Тихим, ровным голосом среди напряженного внимания слушателей м-р Резерфорд продолжал говорить.

Гарриман слушал, зачарованный, как во сне, ладонями рук зажав доску своего пюпитра.

Шляпа съехала на затылок. Все было забыто.

Он видел только спокойное лицо ученого, рассказывавшего необыкновенную историю, и яркое пятно сзади него, на экране — изображение таинственного камня.

— Как всем известно, несколько лет тому назад, как раз в день открытия комиссии, рокандский камень из музея исчез. Протокол, составленный тогда же администрацией музея в присутствии чинов наружной и тайной полиции, гласит, что витрина N 5-А в зале Древнейшего Востока, где хранился камень, пуста. Стекла и замок витрины целы и не носят видимых следов взлома. Тщательным образом, через увеличительное стекло, были осмотрены места скрепов стекол, но не было обнаружено ничего особенного. Опрошенные сторожа этого зала и прочий низший служебный персонал музея не заметили ничего подозрительного. Сами они были вне всякого подозрения, да и зачем бы им понадобился этот камень, не представлявший никакой ценности, кроме чисто научной?

— Скажите, пожалуйста, м-р Резерфорд, — прервал король, — где был найден этот камень Гутчисоном? Кажется, Гутчисон шел по тем местам с военным отрядом, сбившимся с пути?

— Да. Гутчисон не оставил никаких письменных документов. Однако, среди бумаг этого путешественника, кои вместе с его коллекциями хранятся в нашем Институте, имеется записка такого содержания:

Восточная долгота от Гринвича 4-41-43.

Сары-Яз. Глухое место. Вход в пещеру, похожий на туннель.

Эта записка, написанная на обрывке бумаги, вклеена в записную книжку, следующая страница которой содержит копию надписи. Гутчисон сделал ее от руки химическим карандашом.

— Имеется ли дубликат украденного камня?

— Британский музей дублирует предметы только по заказу других ученых учреждений. Такого заказа не было. Камень дубликата не имеет.

— Почему же предполагают, что вкленный Гутчисоном в свою записную книжку листок относится к камню?

— Имеется фотографический снимок с камня. Он находился до сего времени в частных руках. Снимок сделан археологом, профессором фон-Вегертом, находящимся среди нас. Профессор фон-Вегерт предоставил ныне негатив этого снимка в распоряжение Института. Именно по этому негативу сделан наш диапозитив. Благодаря этому обстоятельству мы можем удостовериться, — и секретарь показал на светившийся экран, — что запись Гутчисона действительно скопирована им с камня.

При этих словах сосед Гарримана взялся за свои бумаги. Гарриман увидел, как он осторожно высвободил из тонкой картонной коробки, выложенной внутри ватой, стекло. Осторожно взяв его за края, он поднял его в уровень глаз, посмотрел и положил перед собою. Очевидно, это был негатив, о котором говорил Резерфорд.

— Вот, в кратких словах, как представляется дела в отношении рокандского камня. Так как, за исключением двух покойных членов комиссии по дешифрированию надписи камня, все остальные члены ее здесь присутствуют, я оставляю в стороне изложение результатов работ комиссии, о которых мы услышим от уважаемого председателя ее, профессора Бонзельса, и перехожу к изложению другой части вопроса.

— Однако, так как раскрытию этой другой стороны дела мы обязаны профессору фон-Вегерту, то может быть его величеству угодно будет пригласить здесь присутствующего уважаемого сочлена сделать непосредственное сообщение?

Король наклонил голову в знак согласия, и президент обратился к фон-Вегерту.

— Господин профессор фон-Вегерт! Его величество просит вас не отказать лично доложить ваши изыскания, относящиеся к рокандскому камню.

Сосед Гарримана поднялся с своего места, вперил свой прямой и спокойный взгляд на сверкавшую перед ним на стене таинственную надпись и сказал на ломанном английском языке:

— В моей долгой жизни, ваше величество, господин президент и господа члены Королевского Географического Института, не было еще научного вопроса, столь сложного и вместе с тем столь странного, как этот вопрос о совершенно невероятной пропаже из музея камня, казалось бы, не представляющего никакой ценности, тем более, что надпись его не была прочитана. Это заставляет меня предполагать, что вопрос поддается разрешению труднее, чем мы думали раньше.

