуться.

— Гарри, — произнес он. – Мне очень жаль.

— Чего жаль?

— Я… — он тряхнул головой. – От меня там не было толку. Хуже, чем не было толку. Вы могли пострадать из-за меня.

В дверях кухни появился Томас, бледный и безмолвный. Он двинул бровью, ухитрившись сказать: «Я же говорил,» — не открывая рта.

Я испепелил его взглядом. Он чуть улыбнулся и скрылся обратно на кухню. Баттерс ничего не заметил.

— Не переживайте, — сказал я. – Вам ведь никогда прежде не приходилось переживать такого?

— В смысле зомби, и призраков, и некромантов? – спросил он.

— В смысле, чего угодно, угрожающего жизни. Вообще опасного.

— А… — он помолчал немного. – Нет. Я пытался пойти в армию, но даже шагистики не осилил. Работал в госпитале. Такая же история вышла, когда я пытался стать полисменом. То есть, желание было, но дух подкачал.

— Некоторые просто не созданы для такого, — заверил я его. – И этого нечего стыдиться.

— Ну, да… — сказал он, явно оставшись при своем мнении.

— Вы умеете много такого, чего я не могу, — сказал я и кивнул на свою ногу.

— Но это – это же так просто, — возразил Баттерс. – Я хочу сказать, только термины длинноваты. Но и только, а все остальное не так уж и сложно.

— Да вы сами послушайте, что вы говорите, — возмутился я. – Сидите здесь и на голубом глазу пытаетесь меня уверить в том, что медицина – вещь простая, если не считать терминологии. Вы хоть представляете себе, какой она представляется неучу вроде меня? Каково вообще общаться с образованным человеком вроде вас?

Он отмахнулся.

— Я ведь не гений какой-нибудь, — он нахмурился. – Ну, вообще-то, в техническом смысле… IQ у меня как у гения, но это все ерунда. У многих не хуже. Суть в том, что я практически всю свою зрелую жизнь занимался только этим. Потому и умею делать это неплохо.

— Суть также в том, — сказал я, — что я практически всю свою зрелую жизнь разбирался с зомби, призраками и прочей нечистью, которая пыталась меня убить. Потому я умею делать это примерно так же неплохо. Просто у нас специальности разные. Вот и все. Так что не посыпайте голову пеплом оттого, что не можете делать мою работу так же хорошо, как я.

Он начал собирать со стола окровавленные бинты и обрезки нити, потом стянул с рук перчатки.

— Спасибо, Гарри. Но это еще не все. Я просто… просто думать даже не мог. Когда эти твари схватили меня. Когда он бил меня. Я понимаю, мне нужно было делать что-то, придумать, что делать, но мозг просто отказался работать, — он швырнул что-то в мусорную корзину энергичнее, чем это было нужно. – Я слишком перетрусил.

Я слишком устал, чтобы шевелиться, и в первый раз заметил, как холодно в помещении без куртки. Я охватил себя руками и пытался не дрожать. С минуту я смотрел на Баттерса.

— Со временем это легче, — сказал я.

— Что легче?

— Жить со страхом.

— Он исчезает?

— Нет, — ответил я. – Не исчезает. Иногда даже сильнее становится. Но стоит раз встретить его лицом к лицу, и привыкаешь терпеть его. Даже использовать иногда.

— Не понимаю, — пробормотал он.

— Страх не может причинить боль, — сказал я. – И убить не может.

— Ну, с технической точки зрения…

— Баттерс, — перебил я его. – Только не приводите мне статистику разрывов сердца и всего такого. Это часть нашей жизни. Этакий звоночек, предохранитель. Не более того. Он предупреждает нас об опасности. Он предназначен для того, чтобы помочь вам выжить. А не обездвиживать до состояния, когда вы можете сделать этого.

— Могу представить эмпирические доказательства обратного, — произес Баттерс с горькой иронией.

— Это все потому, что вы не задумывались об этом прежде, — возразил я. – Вы реагировали на страх, но никогда не использовали его осознанно. Просто надо настроиться на то, чтобы преодолеть его.

Секунду он помолчал.

— И только? – произнес он, наконец. – Просто настроиться, и – фьють – все будет по-другому?

— Нет. Это только первый шаг. Потом придется делать новые. Подумайте об этом немного. Может, это вам никогда больше не пригодится. Но по крайней мере, вы будете готовы на случай, если случится что-нибудь еще.

Он закрыл аптечку.

— Вы хотите сказать, все позади?

— Для вас – да, — заверил я его. – Гривейн знает, то у вас нет того, что ему нужно. Ему нет больше смысла искать вас. Черт, если уж на то пошло, мне кажется, вы просто оказались в неудачном месте в неудачное время, когда он пришел туда с поисками. Гривейну сошел бы любой, обладающий доступом к трупам и способностью найти, куда Костлявый Тони спрятал флэшку. Вы свою роль в этом спектакле сыграли.

Баттерс даже зажмурился на мгновение.

