I

«Загадка принца Наполеона». А.И. Ульянов, Серия «Тайные материалы Охранного отделения» Изд. Сытина, С.-Петербург.1915–1960 гг.

«…в предыдущем письме я упоминал о своей парижской встрече. Речь шла о нашей общей петербургской знакомой, госпоже Казанковой. Теперь эта встреча вспомнилась мне и по весьма тревожному поводу.

Я отправился в Европу, чтобы приготовить для Министерства финансов доклад о развитии кредитного дела в Европе. Франция – признанный лидер в этой области, и я собирался посетить Париж, несмотря на войну между нашими державами. Я в Вене намеревался должным образом подготовиться к этому предприятию.

В столице Австрии я разыскал своего однокашника по Александровскому лицею N. (у меня есть причины не называть его фамилии). Тот раздобыл мне приглашение на журфикс, устраиваемый в салоне супруги управляющего S. M. von Rothschild, где я повстречался с основателем этого банка Соломоном Мейером Ротшильдом. И получил рекомендательное письмо его брату, Джеймсу, проживающему во Франции. Вам этот господин известен по очеркам Герцена в «Полярной звезде»: именно он выручил нашего «вечного изгнанника» из-под казенного ареста, оплатив наличными деньгами билеты московской сохранной казны, полученные под залог наследственного имения.

Но я отвлекся. Известно, что брат Соломона Майера Ротшильда, Джеймс, покровительствует иудейским общинам Палестины и Сирии. Состояние же европейской политики теперь таково, что Россия скоро приобретет силой оружия возможность вмешиваться в тамошние дела. Провал вторжения в Крым, посрамление британцев и плачевное состояние Османской империи немало тому способствуют. А потому я намекнул, что представляю неких высокопоставленных лиц, пожелавших остаться неизвестными, но имеющих вес в заграничных делах.

Признаюсь, я несколько слукавил. Министерство финансов, где я служу, мало занимают судьбы палестинских иудеев. Но перед отъездом из России я имел беседу с господином В. (несомненно, вы слышали об этом человеке, переполошившем вместе с великим князем петербургское общество). В. много говорил о прожекте канала между Средиземным и Красным морями, об изысканиях Талабо, Стефенсона и Негрелли, о внимании, проявленном к сему предмету французским посланником де Леспессом. Я поведал об этом Соломону Ротшильду, и надо было видеть, как вспыхнули глаза моего визави!

Не зря говорят, что братья Ротшильды опутали Европу и Россию сетью агентов-осведомителей. Ажиотаж вокруг «крымского гостя» достиг и Вены: вожделенный документ явился как по волшебству, а банкир долго расспрашивал меня о упомянутом господине. Расстались мы, условившись встретиться в Берлине, куда он собирается по делам прусского филиала банка.

Вы, вероятно, гадаете, какое отношение имеет все это к госпоже Казанковой? Уверяю вас, самое прямое. Дело в том, что в беседе с Фро мы заговорили о знаменитой коллекции живописных полотен господина Ротшильда, и я, не удержавшись, похвастал предстоящей встречей.

К моему удивлению, это вызвало у госпожи Казанковой немалый интерес. Она пару раз отлучалась из-за стола, а вернувшись, старалась продолжить тему. И, знаете что, друг мой? Я не мог отделаться от мысли, что она отлучалась, чтобы получить указания от кого-то, оставшегося за кулисами этой сцены.

Позже я выкинул эту мысль из головы. В самом деле, какой интерес могли представлять для очаровательной, но пустоголовой Фро финансовые дела? Да и кто мог давать ей указания – не один же из тех молчаливых типов, о которых я упоминал в предыдущем письме? Они похожи скорее на слуг или телохранителей, чем на советчиков. Хотя признаю, когда на улицах вот-вот вспыхнет мятеж, которыми, увы, прославилась столица Франции, я не отказался бы от таких сопровождающих. Одного взгляда на них довольно, чтобы внушить страх Божий любому смутьяну.

Так что я с легким сердцем отдался делам, а перед отъездом в Пруссию решил зайти и попрощаться с госпожой Казанковой. Каково же было мое удивление, когда я не нашел в упомянутом особняке ни Фро, ни ее спутников? Привратник тоже ничего не сообщил, несмотря на щедрую мзду. А когда я стал настаивать, не на шутку перепугался и пригрозил позвать полицию!

Пришлось удалиться – в Париже было неспокойно, а ведь я находился во Франции под чужим именем и с поддельными документами.

Оказавшись в Берлине, я приобрел у разносчика свежий выпуск Berliner Börsen-Courier (здесь эта публика ведет себя сдержанно, не вопит, не выкрикивает заголовки новостей). И о ужас! – на первой полосе огромными буквами:

«Убийство барона Джеймса Ротшильда в Париже!»

«Меткий выстрел с огромного расстояния!»

«Убийца не найден!»

«Вылазка анархистов или кровавая рука царя Николая?!»

Я сидел, как громом пораженный, а придя в себя, отдал распоряжения к отъезду. Со стыдом признаюсь, что поддался панике: утром из Вены ждали Соломона Ротшильда, и я ни на секунду не сомневался, что он свяжет мою поездку в Париж с убийством своего брата.

Я покинул Берлин вечером того же дня, и всю дорогу до Варшавы, где я и пишу это письмо, меня неотступно преследовала мысль: каким образом очаровательная Фро связана с этой темной историей? А в том, что она с ней связана, я нисколько не сомневаюсь…»

От автора: Письмо Ламарского было изъято при перлюстрации в июне 1855 г.; на записке стоит собственноручная виза начальника III отд. собственной Е.И.В. канцелярии генерал-майора Дубельта.

 

II

Париж Особняк в квартале Марэ

«…Луи Бонапарт представляет собою вульгарную, пустую, ходульную, ничтожную личность. Он любит блеск, помпу, султаны, позументы и галуны, громкие слова, громкие титулы, всякие погремушки власти. Ему безразлично, что его презирают, ему достаточно видеть почтительные лица.

Будь этот человек на заднем плане истории, он бросил бы на нее тень, на первом плане он выступает грязным пятном».

– Автор этого памфлета просто вульгарен! – Женщина брезгливо отшвырнула брошюру. – Как можно поносить человека столь бессовестно, пусть вы и недовольны его политикой?

– Зря вы так, Ефросинья Георгиевна! – насупился Карел. – Замечательный писатель, а что слегка пафосен – так время было такое. Зато как сочно описывает! Я в шестом классе прочитал в «Отверженных» про парижскую клоаку – потом ночью снились сводчатые тоннели, плесень на стенах и все такое. Однажды даже кошмар приключился: будто тону в грязи в подземном тоннеле. Так на мои вопли полкорпуса сбежалось! Это в спортивном лагере было, – пояснил он в ответ на недоуменный взгляд Белых. – Меня потом даже невропатолог поверял.

– И что, признал шизофреником? – с интересом осведомился Змей. Он, вооружившись любимым ножом, резал бечевки на пачках.

– Нет, предложил вместо Гюго читать «Незнайку на Луне». Сказал, психика крепче будет. Но я все равно читал и даже решился как-то залезть в дождевую канализацию.

– Ну и как, понравилось?

– Да чему там нравиться? Плесень, крысы, вонища, дерьмо под ногами. Все как у Гюго, только вместо кирпичной кладки бетон. Трупов в жиже, правда, не находил…

Фро передернуло.

– Трупы в канализации? Что за мерзости вы рассказываете! Вот и видно, что этот ваш… – она перевернула брошюру, – …ваш Виктор Гюго лучше всего разбирается в подобных мерзостях! И с чего вдруг великому князю вздумалось заказать эту писанину именно ему?

– Вы не правы, мадам, – вступил в разговор Белых. – Виктор Гюго замечательный литератор, странно, что вы о нем не слышали. Есть у него роман из средневековой жизни – «Собор Парижской Богоматери». Поспрошайте по книжным лавкам, вам понравится. У нас из него даже мюзикл сделали…

страдальчески провыл он.

– Фу, какая пошлость! – Фро аристократически сморщила носик. – Такие вирши – в самый раз для приказчиков и кухарок. И к тому же, Жорж, я не раз говорила: взрывы и стрельба губительно отразились на ваших музыкальных способностях.

– Это точно, – хмыкнул Вий, отрядный бард. – Командиру мамонт на ухо наступил.

Белых сделал вид, что не расслышал подколки.

– Так вот, книжицу эту, «Наполеон малый», Гюго написал сам, не по заказу. Во Франции-то эта книга под запретом. Великий князь через нашего посланника в Британии (Гюго сейчас в изгнании, на острове Гернси) испросил позволения напечатать в Брюсселе большой тираж, десять тысяч экземпляров. Чтоб уж всем хватило.

Каплей кивнул на штабеля пачек, загромоздившие прихожую. Вчера они перекидали их из пароконного фургона в особняк, а с утра за «товаром» уже стали приходить люди: студенты, владельцы книжных лавочек, репортеры парижских газет. Белых давал сколько унесут и денег за товар не спрашивал.

– Не ожидалль от рюсский гроссер кньяз такой шляухяйт… коварстффо, – произнес Лютйоганн. Он говорил медленно, с паузами, но теперь его хотя бы можно было понять с первого раза. За последние несколько месяцев бывший кайзеровский подводник изрядно подтянул свой русский.

– Согласна с вами, герр офицер! – кивнула Фро. – Распространять в чужой стране площадные памфлеты, чтобы настраивать подданных против правителя, – неужели государь одобрил такую низость?

Вий, услышав эти слова, хохотнул. Белых исподтишка показал ему кулак.

– Не думаю, что Николай Павлович в курсе. Памфлеты – целиком затея Велесова. Видите ли, мадам, в наше время было такое понятие – «информационная война». Возможно, с вашей точки зрения это не очень-то… безупречно в плане морали, зато дает результаты. Позвольте, я вам объясню…

 

III

Париж, площадь Бастилии

– А где ист театр? – недоуменно спросил Лютйоганн. – Это вокзальна вонфлехер… площатть, нихьт ваар?

– Герр обер-лейтенант забывает, какой сейчас год. Наверное, ни театр, ни вокзал еще не успели построить.

– Если верить Ламарскому, парижская контора Ротшильда здесь. – Белых указал на особняк с колоннами. – Тот дом, к которому подъехал фиакр.

– Может, это Ротшильд и есть? – спросил Гринго. Взгляд у него заострился, будто он щурился на вылезавшего из экипажа господина в окуляр оптики.

– Чтобы первый банкир Франции ездил в такой таратайке? Это как если бы Сорос раскатывал по Нью-Йорку в «Тойоте Камри». Да и рановато еще… что там говорил ваш питерский знакомый, Ефросинья Георгиевна?

– Ротшильд приезжает в контору банка в восемь тридцать утра. Минута в минуту.

– Сейчас без четверти восемь. Не хотелось бы отсвечивать на площади целых полчаса. И так на нас поглядывают с подозрением. Вон тот ажан только что косился…

– Пуалю, – поправила Фро. – В Париже полицейских называют «пуалю», курица – из-за того, что управление полиции стоит на месте старого птичьего рынка.

– Да хоть петухи! – хохотнул Карел. – Лишь бы до нас не домотались.

Прохаживавшийся по площади блюститель порядка посматривал на компанию с нескрываемым подозрением.

– Вот что, – решил Белых. – Сейчас расходимся, на площади остается Карел. Через десять минут его меняет Змей, потом – мы с Фро. Надо дождаться этого барона и хорошенько рассмотреть: как подъезжает, из какой двери выходят, где расставлены телохранители – короче, весь расклад.

– А как мы опознаем его экипаж?

– Вы невнимательно слушали нашего гостя, мон шер. – Фро мило улыбнулась Змею. – Господин Ламарский ясно сказал: «Ездит на карете с гербом на двери». Помните герб на письме?

– Птица, вроде стервятника, лев, рука с пучком стрел, в середине – блямба на красном поле.

Женщина серебристо засмеялась.

– Это обворожительно! Слышал бы вас петербургский приятель моего покойного супруга, член Герольдмейстерской коллегии! Его бы удар хватил…

– Короче, вопросов нет, – подытожил Белых. – Расходимся. Связь по рациям, стволы под рукой и не отсвечиваем.

* * *

– Вы не ответили, милый Жорж. Чем вам не угодил мсье Ротшильд? Ладно бы, если бы выслеживали начальника парижской полиции или какого-нибудь генерала. Но банкира?

– Вы недооцениваете этого господина, милая Фро, – усмехнулся спецназовец. – Император, если до этого дойдет, отдаст за него половину своих генералов, в придачу с начальником полиции. Джеймс Ротшильд – самый влиятельный человек во Франции после самого Наполеона Третьего. А курсом франка он вертит с сороковых годов, когда доставлял национальному банку золото для покрытия новых банкнот.

Ефросинья Георгиевна с удивлением взглянула на спутника.

– Никогда бы не подумала, Жорж, что вы разбираетесь в финансах. Моему покойному супругу это всегда казалось до ужаса скучным, и в нашем доме о деньгах если и говорили, то лишь по поводу карточных долгов или залога за имение.

– Да я не очень-то и разбираюсь, – признал Белых. – Просто Велесов накачивал на эту тему перед высадкой в Сицилии.

– То-то вы заставляли меня скучать в постели! – уголки ее губ тронула улыбка. – А вы, значит, обсуждали денежные дела?

– Не только. Но о господах Ротшильдах говорили немало. У нас считалось, что финансами всего мира заправляют две семейки: Ротшильды и Рокфеллеры. Этих, правда, еще нет, они, американцы, составят состояние в конце века, на нефти. А вот пятеро сыновей Майера Ротшильда уже при делах и крутят половиной финансов Европы. Соломон – в Австрии, Амшель – во Франкфурте, Натан – за Ла-Маншем, а Калмар занимается финансами Королевства обеих Сицилий. Но влиятельнее всех Джеймс, недаром они сами прозвали его Великим Бароном. Если его не убрать, затея великого князя и Велесова изначально обречена на неудачу. Эта семейка наверняка вынудит принца Наполеона действовать заодно с Англией и австрияками.

Брови Фро поползли вверх.

– Так вы полагаете, что Ротшильды виноваты в войне? Не слишком ли это… экстравагантно?

– У нас многие уверены, что именно они мутят европейскую политику и все время против России. Эти чайники надо давить, пока они не стали паровозами.

– Что-о? Какие чайники?

– Это байка такая, потом расскажу. Сейчас главное – не дать лишить Ротшильдов влияния на императора Франции. К тому же это убийство наверняка всколыхнет Париж, а здесь и без того неспокойно.

– Как это сложно, Жорж… – повела плечиком Фро. – Знаете, мон шер ами, меня всегда восхищали мужчины, которые могут похвастаться не только храбростью на поле брани и мужской силой, но и мощью разума. Велесов вас недооценивает: уверена, вам уготовано великое будущее!

Белых расплылся в улыбке. Он пытался придумать ответ (в меру скромный, но демонстрирующий его мудрость), когда в кармане пиликнула рация. Образ «государственного мужа» мигом уступил место командиру боевых пловцов с позывным «Снарк».

– Снарк, это Карел. Клиент на месте. Охраны нет, два марамоя в ливреях. Если надо – могу положить хоть сейчас.

– Отставить! – встревожился Белых. – Последи, куда отъедет карета, и вали оттуда. Змей, Гринго, Карел, Ганс – сбор на базе. Все, побежали!

Позывным «Ганс» спецназовцы наградили кайзеровского подводника. А что? Коротко и ясно, и ни с кем не перепутаешь.

– Гринго, это Снарк, как слышишь?

Снайпер остался охранять конспиративную квартиру группы – особняк в квартале Марэ.

– Гринго, я Снарк. Будем через тридцать минут. Собирай манатки, меняем хату.

 

IV

Кде-то в Париже

– Ты, Гринго, маньяк, – устало произнес Белых. – Ты что, собрался стрелять по джихад-мобилю? Тебе мало «Винтореза», чтобы завалить интеллигентного еврея с полутора сотен метров?

С тех пор как командир отряда объявил о цели предстоящей охоты, снайпер вспоминал о своей любимице, тяжелой снайперской винтовке «6С8». Ее, как и крупнокалиберный «Корд», оставили на «Морском быке» – Белых предпочел обойтись оружием полегче.

Гринго и сам понимал, что на парижских улочках, где дальность прямого выстрела редко превышает две сотни метров, а об антиснайперской борьбе не услышат еще лет сто, крупнокалиберная винтовка стала бы обузой. В отличие от компактной, легкой ВСС, которую он и разбирал сейчас, готовясь к завтрашней вылазке.

Сменив квартиру (Фро и Лютйоганн сняли три особняка и пять квартир в разных концах Парижа), Белых сел за разработку операции. Ничего не мешало сделать дело хоть на следующий день, но капитан-лейтенант настоял на том, чтобы дождаться, когда уберется петербургский знакомый Фро. Три дни они наблюдали за особняком Джеймса Ротшильда, пока не составили точный график его передвижений. Одновременно Гринго и Змей нашли и оборудовали на крышах окрестных домов стрелковые позиции – основную и две запасные позиции. Белых уже был готов отдать приказ действовать, но «объект» вдруг пропал, а вечерние газеты сообщили: барон Джеймс Майер Ротшильд отбыл по делам банка в Брюссель и вернется в Париж через пять дней, ко дню рождения племянницы.

Приходилось ждать, распихивать помаленьку остатки тиража «Наполеона Малого» да наблюдать за тем, как город из галантной столицы Европы превращается в бурлящий котел мятежа.

На третий день ожидания пар вырвался из-под крышки: официальная La Gazette вышла с очерком о разгроме англо-французской эскадры, отправленной к Одессе. Очерк сопровождался дагерротипами – броненосные батареи «Девастасьон» и «Тоннат» в доках, на марсельском рейде, строй эскадры, вытягивающейся в пролив Золотые Ворота. Из семнадцати кораблей вернулись три – два вооруженных парохода и фрегат «Леандр», все британские. Парижане пришли в ярость: около шестисот французских моряков погибли или оказались в плену в дополнение к тем, кого Наполеон III отослал на убой в Крым. Впрочем, в кофейнях давно шептались, что попавшие в плен армейцы и моряки присягнули принцу Наполеону; что кузен нынешнего императора открыто обвинил того в трусости, предательстве интересов Франции и корыстном союзе с извечным врагом. Ждали, когда он, подобно великому предку, высадится в бухте Жуан и двинется на Париж, а южные провинции уже готовятся встречать «Корпус Свободы».

Запахло даже не «ста днями», а сорок восьмым годом. Никто толком не знал, хочет принц Наполеон сменить на троне кузена или же намерен восстановить Республику? Поговаривали, что вместе с ним во Францию прибудет сын русского царя Николая с полумиллионом казаков. Владельцы парижских кофеен и кабачков припомнили подзабытое словечко bistro и гадали, где раздобыть для лампасных клиентов побольше водки.

Назавтра (для группы шел четвертый день ожидания) вопящие, беснующиеся толпы собрались у дома английского посланника и у отеля Вандом на бульваре Капуцинок, где располагалось Министерство иностранных дел. В окна и двери особняков летели булыжники. Буянов разогнал (пока без стрельбы, ударами прикладов и сабельных ножен) отряд национальных гвардейцев; в ответ беспорядки вспыхивали в Латинском квартале, в рабочих предместьях Шапель, Ла-Виллет, Бельвиль, Тампль, Менильмонтан, Иври и, конечно, в очаге, который всегда занимается первым, – в кварталах предместья Сент-Антуан. Никто пока не переворачивал омнибусы и не рубил деревья на бульварах для баррикад. В руках шатающихся по городу мастеровых не было ни пик, ни охотничьих ружей, не мелькали красные и черные полотнища, но всякий понимал – до роковой вспышки остались считаные часы. И когда на площади перед Ратушей встали две полевые батареи национальной гвардии, стало ясно, что «Париж завтра попытает счастья».

В вечернем номере La Presse появилась заметка о возвращении барона Ротшильда в Париж, и Белых скомандовал – пора!

 

V

Париж, близ площади Бастилии

Наблюдатель, привыкший к книжным стереотипам, наверняка принял бы малыша Мишо за парижского гамена. И совершил бы ошибку. Тот, разумеется, близко общался с этими наследниками Гавроша – ходил по одним улицам и говорил на том же арго. Они получали синяки в одних и тех же потасовках, глазели на одни те же зрелища и даже сдобы таскали из одной корзины разносчика. Но состоял мальчуган в другой общине, история которой так же уходит в незапамятные времена.

Малыш Мишо был савояром.

Савойя не один век поставляла Парижу малолетних чернорабочих, уличных акробатов и музыкантов. Ежегодно десятки искателей счастья отправлялись в путь – как раз в то время, когда ласточки улетали на юг, потому их и называли «зимние ласточки».

Всякому, кто отапливал дом печью или камином, известно, сколько неприятностей может доставить забившая дымоход сажа. Большой город, отапливаемый печами и каминами, нуждается в рабочих особого сорта – мелких, ловких, способных залезать в узкие дымоходы и выскребать оттуда наслоения сажи. Парижу тоже нужны были трубочисты; ими и становились многие малыши-савояры.

Они поступали в подручные к трубочистам, своим землякам или родственникам. Многим из «зимних ласточек» суждено было погибнуть от удушья или разбиться, упав с крыши, заболеть легочной болезнью, ослепнуть. Те, кто, повзрослев, не утрачивали субтильного сложения, сохраняли и профессию; везунчики становились печниками. И, вылезая из трубы на крышу квартала Марэ, трубочист всегда видел с нее снежные вершины родных Альп.

Малыш Мишо, уроженец деревеньки близ Альбервилля, прибыл в Париж два года назад и поступил в подручные к трубочисту. Дядюшка Понтэн, его наставник по ремеслу, работал в кварталах возле площади Бастилия. Здесь селилась солидная, состоятельная публика, следившая за порядком в домах, а потому заказов всегда хватало. Нередко, не желая таскать туда-сюда громоздкие принадлежности своего ремесла – лестницу-стремянку, шесты, чугунные ядра на веревках, скребки и огромные проволочные ершики, – дядюшка Понтэн оставлял их на крыше. Стерег имущество малыш Мишо, которому он приносил наутро горбушку, пару луковиц и кусок сыра – нехитрый завтрак парижского трубочиста.

Малыш Мишо с вечера караулил инструменты патрона на крыше одного из особняков, выходящих на площадь. Уже рассвело; часы на башенке Отель-де-Ви показывали четверть шестого. Париж просыпался и приступал к утренним делам: по брусчатке затарахтели фиакры, побежали разносчики из пекарен и молочных, понеслись крики мальчишек-газетчиков. Юный савояр, разбуженный этим шумом, устроился поудобнее и приготовился ждать: рабочий трубочистов день начинался поздно, когда успевали остыть разожженные для утренней готовки печи.

Каково же было его удивление, когда на крышу соседнего дома выбрались двое, судя по одежде, тоже трубочисты. Один тащил связку инструментов, таких же, как те, что сторожил малыш Мишо, в руках другого он разглядел что-то вроде плоского чемодана. Странная ноша для трубочиста!

Малыш Мишо хотел окликнуть незнакомцев. Им нечего было здесь делать: крыши и дымоходы парижских кварталов давным-давно поделены, ни один из трубочистов не сунулся бы на чужую территорию.

Воры? Те нередко проникали в дома через дымоходы и мансардные окна; трубочисты же, поддерживавшие тесные связи как с преступным миром города, так и с полицией, могли, в зависимости от обстоятельств, выдать злоумышленников или, наоборот, помочь. Но дядюшка Понтэн не предупредил о визите «ночных гостей», а потому малыш Мишо затаился за гребнем крыши и стал наблюдать.

Он быстро понял, незнакомцы – никакие не трубочисты. Небрежно свалив на черепицу принадлежности своего ремесла, они устроились за низким бордюром, ограждающим крышу, и занялись странным делом. Из чемодана один из «гостей» доставал странные предметы, соединял их один с другим, пока не получилось что-то вроде ружья с очень толстым стволом и ложем странной формы. Сверху чужак прикрепил странное приспособление, на миг сверкнувшее в глаза малышу Мишо стеклянным блеском. Положил «ружье» рядом с собой, прикрыл куском ткани, после чего оба «трубочиста» застыли в неподвижности.

Потянулось долгое ожидание. Юный савояр, заинтригованный поведением незнакомцев, замер на своем месте; те тоже лежали, не шевелясь, даже не переговариваясь. Необычное поведение для парижских воров. А может, «трубочисты» никакие не воры, а сами служат в полиции? Нет, он наперечет знал как окрестных пуалю, так и агентов сыска.

Ровно без четверти восемь к особняку на противоположной стороне площади подкатил нарядный экипаж с вычурным гербом на дверке. Малыш Мишо вытянул шею и пригляделся – он узнал известную любому парижскому сорванцу карету барона Ротшильда.

«Трубочисты» тоже заметили экипаж. Один из них поднес к глазам предмет, похожий на две соединенные трубки, и сделал соседу знак. Тот извлек из-под тряпки «ружье», пристроил его на бордюр и… Малыш Мишо похолодел от ужаса – он понял, что сейчас произойдет.

 

I

«Сборник указов Императора Николая I» Изд. Императорского училища правоведения, С.-Петербург. 1892 Р.Х. /37 Э.О.В.

«…по Именному Его Императорского Величества Высочайшему указа, данному Правительствующему Сенату в 18 день мая сего, 1855 года от Рождества Христова, за собственноручным Его Величества подписанием в котором говорится:

1. Сим указом переименовать город Евпатория Таврической губернии в Зурбаган, каковое изменение внести во все казенные реестры и карты.

2. Объявить Зурбаган и прилегающие к нему земли на 10 верст во все стороны Особым Таврическим районом.

3. Особый Таврический район будет находиться под управлением наместника Императора и Самодержца Всероссийского и двух соправителей. Наместник назначается именным указом из числа Великих Князей.

4. На территории Особого района будет действовать Свод законов, для составления коего следует учредить Комиссию. Поручить упомянутой Комиссии разработать положение о лицах, имеющих жительство в Особом районе.

5. Учредить внутреннюю стражу Особого района; начальник стражи будет одновременно военным комендантом и соправителем Особого Таврического района.

