Птичий заповедник на Монтроуз Пойнт имеет еще одно название – Мэджик Хедж. Это почти пятнадцать акров деревьев, кустарников и вьющихся тропок. Уже десятилетиями он служит птичьим заповедником – и это главное прибежище для птиц, мигрирующих зимой на юг. Если почитаете какие-нибудь брошюры, они расскажут вам все о том, как Мэджик Хедж «полным-полон магией птиц и природы».

Но люди, которые живут здесь, называют заповедник Мэджик Хедж еще и потому, что это довольно известное место сборищ мужчин, надеющихся подцепить других мужчин. Соотношение таких проституток и орнитологов-любителей (и не думайте, что я не видел иронии в биноклях и поисках птичек) колеблется в зависимости от времени года. Когда здесь тонны птиц и их любителей, это означает толпы людей с биноклями и камерами. Что всерьез сокращает уровень тайных любовных порывов.

Заповедник торчит в озере как крюк, почти полностью окружая гавань Монтроуз, где приютились катера и яхты, гораздо более ухоженные, чем «Жук-Плавунец». Там же располагается яхт-клуб и довольно многолюдный пляж. Так что через Мэджик Хедж иногда проходят и не-орнитологи.

То есть, люди вроде меня.

В конце октября большинство мигрирующих птиц уже исчезает, но Хедж все еще остается местом встреч стаек воробьев, которые собираются в течение нескольких дней, а потом улетают огромной тучей. По пути туда я увидел пару дюжин разных видов пернатых – без бинокля. Большинство из них я знал, если бы только потрудился выковырять их названия из своей памяти. Я не стал этого делать. Эбинизер, когда обучал меня, очень серьезно относился к тому, чтобы я мог назвать множество различных вещей.

Сегодня парк был по большей части пуст – безлюден под холодным и серым, сыплющим мелкой моросью небом. По дороге туда, куда мне нужно было попасть, я прошел мимо человека, одетого во все черное, в черной шляпе и темных очках, – солнечных очках, во имя всего святого! – который, когда я проходил мимо, проводил меня неприветливым – без всяких на то причин – взглядом.

– Я здесь не для этого, – сказал я. – Нужно сделать междугородный звонок. Через полчаса исчезну. Этой же дорогой или другой.

Он ничего не ответил, и, когда я прошел, нырнул обратно в кусты. Там их целое общество. Ищущие, сутенеры. Полиция иногда устраивает облавы. Слишком большая куча суматохи и проблем для всех вовлеченных лиц, особенно в современном мире.

Боба в моей наплечной сумке уже не было, но я заменил его тем, что мне могло понадобиться. Близость озера и дождь обеспечат воду. Земли здесь было в избытке, а я захватил садовую лопатку, чтобы выкопать небольшую ямку. Порывистый холодный северо-западный ветер даст необходимый воздух, а когда я сложу несколько фунтов материала для растопки, который принес с собой, в небольшую пустую пирамидку, то быстро разведу огонь, даже при капающем дожде.

Я подождал, пока костер разгорится, сложив его так, чтобы горел жарче и быстрее. Я не собирался ничего на нем готовить. Несколько минут – все что мне было нужно. Я присел пониже и двигался как можно реже. Песня собравшихся сотен воробьев была полна энтузиазма и заполняла все вокруг.

Когда пламя разгорелось, я очертил вокруг себя круг лопаткой на мягкой земле. Я прикоснулся к нему пальцем, приложил небольшое усилие воли – и магия круга тут же вспыхнула вокруг меня. Это был мистический, а не физический барьер, нечто, что может сдерживать и концентрировать магические усилия, а главное, облегчит мне мою задачу. Такой барьер не виден, его нельзя пощупать, но он очень, очень реален.

Множество важных вещей – такие же.

Я сконцентрировал всю свою волю, собрав ее в узкий фокус. Люди почему-то думают, что чародеи используют волшебные слова. На самом деле никаких волшебных слов не существует. Даже те, что мы используем в своих заклинаниях – всего лишь символы, инструмент, изолирующий ум от энергий, протекающих сквозь него. Слова имеют силу столь же ужасную и прекрасную, как магия, и не нуждаются в бюджете на спецэффекты.