Фон-Вегерт приостановился.

— Я позволяю себе вкратце указать на следующее… Во-первых, для меня представляется особо убедительным соображение, что рокандский камень, точнее — надпись, которую он содержит, не представляет только археологического или лингвистического интереса. Камень имеет интерес актуальный. Только потому он и похищен. Во-вторых, похищение его связано с тем местом, где камень был найден Гутчисоном.

— Это место более или менее точно определено, — сказал президент, — хотя Гутчисон и не отметил в своей записной книжке географическую широту пункта.

— Мне известно, — продолжал фон-Вегерт, — что были сделаны попытки к такому определению; однако, я настаиваю на том обстоятельстве, что на указанной Гутчисоном долготе находится несколько пунктов, которые именуются Сары-Яз.

Кто-то из сидевших сбоку стола произнес:

— В Центральной Азии это обыкновенное явление — одноименные названия местностей. Туземцы различают их по произношению и акцентации. Но… наши географические карты!

— Вот именно! Поэтому единственным способом, который может разрешить недоумение, могла бы явиться только специальная экспедиция с определенной задачей — выяснить на месте занимающий нас вопрос.

— Занимаясь исследованиями в Египте, я работал одно время в Каирской восточной библиотеке. Там, просматривая порыжевшие от древности листы пергамента, исписанные калемом, я нашел арабские письмена, остановившие мое внимание. Упоминание местности, о которой шла речь в указанном манускрипте, заставило меня углубиться в тщательное рассмотрение и исследование манускрипта. И ныне я полагаю, что, благодаря этому обстоятельству, один из ключей вопроса о рокандском камне, может быть, самый важный, в наших руках.

Фон-Вегерт вынул из своей связки листок, весьма экономного размера, исписанный вдоль и поперек.

— Автором этого манускрипта является Абу-Али- аль-Хусейн-ибн Сина или, как его называют иначе, Авиценна, знаменитый мыслитель и общественный деятель древности, по профессии врач. Он родился в 980 году в Афшеме, близ Бухары; умер в 1037 году в Хамадане, в Персии.

Я привожу здесь и даты, чтобы подчеркнуть древность записанной им легенды, и прошу также обратить внимание, господа, на место его рождения, — многозначительно произнес фон-Вегерт.

— Этот пункт дает нам в цепи наших умозаключений возможность понять, почему Авиценна так заинтересовался излагаемым с такими подробностями эпизодом в своем сказании.

— Вот точный перевод документа, у которого не хватает верхней его части. По-видимому, она погибла, найти ее я не смог.

Фон-Вегерт прочел:

Мудрецы скрыли драгоценности в разных местах, и завладеть этими богатствами не легко. Так, например, в стране Маваранахра есть город, лежащий среди гор, по имени Фара. В его окрестностях есть местность, именуемая Гут. В этом месте скрыто огромное сокровище, но на него наложено заклятие.

Если какой-нибудь человек захочет попасть сюда, найти сокровища и взять часть их, — ибо все взять невозможно — так их много, — то должен сговориться с несколькими лицами и, имея с собой некоторые предметы…

Фон-Вегерт остановился.

— В этом месте манускрипт порван, и мне не удалось установить, о каких предметах говорит Авиценна. Дальнейший текст гласит:

Предприятие свое надо держать в тайне.

— Слова «в тайне» написаны три раза. По-видимому, автор придает тайне весьма большое значение.

Тогда избежишь зла от дурных людей. Идя туда скрытно», придешь к ущелью. У входа дунь направо и налево и начни читать стих корана «Престол», 2 гл., 256 стих: «Бог есть бог единый. Нет другого, кроме него, живого, неизменного. Все, находящееся па небесах и на земле, принадлежит ему. Он знает, что впереди, что позади, и люди не получат познания кроме того, которое он соизволит дать им. Этот стих следует читать двенадцать раз, а потом остановиться и посмотреть пол ноги. Тут увидишь у ног своих камень с надписью. Сядь у камня и старайся понять, что на нем изображено. Когда поймешь, встань и иди. Вскоре увидишь тысячу куполообразных зал и четыре тысячи дорог. Тогда иди прямо, читая Суру-фатиху.

