I

Из мемуаров С.Б. Велесова Изд. товарищество И.Д. Сытина, Санкт-Петербург. 1884–1929 гг.

«…разжал кулак. На потной ладони лежала флешка – прощальный презент профессора.

– Ознакомьтесь, Сергей Борисыч. По-моему, это может вам сильно пригодиться. Да и нам тоже.

– Вам? Так вы допускаете…

– В этом мире, голубчик, ничего нельзя исключать, – улыбнулся Груздев. – Если уж мы сумели однажды пройти этим маршрутом – что мешает проделать это снова?»

* * *

Признаться, я изрядно нервничал, когда вечером того же дня вставлял флешку в ноутбук. Севастополь гудел, как растревоженный улей: уход «потомков» никого не оставил равнодушным. Но ушли не все: стоял посреди Южной бухты «Морской бык»; потрепанные гидропланы отдыхали в эллингах, у пирса покачивался калека «Заветный». Команда почти в полном составе присоединилась к своему командиру, и теперь им предстояла непростая задача – вернуть миноносец к жизни. Пока же корабль изрядно ощипали – сняли прожектора, орудия, пулеметную установку. Минный аппарат переставили на винтовую шхуну «Аргонавт», и та последней оставшейся у нас торпедой отправила на дно линкор «Джеймс Уатт». Разгром при Варне вышел знатный – недаром ее прозвали «второй Чесмой», подобно тому, как Альму европейская пресса хором именует «вторым Трафальгаром».

Газеты наперебой обсуждают достижения России в новом виде войны на море – минной. И если за Каналом пресса поносит московитских варваров за «неджентльменское» ведение войны, то за пределами Соединенного Королевства реакция иная: от сдержанного оптимизма до злорадства. Но всех переплюнула нью-йоркская «Геральд», призывавшая изучить русский опыт и завалить минами британские гавани. И вдобавок послать в атаку сотни минных катеров конструкции генерала Тизенгаузена. Правда, лицензию на их производство надо еще приобрести, но газета «Геральд» выразила готовность возглавить кампанию по сбору средств. Что ж, порадуемся за американцев – идея, безусловно, хороша.

* * *

Но я отвлекся.

Флешка. Самая обыкновенная, на 8 гигов. И единственный файл, открывшийся в текстовом редакторе. Не стану приводить послание Груздева целиком, оно есть в любом учебнике по новейшей истории, не говоря уж о специальных трудах.

Я не разбираюсь в хронофизике и не успел восполнить этот пробел до отправления экспедиции. События развивались слишком быстро: визит на Лубянку, предложение Андрюхи Митина, включение в руководство Проекта, подготовка… После Переноса и вовсе стало не до науки: Груздев, к которому я мог бы обратиться за разъяснениями, валялся в отключке, а пообщаться с заменившим его Валей Рогачевым я так и не собрался из-за хронического цейтнота.

Если коротко, то профессор сравнивал поток «мировых линий», содержащий и нашу собственную, и ту, на которой мы оказались, с пучком соломинок. Время и события текут на них одинаково, отличить одну от другой существующими методами невозможно.

Хронофизики научились перемещаться в прошлое, хоть в Древний Рим, хоть к динозаврам. За одним исключением: прошлое собственной «мировой линии» оставалось под запретом. Иначе возникал известный из фантастики парадокс, нарушение причинно-следственной связи. А вот в прошлом чужих «соломинок» можно вытворять что угодно, на нашей действительности это не отразится.

Итак, теория у Груздева была. А вот воплощение ее «в металле» требовало огромных средств. Государство не собиралось сорить деньгами ради удовлетворения любопытства историков. Обратиться к частным инвесторам? Заинтересовать, по примеру героя гаррисоновской «Фантастической саги», крупную киностудию, предложить турфирмам «хроносафари» или туры по Древнему Египту? Груздев, при всей своей научной одержимости, был патриотом, ученым советской закалки и такие варианты не рассматривал.

Оставались военные. Этих мало интересовало прошлое, а вот возможность заглянуть вперед – это совсем другое дело. Будущее – бездонный кладезь информации и технологий, ради них можно пойти на любые издержки.

Груздева не меньше, чем заказчиков в погонах, занимала такая перспектива. Но когда дело дошло до практики, возникло препятствие.

Отправиться в прошлое несложно: задаешь дату и попадаешь случайным образом на одну из бесчисленных соломинок – «мировых линий». Обратный Перенос тоже не проблема: у путешественника есть устройство «хрономаяк», настроившись на который его и выдергивают назад. А вот повторить путешествие, особенно по прошествии некоторого времени, почти невозможно: отправившись снова в прошлое, вы наверняка попадете на другую «соломинку», не ту, на которой побывали в прошлый раз. Трудно не ошибиться, когда вариантов бесконечно много.

С перемещением в будущее еще сложнее. Нельзя прыгнуть вперед, задав лишь дату, нужны параметры конкретной «соломинки». Без них Перенос не состоится, или того хуже – путешественник сгинет во вневременном и внепространственном Нигде. А как задать эти параметры, если невозможно отличить одну от другой?

Груздев не был бы Груздевым, если бы не сумел найти выход.

Как найти соломинку среди сотен точно таких же? Правильно. Сделать так, чтобы она из них выделялась. Изменить течение событий на «мировой линии» настолько, чтобы они отличались от того, что творится на соседних. И готово дело – настраивай аппаратуру на любой участок измененной реальности и вперед, в будущее!

Схема вырисовывалась примерно такая:

Шаг первый: экспедиция отправляется в прошлое на строго отмеренный промежуток времени. В нашем случае – на 163 года назад, в 1854-й.

Шаг второй: оказавшись на месте, экспедиция производит масштабное вмешательство в ход событий. Например, помогает русской армии выиграть Крымскую войну, рассчитывая перевести локомотив мировой истории на другие рельсы.

Шаг третий – возвращение в свой XXI век. Хронофизики готовят свою аппаратуру для нового Переноса, но уже не в прошлое, а в будущее помеченной мировой линии. Правда, вернуться после этого в прошлое исправленной «мировой линии» уже не получилось бы: вступал в действие запрет на нарушение причинно-следственных связей.

Но беда в том, что пресловутая «ткань Реальности» – чрезвычайно упругая субстанция. Если ее потревожить, а потом оставить в покое, события рано или поздно вернутся в свое прежнее русло. А значит, степень вмешательства должна быть такова, чтобы последствия проявлялись как можно дольше, – ведь для исследователей доступно только измененное будущее, на которое можно «навести» хроноаппаратуру.

А значит, писал Груздев, нельзя останавливаться на достигнутом. Да, нам удалось изменить ход событий в 1854 году, но где гарантия, что эти изменения не «рассосутся» через полсотни лет? Нет, надо подталкивать пресловутый локомотив истории, чтобы он не сворачивал с «боковой ветки» еще хотя бы лет триста.

Справятся ли с этой задачей те, кто остался в 1854-м? Далеко не факт. А значит, нужна новая экспедиция, и Груздев обещал прислать ее самое позднее, через полгода. А дальше… как говаривал последний советский генсек? «Расширить и углу́бить». Сделать расхождение здешней истории с «генеральной линией» столь заметным, что оно не сгладится и через сто лет, и через двести, а может, и через тысячу.

Я закрыл файл и, чуть помедлив, потянулся к шкапчику, заменявшему мне бар. Как хотите, а без ста пятидесяти коньячку такого не переварить…»

 

II

Гидрокрейсер «Алмаз»

– Ну вот, а вы опасались… – Андрей потрепал юнкера Штакельберга по плечу. – Все целы, как видите. А что тряхнуло немного, так в штормягу и не так качает.

Перенос и правда прошел гладко. А может, дело в том, что они не видели разворачивавшегося снаружи катаклизма? В какой-то момент корпус корабля задрожал, отсек заполнился вибрацией, переходящей в пронзительный зуд, от которого болели зубы и барабанные перепонки. Сашенька ахнула, зажала ладонями уши. Адашев вскочил со стула, и тут ударило, будто некий великан взял «Алмаз» за кончик мачты, приподнял, встряхнул и небрежно уронил в воду.

Адашев полетел с ног; Михеев, бледный, решительным лицом обнимал лишившуюся чувств девушку, готовый хватать, бежать, спасать. Фаддей Симеонович Геллер сидел, выпрямившись, нервно тиская трость, бледный, на лице ни кровинки, лоб в бисеринках пота. Штакельберг обеими руками вцепился в сиденье стула, глаза выкаченные, безумные.

Захрипел динамик:

– Говорит командир корабля. Команде осмотреться, доложить о повреждениях. Пассажиров прошу не выходить на палубу без сопровождения членов команды.

– Что же, нас так и не выпустят? – поинтересовался после паузы Штакельберг. – Как хотите, а мне не улыбается здесь торчать, как сардинам в жестянке с прованским маслом. Хочется размяться после такого карамболя…

– Да ладно вам, барон, – откликнулся Адашев. – В теплушки еще не так втискивались, потерпим…

Юнкера и правда набились в каюту мичмана Солодовникова, как консервированные рыбешки в банку. Сидели на столе; на койку набилось шесть человек. Вещмешки, шинели и прочую амуницию свалили на пол, и на этой куче с удобствами расположились те, кому не досталось сидячих мест. Сашенька с Колей Михеевым оказались зажаты в дальнем углу, и юнкер втайне наслаждался близостью предмета своей страсти. Впрочем, приходилось изо всех сил демонстрировать равнодушие: Сашенькин рара косился на юнкера с нескрываемым подозрением.

– Да, случалось, и по шесть десятков втискивались вместо положенных сорока, – согласился Штакельберг. – Но тут-то, господа, корабль, а не загаженный, – простите за мой французский, Сашенька, – телячий вагон!

– Да, тесновато! – не сдавался Адашев. – Подумаешь, экое горе! А вы предпочли бы остаться в Севастополе с этими мизераблями? Забыли, как они с нашим братом обходятся? Скажите ему, мадемуазель!

Сашенька вместо ответа покрепче вцепилась в локоть Михеева.

– Это военный корабль, а не пароход общества РОПИТ, – пояснил Андрей. Он стоял в проеме открытой двери, за спиной, в забитом до отказа коридоре, гудело многоголосье. Палубы заставлены грузами, если еще и народ из низов повалит, вообще негде будет повернуться. А ведь надо поднимать гидроплан на разведку!

– Но зачем? Вы же говорили, нас здесь ждут?

– Говорить-то говорил, но мало ли что. Вот и к вам мы попали случайно, а ведь нацеливались на 1916-й! Наука хронофизика, как говаривал один профессор, умеет много гитик…

– Значит, нам повезло! – хмыкнул Адашев. – Если бы не эта случайность, нас бы в капусту порубали!

– Какой ужас! – Сашенька вздрогнула и поближе (хотя куда уж ближе!) притиснулась к Михееву. Юнкер глупо улыбался; его так и подмывало обнять девушку – утешить, внушить спокойствие от того, что он рядом, такой сильный, решительный, уверенный в себе.

Повезло или нет – это вопрос, подумал Андрей. Если бы не экспедиция, Стогов, ему определено историей, отбыл бы вместе с юнкерами в Константинополь. А дальше – галиполийское сидение, эмиграция, РОВС. Для кого-то – потеря надежды и смысла существования, для других – жизнь с чистого листа вдали от Родины. Но здесь ведь полная неизвестность…

– Поднимаемся по трапу, господа, осторожно, не свалитесь! – закричали в коридоре. – Женщин, детишек малых, вперед! По одному, не давитесь, руки-ноги не переломайте!

– Вот и кончилось наше заточение! – жизнерадостно объявил Андрей. – Сейчас выберемся наверх, и сами все увидите этот прекрасный новый мир!

Юнкера, завозились, поднимаясь с пола.

– Винтовки, амуницию оставляем здесь! – Адашев вспомнил о своем командирстве. – Юнкер Штакельберг, останетесь караульным. И не надо строить обиженную мину – теперь здесь места будет вдоволь!

 

III

Гидросамолет «Финист» б/н 3

С высоты эвакуационный караван выглядел скопищем разномастных, крупных и мелких посудин, в беспорядке разбросанных по морской глади. Вот «Березань»: палуба заставлена броневиками, танками, грузовиками, разношерстыми авто. Про бортам пришвартованы портовая землечерпалка и баркас-кабелеукладчик; совместными усилиями им едва удалось сдвинуть с места груженый транспорт. Дальше старушка «Котка» с миноносцем «Строгий» на буксире, за ним «Живой». Наливная баржа на буксире за пароходиком-паромом, лихтер, переполненный штабелями ящиков и бочек так, что палуба стала едва не вровень с водой. Следом еще одна – на ней два маневровых паровозика из портового хозяйства и старые девятидюймовые мортиры, снятые в последний момент с Константиновского равелина.

За баржами тянулась самая нелепая процессия, которую Эссену доводилось видеть. Пятнадцать железнодорожных цистерн с нефтью, газойлем, соляровым и моторным маслом; их сняли с платформ, скрепили по три, по слипам спихнули в воду и, сцепив вереницей, поволокли в море. Так и болтается эта гирлянда, прихотливо изгибаясь по воле волн.

В стороне от этого плавучего паноптикума – элегантный силуэт «Алмаза», слегка подпорченный массивной коробкой ангара. На траверзе гидрокрейсера замер «Адамант», рядом с ним настороженный «Казарский».

Под крыльями «Финиста» с номером 3 промелькнули мыс Херсонес, Казачья, Песочная, Карантинная и, наконец, Севастопольская бухта. Эссен помнил ее совсем другой – заполненной крейсерами и дредноутами, со стелящимся над волнами угольным дымом, судовыми гудками, перекликающимися со свистками портовых паровичков. Или той, какой она стала в XXI веке, когда на смену броне и калибрам пришли круизные лайнеры, утыканные антеннами эсминцы и пограничные сторожевики, а также бесчисленные яхты и прогулочные теплоходики. Эта нынешняя бухта на первый взгляд была почти такая же: она тоже отгородилась от моря Константиновским равелином, только не выстроились вдоль причалов портовые краны, и высится из воды памятник затопленным кораблям, не догнивают на дне доски нахимовских фрегатов. Вот они, эти фрегаты, стоят целехонькие, в грозном строю, ощетинясь с бортов тяжелыми орудиями.

Эссен уже был здесь – полгода назад, в сентябре 1854-го. Тогда его «М-5» сделала три круга над мачтами, села, подрулила к Графской пристани. А он выбрался на белые, инкерманского камня, ступени и стал ждать, когда найдется смельчак, который первым подойдет к невиданному пришельцу.

Ничего, с тех пор севастопольцы привыкли к летучим машинам…

От борта фрегата оторвалось ватное облачко и поплыло по ветру. И еще, и еще – корабли сначала вразнобой, а потом дружными залпами приветствовали долгожданного гостя. Эссен снизился до самых клотиков, пролетел вдоль линейной шеренги. Бортмеханик сдвинул дверь (пушечный рык сразу наполнил кабину) и одну за другой стал выпускать сигнальные ракеты – красные, синие, белые. Одни лопались яркими звездами, другие повисали на парашютиках, третьи взлетали по дуге, волоча за собой хвост цветного дыма.

По исчерченной волнами глади побежала, волоча белопенный след, шустрая водомерка, оторвалась от воды и стала неторопливо набирать высоту.

Эссен пригляделся – на носу ясно различались цифры 37. Его бывший аппарат!

«Что ж, вот мы и дома?»

 

IV

Посыльное судно «Казарский»

– Товарищ Евгений, что ж это делается? Вроде наш Севастополь, а не наш: и памятника потонувшим кораблям нет, и Минной стенки, и кранов! Мы ж утром только тута были? Куды ж все подевалось?

– Ты погоди. Тут такое дело, что без полуштофа не разобрать…

– Так и я говорю, товарищ Евгений! Вон и равелин, и Графская пристань. А остальное где? И хреновины эти парусные откуда взялись?

– Ты, товарищ, не паникуй. Ты зубы сожми и тверди, что главное – не терять решимости перед происками мировой буржуазии! Куда это годится – в тебя ни один беляк еще не пальнул, а ты уже в расстройство впадаешь? Какой из тебя тогда боец Революции?

– Да ведь, товарищ Евгений, как же не впадать, коли эдакие страсти? Они пушками своими бабахают, аж небо дрожит, дымина по всей бухте! Я мальцом еще в заведении был, где оборона севастопольская представлена. Зал, понимаешь, круглый, а по стенам огромадная картина, навроде цирка шапито. Перед ней пушки из гипса, ядра понабросаны, мешки с корзинами, чучелы заместо мертвяков. И так похожи – меня холодный пот прошиб, до того страшно…

Я это к чему: на картине в точности такие корабли, и тоже в дымах. Так то ж когда было, лет сто назад, али поболе! Может, мы померли и нас черти морочат? Пропали мы, товарищ! Загубили нас ни за понюх табаку…

– А ну прекрати контрреволюционную агитацию, гад ползучий! А то не сдержусь и зубы тебе повыбиваю к едрене фене, а то и в штаб к Духонину определю со всей пролетарской нетерпимостью! «Браунинг» вот он, при мне, видал?! А раз видал – запоминай, сволота: нету никаких чертей на свете, это Карл Маркс ясно прописал. А ежели ты несогласный, значит, деревня дремучая и самый что ни на есть пособник!

Думаешь, меня не пробрало до самого ливера? Сказано – терпи, значит, стисни зубы, чтоб крошились, и терпи! Станет невмочь – руку до крови прокуси, а терпи! Потому, ты есть боец Революции, впереди у нас еще сражения с мировым капиталом, а ты, товарищ, присягнул рабочему классу и отступать от его дела не имеешь полного права!

Накося, глотни, полегчает. И верь, паскуда: партия тебя не оставит, укажет верный путь! Ты сомнения прочь отбрасывай, а что тут творится, мы как-нибудь раскумекаем, ежели от партейной линии не будем отклоняться.

Главное ведь что? Главное – твердая идейная платформа, а остальное мы гневно отметем, как чуждые происки. Правильно? А раз правильно – ну-ка еще глоточек, товарищ Митяй… за победу мировой революции!

 

I

Из мемуаров Велесова

«…но довольно о хронофизических теориях. Каждый из «невозвращенцев» отрезал себя от предыдущей жизни и вынужден будет начинать все заново. И лишь мне одному известно, что разлука на самом деле будет не такой уж долгой: сколько там Груздев обещал, год? Хотя, возможно, и Фомченко в курсе – перед отъездом из Севастополя он имел долгую беседу с Груздевым, о чем профессор почему-то предпочел умолчать. Об их встрече я узнал уже после отбытия кораблей, случайно, и крепко задумался…

Итак, по порядку. Фомченко занимал в Проекте крупный административный пост, но, по слухам, был не в фаворе у высокого начальства. Недаром его не включили в состав основной экспедиции, чего он (опять-таки, если верить слухам) упорно добивался. Но судьба решила по-другому: аномальная Воронка, «Адамант» проваливается в прошлое, а генерал неожиданно оказывается самым старшим из «попаданцев» – и по званию, и по должности.

Казалось бы, бери руководство экспедицией на себя! Но нет, он влезает в глупейшую свару, настраивает против себя всех и каждого и в итоге оказывается отстраненным от руководства: Кременецкий недвусмысленно запрещает членам команды сторожевика выполнять распоряжения генерала.

