Я исчез из цеха, как только почувствовал приближение заката. Скачки мне теперь удавались длиннее — почти вдвое по сравнению с прошлой ночью, да и ориентировался я между ними значительно быстрее. Похоже, практика ведет к совершенству — даже после смерти. Ну или где я там сейчас находился.

Я добрался до пожарища на месте дома Морти меньше чем за две минуты.

По дороге я успел заметить, что ветер задувает с юга и что этот ветер принес с собой наконец весеннее тепло. По всему городу таял на глазах снег, и все это, вместе взятое, порождало густой вечерний туман, ограничивавший видимость полусотней футов. Не то чтобы туманы были в Чикаго редкостью, но не такой же плотности. Свет уличных фонарей едва пробивался сквозь него. Дорожные знаки так и вовсе превратились в неясные мерцающие пятна. Машины двигались с опаской, даже звуки вязли в этой мутной пелене, из-за чего в городе сделалось непривычно тихо.

В сотне шагов от дома Морти я сделал остановку. Да, чутье меня не обмануло: следы призывной энергии, встроенные каким-то образом в его бывший дом, тянули меня туда — примерно так, как манил бы аромат сытного обеда после тяжелого рабочего дня. Это напоминало маяк Собирателя Трупов, только в смягченном, менее прямолинейном варианте. Магию некроманта я бы сравнил с тягой пылесоса. Магия же Морти походила на земное притяжение: не столь мощное, но неумолимое.

Блин. Похоже, эта самая магия Морти оказывала на меня влияние все то время, что я находился в Чикаго Между-Тут. И в итоге первым делом я оттуда отправился не куда-нибудь, а к нему домой, и хотя у меня имелись логические основания идти туда, более чем вероятно, что на мой выбор все-таки повлияли. Повлияла магия, заточенная на призыв опасных духов.

А ведь в эту самую минуту Собиратель Трупов в своем замшелом убежище пытала Морти и готовила убийство моих друзей — нет, на эти остатки заклятия определенно стоило обратить внимание.

Я подошел к дому поближе, и притяжение заклятия усилилось. Конечно, основной своей силы оно лишилось, когда дом сгорел, да и остатки его слабели с каждой минутой. Рассвет его почти стер. Еще одного рассвета оно не переживет никак, но кое-какую пользу еще может принести.

Я достал из глубокого кармана своего плаща пистолет сэра Стюарта. Повозившись с ним, я вытряхнул на ладонь пулю: искрящийся шар серебряного света. Когда сыпавшиеся с него искры коснулись моей кожи, мне показалось, я слышу треск далеких выстрелов — воспоминания сэра Стюарта. Наверное, этот треск мушкетов выполнял в призрачном пистолете роль пороха; чего-чего, а выстрелов сэр Стюарт за свою жизнь наслышался в достатке.

Однако мне нужен был не порох. Я взял серебряный шарик, хранивший воспоминания сэра Стюарта о доме и семье, и внимательно в него всмотрелся. Перед глазами снова возникли сцены мирной сельской жизни, окружившие меня бледным, колыхавшимся как марево полупрозрачным пейзажем. На мгновение я услышал шелест ветра в пшенице, в ноздри мне ударил резкий запах животных из овина, мешавшийся с ароматом свежевыпеченного хлеба из дома. Воздух наполнился криками игравших во дворе детей.

Эти воспоминания принадлежали не мне, но под ними я ощутил что-то еще, мощное, до боли знакомое. Я потянулся к этому чему-то, обнаружил там воспоминания о моем доме и позволил им слиться с воспоминаниями сэра Стюарта. Я вспомнил запахи дерева, чернил и бумаги, книжной пыли с полок, закрывавших почти все стены моей маленькой гостиной, в три ряда уставленных дешевыми книгами в бумажных обложках. Я вспомнил запах древесного дыма из камина, к которому примешивался запах свежего кофе, поднимавшийся из чашки на столе. Добавил к этому аромат куриного бульона из пакетика в холодный день, когда я едва успел стащить с себя промокшую под снегом и дождем одежду и завернуться в плед у камина...

Я вспомнил теплую, тяжелую голову Мыша, моего пса, которую он клал мне на колено, пока я читал книгу, и мягкий мех Мистера, теребившего эту книгу лапой до тех пор, пока я не отвлекался, чтобы уделить ему минуту положенного внимания. Я вспомнил Молли, мою ученицу, по уши ушедшую в книги и опыты, вспомнил долгие часы наших разговоров, когда я делился с ней основами магии, тем, как использовать силу мудро и ответственно... ну по крайней мере по моим представлениям о мудрости и ответственности, которые не всегда соответствуют стопроцентной истине.

Я вспомнил тепло одеял у меня в крошечной спальне. Шум грозы, отсветы молний в приямках, куда открывались окна моего подвала, стук дождевых капель, завывание ветра и восхитительное ощущение того, что бушующие на улице стихии мне ничем не угрожают. Я вспомнил, как легко перемещался по квартире в кромешной тьме, потому что каждый шаг отработался за годы жизни здесь до полного автоматизма.

Дом.

Я воскресил все свои воспоминания о доме.

