Мои губы растянулись в неспешной улыбке.

При противостоянии со сверхъестественным люди обычно вытягивают короткую соломинку. Даже многие чародеи, несмотря на их доступ к пугающей мощи, должны с осторожностью подходить конфликтам — немногие из нас наделены талантами, представляющими ценность в ссоре. Но у смертных есть кое что еще — свобода выбора. Свобода воли.

Немало времени прошло, прежде чем я начал понимать это, мысли вечно застревают в моем толстом черепе. Я не стану заниматься рестлингом с огром, даже в мантии. Я не одержу победы в дуэли с Мэб или Титанией. Наверно — даже с Мэйв или Лилли. Я не опережу сидхе.

Но я могу бросить вызов кому угодно.

Я могу противопоставить свою волю кому угодно — и знать что драка не проста, но не безнадежна. И я точно, гром меня порази, не собираюсь дать кому-то разделать меня как ягненка на бойне.

Я перестал давить на свои оковы телом — и начал использовать разум. Я не пытался их отпихнуть, или сломать, или выскользнуть из них. Я просто повелел им не быть. Мое тело должно было стать свободным, и я сфокусировался на реальности этого, призывая всю свою концентрацию, чтобы сделать это реальным, подлинным, настоящим.

Тогда я скрестил пальцы и мысленно потянулся вглубь себя — туда, где один архангел дал мне доступ к одному из первичных сил Вселенной, энергии, называемой Огонь души. Я понятия не имел, как он может взаимодействовать с мантией Зимнего Рыцаря плащ на постоянной основе. Я имею в виду, раньше он работал, но это не значит, что он будет продолжать работать. Я чувствовал себя так, словно проглотил бутылку нитроглицерина, а потом стал прыгать вверх и вниз, чтобы посмотреть, что будет дальше, но в этот момент мне было почти нечего терять. Я собрал Огонь души, наполнил им свою чистую волю, и направил полученное соединение на оковы.

Огонь души, по словам Боба, является одной из основных сил Вселенной, первоначальной силой Творения. Он не предназначен для смертных. Когда используешь его, то отделяешь кусочек собственной души, своей жизненной энергии, превращая его в нечто иное.

Боб, конечно, умён, но есть некоторые вещи, которые он просто не может понять. Его определение было подходящим для начала, но, пожалуй, слишком сведено к поддающемуся количественному измерению. Душа — это не то, что можно взвесить и измерить. Это нечто большее, чем вещь. И поскольку Огонь души взаимодействует с самой душой таким образом, что вряд ли кто способен это уразуметь, следовательно, тоже способен не только на простые вещи.

И сейчас, в этот момент, я почему-то точно знал, что именно сделал Огонь души. Он обратил меня, мою суть, всё, что делает меня самим собой, в энергию, в свет. Когда я соединил волю и пылающее ядро своей сущности вместе, я не просто усилил магическое заклинание. Я не просто нашёл слабое место в колдовских чарах. Я не просто применил познания в магии, чтобы обратить действия врага в свою пользу.

Я направил всё, что делал, всё, во что верил, всё, чего желал — всего себя — против воли древнего порождения тьмы, ужаса и злобы, против фундаментальных сил мира.

Оковы и воля Матери Зимы не смогли сдержать меня.

Сначала послышался резкий, переливчатый звук — похожий на тот, что издаёт металл, не выдерживающий нагрузки и начинающий ломаться, но более музыкальный — сопровождаемый ослепительной белой вспышкой, отбросившей тьму и слепящей мне глаза. Затем раздался громоподобный треск, и страшная сила вырвалась из моих запястий и лодыжек, порождая ударную волну кинетической энергии — что была всего лишь тенью истинной мощи, её побочным эффектом — распространяющуюся вокруг меня. В наступившей на миг ослепительной белизне я разглядел очертания сгорбленной тёмной фигуры, которую этим импульсом сбило с ног, словно чем-то твёрдым.

Освободившись, я заставил себя подняться на ноги.

Я попятился, надеясь, что во время вспышки не повернулся в обратную сторону, и волна облегчения прокатилась по мне, когда моя спина упёрлась в каменную стену. Пошарив по обе стороны от себя, я задел рукой что-то твёрдое, видимо, небольшую полку, сделанную из деревянной дощечки. Я сбил её с крючка. Она упала на грязный пол с грохотом и звоном стоявших на ней маленьких, тяжёлых стеклянных банок.

Я прислонился к стене, ослеплённый, задыхающийся, и прохрипел во всю силу лёгких:

— Никто не может удержать цепями Халка!