6. Учредить Зурбаганский Императорский университет, ректор какового будет совмещать свой пост с должностью соправителя Особого района.

7. Сим указом поручается Нашему сыну, Великому князю Николаю Николаевичу, возглавить вышеупомянутую Комиссию. До утверждения разработанных ею положений возложить на него обязанности наместника Особого Таврического района».

 

II

Из мемуаров С. Велесова

«…долго хлопали друг друга по плечам. Вот что значит эффект расстояния! Дома мы порой не общались месяцами, ограничиваясь и-мейлами и редкими звонками. И ничего – разум знал, что при необходимости можно пересечься максимум через полтора часа. А значит, и нет никакой разлуки – так, обстоятельства.

Потом последовали расспросы. Главная тема – впечатления от встреч с государем. Дрон немало читал о Николае Первом – и раньше, и когда готовился к экспедиции, – но, как и многие, смотрел на него через призму текстов Тарле. Помните? «Непроходимая, всесторонняя невежественность», «подозрительное и более чем холодное отношение царя к науке, к печатному слову», книжный шкап в кабинете, демонстративно забитый большим гвоздем, «нам умные не надобны, нам надобны верные…» Как легко навешивать ярлыки, особенно когда нет ни возможности, ни желания разбираться!

Я три десятка лет отдал гуманитарным занятиям: журналистике, истории, книгоиздательству. Но следы технического образования, полученные в одном из лучших вузов СССР, еще не совсем выветрились у меня из головы, да и увлечение военной историей давало о себе знать. Мне нашлось о чем поговорить с военным инженером и увлеченным строителем, каковым, несомненно, был Николай Павлович. А когда я признался в интересе к фортификации вообще и фортам Кронштадта в частности, он засыпал меня вопросами о том, какими стали спустя сто шестьдесят лет возведенные им твердыни. Я, как мог, уклонялся от этой темы – не рассказывать же леденящие кровь истории о «Чумном форте» и Кронштадтском восстании?

* * *

На Балтику мы пришли в декабре. Перекомский совсем было скомандовал идти в Ригу, когда выяснилось, что в этом году льды довольно слабые; «Морской бык», распихивая форштевнем льдины, дополз по Морскому каналу до Кронштадта и встал на рейде под гром пушек фортов и кораблей Балтийского флота. Государь принял нас через два дня; сначала, разумеется, он имел беседу с великим князем, и тот, как мог, подготовил его к новостям. Месяц незаметно промелькнул в беседах, заседаниях всяческих комиссий и советов, в осмотрах кораблей, фортов, верфей и заводов.

А в феврале государь занемог. Не зря Груздев твердил об «упругости ткани Реальности»! Правда, парада, который он, согласно легенде, принимал в легком мундире, не было – Николай подхватил-таки пневмонию, демонстрируя нам паровозы, закупленные для Николаевской железной дороги. Антибиотики из моей аптечки без труда справились с осложнениями, к середине марта император вернулся к государственным делам.

К тому моменту обширная записка, над которой мы с Николаем Николаевичем провели немало ночей, была готова. Она состояла из трех разделов: «Соображения о текущей европейской политике», «Размышления о внутреннем переустройстве Российской империи» и, наконец, «Перспективы развития наук и промышленности». Приложение к документу содержало проект создания в Крыму административно-хозяйственного образования, которое в наше время назвали бы «регион опережающего развития» – на базе знаний и технологий будущего. И уже в конце марта плоды наших усилий были представлены пред светлы очи самодержца Всероссийского…»

 

III

ПСКР «Адамант»

Велесов сплюнул за борт. Вода возле корабля была голубая, прозрачная: ни мусора, ни нефтяных пятен, ни вездесущих пластиковых бутылок, которые в двадцать первом веке запросто можно встретить и посреди океана.

– Может, притащить складные стулья? У боцмана в каптерке есть, я точно знаю. Ноги надо беречь, не казенные.

Они на вертолетной палубе «Адаманта», за коробкой разборного ангара. Так уж повелось – когда надо обсудить что-то в узком кругу, Велесов и Андрей шли сюда, в особых случаях прихватывая Рогачева.

– А заодно – мини-бар с вискарем, пивом и апельсиновым соком, – лениво отозвался Андрей. – И табличку: «Не мешать! Идет мозговой штурм!»

Велесов прибыл из Таганрога три дня назад на пароходе «Грозный» и с тех пор почти не отлучался со сторожевика. Только один раз нанес визит Зарину и проговорил с ним почти два часа. О содержании беседы не распространялся, а Андрей с расспросами не лез – расскажет, если сочтет нужным.

– Так что с Фомченко? Ты вчера обещал…

Велесов оживился:

– Нипочем не догадаетесь! Он еще здесь, в Крыму, рассказал Меньшикову о продаже Аляски и золотой лихорадке. Как прибыли в Питер, Меньшиков переговорил с цесаревичем, подергал кое-какие ниточки в Государственном совете и Сенате, а там и до государя дошло.

– Цесаревич – это будущий Александр Второй? – уточнил Рогачев. – Так он же вроде Аляску и продал?

– Теперь уже не продаст. Государь издал указ о том, что Аляска отныне неотторжимая территория Российской империи. Меньшикова назначают туда наместником, что-то вроде вице-короля Индии. Пост главного правителя Русско-Американской компании упраздняется – все, больше никаких игр в британском стиле. Аляска – русская земля, и управляться она будет так же, как сибирские и дальневосточные губернии. Там даже казачье войско хотят учредить – «Алеутское».

– О как! – хмыкнул Андрей. – Есаул Голопупенко versus Северо-западная конная полиция? Впрочем, ее кажется еще не создали… Но все равно конфликт с англичанами неизбежен: золотоносные районы, Клондайк, Юкон и Невольничьи озера на сопредельной территории, и вряд ли Меньшиков уступит бриттам эти лакомые куски.

– Они с Фомченко уже представили Государю план, – продолжал Велесов. – Там и приведение индейцев-тлинкитов и прочих самоединов в российское подданство, и планы по переселению крестьян из Великороссии, и развитие золотодобычи, и даже строительство базы флота.

– Значит, Меньшиков едет на Аляску? Прямо по «Смоку и Малышу»: «Как аргонавты в старину, родной покинув дом…»

– «Плывем вперед, турум-пум-пум, за золотым руном!» – подхватил Велесов. – Столичная публика сочла это назначение ссылкой – еще бы, такая глухомань! – но те, кто поумнее, кое-что раскумекал. Наместнику, видите ли, даются особые полномочия по части дипломатии с сопредельными государствами. А кто там сопредельный, не припомните?

– Штаты? Выходит, Меньшиков должен…

– …втравить их в конфликт с Британией! И повод есть – американцы давно точат зуб на Ванкувер, Британскую Колумбию и Гавайи. Уверен, они не вступили в войну на стороне России только из-за неурядиц в правительстве президента Франклина Пирса. Ну а теперь, когда мы надавали англичанам, их чуть-чуть подтолкнуть – и готово дело! Тем более военным министром в штатах сейчас – кто бы вы думали? Джефферсон Дэвис собственной персоной!

– Это который первый и последний президент конфедератов?

– Он самый! Еще сенатором Дэвис рвался увеличить территорию Штатов, даже на Кубу облизывался – мол, сделаем Карибский залив нашим внутренним озером!

– Тогда все ясно, – покивал Андрей. – Если Меньшиков справится, то после такого успеха можно и в канцлеры. Так говоришь, все это с подачи Фомича? Сам-то он тоже с Меньшиковым, на Аляску?

– Без понятия. В последний раз я видел его на приеме у государя, когда утверждали мой проект. С тех пор – ни слуху ни духу.

– Ладно, Фомич, похоже, не пропадет, – кивнул Андрей. Некоторое время все трое молча разглядывали всплывающих у борта медуз. Потом Рогачев осведомился:

– Сергей Борисыч, вы упомянули о вашем проекте. Это насчет «Зурбагана»?

– Верно! – оживился Андрей. – С этого места, если можно, поподробнее. Что вы затеяли с Зариным?

– Я же все подробно расписал! – удивился Велесов. – Ты что, не читал меморандум?

– Да все я читал! Ты мне практически растолкуй: вот переберемся мы в Евпаторию, а дальше что?

– Это, скорее, к вам вопрос. Что вы собираетесь делать, особенно когда прибудет новая экспедиция?

Андрей оторвал взгляд от крупной медузы, лениво колышущейся возле якорной цепи, и пристально посмотрел на друга.

– «Вы»? А себя, значит, ты обделяешь?

– Как тебе сказать… Если я правильно понял Груздева, цели у нас не вполне совпадают.

Андрей не отводил взгляд, и Велесов, не выдержав, опустил глаза. При этом он нервно сплетал и расплетал пальцы.

«Эк Серегу колбасит… а никуда не денешься, разговор назрел…»

– Так у «нас» – это у кого?

– У тех, кто останется здесь навсегда и не собирается работать на затею Груздева о хайтековской халяве! – не выдержал Велесов.

– Ну зачем вы так, Сергей Борисович? – Рогачев, не ожидавший такого поворота, растерялся. – Почему «халява»? Вам ли не знать, сколько мы сил приложили…

– А ради чего, Валентин? Освоить путешествия в прошлое? Прекрасно, это вы умеете. Освоить перемещение вперед по оси времени? Пока не пробовали, но вот-вот. А дальше что? Идти привычным путем – засылать агентов, тырить секреты новых бомб, ракет и всяких бластеров-шмастеров? Или создавать очередное «Сколково» на предмет «догнать и перегнать»? Ладно, политики, они по-другому не умеют, но вы-то ученый и должны видеть дальше собственного носа! Вам выпал уникальный шанс – объединить силы двух…

Он осекся на полуслове. Андрей с трудом сдержал улыбку: две ночи подряд они простояли здесь, споря до хрипоты. До согласия пока далеко, хотя, если пользоваться лексикой политических обозревателей, «наметились точки соприкосновения». А вот посвящать в это Рогачева Серега не спешит…

– Вы не правы, Сергей Борисович! – продолжал кипятиться Валентин. – Груздев не меньше вас заинтересован в прогрессе здешней России!

– О чем вы, Валентин? Ему надо, чтобы цивилизация на этой «мировой линии» развивалась достаточно быстро, но притом не пошла в точности по нашему пути. Вашему Груздеву безразлично, где через три сотни лет появится какая-нибудь сигма-деритринитация – в России или в Уругвае. Главное, чтобы ее можно было потом оттуда спереть!

– Простите, что появится?

– Сигма-деритринитация, – ответил за Велесова Андрей. – А также тирьямпампация. Классику надо читать, Валя.

Рогачев не обратил внимания на подколку.

– То есть вы, господин Велесов, утверждаете, что нам плевать на конкретные проблемы здешней России?

Ого, удивился Андрей, крепко его пробрало! Уже «господин»…

– В общих чертах – именно так. И предупреждаю – своими сомнениями я поделюсь и с Зариным. Мы, конечно, соотечественники, друзья и все такое, а только интересы наши расходятся. Не скажу, что мы по разные стороны баррикады, но уж точно не на одной.

Андрей покачал головой. Он ожидал чего-то в этом роде.

– И на том спасибо. Что до соотечественников, то, по-моему, это ко всем относится – и к нам, и к беженцам из двадцатого, и к местным. Разве нет?

Велесов пожал плечами.

– Вот и я о чем. Так что вопрос не простой. Ладно, Валентин, что там у нас с «Пробоем»?

– Первый цикл замеров я произвел, – зачастил Рогачев, довольный тем, что Андрей уходит от скользкой темы. – Надо обработать данные, смонтировать кое-какое оборудование, а у меня забрали всех техников! Андрей Геннадьич, поговорите с Кременецким, а то занимаются какой-то фигней: радиостанции паяют, обучают местных связистов, а у меня график горит!

Велесов в упор посмотрел на Рогачева.

– По-вашему, господин физик, это фигня? График у вас горит? А как насчет того, что от этих станций через пару месяцев будут зависеть жизни тысяч русских солдат и матросов?

– От моей работы зависит успех всего Проекта! Как вы не понимаете…

Велесов, не дослушав, повернулся к Андрею:

– Понял теперь, о чем я? А ты говоришь – на одной стороне…

 

IV

Кача, школа военных пилотов

«Сопвич» зарулил на стоянку. Мотор несколько раз стрельнул, плюнул клубом сизого, воняющего касторкой дыма и умолк. Тяжеленный блок цилиндров, закрепленный на одной оси с пропеллером, продолжал вращаться, а пилот уже выбирался из кабины. Это был целый ритуал: сначала на траву полетел шлем, за ним перчатки-краги, и лишь потом на бренную землю спустился сам авиатор. Физиономия его имела, как обычно, забавный вид: лицо покрыто копотью, только круги чистой кожи вокруг глаз. Тех, кто летает на аппаратах с ротационными «Гномами», не зря прозвали «замарашками».

– Поручик Лобанов-Ростовский учебный полет закончил! – лихо отрапортовал он. – Машина в порядке, Викториан Романыч! Жду не дождусь, когда в дело!

Морской воздушный наблюдатель, он в перерывах между выходами в море, научился пилотированию. Эссен давно собирался усадить его на левое сиденье «эмки», но всякий раз что-то мешало. То не было свободного аппарата, то «кандидат» учинял очередное безобразие, то Марченко упирался, доказывая, что в предстоящим походе ему просто необходим именно его острый глаз. В любом случае по возвращении из памятного набега на Зонгулдак Эссен собирался окончательно переквалифицировать неугомонного прапора из воздушных наблюдателей в пилоты, и тут судьба подкинула им сюрприз…

Лобанов-Ростовский, отрапортовав, стянул пилотскую куртку и небрежно бросил ее на крыло. Эссен покосился на украшавшие ее новенькие погоны поручика – великий князь привел государевы указы о производстве всех участников октябрьских боев на один, а кого и на два чина вверх. Сам Эссен теперь щеголял погонами капитана второго ранга; командир «Алмаза» нежданно-негаданно сделался контр-адмиралом. Теми же указами для «гостей» устанавливалось денежное содержание в полуторном, а для летного состава – в двукратном, против обычного флотского, размере.

Дозволялось ношение формы и знаков отличия прежнего для них образца, так что морякам пришлось гадать, где раздобыть новые погоны. В ход шли запасные комплекты; из чемоданов извлекали старые погоны, оставленные «на счастье». Об авиаторах позаботился Лобанов-Ростовский – привез из Петербурга два десятка разномастных комплектов. Их по совету великого князя изготовили под заказ в мастерских, снабжавших лейб-гвардию золотым шитьем, галунами и прочей мундирной бижутерией.

За нижними чинами «Алмаза» и «Заветного» закреплялся особый статус с производством в старшие унтер-офицерские чины и назначением пожизненного пенсиона. Им тоже оставили привычную форму; более того, Николай, увидев форменки, гюйсы и бескозырки с ленточками, распорядился как можно скорее ввести все это по всему флоту. Офицеры шутили, что они-де собирались произвести революцию в дамских модах, и особенно в нижнем белье (насмотрелись в XXI веке), а вместо этого учинили переворот в нарядах флотских «ванек».

На кожанке Качинского красовались новенькие погоны капитана второго ранга, что немало того смущало. Авиатор всю осеннюю кампанию провел на госпитальной койке – при Переносе форштевень сорвавшегося с креплений гидроплана проломил ему грудную клетку.

Валериан Романович остро переживал свое положение. И, распрощавшись с врачами, легко принял решение – не отправляться в загадочный XXI век с «Алмазом», а остаться здесь, вместе с Лобановым-Ростовским, Энгельмейером, Рубахиным и остальными. Он возглавил авиагруппу «Херсонеса» в нескольких боевых походах, отличился в рейде к Босфору. А когда прибыла экспедиция, изменил призванию морского летчика и принял сухопутную эскадрилью, приданную спешно создаваемой «особой бригаде». Эссен не без оснований подозревал, что главную роль в этом сыграла возможность получить новенький колесный «Финист», аппарат совсем другого класса, нежели те, на которых Качинскому доводилось летать раньше.

– Что ж, поручик, отлично. – Комэск благосклонно кивнул. – Теперь вы, князь, готовый пилотяга.

– Какой аппарат ему дадим, Валериан Романыч? – осведомился Энгельмейер. На него Эссен с Качинским свалили заботы по обучению новых пилотов.

Качинский хитро сощурился:

– Напомните, князь, на чем вы начинали обучение? Часом, не на «Фармане»?

Перемазанное копотью лицо Лобанова-Ростовского вытянулось. Суток не прошло, как Рубахин, получивший вместе с должностью помпотеха эскадрильи погоны инженера-прапорщика, отрапортовал об окончании ремонта старенького «Фармана», прихваченного Эссеном исключительно из жадности. Получив в помощь троих техников с «Адаманта», Рубахин неожиданно обнаружил в своем графике немного свободного времени и посвятил его восстановлению раритетной этажерки. К процессу он подошел творчески: заменил проволочные растяжки стальными тросиками, деревянные стойки – дюралевыми трубами. Все, потребное для переделок, было неправедно добыто на «Адаманте» через новых подчиненных. Кроме того, старичок-«Фарман» получил дополнительные топливные баки, новое электрооборудование, бомбодержатели и носовую турель под спарку «Льюисов». Но главное – место восьмидесятисильного «Гнома» занял трехсотшестидесятисильный «М-14», из числа запасных, взятых для «Финистов». Для мощного движка понадобилась усиленная моторама, что, в свою очередь, потребовало нового набега на кладовые ПСКР. Просто так, взять и спереть охапку хромоникелевых профилей и фасонного крепежа подчиненные Рубахина не решились. Пришлось скрепя сердце произвести обмен: продукты высоких технологий XXI века на десять бутылок лучшего солодового виски, антикварный бронзовый секстан и пару отделанных серебром двуствольных капсюльных пистолетов в палисандровом ящичке (трофеи, взятые при разграблении злосчастного «Фьюриеса»).

Эти усилия не пропали даром. Эссен, поднимавший обновленный аппарат в воздух, клялся, что старичка теперь не узнать. Но Лобанов-Ростовский и учившийся летать именно на «Фармане», не горел желанием заполучить раритет, хотя бы и прошедший через очумелые ручки эскадрильского «Кулибина». Князю полюбился «Сопвич»; он надеялся, что Качинский оставит его за ним, и даже в «экзаменационный» полет попросился на этом аппарате.

Но не спорить же с комэском? Авторитет Качинского огромен, половина пилотов отряда его ученики. Раз дает «Фарман» – что ж, ему виднее, полетаем…

– Итак, господа авиаторы, – продолжал Качинский. – Два дня нам на сборы. В субботу утром вылетаем в Николаев и дальше на Одессу. Вы, Владимир Петрович, – обратился он к Энгельмейеру, – проследите, чтобы имущество было погружено на пароход. Здешние матросики с деликатными грузами обращаться не умеют, им только ядра да запасной рангоут ворочать. Приставьте хоть Кобылина наблюдать за погрузкой, и сами приглядывайте в оба глаза.

Энгельмейер вытащил из нагрудного кармана френча ярко-красную гелевую ручку и сделал пометку в блокноте.

– Весь личный состав прошу к пяти пополудни быть при полном параде на плацу, за ангарами, – продолжал комэск. – Проследите, чтобы мотористы не выглядели вахлаками да армеутами. Машины за нами пришлют, и учтите: в авто поместятся только четверо. Кто не хочет трястись в грузовиках, может нанять на хуторе пролетку.

В планшете у Качинского лежал приказ: к семи часам пополудни личному составу эскадрильи прибыть на площадь перед церковью Архистратига Михаила. Там, в присутствии высшего командования флота и Великих князей, состоится церемония принесения «гостями из будущего» воинской присяги царствующему императору.

 

V

Севастополь, Соборная площадь

«…обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, пред Святым Его Евангелием, в том, что хочу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому Государю Императору Николаю Павловичу, Самодержцу Всероссийскому, и Его Императорского Величества Всероссийского Престола Наследнику Цесаревичу Александру, верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови…».

Цесаревич стоял на ступенях собора, по правую руку владыки Иннокентия, митрополита Херсонского и Таврического. Наследник прибыл в Севастополь только вчера – на паровом шлюпе «Карадок», взятом у англичан при Альме и отремонтированном на верфи в Николаеве. Его, в отличие от французских трофеев, никто не собирался возвращать прежним владельцам; шлюп занял место «Одессы», погибшей в набеге на Варну.

Из юнкеров многим случалось и в «прошлой жизни» лицезреть царствующую особу. Адашев тринадцатилетним гимназистом ликовал в толпе жителей Костромы, приветствуя Николая Второго на торжествах по случаю 300-летия дома Романовых. И запомнил бледного мальчика в матроске, на руках здоровенного матроса. Цесаревича несли за спиной государя, и Алеша Адашев все ждал, когда же того опустят на землю, чтобы он сделал хоть два шага.

Нынешний цесаревич не чета Алексею – высокий, стройный, в лейб-казачьем мундире. Кем он приходится тому мальчику, прадедом?

Николай Николаевич, стоявший рядом с братом, поймал взгляд Адашева и ободряюще улыбнулся. Три дня назад юнкер учил великого князя водить броневик на полигоне близ Евпатории. Теперь велено именовать город Зурбаганом – и пришло кому-то в голову такое?

«…и все к Высокому Его Императорского Величества Самодержавству, силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности, исполнять…»

Николай Николаевич с братом принимают у юнкера – теперь уже прапорщика! – Адашева и других константиновцев присягу. Дальше тянутся ряды моряков с «Заветного», аламазовцы, на правом фланге – авиаторы во главе с Эссеном и Качинским. Спасители Крыма!

Напротив те, кто прибыл из охваченного Гражданской войной Севастополя. Казачьи и морские офицеры, солдаты в защитных гимнастерках, матросы. «Потомки» в своей странной форме стоят отдельно – на этой церемонии они лишь зрители.

За спинами военных – нестройная толпа гражданских «беженцев». Среди них доктор Геллер с дочкой; Сашенька радостно машет платком Михееву, отец ее одергивает – нельзя нарушать торжественность момента!

В стороне – Велесов, Митин, инженер Глебовский. Тоже присягают? Нет, с чего бы…

Солдаты, матросы, офицеры опускались на колени и повторяли за громогласным, до глаз заросшим бородой дьяком:

«…Императорского Величества государства и земель Его врагов, телом и кровью, в поле и крепостях, водою и сухим путем, в баталиях, партиях, осадах и штурмах и в прочих воинских случаях храброе и сильное чинить сопротивление, и во всем стараться споспешествовать, что к Его Императорского Величества верной службе и пользе государственной во всяких случаях касаться может…».

Юнкера получали производство в прапорщики от инфантерии и причислялись к вновь созданной Особой Таврической бригаде. Начальствовать ею назначен генерал Стогов; полковым командиром Зурбаганского стрелкового полка стал подполковник де Жерве – участник альминского дела, он лучше других севастопольцев освоил оружие и тактику «потомков». Адашев подозревал, что назначение (за него бились солидные полковники и даже генералы) Владимир Александрович получил до некоторой степени авансом. Дело в том, что в книгах по истории Крымской войны, которые местное военное начальство зачитало до дыр, он упоминался, как герой обороны Севастополя, получивший Георгия 4-й степени «За особенное отличие при отбитии штурма французов на редут Шварца 27 августа 1855 года».

Ну вот, их очередь. Слова, мало изменившиеся за полвека, сами срываются с губ. Когда-то и Адашев, и Коля Михеев, и мечтательный барон Штакельберг уже произносили их, клянясь правнуку нынешнего императора. Вся разница в отчестве: «Николай Павлович» вместо «Николай Александрович»…

«…Об ущербе же Его Величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать потщуся и всякую вверенную тайность крепко хранить буду, а предпоставленным надо мной начальникам во всем, что к пользе и службе Государства касаться будет, надлежащим образом чинить послушание, и всё по совести своей исправлять, и для своей корысти, свойства, дружбы и вражды против службы и присяги не поступать…»

В марте семнадцатого им объяснили, что прежняя присяга недействительна. Выстроили на плацу и продиктовали слова присяги Временному правительству. Алеша Адашев стискивал зубы, когда звучало ненавистное «…обязуюсь повиноваться Временному правительству, ныне возглавляющему Российское государство…» и повторял про себя чеканные слова:

«…от команды и знамя, где принадлежу, хотя в поле, обозе или гарнизоне, никогда не отлучаться, но за оным, пока жив, следовать буду, и во всем так себя вести и поступать, как честному, верному, послушному, храброму и расторопному солдату надлежит…»

Главное ведь не изменилось – ни тогда, ни сейчас, верно?

«…в чем да поможет мне Господь Бог Всемогущий. В заключение же сей моей клятвы, целую слова и крест Спасителя моего. Аминь».

 

I

«История Июньского восстания в материалах парижской прессы» В.П. Загорулько. Труды кафедры современной истории З.И.У. 1897–1942 гг.

La Gazette:

«Инспектор парижского полицейского департамента согласился поделиться с нашими читателями соображениями об убийстве Ротшильда:

«Мы вправе предположить, что барон был застрелен из оружия, схожего с пневматическим штуцером Жирардони, который с 1790 по 1815 год состоял на вооружении австрийской пограничной стражи. Это один из самых известных образчиков такого оружия. Было предпринято множество попыток усовершенствовать эту систему: так, венский оружейник Контринер изготовил 20-зарядный охотничий штуцер и даже продавал свои изделия, но из-за высокой цены успеха не имел…»

Бесшумность выстрела на площади Бастилии ясно указывает на применение воздушной винтовки. Об этом говорит и исключительная точность попадания, ведь большинство подобных систем имеют нарезные каналы ствола и используют конические пули.

Воздушные винтовки дороги и весьма капризны, а потому не получили широкого распространения. Но, возможно, в некоей тайной мастерской умельцы, столь же талантливые, сколь и злонамеренные, изготавливают их для покушений на высокопоставленных особ Европы. Если это так – нас ждут ужасные времена. Последователи Пьера Лувеля и Джузеппе Фьечи получат инструмент тихого убийства, оружие, за одно обладание которым Великий Бонапарт приказывал вешать без всякого суда…»

Le Moniteur universel:

«…убийство барона Ротшильда послужило факелом, брошенным в груду хвороста: то, что вчера выглядело как глухое недовольство низов парижских предместий, как отдельные возмутительные выходки студентов и сторонников Второй республики, превращается в мятеж. В предместье Сент-Антуан замечены баррикады, на которых…»

«…тело банкира будет переправлено в Вену, куда соберутся для похорон все члены семейства. Видимо, прусские, австрийские и британские Ротшильды полагают, что визит в Париж связан со слишком большим риском.

