Шрамы от старой любви воспаляются осенью, реже весной.  Бродишь себе по проспектам, рулишь по объездной, Шаришь по вывескам и афишам, пахнет картошкой фри Это свобода поры и времени, теплая грусть внутри… Трижды предам тебя, полька-бабочка, прежде чем полночь бомм. Лбом по асфальту, нисколько барышня, только коньяк и бром, Только стрелять по бульварам истово – доброе слово дай. Осень карминова и монистова, в каждом саду Клондайк. Хором студентки играют в яблоки… помнишь ли, Барбара? Катамараны, утята, ялики, розы в руках, жара. Помнишь ли – в этом кафе под зонтиком звонко упал бокал. Мы насмехались над лунным ломтиком, тесно сведя бока. Не улыбалось – хотелось доброго, честного, говорю! Минус-парковка выходит дорого, город в руках ворюг. Платишь за право следить за стеклами в приступе ностальжи Вот и картинки выходят блеклыми, полными левой лжи. Скучная плоскость мобилографии, точка, тире, абзац. Кризы, эпиграфы, эпитафии – и каблучками – клац! И Барбара превратится в Вареньку, будет лепить пирог, Крепко резинку пришьет на варежку и подметет порог… Шрамы от старой любви не лечатся – прячутся в телесах. Снег обезболивает час от чАсу, хочется петь, плясать, Броситься… не бросается. Варя? Спешу домой Осень-лиса кусается, осень-такси катается, осень-пчела касается крыльями губ – не-мой… Шрамики на запястье нынче опять зудят.