В темноте послышалось шуршание ткани, потом слегка надсадное от усилий дыхание и свист рассекаемого воздуха. Вынужден признать, в моей выходке не было ничего умного и крутого. Какой-то инстинкт предупредил меня, куда летит тесак, и я резко мотнул головой в сторону. Искры посыпались, когда нож врезался в стену в том месте, где только что был мой череп, и воткнулся в неё, как если бы она была из гнилых сосновых досок, а не из камня. Он остался торчать, дрожа и издавая тихий вибрирующий звук.

Я должен научиться держать свой поганый рот на замке. Я стиснул зубы и замер на месте, чтобы не выдать себя движением в темноте.

На долгое время повисла тишина за исключением моего дыхания, которое я попытался сделать максимально медленным и бесшумным. И вдруг темноту пронзил ужасный скрежещущий звук. Он вырвался из древней глотки Матери Зимы и больше всего напоминало звук трущихся друг о друга панцирей роящихся жуков. Он пробуравил воздух словно рой личинок, прожирающий свой путь в гнилом мясе. Звук задел меня, легкий и отвратительный, как кишащее вшами перо стервятника, что заставило меня из всех сил вжаться спиной в каменную стену.

Мать Зима смеялась.

— Так, — сказала она. — Так, так, так и так. Возможно, ты не совсем бесполезен в конце концов, да, человечек?

Насколько я знал, у Матери Зимы есть полный набор столовых приборов. Я сконцентрировал волю, чтобы создать защитное заклинание, но остановился. Магия схожа с водой, с воздухом. Я понял, что Мать сразу же почует меня по созданному мной заклинанию.

— Это была проверка? — прошептал я прикрыв рот ладонью, чтобы не дать определить ей место, где я стою.

— Или ужин, — проскрипела она. — Мне подходят оба варианта.

И затем ослепительный свет затопил комнату.

Сначала я подумал, что окружающее меня пространство наполнила сила огромной мощи, но потом понял, что это открылась дверь. Это был солнечный свет золотистого оттенка, который так присущ осенней поре. Я снова прикрыл глаза и понял, что нахожусь в небольшом и простом домике в средневековом стиле, в котором уже бывал когда-то. Все в нем было изготовлено вручную из дерева, глины и кожи. Стекло в окнах было мутным и кривым. В целом, чистый и опрятный домик за исключением одного из углов, в котором стояло большое, уродливое и выглядевшее ободранным кресло-качалка.

— Временами ты бываешь чрезмерно драматичной, — посетовал старческий голос, настолько же мягкий и милый, насколько неприятным был голос Матери Зимы. Хозяйка голоса вошла мгновенье спустя — почтенная старушка в простом платье с зелёным передником. Её длинные волосы, серебристые и истончившиеся, были уложены в небольшой опрятный пучок. Она двигалась с чуть чопорной, суетливой энергичностью крепкой пенсионерки, а её зелёные глаза, несмотря на морщинки в уголках, были ясные и зоркие. Мать Лето в одной руке несла корзину, наполненную пучками, по-видимому, срезанной под конец сезона огородной зелени. Пока я смотрел, она вошла в комнату, пробормотала какое-то слово, тут же поднялись с десяток крошечных вихрей, стёрли толстый слой сажи с набранных из множества стёкол окошек, и домик залил более яркий свет. — Теперь нам понадобится новый тесак.

Мать Зима, в чёрной шали и капюшоне, оскалила железные зубы в молчаливой усмешке. Она указала кривым, уродливым пальцем на ближайшее к ней окно, и оно снова почернело от сажи. Затем она неторопливо подошла к креслу у окна и уселась, укрывшись образовавшимся клочком тени, как если бы это было уютное одеяло.

— Я делаю то, что должно быть сделано.

— Нашим тесаком, — проворчала Мать Лето. — Полагаю, ни один из ножей не годился?

Мать Зима снова оскалила зубы:

— Я не пользуюсь ножом.

Мать Лето неодобрительно хмыкнула и начала выгружать содержимое корзины на деревянный стол возле камина.

— Я же тебе говорила, — спокойно сказала она.

Мать Зима издала недовольный звук и указала пальцем. Большая кружка, украшенная изящным цветочным орнаментом, упала с полки.

Мать Лето спокойно протянула руку, поймала кружку и поставила на прежнее место.

— Э-э… Мать Лето, — сказал я после мгновенья тишины. — Прошу прощенья за то, что вторгся в ваш дом.

— О, дорогой, это очень мило, — ответила Мать Лето. — Но тебе не за что извиняться. В конце концов, тебя привели сюда против твоей воли.

Она на секунду замолкла, потом добавила:

— И довольно грубо.

Мать Зима издала еще один недовольный звук.

Я переводил взгляд с одной на другую. Да в этой семье есть проблемы, которые тянутся веками, Гарри. Стоит вести себя осторожно.

