Широкоосный, тяжелый, военного типа грузовик продрался через снежную улицу и зарулил на стоянку возле магазинчика. Его огни ярко светили внутрь через двери. Я посмотрел на него искоса. Хаммер дважды просигналил.

— О, ты, наверное, издеваешься надо мной, — пробормотал я и захромал к двери, а потом к грузовику, который, казалось, сливался с фоном и вообще с большей частью окружающей среды.

Окно со стороны водителя опустилось, и показался молодой человек, в которого отцы дочерей-подростков будут стрелять, едва увидев. У него была бледная кожа и глубокие серые глаза. Его темные, слегка вьющиеся волосы были достаточно длинные, чтобы декларировать протест, и растрепанные с тщательно продуманной небрежностью. Он был одет в черный кожаный пиджак и белую рубашку. И то, и другое стоило дороже, чем любые два предмета мебели в моей квартире. Ярким контрастом был шарф, связанный неопытной рукой из толстой белой пряжи, обернутый вокруг его шеи поверх пиджака и прижатый воротником. Он смотрел прямо вперед, так что я видел только его профиль, но я был совершенно уверен, что другой половиной лица он ухмыляется.

— Томас, — сказал я. — Человек менее высокий, чем я, тебя бы возненавидел.

Он усмехнулся.

— Там в самом деле есть кто-то меньше, чем ты? — При этих словах он вытаращил на меня глаза, но сказано это было совершенно невозмутимо, его лицо замерзло, выражая абсолютную нейтральность, и оставалось таким несколько секунд. — Плохая ночь, Гарри. Ты похож на …

— Десять миль плохой дороги?

Он слегка улыбнулся, совсем чуть-чуть.

— Я собирался сравнить тебя с енотом.

— Ну и дела. Спасибо.

— Да на здоровье.

Он щелкнул пультом, чтобы отпереть пассажирскую дверь. Я уже отходил от шока и замечал даже самую слабую боль в теле, особенно пульсирующее жжение, сосредоточенное в сломанном носу. Я забросил свой посох в кузов грузовика, наполовину ожидая отзывающийся эхом грохот, когда он упал на дно, сел, закрыл дверь и пристегнулся, в то время как Томас тронулся с места. Он тщательно всматривался в тяжелый снег, по-видимому, выискивая маленькие машины, на которые он по нечаянности мог наехать.

— У тебя где-то болит, — сказал он немного погодя.

— Только когда я дышу, — раздраженно отозвался я. — Почему ты так долго добирался?

— Ну, ты знаешь, я так люблю вскакивать посреди ночи, тащиться через снег и лед, чтобы изобразить шофера для сварливых исследователей плохого образа жизни. Вот поэтому так долго.

Я проворчал нечто, что, вероятно, могло быть расценено как извинение кем-то, кто меня знал.

Томас так и понял.

— Что случилось?

Я рассказал ему все.

Томас мой брат по матери, моя единственная семья.

Он слушал.

— И затем, — закончил я, — я отправился в поездку на грузовике-монстре.

Рот Томаса дернулся в быстрой улыбке.

— Это уж-ж-жасно мужественно, не правда ли?

Я осмотрел машину.

— Не боишься пропустить свои любимые передачи?

— Кого это волнует? — сказал Томас. — На это есть TiVo.

— Хорошо, — ответил я. — Потому что, наверное, пройдет какое-то время прежде, чем я верну тебя твоей расписанной спланированной жизни.

Томас театрально вздохнул.

— Почему я?

— Потому что если я хочу найти Марконе, лучше всего начать с его людей. Но так как нет никакого сообщения о том, что он пропал, то некоторые из них могут плохо отреагировать, когда я приеду и начну шнырять вокруг. Так что ты будешь прикрывать мне спину.

— А что, если я не хочу прикрывать твою спину?

— Придется, — сказал я бессердечно. — Мы — семья.

— Ну ладно, допустим, — согласился он. — Но интересно, ты все это хорошо продумал?

— Пытаюсь продумать на ходу.

Томас покачал головой.

— Слушай, ты знаешь, что я никогда не пытаюсь учить тебя, как ты должен работать.

— Кроме сегодняшнего вечера, очевидно, — сказал я.

— Марконе — большой мальчик, — ответил Томас. — Он связался с Сообществом сам. Он знал, что делал и для чего он туда пошел.

— И? — протянул я.

— И… А там темный лес, — сказал Томас. Он смотрел, прищурясь, сквозь густой снег. — Образно говоря.

Я буркнул.

— Он сам себе постелил постель, так пусть же в ней и спит?

— Что-то в этом роде, — ответил Томас. — И не забывай, что Мёрфи и полиция не будут особо озабочены кампанией «Спасайте короля!»

— Я знаю, — сказал я. — Я и сам хотел бы отступить в сторону и оттуда глядеть на то, как идут дела. Но речь идет не о Марконе.

— А о чем?

— Мэб сожрет меня живьем, если я не сделаю так, как она хочет.

— Подожди, Гарри, — сказал Томас. — Не думаешь же ты в самом деле, что Мэб излагает свои планы и побуждения напрямик? — Он запустил дворники. — Она по какой-то причине хочет Марконе. Еще вопрос, пойдет ли ему на пользу, если ты спасешь его для нее.