Я прохлопал момент, когда пуля превратилась в сгусток голой энергии, но эта энергия слилась с моими воспоминаниями, напитала мои эмоции жужжащей от напряжения силой — эмоции, свойственные каждому из нас. Тягу к месту, принадлежащему только ему. К безопасности. К уюту.

К дому.

— Дом, — прошептал я вслух. Я нащупал обломки заклятия Морти, и моя воля принялась собирать их воедино. — Дом, — повторил я, укрепляя конструкцию энергией воспоминаний, высвобождая заклятие в ночной воздух. — Ступайте домой, — произнес я уже во весь голос, и он, странно преломившись в тумане, превратился в ту самую зябкую, как сама ночь, неумолимо притягивавшую к себе мелодию. — Ступайте домой. Ступайте домой.

Энергия выплеснулась из меня ровной волной и разбежалась кругом, а я остался в неуверенном ожидании. А потом все стихло, если не считать чуть слышного эха.

Домой, домой, домой...

Я медленно открыл глаза.

Я не слышал ни звука, не ощутил ни малейшего колыхания энергии, вообще ничего.

Я стоял в кругу безмолвных, смотревших на меня пустыми глазницами духов.

Теперь-то я знал, что они собой представляют: самых безумных, самых опасных призраков Чикаго. Почти все они при жизни совершили убийство. Теперь я смотрел на них другими глазами. Та милая парочка детишек? Бог свидетель, теперь они наводили на меня ужас. Слишком много черноты было в их ввалившихся глазах, да и выражение их лиц вряд ли изменилось бы, наблюдай они за проезжающими машинами или топи они младенцев в пруду. В делового вида джентльмене конца девятнадцатого века я узнал Германа Уэбстера Маджетта, американского первопроходца в области серийных убийц развлечения ради. Еще одна тень, по виду на век старше, могла принадлежать единственно капитану Уильяму Уэллсу, столько ледяной, почти осязаемой злобы продолжало от нее исходить.

И таких было множество. История Чикаго изобилует насилием, трагедиями и дикостью; по этой части с нами мало что может сравниться, по крайней мере по эту сторону Атлантики. Я вряд ли назвал бы по имени хотя бы треть из них, но знал, глядя на них, кто они такие: жизни, завершившиеся нищетой, болью или безумием. Они превратились в энергию разрушения, до поры до времени сохранявшую человеческий облик, и испепелявший их огонь продолжал незримо жечь их изнутри.

Идеальное оружие на боевом взводе.

Тут и там виднелись терпеливые и спокойные, как овчарки в стаде овец, сторожевые призраки дома Морти. Я-то считал их его потусторонними солдатами и только теперь разглядел истинное их назначение. Они, призраки не до конца исполненного долга, остались здесь в попытке довершить свою задачу. Одно их присутствие здесь словно заземляло бурлившие вокруг жестокость и безумие — и среди них я увидел померкший, выцветший силуэт сэра Стюарта.

Я держал оружие сэра Стюарта в правой руке и почти жалел, что не могу вернуться на двадцать четыре часа назад, чтобы как следует врезать им себе по башке. Слабевший дух вовсе не пытался передать мне свое оружие. Он вручал мне кое-что гораздо сильнее и опаснее.

Я полагал, он отдает мне мощную, но ограниченную по возможностям штуковину. Один-единственный выстрел, который надо произвести наверняка, в упор. Я судил об этом по смертным понятиям, со смертной точки зрения.

Стюарт дал мне вовсе не пистолет. Он дал мне символ.

Он дал мне власть.

Не выпуская пистолета из рук, я на мгновение зажмурился, сосредоточился на нем, попытался срастись с ним, сделать частью себя. Потом открыл глаза и посмотрел на высокую фигуру старого солдата.

— Спасибо, сэр Стюарт, — произнес я.

При этих словах пистолет начал менять форму, удлиняясь на глазах. Деревянная рукоять и металлический ствол превратились в длинный, обточенный вручную ножом кусок Дубовой древесины. По всей его длине зазмеились по спирали символы и руны. Я сделал глубокий вдох и ощутил в руке знакомую тяжесть своего шестифутового посоха — главного символа моей власти.

Я низко опустил голову, воскрешая в памяти сотни заклятий и десятки конфликтов моей жизни, и вырезанные на Деревянной поверхности знаки вспыхнули сиянием, напомнившим мне летящие пули сэра Стюарта. В призрачной древесине пульсировала энергия, разбегавшаяся по туману кольцами зловещего призрачного света — возможно, доступного даже глазам смертного человека. Послышался шелестящий звук — словно донеслась дробь далекого басового барабана, — и на мгновение я ощутил кожей тепло южного ветра, прохладу напоенного влагой воздуха, сырой холод снежной слякоти под ногами. В нос ударила гарь пожарища, в которое превратился дом Морти, и на какую-то секунду — в первый раз с тех пор, как я оказался в туннеле, — я ощутил в желудке спазмы голода.

Десятки призрачных взглядов разом переместились на меня, и давление их ударило с силой внезапного порыва ветра.

— Вечер добрый, — негромко произнес я, медленно поворачиваясь, чтобы обращаться ко всем окружавшим меня сгусткам злобы. — Наш друг Мортимер попал в беду. И времени у нас в обрез...