Родственники барона готовы употребить свое влияние (надо отметить, весьма значительное) на то, чтобы не допустить вскрытия тела полицейскими медиками. Раввин синагоги на улице Нотр-Дам-де-Назарет заявил: любое вскрытие есть акт, оскверняющий тело покойного…»

Le Figaro:

«…появилось множество экземпляров сатирического памфлета известного литератора Виктора Гюго, пребывающего в настоящее время в изгнании. Они доставлены в Париж тайно и быстро разошлись среди студентов и сторонников Второй республики, не скрывающих ненависти к нынешнему режиму. Попытки властей изъять тираж ни к чему не привели, поскольку не удалось отыскать тех, кто занимается его распространением. (…) Один из добровольных распространителей был задержан патрулем национальных гвардейцев, оказал сопротивление, пустив в ход клинок, скрытый в трости. В схватке несчастный студент, виновный лишь в том, что поделился с согражданами своими убеждениями, получил удар штыком в грудь и скончался на месте. Начальник патруля, капрал национальной гвардии был также ранен и истек кровью, прежде чем…»

Уличная прокламация, июнь 1855 г.:

«К оружью, граждане! Равняй военный строй!

Парижане! Граждане! Братья!

Доколе вы будете терпеть произвол властей, готовых залить улицы кровью ради своих темных делишек? Доколе вы будете сносить власть тирана, растоптавшего возвышенные идеалы Республики?

Парижане, просыпайтесь! Не время отсиживаться по домам! Долой императора-предателя! Да здравствует принц Наполеон, истинный гражданин и слуга Народа!

Liberté, Égalité, Fraternité!»

Всех, кто готов отстаивать идеалы свободы, равенства, братства на баррикадах, ждем в квартале Сент-Антуан. Спрашивать Перийрака, Боске или Ансельма Лидо из общества «Друзья Республики».

 

II

Париж, улица Монмартр

– А кто эти Перийрак, Боске и Лидо? – лениво поинтересовался Белых. Прокламацию, отпечатанную на скверной бумаге, им всучил на улице молодой человек встрепанного вида, судя по всему, студент.

– Надо полагать, новые Робеспьеры, – ответила женщина. Она отложила газеты и теперь изучала журнал «Ля Мод» с рекламой парижского модного дома. – Видимо, в квартале Сент-Антуан их всякая собака знает.

Спецназовец прислушался – в темноте за окном эхом раскатились далекие удары.

– Надо бы сходить, посмотреть. Уже из пушек палят!

Карел хищно оскалился.

– А что, я не против. Если верить Гюго, они там все конченые самоубийцы. Перекрыли улицу баррикадой и тупо сидят за ней. Дома по обе стороны не заняли, стрелков на верхних этажах нет. Об отходе – и то не думают, а ведь куда проще: пробить бреши в задних стенах домов, и все дела!

– А национальная гвардия тупо перла в лоб, – добавил Змей. – Нет чтобы по крышам…

Спецназовцы второй день обсуждали парижскую манеру вести уличные бои.

– Командир, у нас гости!

На монитор, за которым устроился Вий, шли картинки с камер внешнего обзора. Выбирая конспиративную квартиру, Белых настаивал на том, чтобы все подходы к зданию могли просматриваться, и пусть это и обойдется в лишних полсотни франков.

Но на этот раз вокруг дома посторонних не было.

– Он на крыше, – пояснил Вий и щелкнул тачпадом. – Там камеры нет, только датчик движения.

– Может, кошка? – предположил Змей.

– Хреношка! Датчик настроен на объект высотой от полуметра. Вот, смотри, снова!

В зеленоватом круге мелькнула яркая точка, побежали цифры.

– Три с половиной метра от датчика. Размер объекта… А ты, Змей, почти прав. Не кошка, конечно, но и не человек. Слишком маленький.

Белых подобрался.

– Змей, Карел, берите ПНВ, стволы с глушаками и наверх. И чтоб живым! Надо выяснить, кто это решил нас пропасти?

– А тело куда потом денете? – невинно улыбнулась Фро.

– Тело? – опешил Белых. – Ну, вы даете, мадам…

– С кем поведешься, от того и наберешься, Жорж. Предлагаю спустить в канализацию. Помнится, о ней писал ваш любимый Гюго? В переулке, в двух домах отсюда есть люк.

Спецназовцы переглянулись, с трудом сдерживая ухмылки. Белых беспомощно пожал плечами.

* * *

– Кусючий, гаденыш… – пожаловался Карел, баюкая пострадавшую руку. – Еще немного – и до кости!

Малыш Мишо сидел в углу, бледный, перепуганный, с руками, скованными пластиковыми стяжками. Когда Карел, удивленно присвиснув, сграбастал мальчишку за шиворот, тот вцепился зубами в запястье спецназовца чуть выше края перчатки.

– Надо сделать прививку от столбняка, – посетовал Змей. – Может, он бешеный?

– Как вам не стыдно? – возмутилась Фро. – Вы звери, господа! Это же сущее дитя! Сами виноваты, кто просил вас так грубо хватать?

Белых с трудом сдержал усмешку.

«…И эта женщина недавно советовала сбросить труп в канализацию…»

– А какого хрена ему надо на нашей крыше? – не сдавался Карел. – Мы вроде трубочистов не вызывали? Расспросите его, Ефросинья Георгиевна!

Фро склонилась к юному пленнику. Тот сжался в комочек и попытался слиться со спинкой стула. Женщина сделала успокаивающий жест и ласково заговорила по-французски.

– Дайте ему пахлавы, что ли… – посоветовал Змей, роясь в сумке. – Может, разговорится?

Спецназовцы давно прикончили последний шоколадный батончик. Пополнить запасы в здешних кондитерских лавочках не удалось (твердый молочный шоколад здесь еще не придумали), пришлось обходиться медовой пахлавой из лавочки на Рю де Тампль, где торговали восточными сладостями. Тягучее коричневое лакомство с кусочками грецкого ореха восполняло недостаток калорий не хуже «Сникерса».

Одолев кусочек приторной массы, пленник разговорился.

Фро выслушала, то и дело кивая, вручила мальчугану новую порцию пахлавы, погладила по чернявым волосам и повернулся к Белых.

– Его зовут малыш Мишо. Он подручный трубочиста, живет в Латинском квартале. Нас обнаружил после убийства Ротшильда – заметил вас, милостивые господа, на крыше и стал следить. Прошелся за вами до прошлого нашего убежища, а потом и сюда.

Карел замысловато выругался. Белых едва сдержал усмешку: кто бы мог подумать, что матерых спецназовцев, мастеров тайных операций, выследит мальчишка-трубочист?

– Не повезло… – сокрушенно развел руками Змей. Он работал в паре с Карелом и отвечал за подстраховку. Строго говоря, это был прежде всего его прокол. – Откуда было знать, что этот чумазоид с ночи торчал на крыше соседнего дома?

– Я вам говорилль… – наставительно заметил Лютйоганн. – Швоунн… как это по рюсский… трьюбочьистт, й-а-а. В Дойчлянд швоун есть старинный хандверк… ремесльё. Один знайт все другой ф-ф город. Как увиделль вас, сразу тревожиллься.

– А Ганс-то прав… – заметил Белых. – Зря мы его не послушались. По ходу, местные трубочисты – что-то вроде средневековой профессиональной гильдии. Все друг друга знают, если увидят чужака, немедленно встревожатся.

– Верно, – кивнула Фро. – Для обывателей они все на одно лицо, и дети, и взрослые, а вот сами сразу узнают чужака, стоит только увидеть. Впрочем, не волнуйтесь, господа – наш гость уверяет, что никому не успел о нас рассказать.

– А он умеет читать? – поинтересовался Белых.

Мальчишка кивнул в ответ на быстрый вопрос Фро.

– Тогда спросите, где баррикада, о которой здесь пишут?

Мальчишка вгляделся в прокламацию, обрадованно закивал и начал взахлеб тараторить.

– Знает. И баррикаду, и этих троих, о которых говорится в листовке. Говорит, один из них, Боске, живет в Латинском квартале. Очень храбрый и справедливый, все им восхищаются. Говорит, весь Латинский квартал пойдет за ним свергать императора!

– А что это он так легко нам все выкладывает? – с подозрением осведомился Змей. – А ежели мы хотим этого Боске грохнуть?

Фро не успела перевести, как юный трубочист энергично замотал головой.

– Он не верит, что вы полицейские шпики, потому что убили того господина в карете. Говорит, это важный банкир, ездит во дворец Тюильри, и его охраняют жандармы. А раз вы его убили – значит, вы за народ и против власти! Он сначала вас испугался, а теперь все понял и не боится. Говорит, он, как и все савояры, будет помогать людям на баррикадах против полиции и солдат!

– Тоже мне, Гаврош… – буркнул Змей. – Слышь, командир, а может, он отведет нас туда по крышам? Осмотримся, прикинем, что к чему? Ефросинья Георгиевна, переведите, что мы не шпики, а, наоборот, хотим помочь!

Белых уже принял решение:

– Ефросинья Георгиевна, объясните этому борцу с тиранией, что от него требуется. Вы с Гансом остаетесь на базе, Вий проследит. И даже слушать не желаю! – упредил он протестующий возглас Фро. – Переводите лучше статейки, я там пометил в газетах. Вернусь – изучу. Остальным готовиться – гранаты, дымы, монки, все дела. Гринго – пулемет. Через тридцать минут выдвигаемся.

 

III

Париж, предместье Сент-Антуан

– Снарк, я Змей, чисто!

– Змей, Гринго, внимательнее. Возможен обходной маневр по переулку!

– Хрен им, а не обходной маневр! Мы в подворотнях монок понатыкали, кровью умоются.

– Отставить пачкотню в эфире! Змей, Карел, выполнять приказ!

– Я Змей, понял.

– Снарк, я Гринго, понял…

Белых отпустил рацию.

– Ну вот, за тылы баррикады можно не беспокоиться. С первой попытки там точно никто не пройдет.

– Еще бы – такими плотными построениями! – хмыкнул Карел. – Фарш…

Они лежали на гребне черепичной крыши, за невысоким бордюром. Сам Белых, главстаршина Артеньев, он же «Карел», лучший пулеметчик группы, и малыш Мишо. Ученик трубочиста, ставший из добровольного соглядатая проводником, притаился за кирпичной трубой и с восторгом наблюдал за происходящим.

С крыши баррикада была видна как на ладони. Беспорядочная с виду груда домашней мебели, досок, перевернутых фиакров, тележек, омнибусов, фонарных столбов, наполненных землей корзин перегораживала улочку примерно на уровне второго этажа. С тыльной стороны баррикады была устроена своего рода галерея, поднявшись на которую защитники могли вести огонь по атакующим.

Первые два штурма защитники баррикады отбили сравнительно легко, не допустив ни одного солдата ближе чем на двадцать шагов к заграждению. Третий вообще оказался каким-то идиотским: Белых не представлял, кому пришло в голову бросить на баррикаду роту драгун в конном строю, но искренне надеялся, что автор этой идеи сам лег под пулями. В противном случае любой командир самолично пустил бы его в расход, не доводя дело до трибунала. За явное пособничество врагу.

Мостовая перед баррикадой была усеяна людскими и конскими телами. Стонали раненые; некоторые пытались ползти назад. Тогда из-за угла высовывался штык с насаженным на него солдатским кепи; двое смельчаков на карачках, прячась за убитыми лошадьми, выбирались навстречу несчастным, подхватывали, волокли в укрытие. С баррикады по ним не стреляли – надо полагать, берегли боеприпасы. Хотя, прикинул Белых, может, кто-то из лидеров восставших сообразил, что раненый неприятельский солдат куда полезнее убитого: во-первых, надо отвлекать людей на эвакуацию, а во-вторых, стоны и крики, полные мучительной боли, отличнейше деморализуют личный состав.

От баррикады до Т-образного перекрестка, откуда наступали национальные гвардейцы, было шагов двести. В теории пуля из гладкоствольного капсюльного ружья (у защитников были и кремневые мушкеты) могла поразить цель и на большем расстоянии. Но на практике огонь защитников, редкий и неточный, представлял опасность шагов с полутораста, не дальше. А потому атакующие могли беспрепятственно выстраиваться в конце переулка.

Что-то на этот раз они не торопятся, подумал Белых. Может, командиру атакующих надоело наконец гробить людей в лобовых штурмах и он пустил пару взводов в обход? Тогда баррикаде конец – с тыла ее прикрывает едва полдюжины стрелков, засевших за перевернутым омнибусом. Это не считая Гринго со Змеем, о которых защитники, ясное дело, не знают…

До сих пор спецназовцы не сделали ни единого выстрела. Повстанцы и сами справлялись – три атаки, включая наскок кавалерии, отбиты одна за другой; правительственные войска положили понапрасну не менее полусотни человек. Потерь у мятежников Белых не заметил – разве что десяток раненых, из которых половина осталась в строю. Между защитниками сновали девицы с кувшинами, бутылками, мотками бинтов – их заготавливали рядом, прямо на мостовой, за афишной тумбой, отдирая от штуки полотна узкие полосы. «Трехсотых» сносили в кабачок, вывеска которого виднелась в десяти шагах за завалом. Судя по всему, там располагался штаб повстанцев предместья Сент-Антуан. Дверь кабачка то и дело пропускала людей в студенческих шарфах, рабочих блузах, девиц, до самых глаз укутанных в накидки – похоже, с координацией действий у лидеров восстания все было в порядке.

За спиной затрещала черепица, Белых перекатился на бок, поднял автомат и с досадой выругался.

– Япона ж мать, кому было сказано – сиди за трубой и не высовывайся!

Малыш Мишо залопотал, тыкая пальцем то в замызганную листовку, то вниз, в худощавого человека в широкополой шляпе, отдававшего распоряжения у входа в «штаб».

– Значит, это и есть тот самый Боске? – понял Белых. Юный трубочист утвердительно закивал и снова затрещал по-французски. – Понял я, понял, спасибо…

Он отполз за трубу. Там, в кирпичном парапете, ограждающем крышу, был проделан проем для стока дождевой воды. Через него можно было рассматривать тылы баррикады, не рискуя быть обнаруженным.

Спецназовец поднял автомат и поймал фигуру в оптику. Малыш Мишо тревожно дернулся, но Белых успокоительно потрепал его по плечу – «ничего не сделается с вашим драгоценным Боске!». Командир повстанцев, бледный молодой человек лет двадцати пяти, с длинными, до плеч, волосами, вооруженный коротким кавалерийским ружьем, энергично размахивал руками. Защитники баррикады, подчиняясь его командам, разбегались по своим местам.

Пискнула рация.

– Снарк, я Карел. Глянь, что они там приволокли!

Белых ужом отполз на прежнее место, откуда переулок просматривался до самого перекрестка. Все ясно – среди неприятельских офицеров нашелся некто, возомнивший себя Бонапартом. Это ведь он додумался применить в уличных боях артиллерию? На перекресток одну за другой выкатили три пушки на высоких, по плечо человеку, колесах. С баррикады вразнобой захлопали выстрелы, но артиллеристы, казалось, их не замечали. Ясно, слишком далеко… Номера ворочали хоботы лафетов, подносили заряды и ловко орудовали прибойниками.

«Начинается концерт по заявкам радиослушателей. Полчаса пушечной пальбы в упор, хоть ядрами, хоть гранатами – и от баррикады останутся одни воспоминания. Нет, ребята, мы так не договаривались…»

– Карел, видишь их?

– Обижаешь, командир! Как на ладони.

– Работай!

Пулемет загрохотал – длинно, страшно, выкашивая расчеты одной сплошной струей свинца. Перекресток вмиг опустел, только возле высоких колес бились раненые, да свисало с казенника подергивающееся тело. Пулемет смолк; защитники баррикады ошалело озирались в поисках источника грохота, и тут Боске (он, как командир, первым сообразил, что случилось), выскочил на гребень баррикады и вскинул над головой тромблон. Мгновение – и переулок затопила волна атакующих. Белых, не скрываясь, приподнялся над парапетом и смотрел, как повстанцы разворачивают захваченные пушки; как спешно растаскивают баррикаду, давая проход неизвестно откуда взявшимся отрядам под трехцветными, красными, черными знаменами. Над толпой колыхались ружейные стволы, кое-где виднелись пики с насаженными на них, как во времена 1789 года, красными фригийскими колпаками.

Рация ожила:

– Снарк, я Змей. С тыла по переулкам подходят подкрепления. Студенты, рабочие, гопота, все со стволами. Валят, как лемминги! Есть солдаты, и одиночки, и группами, похоже, перешли на сторону мятежников. Что делать?

– Я Снарк, не трогайте, пусть идут. Потом снимайте монки и к нам. Похоже, ночка предстоит веселая…

 

I

«События 1855 года в мировой прессе». Труды каф. современной истории З.И.У. 1897–1942 гг.

Die Presse, Вена:

«…сбываются пророчества Апокалипсиса? Железные всадники войны, стрелы с небес, поражающие бегущих… Ужасные военные изобретения русских – самодвижущиеся бронированные экипажи на колесах и рельсовых лентах, летучие машины, орудия, способные разрушить любое укрепление с расстояния в несколько миль. Их действие мы наблюдали при Силистрии, где аскеры Абду́л-Меджи́да I не выдержали смертельного вихря, обрушившегося на них с небес, и сложили оружие…

Вчера официальная Вена сообщила, что русский канцлер Горчаков передал нашему посланнику в Санкт-Петербурге ноту с требованием незамедлительно вывести австрийские войска за пределы Дунайских княжеств. В столице обсуждают заявление, сделанное в Ольмюнце многоопытным фельдмаршалом князем Ви́ндишгрецем: «Надо уступить царю Николаю. С таким противником воевать немыслимо!»

Wiener Zeitung, Вена:

«…прусский посланник в Санкт-Петербурге, Отто фон Бисмарк заявил, что будущее за объединенным Вторым рейхом германской нации. И если Австрия не желает навлечь на себя неисчислимые бедствия, она должна прислушаться к неумолимой поступи истории.

Австрийский посланник в Берлине выразил надежду, что эти высказывания не отражают позицию прусского правительства. Министр иностранных дел короля Фридриха-Вильгельма IV заверил посланника, что…»

 

II

Одесса и окрестности

– Здешняя волокита, господа – это нечто! Уж на что у нас, перед германской народ был неповоротливый, но тут… остается удивляться, как они успели приготовить хоть что-то к осаде.

Андрей кивнул. Проволочки начались, стоило только взяться за формирование бригады. Пока дело зависело от них самих – все шло хорошо; но стоило потребовать чего-то от севастопольцев…

Ни о какой злонамеренности речи не шло – похоже, предки просто не умеют работать быстро. Три кита российской манеры вести дела, шутил Эссен: «авось», «небось» и «накоси выкуси». Зарин, привыкший в XXI веке совсем к другим темпам и закрепивший эту привычку во время эвакуации, то и дело выходил из себя. Не помогало даже содействие флотского начальства в лице Корнилова с Нахимовым – несколько раз Андрей думал, что Зарин попросту прикажет арестовать очередного интенданта. Спасибо, за плечами командира «Алмаза» не было безжалостной школы Гражданской войны, а то бы мог и к стенке поставить за головотяпство и проволочки…

Даже прибытие великого князя не заставило ржавые шестеренки тыловых служб вертеться быстрее. В итоге Зарин в сопровождении Николая Николаевича явился к Корнилову и потребовал особых полномочий – иначе он не гарантирует готовность бригады в срок. Горчаков торопил, и вице-адмирал скрепя сердце согласился. Зарин немедленно собрал на «Алмазе» штаб, в который, кроме Митина, Велесова, Эссена и инженера Глебовского, вошли несколько молодых, энергичных офицеров. Константиновцев представлял свежеиспеченный прапорщик Адашев, чувствовавший себя в столь представительном обществе несколько скованно.

Дело пошло. Через три недели тяжелый дивизион, часть мотострелков и бронеавтомобили роты Михеева были готовы к погрузке и еще через два дня транспорты в сопровождении «Алмаза» и миноносцев взяли курс на Одессу.

Кроме броневиков и тяжелых гаубиц, морем решено было отправить и матчасть «сухопутной» эскадрильи. Качинский с Эссеном решили поберечь моторесурс, и аппараты со снятыми плоскостями погрузили на корабли. По воздуху до Одессы добрались только две машины – комэск на своем «Финисте» и Кобылин, получивший вместе с погонами мичмана «Де Хевиленд». Перелет закончили на импровизированной полосе, наскоро оборудованной на Куяльницком лимане, в двух шагах от места, где сели после налета на англо-французскую эскадру гидросамолеты Эссена. Сейчас на берегу красовались новенькие слипы; чуть дальше, на месте дощатых купален, солдаты одесского гарнизона раскидывали огромные полотняные палатки – временные ангары.

Довольный Качинский потирал руки.

– К завтрашнему дню соберем аппараты, облетаем. Надо бы, Ваше Высочество, потревожить Горчакова: незачем гнать машины в Кишинев, пусть нам укажут место для площадки поближе к будущему театру.

– Ваша правда, Валериан Романович, – кивнул великий князь. – Пока технику выгрузят с судов, пока доставят лошадей для артиллерии и обоза, пока подготовятся к маршу, я, пожалуй, слетаю в горчаковский штаб. Заставлю их там пошевелиться!

– Может, на моем аппарате? – предложил Лобанов-Ростовский. – «Фарман» где угодно сядет, хоть на проселке, хоть на полковом плацу. Доставлю первым классом, как по Николаевской дороге!

– Если Валериан Романович, не против… – Великий князь вопросительно взглянул на Качинского.

– Не против, Ваше Высочество. Но, уж простите, полетите вы со мной. Нет-нет, Константин Александрыч, я вполне вам доверяю, – поспешно добавил он, увидев, как вскинулся Лобанов-Ростовский, – но моя машина понадежнее, да и места в ней больше. Можно взять еще двоих из свиты. Считая по два пуда поклажи на каждого – в самый раз. До Кишинева не близко, да и на обратный путь надо запасти газойля…

Поручик насупился, но спорить не стал. Комэск прав: ни по надежности, ни по грузоподъемности «Фарман», хотя бы и с новым движком, в подметки не годится «Финисту». Девяносто лет прогресса в авиации – не шутка.

– Вот и славно, господа, – кивнул великий князь. – И не забудьте, нас ждет к ужину генерал-губернатор граф Строганов. Кстати, доставили свежие газеты из Варшавы и Вены, есть важные новости.

* * *

– Так вы послали их, чтобы устроить в Париже беспорядки?

Андрей сдержал улыбку. После варненской эпопеи никто не сомневается, что Белых и его ребятам по плечу любая авантюра.

– Не стоит преувеличивать, господин контр-адмирал, – ответил великий князь. – Они, конечно, знают свое дело, но взбунтовать вшестером столицу Франции – это слишком.

Зарин, услышав это обращение, непроизвольно вздрогнул: он все еще не привык к адмиральским орлам на своих погонах.

– Позвольте, я объясню, Ваше Высочество? – спросил Велесов и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Операция спецназа – это небольшая часть плана, как и памфлеты мсье Гюго. Главную роль сыграли наши эмиссары, из числа французских офицеров, присягнувших принцу Наполеону. Их деятельность контролирует… впрочем, это отдельная тема. Да и сами парижане постарались – после крымского позора Наполеон III растерял остатки популярности, ведь многие так и не простили ему предательство Второй Республики!

– А это тогда зачем? – Зарин ткнул пальцем в передовицу венской Allgemeine Oesterreichische Zeitung. – Банкира какого-то убили… Только не говорите, что это не они! «Невероятная дистанция», «бесшумный выстрел» – кому ж еще? Пристрелили бы уж самого Луи-Наполеона, чтобы не путался под ногами у вашего драгоценного принца!

Зарин не возражал против плана Великого князя – посадить на трон кузена нынешнего французского императора, – но и не скрывал откровенной к тому неприязни: «Если уж нынешнего ваш Гюго назвал «Наполеоном малым», то каким будет этот? «Малюсеньким»? «Крошечным»? Какая-то уродливая пародия на былое величие…»

– Рара… Государь и слышать об этом не желает! Говорит: «Пусть Наполеон III и узурпатор, но все же не следует касаться головы венценосца!» И я с ним согласен – довольно было тому горестных примеров за последние полвека!

– Но как это можно предвидеть? – не сдавался Зарин. – Революция – стихия, со свергнутым императором могут просто-напросто расправиться. Соберут какое-нибудь особое совещание, наскоро подмахнут бумажку и пожалте на гильотину!

Уголки губ великого князя тронула улыбка:

– Насколько я знаю моего венценосного отца, он не станет оставлять столь серьезный вопрос на волю случая. Поверьте, о свергнутом правителе французов есть кому позаботиться!

– Ну да бог с ним, с французским императором… – махнул рукой Велесов. – Выкрутится – пусть его, я не против. Давайте лучше о наших делах.

– Тут-то как раз все ясно. Завтра утром «Алмаз» отправляется к Босфору, для встречи с эскадрой Истомина и французами. Сейчас главная задача – пропихнуть их через проливы.

– Полагаете, турки пропустят? – недоверчиво осведомился Андрей.

– Есть некоторые соображения на этот счет. Тут, господа, главное – не просто пройти через Босфор и Дарданеллы, а сделать это с согласия турок, без единого выстрела.

– Загадками изволите говорить, Ваше Высочество? – осведомился после долгой паузы Андрей.

У молчавшего до сих пор Строганова (он на правах хозяина дома возглавлял застолье) челюсть отвисла от такой непочтительности.

«…а вы как думали, ваша светлость? Времена нынче не те…»

– Господь с вами, Андрей Геннадьевич, какие загадки? Простой расчет. Турки будут только рады, если мы хоть сколько-нибудь боевых кораблей отошлем с Черного моря. Да вот, отправляйтесь с нами – сами все и увидите.