Прочтя Суру-фатиху, сверни вправо, если хочешь быть всезнающим, или влево сверни, если хочешь быть всемогущим, но прямо не ходи. Пойдешь ли влево, пойдешь ли вправо — увидишь на многих поворотах этих путей «талисманы».

Не страшись этих «талисманов», — продолжал чтение фон- Вегерт, — входи, в какое отверстие захочешь. Входя, сделав у начала пути своего отметку, дабы не заплутаться на обратном пути. И таким образом поступай все время. Входящий не должен брать с собой пищи или воды, ибо не почувствует ни голода ни жажды, но светильник и канаты взять с собой он должен.

Выбрав путь, следуй только по нему, но не осматривай других дорог, дабы не потерять сил от утомления.

Итак, когда ты, о человек! выбрав правильный путь, начнешь следовать по нему, то дунь направо и налево и, пока прочтешь стих из корана «Престол» тридцать и еще тридцать раз подряд, увидишь плиту с письменами. Поразмысли хорошенько над ней — поймешь нечто. А потом поступай согласно этому.

Когда увидишь блестящий чертог, не удивляйся. Когда увидишь нескольких людей с мечами и кинжалами — не пугайся. Это «талисманы». Не подходи к ним близко. В том месте есть галерея. Там стоит человек, держащий в одной руке лук, в другой меч. Не подходи к нему близко. С одной стороны подойдешь к нему — умрешь от стрелы, с другой — от меча. Сзади этого «талисмана» увидишь вновь плиту с письменами. Прочти ее и поступи наоборот, как она указывает. Миновав это место и совершив несколько трудных переходов, выйдешь к озеру. И здесь благоразумно потуши свой светильник, ибо всякий камень тут даст тебе свет. Возьми с собой несколько и иди при их свете. От того места пройдешь сто шагов — увидишь гору, дорога твоя станет тесная и узкая. Ступай здесь с всевозможной осторожностью. А как увидишь спящего верблюда — подходи к нему смело и вынь у него глаза. Они блестят, как алмазы. Продолжай путь, держа глаза в правой и левой руке.

Вскоре увидишь ограду из золота и серебра. Здесь лежит третья плита с письменами, под деревьями. Если поймешь, что там написано, овладеешь искомым сокровищем. Но помни одно: приближаясь к последнему месту, крепко заткни нос и уши свои, иначе упадешь без чувств от аромата, который столь сильно распространяют цветы растений этого места. К самому высокому из них подойди, прицепи к нему веревку и вытащи вдвоем. Вырвать его рукой нельзя. Когда корни растения выйдут из земли, ты сделаешься человеком божиим, и семь отделений неба и земли, престол, рай и ад покажутся тебе на конце ногтя. Если вынесешь корни растения наружу, то прекрасный аромат их наполнит благоуханием мир. И душа всякого человека, до которого донесется этот запах, получит удовлетворение.

Фон-Вегерт опустил листок и замолчал.

Царила мертвая тишина, и только вздох очарованного легендой Гарримана, не смогшего скрыть своего волнения, нарушил ее.

— Таков рассказ Авиценны. Я привел эту легенду полностью, — произнес фон-Вегерт, — ибо расшифровать ее столь же важно, сколь важно расшифровать рокандский камень, ибо первый камень с надписью, о котором говорит легенда, и есть рокандский камень. Здесь ключ ко всему.

Фон-Вегерт окончил свою речь.

Как и раньше, молчание прервал король.

— От легенды веет Востоком! Такое обилие молитв, талисманов…

Сидевший около него маленький подвижный человек в двойных очках с большими стеклами, известный филолог доктор Краузе из Геттингена, провел рукой по голому черепу и произнес:

— Я поддерживаю точку зрения фон-Вегерта. Я напомню высказанное мною еще на наших первых заседаниях, посвященных рокандскому камню, мнение, что молитвы — это ничто иное, как измерение времени, потребного для прохождения определенного участка пути.

— Как так? — спросил король удивленно.