— Ох, слава Богу, — он виновато покосился на меня. – Простите. Я хочу сказать, я вовсе не против быть рядом с вами, но…

Я вяло улыбнулся.

— Я понимаю. Я рад, что с вами все в порядке, — я опустил взгляд на ногу. – На вид славно и аккуратно. Спасибо, Баттерс. Вы хороший друг.

Он хмуро посмотрел на меня.

— Правда?

— Правда.

Мне показалось, плечи его чуть расправились.

— Хорошо.

В дверях кухни снова появился Томас.

— Газовая плита. Горячая еда, чай. Сахару?

— Пару тонн, — сказал я.

— Мне не надо, — сказал Баттерс.

Томас кивнул и скользнул обратно.

— Послушайте, — произнес Баттерс. – Как так вышло, что я ваш друг, а вы мне важной вещи не сказали?

— Какой это? – не понял я.

Баттерс сделал неопределенный жест в направлении кухни.

— Ну, что вы, типа… ну, гей.

Я потрясенно уставился на него.

— То есть, не поймите меня неверно. Сейчас двадцать первый век. Вы можете жить так, как считаете нужным, и не станете от этого хуже.

— Баттерс… — начал я.

— И потом, посмотрите на этого парня. То есть, я хочу сказать, вот я – я даже не гей. И то от его внешности балдею. Как вас винить?

Из кухни донеслось сдавленное хрюканье.

— Ох, заткнись! – рявкнул я Томасу.

Хрюканье сделалось чуть тише.

— Но вы бы хоть предупредить могли, — продолжал Баттерс. – Мне кажется, вы могли бы и не скрывать, Гарри. Я вам не судья. Я вам слишком многим обязан.

— Я не гей, — запротестовал я.

Баттерс сочувственно кивнул мне.

— Ну да, конечно.

— Да нет же!

Баттерс поднял руки.

— Не мое дело вмешиваться, — сказал он. – Потом, как-нибудь. И вообще, не мое это дело.

— Ох, чтоб вас, — пробормотал я.

Из кухни вышел Томас с тарелками, полными дымящейся подогретой пиццы, бутербродов с жареной говядиной и крекеров, на которых запеклись аппетитные ломтики сыра. Он поставил все это на столик, вышел и вернулся с несколькими бутылками холодного пива. В третий заход он принес горячий чай. Он налил мне чашку чая, наклонился и нежно чмокнул в волосы.

— Кушай на здоровье.

Баттерс сделал вид, что ничего не замечает.

Я двинул Томаса локтем в ребра.

— Дай мне эту чертову пиццу, покая я тебя не убил.

Томас вздохнул.

— У него случается такое настроение, — доверительно сообщил он Баттерсу.

Я забрал у Томаса пиццу и наклонился к столу, чтобы взять пиво. Мыш, все это время лежавший у окон и вглядывавшийся в темноту, встал и повел носом в сторону еды.

— Ах, да, — спохватился Томас. – Твои антибиотики, — он положил мне на тарелку пару таблеток.

Я зарычал на него, проглотил таблетки, запил их пивом и принялся за пиццу, бутерброды и крекеры с сыром. При этом я не забывал делиться с Мышом – пока Томас не взял со стола последний бутерброд и не положил его на пол перед Мышом.

Я допил пиво и устроился поудобнее с чашкой чая. Я даже не осознавал, насколько проголодался, пока не начал есть. Чай был сладкий и горячий, но не слишком. Чтобы его можно было пить, не боясь обжечься. Возбуждение боя и бегства постепенно спадало, и я начинал ощущать себя более-менее человеком. Боль в ноге стихла, и под конец сделалась едва заметной.

Я вдруг подозрительно покосился на забинтованную ногу.

— Эй!

— Ммммм? – спросил меня Томас.

— Сукин сын. Ты дал мне не антибиотики.

— Нет, не их, — без тени стыда признал Томас. – Болеутоляющее. Ты же идиот. Тебе надо отдохнуть, пока ты не угробился.

— Сукин сын, — повторил я. Диван у Мёрфи и впрямь был чертовски удобный. Я допил чай и вздохнул. – Может, ты и прав.

— Еще бы, — ухмыльнулся Томас. – Да, кстати, вот антибиотик, — он протянул мне капсулу, и я запил ее последним глотком чая. Томас взял у меня чашку, а потом помог подняться на ноги. – Пошли. Отдохнешь часа три-четыре. Потом решишь, что делать дальше.

Я буркнул что-то нечленораздельное. Томас помог мне доковылять до одной из темных спален, и я рухнул на мягкую кровать, слишком усталый, чтобы злиться. Слишком усталый, чтобы не спать. Я смутно помню, как стащил с себя рубашку, башмаки и накрылся мягким, тяжелым одеялом. А потом не осталось ничего, кроме блаженных темноты, тепла и тишины.

Последнее, о чем я подумал, прежде чем уснуть, это что одеяло слегка пахло мылом, и солнцем, и земляникой.

От него пахло Мёрфи.