Щелчок по самолюбию, да какой! Фомченко на некоторое время замкнулся, но потом стал проявлять интерес к текущим событиям, понемногу втянулся в обсуждение дел и в итоге принял предложение Кременецкого и Зарина, став их представителем при штабе Меньшикова. А вот дальше начались странности. Почему Фомченко занял сторону Меньшикова в его неявном противостоянии с великим князем? Он не мог не видеть, что именно Николай Николаевич ближе других сошелся с «попаданцами». Почему в какой-то момент перестал информировать Кременецкого и Зарина о том, что происходит в штабе, ограничиваясь формальными сводками? И наконец, почему он, ни с кем не посоветовавшись, не дав объяснений, кроме невнятной записки, принял решение остаться и отбыл из Севастополя со своим новым покровителем? А тут еще и тайная беседа с Груздевым, о которой тот, опять-таки, не удосужился никому сообщить?

И все это приобретает новый смысл, если вспомнить слова профессора о необходимости продолжать «воздействие». Как ни крути, тот для Фомченко прямое начальство; пусть Груздев и не военный, но в Проекте занимает одну из высших должностей, в курсе всех планов, наделен самыми широкими полномочиями.

Вывод – Фомченко действует по его указанию?

Я не стал делиться этими соображениями с великим князем. Но тот и сам был встревожен неожиданным отъездом Меньшикова; от того, кто первым доложит государю о состоянии дел в Крыму, зависит многое, и Николая Николаевича отнюдь не радует то, что эта честь выпадет не ему.

Фомченко и Меньшиков отправились в столицу маршрутом: до Мелитополя, на Екатеринослав, потом через Курск, в Москву и оттуда по Николаевской железной дороге до Санкт-Петербурга. Маршрут небыстрый, зато поверенный; догнать их нечего и думать, а потому, посоветовавшись, мы приняли неожиданное и смелое решение…

Я назвал это решение смелым? Скорее уж «наглым». Как иначе назвать прорыв одиночного корабля через турецкие проливы, Средиземным морем, мимо твердынь Мальты и Гибралтара, вокруг Европы, через английский канал, в узости датских проливов, на Балтику, где пиратствует эскадра Нейпира?

Для вояжа мы выбрали «Морской бык». В его коффердамах угля достаточно для трех таких походов; приличный даже по меркам 1916-го ход, позволит уклониться от нежелательных встреч, а трехдюймовые пушки Лендера вдобавок к двум стодвадцаткам гарантируют победу над любым противником.

На бывшем угольщике имелось три мощных прожектора – два его собственных и один дополнительный, с «Заветного». Эти прожектора и локатор, снятый с «Улисса», давали возможность уверенно чувствовать себя по ночам и в узостях Босфора и Дарданелл, и среди бесчисленных островков Архипелага.

А еще у нас был лоцман, знающий тамошние фарватеры как свои пять пальцев – не кто иной, как дядя Спиро Капитанаки. Старик получил от Корнилова бумаги, дающие право заниматься каперством, и теперь собирается, добравшись до архипелага, набрать сотню-другую лихих ребят из местных греков, снарядить несколько шхун и – горите, бригантины султана, как поется в одной старой песне! Мы тоже поможем старику: огнеприпасы и оружие для будущих каперов лежат в трюмах «Морского быка».

Конечный пункт путешествия – Финский залив. Сейчас там действуют эскадры вице-адмирала Нейпира и его французского союзника, Парсеваля-Дешена. После захвата Бомарсунда, неудач у Або, Ганге и Гамлакарлебю союзники не решились подступиться к прикрытым минами Свеаборгу и Кронштадту и в начале ноября, скорее всего, покинут Балтику. После чего эскадру Нейпира, скорее всего, перебросят на Средиземноморский театр; что до французов – о них отдельный разговор.

Но даже если мы разойдемся с союзными эскадрами, подходы к Финскому заливу наверняка будут стеречь фрегаты Королевского флота. Что ж, тем хуже для них: наши стодвадцатки прицельно кладут осколочно-фугасные снаряды на дистанции в семь миль, деревянному паруснику с лихвой хватит пяти-шести попаданий.

Если же мы не успеем на Балтику до того, как Финский залив скует льдом, придется идти в Ригу или дождаться открытия навигации в Киле: датчане, не забывшие, как в 1850-м Николай I не позволил отнять у них Шлезвиг и Голштинию, остаются самыми верными союзниками России на европейском континенте.

Что и говорить – затея связана с немалым риском. Но удача, как известно, на стороне храбрецов: в случае успеха «круиз» вокруг враждебной Европы, мимо пушек бесчисленных кораблей и цитаделей станет новой легендой русского флота. А уж если на флагштоке «круизного лайнера» будет полоскаться личный брейд-вымпел великого князя… словом, Николай Николаевич хорошо представляет, чем лично для него может обернуться этот поход. И какие бы интриги ни затеяли светлейший князь на пару с беглым Фомченко, такой козырь побьет любой расклад.

Имелись и соображения стратегического характера. Ежу понятно, что англичане не простят варненского позора. Отзовут Нейпира с Балтики, соберут корабли по всему Средиземноморью, оголят берега Метрополии, но обязательно попробуют взять реванш, подготовить новую эскадру они смогут не раньше мая. И если возле Метрополии объявится рейдер – неуловимый, вызывающий ужас одними слухами о себе, – это внесет в планы лордов Адмиралтейства изрядную сумятицу. Им будет уже не до похода в Черное море; а если еще и сбудутся кое-какие наши задумки касательно Франции…

Не стоит сбрасывать со счета и других игроков, пусть те еще и не взяли в руки карты. Отношения между Великобританией и Североамериканскими Штатами сейчас более чем прохладные. В нашей истории эскадра адмирала Перри (та самая, что покончила с вековой изоляцией Японии) вполне могла развернуть в Тихом и Индийском океанах крейсерскую войну. Не хватило самой малости – успеха России на черноморском театре. Но теперь, когда Британия в одночасье лишилась стольких кораблей, когда Адмиралтейство вынуждено выскребать по сусекам остатки былой морской мощи, янки вполне могут и попробовать…

В поход мы вышли в середине ноября, когда на Черном море уже бушевали шторма. Лишнее очко в нашу пользу – в плане мореходности «Морской бык» даст сто очков вперед любой здешней посудине.

На тот случай, если обещанная Груздевым экспедиция явится до моего возвращения, оставляю в Севастополе это письмо. Оно будет храниться у старшего лейтенанта Бабенко с твердым наказом: передать лично в руки майору Митину, и никому больше. Простите, профессор, но к вам у меня доверие «от» и «до». Грандиозные планы – это, конечно, замечательно, но очень уж легко наше высокое начальство забывает о людях. И это, согласитесь, наводит на мысли…»

 

II

Минный крейсер «Казарский»

Корабль гнал вперед. Ходовой бурун захлестывал покатый полубак до самого мостика и разбивался миллионом жемчужных брызг у ног рулевого. Мимо проносилась шеренга линейных кораблей. В глазах рябило от черно-белых полос на бортах, позолоченных украшений, огромных резных букв: «Парижъ», «Императрица Марія», «Двѣнадцать апостоловъ», «Великій князь Константинъ». На иных кораблях опытный глаз замечал повреждения – последствия октябрьских баталий.

Иконникова оставили в должности командира «Казарского». Опытных офицеров не хватает: на «Алмазе» и то некомплект, на «Живом» половина из сухопутных, чтобы хоть как-то заткнуть дыры в комсоставе. Комсостав нужен и на другие корабли, скажем, на бывший плоскодонный паром «Перевоз» или кабелеукладчик «Осторожный». Их взяли как буксирные суда, а теперь срезали лишние надстройки, воткнули на каждый снятую с колес горную пушку и девятидюймовую береговую мортиру образца 1877 года. И пожалуйста: готовы речные канонерки для Дунайской флотилии!

Добровольцев на эти корабли собирали по всему Черноморскому флоту. Мичмана по механической части, ходившие на пароходофрегатах, рады были пойти хоть трюмными машинистами, лишь бы поработать с техникой «гостей». Адмирал Нахимов напутствовал их: «Вы станете опорой нового парового флота России!» А Иконникову ломай теперь голову: три мичмана на кондукторских и унтер-офицерских должностях, и ни один ни шиша не смыслит в механизмах, к которым приставлен! Впрочем, учатся новички куда быстрее, чем какой-нибудь Гнат или Мыкола, взятые на флот из подручных механика при паровой молотилке в бессарабском поместье.

Но лейтенант понимал, что и это ненадолго. Как только войдут в строй «Строгий» со «Свирепым» (Глебовский, заведовавший судоремонтом, клялся за месяц привести их в божеский вид), «стажеров» заберут, и придется снова натаскивать новичков им на замену.

Хуже обстояло с командирами миноносцев. На четыре боеспособные единицы, «Живой», «Казарский», «Котка» и «Заветный» (на него поставили винты и перо руля, предусмотрительно снятые с брошенного в Севастополе тральщика), в наличии только трое – сам Иконников, Краснопольский да капитан 2-го ранга Кисловский с «Живого». Его старшего офицера, лейтенанта Охотина, поставили на «Котку», а вот откуда брать командиров для «Строгого» со «Свирепым» – пес его знает…

Но и без них в минной дивизии четыре неплохих кораблика. По меркам двадцатого года – старье, хлам, здесь – послезавтрашний день военного судостроения. Иконников очень хотел увидеть, как эти угольные, доцусимской постройки, «старички» вступят в бой с британской линейной эскадрой. И похоже, эта возможность у него скоро появится…

– Водяницкий, заснул, что ль? Как давление пара?

– Порядок, Лександр Лексеич! Обороты держим.

– Давай-ка, добавим чуток. Семнадцать узлов даем легко, может, и двадцать выжмем? Старикашка-то наш, оказывается, о-го-го, ходок!

 

III

Гидрокрейсер «Алмаз»

Совещание проводили на «Алмазе». Как ни убеждал Кременецкий, что «Адамант» лучше приспособлен для таких мероприятий, Зарин настоял на своем. Демонстрирует, кто здесь главный? Хороший вопрос…

– Итак, господа, – голос каперанга был сух и невыразителен. – На календаре четвертое мая. Профессор Груздев оказался прав – для нас прошло столько же времени, сколько для тех, кто остался здесь. И теперь, когда этот этап наших странствий позади, позвольте ознакомить вас с неким документом.

С треском надломилась кирпично-красная печать. Зарин аккуратно разрезал пакет и извлек листок, увенчанный двуглавым орлом.

* * *

– Ну вот, Андрей Геннадьич, все точки над i расставлены. Зарин официально – начальник экспедиции.

Но полубаке, кроме Андрея и Рогачева, не было никого. Крейсер стоял на бочке; в стороне, на фоне берега, таял в вечернем сумраке бело-синий «Адамант».

– Нисколько не удивлен. И наше руководство, и люди в администрации президента – кстати, кто от них курирует Проект, вы не в курсе? – прекрасно понимают: добиться успеха мы сможем, только сотрудничая с местными властями. А те именно Зарина считают спасителем Крыма. И наверняка донесли эту мысль до Николая Первого.

Рогачев наклонил голову в знак согласия.

– Жаль, Сергея Борисовича нет в Севастополе. Вот кто хорошо понимал и Зарина, и севастопольское флотское начальство! Он ведь в Санкт-Петербурге сейчас?

– Да, с великим князем. «Морской бык» отправился туда в середине ноября и благополучно прибыл в Кронштадт. Пришлось, правда, пострелять по дороге.

– Авантюра… – недовольно буркнул Эссен. – Кто там командиром, Перекомский? Вот уж не думал, что он такой фанфарон!

– Авив Михайлович – милейший человек и большой умница, – улыбнулся Андрей, вспоминая беседы с артиллерийским лейтенантом. – Сам он не отважился бы на такое, но затею Николая Николаевича одобрили Корнилов с Нахимовым. Да и великий князь захотел поближе рассмотреть укрепления Босфора.

Эссен пожал плечами.

– В любом случае все прошло благополучно. Теперь об этом походе говорит вся Европа. В Кронштадте государь их лично встречал – еще бы, такой подвиг! Офицерам крестики да чины, матросов тоже не забыли.

– Значит, великий князь интересуется Босфором… – Валентин заложил руки за спину и покачался с носков на пятки. – Хочет водрузить православный крест над Святой Софией?

– Почему бы и нет? – пожал плечами Эссен. – Момент – лучше не придумаешь; турецкий флот истреблен, английский получил хорошую взбучку, французский – на нашей стороне. На архипелаге дядя Спиро развернул каперскую войну, болгары восстали. Помните парня, что служил у белых на «Улиссе»? Как его звали, запамятовал?..

– Калянжи, – напомнил Андрей. – Ваня Калянжи, сын известного в Болгарии антитурецкого деятеля.

– Верно, он. Сейчас оба Калянжи, отец и сын, снабжают повстанцев оружием и вербуют добровольцев. Горчаков собирает войска – на июнь назначено переправляться через Дунай и заново осадить Силистрию.

– Зарин предложил Корнилову сформировать ударную бригаду, – вставил Андрей. – Танки, броневики, тяжелая артиллерия, пехота с «мосинками» и пулеметами. Комсостав – офицеры-эмигранты и юнкера, а вот рядовых придется обучать из местных.

– Мы приводим в порядок колесные аппараты, те, что забрали из Качи, – продолжал Эссен. – Будет у бригады свой авиаотряд. Корнилов особенно на этом настаивал: он после Альмы крепко поверил в авиацию.

Рогачев кивнул, стащил с переносицы очки и принялся их протирать. Глаза, избавившиеся от толстых линз, сразу сделались по-детски беспомощными.

А ведь вчерашний студент, подумал Андрей. Сколько ему – двадцать семь, двадцать восемь? По-прежнему вылитый программист из «Понедельника», даже ходит в джинсах и ковбойке. Правда, вместо допотопного «Алдана» у него аппаратура посложнее, да и программистом на побегушках у магов этого «Саню Привалова» не назовешь. Он сам ходит в чудотворцах.

Андрей покосился на собеседников. Валя Рогачев закончил протирать очки и водрузил их на место. Эссен, стройный, поджарый, в неизменной пилотской кожанке, с кобурой на боку, озирал бухту.

Может, показать им велесовский «Меморандум»? Сергей вот-вот вернется из Питера, и надо заранее подготовить людей к его грандиозным идеям…

 

IV

Кача, школа военных пилотов

– Недурно вы устроились, Владимир! Будто и не уезжали никуда – старая добрая Кача!

– Как вы отбыли, мы основную базу перенесли сюда, – ответил Энгельмейер. – В Севастопольской бухте тесно, суета. Мы туда иногда летаем, а так все больше здесь.

Севастопольская офицерская школа авиации, располагавшаяся в Каче, вела свою историю с 1911 года. Оказавшись в 1854 году, авиаторы недолго думали и расположились в привычном месте. С тех пор строений здесь прибавилось: появились два барака для нижних чинов, аккуратные мазанки офицеров и ангары для техники.

– Тут помещаются все три аппарата, – пояснил Энгельмейер. – Сейчас, правда, на месте только ваша «тридцать седьмая». Марченко и Качинский ушли на «Херсонесе» к Босфору, а я остался на хозяйстве.

Бывший фрегат, а ныне авиатендер «Херсонес» сопровождал отряд Бутакова в набеге к турецким проливам. С тех пор как англичане увели из Варны остатки своей эскадры, русский флот безраздельно господствовал в Черном море. Однако Корнилов с Нахимовым не сомневались: рано или поздно Ройял Нэви снова сунется через Босфор.

«Когда в ноябре Нейпир ушел с Балтики, – рассказывал Краснопольский, командовавший при Варне минной дивизией, – великий князь с Велесовым все уши прожужжали государю, но добились, чтобы запас якорных мин, предназначенных для Кронштадта и Свеаборга, отправили в Николаев. Железных дорог здесь нет, мины везли на баржах, по реке Нарве, через Псков, потом по Днепру, и лишь к концу марта они попали в Николаев. Мы к тому времени уже подготовились: на двух пароходах соорудили минные рельсы, для постановки с ходу и даже наладили своими силами выпуск якорных тележек и примитивных автоматов заглубления. Оснастили ими мины Нобеля (системы Якоби не годятся, для них нужна береговая гальваническая батарея) и как раз за три дня до вашего появления отряд в составе «Владимира», «Громобоя», «Вобана», «Херсонеса» и двух минзагов отправился к Босфору, на первую минную постановку».

– Придется вам, Владимир, поднапрячься. Мы, видите ли, привезли девять аппаратов и уйму всякого барахла. В ваши коробки их не запихнуть, да и сажать колесные машины негде, полосы-то нет. Завтра прибудут две роты стрелков и телеги с досками и шанцевым инструментом. Как хотите, а чтобы к концу недели и ангары и полоса были готовы!

– Девять, да наши три, да четыре «Финиста»… – стал считать Энгельмейер. – Это выходит, семнадцать. Где на них газойля-то набрать? Мы, Реймонд Федорыч, последние крохи подбираем, скоро и того не останется. Рубахин ладит перегонный куб, хочет очищать нефть, да только когда он будет готов! И нефти, почитай, нет, всего две дюжины бочек доставили морем из Таганрога…

– Перегонный куб – это хорошо, – ответил Эссен. – Это нам непременно пригодится. А газойля у нас теперь хоть залейся. Завтра на буксире притащим из Севастополя две полные цистерны – летай не хочу! И масло моторное есть, и даже запасные «Гномы». Кстати, поменяйте сразу движок на «тридцать седьмой», ресурс-то, наверное, давным-давно выработан?

Энгельмейер вместо ответа только махнул рукой.

– Здесь пока будут базироваться только наши аппараты, – продолжал лейтенант. – Может, еще четвертый «Финист», переставим его на колеса. Только вот кому на них летать? Нас четверо, Марченко, Качинский да вы – вот и все пилоты.

– А Кобылина забыли? Он уговорил, чтобы его научили летать. Викториан Романович не возражал. Так что одним пилотом больше, а скоро будет еще двое: один наш, бывший наблюдатель, и мичман из местных. Лобанов-Ростовский вернется из Питера – тоже переведем в пилоты. Правда, налет у них – воробей капнул, но ничего, газойль есть, подучим!

– Это вы с Качинским молодцы! – искренне похвалил Эссен. – И вообще, пора нам настоящую школу открывать. Сначала будем учить наблюдателей и мотористов, а там и за пилотов возьмемся. Будем создавать в России боевую авиацию!

– Дяденька мичман! Вас к дальней хате кличут! – раздался звонкий мальчишеский голос.

Эссен обернулся. К ним сломя голову бежал мальчишка лет двенадцати. Подбежал, перевел дух и выпалил, обращаясь к Энгельмейеру:

– Дяденька Рубахин свой самовар запалил, говорит, непременно надо чтой-то вам показать. Оченно просил!

Где-то я его уже видел, подумал Эссен, и вроде бы даже здесь…

– Это Васька, ученик рубахинский, – пояснил мичман. – Он с Александрово-Михайловского хутора, напросился к нам. Мы его поначалу турнули, а он, постреленок, упрямый – с мотористами задружился, молоко им с хутора таскал, возился с аппаратами – плоскости от масла отдраить, то-се… Сейчас вот помогает нашему великому химику. Все боюсь, как бы не взорвался.

– Значит, хочешь в авиаторы? – спросил Эссен мальчишку. – А не боязно, по небу летать?

– Так ить ваш Петька не боялся! – весело отозвался тот. – Мы с ним дружки были, купались вместе у скал. Он еще из ливорверта пулял, да так громко! Во, глядите!