— Очень просто. Авиценна записал в сущности то, что было в его время уже легендой. Едва ли он мог ее проверить работой на месте. Впрочем, это не исключение, так как из его биографии мы знаем, что он мог быть в этих местах, — ведь он родился недалеко от Бухары, а Роканд в древности граничил с нею. Итак, Авиценна записал предание. По-видимому, он записал его дословно, придавая значение каждому слову. Если мы также придадим значение каждому слову этого документа, то убедимся, что здесь, ваше величество, пахнет не одним только ароматом Востока! Документ вполне точно предлагает древнему исследователю подземных пустот, в глубине которых скрываются какие-то сокровища, двигаться вперед размеренно. В документе своего рода шифр. Читая определенную молитву или стих из корана определенное число раз и пройдешь определенное количество пути. Вот и все. Это своего рода масштаб времени.

— Следовательно, можно высчитать время, необходимое для прохождения пути? — своим громовым голосом задал вопрос Свендсен.

— Конечно, — ответил Краузе. — Но только для пути правого и левого. О центральном ходе документ, по моему мнению, не говорит. Кроме того, можно сделать и еще заключение, а именно: и правый и левый ходы по длине одинаковы.

В разговор вмешался новый ученый. С огромной шапкой седеющих волос на голове, с лицом римского патриция, он размашистым жестом сразу же привлек к себе всеобщее внимание.

На великолепном английском языке этот ученый произнес только несколько фраз. Манера, с которой он вступил в беседу ученых, не оставляла сомнений, что это русский. Только русский говорит коротко и значительно и при том одинаково превосходно на любом из европейских языков. Это был профессор Медведев, известный русский лингвист.

— Я изучал вопрос на месте, т. е. в Азии. К сожалению я не мог установить происхождения слова «Маваранахра», т. е. той стороны, где по словам рукописи Авиценна находится город Фара и местность Гут, но зато я установил, что значит наименование Фара и Гут. Фара не что иное, как нынешняя Исфара, давно погибшее в песках селение, расположенное на высохшем русле одноименной реки. Гут — знаменитая пещера, находящаяся в горах этой местности, именуемая ныне Кон-и- Гут, что значит — рудник исчезновения или погибели. Пустыня и горы служили до сих пор преградой для достижения этого места. Кон-и-Гут — последняя пядь земли, по которой еще не ступала нога европейца.

Я докладываю об этом, может быть, несколько невпопад, но мне хотелось бы уточнить вопрос. Затем я считаю необходимым отметить, что образное изложение легенды Авиценна поддается толкованию в тех местах, которые до сих пор не остановили еще внимания. Я говорю о светящихся камнях у подземного озера и о светящихся глазах верблюда — во-первых, и во-вторых — о необходимости затыкать уши и нос, приближаясь к каким-то растениям в глубине правого и левого ходов пещеры.

Светящиеся камни и глаза — это, может быть, фосфор, который способен заменить светильник, опасность которого предусмотрена во избежание взрыва газов. Закрытие носа и ушей вызвано этим же обстоятельством. Древним противогазовые маски были ведь неизвестны!

Раздалось несколько восклицаний, два-три человека наклонились и о чем-то стали совещаться. Можно было расслышать отдельные возгласы:

— Это подвигает нас вперед…

— Но ведь профессор Шедит-Хуземи, которому было поручено в свое время выяснение значения этих трех слов, категорически указал на их необъяснимость!

Человек с неприятным сухим лицом азиатского склада, тонкий и сдержанный, поднялся с своего места и произнес:

— То, что не удалось мне, удалось профессору Медведеву. Я буду очень рад, если его объяснение окажет делу пользу. Однако, я думаю, — и голос его внезапно зазвучал непонятной угрозой, — что это толкование может нас направить на гибельный путь.

Больше он не произнес ни слова.

Из-под тонких дугообразных бровей Шедит-Хуземи метнул горящий взгляд. Но это было одно мгновение. Медведев со спокойной улыбкой скрестил с ним шпагу ученого. Было очевидно, что он задел самолюбие ученейшего восточного собрата.

Шедит-Хуземи сел и опустил голову.

Президент оглядел сидевших за овальным столом ученых и спросил:

— Угодно ли еще кому-нибудь высказаться по данному вопросу?

Все промолчали.

— Тогда я формулирую наши выводы.