— Э-э… Полагаю, я предпочел бы думать об этом как об очень настойчивом приглашении.

— Ха, — сказала Мать Зима, сверкнув зубами из-под своего капюшона. — По крайней мере, Рыцарь знает, кому служит.

Матери Лету удалось вложить в свой голос глубокий скептицизм:

— Ну конечно, наверняка он просто в восторге от необходимости служить тебе, — заметила она. — Почему ты решила притащить его сюда именно сейчас?

Мать Зима снова блеснула зубами:

— Он призвал меня, это надо было видеть.

Мать Лето выронила свои травы и поглядела на меня широко раскрытыми глазами.

— Ох… — сказала она. — Ну и ну.

Качалка Матери Зимы скрипнула, хотя не было заметно, чтобы она действительно двигалась:

— Он знал некоторые имена. И не был совсем уж глуп при их выборе, и не сделал больших ошибок при их использовании.

Ярко-зелёные глаза Матери Лета сузились:

— И он…?

— Нет, — хрипло сказала Мать Зима. — Не это имя. Но он видел противника и знал одно из его имён.

В зелёных глазах промелькнула задумчивость, она явно что-то просчитывала, но так быстро, что я не смог угнаться за ней.

— Да. Понимаю, — сказала Мать Лето. — Так много новых вариантов развития событий.

— И среди них много уж слишком цветущих, — тихо произнесла Мать Зима.

— Даже для тебя они будут уж всяко лучше, чем пустая ночь.

Мать Зима сплюнула на пол.

Этот плевок начал проедать дыру в земляном полу в нескольких дюймах от моей ноги. И я не шучу. Я попятился в сторону, стараясь не вдыхать поднимающиеся пары.

— Думаю, — сказала Мать Зима, — мы должны показать ему.

Мать Лето сузила глаза:

— Думаешь, он готов к этому?

— У нас нет времени нянчиться с ним, — проскрежетала Мать Зима. — Он — оружие. Так сделаем его сильнее.

— Или сломаем? — спросила Мать Лето.

— Время, время! — выдохнула Зима. — И он не твоё оружие.

— А это не только твой мир, — возразила Лето.

— Прошу прощенья… — тихо сказал я.

Зелёные глаза и черный капюшон повернулись ко мне.

— Я не хочу быть грубым, мэм, — сказал я. Я поднял с пола сорванную мной деревянную полку и прикрепил обратно на стену. Затем наклонился и начал собирать плотно закрытые баночки и ставить обратно на полку.

— Я всё ещё молод. Я делаю ошибки. Но я не ребёнок, и не позволю никому другому выбирать за меня дорогу, по которой мне идти.

Это заставило Мать Зиму снова рассмеяться кудахтающим смехом.

— Он просто душка, — прохрипела она. — Он действительно так считает.

— Действительно, — сказала Мать Лето, но её голос оставался задумчивым, она наблюдала, как я привожу в порядок упавшую полку.

Я продолжал возвращать на место баночки, аккуратно выставляя их в ряд, и говорил так мягко и вежливо, как только мог:

— Вы можете управлять моим телом, словно марионеткой. Можете убить меня. Можете наложить на меня проклятье или пытать, или превратить в какое-нибудь животное.

— Могу, — ответила Мать Зима. — И, возможно, так и сделаю, если ты и дальше будешь вести себя столь дерзко.

Я сглотнул и продолжил:

— Вы можете уничтожить меня. Но вы не можете заставить меня быть не таким, каким я решил быть, мэм. Я не знаю, что именно вы хотите мне показать, мэм. Но вам не удастся заткнуть мне этим глотку или положить это на полку, но так, чтобы я не мог дотянуться. Я решил это для себя. Иначе я просто уйду.

— О, неужели? — сказала Мать Зима тихим, убийственным шёпотом. Она заскребла по подлокотнику кресла своими слишком длинными ногтями. — Так вот, как ты думаешь, мой ягнёночек?

Мать Лето выгнула бровь и пристально взглянула на Мать Зиму.

— Ты уже испытала, как он может бороться за свою жизнь. Но даже после того, как он смог удивить тебя и пройти это испытание, он всё еще не смог набить себе цену в твоих глазах? — она издала ещё один неодобрительный кудахтающий звук. — Он храбр. И учтив. Я покажу ему то, о чём ты просишь… если он сам того желает.

Зима снова блеснула зубами и сплюнула, попав в то же место. Земля зашипела и ямка еще немного углубилась. Зима начала медленно покачиваться в кресле, её взгляд устремился в пространство.

Я поднял последний упавший горшок и хотел уже было поставить его на место, но тут нахмурился:

— О… Мне жаль, но этот, похоже, треснул.