На чумазой ладошке лежали две гильзы от «браунинга».

– Это Петька подарил, – похвастался мальчуган. – И брательнику моему тоже!

Эссен кивнул. Воспоминание о юном ирландце болезненно царапнуло по сердцу.

– А я вас, дяденька, знаю: вы приходили, когда летунов хоронили! – продолжал бестактный Васятка. – Вы будьте в надёже, за могилкой хуторские приглядывают…

Лейтенант покопался в планшетке, извлек шоколадный батончик.

– На вот, держи… авиатор!

 

I

Из мемуаров Велесова

«Ночью прошли Босфор. Ждали грандиозной канонады, дождя ядер, вихрь картечи… Собирались идти на прорыв, паля изо всех орудий, слепя турецких наводчиком лучами прожекторов, поливая брустверы батарей пулеметным огнем – в cамом узком месте ширина пролива всего-то семь сотен метров, и как раз эту узость стерегут тяжелые пушки с обоих берегов.

Босфор – самый опасный участок маршрута, и единственная возможность просочиться в это игольное ушко – ночью, в туман, в плохую погоду. Так что «Морской бык» двое суток отстаивался в открытом море, у входа в пролив, благо радар и зоркое око «Горизонта» позволяли избегать нежелательных встреч. К вечеру третьего дня погода наконец испортилась. Низкая облачность, сплошной туман, снижающий видимость до нескольких саженей, – ни один здешний шкипер в пролив не полезет. Румелийского и Анатолийского маяков еще и в помине нет – англичане собрались их строить, чтобы обеспечить навигацию судам, снабжающим крымскую экспедицию, но по известным причинам оставили эту затею.

На прорыв пошли в темноте, ориентируясь по локатору, на пяти узлах, без огней, беззвучно, на мягких лапах. Старший офицер сулил страшные кары тем, кто посмеет чиркнуть спичкой или хоть на долю секунды включит в каюте свет.

Когда линии берегов на экране радара сошлись почти вплотную, напряжение достигло предела. Расчеты замерли у орудий, команды отдавались даже не вполголоса – шепотом. Ядро из тридцатидвухфунтовки, выпущенное с расстояния в три с небольшим сотни метров, способно пробить железно борта, как бумагу. Это, конечно, не осколочно-фугасный снаряд с тротиловой начинкой, но все равно, приятного мало…

Минуты томительно текли; сквозь туман просвечивали тусклые оранжевые пятна – факела на брустверах. С близкого, рукой подать, берега до нас долетали звуки: собачий брех, дребезжание медного гонга, чужая, незнакомая речь. Размеренное пыхтение машин и плеск воды под форштевнем «Морского быка», казалось, оглушали… Прямо по курсу мелькнул желтый огонек, раздались испуганные вопли, и под форштевнем хрустнула скорлупка турецкой фелюги. Мы замерли – вот сейчас ударят колокола, забегают люди с фонарями, загрохочут тяжелые пушки. Минуты томительно текли, крики несчастных, погибавших под винтами «Морского быка», давно стихли и… ничего!

Босфор проползли за четыре с половиной часа, не смея перевести дыхание, сделать лишний шаг по палубе, превратившейся в туго натянутую кожу на турецком барабане. И лишь когда берега на экране «Фуруны» раздвинулись и в лицо ударил стылый ветер Мраморного моря, стало ясно – мы прорвались!»

 

II

Севастополь и окрестности

Севастополь восторженно принимал потомков: толпы на бульварах, роты флотского экипажа и гарнизона, выстроенные для торжественной встречи на площади, цветы, речи, восторженные барышни, банкет в Морском собрании… А потом началось: бесконечные совещания у Зарина, на «Алмазе», посещение кораблей Нахимовым, миноносцы, снаряды и первый, собранный прямо на пирсе «Ньюпор».

За город Андрей вырвался лишь на третий день. В компании юнкеров он отправился на гарнизонное стрельбище. Севастопольскому начальству демонстрировали боевую технику: броневики, трехдюймовки и кургузые мортиры системы «Шнайдер». Стрелкам, набранным из частей гарнизона за живой ум и сметливость, наскоро объясняли, как обращаться с трехлинейкой, и, к всеобщему удивлению, через полчаса они уже ловко загоняли на место обоймы и клацали затворами.

Венцом «показа» стал «Марк V», один из двух наших исправных «ромбов». Еще с двумя предстояло повозиться: у одного пробита лобовая броня и поврежден двигатель, другой же щеголял дырами в пушечном спонсоне. Единственный «Рено» не имел башни, но бегал достаточно шустро.

Танк развернулся, обдав зрителей сизой газолиновой гарью, и замер. Севастопольцы неуверенно приблизились к пышущему жаром чудищу. Скрежетнуло железо, откинулся люк, и на свет божий вылез юнкер Михеев. Перемазанная копотью мальчишеская физиономия сломала ледок отчуждения: офицеры облепили танк, кто-то уже отстегивал саблю, чтобы залезть внутрь, а юнкер Штакельберг почтительно поддерживал под локоток самого Тотлебена, возжелавшего непременно забраться на крышу ползучего бронесарая.

Андрей знал, что будет дальше. Начнут взахлеб смаковать, как эта восхитительная техника задаст перцу османам; потом вспомнят, что танки надо сначала дотянуть до Дуная, не запоров при этом капризные трансмиссии и не измочалив гусеничные ленты. Это повергнет энтузиастов в замешательство: здесь не мыслят подобными категориями, для логистики 1854 года самый тяжелый из возможных грузов – бронзовая осадная мортира весом в несколько тонн. Кто-то предложит перебрасывать бронетехнику по Дунаю под прикрытием речных канонерок (которые, к слову сказать, еще надо оснастить), и дискуссия вспыхнет с новой силой.

Андрея тошнило от этой темы: они с Глебовским и генералом Стоговым последние двое суток только об этом и спорили. Нет уж, пусть теперь юнкера отдуваются, тем более что им явно льстит всеобщее внимание…

Семь верст от стрельбища до Екатерининской пролетка, запряженная унылой клячей, преодолела за час. Крымское небо наливалось вечерней синевой; Андрей спускался по ступеням Графской пристани, когда с моря долетел приглушенный расстоянием звук пушечного выстрела – это входил в гавань отряд Бутакова. И через два часа Федя Красницкий вручил Андрею пакет из плотной желтовато-коричневой бумаги. На нем рукой Велесова было написано: «А. Митину в собственные руки. «Меморандум».

 

III

Из «Меморандума Велесова» С.-Петербург, изд. «Академия», 1901–1946 гг.

«…зависит от того, как смотреть на предстоящее. Груздеву надо посильнее подстегнуть здешний прогресс, чтобы не пришлось забираться слишком далеко в будущее в поисках вожделенного кладезя технологий. Мы же, те, кто решил связать жизнь с «текущей реальностью», тоже заинтересованы в прогрессе, но для нас на первом месте не наука, не изобретения, а судьбы людей. В том числе и наши собственные.

А как иначе?

Вмешательство чем дальше, тем вернее обесценивает наш главный капитал, предзнание. Но это касается скорее конкретных событий и не затрагивает глубинных тенденций в развитии общества. Отменять важные события, переигрывать войны, внедрять технологические новинки – занятие увлекательное с точки зрения литературного сюжета, но мы-то прекрасно понимаем: есть процессы, на которые не сможет повлиять ни командирская башенка, хотя бы и придуманная на двадцать лет раньше срока, ни победа в безнадежной военной кампании, одержанная наперекор стратегии и здравому смыслу.

Наше главное достояние – знания, принесенные из будущего. Да, они неполны; надеюсь, вторая экспедиция восполнит самые серьезные пробелы. Если не Груздев, то ты, Андрюха, наверняка запасешься «ноутбуком для Сталина».

Но ведь дело не только в банках данных, а в том, как ими распорядиться. И главное – кто будет это делать? На местных рассчитывать не стоит: они будут решать текущие проблемы, оставляя «на потом» все остальное. Ну а мы, в свою очередь, плохо представляем себе здешние реалии, особенно в том, что касается высших эшелонов власти. Представь на секунду меня, пытающегося убедить Николая Первого в необходимости срочных политических реформ и куда более радикальных, чем те, что предпринял его наследник…

Прости. Опять лезу в частности.

«Меморандум» рождался по ночам, в душной каюте «Морского быка». Скоро он отправится с фельдъегерем в Севастополь, к Феде Красницкому, с которого я взял страшную клятву отдать пакет майору Митину в собственные руки. Или сжечь, если тебя не будет в составе экспедиции.

Если вкратце: я хочу предложить государю создать в Крыму своего рода анклав прогресса, где мы соберем самое важное из того, что принесено из будущего: книги, электронику, информацию о развитии науки, техники, прогрессе в общественных дисциплинах. Эдакий аналог Силиконовой долины – если принять на веру болтовню конспирологов о том, что там уже полвека занимаются внедрением технологий со сбитых «тарелочек».

Предвижу твою ироническую ухмылку: «Калифорния в Крыму», мертворожденный проект Кобы, только без Всемирного Еврейского конгресса и американских вложений. Нет. Не так. Цель проекта – приготовить общество (и не только российское) к тому, чтобы вступить в эту эпоху «Великого Скачка».

Ну-ну, мы же с тобой марксисты. Во всяком случае, изучали научный коммунизм и политэкономию. А значит, куда деваться от производительных сил и производственных отношений? Нельзя просто так взять и перепрыгнуть из капитализма, только-только вступающего в эпоху угля-и-пара, в постиндустриальный мир…

Но это далекая перспектива. Ближайшие задачи скромнее: мне предстоит уговорить Николая Первого одобрить эту затею, а тебе – убедить своих спутников в том, что это единственный приемлемый и для нас, и для них путь…»

 

IV

Севастополь, Морское собрание

Совещание решено было проводить в библиотеке Морского собрания. Для этого пришлось потеснить академические интерьеры: сдвинуть к стенам столы и конторки, расставить амфитеатром разномастные стулья, кресла, скамейки и канапе, набранные по всему зданию. Дубовый барьер, за которым обычно восседал смотритель читального зала, закрыли стойкой с проекционным экраном; рядом поставили грифельную доску, позаимствованную в соседней гимназии.

Участники совещания, морские и армейские офицеры рассаживались по местам: протискивались по рядам, стараясь не звякать саблями, приветствовали знакомых, негромко переговаривались, разглядывали карты театра военных действий, которые шустрые юнкера развешивали поверх книжных полок, косились на мичмана с «Адаманта», налаживающего видеопроектор. До начала совещания оставалось чуть меньше десяти минут. Андрей поудобнее устроился в обтянутом фиолетовым бархатом полукресле и приготовился ждать.

* * *

– …Итак, минные катера конструкции генерала Тизенгаузена, опробованные минной дивизией еще при Варне, и на этот раз показали себя прекрасно. В составе отряда были специально оборудованные пароходы «Буг» и «Днестр», несшие по четыре таких катера. Работы велись на Николаевской военной верфи. Прошу…

Федя Красницкий помахал мичману, сидящему за ноутбуком, и на экране замелькали кадры: минный катер на рострах парохода-матки; он же – качающийся на выстрелах перед спуском; отдельно – схема подводки под киль буксируемой мины-крылатки.

– Катера совершили две ночные вылазки на рейд Константинополя. Ориентировались на сигналы щелевых фонарей, установленных на катере-лидере. Оба раза катера успешно выходили на цели. В первый раз буксируемыми и шестовыми минами были подорваны два парохода и парусный фрегат. У нас – двое раненых. Ко второму рейду противник приготовился и встретил катера стрельбой. Палили наугад, но тем не менее один катер разбило прямым попаданием. Его бросили, сняв команду. Результат вылазки – взорванный военный пароход и три парусные шхуны. На катере погибло два человека, в том числе командир, мичман Ильинский. Общие потери – семь раненых, трое убитых. Один катер затонул, еще два повреждены, но их можно отремонтировать. Турки после этого рейда перегородили фелюгами и баркасами, соединенными канатами, в устье пролива постоянно дежурили лодки с факелами и масляными фонарями.

– Так вы больше не атаковали? – спросил сидящий в дальнем углу капитан первого ранга с длинным, костлявым лицом и пышными усами. Андрей его знал: это был командир линейного корабля «Селафиил», прямой, как выяснилось, предок командира «Алмаза», Апполинарий Анатольевич Зарин, необычайно похожий на актера Басова.

– Не было необходимости, – ответил Федя. – Мы собирались хорошенько подразнить турок и англичан, чтобы те решились выйти из пролива и предпринять поиски.

– И что же, решились?

– А то как же? Англичане не могли не понимать, что где-то поблизости должен находиться корабль-матка, без него маленькие катера не в состоянии дойти до Босфора и тем паче действовать две ночи подряд.

– Перед набегом катеров наши минные заградители «Амур» и «Енисей» выставили у входа в пролив, на траверзе Румели, три линии ударных якорных мин системы Нобеля, – заговорил Бутаков. – Постановки велись на ходу, а потому неприятель, не знавший, что такое возможно, их проморгал, хотя и наблюдал за нашими кораблями. Вероятно, он принял «Амур» и «Енисей» за матки минных катеров, производящих рекогносцировку перед ночной атакой.

Андрей едва сдержал улыбку. Федя Красницкий и его командир, лейтенант (теперь уже капитан второго ранга!) Краснопольский, не забыли о минзагах Порт-Артурской эскадры и настояли на том, чтобы дать переделанным пароходам их имена.

– Неприятель предпринял вылазку наутро после второго рейда, – продолжал Бутаков. – В ней участвовали два английских вооруженных парохода, предположительно «Аргент» и «Антейлоп». Возглавлял отряд паровой корвет «Файербранд», он-то первым и налетел на заграждение. К сожалению, пороховые заряды мин Нобеля силой не отличаются: англичанину повредило правое колесо, к тому же он получил небольшую пробоину. Но паника сделала свое дело: идущие в кильватере турецкие парусники кинулись врассыпную и один за другим, наскочили на мины. Тут результат был получше – первый, ухитрившийся зацепить сразу две, быстро затонул; второй поднял сигнал «нуждаюсь в помощи» и принялся спускать шлюпки. Английские пароходы тем временем взяли «Файербранд» на буксир и уволокли прочь. Мы не вмешивались, хотя дистанция и позволяла их достать.

– Вы подошли так близко? – удивился капитан первого ранга Кислинский. – Могли ведь и напороться, как «Заветный», на собственные мины.

Краснопольский, сидящий возле мичмана с ноутбуком, поморщился. Его миноносец, поврежденный взрывом при тральных работах, до сих пор стоял в сухом доке.

– Вы забыли, Петр Иванович, что на «Владимире» с «Громобоем» стоят пушки «потомков», – пояснил Бутаков. – Пароходофрегаты держались в двух милях за линией заграждений, для них это не дистанция.

– Ну тогда, конечно… – кивнул Кислинский. – С такими орудиями можно и не сближаться. Завидую вам, голубчик.

«Ягудиил», которым он командовал, в Альминском сражении пострадал сильнее других. Деревянный корпус выгорел до самого квартердека, и чудо еще, что пожар не добрался до крюйт-камеры. Обугленный остов притащили на буксире в Севастополь и теперь гадали, пустить на дрова или наскоро отремонтировать и поставить на прикол в качестве блокшива.

– Дальнейшие события показали, что решение было верным, – заговорил Красницкий. Андрей отметил, что юноша больше не краснеет и не сбивается. Неудивительно – на его счету два боевых похода, да каких!

– Ночью неприятель попытался протралить минное заграждение, и уж тут-то мы были начеку. Турецкие барказы, подходившие к минной банке, были вовремя обнаружены с дежурного катера. Подали сигнал ракетой, на «Владимире» включили прожектор. Турки запаниковали, а с «Владимира» дали несколько выстрелов шрапнелями, после чего перенесли огонь на державшийся в пяти кабельтовых позади пароход. После трех попаданий он загорелся. «Громобой», стоящий в полутора милях мористее, в бою не участвовал.

– Что же, англичане так и махнули рукой на ваши мины? – поинтересовался Зарин. – И не пытались больше тралить?

– Пока отряд крейсировал возле Босфора – нет, – ответил за Федю Бутаков. – Полагаю, джентльмены из Ройял Нэви были изрядно напуганы. Потом они, конечно, сняли заграждение, но что проку? Мины системы Нобеля быстро отсыревают – неделя-две, и половина уже не сработает. Да и конструкция их не представляет никакого секрета.

Нахимов, до сих пор не участвовавший в беседе, громко откашлялся, и Бутаков предупредительно замолк.

– Что ж, господа, надо признать, новая тактика оказалась вполне успешной. Владимир Иванович, жду от вас подробный рапорт. Особое внимание прошу уделить применению минных катеров – полагаю, они нам еще не раз понадобятся. А пока давайте обсудим, что предстоит сделать…

* * *

Совещание окончилось. Офицеры, стуча саблями и громко переговариваясь, расходились. Служители Морского собрания, пожилые, выслужившие полный срок седоусые матросы, расставляли мебель, юнкера носились по залу, сворачивали карты, надоедали мичману, паковавшему оборудование. Андрей подошел к Феде Красницкому, снимавшему с грифельной доски чертеж мины-крылатки.

– Слышал, вас можно поздравить, Федор Григорьевич?

Федя Красницкий густо покраснел. И куда только делась давешняя уверенность в себе?

– Ну-ну, не смущайтесь. Она прекрасная девушка, уверен, вы будете счастливы.

О предстоящей свадьбе новоиспеченного лейтенанта с милосердной сестрой пироговского госпиталя – самой Дашей Севастопольской! – на эскадре не судачил только ленивый.

– Я как раз собирался послать вам приглашение, господин майор… – минер наконец справился со смущением. – Будем рады вас видеть. Венчание в церкви Архистратига Михаила, будет служить отец Исидор. А потом обед здесь, в Морском собрании. Вы уж не откажите!

Алмазовский батюшка, отец Исидор прошел с крейсером все три Переноса и вместе со своей буйной «паствой» вдоволь насмотрелся на соблазны двадцать первого века. В патриархальном 1855-м отдыхал душой, хотя Андрей не без оснований подозревал: приобщение к тайнам Мироздания не прошло для священника бесследно.

– Конечно, буду, лейтенант, даже и не сомневайтесь! А сейчас вынужден откланяться – дела-с…

 

V

Севастополь. Флигель Морского госпиталя

Сашенька накрывала на стол. Она выставляла хрустальные вазочки с черешневым, абрикосовым, айвовым и еще бог знает каким вареньем, корзиночки с белыми, хрустящими сайками и баранками. Попыхивал двухведерный самовар, под его тяжестью потрескивали ножки стола. Благодать! Девушка носилась туда-сюда с салфетками и ложечками, а Коля Михеев не отводил от нее завороженного взгляда. Фаддей Симеонович попыхивал пахитоской и благодушно наблюдал за радостной суетой.

В гости к Геллерам юнкеров затащил Федя Красницкий. Они познакомились в Морском собрании, и лейтенант (который и сам был старше новых друзей едва ли года на четыре) предложил прогуляться по городу. Константиновцы согласились – им страсть как хотелось посмотреть на этот почти незнакомый Севастополь, пофорсить перед барышнями, насладиться теплым майским утром и забытым в бурях Гражданской войны ощущением покоя и уверенности.