— В глубине Центральной Азии, на линии восточной долготы 4 часа 41 минуты 43 секунды от Гринвича, в глухом месте, именуемом Сары-Яз, недалеко от древнего засыпанного песками селения Исфара, по руслу реки того же имени имеется пещера, вероятно, бывшая в давние времена рудником, по имени Кон-и-Гут, что значит рудник исчезновения или погибели. Древняя легенда, записанная арабским писателем Авиценной, указывает на то обстоятельство, что данная подземная пустота имеет три галереи, из которых левая и правая содержат в себе скрытые там неизвестными лицами, именуемыми автором «мудрецами», сокровища. Что это за сокровища — неизвестно. Авиценна рекомендует исследователям этой пещеры иметь при себе специальные инструменты и светильник, подлежащий впоследствии замене какими-то светящимися камнями, возможно фосфором. Равно, он своеобразно отмечает опасности пути, возникающие от каких-то «талисманов», т. е. предметов, имеющих человеческое обличье и способных причинить исследователю даже смерть.

— Остается дешифрирование надписи рокандского камня.

С решением этой задачи новые участники предполагаемой экспедиции получат в свои руки все возможные данные, которые установлены благодаря указаниям работавших над вопросом ученых.

В этот момент в лихорадочно работавшем мозгу Гарримана пронеслась мысль о том, что еще никто не сказал ничего по поводу сокровищ, которые находятся в глубине этой таинственной пещеры.

— Но что же это за сокровища?

И внезапно, под наитием силы своей молодой стремительной фантазии, Гарриман воскликнул так громко» как будто он находился не в Королевском Географическом Институте, а на матче в бокс:

— Но что же это за сокровища?

Высокий голосок оборванного мальчишки звонка раздался в залитом огнями зале. Король откинулся на спинку кресла и вперил свой взор в Гарримана. Ученые, сидевшие к нему спиной, обернулись и с нескрываемым удивлением разглядывали грязное оборванное существо, стоявшее у пюпитра со скомканной шляпой в руке и сверкающими глазами.

Фон-Вегерт молча пригнул мальчика за плечи к: скамье и быстро шепотом произнес:

— Тише, мальчуган. Вот вам вторая булка. Жуйте ее и молчите.

Гарриман, красный от волнения, задыхающийся от волновавших его мыслей и чувств, покорно сжался и почти скрылся с головой на своем месте под пюпитром.

— Так, значит, он заметил, что я утащил у него его пакет, — медленно стала просачиваться мысль в его мозгу.

В руке своей он ощущал новый хлебец, подобный тому, который он уже съел, но хлебец, так легко и свободно ему доставшийся, уже не возбуждал в нем интереса.

На вопрос Гарримана ответил русский профессор Медведев.

— Вопрос поставлен молодым джентльменом своевременно. Я полагаю, что в те времена, когда войска Великого Александра шли по реке Исфаре завоевывать Роканд, хан Роканда и все его население, бежавшее от грозных полчищ врагов в горы и пустынные места, сделали из Кон-и-Гута хранилище, в котором ими были спрятаны наиболее драгоценные предметы из их имущества. Но я сознаю, что7 это только половина возможного решения задачи. Неясно, что заключено под корнями другого растения, в другом ходе Кон-и-Гута. Все это суждено узнать будущей экспедиции.

— Если позволит судьба, — как будто про себя произнес Шедит-Хуземи.

При начавшемся снова обмене мыслями среди ученых, фон-Вегерт, наклонившись к Гарриману, сказал:

— Как вы здесь очутились? Расскажите мне тихонько, кто вы такой?

— Я — Гарриман, — ответил мальчик.

— Так. Как ваше имя?

— Джон.

— Вы очень голодны?

— Теперь не очень.

— Вы часто бываете голодным?

— Днем почти всегда, а ночью всегда.

— Где вы живете?

— Теперь нигде.

— А раньше?

— Раньше у Водслея.

— Кто это Водслей?

— Он торгует старым платьем на Нижнем рынке.

— Вы торгуете вместе с ним?

— Нет, я занимаюсь другим делом.

Смутное подозрение опасности такого допроса всколыхнуло было все существо Гарримана, но симпатия к этому столь строгому по виду человеку с живыми, ласковыми глазами пересилила недоверие. Гарриман окинул фон-Вегерта быстрым взглядом и улыбнулся.

— По-видимому, вы попрошайничаете? — продолжал фон-Вегерт.

— О, нет! — воскликнул Гарриман. — То, что я делаю, и хуже и лучше этого.

— Так что же вы делаете?

— Я… вор, сэр.