Андрей немного подумал и кивнул.

– А что, пожалуй, и поеду. Серега… Сергей Борисыч, вы как, присоединитесь?

Велесов покачал головой.

– Нет. Хочу поскорее вернуться в Севастополь: Рогачев что-то давно молчит, хочу выяснить, как там у него дела с «Пробоем». Что-то не хочется мне оставлять нашего Эйнштейна без присмотра надолго…

 

III

Где-то в Валахии

– Черт их разберет, местных картографов! – ругался Михеев. – До Браилова отмечен всего-то десяток верст, так уже два часа ползем – и где он?

– Одно слово – румыны, – поддакнул Адашев. Два михеевских «Остина» и танк «Рено» были приданы мотострелковому взводу его роты. Грузовики с юнкерами пылили по проселку вслед за головным броневиком, за ними тяжко колыхался на ухабах мощный «Бенц» с «Рено», взгроможденным на открытую платформу. Следом тарахтел кургузый «Кроссби» с радиостанцией в высокой дощатой будке; замыкал колонну еще один «Остин» юнкера Овечкина.

То, чем рота занималась уже вторую неделю, вызвало бы у любого профессионального военного тяжкое недоумение. Для начала им настрого запретили вступать в бой – разве что в ответ на нападение австрияков. Но те, увидав вдали горбатые силуэты, бросали все и пускались в драп. Юнкерам оставалось стаскивать к грузовикам брошенные ружья, палаши, уланские пики.

Тем, кто пытался сдаться, объясняли, что Россия пока – пока! – не воюет с империей Габсбургов. Австрийцы не верили, сами несли к «Фиатам» оружие и амуницию. И долго стояли на обочинах, глядя вслед концевому «Остину»…

Случались и упертые – эти преграждали дорогу, ощетинившись штыками. Колонна оттягивалась на полверсты, мотострелки спрыгивали с «Фиатов» и вытаскивали из-под гусениц «Рено» заранее запасенные бревна и доски. По ним маленький танк с железным коробом на месте башни сползал на землю, фыркал бензиновой гарью и неторопливо полз по направлению к австрийским храбрецам. Обычно те разбегались, когда до лязгающего гусеницами агрегата оставалось еще шагов с полста. А для особо непонятливых у прапорщика Рыбайло, командира этого чуда инженерной мысли, имелся убедительный аргумент. «Рено» останавливался, и из фронтальной амбразуры высовывался ствол огнемета. Плевок чадного пламени вылетал шагов на тридцать – так, чтобы упаси бог не задеть солдат! – после чего машина ползла дальше по опустевшей дороге, а константиновцы принимались за привычную работу – собирали оружие и объясняли внезапно прозревшим храбрецам, что никто не собирается их жарить заживо, вешать или хотя бы брать в плен: по домам, цурюк, цурюк!

Этот рейд был уже третьим. Части Особой бригады – мотострелки, бронедивизион, кавалерия – следовали по левому берегу Дуная, параллельно движущимся по другому берегу дивизиям Горчакова. Прозрачный намек австриякам, которые в августе прошлого года сменили в Дунайских княжествах турок: и думать не могите о том, чтобы нам помешать! Поручик Лобанов-Ростовский, повадившийся навещать мотострелков (у тех не переводилось домашнее вино и сельские деликатесы из валашских сел), рассказывал, как авиаторы ловили австрияков на марше и изображали штурмовку с бреющего: забрасывали пехоту и кавалерию дымовыми шашками, пугали сигнальными ракетами. В результате автоброневые группы и казачьи разъезды, усиленные «Остинами» и пулеметными тачанками, углублялись в занятую «неприятелем» территорию на два, порой три десятка верст и находили одних перепуганных валашских крестьян. Войска последнего из Габсбургов кидались в драп, стоило заслышать тарахтенье аэропланного мотора или разглядеть в колышущемся от зноя степном мареве парные башенки броневиков.

Сейчас Адашев вместе с танкистом Рыбайло ехал на броне головного «Остина». К возмущению Михеева, приятели раздобыли в одном из сел два соломенных матраца, и теперь на крыше броневика образовалось комфортабельное лежбище – не то что в кузове «Фиата» или в «Рено», где не продохнуть от газойля и машинного масла. К тому же танк непрерывно ерзал туда-сюда в крепежных цепях, и Рыбайло скомандовал мехводу Солоницыну перебраться к мотострелкам, на грузовик. Не дай бог, крепления не выдержат, и семитонная, наполненная огнесмесью махина свалится с полутораметровой высоты.

Этот «Рено», взятый при эвакуации из Севастополя, был лишен не только штатного вооружения, но даже и башни. Поначалу предполагалось использовать его как артиллерийский тягач, но Михеев рассудил иначе: поверх броневого корпуса наварили высоченный короб, прикрытый сверху крышкой, откидывающейся назад на петлях. Через три амбразуры – по курсу и по обе стороны – можно вести огонь из «Льюиса». Главным оружием стал тяжелый огнемет системы Винсента, найденный юнкерами при разграблении артиллерийских складов. Штакельберг (вернувшийся после своих морских приключений в дивизион) припомнил, что такие «фламменвелферы» имелись на Турецком валу. Огнемет оказался исправен; его установили на «Рено», приспособив на корме бак с огнесмесью и батарею баллонов со сжатым возухом.

Адашев благодарил бога за то, что им пока не приходилось применять это страшное орудие. Изжарить человека заживо… юношу передернуло. Варварское оружие, противное цивилизованному человеку… Хорошо, что австрияки разбегаются от одного вида огненной струи.

Но долго это продолжаться не может. Дивизии Горчакова уже подходят к крепости Силистрия, и хочешь не хочешь, а скоро придется опробовать «фламменвелфер» в настоящем деле.

 

IV

Возле крепости Силистрия

– Пониже, голубчик! – Тотлебен наклонился к поручику, стараясь перекричать рев двигателя и треск набегающего потока воздуха. – Пройдитесь вдоль всей куртины, надо бы рассмотреть. В заметках покойного Шильдера тут показаны батарея и пороховой погреб. Вот бы его накрыть!

Лобанов-Ростовский несколько раз кивнул и развернул аппарат. Внизу, на бастионах, во двориках то и дело вспухали крошечные облачка белого дыма – турки из гарнизона Силистрии почем зря палили по «Фарману». Пока ущерб ограничился двумя дырками в плоскостях, привезенных из прошлого полета.

– Еще ниже, еще! – «Пассажир» нетерпеливо семафорил рукой. На очередном проходе он вцепился в борт и перегнулся через борт и так свесился из кабины, что поручик перепугался – как бы тот не вывалился наружу.

«Фарман» вполне подтвердил свою репутацию отличного аэроплана-разведчика. Обзор из носовой кабины был превосходный, куда лучше, чем из боковой двери «Финиста», на котором Тотлебен поднялся в воздух в первый раз. Генерал-инженер хотел непременно осмотреть сверху укрепления Силистрии, прежде чем назначать цели для шнейдеровских мортир и прочей осадной артиллерии; узнав же, что можно корректировать огонь с воздуха, по радио, он заявил, что займется этим самолично, поскольку хорошо изучил планы крепости и может оценить ущерб от огня осадных орудий. Качинский спорить не стал и приписал поручика Лобанова-Ростовского с его «Фарманом» к Тотлебену: «Вы, голубчик, у нас и сам летали наблюдателем, и аппарат ваш для этого прямо-таки создан, кому же, как не вам? «Финист» – наша лучшая ударная машина, грешно отвлекать ее на разведку. Мортиры когда еще свое слово скажут, а османов надо сразу ошеломить, пока они еще не привыкли к виду аэропланов.

Качинский оказался прав. Эффект, производимый на турецкую пехоту атакой с бреющего полета, далеко превосходил реальный ущерб. Стоило аппаратам пройтись, треща пулеметами, над траншеями, прикрывающими подходы к форту «Араб-Табия» (при штурме которого год назад погиб генерал Сельван), как два батальона редифа бежали, бросая в панике ружья. Форт достался русским целехоньким и почти без потерь: после авианалета и беглого обстрела шрапнелью на гласис выползли, чадя газолиновым дымом, три «ромба». Защитники равелина не выдержали такого зрелища; стрелки Владимирского полка, наступавшие вслед за танками, находили исколотых штыками турецких офицеров, видимо, пытавшихся остановить повальное бегство.

Жаль только, с крепостью этот номер не пройдет, подумал поручик. И драпать там некуда, и войска там, надо думать, более стойкие, и офицеров побольше. Турки не церемонятся с малодушными, чуть что – секим башка. Хотя как знать? Лучшие дивизии Омер-паша забрал в Крым, где они и сгинули вместе со своим сардарэкремом. Может статься, боевой дух защитников крепости вовсе не так высок, как в 1854-м…

Тотлебен скорчился на переднем сиденье и что-то бормотал в микрофон. Время от времени он вытягивал шею и делал знаки Лобанову-Ростовскому – «ниже» и «вправо». Поручик послушно положил аппарат на крыло – и в этот самый момент над куртиной, за которой расположилась мортирная батарея, вырос столб дыма и каменного крошева. Он разрастался, опадал, расползался гигантской неопрятной амебой, и в этом пыльном мареве то и дело вспыхивали зарницы новых разрывов – мортирная батарея обрушила на головы защитников крепости град шестидюймовых конических бомб, способных пронизывать катаную броневую сталь и перекрытия из железобетона.

– Отлично, просто отлично! – проорал, обернувшись к пилоту, Тотлебен. – Со второго раза угодили прямехонько в погреб! Завтра подойдут канонерки с осадными мортирами. Три, может, пять дней дней бомбардировки, и туркам аминь!

Тотлебен ошибся. О капитуляции гарнизона крепости им сообщили, как только «Фарман» зарулил на стоянку полевого аэродрома. Древний византийский Доростол, захваченный в конце десятого века князем Святославом; административный центр османского вилайета Силистра; крепость, которую осаждали Румянцев и Багратион, а в 1829-м взял на шпагу генерал Дибич; придунайская твердыня, укрепленная немецкими инженерами согласно советам самого Мольтке-старшего, не давшаяся в руки Паскевичу и храбрецу Шильдеру – Силистрия на этот раз не продержалась и трех суток.

 

V

Черное море, траверз Румели. Гидрокрейсер «Алмаз»

Великий князь Николай Николаевич, сын императора Всероссийского, удобно устроился в парусиновом кресле. Временный КП был развернут прямо на полетной палубе, благо гидросамолеты уже второй день не поднимали на борт.

– Как-то слишком просто все получается! Шутка сказать – тридцать верст сплошных узостей, берега утыканы орудиями, форты один на другом. В буквальном смысле – террасами, ярусами. А французы идут будто на прогулку и в ус не дуют!

– Между Францией и Османской империей состояния войны нет, – заметил Корнилов. Он расположился в соседнем кресле и потягивал поданный вестовым лимонад. Жаркое июльское солнце заставило сменить суконный форменный сюртук на легкомысленную полотняную пару. – Не так-то просто отдать приказ палить по союзникам. Да и не до того сейчас туркам, сами видите, что у них творится!

С батарей, стерегущих вход в Босфор, поднимались косматые черные столбы. Дальше, над турецкой столицей, дымы пожаров сливались в сплошную пелену.

– Да что турки! – вставил Зарин. – На их счет у меня особых сомнений не было. Флота после Синопа и Варны у Абду́л-Меджи́да, считайте, нет. В Крыму он лишился своих дивизий, а уж когда сдалась Силистрия, из боеспособных частей остались только личная гвардия султана и войска столичного гарнизона. Не считать же за серьезную силу албанских башибузуков, которые сейчас режутся с болгарами?

Помощи тоже ждать неоткуда: англичане только-только собирают новую эскадру на Мальте, Хасан-паша увел корабли египетского бея в Александрию. Ибрагиму-паше битые турецкие союзники ни к чему; англичан он в гробу видал, а вот с французами портить отношения не захочет, подождет, чем кончится нынешняя заварушка с двумя Наполеонами. Нет, господа, османы сейчас никакие не вояки. Меня больше удивляет уступчивость Вены: уж слишком легко мы напугали австрияков. Они, как ни крути, были последней надеждой султана, а теперь…

Зарин безнадежно махнул рукой.

– Качественный разрыв, Ваше Превосходительство, – ответил Андрей. Он устроился рядом на складном табурете. – Все дело именно в нем. Нынешние флоты и армии не так уж сильно отличаются от тех, что были при Наполеоне. Наша техника для них за гранью реальности. Словно уэллсовские марсианцы для персонажей Конан Дойля – «форс-мажор», «неодолимая сила». Остается дать подходящий повод и намекнуть, что в плену не будет ни жестокого обращения, ни ущерба воинской чести. Это я, заметьте, говорю о европейцах.

– Верно, – кивнул великий князь. – Турки – те просто драпают. В Силистрии едва нашли офицера, чтобы подписать капитуляцию, остальных перерезала ошалевшая солдатня.

– В Стамбуле… простите, в Константинополе, ситуация ничуть не лучше. После ночного рейда спецназа и авианалета на улицах ад кромешный. Повсюду пожары, толпы горожан врываются на батареи, оттаскивают расчеты – тех, кто еще не сбежал, – от орудий, умоляют не стрелять по кораблям гяуров, чтобы те не разрушили город. Султан заперся во дворце; с беспилотника засняли, как из-за ограды по толпе палили картечью.

Да, подумал Андрей, диверсанты ночью не церемонились. Вырезали часовых на батареях, заминировали пороховые погреба, а когда грохнуло, устроили второй акт марлезонского балета в казармах султанской гвардии. А с первыми лучами солнца к делу подключились авиаторы. Все наличные машины, семь штук с «Алмаза», «Херсонеса» и недавно введенной в строй «Тамани». Реальный ущерб от налета был невелик, но разрывы бомб и ракет на крыше дворца повелителя правоверных окончательно повергли стамбульцев в панику.

Днем самолеты разбросали над городом листовки. В них доходчиво объяснялось: если хоть одна пушка выстрелит по идущим через Босфор и Дарданеллы кораблям, удар повторится удесятеренными силами. И тогда спасти стамбульцев не сможет ничто, кроме прямого вмешательства пророка.

Результат не заставил себя ждать. Скоро к флагманскому «Наполеону», мрачно дымящему двумя своими трубами на траверзе Румели, подвалила богато украшенная гребная лодка. Великий визирь Мехмед Эмин Рауф-паша с униженными поклонами вручил принцу султанский фирман, дозволяющий беспрепятственно проследовать Проливами. «И да будет свидетелем тому Аллах, всемилостивый и милосердный!»

Сейчас великий визирь трясся от страха на палубе линкора – его отпустят, как только концевой корабль минует западное устье пролива Дарданеллы. Андрей подумал, что не завидует высокопоставленному турку: великий визирь – должность, конечно, солидная, но мало ли что придет в голову униженному и перепуганному султану? Обидно погибать от ядер своих соотечественников.

– Сейчас бы высадить прямо в городе пару дивизий! – мечтательно произнес Зарин. – Через два часа взденем православный крест над Святой Софией!

– А почему бы и нет? – оживился Николай Николаевич. – Казачки у нас есть, два полка егерей. Французы, если надо, помогут, и матросики с линкоров. Что мешает, а?

Андрей переглянулся с Корниловым. Вице-адмирал (новое звание вместе с орденом Святого Андрея Первозванного он получил после Варны) слегка развел руками. Им с Митиным который день едва удавалось удерживать царского отпрыска от необдуманных действий. Зарин, обычно рассудительный и сдержанный, на этот раз явно сочувствовал великому князю.

– Не годится, господа. Если влезем сейчас в это болото, о планах, связанных с Францией и принцем Наполеоном, можно будет забыть. Положим, выкинуть из Константинополя султана с его шакалами у нас сил хватит – а дальше что? Надо зачищать берега проливов; надо налаживать порядок в городе, выстраивать сухопутную оборону, высаживать десант на азиатский берег. И все это – нашими силами?

Корнилов кивнул:

– Нет уж, давайте действовать по плану. Силистрия две недели как открыла ворота; Болгария охвачена восстанем, Милан Обренович ждет не дождется, чтобы двинуть войска на Софию и Филиппополь, сербам уже мерещится Объединенное королевство южных славян. Самое большее через полгода, если не вмешается Австрия, султану придется драпать за проливы.

– Не вмешается. Они не могут прийти в себя после наших успехов в Валахии, да и действия Особой бригады вправили им мозги. К тому же на Дунае, кроме «Прута», «Ординарца» и «Инкермана», действуют канонерки с мортирами и четырехдюймовками. До Белграда им рукой подать, а следом пароходы потянут баржи с десантом и воинским снаряжением для сербской армии. От Белграда до Будапешта всего ничего; ходят слухи, что венгры собираются устроить Габсбургам новый 48-й год, только на этот раз Россия их спасать не будет.

– К тому же австрияки здорово напуганы прусским ультиматумом, – добавил великий князь. – В Санкт-Петербурге посланником Берлина сидит Бисмарк; ему всего сорок, и он полон самых амбициозных планов. Сергей Борисович, спасибо ему, порассказал об этом господине… С согласия государя с ним я встретился и в приватной беседе объяснил положение дел.

– А заодно передали краткий конспектик его будущей биографии, – усмехнулся Андрей. – Знаю, Велесов успел просветить. И вдобавок краткое изложение истории Германии, включая итоги Первой мировой и отречение кайзера. А на следующий день пригласили с экскурсией на «Морской бык» и показали кинохронику. А уж когда намекнули на грядущие проблемы Британии с американцами и рассказали о сокровищах Родезии и Намибии, которые сейчас, считай, бесхозные, вы бы видели, что с ним сделалось! В общем, Пруссию можно записывать в союзники России.

Зарин наклонился к монитору.

– «Наполеон» миновал западный Босфор и вышел в Мраморное море. Хвост каравана отстает миль на десять. Сами понимаете – узости невозможные, приходится идти одной кильватерной колонной. Турки не препятствуют: батареи молчат, пролив словно метлой вымели, ни рыбачьих фелюг, ни паруса, ничего! И вдоль берегов, по всей протяженности – толпы турок, феллахов и горожан. Стоят, смотрят, и все молча. Жуть!

Подошедший Эссен коротко кивнул, приветствуя сидящих.

– Считаю, пора, Алексей Сергеич. Волна вот-вот разойдется, еще немного, и побьем днища при взлете.

– Вот и все, господа! – князь встал, потер руки. – Пора отправлять гидропланы. Реймонд Федорыч, распорядитесь…

Все семь аппаратов – три «Финиста», два «М-9» с «Тамани» и две «пятерки» с «Херсонеса» – качались на невысокой волне возле гидрокрейсера. Авиатендеры шли сейчас с бутаковскими пароходофрегатами; когда они минуют Босфор, «эмки» перелетят туда в сопровождении «Финистов». Нелишне еще раз продемонстрировать туркам, что недреманное око русского царя наблюдает за ними из-под облаков.

Потом два из трех «Финистов» вернутся, и «Алмаз» вместе со старичком «Казарским» присоединятся к эскадре Нахимова, которая ожидает сейчас в полусотне миль от Варны. На линкорах, фрегатах и бесчисленных транспортах (евпаторийские трофеи!) погружены три пехотные и одна драгунская дивизии плюс два казачьих полка – и вряд ли гарнизон крепости, обложенной с суши отрядами болгарских повстанцев, сможет помешать высадке. Город достанется русским, и, когда болгар станут снабжать с огромных складов воинского имущества и огнеприпасов, накопленных для отправки в Крым, восстание полыхнет с новой силой. Да и нашему флоту не помешает передовая база у самого Босфора.

Что ж, подумал Андрей, у всех полно дел – спешных, важных, неотложных. Через час в Севастополь уйдет с депешами пароход «Андия». В Евпатории – будущем Зурбагане – уже начались первые работы, да и сообщения Рогачева заставляют задуматься…

Он встал и заторопился к трапу.

– А вы куда теперь, Андрей Геннадьевич? На «Алмазе», к Варне?

– Нет, Ваше Высочество, мне надо в Крым. Сергей Велесов неделю как вернулся из Одессы. Вчера передал – срочно ждет меня в Севастополе, что-то там у Рогачева вырисовывается…

– Вот как? – Николай Николаевич понимающе взглянул на собеседника. – Пожалуй, я к вам присоединюсь. А по дороге расскажете, что за новости у наших гостей из грядущего…

 

I

«События 1855 года в мировой прессе»

The Baltimore Sun, США:

«…майор Монтодон, представитель принца Жозефа Наполеона в Санкт-Петербурге заявил на приеме у греческого посланника:

«Соединенная эскадра миновала проливы и вышла в Адриатику. Скоро принц высадится в Марселе и во главе Легиона Свободы двинется на Париж! И первое, что он сделает, заняв место, предназначенное ему Господом и народом Франции, – это разорвет союз с Англией и поддержит справедливые требования Королевства Сардиния и свободолюбивых итальянцев. Австрия должна уйти и из Италии и из области Венето…»

Algemeen Handelsblad, Амстердам:

«Эскадра коммодора Перри у берегов Китая. Америка угрожает бывшей метрополии крейсерской войной?

«Ллойд» подняла страховые ставки для британских судовладельцев.

Паника на европейских биржах. Что будет с курсами британского фунта и французского франка? Голландские банкиры скупают русские ценные бумаги.

Караван принца Наполеона подходит к Мальте. Выйдет ли навстречу британская эскадра?»

Ost-Deutsche Post, Вена:

«Лондонский еженедельный листок People's Paper, близкий к партии чартистов, напечатал статью известного социалиста Карл Маркса:

(В мае 1849 года по решению прусского правительства этот господин был повыслан из страны и в настоящее время обретается за Ла-Маншем. – Прим. ред.)

«Царь Николай виновен в очередном преступлении против народов Европы: он использует революционные выступления, подобно тому, как в 1848-м южные славяне искореняли свободы в империи Габсбургов…

(…)

Можно проклинать Наполеона III за предательство Второй республики, но нельзя не приветствоать его решение повернуть штыки на восток, ибо у Европы была только одна альтернатива – подчиниться варварскому игу славян, или разрушить центр этой враждебной силы – Россию. Севастополь, Кронштадт и Петербург необходимо уничтожить!

И вот – Франция пала! Ее армия и флот пленены; столица охвачена мятежом, который свершается в интересах ставленника царя Николая. И лишь Англия по-прежнему непреклонна…»

 

II

Средиземное море, пароходофрегат «Владимир»

Эссен стоял на своем любимом месте – на малом мостике, над правым колесом «Владимира». Под ногами глухо ухало и поскрипывало, широкие плицы размеренно колотились о воду, сообщая кораблю движение вперед. Нахальные чайки вились за кормой; волны катили от самого горизонта, яркое, по-курортному легкомысленное небо раскинуло свой шатер над изумрудной гладью моря, испятнанного то тут, то там крошечными мазками белил – паруса итальянских купеческих шхун, алжирских фелюг, лодок сицилийских рыбаков. Справа, в летнем мареве, едва угадывался изломанный контур Сицилии. Акварельный пейзаж слегка портил густой шлейф дыма – французы шли в трех милях к зюйду, немного отставая, и головной «Наполеон» ясно рисовался на фоне далекого берега.

Может, сгонять вестового за полотняным раскладным креслом? Развалиться, закинуть ноги на нижнюю нитку леера, потребовать запотевший графин с лимонадом и со вкусом, не торопясь, вспоминать все перипетии этого похода…

* * *

На подходах к архипелагу пришлось разделиться: французы ползли на вест, кляня безветрие и жару, а русский отряд, состоящий сплошь из паровых скороходов, оторвался и ушел к норду, в Киклады. Там и состоялась встреча с флотилией дяди Спиро: семь парусных шхун и винтовой бриг, уже полгода свирепствующие на турецких торговых маршрутах. Двое суток русские корабли простояли возле крошечного островка, пиратской базы старика Капитанаки. Сколько было выпито сладкого критского вина, крепкой водки узо, сколько съедено жаренного на углях мяса и пресного овечьего сыра, сколько перецеловано чернооких, податливых гречанок…

Флагман каперской флотилии пришвартовался к борту «Владимира», и матросы споро перекидали на него два десятка легких медных карронад, обитые свинцовыми листами бочонки с порохом, ядра, гранаты, штуцера, связки абордажных тесаков – трофеи альминской победы. Суденышко осело в воду почти по привальный брус. Дядя Спиро улыбался, гладил заскорузлыми пальцами сталь и бронзу, и повторял: «Росики аделефио эфхаристо…»

К исходу третьего дня подошли французы. Буксирные пароходы, волокущие набитые войсками транспорты и парусные линкоры, выбивались из сил, едва-едва выжимая пять узлов. Часть судов пришлось превратить в угольщики – топливо надо было взять до самого Марселя. Команды, измученные угольными погрузками, с завистью смотрели на проплывающие мимо игрушечные островки с оливковыми рощицами и овечьими стадами на крутых приморских склонах. Но принц Наполеон, чей флаг развевался над «Шарлеманем», был неумолим: «Вперед, вперед! Отдыхать будем во Франции!»

В Адриатике к эскадре пристроился австрийский парусный корвет, и все свободные от вахты сбежались посмотреть. Увы, бесплатный цирк (большинство русских впервые увидели всамделишний австрийский военный корабль) продолжался недолго. На «Шарлемане» взвились цепочки разноцветных флажков; сигнальцы «Вобана», на котором держал флаг Истомин, отрепетовали команду, и «Заветный», выкатившись из строя, понесся навстречу калоше императора Франца-Иосифа. Австрияки оказались понятливы: корвет сделал поворот оверштаг, раскинул лиселя и растаял в туманной дымке Адриатического моря.

 

III

Из дневника Ф. Красницкого. Библиотечка журнала «Русский инвалид», С.-Петербург, 1879–1924 гг.