Случайно или нет, они оказались перед госпиталем, где служила нареченная Красинцкого, Дарья Михайлова, об этом можно лишь гадать. Но уже через четверть часа все трое сидели в флигельке, где с недавних пор обреталось семейство Геллеров.

В гостях у Фаддея Симеоновича сидел Андрей Митин, заглянувший в госпиталь по какой-то пустяковой надобности. После удивлений, приветствий и расшаркиваний вся компания расположилась на веранде и с нетерпением ожидала, когда закипит самовар.

– Как это вы, Александра Фаддеевна, успели? – недоумевал Красницкий. – Всего два дня как вселились, а уже такое хозяйство!

– Нам помогли милосердные сестры из Крестовоздвиженской общины, – пустился в объяснения Геллер. – Они, как узнали, что мы с «Алмаза», сразу натащили салфеток, чашек с блюдцами, еще какой-то дребедени. Варенья, банок с дюжину!

– А самовар мы купили на базаре! – гордо объявила Сашенька. – Коля помогал! Там и ложечки нашли. Жаль, не серебряные, ну да это ничего, успеется.

– Верно, – подтвердил Фаддей Симеонович. – Доктор Пирогов выдал из хозяйственных сумм двести рублей на обзаведение. Жалованье-то мне когда еще положат, не побираться же! Мы даже прислугу не подыскали, Сашенька сама хлопочет!

Узнав, что среди гостей из грядущего есть ученый хирург, начальник госпиталя предложил Фаддею Симеоновичу поступить на службу. Зарин распорядился отобрать книги по медицине из числа тех, что юнкера выгребли из библиотек. Увидев подшивки «Хирургического вестника», «Журнала микробиологии» и полный, с 1867 по 1917 год «Военно-медицинский журнал», Пирогов долго не мог поверить в реальность происходящего, а как только поверил, немедленно завел разговор о курсах для врачей со всей России.

Андрей, узнав об этом, посмеивался: чем не первый росток велесовского Зурбагана? Не все же мины мастырить да ладить перегонные кубы, чем, по слухам, занимается в Каче неутомимый Левша-Рубахин? Надо, кстати, набросать для него схему чеченских «самоваров», а заодно выпросить у Глебовского сколько-нибудь труб, манометров с термометрами и запорной арматуры с «Березани». Запасы горючки рано или поздно подойдут к концу, а в Чечне даже на таком барахле ухитрялись гнать из сырой грозненской нефти вполне приличный 76-й.

– …Она мне все уши мне прожужжала про Бестужевские курсы! – рассказывал Фаддей Симеонович. – Даже ехать собралась, а тут февраль семнадцатого! Какой уж там Петроград! Так и осталась дома.

– Зато теперь папенька будет преподавать на женских курсах при госпитале! – похвасталась девушка. – Я тоже хочу заниматься! Господин Пирогов просил подготовить к первому занятию доклад о Флоренс Найтингейл и британских сестрах милосердия – я рассказала, как это было у нас, вот он и заинтересовался!

Доктор Геллер уж поведал гостям, что его новый начальник как губка впитывает все передовое в области медицины. В Морском госпитале уже внедряли новые требования санитарии и гигиены, занялись стерилизацией инструментов с помощью спирта и карболки; Пирогов ввел в употребление асептические повязки и даже распорядился соорудить примитивный автоклав. Результат сказался сразу: смертность после операций резко упала. Впрочем, раненых было сравнительно мало – война гремит далеко от севастопольских бастионов.

Фаддей Симеонович тем временем взялся за юнкеров:

– А вы чем собираетесь заняться, молодые люди? Мы с Сашенькой пока при госпитале. А у вас какие планы?

– Наше дело военное! – браво отозвался Адашев. – Куда пошлют, туда и отправимся, хоть турок бить, хоть вам, Сашенька, самовары таскать. Кстати, еще один не нужен? Наш барон сбегает, только скажите! Вон он как преданно на вас смотрит!

– Все бы вам, граф, скоморошничать! – Штакельберг густо покраснел. – Вас серьезно спрашивают…

– А серьезно – мы и сами не знаем. Генерал Стогов объявил, что решено сформировать бронедивизион. Без Никола не обойдется, он у нас в училище первейший знаток авто.

– А вы что будете делать, Алексей? – спросила девушка. – Пойдете, как Николенька, в самокатчики?

– Самокатчики – это которые на лисопетах или циклетках, – возмутился Коля Михеев. – А у нас броневики и танки! Какие же мы самокатчики? Подтвердите, граф!

– Я пока числюсь ротным, – ответил Адашев, не обращая внимания на гневную филиппику приятеля. – Рукавишникова на Альме убило, земля ему пухом. Вот я его и замещаю.

– Отчего же вы говорите, что и не знаете? Раз собираетесь служить, и даже ротным командиром?

Адашев внезапно посерьезнел.

– А потому, что неясно, какого мы поля ягода. Я так думаю: если ты военный человек, так изволь присягать! Наша присяга правителю Юга России барону Врангелю потеряла силу, а новой мы пока еще не дали.

Врач с интересом глянул на Адашева поверх очков.

– А вам это мешает?

– Да не то что бы… – ответил Коля Михеев. – Мы-то готовы с милой душой, но все равно непонятно! Да и родственники… Вот, скажем, у нашего графа дед с бабкой в Первопрестольной. У них дети под стол пешком ходят, а тут – сразу внук!

– Зря смеетесь, Никол, – насупился Адашев. – Препаршивое положение, хоть вовсе не показывайся им на глаза.

– Не вам одному, Алексис, такое предстоит, – заметил Штакельберг. – Мой дед, насколько мне известно, служит сейчас на Балтике, на фрегате… убей бог, не припомню названия.

– Так он у вас из самотопов? Что же вы не поддержали традиции?

– Это дедушка ее нарушил. Штакельберги всегда служили либо по Министерству иностранных дел, либо в армии, а этому вздумалось понюхать соленой водички…

– Слышал, вам, предложили заняться разбором библиотеки? – осведомился Фаддей Симеонович. – Интереснейшее, скажу я вам, будет дело! Как подумаю, сколько в этих книгах такого, о чем здесь еще не знают, дух захватывает!

Андрей с трудом сдержал усмешку. Ну вот, еще один подцепил прогрессорскую лихорадку. Может, «Янки при дворе короля Артура» начитался? К началу ХХ века в России эту книгу уже издали…

– Было что-то такое, – нехотя подтвердил Штакельберг – Но я отказался – не хватало еще пыль глотать!

– А то на маршах мы ее мало глотали! – ухмыльнулся Адашев. – Он, Сашенька, боится, что вы его засмеете. Барон – и в библиотекари!

Андрей пристально посмотрел на юнкера.

– А наш уважаемый хозяин прав, молодой человек. От этих книг теперь зависит побольше, нежели от броневиков. Так что вы подумайте. И знаете что? Загляните вечером на «Адамант», я вахтенного офицера предупрежу. Мы с вами на эту тему не торопясь побеседуем…

 

I

Из мемуаров Велесова

«Группу Белых мы высадили в Сицилии. Почему не во Франции, скажем, возле Марселя, или на севере, в Нормандии или Бретани? На итальянском варианте настояла неугомонная Фро – простите, Казанкова Ефросинья Георгиевна, урожденная княжна Трубецкая. С недавних пор боевая подруга лихого спецназовца.

Эту энергичную дамочку, вдову петербургского конногвардейца, уехавшую на юг после скандальной связи с некоей особой царских кровей, бравый каплей спас из турецкого плена. В благодарность Фро (так ее называли близкие знакомые) составила ему протекцию у своего дядюшки, одесского генерал-губернатора, а спустя несколько дней, в полном соответствии с законами жанра, затащила спасителя в постель.

Затея Белых, рожденная на пару с контрабандистом Спиридоном Капитанаки, состояла в том, чтобы отправиться к турецким берегам в качестве каперов. Он рассчитывал захватить шхуну из числа тех, что возят грузы для войск в Крыму, и на ней нанести визит в Варну, главную тыловую базу армии вторжения.

Строганов идею оценил. Но разве он мог догадаться, что в набег, кроме греческих волонтеров и дюжины казаков, отправится его дражайшая племянница?

Фро, не желавшая упускать такое приключение, заставила нового любовника взять ее на «Улисс». И надо признать – она не стала спецназовцам ни обузой, ни помехой. Зная несколько европейских языков, она оказалась отличным переводчиком, а когда группа оказалась в Варне, помогала обеспечивать спецназовцев провизией и убежищем в виде съемного жилья. Не последнюю роль Ефросинья Георгиевна сыграла и в решении белых остаться в XIX веке. Вместе с ними в «невозвращенцы» подались и спутники по каперским похождениям – четверо боевых пловцов с позывными Вий, Змей, Карел и Гринго. Командир «Адаманта», капитан второго ранга Кременецкий, которому они формально подчинялись, не возражал, так что теперь спецназовцы находились в бессрочной командировке с указанием – «действовать в соответствии с обстановкой и по своему усмотрению».

Великий князь Николай Николаевич наблюдал действия спецназа еще во время октябрьских боев. Одна группа проникла в лагерь союзников и захватила французского офицера с важными документами; другая же, под командованием самого Белых, отличилась при Варне – открыла проход минным катерам, захватив сторожевой пароход и блокшив. На обратном пути из Варны великий князь не отходил от спецназовцев, отпускал смелые комплименты Фро (от чего та очаровательно краснела и одаривала собеседника огненными взглядами) и даже решился поупражняться с Белых в искусстве боевого фехтования.

Смотреть на это сбежались все, свободные от вахт. Николай Николаевич и каплей – один в сапогах, бриджах и полотняной рубахе, второй голый по пояс, босой, в камуфляжных штанах – сошлись на полетной палубе. Николай Николаевич вооружился затупленным абордажным палашом, Белых предпочел полутораметровую палку. Схватка получилась в лучших традициях гонконгских боевиков: вихрь выпадов, блоков, прыжков, кувырков через голову. К концу схватки торс и бицепсы каплея украсились длинными, слегка кровоточащими рубцами, а Николай Николаевич слегка прихрамывал и держался за бок.

После отбытия «Алмаза» с «Адамантом» в XXI век спецназовцы оказалась подвешенными в воздухе. Прямого начальства у них не имелось; ни Корнилов, ни Нахимов не знали, как использовать столь ценный ресурс. Белых даже принялся разрабатывать план визита в гавань Константинополя (на верном «Саб Скиннере», с аквалангами и подрывными зарядами), когда Николай Николаевич сделал ему предложение поинтереснее. Не короткий диверсионный рейд со взрывами и стрельбой, но хитроумная, рассчитанная на несколько месяцев спецоперация. И проходить она будет не где-нибудь, а в Париже, столице Второй империи, где в данный момент правит Наполеон III».

 

II

Кача. Школа военных пилотов

«Ньюпор», тарахтя новеньким движком, лег на крыло, выполняя правый поворот. Эссен, приставив руку козырьком к глазам, наблюдал, как Кобылин строит «коробочку» над летным полем.

– Земля, я Шестой, упражнение закончил, прием!

Энгельмейер, выполнявший обязанности руководителя полетов, вопросительно взглянул на начальство. Лейтенант кивнул; мичман поднес к губам черную коробочку рации.

– Шестой, набрать тысячу двести, выполнить горизонтальную восьмерку, потом ранверсман вправо на сто двадцать градусов.

– Земля, я Шестой, понял, выполняю…

– Кобылину пора давать аппарат, – сказал Эссен, наблюдая, как уменьшившийся до размеров мошки «Ньюпор» выписывает фигуры пилотажа. – Как полагаете, Владимир Петрович?

Мичман наклонил голову в знак согласия.

– Только, Реймонд Федорыч, непременно колесный, лучше вот это самый «Ньюпор». На воду у него всего одна посадка, да и то чуть не угробился.

Вчера бывший эссеновский летнаб, а ныне курсант качинской школы, ухитрился при посадке зарыть «М-9» носом в волну. Несколько страшных секунд аппарат стоял почти вертикально, потом качнулся и нехотя хлопнулся на брюхо. Тем не менее фанерный нос пошел трещинами. Кобылин рвался устранить повреждения самолично, но Эссен запретил: «Ваше дело учиться летать, Сергей Евгеньевич, а ремонтом есть кому заняться. Вот закончите обучение – тогда сколько угодно, а сейчас у нас каждый день на счету!»

Кобылин, который никак не мог привыкнуть к обращению по имени-отчеству, смутился и спорить не стал. И с тех пор донимал Эссена расспросами по технике пилотирования.

– Не думал, что Качинский согласится принять сухопутную эскадрилью! – заметил Энгельмейер. – Такого, как он, энтузиаста гидроавиации еще поискать.

– Очень уж он хочет заполучить аппарат «потомков». Алмазовскую группу готовили потомки, она слетана, и разбивать ее не стоит. С авиатендера «Финист» действовать не сможет, великоват-с… Вот Викториан Романович и согласился перейти на сухой путь, когда я предложил переставить запасную машину на колеса и отдать в бригадную авиагруппу. Я, как пилот, отлично его понимаю: после «эмок» и «Ньюпоров» на этом аппарате – как на арабском скакуне после ишака.

Энгельмейер при этих словах вздохнул. С тех пор как лейтенант устроил ему провозной полет на «Финисте», мичман буквально влюбился в эту машину и остро завидовал Качинскому.

Эссен потрепал пилота по плечу:

– Ничего, Владимир Петрович, «Де Хевиленд» тоже прекрасный аппарат. Останетесь довольны, помяните мое слово.

Кроме командирского «Финиста», в «сухопутной» эскадрилье числились четыре аппарата: два «Сопвича» («Кэмел» и «полуторастоечный») «Спад» и «Ньюпор». Эссен все же пожадничал и напоследок уволок с собой раскуроченный «Фарман». Благо запасные движки имелись, а планер, если можно назвать так конструкцию, смахивающую на воздушный змей, несложно привести в порядок. Пока антикварный аэроплан стоит в эллинге; руки до него дойдут не скоро, тем более что в отряде и так недобор пилотов. Вместе с Кобылиным их трое; еще один, мичман Серебренников, присланный в Качу с фрегата «Коварна», совершил первый самостоятельный полет всего три дня назад.

– С «Таманью»-то как дела, Реймонд Федорыч? – поинтересовался мичман. – Решили или думают пока?

– Сегодня утром Корнилов лично распорядился. Так что надо вам поторопиться с подготовкой пилотов. Новый авиатендер быстро вступит в строй, аппараты для него есть, а летать на них некому.

– Кроме Кобылина и Серебренникова, у нас двое курсантов. Да, еще господин Митин сообщил давеча по рации: на «Адаманте» нашлось трое желающих, мичман и два матроса. Один до службы во флоте летал на аппарате под названием «мотодельтаплан». Два других имеют опыт на этих, как их… стимуляторах. Зарин не против. Вы как, одобряете?

Услыхав знакомое слово «стимулятор», Эссен припомнил энтузиаста-невозвращенца. Тот тоже рассказывал об успехах в компьютерной игре «Ил-2».

– Отчего ж, голубчик, попробуйте. На «Сопвиче» двойное управление, устройте им провозные, все станет ясно. И по части техники проэкзаменуйте, хотя тут, я думаю, все в порядке. «Потомки» кого попало на флот не берут. А как с местными рекрутами?

– Прислали пять человек; я их прокатил по кругу, потом немножко того-с, встряхнул. Ничего особенного – горки, иммельманы, петля Нестерова. Двое сами сбежали сразу после посадки, а еще одного еле-еле из кабины вытащили, до того ему томно сделалось. Тоже отослали, пусть дальше служит в своей кавалерии.

Эссен кивнул. Два отобранных новичка, драгунский поручик и мичман с линейного корабля «Императрица Мария», сутками напролет зубрили матчасть под руководством Рубахина. Тот, заполучив под команду офицеров, немедленно возгордился и теперь измывался над несчастными, стараясь ввернуть в каждую фразу как можно больше незнакомых слов. Будущие пилоты жаловались Эссену на зловредного инструктора, но лейтенант отделался хрестоматийным «тяжело в учении – легко в бою». Рубахина он дергать не хотел: моторист знает свое дело, а что до новичков – пусть привыкают.

– Кстати, Владимир Петрович, вы газеты посмотрели, что я из города привез? Нам их греки доставляют, прямиком из Вены. Почти свежие, недельной давности. Вы ведь читаете по-немецки?

Вопрос был излишним. Спрашивать Энгельмейера, потомка остзейских немцев, владеет ли он языком фатерлянда, смысла не имело.

– Да, просмотрел наскоро. Похоже, в Париже назревает очередная революция?

– Скорее, переворот. В конце концов, принц Наполеон приходится нынешнему императору племянником, дело, можно сказать, семейное.

Энгельмейер скептически хмыкнул.

– И ради этого «семейного дела» мы отправляем в Марсель цельную французскую армию. Авиатендеры, видимо, с ними пойдут, Реймонд Федорыч?

– Сначала надо туркам хребет сломать. Уж очень крепко они сидят в проливах. Потому и тороплю: Особая бригада должна быть готова, самое позднее, к началу июля.

– Что же, за Дунай, на Силистрию? – промедлив, спросил мичман. – А там снова в 77-м – Шипка, Плевна?

– Сперва да, на Силистрию. А там, глядишь, турки и станут посговорчивее, обойдемся без Шипки. Что до Парижа – вы сильно удивитесь, когда узнаете, кто приложил руку к тамошней заварушке.

 

III

Близ Евпатории

Готовясь к поездке, Адашев, теперь командир отдельной мотострелковой роты, припомнил многое из того, что юнкерам доводилось видеть в 17-м и 18-м – кому в Киеве, кому в Москве, а кому и в Петрограде. Процессия получилась на славу: впереди легковой «Рено», на крыльях лежат, выставив вперед штыки, суровые юнкера; за ним михеевский «Ланчестер» («Шошу» заменили выклянченным у «потомков» пэкаэмом). Дальше – два грузовика, над кузовами которых колышутся фуражки и штыки константиновцев, еще один «Рено» и «Остин», грозно поводящий «максимами».

Борта грузовиков завесили кумачовыми транспарантами с надписями Vive le prince Napolйon! и A bas l'usurpateur! и неизменным Liberté, Égalité, Fraternité. А над легковушкой, на двух длинных хворостинах, красовалось полотнище с призывом Dieu, punir l'Angleterre!. Плакат вызывал нервный смех у тех, кому доводилось видеть германские и австрийские газеты 1914 года.

Наглядную агитацию дополнили пачки листовок. На одной стороне такой листовки красовалась карикатура на Луи Наполеона, на другой был напечатан призыв вступать в ряды libertй Corps. Особой нужды в этом не было: те, кто остался в лагере, и так принесли присягу принцу Наполеону; отказавшиеся томились в казематах севастопольских фортов. Пленным англичанам и туркам такого выбора не предоставили: их небольшими партиями вывозили на пароходах в Таганрог, откуда отправляли в великороссийские губернии, в города Поволжья и дальше, за Урал, на каторгу. Николай Первый не собирался миндальничать с интервентами.

Сегодняшнее мероприятие имело целью поднять дух волонтеров «Корпуса Свободы». Колонна прокатилась сквозь лагерь под нескончаемые овации, после чего начался митинг – в лучших традициях 1917 года. Для этого на «Адаманте» позаимствовали громкоговорители, и их утробный рев произвел на французов неизгладимое впечатление. Кульминацией стало обращение принца Наполеона к соотечественникам, зачитанное под звуки «Марсельезы» прямо с броневика. Адашев, с самого начала собиравшийся использовать «Остин» в качестве трибуны, был удивлен, когда матрос с «Адаманта», возившийся с усилителем, поперхнулся и заржал при виде офицерика в ярко-красных шароварах, толкающего речь с пулеметной башни.