Что в конечном итоге движет магией – чистая воля. Эмоции могут усилить ее, иногда ты подпитываешь магию эмоциями, даже если это просто воля в другом выражении, иной оттенок твоего желания что-то сотворить. Некоторые вещи, которые ты делаешь, как чародей, требуют отложить эмоции в сторону. Они полезны в моменты кризиса, но в методичном целенаправленном усилии могут нанести серьезный ущерб твоим намерениям. Так что я заблокировал все свои эмоции: замешательство, сомнение, неуверенность, вместе с совершенно разумным страхом, – пока осталось только мое рациональное «я» и моя потребность достичь конкретной цели.

И только тогда я поднял голову и заговорил, наполняя каждое слово силой моей потребности, посылая вызов во Вселенную. Вложенная в слова сила сделала звук моего голоса странным – громким, глубоким, богатым.

– Леди Света и Жизни, услышь меня. Ты, Королева Вечно-Зеленого мира, Леди Цветов, услышь меня. Появились ужасающие предзнаменования. Услышь мой голос. Услышь мою нужду. Я Гарри Дрезден, Зимний Рыцарь, и мне нужно говорить с тобою. – Я возвысил голос и загремел: – Титания, Титания, Титания! Я вызываю тебя!

Последний слог отразился от всех окружавших меня предметов грохочущим эхом, что привело воробьев в состояние паники. Они взлетели облаком тысяч крыльев и маленьких тел, собравшись в рой, и принялись летать дикими кругами над лугом.

– Ну же, – выдохнул я. – Ну давай же.

Я стоял в молчании долгое время и уже начал думать, что ничего так и не произойдет.

И тогда я увидел, как тучи стали сворачиваться и вращаться – я точно знал, что это означает.

Я прожил на Среднем Западе большую часть жизни. Торнадо здесь – факт жизни, часть бытия. Люди думают, что они ужасны, и это так, но с ними можно выжить при условии следования простым рекомендациям: предупредить людей заранее, а ты, услышав предупреждение, должен бежать к ближайшему безопасному месту – к подвалу или погребу. Иногда такое место – под лестницей. Иногда – в доме, в ванной комнате. Иногда же лучшее, на что ты можешь рассчитывать – самая глубокая канава в пределах досягаемости.

Но в принципе все сводится к простому: «беги и прячься».

Годы жизни на Среднем Западе буквально вопили, чтобы именно это я и сделал. Сердце начало колотиться, рот пересох, а тучи над головой – говоря «над головой», я имею в виду прямо над моей головой – вращались все быстрее и быстрее.

Птицы разом взлетели в небо из всех уголков Мэджик Хедж, присоединяясь к воробьям в их сумасшедшем полете по кругу. Воздух внезапно стал ближе, а моросящий дождь резко прекратился, словно кто-то перекрыл кран. Странные молнии без грома сверкали среди туч, и это превращало все оттенки белого, голубого и зеленоватого морского цвета в пары воды, разделенные светом на цвета видимого спектра.

И тогда я почувствовал кое-что – теплоту, которую я ощущал в Лилии, только в сотни раз жарче, и ярче, и интенсивнее. Тучи стали снижаться, а обезумевшие птицы сузили свой круг, пока он не превратился в стену сверкающих перьев и блестящих глаз вокруг луга. Затем – вспышка света и грохот грома, странно-музыкального, как послезвучие какого-то огромного гонга, а ливень комочков земли и клочков опаленной осенней травы взлетел в воздух. Я выбросил вверх руку, прикрывая глаза, но продолжал твердо стоять на ногах.

Когда грязь осела, а воздух очистился от пыли и пепла, в пятнадцати футах от меня стояла Леди Света и Жизни, Королева Летнего Двора.

От ее вида захватывало дух. Я не имею в виду ее красоту, она безусловно была прекрасна. Но эта красота была такого размаха и такой глубины, что я почувствовал себя уменьшающимся, ничего не значащим и совсем, ничтожно, временным. Такое чувство испытываешь, когда впервые видишь горы, впервые видишь море, впервые видишь громадное открытое величие Большого Каньона – и когда каждый раз видишь Титанию, Королеву Лета.