«…разговоры о британской эскадре, подстерегающей наш караван, не утихают уже неделю. В кают-компании только об этом и спорят; «Мальта» да «англичане» – несется и со шканцев, и с полубака, от бочки с водой, возле которой разрешено курить. На военном совете, собранном на «Наполеоне», флагмане французской эскадры, большинство командиров кораблей высказались за то, чтобы обогнуть британскую твердыню с зюйда, а потом подняться вдоль берегов Туниса, оставив по правому борту островок Пантеллерия. Но Истомин и соглашавшийся с каждым его словом принц Наполеон и слушать об этом не пожелали.

Британские корветы-разведчики то и дело появляются с вестовой стороны горизонта. Всякий раз, когда мелькает вдали крошечный лоскут паруса, по фалам «Вобана» (флагман вице-адмирала Истомина) взбегают цепочки сигнальных флажков и какой-нибудь из миноносцев боевого охранения, раскручивая до предела машины, кидается наперехват незваных гостей. Уже три разведчика разбиты их метким пушечным огнем; другие, более везучие, едва увидав в отдалении стелющийся за низким силуэтом дым, поспешно отворачивают прочь.

Ни у кого нет больше сомнений, что недоброе око Королевского флота внимательно следит за нами. Выловленные из воды офицеры шлюпа «Стромболи» рассказывают, что к Мальте стянуто все, что англичане сумели собрать на Средиземноморье. Гавань забита военными кораблями: линкорами, фрегатами, корветами. Правда, паровых среди них немного, но вот-вот из метрополии должна прийти эскадра адмирала Нейпира, направленная сюда, на Средиземное море, вместо напичканного минами и русскими канонерками Финского залива.

Пленники затруднились назвать точное число военных кораблей в гавани Ла-Валетты; выходило, что только линкоров здесь не меньше полутора десятков, и из них два винтовых. Похоже, Королевский флот твердо намерен взять реванш за черноморские неудачи и только того и ждет, чтобы наш караван, подобно неосторожной мыши, сунулся в мышеловку.

Мне понятны резоны Истомина, отвергшего южный маршрут. Даже не имея достаточного количества паровых судов, британцы все равно превосходят нас в эскадренном ходе. Над морем который день дуют устойчивые норд-осты; поймав их в паруса, неприятель без труда догонит наш неповоротливый, перегруженный войсками караван, какой путь мы бы ни избрали. А раз так, к чему оттягивать неизбежное?

И все же вице-адмирал не стал, очертя голову, лезть в пролив, отделяющий Мальту от южной оконечности Сицилии. Корабли легли в дрейф, и с «Тамани» одну за другой спустили на воду две летающие лодки. Описав широкую дугу над ордером каравана, аппараты, жужжа моторами, ушли на вест, туда, где за горизонтом лежит древняя твердыня рыцарей-госпитальеров, ставшая в наши дни средоточием британской военно-морской мощи на Средиземном море…»

 

IV

Средиземное море, вблизи Мальтийского пролива

«Финист» разобранный на части, отдыхал на палубе «Владимира». Собирать, спускать на воду ради одного вылета было бы сущей дуростью, а потому командир авиагруппы отправился на авиатендер «Тамань» (он нес звено новеньких «М-9», в отличие от потрепанных «пятерок» «Херсонеса») и самолично выдал полетное задание Энгельмейеру (его, как опытного морского летчика, перед самым походом забрали из сухопутной эскадрильи). «Девятки» лихо развернулись против ветра и пошли на взлет, Эссен проводил их тревожным взглядом.

На сердце у него было неспокойно. Он клял себя, что не стал обижать Семенова, переучившегося, как Кобылин, из наблюдателей, и не полетел сам. Не захотел лишать парня уверенности в себе! Вот и жди теперь, считай минуты, которые утекают вместе с газойлем через трубку топливной магистрали…

Как оказалось, беспокоился он не зря. Звено благополучно вышло на Валетту, покружило над цитаделью, сфотографировало набившиеся в гавань суда и легло на обратный курс. На пятьдесят шестой минуте полета ведущий бодрым голосом сообщил, что его движок дает перебои, но это ничего, дотянет. Эссен встревожился всерьез: он хорошо знал этот нарочито-беззаботный тон, сам не раз докладывал точно так же, чувствуя, что вот-вот стрясется какая-нибудь неприятность. И как в воду глядел – через семь минут Энгельмейер доложил, что мотор заглох окончательно и придется садиться на воду. Встревоженный Эссен скомандовал на «Херсонес» спускать на воду «пятерки» – он намеревался самолично лететь на поиски. Краснопольский отговорил: до приводнившихся аппаратов (Семенов не решился бросить товарища) оставалось не более пятнадцати миль, проще послать миноносец. И верно, не прошло и часа, как «Заветный» приволок на буксире аварийную «эмку».

Истомин на «Вобане» возглавил колонну пароходофрегатов на правом фланге ордера. Миноносцы во главе с «Заветным» оттянулись дальше к зюйду, образовав боевое охранение. Трубы, бинокли, панорамы прицелов – вся оптика, все «невооруженные» глаза были прикованы к горизонту. Оттуда, из туманного марева, в любой момент могли появиться мачты британских линкоров.

 

V

Мальта, Ла-Валетта HMS Royal Albert

Сэр Уильям Паркер, адмирал флота Ее Величества, первый баронет Шенстон, нервно расхаживал по шканцам флагманского линкора «Абукир». Происходящее его не радовало.

С одной стороны, ситуация складывалась удачно. Русско-французская эскадра не стала играть в кошки-мышки с Королевским флотом; вместо того чтобы обогнуть Мальту с юга, они стоят сейчас в нескольких десятках миль к востоку от острова и, судя по всему, намерены идти проливом, прижимаясь к южному побережью Сицилии. Донесения разведчиков не оставляли в этом никаких сомнений. А значит, остался сущий пустяк – вывести эскадру в море, навстречу неприятелю.

Вот тут-то и возникало «с другой стороны». Новое оружие русских. Необыкновенно мощные и дальнобойные орудия, железные корабли, способные развивать невиданную скорость – их жертвами уже стали несколько разведывательных судов. А вот сами русские видели все, что происходит в гавани Ла-Валетты как на ладони – их летучие лодки уже нанесли сюда визит.

Сэру Уильяму Паркеру не впервой было поднимать свой флаг в гавани мальтийской твердыни. Он принял этот пост в 1843 году, потом оставил его ради кратковременного пребывания в должности Первого морского лорда, вернулся в 1848-м и через четыре года, выслужив эполеты полного адмирала, вернулся в Англию. Там лорда Паркера, как и многих его предшественников, ждал просторный, отделанный резным дубом кабинет в Адмиралтействе. Консультировать судостроительные программы, участвовать в разработке стратегических планов, высказываться по поводу новых назначений – чем еще может заниматься семидесятишестилетний адмирал, не желающий оставлять службу?

Все расчеты поломала Восточная война. В декабре прошлого, 1854 года сэра Уильяма Паркера попросили снова, уже в третий раз, занять пост командующего силами Ройял Нэви на средиземноморском театре. Увы, эти «силы» были лишь бледной тенью могучей армады, которую он каких-то три года назад сдал адмиралу Дудансу. За два года войны Королевский флот перенес множество унизительных поражений, не одержав ни одной победы – не считать же за таковые несколько бомбардировок русских прибрежных городов и крепостей? Великолепные корабли, гордость и мощь Британии, раз за разом уходили на дно, превращались в обгорелые обломки, а то и вовсе – несмываемый позор! – спускали кормовые флаги перед врагом. Нет, древние греки, явно не подумав, назвали когда-то это море Понтом Эвксинским, или Гостеприимным. Для адмиралов Дуданса и Лайонса оно стало чертовски негостеприимным, и теперь ему, лорду Паркеру, приходилось ломать голову: как имеющимися, весьма скромными силами остановить рвущуюся мимо Мальты русско-французскую армаду?

Не стоит поддаваться малодушию, одернул себя Паркер. Пятнадцать линкоров, из них два паровых, «Ройял Альберт» и «Центурион» – серьезная сила. Да, по количеству винтовых кораблей линии он уступает французам, но зато парусных у него куда больше. Могучие трехдечники: «Кумберленд», «Каледония», «Колоссус», «Боскавен», «Альбион». Этот последний уже встречался в бою с новыми кораблями и летучими машинами русских – это случилось во время несчастливого перехода в Крым, когда адмирал Дуданс вынужден был повернуть растрепанную эскадру назад, в Варну.

На фоне этих громадин довольно жалко смотрелись линкоры старой постройки: двадцати-, а то и тридцатилетние «Принц-Регент», «Азия», «Бомбей», «Нептун», «Вэнгард», «Беллерофон» и уж совсем древний «Корнуолл», спущенный на воду во времена наполеоновских войн. Впрочем, артиллерия на «старичках» достаточно современная – тяжелые пексановские орудия, установленные на нижних деках, способны вселить страх божий на всякого, кто осмелится загородить путь линкорам Королевского флота.

В конце концов, напомнил себе адмирал, Дуданс с Лайонсом толком не знали, с чем им предстоит иметь дело. Оба раза они были застигнуты врасплох – и на переходе в Крым, и в варненской гавани. Что до битвы при Альме, тут вообще говорить не о чем: соединенной эскадрой командовал француз, а чего можно ждать от лягушатника, хотя бы и с адмиральскими эполетами, кроме повторения Трафальгара? Недаром газетные писаки именно так именуют тот разгром…

К тому же русские применили подлое, неджентльменское оружие – подводные мины. Именно мины заставили эскадру Нейпира уйти с Балтики; они же ломали днища великолепных линкоров Лайонса у мыса Лукул. Неудивительно, что русские тогда одержали победу! Эти дикари могут лишь бить в спину, исподтишка, или наваливаться многократно превосходящими силами, как поступили два года назад с турками при Синопе. В открытом бою им надеяться не на что.

А раз так, надо заставить их принять бой на его, Уильяма Паркера, условиях! Никаких подводных мин – открытое море, кильватерные колонны, борт в борт, с пистолетной дистанции, а если придется, то на абордаж, как при Трафальгаре. И когда возомнившие себя моряками казаки и раболепствующие перед ними галлы со своим игрушечным принцем запросят пощады, он, подобно великому Нельсону, не заметит белых флагов.

Через десять минут адмирал Паркер диктовал адъютанту боевой приказ – в течение вечера и ночи вывести корабли из гавани Валетты на внешний рейд. С утренним бризом, приходящим от горячих берегов Ливии, эскадра тремя кильватерными колоннами двинется на перехват неприятельского каравана. И никому, от поседевшего на шканцах коммодора до мальчишек – «пороховых обезьян», не придет в голову усомниться в исходе предстоящего боя. Англия по-прежнему правит морями, джентльмены!

 

I

«События 1855 года в мировой прессе»

Daily Telegraph, Лондон:

The Continental Telegraph сообщает из Нью-Йорка: 15 июня сего года представитель президента посетил городок Нью-Йорк Алки на севере территории Орегон. В этой роли выступил военный министр Джефферсон Дэвис, ветеран войн с индейскими племенами, участник мексиканской кампании 46-го года.

Что привлекло столь энергичного государственного деятеля в эту глушь? Оказывается, 14 июня Нью-Йорк Алки посетил с деловым визитом наместник Русской Америки, князь Меньшиков. Искушенный читатель помнит: именно он командовал войсками, разгромившими Крымскую экспедицию!

Итак, маски сброшены: за спиной нашей страны, ведущей изнурительную войну с восточными варварами, вызрел заговор! Нет сомнений, что алчные плантаторы и работорговцы нацеливаются на территории Соединенной Канады. Сомнения окончательно развеялись, когда на прошлой неделе в Вашингтоне объявили о соглашении между Морским ведомством Российской Империи и соответствующим департаментом Соединенных Штатов. Согласно этой договоренности…»

New York Herald, САСШ:

«…нет сомнений, что французские жители Квебека имеют право сами определять свою судьбу. И если они пожелают войти в состав Североамериканских Соединенных Штатов, никто не должен им препятствовать. Прошли те времена, когда Англия диктовала свою волю всему миру! Ее боевые корабли на дне, ее эскадры разгромлены. Королеве Виктории следует вернуться к «реалполитик»: сидеть на своих островах и благодарить судьбу за то, что никто пока не пересек канал с армией, как собирался сделать это великий Бонапарт. Впрочем, как знать? Европа слишком долго терпела тиранию островных торгашей…»

 

II

К западу от о. Мальта. Фрегат «Вобан»

– Мы не будем ждать атаки! – отрезал Истомин. – Дело даже не в их численном перевесе: суда наших французских союзников заполнены войсками и грузами, сейчас это транспорты, а никак не боевые корабли.

Бутаков склонился к расстеленной на столе карте.

– Уклониться от встречи тоже не получится, господин вице-адмирал. Мы слишком медлительны, англичанам не составит труда нас нагнать. Ветер им благоприятствует.

– Согласен, Григорий Иванович! Можно, правда, отойти к осту и все-таки обогнуть Мальту с зюйда. Авиаторы могут все время держать неприятеля в поле зрения и уклоняться от их разведчиков.

– Я на это не рассчитывал бы, – покачал головой Бутаков. – У англичан полно всякой мелочи, всех не переловить. Да и погода может перемениться в любой момент, и тогда гидропланы уже не смогут взлететь.

Французский контр-адмирал вдруг быстро заговорил, сопровождая речь экспансивными жестами.

– Представитель наших союзников прав, – согласно наклонил голову Истомин. – Обходной маневр – это еще неделя в море. Даже если не брать в расчет нехватку провианта и пресной воды, люди не в силах выносить скученность и тесноту. Уже сейчас на кораблях свирепствует дизентерия, счет умерших идет на десятки. Чем быстрее мы высадим войска на берег, тем лучше.

– Значит, ночная атака, Владимир Иванович?

– Именно! Авиаторы докладывают: англичане начали выводить эскадру с внутренних рейдов. Дело это небыстрое; бухты забиты судами, развернуться негде, пароходов для буксировки у них не хватает, тянут баркасами. Раньше чем к утру не управятся.

Капитан второго ранга Краснопольский откашлялся.

– У меня в аппаратах одиннадцать торпед. По три – на «Живом», «Строгом» и «Свирепом», две – на «Заветном». Дождемся темноты и атакуем корабли на внешнем рейде. Без прожекторов и скорострельной артиллерии, что они нам смогут сделать? Перетопим все, что они успеют вытянуть из гаваней.

– Пожалуй, одно дополнение, господа. – Истомин сделал на карте несколько пометок. – Если я не ошибаюсь, у нас на пароходах-матках десять минных катеров?

– Точно так, Владимир Иваныч. На «Буге» и «Днепре» – по четыре, и еще два – на «Таганроге», его закончили оборудовать перед самым походом. Команды на катерах все с боевым опытом после Варны и Босфора.

– Вот они и начнут. Задача – подорвать корабли, выходящие с внутреннего рейда.

Краснопольский склонился к карте. Карандашные стрелы упирались в проходы в гавани: правая со стороны Калькары, вдоль стен форта Рикассоли, вторая – навстречу, мимо форта Сан-Эльмо.

– Как японцы в Артуре? – усмехнулся миноносник. – Простите, это из нашей истории. Дело было на Дальнем Востоке; неприятель тоже пытался ночью подорвать броненосцы у входа на внутренний рейд, чтобы запереть нашу эскадру в гавани.

– Вот как? Не знал-с… Как-нибудь расскажете поподробнее. Да, вы правы, хорошо бы потопить корабль покрупнее в проходе, авось и закупорим остальных, как в бутылке! Но даже если и не получится, жизнь мы англичанам осложним, и преизрядно. До рассвета они точно не рискнут выводить остальные суда. Нам ведь только и надо, что выиграть день-полтора, чтобы французы проползли Мальтийским проливом. А там ищи нас, свищи!

Краснопольский, подумав, кивнул и стал делать пометки в блокноте.

– Хорошо бы начать атаку на внешний рейд одновременно с катерами. Сумеете?

– Отчего ж не суметь? Миноносцы лягут в дрейф милях в семи мористее и будут ждать сигнала. Катера приблизятся ко входу в гавань, радируют, дадим полные обороты и – приходи, кума, любоваться!

– А как отходить катерам после атаки? – продолжал допытываться вице-адмирал. – Англичане быстро опомнятся и паниковать не будут, это вам не турки!

– Катера пойдут назад не вдоль берега, а напрямик, через внешний рейд. После торпедной атаки там будет твориться черт знает что, их наверняка примут за свои же баркасы, подбирающие команды подорванных кораблей.

– Рискованно… – Истомин с сомнением покачал головой. – В Варне почем зря палили во все стороны…

– В таком деле, Владимир Иваныч, без риска не обойтись. Но, по-моему, куда сильнее мы рискуем на подходах к гавани. Стоит напороться на брандвахту – и все, расчет на внезапность псу под хвост.

– А брандвахта наверняка будет. – Истомин сделал на карте еще одну пометку. – Вот здесь, со стороны форта Сан-Эльмо.

– Западную группу поведет «Аргонавт». У него неподвижный торпедный аппарат, если что, ударит в упор. Ну и на отходе прикроет своей трехдюймовкой.

Истомин посмотрел на часы. Стрелки стояли на пятнадцати тридцати пяти.

– Что ж, господа, времени у нас в обрез. Отправляйтесь по своим кораблям. Эскадре разводить пары; боевые приказы получите по радио. И удачи нам всем сегодняшней ночью!

 

III

Ла-Валетта. Минный катер № 2

Форт громоздился по левому борту, подобно титанической стене, уходящей куда-то вверх, в черную бездну. Звезды, по-средиземноморски яркие, перемигивались с оранжевыми огоньками фонарей на брустверах и в бойницах казематов.

Едва слышно шелестит вода под форштевнем. Паровая машина катера размеренно постукивает, отдаваясь дрожью в подошвах. За кормой ни взблеска, ни огонька, только колышется на волнах лунная дорожка. Вот мелькнула, пересекая ее, низкая тень и растворилась в темноте под берегом.

Лязгнул металл: машинист откинул чугунную дверку-заслонку и пошуровал в гудящем пламени длинным железным прутом. На лицо, облитый потом торс ложились из топки оранжевые отсветы. Федя машинально поднял глаза к трубе катера, ожидая увидеть сноп искр.

Ничего. Дефлектор – массивное сооружение, походящее на перевернутый чугунок, – справлялся со своей задачей.

– Удивительно полезное приспособление! Вы, русские, чертовски изобретательный народ. Мне никогда не приходилось видеть столько технических новинок, как на ваших минных носителях!

Красницкий отметил, что американский офицер сказал mine carriers – буквальный перевод слова «миноносец» на английский язык, на котором и шла беседа. Конечно, термины torpedo boat и destroyer, знакомые любому моряку начала XX века, здесь еще не успели появиться…

– Скоро такие же устройства появятся и на вашем флоте, мистер Мори, – вежливо ответил Федя. – А пока вы можете понаблюдать за ними в бою.

Американский морской офицер Мэтью Фонтейн Мори к своим сорока семи годам успел приобрести мировую известность работами в области картографии и метеорологии. В мае 1855 года Мори оказался в Брюсселе, где занимался закупками карт и навигационных приборов для американского флота. Здесь и нашло его письмо военно-морского министра с приказом срочно ехать в Россию, в Sevastopol, для изучения новейших образцов минного оружия. Ведомство вело переговоры с русским Адмиралтейством о закупке этих новинок, которые могли стать серьезным козырем в грядущей войне с Британской империей, и нуждалось в серьезном специалисте, способном оценить приобретение «на месте».

Командующий русской эскадрой вице-адмирал Истомин поначалу наотрез отказывался брать американца в средиземноморский поход, но авторитет Корнилова и великого князя Николая Николаевича сделал свое дело. Путь от Севастополя до Мальты Мори проделал на борту парохода-матки «Буг» и теперь вот напросился в вылазку с Красницким. Федя не видел причин отказывать: раз уж американцы собираются использовать минные катера против англичан, пусть учатся. Пригодится.

– Как ваша нога, мистер Мори? – вежливо осведомился Красницкий. Американец сильно хромал и не расставался с тяжелой дубовой тростью – последствия тяжелого перелома двенадцатилетней давности. – Вы устроились бы на корме – а то здесь такая суета поднимется, как бы вас ненароком не зашибли…

– Боитесь, что я буду путаться у вас под ногами, шкип? – усмехнулся Мори. – Верно, подпорка моя с изъяном, но я все же моряк. И, прежде чем засесть за письменный стол, немало походил на кораблях дяди Сэма.

Феде сделалось неловко: с чего это он, в самом деле, вздумал поучать старого морского волка?

– Вы меня не так поняли, мистер Мори… я хотел сказать – в катере тесно, а наши матросы бывают бесцеремонны и могут случайно…

– Ну-ну, брось, парень! – Американец похлопал Красницкого по плечу, чем окончательно поверг его в смущение. – Кто не хаживал на нантакетских вельботах, тот не знает, что такое бесцеремонность и теснота. А мне, слава создателю, пришлось… Не волнуйся, если ваши парни невзначай отдавят мне ногу, жаловаться не стану. Лучше покажи, как присоединять гальваническую батарею к проводам? Когда мы отходили от корабля, она была отключена, не так ли?

* * *

Катера отошли от борта «Буга», когда над морем уже вовсю пылал закат. Багровое солнце садилось в туманное марево за остров, противоположная, остовая сторона горизонта уже тонула в чернильной мгле. Лейтенант Красницкий, командовавший в этом набеге группой из четырех катеров, мог радоваться: им выпало атаковать с востока, а значит, англичанам сложнее будет разглядеть силуэты катеров на фоне темного неба. Зато и действовать придется одним; винтовая яхта «Аргонавт», переведенная после Варны в разряд минных канонерок, сопровождает вторую, западную группу.

На цель вышли в кромешной темноте. Федя приказал как можно сильнее прижиматься к мелководью: во-первых, здесь они окажутся в мертвой зоне для орудий форта Рикассоли, а во-вторых, высокий берег, увенчанный крепостными стенами, надежно скроет катера в своей тени. Пока расчет оправдывался – до входа на внутренний рейд оставалось не более мили, а их до сих пор не заметили. И, судя по тому, что не слышно стрельбы, второй группе тоже пока везет.

Вдалеке глухо ударил взрыв. Звук отразился от каменных стен и укатился в открытое море.

«…Тьфу, пропасть, накаркал…»

Федя схватил обрезиненный корпус рации, нащупал тангенту.

– Заветный, я Второй. Западная группа обнаружена, нас пока не увидели. До цели девять кабельтовых, выхожу в атаку!

– Второй, я Заветный, понял вас. Десять минут.

Это значит, миноносцы дадут «фулл спид» и через десять минут выпустят по стоящим на внешнем рейде кораблям торпеды. За это время катерам лейтенанта Красницкого надо успеть добраться до прохода и найти цели, достойные их мин.

На бруствере заметались желтые отсветы, бухнула сигнальная пушка. Пронзительно, по-змеиному, зашипело, над бастионом взлетел в небо комок ярко-желтого пламени, ярко осветив море, крепостные стены, пену прибоя в полукабельтове от «двойки».

Федя вскочил. Теперь он ясно видел все три катера – вот они, держатся позади изломанной линией. Осветительная ракета вырвала из темноты детали – фигуры людей, низкие рубки, трубы, минные шесты на решетчатых подставках.

Новое шипение, новая вспышка в зените. Крики на бастионе стали громче, захлопали ружейные выстрелы. У самой щеки пронеслось что-то горячее, плотное и с треском ударило в планширь. Брызнули во все стороны щепки.

– Полный вперед! – отчаянно заорал Федя. – Семикозов, давай к минам!

Боцман, с которым они ходили в атаку еще при Варне, завозился с креплениями минных шестов. Федя оттолкнул рулевого и сам встал к штурвалу. Справа, в темноте, забухали пушки. Это уже на кораблях – только звук какой-то несолидный, не похоже на тяжелые пексановские орудия. Тоже, наверное, сигнальные…

Федя быстро завращал штурвальное колесо, нос катера покатился влево. Прямо посреди прохода на внутренний рейд, между западным молом и оконечностью мыса Калькара, медленно полз линейный корабль. Мачты его казались кургузыми обрубками; из короткой трубы густо валил дым, подсвеченный изнутри оранжевыми искрами. За кормой, на буксире, тащится еще один: у этого стеньги не спущены, неубранные паруса свисают с реев неопрятными фестонами. Орудия на обоих линкорах пока молчали.

«…Надолго ли? Ох, сомневаюсь…»

– Купченко, семафорь: «Мыслете»!

Матрос-сигнальщик схватил переносной фонарь Ратьера и застучал шторкой.

«…Заметят с берега? Черт с ними, поздно!..»

Готовясь к атаке, Красницкий расписал несколько вариантов действий. Была среди них и атака на две крупные цели в проходе. «Мыслете», буква «М» в своде флажных сигналов русского флота, тире-тире-точка: катера Красницкого и мичмана Бухреева идут на головной мателот, мичмана же Ольминский и Редников берут второго. Сначала атакуют ведущие катера; ведомые следуют в полукабельтове позади и при необходимости наносят завершающий удар.

– Семикозов, оба шеста!

Начинка мин – не черный порох, даже не пироксилин. Из 1920-го доставили достаточно взрывчатки – мелинита, динамита, тротила. Два заряда разломают деревянный борт английского линкора, как телегу, застрявшую на рельсах перед несущимся локомотивом. Можно обойтись и одним, но мало ли. Взрыватель не сработает, или электрический провод перебьет шальной пулей…

«…Правда, никто в нас не стреляет. Что они там, заснули?..»

Кабельтов… восемьдесят саженей… шестьдесят…

– Мины в воду!

Семикозов навалился на шест. Медный бочонок, скрывающий полпуда тротила, выдвинулся на всю длину, наклонился, нырнул в воду. Боцман набросил на свободный конец шеста заранее подготовленную петлю и точными движениями закрепил узел. Краем глаза Красницкий видел, как американец помогает матросу крепить второй шест.

Линкор полз вперед узлах на двух. Медленно, но вполне достаточно для того, чтобы вместо миделя, куда нацелился Федя, катер подошел к борту у самой кормы.

«…Еще чуть-чуть, и может затянуть под винт. Впрочем, вздор – машина у англичан слабосильная, обойдется…»

Высоченная корма утесом нависала над катером. Бессильно болталось громадное полотнище кормового флага; поблескивали стекла офицерских кают, латунные переплеты и вызолоченные буквы Centurion под окнами адмиральского салона.