Назад возвращались затемно. Адашев пригласил в машину двух французов, отправлявшихся к спешно формируемому штабу «Корпуса Свободы», и всю дорогу слушал трескучие тирады о том, что «истинные сыны belle France готовы умирать за принца Наполеона». А также бесконечные проклятия на головы островитян, поссоривших ради своих торгашеских планов Россию и Францию, коим «самим Провидением назначено быть союзниками и совместно устанавливать разумный миропорядок». Командир константиновцев думал о своем – Зарин распорядился выделить дюжину самых отчаянных юнкеров для спешно создаваемой «команды особого назначения». Кроме юнкеров, к ней приписали полтора десятка офицеров-кавалеристов из числа спасенных на «Живом» – все как один невысокие, крепкие, с блеском в глазах. А куда без него? Не всякому достанет храбрости прыгать во вражеские тылы с аэроплана на шелковых зонтиках…»

 

IV

Гидрокрейсер «Алмаз»

– …Таким образом, бригаду мы укомплектуем за месяц. В нее войдут: стрелковый полк двухбатальонного состава, кавэскадрон, мотострелковая рота, автоброневой дивизион, артдивизион, саперная рота, взвод осназа. Личный состав на три четверти местный, из офицеров наших – примерно половина. Командует бригадой генерал Стогов. Желающим ознакомиться подробнее – вот, прошу.

Зарин положил на стол пачку листков, отпечатанных на принтере.

– Вы позволите, Алексей Сергеевич? – спросил генерал.

Командир «Алмаза» кивнул.

– Как вы помните, наша задача – поддержка Дунайской армии. Решено не дожидаться, когда бригада будет сформирована полностью. Поможем предкам артиллерией: в дивизионе семь шнейдеровских мортир и пять осадных пушек образца 1877 года. По оценкам инженер-генерала Тотлебена, больше недели под их бомбами туркам не выдержать. Кстати, он тоже собирается к Дунайской армии, хочет посмотреть нашу артиллерию в действии.

– А как их доставить на место? – спросил Андрей. – Мортиры, наверное, немало весят?

– Конными запряжками, как и полевые орудия. На германской возили – небыстро, зато надежно.

– С кавалеристами нам повезло, – добавил Зарин. – На «Живом», как вы знаете, было больше двух сотен казачьих и драгунских офицеров, нашлись и конные артиллеристы. Теперь, кроме трехсот сабель, в составе кавэскадрона «максимов» на тачанках и конно-горная батарея.

– А где взяли пролетки под тачанки? – поинтересовался Кременецкий. Командир «Адаманта» присутствовал на военном совете, но обычно отмалчивался. С тех пор как Зарин и Рогачев вскрыли «секретные пакеты», он занимался исключительно своим кораблем.

Уголки губ Зарина тронула улыбка.

– Этот вид техники, Николай Иванович, за полсотни лет мало изменился. Корнилов велел конфисковать все рессорные коляски в Севастополе и окрестностях, так что теперь у нас два с половиной десятка тачанок.

– Осваиваете опыт махновцев? Что ж, дело хорошее. Надо бы их и стрелкам передать. «Максим» все же штука тяжелая, пуда четыре?

– Именно. Кстати, мы формируем отдельную пулеметную команду с местным личным составом. Командует ею тот мичман, что на Альме с Лобановым-Ростовским держал позицию. Туда решили отдать все «максимы» на старых крепостных станках. Эта рота будет в распоряжении князя Горчакова, командующего Дунайской армией.

– А что с австрияками, Алексей Сергеевич? – спросил Эссен. – Кажется, турки после отступления армии Горчакова уступили им Дунайские княжества?

– Верно, Реймонд Федорович! Наступать на Силистрию, не очистив предварительно Валахию, – верх самонадеянности. Вот Горчаков и собирается продемонстрировать австриякам наши возможности и прежде всего авиацию. Полетайте над их головами, чтобы они в панталоны, простите, наклали. А окажется мало – подтянем броню. Надо напугать старика Франца-Иосифа так, чтобы он оставил Дунайские княжества, не доводя дело до войны.

– Между прочим, никакой он не старик, – заметил Андрей. – Совсем молодой человек, недавно исполнилось 25 лет.

– И верно! – удивился Зарин. – А я, знаете ли, все по старой памяти…

Глава династии Габсбургов был единственным европейским монархом, правившим во время обеих войн – и Крымской, и Первой мировой.

– В любом случае к столкновению с австрияками следует подготовиться, – продолжил капитан первого ранга. – Сейчас в Николаеве оборудуют из пароходов Дунайской флотилии речные канонерки. На «Ординарец» и «Инкерман» ставят по две полевые трехдюймовки и пулеметы, а на «Прут» – еще и морскую четырехдюймовку Обуховского завода, мы их несколько штук раздобыли в севастопольском арсенале, в 20-м. Кроме того, есть наши буксиры, «Осторожный» и «Перевоз». На них, кроме пулеметов и трехдюймовок, поставят по девятидюймовой осадной мортире. Орудия так себе, дальность стрельбы всего две с половиной версты, но в наших условия – самое то. Тем более что бомбы к ним стальные, меленитовые.

– А что, недурственно! С такой артиллерией можно по Дунаю хоть до самой Вены подняться.

– Эк вы, голубчик Реймонд Федорыч, хватили: «До Вены»! – покачал головой Зарин. – Но в целом мысль верная: туркам и австриякам им противопоставить нечего, лишь бы снарядов хватило. А этого добра у нас полно, спасибо Глебовскому.

– Бесценный оказался человек, – сказал Стогов. – Если бы не он, мы и половины судов приволочь не смогли бы. А кто сейчас миноносцы ремонтирует? Тоже он!

– По поводу миноносцев… – припомнил Зарин. – Надо бы сбегать к Варне и Констанце, осмотреться, что там и как. Придется послать «Казарского» с «Коткой» – на «Живом» котлы перебирают, раньше чем дня через три не закончат. На «Строгом» с «Заветным» еще недели на три работы. Да, и новой радиостанции на «Казарском» нет, только искровой «Телефункен». Может, сходите с ними, Николай Иванович? Уж ваши локаторы все разглядят!

– Я категорически протестую, господин капитан первого ранга! – взвился из своего угла Рогачев. Валентин, научный руководитель экспедиции, присутствовал на всех совещаниях, но когда речь шла о военных вопросах, отмалчивался, справедливо полагая их не своим делом. – На «Адаманте» стоит «Пробой-М», нельзя им рисковать, подвергать его опасности!

Зарин не в первый раз пытался отослать «Адамант» из Севастополя для разведки и каждый раз встречал ожесточенное сопротивление.

– Поймите, господа! – продолжал кипятиться Рогачев. – Это оборудование – ключ к успеху экспедиции!

– Согласен с Валентином Анатольевичем, – негромко сказал Кременецкий. – Полученные мной приказы недвусмысленны: «Ни при каких обстоятельства не рисковать «Пробоем». Так что уж простите, но «Адамант» останется в Севастополе. Что касается связи – можно поставить на «Казарского» стационарный передатчик.

Зарин пожал плечами – он явно остался при своем мнении. «А может, каперанг и не хочет, чтобы Рогачев добился успеха? – подумал вдруг Андрей. – Вот ушел бы «Адамант» с «Казарским» к Констанце, и на переходе, в открытом море бац – торпеда в борт. И все, концы в воду. Не зря, ох, не зря Зарин приблизил бывшего красного командира и даже доверил ему боевой корабль. Теперь он вполне может рассчитывать на его преданность.

Андрей помотал головой. Отставить паранойю! Так можно переплюнуть и Серегу Велесова с его завиральными идеями. Надо же додуматься – Зурбаган…

 

I

Из «Меморандума Велесова»

«…удивляешься, почему «Зурбаган»? Великий князь тоже задавал этот вопрос. В названии придуманного Александром Грином города ему почудились татарские, восточные созвучия. Я честно ответил: «Всю жизнь мечтал об этом загадочном городе у моря…»

Николай Николаевич пообещал употребить свое влияние на венценосного батюшку, чтобы продавить мой проект. И если все пойдет, как задумано, не позже конца мая я буду в Севастополе. А оттуда мы вместе (надеюсь, ты все-таки приедешь!) отправимся в Евпаторию – только теперь она будет значиться на карте Таврической губернии под другим названием.

Зурбаган.

Что, собственно, я задумал? Анклав, где властвуют ученые, пресловутый «знаниевый реактор», среда коллективного мыследействия, в которой достижения грядущих полутора веков перерабатываются и аккуратно используются на благо России. А там, глядишь, и всего человечества. И для этого мало одолеть всех врагов. Надо еще и предложить людям нечто такое, чтобы они больше не захотели становиться врагами. Ни нашими, ни чьими бы то ни было еще.

Утопия? Кто бы спорил. Можешь смело обвинять меня в маниловщине. Но, сдается мне, другого пути нет, и нигде, кроме как в России, этот номер не пройдет…

Не буду донимать тебя рассуждениями об «особой миссии» русского народа. Как сказал один австрийский поэт: «Все страны граничат друг с другом, а Россия граничит с Богом». Или с Мирозданием, что для нас, старых атеистов, одно и то же.

В отличие от Западной Европы, в николаевской России, наука и прогресс еще не успели стать инструментами наживы и власти. И что бы ни писал старина Тарле о неприязни Николая Павловича к ученым – это относится скорее к людям, а не к самой науке. «Нам умные не надобны, нам надобны верные…» Что ж, государя трудно за это винить, особенно если припомнить, чем обернулись для страны последующие полвека прогресса. Не бывает технического и естественно-научного развития без сопутствующего рывка в гуманитарной сфере, а в России подобные вещи всегда происходили как-то… криво.

Еще одна опасность. Одномоментное появление такой массы «опережающей» информации может надолго поставить крест на развитии и научной мысли. Целые поколения мыслителей и ученых превратятся в каталогизаторов и внедренцев; не возникнут исследовательские и теоретические школы, сотни, тысячи могучих умов, таких как Эдисон и Тесла, Эйнштейн и Капица, Паули и Норберт Виннер, Жуковский и братья Райт в одночасье лишатся места в истории. Мы выхолостим науку на много лет вперед, и где гарантия, что, когда «привнесенные» знания будут освоены, она сможет двинуться дальше? Не найдет ли наш друг Груздев через две сотни лет отставшую по всем статьям копию нашей реальности?

Писателям, литераторам будет легче. Да, здесь не появятся «Севастопольские рассказы» в известном нам виде; надеюсь, не будет и «На Западном фронте без перемен», и «Хождений по мукам», и «Живых и мертвых». Раз уж история будет другой, то в ней будут написаны другие, не менее великие книги. А те, что читали мы, будут храниться в Зурбаганской библиотеке, удваивая сокровища литературной мысли.

Недурная перспективка?

Помнишь, «кадры решают все»? Я говорю сейчас не о местных жителях, которых мы сумеем увлечь этой идеей. Меня больше волнуют наши земляки, а также «попутчики» – Зарин, Эссен, все остальные. Те, кто согласится остаться здесь и создавать вместе с нами Зурбаган. Они должны осознавать, на каком лезвии ножа им придется балансировать, какой вред они могут нанести неосторожно брошенным словом. Иначе… сам знаешь, куда ведет дорога, вымощенная иными благими начинаниями».

 

II

Гидрокрейсер «Алмаз»

– …Теперь по вопросу обустройства гражданских. – Зарин сверился с записями. – Половину разместили в казармах флотского экипажа; для остальных сколотили нары в Константиновском равелине.

Военнослужащие и добровольцы, особенно студенты и гимназисты, охотно идут в Особую бригаду. Оставшихся мы по большей части заняли учетом и разборкой привезенного имущества. Но кое-кто все равно сидит без дела – по большей части женщины и люди умственных профессий. Господин Митин настоял, чтобы им ограничили доступ в город, и я, признаться, не вполне понимаю его резоны. Городские и флотские власти снабжают нас провиантом, а также объявили среди обывателей сбор домашнего скарба для беженцев. Но этого все равно мало. Люди грузились на корабли налегке, и что плохого, если прикупят что-нибудь на базаре?

– Прикупят? – удивился Рогачев. – А деньги откуда?

– Революции и Гражданская война научили нас не доверять ассигнациям, – ответил Глебовский. – Да и кому нужны катеринки с петрами в эмиграции? Так что с собой брали золото, драгоценности, николаевские червонцы. На них хоть и другой царь отчеканен, зато проба вполне подходящая. С руками оторвут.

Андрей покачал головой.

– И все же я против, Алексей Сергеевич. Если мы не хотим испортить отношения с властями, лучше свести к минимуму контакты «эмигрантов» с местным населением. Мне дурно делается, когда я пытаюсь представить, чего севастопольцы от них наслушаются по части либеральных идеек. Подумайте, какие доносы посыплются местному начальству и в Петербург, государю! И так уже жалуются, что наши мастеровые, занятые на работах в порту, болтают невесть что. Да вот хоть вчера – один болван пытался агитировать матросов с фрегата «Кулевичи» на тему «Долой самодержавие».

– И как? – с интересом спросил Рогачев. – Получилось?

– Скорее, получил. Согласно рапорту надзиравшего за работами мичмана Солодовникова, «бит по морде в кровь, после чего в бессознательном состоянии отнят и отнесен в казарму, где его и отлили водой. Матросы, учинившие расправу, требовали… сейчас… вот: «Выдать Иуду обчеству, мы его, подлюку, о кнехт чугунный расшибем. Чтобы поганых слов про батюшку-государя не смел говорить!»

– Да, это проблема, – подтвердил Глебовский. – Я тоже заметил среди мастеровых большевистски настроенных.

– И много таких? – поинтересовался Митин.

– Мне известны четверо. Есть там один, слесарь Макарьев – по-моему, он у них за старшего. Обычно отмалчивается, в споры не лезет, но смотрит нехорошо, зло. А работяга толковый: золотые руки, голова варит, с любым делом справляется. Остальные, в том числе и этот, с набитой рожей – его дружки, попросились, когда мы отбирали добровольцев. Теперь вот народ мутят. Еще с Макарьевым якшается механик с «Казарского», тот, что остался от красных.

– А Иконникова с ними не замечали? – насторожился Зарин.

– Точно не скажу, не видал. Вы поймите, господа, – продолжал Глебовский, извиняющимся тоном, – мне не с руки заниматься слежкой, я инженер, а не филер, но сами видите, что творится! Того гляди, придется привлекать жандармов! Господин Митин прав, не хватало нам здесь большевистской заразы!

Андрей откашлялся.

– Я, собственно, имел в виду не большевистских агитаторов, Адриан Никонович. Они, конечно, могут доставить некоторые неудобства, но не более того. Здешний народец еще не готов воспринимать идеи Маркса и Ульянова: зубы повыбивают, и вся недолга. Меня больше беспокоят те, что привык к вицмундирам и сюртукам, а не к рабочим фуфайкам.

Зарин сверился со списком.

– У нас не меньше десятка юристов – адвокаты, служащие Министерства юстиции. Пятеро журналистов, доцент римского права, два университетских профессора и целая россыпь гимназических преподавателей. Да, Андрей Геннадьевич, эта публика еще до германской фрондировала, а уж с этими всеми революциями – могу представить, каких идей они набрались. Велесов прав, надо запускать этот проект… Зурбаган, кажется?

– Именно, – подтвердил Митин. – Евпатория для этого подходит лучше всего. Местные жители город оставили, так что мы без проблем там обоснуемся. Велесов уже добился разрешения государя, теперь дело за нами.

Эссен недоуменно нахмурился.

– Но там же под боком французы?

– Тем лучше. Развернем рядом базу Особой бригады. Место есть, половина лагеря союзников пустует, можно занять их палатки, сэкономим время. Там же устроим полигон и учебные плацы. С одной стороны, это будет держать в тонусе новых союзников, а с другой – придаст «беженцам» уверенности. И хорошо бы как-то объяснить все это нашим людям. Они же не марионетки, хотят знать, что их ждет!

– Если бы мы сами это понимали… – покачал головой Зарин. – Как нам сейчас не хватает вашего Велесова!

– В конце мая он будет в Крыму вместе с великими князьями. Государь поручил Николаю Николаевичу и цесаревичу принять присягу у наших военных. К тому же он везет императорские указы: о подтверждении прежних званий и наград и об особом статусе участников боев за Крым. И готовьте наградные списки – кресты польются рекой…

Зарин повеселел.

– Присяга – это хорошо. Да и о выслуге лет надо подумать, о жалованье. У многих с собой семьи…

Андрей едва сдержал улыбку: он знал, что к числу этих «многих» относится и сам каперанг, сумевший вывезти жену и сына-гимназиста. Впрочем, трудно винить человека за стремление позаботиться о близких, тем более что он чем дальше, тем явственнее проявляет недюжинные таланты организатора. «Эмигранты» уже видят в Зарине бесспорного лидера их маленького сообщества. Хотя не такого уж и маленького: вместе с командами кораблей из 20-го года прибыло около трех с половиной тысяч.

– А что с генералом Фомченко? – осведомился Эссен. – Сергей Борисович не сообщил? Он как, с нами или сам по себе?

– Это отдельная история. Велесов приедет – расскажет подробнее. А пока, господа, надо готовиться к переезду в Евпаторию.

– Тогда уж – в Зурбаган, – добродушно заметил Зарин. – Раз государь утвердил это название, надо и нам привыкать!

 

III

Севастопольская бухта, транспорт «Березань»

– Ох и попались мы, товарищи! Ох и попались… Кто ж мог подумать, что беляки нас закинут на полсотни лет назад, во времена самого что ни на есть лютого царя? Как – почему лютого? Вот и видно, товарищ, что ты политграмоте не разумеешь. Этот самый Николай Палкин самых первых революционеров из пушек расстрелял. Декабристы, слыхал, небось? Товарищ Ленин что писал? «Декабристы, мол, разбудили Герцена, а Герцен развернул революционную агитацию». Наши были товарищи, сознательные. А этот Николашка, даром что Первый, их из пушек! Выходит – что? Выходит, он и есть самая первая контра в мировой истории!

Да, братцы, и Ленин о нем писал. Он вообще обо всем на свете написать может – такого необъятного умища человек! Одно слово, вождь мирового пролетариата. Одна беда, здесь он еще на свет не родился. А вот так, говорят тебе! Ильич семидесятого года рождения, а здесь какой? То-то. И товарищ Фрунзе не родился, и Троцкий Лев Давидович, тоже. Один князь Кропоткин, но к нему пущай анархисты бегают, они, известное дело, малахольные. А мы сознательные члены РСДРП(б). Да и чего бегать, коли энтому князю едва 13 годков стукнуло?

Это как – «партии нету»? Что ты такое несешь, товарищ? А мы кто? Мы есть ячейка сознательных и беззаветных борцов за дело коммунизма! И раз мы здесь, то и партия есть! Только отдуваться нам за всех придется, такой наш революционный долг!