Фон-Вегерт откинулся на мгновение, но затем лицо его приняло прежнее выражение спокойствия и доброты. Он спросил:

— Значит, вы попали сюда исключительно из-за меня?

— Да, сэр.

Шепот собеседников стих. В зале царили молчание и тишина. На экране вновь заблестело изображение таинственного камня.

Был слышен низкий внятный голос Резерфорда.

Фон-Вегерт оперся подбородком о ладони рук и стал слушать.

Гарриман, охваченный волнением, возросшим от беседы с обкраденным им человеком, все же не мог оторвать своих глаз от экрана.

Резерфорд говорил:

— Профессор Бонзельс первым произвел подсчет всех отличающихся друг от друга знаков в этих письменах и определил их число в восемьдесят одно. При этом он высказался не в пользу их чисто звукового значения. Тем не менее, он предположил, что группы верхней строки, как будто заключенные в овальные рамки, от которых остался только видимый след в форме горизонтальных линий, идущих под текстом, служат для передачи собственных имен. Профессор Бонзельс не высказал иных соображений и не предложил своего варианта перевода. Прочие члены комиссии, — продолжал Резерфорд, — занялись филологической разработкой надписи.

Гарриман слушал, ничего не понимая.

Чудесная сказка перестала действовать на воображение. Маленький пытливый мозг старался проникнуть в смысл выслушанного, но мысли, как резиновый мяч, отскакивали от ученой брони, в которую одела эту сказку действительность.

Вдруг Бонзельс, самый древний на вид из членов этого круглого стола ученых, сидевший к Гарриману спиной, взмахнул рукой. Все насторожились.

Резерфорд вопросительно замолчал.

— В Obeliscus Pamphilius, — воскликнул Бонзельс, — три определенных имени: «Цезарь-Домициан-Август» переданы фантазером Кирхером в 1650 году настолько туманной фразой, что великий Шамполлион, воспроизведя ее, как курьез, предупреждает всех своих последователей, а, следовательно, и нас с вами не толковать вкривь и вкось древние надписи на камнях, вычитывая из них при помощи своего воображения то морально-политические рассуждения, то псалмы Давидовы, то еще что-нибудь, ничего общего не имеющего с действительностью.

Бонзельс саркастически засмеялся и ударил ладонью по столу.

— Поэтому я и не осмелился проделывать над рокандским камнем таких манипуляций, которые не укладываются в рамки истинного научного метода. С другой стороны, тут, по моему мнению, не поможет и научный метод. К рокандскому камню надо просто подойти, про-сто на него взглянуть и просто разгадать его тайну. Я провел свою жизнь над дешифрированием такого рода памятников и утверждаю, что… как бы это сказать… здесь для разгадки вопроса нужен простой здравый смысл! Только! Я бы предложил выставить камень на улице, от любого прохожего можно ждать больше пользы в этом деле, чем от нас, — добавил Бонзельс заглушенным ворчливым голосом.

Старый ученый замолчал и потом сказал:

— Этот камень стал у нас поперек горла. Надо признаться, что мы им подавились.

Раздались восклицания.

Несколько человек рассмеялось.

— Не смейтесь, — добавил Бонзельс. — Вы увидите, что я прав. Мы не прочитали этой дьявольщины. Это фантазия, что камень исписан по-арабски, да еще, как утверждал м-р Шедит-Хуземи, куфическим шрифтом.

— Но ведь сто лет тому назад все виды египтского, например, письма были недоступны пониманию, — произнес король, — пока наш Юнг и затем француз Шамполлион не открыли нам..

— День 28-го сентября 1822 года — день Шамполлиона, единственно Шамполлиона, — перебил его Бонзельс.

Все улыбнулись.

— Известно, — докторальным тоном процедил сквозь зубы геттингентский филолог Краузе, — что сознание истины озарило Шамполлиона, так сказать, мгновенно, в такой момент, когда методическая разработка его научных построений сильно отвлекала его от прямого пути. Об этом можно иметь сведения в предисловии Мейера к биографии Шамполлиона, написанной Гартлебеном.

Бонзельс покосился на своего ученого собрата и проворчал:

— Вот именно. Гартлебен пишет кроме того, что едва Шамполлион произнес вслух прочитанные иероглифы, как упал в глубокий обморок, длившийся пять дней. Вероятно, мы обойдемся без обморока, так как надписи рокандского камня мы не прочитаем.