80-пушечный линейный корабль третьего ранга. Странно, подумал Федя, в справочниках «потомков» «Центурион» значится как парусный, переделанный в винтовой лишь в конце 1856-го. Видимо, из-за прошлогодних потерь британцам пришлось поторопиться.

«…Три сажени… две!..»

– Ahoy! Who the hell are you?

Прежде чем лейтенант успел открыть рот, Мори ответил:

– All hands weather main вraces, limey!

Мины уткнулись в борт на четыре фута ниже ватерлинии и заскрежетали по подводной медной обшивке, уходя ниже, под киль.

Федя медленно сосчитал до пяти и рванул линь, освобождая взрывчатые снаряды.

– Машину на реверс!

Машинист со скрежетом перекинул рычаг. Под кормой забурлило, вертикальная стена борта медленно поплыла назад.

«…Семь… восемь… девять… десять…»

На счет «пятнадцать» Федя заорал: «Берегись!» – и замкнул рубильники. Сдвоенный взрыв ударил катер, словно копытом шерстистого носорога. Лейтенант едва удержался на ногах, вцепившись в штурвал; Семикозов, Мори, кочегар, сигнальщик – все повалились друг на друга. Пенный вал захлестнул суденышко от носа до кормы. Пронзительно зашипело – это вода окатила раскаленную чугунную дверцу топки.

На палубе линкора пронзительно орали люди, грохотали по палубе башмаки, один за другим хлопнули два пистолетных выстрела. Водяной столб, поднятый взрывами, уже осел. В грязной бурлящей пене то тут, то там мелькали обломки, взметнулась и пропала рука с судорожно скрюченными пальцами…

«…Тот, что нас окликал? Не повезло бедолаге…»

Федя закашлялся, выплевывая воду, замотал головой. В ушах все еще звенело после взрыва.

– Отличная работа, мистер Красницки!

Мори завозился, поднимаясь на ноги. Матрос-сигнальщик подхватил американца под микитки, рывком поднял, усадил на банку.

Почему с «Центуриона» до сих пор не стреляют, гадал Федя, выкручивая до упора штурвальное колесо. Все же корабль не на бочке, не у стенки стоит – движется, выполняет маневр. Должны же быть дежурные орудия, часовые с ружьями, наконец? Хотя, если подумать, зачем? Родная гавань, берег – сплошные форты и береговые батареи. Похоже, командующий британской эскадрой был уверен, что здесь им ничего не угрожает. Если так, то эта уверенность дорого обошлась его подчиненным…

Над головой визгнуло ядро, и Федя инстинктивно пригнулся. Стреляли не с «Центуриона» – видимо, катера заметили на батарее, караулящей проход на внутренний рейд.

«…Поздно, джентльмены! По малоразмерной цели в темноте хрен вы куда попадете, разве что в свой же «Центурион». Впрочем, ему уже довольно – вон как осела в воду корма! Обшивка, наверное, распорота так, что в пробоину можно въехать на грузовике, а до водонепроницаемых переборок здесь пока еще не додумались…»

Позади обреченного корабля ударило – раз, другой, потом, после короткого интервала, еще дважды. Ольминский с Редниковым, а значит, второму линкору тоже аминь. А ведь у них получилось так, как и было задумано, запоздало сообразил Федя. Даже если англичане сумеют оттянуть «Центурион» к берегу, прежде чем он ляжет на дно, второй корабль уж точно потонет прямо на судовом ходу. Конечно, его уберут самое позднее дня через три, но эти три дня эскадра – или то, что от нее останется, – будет надежно заперта в гавани.

– Вашбродь, а наши-то?

Федя обернулся. В стороне, в полукабельтове попыхивал машиной катер мичмана Бухреева. В свете взмывающих с бастионов ракет поблескивали медные бочонки мин на задвинутых до упора шестах.

– Купченко, пиши: «Рцы»!

«Рцы», точка-тире-точка. «Следовать за мной». Соваться на внутренний рейд рискованно, да и незачем, а вот на отходе вполне можно найти достойную цель.

Словно в ответ его мыслям вдали, на внешнем рейде, вспыхнули и забегали лучи прожекторов. Федя замер – до его слуха донеслась беспорядочная пушечная пальба, а потом серия глухих ударов. Раз, другой, еще и еще… Лейтенант, шевеля губами, шепотом считал взрывы торпед. Каждый – это отправленный на дно боевой корабль. А молодцы: наверное, стреляют, как на адмиральском смотру – по одному, считая от головы ордера, с равными интервалами. Неудивительно, что почти каждая торпеда идет в цель, условия стрельбы самые что ни на есть полигонные. А вот британцам-наводчикам не позавидуешь – попасть из допотопных гладкоствольных орудий по стремительным низким силуэтам, да еще и когда сетчатку наводчику выжигает беспощадный луч, уставленный прямо в лицо с каких-то двенадцати кабельтовых…

Ярчайший мертвенно-белый свет залил катер. Это было так неожиданно, что Федя присел, прячась за кожухом котла. Позади удивленно вскрикнул Мори, выматерился Семикозов, а прожекторный луч уже скользил прочь, выхватывая из темноты то брустверы бастионов Сан-Эльмо, то покосившиеся мачты приткнувшегося на мелководье фрегата, то шлюпки, мельтешащие в волнах вокруг грузно оседающего в воду трехдечного корабля. Все новые слепящие щупальца обшаривали море, корабли, крепостные стены, слепили наводчиков, сковывали ужасом сердца людей на палубах беззащитных линкоров. Потом два столба электрического света взметнулись вверх и скрестились, подобно «световым мечам» из футуровидческого фильма о «далекой галактике», который Феде случилось как-то посмотреть в кают-компании «Алмаза». Лейтенант радостно засмеялся, встал во весь рост и, сорвав фуражку, замахал идущим следом катерам. Впереди, над внешним рейдом Ла-Валетты, над разодранными тротилом и сталью британскими линкорами, встал до самых звезд Андреевский крест.

 

IV

Близ Ла-Валетты. Пароход-матка минных катеров «Буг»

Рангоут уютно поскрипывал в такт толчкам волн. На палубе переругивались матросы боцманской команды; раздался пронзительный скрип, и над головой Феди проплыл выстрел с раскачивающимся на сдвоенном тросе чугунным гаком. Лейтенант еле успел пригнуться – тяжеленный крюк смахнул с его головы фуражку и чиркнул по волосам.

– Полегче там, храпоидолы! – заорал Семикозов. – Чуть господина лейтенанта не зашибли, а он пораненный! Вас бы по темечку вымбовкой, дярёвня косорукая!

Мимо пропыхтел катер с большой цифрой 4 на носу – мичман Ольминский. Разведенной волной «двойку» Красницкого, пришвартованную под русленями грот-мачты, приподняло и чувствительно приложило о борт парохода. Надо бы спуститься и вывесить кранцы, лениво подумал Федя. Конечно, после такого отчаянного дела можно и расслабиться, но не настолько же, чтобы сидеть и смотреть, как калечат казенное имущество.

Но – не получится. Рана, конечно, пустяковая, но все же мешает карабкаться по веревочным трапам. Недаром на борт Федю поднимали как куль муки, в веревочной люльке. Англичане сумели напоследок до него дотянуться – ружейная пуля, пущенная наугад, на кого бог пошлет, угодила выше локтя, распорола рукав сюртука и вырвала из руки изрядный клок плоти. Ерунда, конечно, но ведь болит…

– Позвольте, я! – засуетился Мори. Он ловко, несмотря на покалеченную ногу, спустился в катер и по очереди перекинул за борт все три кранца. Скрип немедленно прекратился. Подбежавший матрос помог американцу забраться на палубу.

– Ваши мины – страшное оружие, – сказал Мори, вытирая ладони большим клетчатым платком. – Всего полчаса, и британцы недосчитались четырнадцати кораблей линии. Четырнадцати! И все это – дело рук трех сотен человек, если считать команды миноносцев.

– Это еще что! – отозвался Федя. – Могли бы и остальные добить, только некогда. Да и торпеды стоит поберечь: путь до Кронштадта неблизкий, нам еще мимо Гибралтара идти, и Каналом…

– Вряд ли теперь кто-нибудь рискнет встать у вас на дороге. Брюссельские газеты еще в апреле писали – Англия собирает на Мальте последние оставшиеся у нее линейные корабли. Все, что они могут сейчас наскрести в Метрополии, хлам, линкоры третьего класса, постройки двадцатых годов. Разве что эскадра Нейпира – так половина ее кораблей еще в прошлом году ушла на Черное море.

– Помню, как же… – кивнул Федя. – «Джеймс Уатт», «Дюк оф Веллингтон», «Сен Жан д΄Акр». Приходилось видеть в Варне. Нам тогда не так повезло – подорвали вместо линкора паршивый фрегат и сами чуть богу души не отдали. Двенадцать дырок в днище! Спасибо боцману, запасся чопиками, а то бы так и потопли посреди бухты.

Заскрипели блоки, борт «Буга» качнулся. Катер мичмана Бухреева оторвался от воды и неспешно пополз вверх. Зеленовато-прозрачные струйки стекали с днища и звонко разбивались о воду.

Лейтенант задрал голову – отсюда хорошо были видны пробоины в днище с торчащими из них деревянными затычками. Руль «единички», свороченный влево, висел на единственной петле. Семикозов снова заорал что-то ругательное, упершись в раскачивающийся катер багром.

– Вот кому не повезло… – вздохнул Мори. – Удивительно только, как не взорвался котел? Два попадания, трещины – а ему хоть бы что!

«Беллерофон», восьмидесятипушечный трехдечный линкор, один из самых старых кораблей Средиземноморской эскадры (1818 год, как-никак!), был давно знаком алмазовцам. Впервые они встретились в открытом море, на полпути между Варной и Евпаторией, когда эссеновские «эмки» заставили адмирала Дуданса повернуть назад. Линкор отделался тогда тремя попаданиями – полупудовая бомба рванула на шканцах да пара «ромовых баб» – бутылок с кустарной зажигательной смесью – слегка опалила палубу возле грот-мачты. Через два месяца «ветерану» снова повезло: каким-то чудом он выскочил из варненского горнила и приполз залечивать ожоги на Мальту. И здесь везению пришел закономерный конец: бог, как известно, любит троицу, и в полном соответствии с этой народной истиной, шестовые мины мичмана Бухреева поставили в карьере корабля Ее Величества «Беллерофон» жирную точку.

Но старый линкор успел отомстить своему убийце. Сноп картечи, выпущенный из карронады, с оседающей в воду палубы, лег точно по оси катера. Свинцовые, размером с мелкий абрикос, шарики изрешетили трубу, пробороздили кожух котла, снесли транец, а по дороге в клочья разорвали четыре человеческих тела. Федя, глядя на подбитое суденышко, едва сдержал рвотный позыв. Растерзанные тела бесстыдно выворачивали наружу бледно-лиловые жгуты кишок, копошились сахарно-белыми костями, фонтанировали кровью из перебитых артерий. Пайолы, банки, борта – все было обильно забрызгано красным. Семикозов лишь длинно, матерно выругался и принялся выворачивать прикрывающие дно решетчатые пайолы и на ощупь, под водой, затыкать пробоины в днище. Морская вода, смешавшись с кровью, немедленно стала розовой, окрасив и голландку Семикозова и парусиновые Федины брюки. Оба они, замерев, ждали второго залпа, еще одного снопа картечи, но «Беллерофон» замолк, и на этот раз навсегда. Огромный корабль медленно накренился; по палубе загрохотали сорвавшиеся с креплений пушки, в воду градом посыпались человеческие тела, а умирающий кит все валился на борт. Море захлестнуло планширь, реи коснулись гребней волн; мачты по всей длине легли на воду. Какое-то мгновение казалось, что линкор так и останется лежать на боку, подобно диковинному барельефу, копией самого себя, залитой до половины в черное стекло. Но нет, бок левиафана дрогнул, и палуба повалилась вниз, накрывая, словно крышкой общего гроба, плавающие в бурлящем водовороте головы…

Катера прошли внешний рейд насквозь, лавируя среди тонущих, пылающих, опрокидывающихся кораблей Ее Величества королевы Виктории. Двумя милями мористее к ним присоединился второй отряд. Они, как и предсказывал Истомин, напоролись на прикрывающую внутренний рейд брандвахту, команда которой, в отличие от многих других, бдительности не потеряла и встретила незваных гостей частой ружейной пальбой. Выпущенная с «Аргонавта» торпеда прекратила этот фейерверк, но атака была сорвана, и катерам пришлось повернуть, нацеливаясь с тыла на стоящие на внешнем рейде корабли. Впрочем, и их мины не пропали даром, подняв счет катерников до шести.

Общий итог оказался в пользу миноносников. «Живой» и «Строгий» записали себе по две цели. «Заветный» попал один раз, зато минеры «Свирепого» все три торпеды положили точно.

К шестой склянке, когда небо на востоке начало сереть, последний из катеров вышел к точке рандеву. С миноносцев подали буксирные концы, и минный дивизион на двенадцати узлах отошел к маткам и сопровождающему их «Громоносцу». Остальные пароходофрегаты во главе с «Вобаном» растянулись огромной подковой, перекрывая подходы к Ла-Валетте с севера и северо-запада. Небо совсем посветлело; восток наливался утренним золотом, за кормой таял в утренней дымке скалистый контур Мальты.

* * *

«Двойка», слегка скрипнув, улеглась на обшитые воловьей кожей кильблоки. Семикозов суетился вокруг, шпыняя матросов палубной команды: боцману не терпелось забраться в катер и нарисовать на трубе трехцветный шеврон – знак их четвертой победы в этой войне. И, даст бог, не последней, хотя американец, конечно, прав: вряд ли кто-нибудь в обозримом будущем рискнет бросить вызов истоминской эскадре. Ну ничего, ухмыльнулся про себя Федя, мы не гордые, можем и сами заглянуть на огонек. Как не раз уже заглядывали – и в Варну, и в Константинополь, и в Ла-Валетту. У королевы много – и гаваней, и кораблей, и моряков. А том, глядишь, и американцы подтянутся – им, похоже, пришлись по вкусу ночные визиты на минных катерах.

Кстати, об американцах…

– Мистер Мори, позволите задать вам вопрос?

Американец доброжелательно взглянул на Красницкого.

– Сколько угодно, шкип, я к вашим услугам!

– Помните, нас окликнули с «Центуриона»? Вы еще что-то там ответили о грота-брасах… Я все гадаю, к чему это – англичане ведь шли на паровой тяге, со спущенными стеньгами…

Американец недоуменно нахмурился. Потом лицо его расплылось широченной улыбкой.

– О, мистер Красницки, это совсем просто! Британский морской обычай: когда умершего хоронят в море, тело кладут на доску, перекинутую через планширь. Потом кептен командует: «Грота-брасы на ветер!», судно теряет ход, и мертвец по доске соскальзывает в море. Это как… – он пошевелил пальцами в воздухе, – как если бы я крикнул им: «Опускай гроб и закапывай могилу!» Шутка, мистер Красницки!

 

I

Севастополь, Морской госпиталь

Озорной лучик проник через неплотно задвинутые занавески, скользнул по комнате и легко коснулся щеки спящего. Юноша беспокойно заворочался, и простреленное плечо отозвалось болезненным толчком.

Петя Штакельберг охнул и проснулся. За окошком, во дворе Морского госпиталя, перекликались веселые голоса, стучал топор. «Нестроевые, колют дрова для куховарни. Ну вот, еще один день начался…»

Сколько он уже здесь – девять дней, десять? Он осторожно, чтобы не потревожить рану, повернулся на спину и принялся вспоминать.

* * *

«Гарфорд» юнкера Штакельберга сопровождал драгунскую полуроту на рекогносцировке. Места впереди были неспокойные. Драгуны, обшаривая болгарские мазанки, то и дело находили страшные следы, оставленные арнаутами – албанскими конными иррегулярами, чьи отряды, подобно москитам, вились перед фронтом наступающей армии. Вот и последняя находка: старик с перерезанным от уха до уха горлом, две девчушки, не старше двенадцати лет, изнасилованные самым зверским образом. Их мать, нестарая еще женщина, привязана за ноги и за руки к кольям, вбитым в земляной пол, юбка задрана на голову, живот вспорот. Драгуны темнели лицами, кто вполголоса молился, кто цедил сквозь зубы черную брань, обещая припомнить извергам все, только бы дотянуться…

Арнаутов догнали у небольшой, но бурной речки – прижали к воде, а когда те кинулись вплавь, перестреляли, словно в тире. Отрядный баш-чауш (или как там у башибузуков зовутся унтера?) заперся с десятком уцелевших в деревенской церквушке, выставив в самом большом окне прибитого гвоздями к скрещенным доскам попа-болгарина. Увидав такое зверство, драгуны вконец осатанели, но стрелять по церкви все же не решались. Арнауты держали подступы к крыльцу под прицелом: трое драгун, решившихся сунуться к двери с топорами, так и остались в пыли, у ступенек.

Положение складывалось ужасающее. Из окон неслись истошные вопли – прежде чем запереться, арнауты согнали туда деревенских жителей и теперь готовились к неизбежной смерти, распаляя себя похотью, насилием, чужой болью. Болгары кидались к русским, валились в ноги, умоляли: «Идите, спасайте!»

Петя хотел было плюнуть на все – «потом отмолю!» – и выбить дверь снарядом из трехдюймовки. Его удержали: «Грех это, Петр Леонидыч, да и нельзя! Внутре, окромя нехристей, болгары, побьете!» Узкие ворота не позволяли массивному «Гарфорду» протиснуться во двор; пришлось, сгибаясь под выстрелами, разбивать ломами и киркой ограду, руками растаскивать обломки каменной кладки. Броневик подъехал вплотную к крыльцу, навел ствол «максима» на окошко. Петя вывалился из кормового люка, на карачках взбежал по ступенькам и принялся прикручивать к дверным ручкам буксирный трос. В этот момент его и стукнула пуля из кремневого карамультука.

Потерявшего сознание юнкера уволокли под защиту «Гарфорда». Машина дала задний ход, створки вылетели, и осатаневшие драгуны бросились внутрь. Прикладами (нельзя проливать кровь в святых стенах!) вышибли арнаутов из храма и тут же, за оградой, перекололи.

По дороге назад Петя несколько раз терял сознание. Пуля засела в ране и при каждом толчке броневика причиняла юнкеру адскую боль. В бригаде пулю извлекли; рану, успевшую воспалиться, присыпали порошком стрептоцида, после чего фельдшер сделал юнкеру укол антибиотика. Сутки спустя Петя Штакельберг на борту пакетбота «Молодец» уже плыл в Севастополь, а в Морском госпитале он узнал о представлении к ордену Святой Анны и производстве в прапорщики.

* * *

– Раненому герою привет!

Веселый голос доктора вывел его из раздумий. Фаддей Симеонович посторонился, пропуская в палату милосердную сестру с подносом. Завтрак – овсяная каша, сдобренная коровьим маслом, чай, ломоть серого пшеничного хлеба. Петя вдруг понял, что зверски проголодался.

– Вот вы и поправляетесь, барин! – голос у сестры был глубокий, грудной. – А то худющий были, чисто кутенок!

– Что вы, Дарья Лаврентьевна, какой я барин… – смутился Петя.

– Дашенька никак не может запомнить ваш титул, барон, – ответил медсестре Фаддей Симеонович Геллер. – Вот и называет, как привычнее.

Медсестра улыбнулась и помогла Пете сесть в постели. Подложила под спину подушку, поставила на колени поднос и встала рядом, сложив руки по-бабьи, под грудью.

Даша Севастопольская, напомнил себе он. Ныне – законная супруга лейтенанта Красницкого. Петя взял стакан молока и осторожно отхлебнул – так и есть, еще теплое, парное! Зажмурясь от удовольствия, он единым духом выхлебал половину стакана.

– Вы, голубчик, не особо усердствуйте! – посоветовал Геллер. – Нашим сестричкам дай волю, они вас так будут потчевать – в броневик потом не влезете!

Петя вытер рукавом молочные «усы». Действительно, девушки, состоявшие при госпитале добровольными сестрами милосердия, наперебой подкармливали симпатичного прапора. Благо работы было немного – раненых и больных из Дунайской армии отправляли обычно не в Севастополь, а в Одессу или Кишинев.

– А Дашенька скоро уезжает! – продолжал Фаддей Симеонович. – Ее супруг сейчас на эскадре Истомина. Через месяц, самое позднее, они придут в Петербург, вот верная жена к тому времени как раз и поспеет. Российскими-то дорогами раньше никак не управиться!

– А после Федор Григорьевич отбывает за океан, в самую Америку, – добавила Даша. – Указание из Морского министерства ему вышло.

Петя подавился овсянкой.

– В Америку? З-зачем?

– Учить тамошних моряков, – объяснил доктор. – Они, говорят, намереваются отобрать у англичан канадскую провинцию Ванкувер, а чтобы те были посговорчивее, хотят ухлопать Вест-Индскую эскадру вице-адмирала Кокрейна. Очень американцам понравилось, как действовали наши минные катера – и в Варне, и недавно у Мальты. Вот и просят поделиться опытом!

– А за вами, барин… простите, Петр Леонидович, теперь другая сестра будет ходить, – сказала Даша. – Она у нас новенькая, но не сомневайтесь, будет стараться. Да вы ведь с ней, кажется, знакомы?

Петя посмотрел на вошедшую девушку, вздрогнул и густо покраснел. В дверях, одетая в серенькое сестринское платье с косынкой до плеч и белым передником, стояла Сашенька Геллер.

 

II

Севастопольская бухта. Транспорт «Березань»

Помещение для беседы – или следует назвать ее допросом? – Велесов приглядел заранее. Это была то ли подсобка, то ли подшкиперская: серые стены с красно-бурыми подтеками, ряды заклепок. С подволока капает вода, лампочка свисает на голом проводе, трубы поросли рыжей ржавчиной.

Арестованные переминались с ноги на ногу. Все четверо босы, в кальсонах со штрипками у лодыжек и тельняшках. У того, что в центре, тельник разорван до пупа.

После разговора с Глебовским за «подпольщиками» учредили негласное наблюдение. Макарьев раньше состоял на «Котке»; в бою у Одессы он, единственный из машинной команды, остался невредим. Водяницкий добился для него перевода в машинную команду «Казарского», и с тех пор эти двое не вылезали из боевых походов. Еще один поступил в тяжелый дивизион и, как говорили, отличился в Валахии. А неделю назад, ночью, в карауле, ему перерезал горло подкравшийся к русскому стану курд-башибузук.

Двое оставшихся числились в ремонтниках у Глебовского. Узнав об аресте, тот протестовал: «Без ножа режете, Сергей Борисыч! Лучшие слесаря!»

Но Велесов был непреклонен – вопрос слишком важен, чтобы оставлять «на потом». Впрочем, он не собирался устраивать большевикам «подвалы Мюллера» – брутальный антураж допросной был рассчитан больше на психологический эффект.

Арестованных пять дней продержали взаперти. На шестой вернулся из Варны «Казарский»; Макарьева с Водяницким взяли прямо у трапа, к немалому смущению Иконникова.

Велесов перебрал листки в папке, поправил веб-камеру и поднял глаза на полосатую шеренгу. Кто из них главный, Макарьев? Невозмутим, глядит прямо, глаза не отводит. Водяницкий озирается, то и дело насвистывая что-то революционное. Слесаря, угрюмые, подавленные, стоят, уставясь в пол. У того, что постарше, крупно вздрагивают плечи.

– Прямо стоять! В глаза смотреть, кому говорят!

Водяницкий вытянулся по стойке смирно. Конвойные за спинами арестованных повторили движение, грохнув прикладами о железный пол. Слесаря дернулись, кое-как выпрямились и затравленно уставились на «дознавателя». Макарьев презрительно усмехнулся и сплюнул.

«Чекист, ясное дело. Такого дешевыми трюками не проймешь…»

– Слышал, вы книжечки почитываете? – вкрадчиво осведомился Велесов. – Историей интересуетесь, географией?

С тех пор как один из слесарей получил доступ к эвакуированным библиотекам, на него негласно завели формуляр. Изучив список книг, Велесов сделал вывод – подпольщики собирают сведения о Карле Марксе и Фридрихе Энгельсе, а также изучают атласы Англии и севера Европы. А недавно слесарь потребовал учебник английского языка и прямо из библиотеки отправился в казармы к беженцам искать репетитора.

– Что, нельзя рабочему человеку поучиться? – с вызовом спросил Водяницкий. – Или науки только для господ?

– Отчего же, учитесь, – усмехнулся Велесов. – Языки и география в жизни пригодятся. Только растолкуйте, если можно – как вы доберетесь до Лондона? Маркс ведь там сейчас?

У Макарьева отвисла челюсть. Велесов в ответ изобразил нейтральную улыбку.

– Тебе-то что, вашбродие? – буркнул чекист. – Как-нибудь доберемся. Мы не крепостные и не солдаты, куда хотим, туда и пойдем!

– Между Российской империей и Великобританией состояние войны. И ваше путешествие, скорее всего, закончится в каталажке. А в какой – российской, британской или прусской – неважно. Или поедете через Швецию?

Подпольщик вздрогнул, и Велесов понял, что угадал.

– Что ж, маршрут, проверенный. Им еще после пятого года пользовались и во время германской. А сейчас – нет, не выгорит, времена не те.

– Может, ты нам поможешь, ежели такой грамотный? – огрызнулся Макарьев.

– Может, и помогу. И в Англию помогу попасть, и до господ Маркса с Энгельсом добраться. Даже деньжонок подкину на дорогу. Путешествия – дело накладное.

– Купить хочешь, вашбродие? – недобро сощурился Водяницкий. – Думаешь, мы к Марксу, а вы за нами и в расход его?

Сергей едва сдержал улыбку.

– Дурак ты, братец. В Европе действует наша группа особого назначения. Это такие звери – они хоть английскую королеву упакуют и приволокут, если будет приказ. Я не о том. Вот ты видел в нашей библиотеке труды Маркса?

Слесарь неохотно кивнул.