Я нахмурился, как ночь.

Он поднял руку и начал загибать пальцы

— Ну и предположим, первое: он жив и пока здоров. Второе: ты сможешь его найти. Третье: ты сможешь вывести его живым. И четвертое: противник не убьет тебя и не покалечит.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил я.

— То, что ты сражаешься против игрока с краплёной колодой, и что ты понятия не имеешь, собирается ли Мэб поддерживать тебя, когда плохие парни начнут тебя прессовать, — он покачал головой. — Более разумно было бы уехать из города. Куда-нибудь в теплые края на несколько недель.

— Мэб воспримет это, как личное оскорбление, — сказал я.

— Мэб — деловая женщина, — ответил Томас. — Жуткая и фантастическая, но холодная и расчетливая. Сомневаюсь, что она стала бы преждевременно сбрасывать тебя со счетов, пока для нее ты все еще представляешь собой потенциального рекрута.

— Сбрасывать со счетов. Мне это нравится. Наверное, ты прав, если возвратиться к оригинальной метафоре, Мэб играет грязно. За последние годы свидетельств тому куча. Но у меня есть чувство, — я кивнул за окно, — что у меня было бы еще больше неприятностей с граффами, чем есть, если мы не были в середине чертовой снежной бури. Если я отправлюсь куда-нибудь в Майами, то я просто стану намного ближе к агентам Лета, а они, вообще-то, планируют меня убить.

Томас нахмурился, но ничего не сказал.

— Я могу бежать, но не могу скрыться, — констатировал я. — Лучше пережить это здесь, имея опору в виде родного дома, пока я еще хоть немного отдохнувший, — тут я очень громко и протяжно зевнул, — вместо того, чтобы ждать, что феерические жлобы из одного или другого Двора — как ты сказал? — неожиданно сбросят меня со счетов после того, как я пробегаю от них несколько недель.

— А что относительно Совета? — потребовал Томас. — Ты носил серый плащ довольно долго. И что теперь? Ты же боролся за них столько времени!

Я покачал головой.

— Именно сейчас Совет все еще ограничен в средствах. Мы не можем вступить в открытое сражение с Красной Коллегией, но у Совета и Стражей было несколько лет, чтобы подтянуть эту работу. — Я почувствовал, как у меня непроизвольно сжались челюсти. — Но за последнее время появилось довольно много молодых колдунов. Стражи работают сверхурочно, чтобы их контролировать.

— Ты хочешь сказать, убивать их, — уточнил Томас.

— Да, и убивать их тоже. А большинство из них подростки, — я покачал головой. — Люччио знает мое мнение по этому поводу. Она отказывается назначать кого-то из них ко мне. Выходит, что другие Стражи вынуждены собирать все резервы. Короче, я не намерен втравливать их в это дерьмо.

— Ты только сам в него влезешь, — отметил Томас.

Я фыркнул.

— Потому что я их уважаю.

— Это позволяет тебе оставаться чистым, — сказал он.

Мы проехали мимо городского снегоочистителя. Он был полузасыпан снегом, как какое-нибудь металлическое животное Ледникового периода, пойманное в ловушку ямы со смолой. Я потрясенно смотрел на него, в то время как машина Томаса медленно и упорно его объезжала.

— Между прочим, — спросил он, — что ты собираешься делать?

— Ну, во-первых, — сказал я. — Мне надо поесть.

— Тебе надо поспать.

— Тик-так. Пока еда готовится, — я показал. — Давай вон туда.

Томас медленно развернул свою устойчивую громадину.

— А потом что?

— Я буду задавать людям наглые вопросы, — ответил я. — И будем надеяться, получу подходящие ответы.

— И будем надеяться, что никто не убьёт тебя во время допроса.

— Именно поэтому я держу в качестве телохранителя вампира.

Томас устроился сразу на три места на крошечной стоянке Международного Дома Блинов.

— Мне нравится шарф, — сказал я, наклонился и потянул носом изо всех сил. Я укололся, но обнаружил слабый аромат ванили и земляники. — Она сама его связала?

Томас молча кивнул. Пальцы в кожаной перчатке погладили мягкую, простую пряжу. Он выглядел спокойно-грустным. Я почувствовал себя неловко, упомянув Жюстину, потерянную любовь моего брата. Я вдруг понял, почему он носил перчатки. Если она сделала этот шарф для него с любовью, он не мог касаться его своей вампирской кожей. Это обожгло бы его, как горячая сковорода. Он носил шарф, закрывшись достаточно, чтобы чувствовать ее запах на нем, но не смея касаться его голой рукой.

Каждый раз, когда я думаю, что моя личная жизнь — пустошь, я смотрю на своего брата и вижу, насколько это могло быть хуже.

Томас покачал головой, заглушил двигатель, и мы мгновение сидели в тишине.

Поэтому мы ясно услышали, как глубокий мужской голос снаружи сказал:

— Не двигайтесь, — сухой щелчок взведенных курков дробовика. — Или я убью вас.