Нет, товарищ, эсеров тоже нету. Они даже царя еще не взорвали! Нет, Маркс с Энгельсом как раз есть, и уже сочинили «Манифест Коммунистической партии»! Так что нам, товарищ, есть на кого курс держать! Одна беда – мало мы знаем. А сила большевиков – она в чем? В теории, братва. В самой что ни на есть верной пролетарской революционной теории. Без нее мы как слепые кутята будем тыркаться, а потому первая наша задача этой теорией овладевать! А я, вот беда, почти все позабыл. Не до теорий было, все больше контру давил на фронтах Республики…

Знаю, что прочитать негде. А вот, помнится, юнкерье перед самым отплытием книжки грузили на пароход? Грузовиками подвозили. Я там заприметил энциклопедию Брокгауза и Ефрона. Она-то нам и нужна.

А вот зачем. Когда я занимался в кружке политграмоты, один студентик приносил том из этого самого Брокгауза. Большой такой, в коленкоре, с золотым тиснением. В нем биография Карла Маркса прописана – и где родился, и где жил, и где книжки свои писал. Надо нам этот том раздобыть. Как зачем? Карл Маркс – он кто? Правильно, вождь мирового пролетариата! Они с Фридрихом Энгельсом возглавляют революционную организацию, «Союз коммунистов». Коммунистов, понял? А ты говоришь – партии нет! Вот найдем их и спросим насчет текущей обстановки. Так мол и так, растолкуйте, как нам бороться с гидрой мировой буржуа́зии?

С языками у нас, правда, неважно. Ну, так большевики не боятся трудностей. Товарищ Ленин что требует? Учиться, учиться и учиться, и вырабатывать из себя сознательных пролетариев! Так что хочешь не хочешь, а придется и за языки засесть, если дело того требует. Как – не сможешь? А ты себя заставь! Большевик ты или дерьмо собачье?

И не сомневайся, товарищ. Ты головой кумекай – зря, што ль, она тебе дана? Завтра мы с товарищем Водяницким в море уходим, в боевой поход. Он на «Казарском», а я на «Котке», старшим трюмным машинистом – повышение мне вышло. Хотят господа адмиралы произвести разведку и для того посылают нас к самой Констанце. Дней за пять туда-сюда сбегаем, а ты подкатись пока к инженеру Глебовскому. Скажи – хочу книжки почитать, а их нету. Помогите, вашсокородие! Он к рабочим ничего, добрый, глядишь, и не откажет…

Как – что спрашивать? Вот этот самый том и проси! А будет допытываться, почему именно его – соври что-нибудь, не впервой, чай, господам головы дурить! Будет это тебе, товарищ, партейное поручение. Голосуем? Кто за, поднимите руки. Вот и славно, что единогласно.

Переходим к следующему пункту повестки. Ходят разговоры, что скоро из Петрограда приезжает какая-то шишка, будет к присяге подводить, царю Николаю Первому. И не всех чохом, а кто сам вызовется. И это, товарищи, надо хорошенько обмозговать…

 

IV

Севастополь, Графская пристань

Две низкие тени скользнули мимо Графской пристани, вдоль стоящих на бочках линкоров, и направились к бонам, преграждавшим выход из бухты.

– Головным – минный крейсер «Казарский», – прокомментировал Адашев. – Солидный дедушка, почти полвека стукнуло. За ним другой старичок, «Котка».

– А минные аппараты на них есть? – спросил Коля Михеев. Лениво спросил, без интереса. Его можно было понять – слева, под ручку, шла очаровательная Сашенька Геллер. Под вечер, после службы юнкера заглянули в Морской госпиталь и предложили девушке, а заодно двум ее новым подругам-медсестрам прогуляться по бульварам – благо юнкеров, в отличие от остальных «эмигрантов», беспрепятственно выпускали в город. Геллеры же, по протекции доктора Пирогова, поселились при Морском госпитале; на них введенные недавно запреты не распространялись.

Приглашение было с радостью принято. Барышни сияли – еще бы, профланировать по городу под ручку с такими кавалерами! В кожанках, галифе, с маузерными коробками на боку вместо сабель, очками-консервами поверх фуражек, юнкера выглядели умопомрачительно. Солидные каперанги и армейские подполковники козыряли им первыми, чины во всю глотку орали «Ур-р-р-а!». К ним присоединялись обыватели, запомнившие проезд бронедивизиона по городу. Это была мощь, сила, пришедшая на помощь из невообразимых краев. И управляли ею вот эти юнцы в ремнях и блестящих, как паюсная икра, куртках.

– …Минные аппараты есть, по одному на каждом, – объяснял Адашев. – Когда переводили в посыльные суда, решили оставить, а теперь, видите, пригодилось.

– Ваш барон на «Казарском»? – прощебетала Сашенька. – А то вы все время втроем, а сейчас его нет…

Коля Михеев нахмурился: его явно не радовало Сашенькино внимание к отсутствующему товарищу.

– Да, подался наш Штакельберг в самотопы, – ответил Адашев, не заметивший терзаний товарища. – Господин Митин его убедил обучаться радиоделу. «Вы, мол, юноша образованный, начитанный, физику хорошо знаете. Кому, как не вам?»

– Он в училище по физике с математикой первым был, – растолковал Михеев. – А тут понадобились радисты для кораблей. Сходит в набег радиотелеграфистом на «Казарском», освоит станцию, будет других натаскивать. Нам сейчас, Сашенька, вовсю учиться надо! Они ведь что задумали – перебраться всем в Евпаторию и основать там новый… то ли университет, то ли академию, я толком не понял. И свезти туда все, что мы притащили с собой, и в первую очередь книги.

– Почему же здесь, в Крыму? – удивилась одна из Сашенькиных товарок. – В Санкт-Петербурге есть университет, и в Москве, ехали бы туда!

– А как тогда это все доставить? Железных дорог нет, а техника наша вся тяжелая. Да и климат в Крыму получше. Как вспомню о петербургской сырости – ф-фу!

Девушка повела плечиком, сострив недоуменную гримаску. Странные молодые люди – предпочесть здешнее захолустье столице с ее блеском…

– Да вы не переживайте, в Зурбагане – так теперь будет называться Евпатория – скоро такое будет, никакому Петербургу не снилось! Андрей Геннадьевич говорил: главный университет всего мира!

– Там и медицине будут обучать! – поддержала кавалера Сашенька. – Папа обещал: как только откроет в Евпа… в Зурбагане больницу, сразу устроит при ней медицинские курсы. Туда и женщин будут брать, а учить станут по нашим книгам!

– Берите выше, Сашенька! – подмигнул Адашев. – «Потомки» тоже кое-чем поделятся. Я видел, как они помогали раненым юнкерам, – это, я вам доложу… Конечно, таких лекарств нам еще долго не видать, но есть главное – знания! Петька Штакельберг правильно сделал, что пошел учиться, сейчас это наипервейшее дело!

– А вы-то сами почему тогда не пошли? – хитро сощурилась девушка.

– Я, мадемуазель, армейская косточка, мое дело воевать! И потом, я тоже учусь: Колька по вечерам меня гоняет по устройству автомобиля. Какой из меня командир мотострелков без знания техники!

– Господин Митин повторяет: «Учи матчасть!» – хмыкнул Коля. – Эх, нам бы те бронечудища, что были при Альме…

Михеев никак не мог забыть могучие боевые машины морпехов.

– Ничего, обойдемся своими. – Адашев легкомысленно махнул рукой. – Помнишь, как французы на твой «Остин» вылупились? А ведь это не турки, культурная нация… Не смогут османы сопротивляться нашей технике! Как дойдет до дела, мы им покажем, где раки зимуют!

Слова потонули в прерывистом корабельном гудке.

– «Казарский»… – сказал Михеев, провожая взглядом минный крейсер. – Как-то там Петька? Дай бог, чтобы минули его неизбежные на море случайности…

– Не разводите мелодраму, Никол! – бодро отозвался Адашев. – Вернется наш барон, никуда не денется! Не из таких переделок целым выходил, один Армянск чего стоил! А Альма? Помните, как с белым светом прощались? Ан нет, живы-здоровы и с барышнями гуляем!

И незаметно пожал ладошку спутнице. Девушка – миловидная, круглолицая, с толстой косой, уложенной вокруг головы, носящая, как и Сашенька Геллер, косынку и передник милосердной сестры, – пунцово зарделась от смущения и удовольствия.

Коля Михеев, улучив момент, трижды сплюнул через плечо. Конечно, Адашев прав, но все же… Война есть война, всякое может случиться. Да, они живы, но сколько константиновцев сложили там головы! Нет, еще рано гусарствовать. Главные битвы впереди.

Рация в кармане Адашева зашипела.

– «Седьмой» в канале. – Голос юнкера сразу сделался сухим и отрывистым. – Да. Ясно. Понял. Сейчас будем.

Коля уже ловил извозчика – отвезти барышень обратно в госпиталь.

– Простите, что оставляем вас посреди прогулки… – оправдывался Адашев. – Служба-с! Возле Бахчисарая татары воду мутят: то ли стадо угнали, то ли еще как набезобразили. Нас попросили наведаться к ним вместе с казачками. Это нехристи могут пальбу учинить, а как увидят «Остин», перепугаются. Глядишь, и обойдется без крови.

– Вы уж поостогожнее, ггаф… – попросила круглолицая барышня. Она очень мило картавила, и Адашев отметил про себя, что знакомство не худо бы и продолжить. Как ее, Татьяна Андреевна? Или Георгиевна? Фу ты, забыл…

– Что вы, Татьяна Андреевна, никакой опасности нет! Очередь поверх голов – татарва разом в пыль попадает и станет своему Магомету поклоны бить. Супротив брони с саблями не очень-то повоюешь!

– Ее зовут Татьяна Игнатьевна, – с язвительной улыбочкой поправила Сашенька. – Могли бы, кажется, уже запомнить, граф. И как вернетесь, непременно загляните к нам, в госпиталь. Мы ни за что не заснем, пока не убедимся, что с вами все в порядке!

– Обязательно заглянем! – пылко заверил Михеев. – Прямо на «Остине» и приедем, верно, Алексис?

Адашев не ответил – не мог отвести взгляда от сияющих зеленых глаз Татьяны Игнатьевны.

«…Надо бы сбавить обороты, а то и правда можно втюриться. Не время сейчас…»

 

I

Из мемуаров Велесова

«Британцев засекли радаром на выходе из Ла-Манша. «Лайми» шли стройной колонной. Они как-то ухитрялись не терять друг друга в тумане и сохранять дистанцию. И даже подняли в помощь слабосильным машинам марселя, ловя слабый бакштаг. Все-таки мореходы они отменные, три века морского господства – это серьезно, друзья мои…

Представляю испуг вахтенных, когда из непроницаемой в вечернем сумраке ватной пелены возникло громадное черное чудовище. «Морской бык» шел на пятнадцати узлах, и ходовая волна изрядно мотнула британскую посудину. Вдогонку нам полетели проклятия, но ответа не последовало – не хватало еще тратить снаряды на корыто от силы в две сотни тонн.

Второй кусок оказался пожирнее – винтовой фрегат, недавней, как уверял Перекомский, постройки. Мы шли в полутора кабельтовых, параллельным курсом, и пока Авив Михайлович прикидывал, как с ним обойтись – расстрелять сразу или проявить гуманизм и позволить сначала спустить шлюпки, – со шканцев «англичанина» пальнули в нас из карронады. И даже попали: мудрено было промахнуться с дистанции пистолетного выстрела! Вреда это нам, ясное дело, не причинило, ядро лишь оставило в металле изрядных размеров вмятину. И тут же прилетела ответка: четыре снаряда один за другим пробили деревянный борт. Не успел дым рассеяться, как Перекомский приказал задробить стрельбу. Фрегату хватило: грот-мачта повалилась на развороченные взрывом шканцы, увлекая за собой крюйс-стеньгу. В открытые (и когда только успели? Вот что значит школа!) порты батарейной палубы выхлестнуло дымное пламя.

Судно, возглавлявшее колонну, маленький винтовой шлюп с оснасткой бригантины, попыталось удрать. Я ждал, что Перекомский расстреляет из семидесятипятимиллиметровок, но тот плотоядно ухмыльнулся и отдал совсем другой приказ.

На полубаке залязгала якорная цепь; боцман со своими «куркулями» (так звали матросов палубной команды, здоровенных, привычных к тяжелым палубным работам) завозились возле шпиля. Цепь коротко протарахтела, с полубака донесся скрежет металла вперемешку с сочными матами, и я увидел, как якорь сполз вниз, разматывая цепь, и повис, задевая верхушки волн.

Это был запасной якорь, адмиралтейский, с Г-образным штоком и массивными, заостренными лапами. Я недоуменно поглядел на командира – что за странная выходка? – но тому было не до разъяснений. Перекомский выдернул из переговорной трубы кожаную затычку и скомандовал прибавить обороты. Звякнуло – вахтенный сдвинул ручки машинного телеграфа на «фулл спид», и «Морской бык» начал набирать ход.

Видимо, англичане решили, что мы идем на таран, и резко переложили руль. Слишком резко: паруса потеряли ветер, заполоскали, и судно сразу сбавило ход. А высоченный стальной форштевень уже вырастал над кормой…

Навстречу хлопнула какая-то мелочь, по ушам резанул визг рикошета, но было уже поздно: «Морской бык» принял чуть влево и слегка задел шлюп скулой. Раздался треск, полетели обломки досок, и лапа волочащегося на цепи якоря зацепила злополучное суденышко под корму.

Оно резко дернулось вперед, зарываясь носом, так что бурун из-под форштевня захлестнул полубак до самой грот-мачты. «Морской бык» пер вперед, не снижая оборотов; здоровенный плавучий якорь, в который превратилась теперь беспомощная жертва, не заставил его даже рыскнуть на курсе. «Англичанин» тащился на цепи, заваливаясь на борт так, что планширь уходил в воду; корму задирало все сильнее, и нам с мостика был виден быстро вращающийся винт. Наконец дерево не выдержало, и якорь, выворотив изрядный кусок кормы, освободился из ловушки. При этом он на всю длину распорол бакборт, и шлюп, едва избавившись от железного «когтя», лег на бок и стал тонуть. Отчаянные вопли понеслись вслед «Морскому быку», но остатки британского каравана уже остались за кормой, в туманной мгле, слегка подсвеченной изнутри костром гибнущего фрегата.

(Позже я поинтересовался у Перекомского, как ему в голову пришла столь экзотическая идея. Оказывается, так англичане в 70-х годах ХIХ века расправлялись с китайскими и малайскими джонками. А что? В чистом виде экономия боеприпасов, да и снасти потопленного суденышка на винт не намотаются.

Воистину, какою мерою мерите, такою и вам отмерено будет…)

Это были десятая и одиннадцатая наши жертвы. Первое судно под «Юнион Джеком» мы уничтожили показательно, в виду Гибралтарской скалы. Это был большой барк с коммерческим фрахтом; мы остановили его, выпустив по курсу полдюжины осветительных ракет, после чего высадили призовую партию и предложили команде спускать шлюпки. Благо до берега, с которого бессильно пялились на нас пушки крепостных батарей, было не так уж и далеко. Груз оказался вполне мирным, судно шло в Марсель с генераль карго, но это не играло никакой роли. Британский флаг? Стало быть, не обижайтесь. Перекомский приказал сжечь несчастный барк прямо на глазах засевших в крепости англичан.

Из остальных семь тоже оказались торговцами, и лишь один – военным кораблем Ее Величества королевы Виктории. Мы не стали выяснять, куда шел фрегат «Эвридика», – вкатили два зажигательных с безопасной дистанции и совсем было собрались перейти на осколочно-фугасные, как вдруг над «Эвридикой» взметнулся огненный столб. Взрыв был такой силы, что обломки находили потом на нашей палубе. Позже из газет мы узнали, что «Эвридика» везла груз артиллерийского пороха для гарнизона Мальты.

Итак, Канал позади. Дальше путь лежит к Датским проливам, и если адмиралу Нейпиру вздумается ловить нас там или возле Готланда, что ж, пусть винит в этом только себя. Великий князь намерен еще до ледостава попасть в Кронштадт, и, уж конечно, не станет менять своих планов из-за подобной ерунды…

Что-то уж слишком я развоевался. Самоуверенность – штука хорошая, но в меру. Или вхожу в роль «Черного мстителя», как прозвали «Морской бык» европейские газеты?»

 

II

Севастополь и окрестности

– Сашенька меня прибьет, – волновался Михеев. – Мы еще третьего дня обещали заехать, и на тебе, только сейчас возвращаемся!

– Да не переживай ты, Никол… – лениво отозвался Адашев. – Мы же предупредили, что задержимся, даже записку отправили, с казачками. Ничего она тебе не сделает, разве что покапризничает слегка – так девицам без этого невозможно! Ты же не по ресторациям глаза заливал, а выполнял боевой приказ. Кто ж знал, что придется три дня гонять гололобых по горам?

Казачья полусотня с приданным ей бронеавтомобилем действительно обшарила все дороги и татарские села до самого Бахчисарая. Угнанное стадо нашли только к сегодняшнему утру. Увидав казаков, грабители похватали сабли и дедовские ружья. Казаки в ответ потянулись за карабинами, но тут на майдан выполз, фыркая мотором, «Остин», и у крымчаков вмиг пропал всякий энтузиазм. Они, правда, пытались спорить, визгливо орали, размахивали нагайками. Адашеву этот галдеж надоел, и он резанул поверх мазанок очередью из башенного «максима». На этом дискуссия закончилась; уже через четверть часа казаки гуртовали овец и выгоняли их на пропыленную дорогу к Бельбеку.

«Остин» качнулся на ухабе, и Адашев чуть не вывалился наружу. Они ехали с откинутыми броневыми заслонками и дверцами: находиться в задраенной, провонявшей газойлем стальной коробке под жарким крымским солнцем было решительно невозможно.

– Вот доложимся, отпрошусь в город, – размечтался Михеев. – Может, и вы, граф, со мной? Татьяна-то свет-Игнатьевна, наверное, свои прекрасные глаза выплакала – куда делся рыцарь на горячем броневике?

– Острите-острите, мон шер… – добродушно огрызнулся Адашев. – И, главное, не забудьте хоть ведро воды опрокинуть на свою трепетную личность, а то барышне от запахов газойля и трехдневного пота с портянками может и дурно сделаться!

– Можно подумать вы, граф, благоухаете лавандой! – огрызнулся Михеев. – Жаль, противогаза нет – самое оно, в обществе вашей светлости.

– Ладно, Никол, хватит зубоскалить, и поворачивайте. К Графской во-о-он по тому бульвару. Смотаемся на «Алмаз», примем душ, переменим платье. Ставьте броневик у колоннады, попросим во-он того жандарма приглядеть за нашей боевой колесницей.

* * *

Увы, план Адашева провалился в самом начале. Вместо нарядной алмазовской гички (трофей с «Фьюриеса»!) у ступеней из белого инкерманского камня покачивался ярко-оранжевый катерок с «Адаманта». Сторожевик стоял на обычном месте, а вот «Алмаза» не было – лишь сиротливо прыгала в волнах бочка, за которую обычно заводили швартовые концы.

Состоявший при катере матрос, высоченный, стриженный под машинку парень в легкомысленной шапочке с козырьком и рубашке с короткими, выше локтя, рукавами, не обратил на юнкеров внимания. Он был занят – зубоскалил с черноволосой девицей, торговавшей сбитнем из огромного медного самовара. Второго видно не было: над дутым, словно пневматическая шина, бортом торчали только ноги, обутые в тяжелые армейские ботинки с рубчатыми подошвами.