– Ну так там далеко не все. У нас есть все книги, статьи, дневники – вообще все, что он написал за всю жизнь. Напомнить, откуда мы? Из 2017 года, через сто лет после вашей заварушки в Питере! Про революцию мы знаем все: и что было, и чем это закончилось. А вы нас за контру держите! Какие мы беляки, мы – внуки вашей революции!

Подпольщики ошарашенно молчали. Первым совладал с собой Макарьев:

– Агитируешь, гад? Добиваешься, чтоб мы дело свое предали?

– Агитирую? Да ни в жисть! Наоборот, помочь хочу. Если хотите знать, главная борьба впереди. Вспомните, чему учил Ленин? «Теория – главное оружие революционного класса». Верно, что ли?

Водяницкий и Макарьев переглянулись. В глазах механика мелькнуло недоумение. В ответ чекист чуть заметно пожал плечами.

– Мы покажем Марксу и Энгельсу все их труды. А еще книги по истории, экономике, политике – все, что было после них. Пусть изучат и придумают новую революционную теорию! Нам, товарищи, предстоит построить новый мир. Как в «Интернационале»: «Мы наш, мы новый…» Так вот, это – про нас с вами!

Велесов не заметил, как встал и стал в запале расхаживать по допросной. Арестованные слушали, не дыша.

– А ты, товарищ, говоришь – «агитация», «предательство»… Ширше надо мыслить!

Макарьев, вывернул голову вправо, потом влево. В тишине громко хрустнули шейные позвонки.

– Ну, хорошо. Скажем, мы тебе поверим. А какие будут гарантии, что это не ловушка?

* * *

Монитор погас. Андрей покачал головой, не пытаясь скрыть улыбки.

– Серег, ты это что, всерьез?

– Ну… как тебе сказать? Отчасти. Особенно насчет нового мира. Что же касается этой сладкой парочки, по-моему, оставлять их в Лондоне не стоит, неизвестно что они там насочиняют на злобу дня. Сам знаешь, как отцы-основатели любят Россию.

– Еще бы, – согласился Андрей. – «Славяне – раковая опухоль Европы».

– Так и я о чем! Но с интеллектом все в порядке, раз такую теорию сочинили, что весь мир полтора века лихорадит. Напомни, Маркс в каком году должен помереть, в восьмидесятом?

– В восемьдесят третьем. От банального плеврита.

– Ну вот! Если вовремя подлечить, еще лет пятнадцать научной деятельности гарантировано. Всегда хотелось узнать, что бы он сочинил, узнав про глобализацию, информационную экономику и виртуальные финансы. Решено – факультет экономики Зурбаганского университета за стариной Карлом!

– А Фридриха куда? Ассистентом при кафедре?

– Зачем? Он отличный историк, пусть работает по специальности. Это не Фукуяма, «конец истории» выдумывать не станет. И вообще… – он доверительно понизил голос, – считай, что это моя маленькая месть. Мне госы по научному коммунизму три года в кошмарах снились!

 

III

Крым, Евпатория

Велесов спрыгнул с лошади, попрыгал, разминая ноги, и со вкусом, хрустнув суставами, потянулся. Охлопал себя по карманам, недоуменно хмыкнул и потянулся к седлу; рыжая, в белых чулках кобыла косила влажным, черным, как слива, глазом, с интересом наблюдая за хозяйскими манипуляциями. Тот долго копался в седельной сумке, и, когда вытащил руку, на ладони лежали две большие, присыпанные маком, баранки. Рыжая мягкими губами подобрала лакомство с ладони, схрумкала и благодарно ткнулась носом в плечо.

– Хорошая конячка, славная!

Сергей потрепал кобылу по гриве, почесал лоб (та фыркнула и поддела хозяина носом под локоть, требуя продолжения) и принялся распускать подпруги. Нарядное кавказское, обитое серебряными гвоздиками седло досталось вместе с кобылой от драгунского ротмистра. «Надоело скитаться по чужим каютам! – ответил Велесов Кременецкому, когда тот предложил ему перебраться на «Адамант», и в тот же вечер уехал в Евпаторию. Лошадь как раз и была приобретена для этой поездки – пятилетка кабардинской породы, не испорченная мундштуком и строгими, военного образца, шпорами. Видимо, прежний хозяин держал ее для частных поездок и увеселительных прогулок.

Андрей Митин сидел под навесом, увитым диким виноградом, наблюдал, как Сергей возится со своим транспортным средством, и наслаждался бездельем. После возвращения в Крым он вертелся как белка в колесе; вот и сейчас приходилось помогать с размещением эвакуированных. Их доставляли из Севастополя – кого морем, кого по суше, в крытых парусиной обозных фургонах. Беженцам из XX века предстояло обосноваться в Евпатории, которую по указу государя именовали теперь Зурбаганом.

Велесов передал повод конюху, отряхнул бриджи и уселся рядом.

– Всегда мечтал перебраться в Крым. После четырнадцатого, когда начали строить Керченский мост, решил – хватит с меня слякотной Москвы! Нашел покупателя на квартиру и выбрал через Интернет домик здесь, в Евпатории. Такой, в итальянском стиле: патио с печкой для пиццы, окна от пола, садик на крыше, посреди гостиной – огромный камин из дикого камня под медным кожухом. Собирался ехать, смотреть на месте, а тут ты со своим Проектом!

Андрей удивленно поднял брови. Об этих планах друга он слышал впервые.

– За чем же дело стало? Вот тебе Крым, строй, пиши! Скажем, о том, что мы тут натворили. Правда, у нас это не издадут, секретность…

Сергей немного подумал.

– А если обставить под фантастику? Помнишь, ты как-то сказал, что документы Проекта могут сойти за материалы к роману?

– Да запросто. Издашь под псевдонимом, сейчас на «попаданцев» спрос.

– Почему сразу «попаданцев»? – обиделся Велесов. – Это совсем другой жанр! Я назвал бы его «хроноопера»… чего ржешь, я серьезно!

– Ты вдумайся в ситуацию! – выдавил сквозь смех Андрей. – Двое попаданцев сидят в измененном прошлом и спорят, к какому жанру отнести их воспоминания! Нет уж, напиши солидную хронику. Его лет через сто еще и в здешних институтах изучать будут!

– Кстати, об институтах: Глебовский говорит, что здешний народ насмотрелся на наши чудеса техники и сам кинулся изобретать. У него таких предложений скопилось на год вперед. Пришлось поставить их разбирать паренька, из юнкеров – выздоравливает после госпиталя и в технике здорово сечет. Штакельберг его фамилия.

– Как же, помню! – кивнул Андрей. – Я на «Алмазе», во время Переноса, был с юнкерами в одной каюте. Там и познакомились.

– Глебовский говорит, ему бы подучиться, будет отличный инженер. А пока возится с прожектами местных кулибиных. В основном бред, но случаются и дельные. Вот, скажем, лейтенант из крепостной артиллерии принес чертеж торпеды с паровым приводом!

– Это как? – опешил Андрей. – Что-то вроде взрывающегося катера? Но его даже слабые волны с курса собьют! Нет, к такой шняге нужен либо камикадзе, либо дистанционное управление…

– Никаких катеров! Паровик стоит на берегу и тянет тросик, намотанный на катушку внутри торпеды. Катушка вращается, крутит вал с гребным винтом, и торпеда плывет от берега.

Андрей удивленно поднял брови.

– Где-то я такое встречал… точно! Система Бренана. Их даже серийно выпускали для береговой обороны. Только там катушек было две, чтобы управлять торпедой. Понимаешь, разностный механизм следит за…

– Стоп! Для меня это темный лес. Лучше набросай схемку, отдадим самородку, пусть работает. Если выйдет что-нибудь толковое, обратимся к Корнилову или великому князю. Надо же поддерживать отечественные разработки! А пока создадим комиссию по изобретениям…

– Бюро патентов, – подсказал Андрей. – Осталась сущая малость: нанять на работу Эйнштейна.

– А что, и наймем! Чем-чем, а талантами Россия не обделена. И со временем из этого бюро возникнет Зурбаганский технологический институт!

Андрей едва сдержал усмешку. Серегу опять несет. Впрочем, идея толковая, почему бы и нет?

– Дело хорошее. Только не забудьте о самом главном, иначе ничего у вас не выйдет.

– Это о чем?

– Да о табличке в приемной: «Заявки на патенты вечного двигателя не рассматриваются!»

 

IV

Где-то в Болгарии

Коля опрокинул в себя стакан с остатками ракии, скривился, закашлялся. Кашлял он долго, вытирая выступившие слезы, а другой рукой шаря вслепую по столу. Адашев пододвинул к нему миску с жареной курятиной.

– Спа… кхе! – спасибо!

– Ты помидорчиком закушай, – посоветовал Адашев. – Очень способствует. Болгары их так ловко маринуют… Давай еще плесну, и помидорчик, а?

Коля поспешно замотал головой.

– Зря, между прочим. Когда баба бросает, выпить – первейшее дело!

– Сашенька – не баба! – вскинулся Михеев. – А вы, поручик, пошляк!

– От пошляка слышу. Это надо – высосать в одиночку бутылку казенки, наблевать в броневике, а потом там же и уснуть?

Они пили уже второй день – с тех самых пор, как в бронедивизион доставили из Севастополя почту.

– Саашенька – не баба! – упрямо повторил Коля. – А Штакельберг – сволочь, скотина! Это форменная подлость! А еще бла-а-родным прикидывается… – Он неловкими пальцами вытащил из нагрудного кармана френча помятую бумагу: – Вот, слушай! «В память о нашей дружбе и считаю делом чести лично уведомить о том, что Александра Фаддеевна Геллер оказала мне честь, дав согласие стать моей женой…» Бла-ародного из себя корчит. Мы тут головы под пули подставляем, а он в тылу… мою невесту…

И громко, по-детски, зарыдал, уронив голову на скрещенные руки. При этом он попал локтем в большую глиняную миску с пресловутыми помидорами.

Адашев посмотрел, как растекается по столу лужа маринада, и тяжко вздохнул. Позвать денщика? Нет, не стоит нижним чинам видеть начальство в таком свинском состоянии. Он встал и принялся разыскивать подходящую тряпку. Коля приподнял голову. На щеку ему налипли кусочки жира и мелкие куриные косточки.

– Нет, ты скажи, почему Штакельберг такая скотина?

– Плюньте, мон шер, – устало посоветовал Адашев – Ни одна из les femmes не стоит таких страстей. К тому же вы несправедливы – наш друг Петюня не на нижнем бюсте фурункул заработал! Честно словил пулю в плечо и отправился в Крым, на излечение. Ну а там – раненый герой, восторженная сестричка милосердия. Гумилевские стишки, опять же…

– Я его вызову! – Коля изо всех сил стукнул кулаком по столешнице. Крепкое сооружение, рассчитанное на буйные балканские застолья, жалобно скрипнуло, но устояло. – Как встретимся, сейчас же стреляться!

И зашарил по поясу в поисках кобуры.

Адашев наблюдал за этим без особого интереса. Он еще вчера спрятал Колин наган – просто так, на всякий случай.

– Стреляться! – с пьяным упрямством повторил Михеев. – Через платок!

– Во-первых, – терпеливо объяснил Адашев, – мы сейчас в военной кампании, а значит, о дуэли и речи быть не может. Во-вторых, нынешний государь, как вы, надеюсь, слыхали, слывет ярым ненавистником дуэлей. А в-третьих, вы, Никол, такими темпами скоро получите штабс-капитана. А Штакельберг всего-то прапорщик и вызов ваш принять не сможет. Вы же не собираетесь подавать в отставку?

Погоны поручика Коля Михеев получил вместе с анненской «клюквой» за дело месячной давности. Он и еще двое константиновцев сопровождали на грузовичке «Кросби» роту драгун и в узком ущелье глупейшим образом угодили в засаду. Идти на прорыв сквозь тысячные толпы башибузуков было немыслимо; пришлось сжечь автомобиль и, пристрелив лошадей, уходить горными кручами за болгарином-проводником.

Коля с юнкерами, десятком драгун и пулеметом «Кольт» остался прикрывать отход. Он расстрелял восемь лент; драгуны трижды схватывались врукопашную и сумели вырваться из западни – вшестером, волоча на себе пулемет, треногу и ленту, в которой осталось едва ли полсотни патронов.

Адашев потянулся было с бутылью, чтобы плеснуть еще ракии, но замер, не донеся горлышка до кружки. Лицо его сделалось сосредоточенным.

– Послушайте, Никол… Я давеча был в штабе бригады. На фронте сейчас затишье, так, может, нам сгонять в Севастополь? Ей-богу, завтра выпрошу командировку для нас обоих. В дивизионе Рыбайло справится, а мы и запчастями разживемся, и с Глебовским посоветуемся насчет ремонта. «Ланчестеру» распредвал надо менять, а я в этом не силен. Может, выделит слесаря потолковее? Нет, правда, поехали! А то, сами знаете, скоро наступление. Нехорошо идти в бой с таким камнем на сердце… и без распредвала!

Коля поднял голову и долго, не мигая, смотрел на собутыльника. Потом тяжело вздохнул и согласно мотнул головой.

– Решено! – обрадовался Адашев. – Но уговор: никаких дуэлей!

 

I

«События 1855 года в мировой прессе»

Berliner Bцrsen-Courier, Берлин:

«Нам пишут из Парижа:

Император Наполеон III похищен из тюрьмы Мазас, где его содержали бунтовщики. Возможно, это лишь неуклюжая попытка скрыть то, о чем давно говорят во всех европейских столицах: несчастный император казнен по тайному приговору «Июньского комитета»!

Wiener Zeitung, Вена:

«Плененного мятежниками императора выкрали из застенка его сторонники!

Легион Свободы высадился в Марселе и движется на Париж!

Что ждет Францию – новые «Сто дней» или новая Вандея?

Вмешается ли Англия?»

 

II

Париж, квартал Сен-Дени

– Но каков стервец! – возмущался Белых. – Меняем третью лежку, и всякий раз этот сопливый ниндзя возникает на крыше, самое позднее, через сутки! Может, зря я не позволил Гринго его завалить?

– Не будьте таким букой! – улыбнулась Фро. Ее искренне забавляло, когда сher George сердился. – Во-первых, твои янычары не настолько жестокосердны, чтобы обидеть это enfant crasseux а Paris, а во-вторых, спрятаться в этом городе от таких, как малыш Мишо, – дело немыслимое. Если, конечно, собираешься оставаться на поверхности, а не лезть в клоаку, которую описывает ваш мсье Гюго.

После боя в Сент-Антуанском предместье минуло шесть дней. Группа Белых успела сменить три конспиративные квартиры. Это было скорее перестраховкой, чем насущной необходимостью: тайной полиции в Париже то ли не было вовсе, то ли ее агентам сейчас не до подозрительных чужаков, свои бы шкуры спасти! Единственным, кто проявлял интерес к группе, оставался маленький савояр. Он выходил на их след с завидной регулярностью и едва не поплатился за это жизнью. В отсутствие Белых и Фро (они отправились на бульвары понаблюдать за ликующими толпами, празднующими le renversement du tyran détesté) Гринго, отвечавший за безопасность базы, обнаружил незваного гостя на соседней крыше, взял на прицел и, к счастью для юного трубочиста, решил, прежде чем нажимать на спуск, доложиться командиру. Белых сразу понял, кто нанес им визит, так что малыш Мишо избежал роковой пули. Более того, он так и не узнал, какой подвергался опасности, и по-прежнему встречал новых друзей широченной улыбкой.

Впрочем, каплей лишь делал вид, что сердился. Ему нравился маленький савояр; к тому же мальчишка приносил группе вполне ощутимую пользу. В ночь восстания, после того как волна мятежа, вырвавшись из парижских предместий, захлестнула центр города, кто, как не малыш Мишо, показал им, как забраться, в обход всех караулов, на крыши Елисейского дворца? Только благодаря ему они стали свидетелями того, как восставшие вытряхнули Наполеона III из кареты и торжественно препроводили в тюрьму Мазас. Белых, Змей и Карел и малыш Мишо последовали за процессией в лучшем стиле фанатов паркура – поверху, над мостовыми, заполненными вооруженными толпами, прячась за трубы и мансарды. И успели увидеть, как за плененным императором захлопнулась кованая калитка.

Дело, казалось, было сделано: можно покидать Париж и отправляться через Руан, в Нормандию, по заранее намеченному маршруту отхода. Но Белых ждал; на настойчивые вопросы Фро и Лютйоганна – что они, собственно, забыли в Париже и долго еще будут торчать в грязных кварталах по соседству со всякими мизераблями? – он хмурился и неизменно переводил разговор на другие темы.

Спецназовцы, народ дисциплинированный, ни о чем не спрашивали. И так ясно, что у командира имеется некое задание, оглашать которое он пока не хочет. Или не может. А пока они раз в три дня меняли базы да выбирались порой в город – посмотреть, послушать, вдохнуть воздух Парижа, в очередной раз скинувшего законную власть.

Но седьмой день на афишных тумбах запестрели листки с воззваниями «Июньского комитета» (так называли себя вожаки восстания). Листки сообщали о грядущем судебном процессе; парижанам предлагалось прийти на площадь Отель-де-Виль, дабы высказать свою волю. Прочтя воззвание, Фро нахмурилась, закусила губу: «Mon cher ami, я не питаю особой любви к нынешнему императору Франции, но не забывай – эта площадь когда-то называлась Гревской. Здесь жгли, вешали и колесовали и до Революции, а в 1792-м впервые опробовали гильотину. Право, мне страшно за бедняжку Луи-Наполеона!»

 

III

Париж, квартал Сен-Дени

Рация тихо пиликнула. Каплей потянулся к ней и замер, поймав недоуменный взгляд Змея. По очереди взглянул на каждого, кто сидел за столом.

Фро. Гринго. Лютйоганн. Карел. Вий. Змей.

Все здесь.

Коробочка настырно пищала.

– Никто на рации не сидит?

Белых отжал тангенту.

– Снарк в канале, прием.

– Капитан-лейтенант Белых? Говорит Фомченко. Вы в Париже?

«Нет, б…, в Кзыл-Орде! В городской застройке «потаскун» бьет на пять кэмэ максимум…»

– Так точно, товарищ гене… простите, откуда вы?..

– Жду вас через тридцать минут на бульвар де Тампль, возле Театр-Лирик. Отбой.

Коробочка замолкла

– Жорж, друг мой… – голос Фро был полон яда. – Женераль Фомченко́ приглашает нас в театр? Если да, то это неучтиво – оставить даме полчаса на туалет!

* * *

Белых шагал вдоль бульвара, насвистывая на ходу веселенький мотивчик. Цилиндр, жилетка под распахнутым сюртуком, тонкая тросточка – рантье или мелкий торговец, из числа тех, кому доход не позволяет перебраться в квартал Марэ, а амбиции запрещают селиться в Латинском квартале. Змей в обычном своем прикиде (блуза мастерового, широкие штаны, потертое кепи) следует чуть позади, цепко оглядываясь по сторонам. Фро под ручку с Лютйоганном фланируют по другой стороне – парочка небогатых буржуа. Гринго, в облачении возчика, зажав под мышкой длинный, оплетенный кожей бич, отстает на двадцать шагов, контролируя обе группы.

От толпы у афиш отделилась приземистая фигура и двинулась навстречу. Мужчины остановились, когда их разделяло пять шагов, несколько секунд изучали друг друга, шагнули навстречу, протягивая ладони для рукопожатия.

– За углом ждет фиакр, – сказал генерал. – Дайте знак своим друзьям, пусть найдут экипажи и следуют за нами. Оружие при вас?

Белых похлопал себя по левому боку.

– Сейчас оно вам не понадобится. Едем ко мне на квартиру. В дороге молчите – сейчас в Париже только ленивый не стучит в этот их «Июньский комитет».

* * *

– …Прошу выполнять распоряжения его превосходительства, как мои собственные.

Великий князь сделал паузу и добавил, слегка понизив голос:

– Прошу меня извинить, Игорь Иванович, но этого потребовали обстоятельства. Желаю вам и вашим друзьям удачи.

– Такие вот дела, товарищи. – Фомченко закрыл ноутбук. – До окончания операции поступаете в мое распоряжение.

Как бы Фро не взбрыкнула, встревожился спецназовец. Она к такому тону не привыкла, все больше лесть да уговоры…

«Товарищи», сидящие на двух канапе, дисциплинированно молчали.

– Прошу извинить за некоторую театральность с этой записью, но иначе вы не поверили бы, что распоряжения на самом деле исходят от великого князя. Ситуация сейчас такова, что план операции надо срочно менять.

– И что именно надо менять? – Если генерал рассчитывает держать их на коротком поводке, отдавая распоряжения в последний момент, то это он зря. – Я, как руководитель группы, должен представлять задачу хотя бы в общих чертах. Вы не подготовлены для силовых акций и можете неправильно оценить…

– Ты так в этом уверен, каплей? – усмехнулся Фомченко.

«…Вот оно что…»

– Ладно, не ершись. Я не из ГРУ, как ты только что подумал, но кое-какую подготовку прошел. После того как меня списали с летной работы, пришлось побывать в роли военно-воздушного атташе. Здесь, в Париже.

«Только «засланного казачка» нам не хватало! – Белых едва сдержал матерную тираду. – Впрочем, тогда Фомич предъявил бы не видеозапись, а документик. Спецчернилами на особой ткани…»

– Поскольку о прослушке можно не беспокоиться, – продолжал Фомченко, – буду говорить открыто. Пункт первый: я здесь по личному распоряжению государя. Он не желает, чтобы над свергнутым императором Франции была учинена расправа. Пункт второй: по моим сведениям, завтра на заседании «Июньского комитета» Наполеона Третьего приговорят к высшей мере. Приговор приведут в исполнение немедленно. Для этого на площади Отель-де Виль не позже, чем через… – он посмотрел на часы, – не позже чем через три часа начнут сооружать помост под гильотину.

– Разрешите спросить, откуда такие точные данные? – не выдержал Белых. Происходящее напоминало ему скверный шпионский фильм, когда под самый финал появляется босс и раздает единственно верные указания. – У вас свои люди в комитете?

– Откуда? Мы покинули Питер месяц назад, а этот комитет всего неделю, как учрежден. Просто понятия не имеют о режиме секретности. Вчера мой помощник заглянул в ратушу: хочу, говорит, увидеть стены, в которых вершится история! За монету в один франк служитель провел его в зал, где заседают комитетчики. Дальше – дело техники: улучил момент и рассовал по углам кое-какие штучки.

Белых едва сдержал вздох облегчения. Действительно, элементарно.

– Вы упомянули о помощнике. Какая у вас группа?

– Со мной из Питера приехали трое. Жандармы, или из Третьего отделения… короче, контора. Языки, манеры, знают местную обстановку… Ну и я им кое-что растолковал.

– Например, как правильно ставить жучки? Кстати, откуда у вас аппаратура? Вроде на «Адаманте» такого не было?

Фомченко вместо ответа ухмыльнулся.

«…Понятно, глупый вопрос…»

– Генерал, позвольте поинтересоваться, почему государь поручил эту миссию именно вам?

Спецназовец чуть не подскочил от неожиданности. Ай да Фро!

– А потому, мадам, – Фомченко слегка наклонил голову, – что император Всероссийский человек умный и понимает, что не стоит класть все яйца в одну корзину. Он одобрил парижскую затею великого князя и Велесова, но позаботился и о запасном варианте.

– То есть вы – это «план Б»? – сощурился Белых.

Фомченко шутливо развел руками.

– Но тогда вы должны действовать независимо. Почему же великий князь переподчинил вам нашу группу?

– Я же говорю – запасной вариант. У нас и свое задание есть, не зря же мы сидим здесь уже вторую неделю!

«Вот, значит, кто переправил в Париж брошюрки Гюго… – с запозданием сообразил офицер. – Такие вещи без надежных связей не делаются; у русской разведки наверняка есть в Париже резидентура и Фомич с ней в контакте. Потому-то его и не стали светить, а спихнули распространение «нелегальшины» на них». Белых припомнил, как они выходили на связь с неведомым поставщиком: письмо до востребования в почтовом отделении крошечного городка близ Парижа. И все это время Фомченко о них знал, а в контакт вступил, только когда приперло.

«…Значит, вариант «Б»?..»

– А вы не боялись случайно сработать против нас? Мы же не знали ваших жандармов в лицо. Случись что – не церемонились бы.

– Это вряд ли, я же был в курсе вашего задания. Например, знал, что вытаскивать Наполеона вы не станете, а значит, не пересечетесь с моим человеком в ратуше. Разве что зайдете от скуки поглазеть. Кстати, пока не поздно, и в самом деле загляните.

– Это еще зачем?

– А затем, что на утреннем заседании комитета решено перевести императора в ратушу и содержать там до суда. Если я верно разобрал, его держат на третьем этаже, в комнате под шпилем. Вот, держите флешку, тут фотки и аудиофайл. Есть на чем открыть?

Белых кивнул.

– Наверх вас не пустят, там охрана. Зайдите в холл, осмотритесь, прикиньте варианты. Сработать надо ночью; в девять утра императора отведут в зал суда, там его не достать.

– Вы позволите, мон женераль?

– Уи, мадам… – Фомченко был сама любезность.

– Видите ли, Ваше Превосходительство, – боевая подруга лукаво улыбнулась, – один из наших парижских знакомых, пожалуй, может нам помочь. Если, конечно, захочет.

И чуть заметным движением подбородка указала на массивный камин в углу комнаты.

 

IV

Париж, площадь Отель-де-Виль

Управились быстро – четверть часа на все про все, с учетом того, чтобы залезть на крышу и спуститься вниз, волоча на себе спеленутого, как мумия, «клиента». Ни единого выстрела. Ни единого трупа. В Варне с беглым Фибихом и то было больше возни, а тут целый император Франции!

Конечно, любая революция имеет своим следствием бардак, и такая организация караульной службы – неизбежное его проявление. Но чтобы плененного тирана, за которого стоит изрядная часть провинций, половина армии, поддерживают могучие соседи, охраняли два унылых типа с незаряженными ружьями и тупыми тесаками?

Или вся охрана внизу стережет лестницы на третий этаж? А почему нет часовых в коридорах, на поворотах? И где комната с бодрствующей сменой? И почему, черт возьми, до сих пор не было ни одного обхода?

