Еврейские девочки, ставшие старыми, Сидящие парами, парками, барами, С облезлыми Барби и детскими рюшами На розовых блузках, с бананами, грушами, Обоймой бутылочек, мятой салфеткою, С конфеткой, котлеткой и чьей-нибудь деткою В коляске у школы… Предчувствие осени — Как будто на холод монетою бросили, Как будто у возраста деноминация, Как шепчут в трамвае «ух, хитрая нация». Как светит фонарик у бабушки в садике, Как с братом полночи играем в солдатики, Как папа… не помню, не надо, не спрашивай! Он просто ушел из созвездия нашего. И трубка его не утратила запаха. И старый приемник – орудие Запада — Все ловит заманчивый голос Америки. И мама на кухне в нелепой истерике Печет пироги и блины подгорелые. Билет театральный под лестницей белою, Лицо на снегу – аргумент фотографики. Тот вечер растаял снежинкою в трафике Мятущихся дней – для девчонки достаточно. Вчера было вьюжно, сегодня осадочно. Подруги – в Стамбуле, в Берлине, в провинции, Ребята из класса не выросли принцами, И Пушкин не читан с роддома наверное И сказка сложилась совсем беспримерная: Какой-то герой, чей-то замок трехкомнатный. Желтеет альбом ни рисунком не тронутый. У матери тик и язык заплетается. Непризнанный волк по дорогам скитается. Забыты цитаты, клинки оклеветаны. Лишь почта с экрана мигает приветами… Шуршащее «Шма» и свеча с подоконника И ливневым залпом – письмо для полковника. Еврейская девочка, мама рассердится!!! Ты – раскрываешь – сердце!