Я сказал бы, что детали ее убранства не имели особого значения, но это было не так – особенно для меня.

Титания оделась для битвы.

На ней сияло кольчужное платье из какого-то серебристого металла, а звенья кольчуги были настолько тонкими, что с первого взгляда казались сотканными на ткацком станке. Оно покрывало ее словно второй слой кожи – до самой верхней части шеи. Поверх кольчуги был надет шелковый халат, менявший цвета от желтизны солнечного света до зелени сосновых игл – медленно, словно на стробоскопе. Ее серебристо-белые волосы были собраны в хвост и закреплены кольцами на основании шеи. На голове ее переливалась корона из, как мне показалось, вьющихся лоз винограда и все еще живых зеленых листьев. При ней не было ни оружия, ни щита, но ее широкие глаза Сидхе смотрели на меня с абсолютной уверенностью воина, знающего, что он вооружен достаточно для того, чтобы с избытком превзойти способности врага к сопротивлению.

О да, и если бы я не знал точно, то мог бы поклясться, что здесь стоит Мэб. Они не выглядели сестрами. Они выглядели как клоны.

Я начал с того, что низко ей поклонился. И сделал паузу, прежде чем выпрямиться снова.

Несколько секунд она стояла как статуя. Она даже не кивнула мне в ответ, но какие-то микроизменения в языке ее телодвижений указывали на то, что Королева засвидетельствовала мое присутствие.

– Ты, убивший мою дочь, – тихо сказала Титания, – ты осмеливаешься вызывать меня?

Последнее слово будто лезвием рассекло воздух. Ярость, прозвучавшая в нем, была физически ощутима. Оно ударило круг, защищавший меня, и рассыпалось дождем золотых и зеленых искр, которые почти тотчас же исчезли.

У меня был кое-какой опыт общения с Королевами фэйри. Когда они сердиты и начинают говорить с тобой, тебе, твою мать, лучше помалкивать и слушать. И если тебе удастся выжить, надейся, что тебя вовремя довезут до реанимации. Я не представлял себе никакого сценария, при котором любые мои слова не привели бы Титанию в ярость – потому и очертил круг на всякий случай.

– Безумец, верно? – сказал я. – Но мне нужно говорить с вами, о Королева.

Ее глаза сузились. Птичье облако-завеса продолжало кружить вокруг нас, хотя все пернатые пугающе умолкли. Тучи над головой так же продолжали вращаться. Мы были словно изолированы от остального мира – как будто стояли в частном саду.

– Что ж, говори.

Я раздумывал над своими словами и взвешивал их очень тщательно.

– Грядут события. Очень страшные события, с серьезными последствиями для всего мира. То есть, я считаю, что война между Белым Советом и Красной Коллегией была грандиозным делом – но сейчас я сравнил бы ее с разогревом рок-новичков перед выступлением настоящей группы.

Ее глаза сузились. Она кивнула – голова ее при этом качнулась на долю дюйма.

– Что-то должно произойти сегодня ночью, – сказал я. – Колодец будет атакован. Вы знаете, что произойдет, если его вскроют. Множество людей пострадает за очень короткое время. А в долгосрочной перспективе… ну, я не уверен, что может случиться, но почти убежден, что ничего хорошего не последует.

Титания слегка склонила голову на сторону. Это напомнило мне орла, раздумывающего над своей жертвой и решающего, стоит ли рухнуть на нее из занебесного ниоткуда.

– Я пытаюсь сделать так, чтобы этого не случилось, – сказал я. – И из-за характера данной… проблемы я не могу доверять никакой информации, которую получаю от людей, на которых работаю.

– А, – сказала она. – Ты хочешь, чтобы я вынесла решение, касающееся моей сестры.

– Мне нужен кто-то, кто знает Мэб, – сказал я. – Кто-то, кто знает, что события начали развиваться. Кто-то, кто знает, действительно ли она… кгм… Изменилась.

– И почему ты думаешь, что я располагаю знанием, которого ты ищешь?

– Потому что видел, как вы готовились к битве у каменного стола, годы тому назад. Вы с Мэб равны. Я чувствовал вашу силу. Такую силу невозможно обрести без знания.

