Операция была окончена.
Высокий, сильный доктор, целой головой превышавший всех ассистентов, умывал окровавленные руки в то время, как уносили пациента.
Сестра милосердия подошла к нему.
— Пятнадцать минут, — сказала она отрывисто.
Хирург, довольный, кивнул головой.
— Идет, идет, — сказал он спокойно, — а как с наркозом?
— Больной уже проснулся Он вполне благополучен. Это необыкновенно симпатичный, терпеливый юноша. Его мать здесь и желает говорить с доктором.
— Я сейчас приду.
В приемной стояла высокая, бедно одетая женщина в черном. Она была очень бледна, а покрасневшие глаза и нервно трепетавшие руки свидетельствовали о бессонных ночах. Ее низкий приятный голос дрожал, когда она обратилась к высокому хирургу с ясными голубыми глазами.
— Ну, что?.. как?..
— Это тяжелый случай, сударыня. Операция сошла прекрасно. Остальное должны завершить туберкулезные врачи.
— Я не совсем понимаю…
— Как вам известно, у вашего сына сильно затронуто одно легкое. Это легкое мы изъяли из употребления, удалив несколько ребер.
— Все это кажется мне ужасным!
— Почему? Лучше освободиться от больного органа, который мешает и причиняет вред. Многие люди, старые и молодые, живут с одним легким, и чувствуют себя великолепно… А ваш сын, я думаю, будет совсем здоров. Это также мнение и специалиста по легочным болезням, который присутствовал при операции. Никаких излишеств. Если он обладает спокойною и уравновешенною природою, он проживет дольше, чем кто-либо из нас.
Бедная женщина словно помолодела на десять лет. Она схватила руку доктора и горячо пожала ее.
— Как мне благодарить вас! — промолвила она. — Это мой единственный сын, я вырастила его моими трудами. Сегодня — самый счастливый день в моей жизни!
Она быстро отвернулась, чтобы скрыть слезы радости, выступившие на ее глазах.
Доктор посмотрел на нее. Уже не было перед ним пожилой, измученной матери, — словно молодая девушка, выбежала она из серой больничной комнаты.
Но хирург не торопился.
В глубоком раздумье вышел он из громадной больницы, на фасаде которой виднелась вывеска красного креста.
Был восхитительный весенний день, и воздух словно трепетал радостью всевозможных обещаний… На углу аллеи Бюгдэ великан на минуту остановился. Он откинул назад голову и медленно, глубоко вздохнул. Впереди направо простирался фиорд, сияя своей свежей лазурью. Фиорд манил его.
— Здесь — дорога к настоящей жизни, — словно говорил ему этот фиорд. — Приди ко мне, и я подарю тебе новые приключения, новые чувства и новую весну!..
Врач горько усмехнулся и медленно пошел вниз по широкому шоссе. Никогда он не ощущал так ясно, как в эти норвежские весенние дни, что он сидит в клетке, красивой, раззолоченной, с будничным, обычным уютом, в клетке, которая так мало соответствует его непрерывному стремлению, его тоске по чужим странам, где найдется место для его силы и отваги.
В конце концов здесь, дома, в столице Норвегии, он чувствовал себя не лучше, чем тот человек с одним легким. Здесь было достаточно воздуха, здесь было солнце над фиордом и скалами. Но посреди всего этого великолепия повсюду досадно кишели люди, с их обывательскими интересами.
Великан-доктор продолжал свой путь по городу и, наконец, вошел в театральное кафе. Он заказал чашку кофе и газету. Кофе показался ему недостаточно крепким. Газета угнетала его политикой, финансовыми процессами, ненужными концертами. Крупные заглавия, мелкие события, — все наводило на него скуку своим мещанским благополучием.
Он отбросил газету. Заплатил и вышел. Та чудесная, полная богатырских сил страна, что называется Норвегией, задыхается под гнетом лицемерной действительности. Она носит на челе знак приключений, но их давно уже нет в ее жизни.
Он медленно пошел по направлению к Дворцовому холму. Воздух словно пел в его ушах. Сильнее, чем когда-либо, ощущал он чей-то зов. Словно какое-то нетерпение зудело под его кожей. Он ясно чувствовал, что снова наступает время уехать далеко, далеко отсюда. Это чувство уверенности, не раз приходившее к нему в течение богатой событиями жизни, охватило его на миг с такой силой, что он уже ожидал какого-то события, которое должно произойти здесь, между деревьями Дворцового парка. Но, так как ничего не случалось, он ускорил шаги, и через несколько минут большие чугунные ворота его жилища в квартале Гомансбюси с шумом захлопнулись за ним.
Стоя в маленьком саду, он с удивлением посмотрел вокруг себя. Ему показалось, что сад странным образом встрепенулся и ожил. У стены стоял бюст человека с широким лицом и с опущенными веками. Казалось, большое лицо улыбалось ему.
— Ну, Йенс, — сказал он старому матросу, встретившему его в холле, что новенького?
Старик покачал головой.
Доктор почувствовал почти разочарование. Итак, на этот раз инстинкт обманул его.
— В вашей рабочей комнате лежит несколько писем, — промолвил достойный фактотум и принялся за чистку медных прутьев перед окнами.
Доктор сейчас же поспешил в «святая святых». На письменном столе, под бронзовым кулаком, лежало толстое письмо, имевшее такой вид, словно оно прошло множество почтовых испытаний. Конверт был истрепан и покрыт пятнами. Ряд штемпелеванных марок указывал на то, что письмо пришло из Асунсьона, столицы Парагвая. Непохоже было, чтобы доктор спешил открыть это письмо. Он взвесил его на руке с выражением напряженного любопытства в глазах. Там, внутри большого грязного конверта, дремало приключение. Он не ошибся.
— Паквай, — пробормотал он, завидев крупные, беспомощные буквы.
Адрес, впрочем, был достаточно ясно написан. Он гласил:
«Д-ру Йунасу Фьельду.
Христиания. [9]
Норвегия».