Юнкера подошли. Так и есть, не матрос, а боец особого рода войск, «спецназа». Притомился и заснул на солнышке – вон как мерно вздымается грудь, под рукой увешанный непонятными приспособлениями автомат. Унтер-офицер? Поди разбери нашивки на пятнистом, словно лягушачья кожа, обмундировании…

– А-а-а, господа юнкера? С возвращением! Собираетесь на «Адамант»?

Боец, оказывается, не спал. Он как бы ненароком пододвинул поближе оружие и уселся, свесив ногу через надувной борт.

– Нет… простите, не знаю вашего звания?

– Прапорщик Дмитрук. Да вы полезайте в катер. Сейчас только доложу дежурному офицеру…

И потянулся к черной коробочке.

– Нет-нет, – заторопился Коля Михеев. – Мы, вообще-то, собирались на «Алмаз». Не знаете, куда он подевался? Мы трое суток в горах, а там рация не берет..

– «Алмаз» уже сутки как ушел, – охотно объяснил прапор. – Он… вы в курсе, что два наших миноносца пошли на разведку к Констанце?

– «Казарский» и «Котка», – кивнул Адашев и тут же вспомнил про Штакельберга. – А что с ними? Попали в переплет?

– Вроде пока целы. Вчера было радио с «Казарского» – встретили отряд английских кораблей, идущих к Одессе, попросили помощи. «Алмаз» сразу поднял на борт самолеты и вышел в море.

– А англичан много? – встревожился Коля Михеев.

– Винтовой линкор, с полдесятка фрегатов, транспорта. Целая эскадра! Но ничего, «Алмаз» им устроит…

– С ним и «Живой» ушел, – добавил подошедший матрос. – Они как раз ремонт закончили. А сегодня утром еще отряд Бутакова следом отправился. Справятся!

– А больше с «Казарского» ничего не сообщали? – спросил Михеев. – У нас там товарищ служит радиотелеграфистом…

– Это Петька, что ли, юнкер? – обрадовался матрос. – Как же, знаю. Я сам связист, из БЧ-4, учил его с рацией работать. Толковый малый!

И в доказательство ткнул пальцем в нашивку – пучок перекрещенных молний в черном круге.

– Что у них там творится мы, уж простите, не в курсе, – добавил спецназовец. – Да вы не волнуйтесь раньше времени, – поспешно добавил он, увидав встревоженные физиономии константиновцев. – Что им сделается? «Алмаз» с «Живым» любую эскадру порвут!

– Если успеют… – покачал головой матрос. – Вот не нагонит их «Алмаз» до Одессы, – придется драться одним.

– А самолеты на что? Подвесят нуры с бомбами – мало не покажется!

– Ну, если самолеты, тогда конечно, – согласился матрос.

– То-то! – наставительно сказал прапорщик. – А ты людей пугаешь! Тебе все шуточки, а у них на «Казарском» товарищ. Понимать надо, что говоришь…

* * *

– Что-то неспокойно мне за барона, – сказал Коля Михеев. – На суше он из любой передряги вывернется, бывалый, а вот на море… Это его первый боевой поход – и сразу целая эскадра!

– Сказано тебе, помогут! – решительно оборвал товарища Адашев. – И вообще, думай лучше, где бы помыться и постираться? А то и правда разит, как в зверинце!

Коля напряг память.

– У меня в «Остине», в инструментальном ящике, есть кусок мыла. Найдем местечко поукромнее и искупаемся. В соленой воде мылится неважно, ну да уж как-нибудь. Все лучше, чем явиться к Геллерам эдакими армеутами!

 

III

Гидрокрейсер «Алмаз»

– Черт дернул нас тащить с собой это корыто! – кипятился Зарин. – Полсотни миль не прошли, и на тебе! А Глебовский, гений ваш бесценный, как клялся? «Все в порядке будет, Алексей Сергеич, не волнуйтесь, я лично проследил…»

Андрей, не удержавшись, хмыкнул. Зарин весьма похоже изобразил полесский говор инженера, уроженца Черниговщины.

На самом деле было не до смеха. Не успели корабли удалиться от Севастополя, как посыпались мелкие поломки. Какое-то время машинная команда пыталась справиться с ними на ходу, но примерно к полуночи сдалась, и с «Живого» по рации запросили о помощи. Зарин, кляня себя за то, что сразу не отправил чертово корыто в Севастополь при первых признаках неполадок, приказал подать на миноносец буксирные концы. Бросить его посреди неспокойного моря, как сделал это когда-то врангелевский буксир, было немыслимо – самое позднее, через три часа его расколотило бы о камни подветренного берега. Всю ночь крейсер тащил «калеку» за собой; наконец с «Живого» передали, что готовы дать ход, но время было упущено: за четверть часа до этого пришло сообщение с «Казарского», следовавшего за британской эскадрой: «На горизонте Одесса».

Шутки кончились. Скоро вражеская эскадра встанет на рейде напротив Практической гавани. Вряд ли англичане решатся высадить десант, ограничатся бомбардировкой, но уж постараются произвести в городе как можно больше разрушений. Иконников, разумеется, не будет любоваться на это издалека. Но у «Казарского» и «Котки» всего две торпеды на двоих, и даже если обе поразят цели, останется не меньше полудюжины крупных кораблей. Гочкисовскими пукалками и «максимами» их не отогнать.

Зарин раздумывал недолго.

– Радируйте на «Живого», пусть на полных оборотах идут на помощь «Казарскому». Мы следом, только выпустим летунов.

– А вы, Реймонд Федорыч, – обратился он к Эссену, – готовьтесь к вылету. Постарайтесь помочь миноносникам, а там, глядишь, и мы подоспеем. Надо хоть часа два выгадать. К «Алмазу» не возвращайтесь, у нас не будет времени вас подбирать. Садитесь прямо в Практической гавани или еще где.

– За нами из Севастополя вышли «Владимир», «Громобой» и «Херсонес», – напомнил вахтенный офицер. – Можно радировать им, чтобы прибавили ход. Если повезет, «Херсонес» часа через три тоже поднимет аппараты.

Старые, изношенные «М-5», стоявшие раньше на авиатендере, заменили куда более совершенными «девятками» с новехонькими, почти без налета, движками.

– Так и сделаем, – кивнул Зарин. – Командуйте, голубчик, стоп машина, и зовите палубную команду наверх. Будем спускать наших птичек на воду.

* * *

Митин поймал Эссена у трапа. «Финисты» покачивались на мелкой зыби возле борта «Алмаза»; мотористы, стоя на поплавках, проверяли контейнеры с нурами и ленты подвесных пулеметов.

– Реймонд Федорыч, может, возьмете с собой? – спросил Андрей. – Слышал, вы без бортстрелка, а я могу к пулемету встать…

Эссеновский наблюдатель, заменивший Кобылина (тот уже официально вошел в состав «сухопутной» эскадрильи), как назло, вывихнул ногу, свалившись с трапа во время ночного аврала. Лейтенант от души обматерил болвана – «Какого-растакого тебя наверх понесло, будто куркули боцманские сами не управятся!», – но сделать ничего не мог. Приходилось лететь одному, так что предложение оказалось весьма кстати.

Уже в «Финисте», когда Андрей стал осваиваться на новом рабочем месте, Эссен крикнул, перекрывая треск разогревающегося двигателя:

– Андрей Геннадьич, в ящике, у кормовой переборки, лежит одна штуковина. Поглядите, может, справитесь?

«Финист» с большой тройкой на фюзеляже взревел движком и, подпрыгивая на низкой волне, пошел на взлет. Эссен описал дугу над кораблями, помахал крыльями и развернул машину на норд-вест. Андрею же было не до прощаний: он озадаченно разглядывал извлеченный из ящика револьверный шестизарядный гранатомет РГ-6 «Гном».

«Ну Эссен, ну затейник! Но как управляться с этой дурой? Не признаваться же, что он, майор ФСБ, в жизни не держал в руках такое оружие?»

Ладно, как-нибудь разберемся… Андрей выдвинул приклад на телескопической штанге, взвел тугую пружину барабана и начал набивать гнезда сорокамиллиметровыми гранатами – осколочными и зажигательными вперемешку.

 

IV

Минный крейсер «Казарский»

Иконников опустил бинокль.

Англичане наверняка будут действовать так же, как в апреле 54-го. Выстроятся двумя линиями и начнут бить из пушек по городу и судам в Практической гавани. Вон их там сколько…

– И вряд ли рискнут высадить десант, – согласился штурман. – Кораблей у них поменьше, чем в тот раз, а значит, и войск недостаточно.

Лейтенант Климов был переведен на «Казарского» с корвета «Андромаха». В апреле 54-го корвет пришел в Одессу сразу после набега англо-французской эскадры, команда даже поучаствовала в тушении пожаров в порту и городе.

Штурман поднял к глазам бинокль. Отряд держался к весту от эскадры, так что британских силуэты кораблей ясно рисовались на фоне светлеющего неба.

– Головным идет паровой линкор. Скорее всего, «Дюк оф Веллингтон», он почти не получил повреждений при Варне. За ним в кильватере два колесных фрегата и еще три парусных. Замыкают ордер два парохода, у них на буксирах какие-то лоханки, никак не разберу, что это…

– Ползут медленно, едва-едва шесть узлов. А что в охранении?

– На траверзе, ближе к нам – паровой корвет, еще два или три парусных шлюпа впереди и по сторонам от ордера.

– Негусто. И транспортов нет. Похоже, вы правы, Михаил Михайлович, десанта можно не опасаться.

– В Одессе сейчас стрелки шестнадцатой дивизии, – отозвался штурман. – И англичане наверняка об этом знают. Стоит им сунуться на берег – суздальцы с владимирцами их встретят, приходи, кума, любоваться!

После того как войска союзников в Крыму сложили оружие, два полка дивизии генерала Кривицкого, Суздальский и Владимирский, были переброшены морем в Одессу, на усиление Дунайской армии. Остальные части, Углицкий пехотный и егерский великого князя Михаила Николаевича вместе с приданными казачьими полками следовали на соединение с дунайцами сухим путем. А в скором времени в Одессу собирались отправить и части спешно формируемой в Евпатории Особой бригады, потому и послали отряд Иконникова на рекогносцировку.

Не зря, как выяснилось, послали…

– Итого – полтора десятка вымпелов, – подвел итог Климов. – Один линейный, паровой, три парусных фрегата, два колесных, четыре шлюпа. Только вот каракатицы, что они волокут в хвосте ордера… Александр Алексеевич, нельзя ли поближе?

Иконников задумался.

– Могут засечь с корвета. А, впрочем, бог с ним. Разглядеть нас на фоне темной стороны горизонта нелегко, да и не достанут, если что, из своей мелочи. Водяницкий? – крикнул он в переговорную трубу.

В ответ невнятно буркнуло.

– Скажи своим духам, чтоб полегче шуровали в топках. Пойдем на малых оборотах, не дай бог, будут факела над трубами – шкуры спущу!

* * *

– Вот это сюрприз! – удивлялся Климов. – Броненосные батареи, сразу две!

– Они, родимые, – подтвердил Иконников. – По Морскому корпусу помню: после октябрьской бомбардировки Севастополя император приказал заложить аж пять штук. Три – «Девастасьон», «Лэв» и «Тоннат» – участвовали в разгроме Кинбурна. Выходит, эти достроили раньше срока?

– Выходит, так. Наполеона III сейчас со всех сторон шпыняют за крымское позорище. Вы ведь видели последние газеты? Во Франции неспокойно, в Париже чуть ли не уличные бои. Может, они и решили с помощью этих утюгов подправить свою репутацию? Какая-никакая, а победа.

– Непонятно только, зачем их волокут к Одессе. Крепости, как в Кинбурне, здесь нет, береговые батареи – старье. Чего ради такие усилия?

– Никак не забудут полученных в прошлый раз тумаков, – усмехнулся Климов. – Я сам видел остов «Тигра» на отмели, да и другим крепко досталось. К тому же они пуганые после Варны, вот и дуют на воду.

– Что ж, тем лучше. Если бы не эти бронекорыта, англичане еще вчера были бы у Одессы. Штакельберг! Вызывайте «Котку», имею передать приказ.

Через несколько минут корабли разошлись. «Котка», развив пятнадцать узлов, пошла в обгон британского ордера, нацеливаясь на головной «Дюк оф Веллингтон». «Казарский» же подкрадывался на семи узлах с кормовых румбов, намереваясь выйти в атаку на французские броненосные плавучие батареи.

 

I

Из архива П.В. Анненкова Изд. С.-Петербург, «Литературный фонд», Сб. «Эпоха в лицах», том 3. 1881–1926 гг.

«Долгих Вам лет здравствования, мой драгоценный друг! Пишу под впечатлением краткого пребывания в Париже в мае сего, 1855-го от Рождества Христова, года. Будто ожили сцены, запечатленные в Ваших «Парижских письмах», с которыми мы имели удовольствие ознакомиться на страницах «Отечественных записок». Видимо, характер здешних обывателей, как и самый воздух города, который не зря называют столицей свободы, не меняется – в Париже происходит почти то же, что и 7 лет назад. Увы, Господь не одарил меня литературным даром, а потому позволю обратиться к Вашим строкам:

«Шествия эти начали сильно приобретать обыкновенный характер всех парижских движений: смесь грозы и карнавальной веселости. Красный свет, изливаемый факелами, и бранная песня ночью странно вязались с выходками и дурачествами молодежи. (…) Огни домов постепенно тухли по направлению к богатым, аристократическим бульварам. Начиная с улицы Монмартр, кроме обыкновенного освещения, не видно было ни плошки. Разница была слишком резка и тотчас же обратила на себя внимание работничьего населения, республиканцев и гамэнов. Составив огромные отдельные толпы, они начали останавливаться перед каждым темным или пустым домом, подымали ужасный шум, требуя шкаликов и плошек и грозя перебить все окна в случае медленности или сопротивления…»

Все в точности так и происходило, дорогой друг! Разве что, кроме заядлых республиканцев, которые не могут простить Наполеону III предательство Второй республики, на улицах немало поседевших ветеранов великого Бонапарта. Они поносят нынешнего императора решительно за все, особо ставя тому в вину войну с Россией – он-де пошел на поводу у извечного врага, Британии, и покрыл Францию несмываемым позором. Один из них, взгромоздившись, несмотря на почтенные года, на карниз бельэтажа, выкрикивал, что Napoléon le Grand разделял с армией все тяготы и опасности Восточного похода, тогда как нынешний император… впрочем, вы и сами без труда можете представить, какой шквал площадной брани последовал за этим обвинением.

Неудивительно то, что подобные господа возносят хвалу кузену императора, принцу Наполеону, отличившемуся, как уверяют оппозиционные правительству газеты, при Альме. La Gazette и лояльная власти Libertй издателя Мило, наоборот, клеймят его, как предателя, желающего взорвать Вторую империю изнутри – разумеется, за argent sale reзu du tsar Nicolas. Но это лишь подогревает симпатии к означенному деятелю и в парижских предместьях, и среди студентов Сорбонны, да завсегдатаев «политических» кафе, которые всегда числили себя в ненавистниках официальной прессы.

Я познакомился в Париже с одной занимательной компанией. Молодой немец, судя по всему, военный моряк (что само по себе, согласитесь, удивительно) и… кто бы Вы думали? Наша общая знакомая, петербургская «веселая вдовушка», Ефросинья Георгиевна Казанкова, племянница бессарабского набоба, графа Строганова. Как эта дама оказалась в Париже, да еще и во время войны (сам я прибыл туда инкогнито, с документами эльзасского дворянина), мне неведомо. Впрочем, очаровательная Фро (ах, незабвенные вечера в Санкт-Петербурге, когда мы… впрочем, опущу слишком уж пикантные подробности) тоже путешествует под личиной итальянки, уроженки Венеции. В свиту ее (сия особа обзавелась свитой, словно какая-нибудь странствующая виконтесса времен Медичи), кроме упомянутого уже немца, входят три типа весьма зловещей наружности. По-французски все трое понимают с пятого на десятое, говорят на скверном английском; госпожа Казанкова представила их как уроженцев острова Барбадос. По-моему, это где-то в Вест-Индии. Однако одна-две случайные обмолвки вселили в меня совершенную уверенность, что все трое выросли отнюдь не под пальмами, а наоборот, под родными осинами.

Но вернемся к страстям, раздирающим столицу Второй империи. Утренние газеты перепечатали сообщение: два блиндированных военных судна новейшей постройки отправлены для бомбардировки Одессы. Вокруг этих кораблей, одетых в непробиваемую для бомб и ядер броню, шумихи поднято не меньше, чем при строительстве пирамид (если, конечно, во времена фараонов были газеты). А потому особенное негодование парижан вызывает то, что эти корабли, весьма дорого стоившие казне и на которые возлагается столько надежд, отданы под начало командира британской эскадры! О крымском предательстве англичан здесь кричат из каждого раскрытого окна, на любом тротуаре, со страниц всех печатных изданий.

На третий день пребывания в Париже я увидел на улицах солдат Национальной гвардии и полевые орудия. Нет, не зря злые языки болтают, что барон Осман второй год перекраивает парижские улицы в широкие бульвары вовсе не ради нарядных перспектив, а единственно для того, чтобы облегчить артиллеристам расстрел очередного мятежа. Пока еще до баррикад не дошло, но, судя по тому, как множатся возмущенные толпы, ждать осталось недолго. Все мои здешние знакомые в один голос говорят, что повеяло сорок восьмым годом, и кому, как не Вам, мой драгоценный друг, понимать, что это означает…»

От составителей: Письмо, как установлено исследованиями проф. Ветровского, принадлежит перу Е.И. Ламанского, состоявшего, как и Анненков, в комитете Литературного фонда.

 

II

В море близ Одессы. Минный крейсер «Казарский»

Из трубы клубами валил жирный угольный дым. Пелена его разрывалась, дымные клочья уносило за корму, и было видно, как они низко стелились по волнам. Минный крейсер, накренившись на правый борт, описывал циркуляцию на «полном вперед». Иконников оглянулся. Минеры возились у аппарата; у кормового орудия стоял с биноклем в руках лейтенант Климов. Форштевень с глухим шипеньем резал воду, ритм винтов отдавался в подошвы биением великанского сердца.

«Почему французы не стреляют? Дистанция всего ничего, миля с четвертью. Тьфу, пропасть, все время вылетает из головы, что здесь за пушки…»

Что ж, тем лучше. Иконников склонился к дальномеру. В стеклянном кружке скачками понеслась тусклая вода, мелькнул и пропал низкий борт броненосной батареи. Удержать ее в поле зрения было нелегко, мешала тряска. Иконников оторвался от дальномера, вскинул «Цейс». Далеко за линией чужих кораблей проступил в рассветной мгле высокий берег, и на его фоне чернели бесчисленные мачты в Практической гавани.

На Черном море все обожают Одессу, подумал Иконников. Молиться готовы на ее нелепую лестницу, каштаны, бронзового идола в дурацкой тоге. Сам он терпеть не мог этот городишко, с его вечной вонью жареной рыбы, пылью, суетой, кофейнями, греками, лапсердачными евреями, бессарабскими селянами в постолах и соломенных шляпах. Один сплошной привоз: жулье, ворье, потаскухи, гешефтмахеры в несвежих манишках, с черными от грязи ногтями, липкий местечковый говорок, которого век бы не слышать. А уж шуточки – за каждую так и заехал бы по зубам…

Но сейчас это не имеет никакого значения.