– Это правда.

– Мне нужно знать, – сказал я, – в здравом ли Мэб рассудке? Она… она все еще Мэб?

Титания снова превратилась в статую – надолго. Потом повернула голову и посмотрела в сторону озера.

– Я не знаю. – Она искоса взглянула на меня. – Мы с сестрой не обменялись ни единым словом со времен, предшествовавших битве при Гастингсе.

Почти не уступает тысячелетию отчуждения. Дисфункция эпического масштаба. Как раз тот тип семейного напряжения, в который здравые люди не суются.

– Я собираюсь влезть в ваши семейные дела, – сказал я. – Потому что я до смерти перепуган тем, что может случиться, если я этого не сделаю, и потому что приходится вмешаться. Я понимаю, что вы с Мэб враги. Я понимаю, что если она скажет «черное», вы скажете «белое» – ну, так уж оно есть. Но сейчас мы вместе в корзинке, летящей в пропасть. И мне нужна ваша помощь.

Титания наклонила голову в другую сторону и сделала шаг ко мне. Я едва не выскочил из круга. Я не хотел бы этого делать. Не думаю, что он надолго обеспечит мою безопасность, если она решит, что хочет напасть на меня, но пока он нерушим, это означает, что ей пришлось бы потратить кое-какое время, чтобы уничтожить защиту – время, за которое я мог бы ее атаковать. Это означало также, что сделай я первый замах, я сам разрушу защиту круга – мое единственное преимущество. Она посмотрела мне на ноги и снова – выжидательно – на меня.

– Кгм… – сказал я. – Так вы поможете мне, пожалуйста?

Что-то промелькнуло на ее лице, когда я сказал это – эмоция, которую я не смог определить. Может быть, эмоция, незнакомая людям. Внезапно она развернулась и, как мне показалось, впервые стала рассматривать место, в котором мы находились.

– Посмотрим, – сказала она. Снова поворот ко мне, напряженный взгляд. – Почему ты пришел сюда, чтобы вызвать меня?

– Это птичий заповедник, – сказал я. – Уголок природы для сохранения жизни и красоты. И птицы для меня как-то связаны с Летом. Будущим летом на юге будет зима, и они вернутся. Я подумал, что это может оказаться близко к некоторым землям Лета в Феерии. И что вам будет легче выслушать меня.

Она медленно повернула голову, словно вслушиваясь. Не было никаких звуков, не считая белого шума тысяч птичьих крыльев.

– Но это не только заповедник. Это место для… непристойных связей.

Я пожал плечами.

– Здесь только вы и я. Я решил, что если вы захотите меня убить, то сумеете сделать это, не причиняя вреда никому из посторонних.

Титания кивнула, с задумчивым выражением на прекрасном лице.

– Что ты думаешь о мужчинах, которые приходят сюда для встреч друг с другом?

– Кгм, – сказал я, чувствуя себе несколько выбитым из колеи. – Что я думаю о геях?

– Да.

– Трахай и давай трахаться. Примерно так.

– То есть?

– То есть, ко мне это не имеет никакого отношения, – сказал я. – И не мое дело, чем они там занимаются. Я не лезу к ним в гостиную, а свой кайф ловлю с женщинами. А они не приходят ко мне, чтобы заниматься в моем доме с другими мужиками тем, чем они там занимаются.

– Ты не считаешь, что делать это – аморально?

– Понятия не имею, – сказал я. – Меня это по большей части не касается.

– И почему?

– Потому что даже если они и делают что-то аморальное, я был бы идиотом, критикуя их, потому что сам весьма далек от совершенства. Курить – самоубийственно. Пьянство – саморазрушение. Выходить из себя и орать на людей нехорошо. Врать нехорошо. Изменять партнеру нехорошо. Воровать нехорошо. Но люди постоянно так поступают. Как только я пойму, как стать совершенным человеком, я получу право читать лекции этим людям насчет того, как им проживать свои жизни.

– Странное отношение. Разве ты сам не «всего лишь человек»? Разве ты не обречен на несовершенство?

– Вот, теперь вы схватываете идею, – сказал я.

– И ты не расцениваешь это как грех?