Краузе поправил очки и покраснел.

Резерфорд огляделся и, увидев, что смех затих, по знаку короля продолжал:

— Благодаря любезному, только что сделанному сообщению профессора Бонзельса, мы самым точным образом узнали, как обстоит дело на одном фланге исследовательской работы. Справедливость заставляет, однако, сказать, что существует мнение, противоположное только что высказанному мнению, резко отрицательного характера. Во главе этой группы ученых стоит м-р Шедит-Хуземи, которому принадлежит честь прочтения первой строки надписи.

— Сомнительная честь, — пробормотал Бонзельс настолько громко, что его фразу расслышал даже Гарриман.

В голове мальчика кое-что между тем уже прояснилось. Так, он понял из происшедших препирательств, что надпись на камне до сих пор не прочитана. Он понял также слова Бонзельса, как утверждение того обстоятельства, что под луной совершаются иногда странные вещи и что у знаменитейших ученых, собравшихся сюда со всего, казалось, света, так же мало шансов получить премию Свендсена в сто тысяч фунтов стерлингов, как и у самого Гарримана. Он взглядывал по временам на экран, и в мозгу его рисовались далекие горы. Он видел себя взбирающимся по скале к отверстию, зиявшему открытой пастью мертвого зверя. Он двигался по переходам галерей подземного безмолвного царства и вместо мусульманских молитв, предписанных Авиценной, читал про себя отрывки священных текстов, пополам с собственными измышлениями, уцелевших каким-то образом в его памяти из ему неизвестного раннего детства. Надпись его гипнотизировала. Центральное место ее, где какие-то знаки напоминали верблюда, особенно привлекало его внимание. В мозгу цеплялись обрывки фраз Резерфорда.

— Что такое сказал Авиценна о верблюде? Может быть, эта буква и есть верблюд Авиценны?

И он пытливо продолжал рассматривать надпись, особенно центр ее, где так рельефно выступало изображение верблюда.

Ему хотелось все это громко выкрикнуть, но мысль была не ясна, невысказанные фразы сбивались в кучу, в которой не было иерархии идей. Молодой сильный мозг мальчика находился в лихорадочном состоянии.

На лбу Гарримана проступили капельки пота, как роса на чашечке молодого цветка. По временам он облизывал свой пересохший рот.

Теперь говорил стройный худощавый с очень смуглым лицом ученый. Это был профессор Морган из Аргентины.

— Покойные Тартаковер и Пабло Рибейро работали вместе со мной над первой строчкой надписи. По нашему единогласному мнению, первые строчки представляют собою стих корана: «Кому в этот день Суда будет принадлежать царская власть».

Однако, профессор Тартаковер, определенно указавший, между прочим, что надпись не имеет ничего общего с древнееврейским языком, специалистом по которому он был, счел возможным предложить и другую транскрипцию, а именно: в письме, написанном ко мне уже после закрытия работ комиссии, он дал такой текст первой строки: «Кто жаждет сокровищ, тот пусть во имя бога, единого, грозного». Слова «жаждет сокровищ» он заменил потом более осторожным выражением: «ищет власти».

Таким образом, получается 16 стих, 40 глава корана.

— Вот видите, — произнес Бонзельс, — никакой устойчивости в умозаключениях!

— Да, меня тогда это очень удивило. Я передал ему просьбу коллег о разработке следующих строк. Тартаковер в скором времени прислал перевод, который я сейчас прочту.

Он порылся в портфеле, нашел нужное место в бумагах и прочел:

— Вторая строка:

С чистотой душевной возьми канат крепкий.

Третья строка:

Копай в расщелине. Это и есть тайна пещеры.

— Ха-ха-ха, — рассмеялся хриплым, старческим смехом Бонзельс. — Это действительно изумительный полет фантазии! Да простит меня милейший Тартаковер! На ведь он не знал арабского языка, перевод ему делал кто-то другой! Я напомню, что покойный был приглашен в комиссию потому, что преподаватель арабского языка в каирском медрессе Мудалис прочитать текста не смог и сделал предположение, что он написан на древнееврейском языке.

— Можно ли хотя бы установить, к какому веку относится эта надпись? — несколько насмешливо спросил король.