«Близко, мать их так! Четверть часа такого хода – и англичане начнут бомбардировку…»

– Машинное, держать обороты! Салотопов, на дальномер!

– Господин лейтенант! – раздался мальчишеский голос. Юнкер Штакельберг.

– С «Котки» передают – пустили торпеду, видели попадание, взрыва нет. Запрашивают указаний.

Иконников в сердцах выматерился. Как же, попадание! Влупили в белый свет, как в копеечку!

А может, и правда? У них не было времени толком проверить торпеды. Черт знает, сколько они пролежали на минных складах в Севастополе? Вполне могло и не сработать…

Теперь гадать поздно. Из двух торпед осталась одна, та, что лежит в аппарате «Казарского». Их малокалиберками эскадру не остановить, особенно это броненосное корыто. Древность, конечно, вроде североамериканской «Виргинии», но на дистанции в полторы мили, пожалуй, выдержит…

И в этот момент плавучая батарея окуталась клубами дыма. Мгновением позже до мостика долетел низкий рык, вода вокруг минного крейсера вскипела от падающего чугуна.

«Хорошо стреляют, черти! С первого залпа, считай, накрытие. Сколько у них время перезарядки – минута, полминуты? А, черт, не помню…»

– Правая на реверс!

Иконников отпихнул плечом рулевого и сам стал к штурвалу.

– Обе полный вперед!

Он бросал корабль из стороны в сторону; батарея снова ударила залпом, прямо по носу выросли низкие всплески. Отвратительно взвизгнуло над головой, сзади послышался мокрый шлепок, будто кусок сырого мяса с размаху бросили на железный стол. Лейтенант обернулся: рулевой, с которым они поменялись местами, валялся в луже крови, конечности его мелко подергивались.

Можно было пустить торпеду и с полутора миль, и с двух, не подставляясь под ядра. Но тогда и вероятность промаха вырастет многократно. Иконников не обольщался насчет выучки своей команды.

А торпеда всего одна. Промахнуться никак нельзя, вот и приходится рисковать…

– У аппарата, товсь!

Минер завертел штурвальчик, вскинул руку – «готово».

– Салотопов, руби дистанцию!

– Восемь кабельтовых, вашбродие!

– Пли!

Длинное масляно-стальное тело выскочило из трубы, облачко дыма от вышибного заряда унесло к корме потоком воздуха. А торпеда уже шла, волоча за собой пенную дорожку, прямо в бок броненосной махине.

«…девять… восемь… семь…»

На счете «три» грохнуло. Столб воды, смешанной с гнойно-желтым дымом, выметнулся выше кургузых мачт. Стрельба сразу прекратилась, только из головы британского ордера доносились «бабахи» пексановских орудий.

– Штакельберг!

– Я, Александр Лексеич!

– Радио на «Котку»: «Отойди на две мили к весту, занять место в ордере».

О плавбатарее можно забыть. После торпеды в борт у французов нет ни единого шанса. Как, впрочем, и у любой здешней посудины.

«…эх, жаль на «Котке» сплоховали…»

Иконников взглянул на часы. Четыре двадцать восемь. Совсем рассветлелось, над морем летел редкий туман, маслянистые волны прокатывались почти вровень с палубой. В такт их толчкам справа, на крыле мостика что-то скрежетало. Лейтенант покосился – так и есть, железные стойки, снесенные, видимо, тем же ядром, которое убило рулевого, повисли на обрывках лееров и с размахами качки скребли по обшивке.

– Боцман, на мостик! Прибрать тут все, немедленно!

Убитого сволокут вниз, наскоро замотают парусиной и принайтовят на машинном люке, чтобы не мешался под ногами. Крошечный «Казарский» – это не броненосец, бани, куда во время боя стаскивают мертвые тела, здесь нет.

– Осмотреться, доложить о повреждениях! Машинное, держать три четверти!

Лейтенант Климов поднялся по короткому трапу и встал рядом с командиром. Иконников заметил, что севастополец старается не попасть ботинком в кровяную лужу на железе.

– Вахтенный, что за кабак? Окатить палубу, живо поворачивайся!

И чуть посторонился, давая место матросу с брезентовым рукавом брандспойта. Климов суетливо попятился от струи воды, смывшей красное за борт, в низкие волны.

– Михаил Михайлович, надо повторить атаку. Торпед у нас больше нет, снаряды – старые чугунные гранаты. В каждом по фунту пироксилина, взрыв пустяковый, осколков, почитай, нету вовсе. В деревянном надводном борту дырок понаделаем, но чтобы под ватерлинию угодить – это вряд ли, будут рикошеты от воды. Что посоветуете? Я в этих посудинах не очень-то разбираюсь.

Мичман задумался.

– Можно попробовать разбить пароходам колесные кожуха, тогда они сразу лишатся хода. А если снаряд не разорвется на каркасе и пойдет дальше, в борт – не страшно, за кожухом как раз машинное. Если залетит туда – наделает бед. Потопить не потопит, а вот застопорить – это запросто.

За кормой дважды квакнул ревун.

– Вашбродие, «Котка» пишет: «Следую за мателотом»! – заорал Солодовников.

– Передавай: «Держать три кабельтовых», – крикнул в ответ Иконников. – Говорите, по кожухам? Комендоры у меня, Михаил Михайлович, неопытные. Они из этих пушечек в настоящем бою ни разу не стреляли. Половина сухопутные батарейцы, остальные и вовсе только-только к орудиям приставлены. Чтобы прицельно лупить по колесам, придется сближаться кабельтовых на семь, иначе только снаряды зря разбросаем.

– Семь кабельтовых – это дальняя картечь, крупная, – тихо сказал Климов. – У пароходофрегата десяток тяжелых орудий в бортовом залпе, плюс карронады на шканцах и полубаке. Солоно придется, Александр Алексеич, без прикрытия-то…

А ведь верно, подумал Иконников, на деревянных линкорах борта в полтора фута мореного дуба. Такую защиту не то что картечь – не всякое ядро пробьет.

– Ничего, – улыбнулся он штурману, – бог не выдаст, свинья не съест.

Севастополец пожал плечами. Лицо у него было бледное, все в бисеринках пота.

«…А вроде и не жарко…»

– Сигналец, пиши на «Котку»: «Делай, как я»!

– Слушаю, господин лейтенант!

– Радио на «Алмаз»: «Потопил торпедой броненосец, веду бой!»

– С «Котки» отвечают: «Ясно понял».

Правая рука Солодовникова висела на груди, наскоро примотанная сигнальным флагом. На белой ткани расплывалось кровавое пятно.

– Эк тебя, братец… – пробормотал Иконников.

На мостик забрался боцман и скороговоркой стал перечислять повреждения, нанесенные французскими ядрами. Несколько вмятин в борту, разбило ялик, помяло раструб машинного вентилятора. Считай, пронесло.

– Всем надеть спасательные пояса. Боцман, пробегись, проверь!

– С «Алмаза» радируют, – крикнул из люка юнкер. – «Готовимся поднимать гидропланы». Через час будут над вами.

«…Ты еще проживи этот час…»

До минного крейсера донесся приглушенный расстоянием хлопок. Потом еще один, и загрохотало по всей линии.

«Странно, почему не видно дымов по бортам?»

– Александр Лексеич! – отчаянно закричал Климов. – Неприятель бьет по судам в гавани и по берегу!

«…Целый час! Плохо дело…»

– У орудий стоять! Солодовников, поднять сигнал: «Веду бой»!

 

III

Над морем, близ Одессы. «Финист», б/н 3

«Финист» подпрыгнул вверх, избавившись от половины груза. Стокилограммовая бомба, ударившись о воду в полусотне метров от «Дюк оф Веллингтон», отскочила, будто пущенный блинчиком камешек, и влетела прямиком в орудийный порт опер-дека. Срезала, словно бритвой, голову наводчика 32-фунтовой «длинной» пушки, и, чудом не задев других «джолли» (плутонг обслуживали морские пехотинцы), полетела дальше. Эти пережили сослуживца лишь на долю секунды – тупоносая болванка ОФАБ-100 ударила в толстенную колонну мачты, проходящую через все палубы до самого киля, и со страшным грохотом взорвалась.

Взрыв «сотки» вскрыл мидель-дек позади фок-мачты; раскаленные газы и осколки воспламенили поданные к орудиям картузы, и все три батарейные палубы разом поглотил огненный вихрь. Несколько секунд спустя пламя добралось до крюйт-камеры, и паровой линкор, гордость средиземноморской эскадры, превратился в гигантский погребальный костер, где сгорали семь сотен жизней подданных Ее Величества королевы Виктории.

– Второй заход! – проорал Эссен в гарнитуру. – Работаем нурами. Цели разобрать от головы ордера в порядке номеров!

Атака на пологом пикировании. Эссен дождался, когда силуэт пароходофрегата целиком заполнит прицельную сетку и надавил на гашетку. И не отпускал, пока все четырнадцать ракет не вышли из контейнеров и понеслись, волоча дымные хвосты, к цели. Результат на этот раз оказался не таким фатальным: в цель попало не более половины, остальные разорвались в снастях или прошли над палубой, нырнув в воду с подбойного борта.

– Я Казарский, – захрипело радио знакомым голосом. – Третий, Третий, я Казарский. «Котка» подбита, тонет. К ней подходит корвет, не можем помешать. Отгоните его к свиньям! Третий, я Казарский, прошу помощи…

– Я Третий, Казарский, не вижу вас, обозначьте себя и «Котку» ракетами.

Три зеленых огонька один за другим взмыли по пологой дуге. Эссен пошарил взглядом по поверхности моря и разглядел, наконец, окутанный паром миноносец. Это и была многострадальная «Котка». Суденышко не двигалось; между ним и растрепанным британским ордером несся, волоча шлейф дыма, кораблик побольше – минный крейсер «Казарский». И не успевал – со стороны моря на «Котку» летел, раскинув белоснежные паруса, изящный, как игрушка, корвет. За кормой полоскалось огромное, хорошо различимое даже с такого расстояния, полотнище «Юнион Джека».

– Первый, второй, следуйте за мной! Бьем по корвету, по очереди!

Только бы у них остались ракеты, подумал Эссен, утапливая до упора рубчатый красный диск. Очереди хлестнули по палубе, по туго выгнутым марселям, и «Финист» пронесся над верхушками мачт. За спиной захлопало. Эссен на миг обернулся – Митин торопливо опустошал в отодвинутую дверь барабан «Гнома». Отстрелявшись, клацнул защелкой, откинул вбок барабан и потянулся к подсумку с гранатами.

– Реймонд Федорыч, если можно, пройдись по кругу. Сейчас я по нему, гаду, пристреляюсь…

– Третий, я Казарский», спасибо за помощь! – ожил наушник. – Корвет отворачивает. Иду к «Котке, снимать команду.

– Казарский, это Алмаз. – В канал врезался новый голос, сухой, бесстрастный. – «Живой» на подходе, минут через сорок будет у вас. Мы идем следом, держитесь.

– Ну вот и все, Андрей Геннадьич, – крикнул Эссен через плечо. – Давайте поищем, где бы нам сойти с небес на землю. В гавани от кораблей не протолкнуться, давайте-ка лучше сядем на лимане. А то бес его знает, что тут за камни у берега, ну их совсем…

 

IV

Близ Одессы. Куяльник

– Раз-два, взяли! Еще раз – взяли! Подальше вытаскивай, а то первым же ветерком унесет, лови его потом!

Поплавки «Финиста» нехотя выползли на отмель. «Бурлаки» направились к следующему аппарату, а Эссен привязал трос за стойку и побрел к берегу. Здоровенные, наглые, как московские голуби, чайки, тысячами облепившие прибрежную полосу, разлетались, давая дорогу командиру авиаотряда. Лениво, нехотя, словно понимали, что не станет ловить их человек, по колено увязающий в черной, как смертный грех, грязюке.

Грязь, между прочим, не простая, а чрезвычайно полезная для здоровья, вспомнил Андрей. Недаром лет через тридцать здесь вырастет знаменитый «Куяльник» – первый в России грязелечебный курорт. И ростки грядущего великолепия уже пробиваются – недалеко от берега стоят какие-то домики дачного облика, рядом с ними то ли сарай, то ли барак. Это, надо полагать, и есть те самые «заведения», которые по инициативе одесского градоначальства возвели здесь еще в 1833-м…

Эти полезные сведения сообщили Андрею двое малолетних рыбаков из соседнего хутора. Мальчишки собирались домой, когда с неба в воду один за другим плюхнулись три «Финиста». Разумеется, рыбалка была тут же забыта. Мальцы сначала наблюдали за пришельцами из-за песчаного холмика, но, услыхав русскую речь и разглядев Андреевские флаги на гидропланах, осмелели и подошли знакомиться. В ход пошли сначала сувениры (за них отлично сошли стреляные гильзы из брезентовых мешков-гильзосборников), а потом и шоколадки из бортовых НЗ. Через несколько минут самый младший побежал с известием «до хутора», а остальные полезли в прибрежный ил помогать «летунам».

Андрей, на правах старшего по возрасту и званию, был избавлен от оздоровительных грязевых процедур. Вместо этого ему поручили нести боевое охранение, для чего вытащили из кабины «ПКМ» бортстрелка. Вот он – стоит, растопырив сошки, в траве, словно диковинное насекомое.

Следует признать – на караульную службу майор ФСБ Митин попросту забил. Вместо этого он грелся на солнышке и с удовольствием наблюдал, как перемазанные с ног до головы авиаторы вместе с голоштанными волонтерами вытаскивают на отмель «Финисты». Да и чего, скажите на милость, опасаться здесь, в бессарабской степи, где со времен суворовских походов не было замечено ни одного супостата? Англичане с французами – и те не сумели высадиться, а разбойников-крымчаков в этих краях не видали уже лет сто…

Эссен привязал причальный конец к чахлому полынному кустику, подергал – держит надежно. Покосился на манкирующего своими обязанностями Андрея, но смолчал, видимо, ему самому не слишком-то верилось в неведомого врага, который вот прямо сейчас появится из жаркого марева на горизонте. Лейтенант забрался в кабину «тройки», и оттуда немедленно понеслись треск, шипение и прочие эфирные звуки, обыкновенно сопровождающие настройку радиостанции.

Андрей немного послушал, улегся на песок, закинул руки за голову. Когда он вот так лежал и бездумно смотрел в небо? Уж точно не меньше года назад. Первый Перенос, возвращение, подготовка спасательной экспедиции – валяться на солнышке было решительно некогда.

Он сам не заметил, как уснул. Разбудил его смех. Звонкий и, несомненно, женский. Хуторянки – старшей никак не больше двадцати – приехали на телеге, запряженной парой рыжих лошаденок, и принялись сгружать наземь корзины, глиняные, замотанные тряпицами глечики, расстилать на траве вышитые то ли скатерти, то ли полотенца. Андрей с восхищением взирал на это изобилие, а девушки тем временем беззаботно щебетали с авиаторами – молодые, ладные, крепкие, так и хотелось назвать их «селянками». Вышитые малороссийские рубашки, платки, юбки, подоткнутые так высоко, что до самых бедер открывают загорелые ноги.

«Да, братцы, это вам не викторианская Англия с ее строгостями. Так бы и смотрел, не отрываясь…»

Хуторские мальчишки (теперь их было втрое больше) облепили поплавки гидропланов. Андрей даже с такого расстояния слышал, как они упрашивают «дяденьку летуна», чтобы тот позволил забраться в кабину. Пастораль. «Авиаторы на пикнике с селянками». Жаль, нет поблизости хоть завалящего живописца…

«…Однако пора и о делах подумать…»

Андрей встал, старательно закатал выше колен галифе (с некоторых пор он предпочитал полувоенное платье начала ХХ века), взвалил на плечо «ПКМ» и побрел к «Финисту». Эссен высунулся навстречу из открытой двери кабины:

– Андрей Геннадьич, с «Алмаза» передают: сдавшихся британцев зацепили на буксир, тянут в порт. Бутаков с «Херсонесом» на подходе, через час могут прислать «эмку» с газойлем. Я ответил – не надо, у нас еще есть. Сейчас вот, пообедаем, да и полетим.

Андрей поправил пулемет на плече и оглядел расположившихся словно на пленэре авиаторов.

– Куда спешить-то, Реймонд Федорыч? У Зарина и без нас забот хватает. Вот разберутся с трофеями, встанут на рейд – тогда уж и мы. Кстати, что там, на «Казарском», не в курсе?

Эссен ответил не сразу.

– У Иконникова двое убитых и пять раненых. А с «Коткой» дело совсем худо: Иконников попытался дотянуть ее до мелкой воды, но не успел, потопла. Им пексановская бомба пробила борт и разорвалась в машинном. Разворотило котел, кочегаров, машинистов, обварило. Корабль потерял ход и стал неподвижной мишенью, так что и на палубе картечью побило много народу. Охотин, слава богу, жив. Раненых передали на «Алмаз», теперь вся надежда на вашу медицину.

Андрей ощутил мгновенный укол совести. Они тут принимают грязевые ванны, на солнышке греются, закусывают, любуются икрами селянок, а там… Ему доводилось видеть людей, обваренных перегретым паром. Давно, еще на срочной, у них в части взорвался отопительный котел, пострадали три человека. Андрею еще долго являлись в кошмарах уродливые белесые пузыри, покрывающие тело, лоскуты кожи, слезающие с багрового мяса, вопли, не стихавшие, пока не прибежал, наконец, фельдшер со своим шприцем…

Веселье на берегу стихло. Авиаторы услышали слова командира и теперь поднимались, отряхивали с галифе песок, серьезные, посуровевшие.

– Сколько кораблей взяли? – спросил он, чтобы переменить тему. Война есть война, без потерь на ней не бывает, и кто знает, чья теперь очередь.

– Буксирный пароход, два колесных фрегата, один парусный. Два других и уцелевший броненосец пытались отстреливаться, но «Живой» их быстро приголубил. Плавбатарею торпедировал, а фрегаты так исколотил гранатами, что «Алмазу» даже пострелять не пришлось. Жалуются теперь – шли, понимаете, драться, а вместо этого «просвещенных мореплавателей» из воды вылавливают. Говорят, все море в головах!

– И что, ни один корабль не ушел?

– Вроде бы парусный шлюп. Гнаться не стали, пусть катится. Узнают, как тут ихнего брата встречают – глядишь, больше не сунутся.

Убитых, конечно, жаль, подумал Андрей. Да и потопленный миноносец – безвозвратная потеря, здесь еще нескоро научатся строить такие. А может, не так уж и долго?

– Андрей Геннадьич, сюда, скорее! – закричал вдруг Эссен. – Севастополь на связи! Прибыл великий князь, а с ним наш прапор, Лобанов-Ростовский, и господин Велесов. Он на «Адаманте», хочет с вами поговорить!

Андрей торопился так, что поскользнулся и во весь рост шлепнулся вместе с пулеметом в черную прибрежную грязюку. Выматерился, попытался наскоро ополоснуть физиономию, а заодно и «ПКМ», от целебной пакости. Набежавшие мальчишки помогли подняться, и вот он уже сидит на поплавке, отплевываясь от насыщенного соляного раствора, по недоразумению именуемого здесь водой. Улыбающийся Эссен протягивает пилотский шлем на витом шнуре интеркома.

– Привет, Серега, рад тебя слышать!

– Здоровеньки булы, Андрюха! Вы, говорят, снова англичан расколотили? Ну, давай, хвастай, джедай…

Конец второй части