Я пожал плечами.

– Я думаю, что наш мир жесток. Я думаю, что найти любовь трудно. Я думаю, мы все должны быть счастливы, когда это хоть кому-то удается.

– Любовь, – задумчиво сказала Титания. – И что, именно это здесь происходит?

– С мужчинами, которые приходят сюда ради анонимного секса? – Я вздохнул. – Не вполне. Думаю, что это скорее грустно. То есть, всегда, когда секс становится таким… чертовски обезличенным, это постыдно. И я не считаю, что такие развлечения благотворны для них. Но вредят-то они не мне.

– И почему это должно иметь какое-то значение?

Секунду я смотрел на Титанию. И потом сказал:

– Потому что люди должны иметь право выбора. И если то, что они делают, не причиняет вреда другим, они должны быть свободны в своих действиях. Это очевидно.

– Ой ли? – сказала Титания. – Непохоже, что оно так, судя по состоянию смертного мира.

– Да. Многие не понимают этого, – сказал я. – Они зацикливаются на «правильно» и «нехорошо». На «право» и «лево». Но все это не имеет значения, если люди не свободны.

Титания внимательно смотрела на меня.

– Почему вы, имея выбор, спросили меня именно об этом? – спросил я.

– Потому что такой вопрос показался мне уместным. Потому что мои инстинкты подсказали мне, что твои ответы скажут мне о тебе то, что мне необходимо знать. – Титания глубоко вздохнула. – А что ты думаешь о моей сестре?

Секунду я колебался: дать вежливый ответ или честный?

Честный. Почти всегда лучше всего играть честно. Так тебе никогда не придется снова и снова подправлять свою историю.

– Я думал, гнев Мэб достаточно страшен, пока не познакомился с тем чувством, которое она выдает за привязанность.

При этих словах Титания едва не улыбнулась: – О?

– Она бережно вытаскивала меня из кровати, пытаясь убить каждый день в течение одиннадцати недель. Она пугает меня до смерти.

– Ты не любишь ее?

– В любом из смыслов этого слова, – сказал я.

– Так почему ты служишь ей?

– Мне нужна была ее помощь, – сказал я. – И это было ценой. Уж конечно я с ней не потому, что мне нравятся интерьеры Арктис-Тора.

Титания кивнула. И потом сказала:

– Ты не похож на других монстров, которых она веками выращивала для себя.

– Кгм. Спасибо?

Она покачала головой.

– Я ничего для тебя не сделала, Гарри Дрезден. – Титания поджала губы. – Во многом мы с ней похожи. Во многом абсолютно различны. Ты знаешь, во что верит моя сестра?

– В ослепительные выходы, – сказал я.

Губы Титании дернулись.

– В рассудок.

– Рассудок?

– Рассудок. Логику. Расчет. Холодные цифры. Превосходство разума. – Глаза Титании стали далекими. – Это еще одно, в чем мы расходимся. Я предпочитаю следовать мудрости сердца.

– Что значит? – спросил я.

Титания подняла руку, произнеся одно-единственное слово – и воздух зазвенел наполнившей его силой. Земля просела, разрывая мой круг, и, сбив меня с ног, швырнула на спину.

– Что значит, – сказала она раскаленным от ярости голосом, – что это ты убил мою дочь.

Птицы с криком разлетелись во всех направлениях, словно выпущенные из центрифуги. Титания подняла руку, и стрела молнии вылетела из смерча туч и выбила в земле дымящийся кратер размером с мою голову в ярде от меня.

– И ты посмел прийти сюда! Просить меня вмешаться в дела моей сестры! Ты, кто наградил мою Аврору железной смертью!

Я попытался встать, но Титания схватила меня за воротник куртки и вздернула с земли. Одной рукой. Она держала меня прямо над своей головой, а ее кулак упирался в мою грудь.

– Я могла бы убить тебя тысячей способов, – прорычала она, а ее опаловые глаза постоянно меняли цвет. – Я могла бы разбросать твои кости по самым дальним уголкам земли. Я могла бы скормить тебя своему саду и заставить тебя вопить целую вечность. Я могла бы подвергнуть тебя мучениям, в сравнении с которыми судьба Ллойда Слейта показалась бы верхом гуманизма. Я хочу сожрать твое сердце.