— Да, — ответил русский. — Я считаю, что камень можно датировать концом IV или началом V века Геджры, по нашему — X веком. Я нашел на реке Исфаре, т. е. в области нас интересующего места, надпись на скале, написанную куфическим шрифтом на арабском языке, на котором обозначен был 410 г. Геджры.

Я сужу по аналогии. Кроме того, то обстоятельство, что Авиценна жил около того же времени, подкрепляет мою мысль.

Бонзельс проворчал:

— Ну, с этим можно еще согласиться.

Морган продолжал:

— Я должен также привести предположение, высказанное Пабло Рибейро, — правда, между прочим, — насчет того, не есть ли надпись криптограмма?

«Возможно, говорил он в начале заседаний комиссии, что арабские буквы, обозначающие иногда в тексте цифры, имеют и здесь цифровой смысл».

Бонзельс усмехнулся.

— Он пользовался куфическим алфавитом грамматики де-Сасси?

— Да, — ответил Морган. — Мы сличали также данный текст с текстами сирийскими и африканским и отметили полное и резкое расхождение.

Русский снова вступил в разговор.

— Позвольте мне высказать некоторое сомнение особого рода. Если вы взглянете на надпись рокандского камня непредубежденными глазами, вы усмотрите возможность того, что она на снимке не вполне адекватна подлиннику. Просто по техническим причинам. Когда фотограф замазывал краской надпись, чтобы ее заснять, он мог недомазать нужных углублений или замазать разные впадины и углубления камня, происшедшие от дождя и вообще от времени. Таким образом и получились эти верхние горизонтальные линии, разорванные на куски, эти параллельные черточки сбоку строк или эти три точки в правом углу надписи. В таком случае, если…

Но профессору Медведеву не пришлось досказать своей мысли.

Внезапно и его мысль и мысли всех присутствующих

были словно ножом разрезаны громким восклицанием.

— Я знаю!..

Кто-то бросил в этот огромный зал, вмещавший в себе столько значительных умов разных стран, одну только эту фразу, но бросил ее так пылко и радостно, так своеобразно и громко, что говоривший ученый смолк, часть публики привстала со своих мест, чтобы разглядеть того, кто так некстати, казалось, нарушил торжественную монотонность заседания.

Король с удивлением поднял голову.

Маститый Бонзельс с шумом повернул свое кресло.

Постепенно всеобщее внимание сконцентрировалось на тщедушной фигурке подростка, стоявшего с шляпой в руке в первом, ряду кресел, занятых учеными.

Влекомый непонятной силой, наш Гарриман проскользнул со своего места вперед к экрану и не сводил с него глаз, блестевших от того внутреннего огня души, который дает импульсы творческому полету фантазии.

— Я знаю… — продолжали шептать его губы.

Первый нарушил молчание король.

— Что вы знаете, мой милый? — произнес он, — как вы сюда попали?

Столь очевидная несуразность создавшегося для Гарримана положения была, однако, для него совершенно не очевидна. Полный охватившего его восторга от только что сделанного открытия, Гарриман не замечал устремленных на него удивленных взглядов и улыбок присутствующих.

И вот произошло то, чего не запомнят летописи Королевского Географического Института в Лондоне и от чего пришел бы в ужас каждый благонамеренный англичанин: лондонский уличный оборванец, мелкий карманный воришка не обратил никакого внимания на вопрос почетного президента ученейшего собрания Англии и своего короля, но, словно загипнотизированный, подвинулся медленно на несколько шагов вперед и, став у самого кресла Бонзельса, подняв палец вверх, вдруг произнес твердым и уверенным голосом:

— Это не надпись, это план пещеры Кон-и-Гут.

В зале воцарилось мертвое молчание. Первым его нарушил Бонзельс.

— Сэр! — произнес он, обращаясь к Гарриману, вставая с своего места, — поздравляю в вашем лице нового

миллионера. Ясно, что вы получите премию профессора Свендсена. Не прав ли я был, ваше величество, когда говорил, что тайна рокандского камня будет раскрыта на улице! Как ваша фамилия? Вы говорите Гарриман? М-р Гарриман, вам остается только сесть на мое место!

И, вытянувшись во весь свой огромный рост, Бонзельс величественно сделал Гарриману пригласительный жест рукой.