Казалось, не было ни звука, ни движения, но внезапно Мать Лето оказалась рядом со мной, и ее костлявые умелые руки обхватили мои, окутав теплом. Ее прикосновение напоминало прикосновение Лили, но… было более мягким и… всеобъемлющим. Это заставило меня думать о широком-широком луге, нагретом теплом летнего солнца, и сохраняющем это тепло весть день, только чтобы согревать им воздух в долгие часы сумерек.

Очень мягко, словно принимая новорожденного младенца, она взяла у меня маленький глиняный горшок и медленно повернула его в своих пальцах, рассматривая. Потом медленно выдохнула, на мгновение закрыв глаза, и почтительно поставила его обратно на полку.

Когда она убирала руки от маленького горшка, я увидел на этом и соседних горшках надписи, вспыхнувшие серебристым светом, будто пробудившись от тепла её рук.

На треснувшем горшке было написано "Полынь".

Буквы начали тускнеть, но я успел заметить несколько других надписей: "Typhos", "Pox", "Atermors", "Choleros", "Malaros".

Тиф. Оспа. Чума. Холера. Малярия.

И полынь.

И на полке была еще уйма других баночек.

У меня слегка затряслись руки.

— Для неё еще не пришло время появиться на свет, — тихо сказала Мать Лето, она резко взглянула на Мать Зиму.

Та не взглянула на нас, но её зубы сверкали из-под капюшона.

Мать Лето мягко взяла меня под руку. Я подставил ей руку более или менее рефлекторно и провёл через комнату. Она подхватила корзинку, и мы направились к двери. Я открыл для нее дверь и снова предложил свою руку, и мы вместе вышли из избушки на небольшую полянку, окружённую древним лесом. Деревья в нём были размером с секвойю. Они сверкали осенним убранством, их листья укрывали лесную подстилку восхитительным огненным ковром, который простирался так далеко, насколько мог видеть глаз. Это было просто великолепно, но это было не на Земле.

— Думаю, ты ей нравишься, молодой человек.

— Да, мэм, — ответил я. — Я так и подумал, заметив тесак.

— В этом вся она, — сказала Мать Лето, улыбаясь. — Она теперь редко покидает наш домик. Она потеряла свою трость. Хотя твой вызов был дерзок, это была необходимость и у тебя было на это право. Но путешествия для неё ужасно болезненны, даже краткие. Ты, смертный, причинил ей боль.

Слова Матери Лета сделали всю эту ситуацию измельчу-тебя-и-потушу более понятной. Это таким существам, как Мать Зима полагалось мучить смертных, а не наоборот. Я причинил боль не только ей самой, я ранил её гордость, а в сверхъестественном мире такие оскорбления если и прощались, то редко, и не забывались вообще никогда.

— Так она уравновешивала весы, — тихо сказал я. — Вы ведь это имели в виду?

Мать Лето согласно кивнула:

— Твоя фраза довольно проста, но в целом верна, — она остановилась и повернулась, чтобы взглянуть мне в глаза. — Она не может взять тебя в те места, куда можем дойти мы с тобой, если ты поймешь всё правильно.

— Пойму что? — спросил я.

В её зелёных глазах отражались цвета осеннего леса.

— Что поставлено на карту, — ответила она. — Если ты решишь пойти со мной, ничего уже нельзя будет вернуть назад. То что ты увидишь останется увиденным, то что ты узнаешь останется узнанным. Это может навредить тебе.

— Навредить каким образом? — спросил я.

— Ты можешь утратить способность спокойно спать по ночам. Знание — это сила, молодой человек. Сила, чтобы творить добро или чтобы творить зло. Некоторые знания могут навредить. Некоторые — убить.

— А что будет, если я не обрету этого знания?

Мать Лето улыбнулась, в её глазах отражалась тихая печаль.

— Ты останешься в блаженстве неведения… и отдашь наши судьбы на волю судьбы. Не спеши с выбором, обдумай.

Я размышлял об этом наверно целых десять секунд.

Я имею в виду, да ладно!

Я же в конце концов чёртов чародей.

— Уж лучше знать, чем не знать, — негромко сказал я.

— Почему? — требовательно спросила Мать Лето.

— Потому не зная нельзя сделать по-настоящему правильный выбор, мэм.

— Даже если это знание не будет давать тебе покоя? Навредит тебе? Изолирует?

Я подумал об этом еще немного и, наконец, сказал:

— В этом случае — особенно. Покажите мне.

Эмоция промелькнула на лице Матери Лета — в ней была тихая боль и сожаление.

— Так тому и быть, — негромко сказала она. — Пойдём со мной.