Я висел в воздухе над разъяренной Летней Королевой и знал, знал наверняка, что не могу сделать абсолютно ничего, чтобы спасти свою жизнь. Я умею делать кое-какие вещи, безусловно – и поразительные вещи. Но Титания боялась меня не больше, чем белый медведь – полевую мышь. Мое сердце застучало монотонно, как чертов метроном, и это было все, что я мог сделать, чтобы не намочить свои чертовы штаны.

И затем произошло нечто сбивающее с толку.

Ее глаза наполнились слезами. Они выступили из глаз и потекли по ее щекам. Титания словно обмякла. Она поставила меня на землю и отпустила.

– Я могла бы все это сделать. Но ничто из этого, – прошептала она, – не вернуло бы мне мою дочь. Ничто из этого не заполнило бы пустоту внутри меня. На осознание потребовалось время, но мудрый совет Старейшины Бебеки помог мне понять правду.

Адские колокола! Старейшина Бебека высказался в мою пользу? Надо выставить старикану пиво.

– Я не дура, чародей. Я знаю, чем она стала. Я знаю, что это должно было быть сделано. – Еще больше слез, сверкающих как бриллианты. – Но она была моей. Я не могу забыть, что ты отнял ее у меня. Я не могу простить тебя. Забирай свою жизнь и покинь это место.

Мне казалось, что мой голос дрожит, когда я заговорил:

– Если Колодец будет разбит, ваше королевство потеряет столько же, сколько и обиталище смертных.

– Мудрость моего сердца учит меня ненавидеть тебя, смертный, – сказала Титания, – что бы ни говорил мой рассудок. Я не стану помогать тебе.

– Нет? А что говорит ваше сердце о том, что случится, если эти твари из Колодца окажутся на свободе? Они бессмертны. Огонь в аварийной системе может какое-то время удержать их внизу, но они вырвутся.

Титания не поворачивалась ко мне. Ее голос был усталым:

– Мое сердце говорит мне, что всему конец. – Она помолчала. – Но вот что я скажу Зимнему Рыцарю, верящему в свободу: тебе нужно научиться большей осмотрительности. У силы, с которой ты встретился, испытав страх, есть имя. Следует знать настоящие имена вещей.

Она повернулась и пошла ко мне. Мое тело убеждало меня бежать ко всем чертям, но я приказал ему заткнуться, хотя ноги мои все равно дрожали. Титания приподнялась на носочки и прошептала, придвинувшись вплотную к моему уху:

– Немезида… Произноси это имя осторожно, иначе оно может услышать тебя.

Я моргнул.

– Оно… Оно что?

Королева развернулась и начала уходить.

– В добрый путь, чародей. Ты говоришь, что люди должны быть свободны. Я согласна. И не буду сковывать тебя своей мудростью. Делай свой выбор. Выбирай, каким должен быть мир. Меня это не волнует. Во мне – из-за тебя – осталось совсем мало света.

Не слишком большая стая птиц, в несколько сотен, размазанным пятном мелькнула между мною и Титанией. Когда они пролетели, она исчезла.

Я стоял на месте, позволяя сердечному пульсу замедлиться, в такт кружащимся облакам. Я чувствовал себя дерьмом. Когда я убил Аврору, у меня не было особого выбора – но все-таки я отнял у кого-то дочь, и навсегда. Я чувствовал себя как в гребной лодке с одним веслом. И какие бы усилия я ни прикладывал, не мог сдвинуться с места.

Но теперь у меня по меньшей мере было имя – имя той силы, о которой мне говорили Леди.

Немезида.

И она знала.

Дождь, который на время приутих, внезапно хлынул вниз потоком, и я кисло подумал, что это Титания позаботилась о том, чтобы я промок до нитки. Она не убила меня – по меньшей мере, пока. Но я знал, что я ей не нравлюсь.

Ночь спускалась быстро, и когда она наступит, разверзнется весь ад. И это был оптимистический прогноз.

Я наклонил голову, согнул плечи, пытаясь спрятаться от дождя, и начал удаляться от Мэджик Хедж.