Это не укладывалось в голове.

Впрочем, тем лучше. Ни Белых, ни его бойцы вовсе не жаждали пройтись по зданию ратуши так, чтобы позади все взрывалось и горело, а впереди рыдало и разбегалось.

Маньяков в спецназе не держат.

Оставив Змея и малыша Мишо прятаться за высоченной трубой, одной из двух, обрамлявших левую башню здания ратуши, Белых, Карел и Вий надвинули на глаза ПНВ и поползли по карнизу, нацелившись на мансардное окно, прилепившееся к заостренной готической крыше. Гринго контролировал фасад ратуши со своим «Винторезом», устроившись в квартире второго этажа в здании напротив. Хозяин квартиры, пятидесятилетний плешивый эльзасец, в данный момент томится, связанный по рукам и ногам, под собственной кроватью.

А кому сейчас легко?

Кто еще? Лютйоганн мается на мостовой, у подъезда, с рацией под полой. В дальнем конце площади ждет Фомченко в фиакре.

Два щелчка тангентой.

– Снарк, я Гринго, чисто.

– Я Змей, чисто.

Легкий шлепок по плечу – Карел. Сзади тоже порядок.

Решетки на окне мансарды не оказалось. Щеколда секунд пять сопротивлялась ножу, потом тяжелая рама, чуть скрипнув, приоткрылась, и черные тени проникли внутрь. В комнате пусто; в этом они убедились, прежде чем взломать раму с помощью гибкого щупа с крошечной видеокамерой. Сейчас этот щуп пролез под дверь; изображение лестницы, ведущей вниз, на третий этаж, медленно поворачивается на маленьком нарукавном экранчике. Минута… две… никого. Только тускло, через один, светят газовые рожки.

Белых сдвинул ПНВ на лоб и выскользнул на лестницу. Так, вниз, два пролета… щуп с камерой за угол. Никого? Поворот направо… короткий, с единственным окном коридор, левый поворот… следующий коридор… здесь!

Карел страхует тыл; Белых с Вием одним броском преодолели пять метров, отделявших их от скучающих часовых. Глухие удары, сдавленный хрип, бесчувственные тела сползают на пол. Жест вправо – Вий понятливо берет под контроль противоположную часть коридора. Белых замер, прислушался – за дверью тишина. Как там учила Фро?..

Дверь распахнулась. Высокий мужчина, в измятом мундире, замирает в резном кресле, вскакивает и чуть не падает, пытаясь отскочить к окну. Это ничего – немудрено испугаться, когда в ночь перед казнью к тебе в комнату вламывается тип, с ног до головы в черном, с непонятным приспособлением на голове и пистолетом в руке.

«…Одутловатое лицо, высокий лоб… узкая бородка, длинные усы «в шильце»… он!»

– Votre Majesté, nous sommes venus pour vous sauver!

 

V

Париж, набережная Турнель

На этот раз Фро подыскала для группы двухэтажный домишко в квартале Сен-Жермен, недалеко от моста Турнель – того самого, припомнил Белых, на котором Портос из «Трех мушкетеров» встретил своего будущего слугу Мушкетона. Новое пристанище группы было ветхим, полным сквозняков, сдавалось за непомерную плату, но имело, с точки зрения спецназовцев, неоспоримые преимущества. Фасад его смотрел на набережную Турнель, а выйдя через заднюю дверь, можно было закоулками добраться до улицы Хильдеберт, что недалеко от собора Сен-Жермен-де-Пре. Крыша вплотную примыкала к кровлям соседних зданий; выбравшись на нее через мансардное окно, можно было, не спускаясь на мостовую, пересечь весь квартал.

Крышу, как и кровли окрестных домов, помог обследовать добрый знакомый спецназовцев, малыш Мишо. Предвидя скорое расставание, Белых вручил юному савояру горсть золотых наполеондоров, а Фомченко прибавил к ним запечатанное сургучом письмо: «Когда мы уедем, подожди две недели и отнеси по адресу, указанному на конверте. О тебе позаботятся».

И наконец, в полу темного, заваленного полусгнившим хламом подвала обнаружилась чугунная решетка, прикрывавшая глубокий колодец. Темный провал источал отвратительные миазмы, сырость от него расползалась по всему зданию. Но именно эта архитектурная деталь и подкупила Белых, заставив согласиться на непомерную плату, запрошенную домовладельцем.

Капитан-лейтенант обследовал колодец в первый же день и обнаружил именно то, на что рассчитывал. Узкий тоннель тянулся под кварталом Сен-Жермен метров на двести, а дальше соединялся с другим, ведущим в один из главных каналов парижской дождевой канализации. Этот канал заканчивался в полутораста метрах от моста Турнель. Широкий низкий лаз перекрывала заросшая многолетней ржавчиной решетка, но для Белых, в отличие от Жана Вальжана, это не было препятствием.

Единственным неудобством было то, что тоннель на полтораста шагов от решетки оказался затоплен и кое-где глубина достигала полутора метров. Впрочем, достаточно широк, чтобы вместить плоскодонку, из числа тех, что во множестве шныряли по Сене. Немного поразмыслив, Белых решил принять меры заранее: той же ночью они с Вием увели возле моста Руайяль подходящую посудинку и загнали ее в тоннель. Замок, запиравший решетку, Белых приладил на прежнее место, тщательно замаскировав следы распила на дужке смесью ржавчины и быстросхватывающего клея.

 

I

«События 1855 года в мировой прессе»

The Philosophical Transactions of the Royal Society, Лондон:

«Русские крадут у Европы ученых?

Это и мало кому известные молодые дарования, вроде датчанина Лоренца, получившего в прошлом году Золотую медаль Копенгагенского университета; и маститые мэтры, такие как швед Андреас Ангстрем, прославившийся фундаментальным трудом «Исследования солнечного спектра».

«Я желаю заниматься наукой, а не ловлей блох! – высокомерно заявил герр Ангстрем. – Ознакомившись с письмом из Зурбаганского университета, я сделал непреложный вывод: первенство на поприще наук переходит к России!»

Не обойдены вниманием и наши соотечественники. Джеймс Джоуль, удостоенный Королевской медали за работу о механическом эквиваленте тепла; кембриджский бакалавр Максвелл, известный исследованиями по теории цвета – вот далеко не полный список тех, к кому проявили интерес царские вербовщики от науки.

Кабинету тори и премьер-министру Палмерстону следует задуматься: что затеяли в Санкт-Петербурге? Не секрет, что Россия добилась поразительных успехов в области военных изобретений; чего же ждать, когда они переманят к себе на службу лучших ученых Европы и Великобритании?»

 

II

Крым, Зурбаган

– …Что, самому Джоулю? – восхитился Рогачев. – Ну, вы, блин, даете!

Велесов расплылся в довольной ухмылке.

– Ему. А также Уильяму Грове, тому, что изобрел гальванический элемент, и гидродинамику Джорджу Стоксу. Но особое внимание уделяли молодым, тем, кто делает первые шаги в науке. Вот, скажем, Максвелл – он всего год как сдал экзамены в Кембридже. Или Круксу, который открыватель таллия.

– И что, откликаются?

– Не очень. Крукс, инженер Джеймс Томсон – вот, пожалуй, и весь список. Да, еще шотландец Уильям Ренкин. Этот польстился на высокое жалованье – ему в 1838-м пришлось покинуть Эдинбургский университет из-за стесненных обстоятельств. Да и англичан он, прямо скажем, недолюбливает. А нам он пригодится – как-никак, будущий создатель теории паровой машины, один из основоположников газодинамики.

Андрей щелкнул мышкой, и на мониторе замелькали странички с портретами и биографиями ученых.

– На британских физиков вообще мало надежды. Сейчас в Англии быть ученым престижно и выгодно: на носу революция угля-и-пара, на прикладную науку большой спрос. Внимание прессы, медали, гранты, или как они там сейчас называются…

– Зато скандинавы откликнулись. – Велесов завладел ноутбуком. – Вот, смотрите: Ангстрем и Лоренц. Еще Эрик Эдлунд, он работает с электричеством и, насколько мне известно, испытывает денежные затруднения. Кстати, в нашей истории он стал членкором Петербургской академии наук.

– Ты еще Кристиансена выпиши, – посоветовал Андрей. – Который учитель Нильса Бора.

– Я бы и рад, но рановато. Он, видишь ли, родился в 1843-м, сейчас ему всего 12. А остальных пока подкармливаем письмами о блестящих перспективах, которые ждут в России. К осени запустим физматфакультет, и вот тогда – добро пожаловать!

Валя Рогачев скептически хмыкнул.

– Вы простите, Сергей Борисович, но это прямо как в книжках про попаданцев. Там герой, стоит ему попасть в прошлое, сразу вытаскивает из-за границы Дизеля или Теслу.

При слове «попаданцы» Велесов и Митин дружно прыснули смехом. Валентин недоуменно посмотрел на них поверх очков.

– Ну хорошо, приедут они, а дальше что? Ни лабораторий, ни студентов, одни голые стены. Да и те надо еще оштукатурить…

– Как – что? – удивился Велесов. – Выдадим каждому по компьютеру и засадим за курс физики средней школы. Через полгода, глядишь, и к вузовскому можно переходить.

– И чего вы этим добьетесь? Ткнете выдающихся ученых носом в то, как мало они знают? Ну ладно, ткнули. А дальше?

– Прежде всего я хочу пробудить в них здоровое чувство научной алчности. Пусть у них глаза загорятся, пусть руки буду трястись при мысли о том, как они дорвутся до наших научных библиотек. Они же толком не будут знать, что там находится, такого нафантазируют… И чтобы в мыслях ни у кого не было уезжать! А мы подберем для каждого будущих учеников, пусть вместе осваивают премудрости науки будущего. С осени по университетам и реальным училищам Москвы, Питера, Казани, Нижнего начнут отбирать юные таланты, средства из казны уже отпущены. А Геллер с Пироговым займутся тем же, но в области медицины и биологии. В конце концов, надо с чего-то начинать?

– Звучит, что и говорить, красиво. – Рогачев не скрывал скепсиса. – А на деле, не боитесь, что все обернется в лучшем случае очередным «Сколково»? Это же Россия, причем реальная, не из попаданческих книжек. Насколько мне известно, правление Николая Первого не отличалось лояльностью к наукам, а про взятки и прочие злоупотребления я вообще молчу. Ну разослали вы циркуляры – думаете, все сразу возьмутся за дело со всем пролетарским пылом? Ага, щас, только шнурки погладят! Деньги, выделенные на поиск молодых дарований, тупо попилят, а вам пришлют кого попало. Или вообще отпишутся, как при Петре Алексеевиче: «Народишко-де темен, глуп и к наукам неспособен…»

– А Валентин в чем-то прав, – заметил Андрей. – Вот мы затеяли строительство, а сколько на нем уворуют здешние чиновники и подрядчики, ты не подумал? А ведь уворуют! Давеча приезжал один, с подрядом на кирпичи для электростанции: морда сытая, гладкая, в три дня не обгадишь, пролетка лаковая, сбруя в серебре, кони тысячные, не твоей рыжей чета! Вот откуда ему такое счастье, а?

– Вешать мерзавцев! – прорычал Велесов. – Как царь Петр вешал – сапогом по ребрам и на эшафот!

Лицо его медленно наливалось темной кровью, кулаки судорожно сжимались и разжимались. Андрей испуганно посмотрел на друга. Он не ожидал столь бурной реакции – похоже, они с Валентином ткнули пальцем в больное место…

– Поговорю с великим князем, он убедит государя, добьется именного указа. И никаких сантиментов! Кто хоть копейку украл – сразу военно-полевой суд! Это же форменная диверсия против будущего державы, а не банальное мздоимство! К стенке, как при Сталине, без разговоров!

– Поздравляю, Сергей Борисыч! – голос Валентина сочился ядом. – Начали с университета, а заканчиваете военно-полевым судом. И далеко вы уедете с таким прогрессорством?

– А вы чего хотели? – Велесов уже отходил после вспышки ярости. – Сами же сказали – это Россия. У нас ведь как: чуть расслабишься, отпустишь поводья – в момент все растащат и тебя же потом обвинят! Нет, Валентин, в таком деле без твердой руки никак. Слава богу, есть Третье отделение, вот и надо подкинуть им кое-какие наработки из поздних времен. Пусть изучат и применят на практике.

Рогачев пожал плечами и повернулся к своему монитору. Пылкая речь собеседника не произвела на него особого впечатления.

– Да, заманчивые перспективы, что и говорить. – Андрей захлопнул крышку ноутбука. – Давайте-ка пока к нашим баранам… Валентин, есть новости?

– Остались финальные настройки, – ответил тот, не отрываясь от ноутбука. – Сейчас я здорово занят, приходите прямо к запуску, лады? Послезавтра, в восемь вечера.

Установка «Пробой-М» и питающий ее дизель-генератор, снятые с «Адаманта», располагались в двух временных бараках на территории бывшего французского лагеря. Рогачев третью неделю пропадал там, возясь с капризной хронофизической аппаратурой.

– Хорошо, так и сделаем. – Велесов встал, со стуком отодвинув стул. – Андрей, может, пока смотаемся в Севастополь? «Алмаз» пришел из «Варны», надо бы поговорить с Зариным. Погуляем по городу, расслабимся, заодно занесем твой чертежик с торпедой. Сделал, кстати?

– Вечером сделаю. Только, чур, я на пролетке! А то в прошлый раз послушал тебя, поехал верхом – потом два дня ходил враскоряку.

 

III

«Введение в хронофизику». Изд. З.И.У. 1897–1943 гг.

Данный отрывок приводится по аудиозаписи, сделанной С. Велесовым в июле 1855 г. Расшифровка (выполненная им же) позднее включена в первую редакцию его «Мемуаров».

Рг – Рогачев В.А.

Вл – Велесов С.Б.

Мт – Митин А.К.

Рг:…через пять дней. Мы с Груздевым условились – по мере готовности обе установки будут раз в неделю включаться в поисковом режиме. Если будет получен отклик с «той стороны» – значит, все готово, и в следующий раз можно запускать на полную мощность. Два дня назад я получил такой отклик.

Мт: Установку с «Макеева» тоже перенесли на сушу? А то попробуют пропихнуть к нам «Можайск», а он бац – и окажется посреди степи!

Рг: Разумеется! На этот раз мы не будем перебрасывать корабли, ограничимся несколькими грузовиками и парой десятков человек. Они доставят новые блоки для «Пробоя-М». Смонтируем, согласуем настройки установок, и можно выходить на рабочий режим.

Вл: То есть установить постоянный канал между 2017-м и 1855-м?

Рг: Нет, речь идет о серии небольших Переносов, повторяющихся с некоторой периодичностью. Скажем, раз в двое суток. В таком режиме, используя две установки и уменьшив пропускную способность канала, мы сильно сэкономим ресурс.

Вл: Груздев писал о колоссальных энергетических затратах на формирование воронок Перехода…

Рг: Все верно. На первой установке «Пробой» подпитка Воронки шла за счет реактора, а это и расход энергии, и дикие нагрузки на аппаратуру. Неудивительно, что она так быстро выходила из строя… Позже, изучив данные экспедиции, мы обнаружили, что энергию можно черпать прямо из подпространства. Нужен лишь первоначальный импульс, не такой уж и сильный. Именно на этом принципе построен «Пробой-М», потому его и удалось поставить на «Адамант».

Мт: Да, ядерный реактор на сторожевик, как ни старайся, не впихнуть.

Рг: Причем энергии из подпространства течет даже больше, чем нужно для Переноса, – отсюда и аномалия, возникающая в процессе формирования Воронки. Когда конструировали первый Пробой, этого еще не знали, и дармовая энергия рассеивалась в окружающем пространстве, вызывая аномалии вроде вихревой стены.

Вл: Или лиловой воронки?

Рг: Лиловая воронка, столб, напоминающий гигантский смерч, – это устье «червоточины» в момент формирования. А вот все остальное – чистая метеорология. Избавиться от этих эффектов проще простого – достаточно смонтировать установку на суше и отводить излишки энергии в грунт, лучше всего – прямо в базальтовую основу.

Мт: Значит, «Пробой-М» черпает энергию из подпространства…

Рг: Именно. Когда мы разрабатывали теоретические модели процесса, выяснилось, что «червоточина» может войти в «самоподдерживающийся» режим и как бы зафиксироваться. Тогда внешний источник вообще не нужен, вся энергия пойдет из подпространства.

Мт: Но мы ведь включали «Пробой-М», когда отбывали из 1920-го? Почему в тот раз «червоточина» не зафиксировалась, а исчезла?

Рг: Из-за нашего генератора. Потоки энергии, поступающие в Воронку… как бы вам объяснить… рассинхронизированы по фазе. Это и мешает ей выйти в режим самоподдерживания.

Мт: Так может отключить в нужный момент генератор? Пусть себе самоподдерживается!

Рг: Нельзя. Перешедшую на энергетическое самообеспечение «червоточину» контролировать невозможно.

Вл: То есть открыть ее можно, а закрыть – уже нет?

Рг: Вот именно. Мало того – на определенном расстоянии от ее устья нельзя формировать новую Воронку Переноса. То есть попробовать-то можно, но закончится это плохо. Войдя во взаимодействие, они породят сингулярность.

Мт: Сингулярность? Это?..

Рг: «Черная дыра».

Мт: Нет уж, лучше не надо…

Вл: Валентин, вы что-то говорили о минимальном расстоянии?..

Рг: Да. Понимаете, тут дело в тяготеющих массах. Это все чертовски интересно! Я надеюсь, что исследование эффекта перетекания энергии в червоточины позволит создать новый подход к единой теории поля…

Вл: Стоп-стоп. Не увлекайтесь. И каково это минимальное расстояние?

Рг: А? Я же говорю – тяготеющие массы… Подпространственный канал способен замкнуться только на объект астрономического масштаба.

Мт: То есть на планету, на Землю?

Вл: Значит, новую Воронку можно формировать только на Луне?

Рг: Боюсь, нет. В нашем случае самая крупная тяготеющая масса это не Земля, а Солнце.

Вл: Ты хочешь сказать…

Рг: Новую Воронку можно будет безопасно сформировать только в системе ближайшей к нам звезды.

Вл: Значит, Проксима Центавра?

Рг: Верно.

Мт: Ни фига себе…

Вл: Понятно, почему вы не хотите устанавливать постоянный канал. Если он сформируется, о путешествиях в будущее можно будет забыть. У вас будет только одна червоточина – между этой «временной линией» и нашей.

Рг: Именно так. Кстати, еще один момент. Я наткнулся на него совсем недавно, когда просчитывал параметры будущей Воронки. Оказывается, теоретически возможен процесс формирования червоточин, соединяющих тяготеющие массы в одном пространстве-времени, не выходя за пределы «мировой линии». Представляете? Можно будет путешествовать по Космосу без звездолетов!

Мт: Ничего себе, перспективка…

Рг: Но тут есть сложность, и, боюсь, непреодолимая. Локальные червоточины не существуют сами по себе, это побочный эффект другого, более масштабного явления. Дело в том, что фиксированный канал между двумя «мировыми линиями» наполняет их локальные подпространства распространяющимися возмущениями, своего рода подпространственным эхом. Возмущения локального подпространства расходятся от эпицентра – устья «фиксированной червоточины» – со скоростью в несколько раз больше световой. Возникает своего рода сфера, в пределах которой и могут возникать «эхо-червоточины».

Вл: То есть этот канал откроет нам дорогу к звездам, причем область космоса, доступная для путешествий, будет постоянно расширяться?

Рг: Именно. Причем чем ближе к центру сферы, тем выше плотность возмущений и тем легче формировать «эхо-червоточины». Со временем можно будет наводить их даже в пределах Солнечной системы!

Мт: На Марс, Юпитер, Плутон – без кораблей?

Рг: И на Луну, и на астероиды. Правда, должно пройти какое-то время, лет пять-десять.

Вл: Вы упомянули о какой-то непреодолимой сложности. Боюсь, я не вполне понял…

Рг: Я же говорил – нужен фиксированный канал между мировыми линиями. Без него не будет «подпространственного эха», а значит, и «эхо-червоточин». Пока такой канал не будет установлен, а этого, по-видимому, никогда не случится, я даже не смогу экспериментально подтвердить свою гипотезу. Так что ей, по-видимому, суждено остаться теоретической разработкой. Никто не позволит мне рисковать Проектом!

 

I

Париж, конспиративная квартира

– До границы доберемся вместе, а дальше придется разделиться.

Белых щелкнул тачпадом, и на экране ноутбука (армейская, ударо- и влагоустойчивая модель «ПМВУ-1711» в чемоданчике с ребристыми боковинами) возникла карта.

– Со мной пойдут Вий, Змей, Карел, Гринго. Вы, товарищ генерал, возьмете Ефросинью Георгиевну, Ганса… простите, герра обер-лейтенанта. Наш трофей тоже отправится с вами.

«Трофеем» они называли похищенного императора. Сейчас тот сидел в комнате на втором этаже под присмотром бдительного Карела.

– С какой это стати? – возмутилась Фро. – Я не намерена расставаться с вами, Жорж! Раз уж мы отправились в этот вояж всемером, то и завершить его должны вместе! Я права, герр Лютйоганн?

– Й-а-а, я не ф-фполне понимайт…

«…Ну вот, начинается! Никакого понятия о дисциплине. А еще кайзеровский офицер! Или это на него воздух Парижа так подействовал?..»

– Во-первых, приказы не обсуждаются. А во-вторых, мадам, вы поедете в Россию, а нам предстоит еще одно задание.

Фро недоуменно взглянула на Белых, потом на генерала.

– Еще одно? Но я не…

– Именно, Ефросинья Георгиевна. Утром мой человек доставил депешу из Питера. Группе предстоит выполнить важное задание за пределами Франции.

– А где именно, позвольте узнать?

– Это секретная информация, – мягко ответил Фомченко.

Женщина вздернула подбородок.

– Генерал, вы, видимо, не вполне понимаете… видите ли, Жорж и его янычары неподражаемы, когда надо перерезать кому-нибудь горло, что-то взорвать, или… – Фро двусмысленно улыбнулась, – в иных ситуациях. Но когда надо общаться с обычными людьми, скажем, нанести визит бакалейщику или снять квартиру, они беспомощны. До сих пор подобными вопросами занимались мы с герром Лютйоганном.

– Йа-а-а… – важно кивнул немец. – Мы с фрау Казаннкофф… как это… квартиррьер!

– Верно, с этим у нас не очень, – подтвердил Белых. – Фро… Ефросинья Георгиевна куда лучше ориентируется в местных реалиях.

Фро одарила собеседника милой улыбкой.

– Вам все ясно, генерал? Так куда вы собираетесь их послать?

– В Англию, – неохотно ответил Фомченко. – Да вы и так скоро узнали бы.

«…Один-ноль!»

Немец поднял два пальца. Словно для старообрядческого крестного знамения, подумал Белых. Фу ты, ну и придет же в голову…

– Герр генерал, долшшен сказайт – я два года жилль в Лондон и ошень хорошьё знаю язык и… как это по-рюсский… обычай, йа-а…

– Ну, по-английски-то я и сам размовляю, – отозвался капитан-лейтенант. – А Змей вообще как на родном…

– Мон шер ами, у вашего янычара чудовищный шотландский акцент! А вас вообще невозможно слушать без смеха. Учтите, наши соотечественники частенько наведывались в Англию до войны. Да и сейчас их там немало, взять хоть господина Герцена… Ваш акцент опознают в два счета. Скотленд-Ярд – это не растяпы-французы, а подозрительными иностранцами занимаются именно там.

Фомченко поднял руки:

– Хорошо, господа, ваша взяла. Если капитан-лейтенант не будет против…

«…Два-ноль!»

– Он не будет, – пообещала женщина.

«…Ну, Фро, ну, стервоза!..»

– Тогда на мне доставка нашего трофея в Россию, а вы действуете самостоятельно. Вы, герр Лютйоганн, моряк, я не ошибаюсь?

– Йа-а-а. Кайзермарине, обер-лёйтнант цур зее.

– Тем лучше. Угоните на побережье какую-нибудь посудину, пересечете Ла-Манш, а там…

– Не торопитесь, товарищ генерал, – покачал головой Белых. – Побережье, Ла-Манш – это все потом, нам бы сейчас из Парижа выбраться. В теории, конечно, можно и на поезде, в Булонь-сюр-Мер или Страсбург. Но я бы на это не рассчитывал.

– Да, – согласился Змей, – уж за вокзалами-то наверняка наблюдают.

– Вот и я о чем. Значит, своим ходом. После похищения императора парижане как с цепи сорвались: на улицах обыскивают каждый экипаж, на заставах кордоны, за городом, по дорогам конные разъезды чуть ли не леса прочесывают!

Фомченко принялся прокручивать карту на мониторе. Белых терпеливо ждал.

– Считаю, вопрос решаемый, каплей. С вашим вооружением и подготовкой прорваться через заставы не так уж и сложно.

Гринго хмыкнул и замолк, поймав недовольный взгляд командира. Змей смолчал; на лице его читался откровенный скепсис.

«…Вот так всегда с генералами!..»

– Прорваться-то мы прорвемся, – терпеливо ответил Белых. – А потом? Сколько бы народу мы ни положили на отходе, с хвоста у нас не слезут. Да и транспорт нужен – закрытый экипаж, лучше два. Наездники из нас никакие, кроме Фро и Ганса, разумеется.

– Телеграфф! – Лютйоганн снова поднял пальцы. – Французен… как это… предупредилль, да!

– Точно! – Белых хлопнул ладонью по столу. Фро вздрогнула и посмотрела на него неодобрительно. – Простите, мадам… Телеграф у них голимый, оптический, но уж всяко быстрее всадников. Если нас перехватят или догонят – придется принимать бой. Расстреляем бэка, а дальше что – что, матами пробиваться?

Фомченко насупился.

– Вы правы, об этом я не подумал…

– Есть один вариант. Но для этого нужна мощная радиостанция, нашими коротковолновиками не обойтись.

Фомченко слегка помедлил.

– Предположим, есть.

«…Три-ноль, чистая победа! А то – «мой человек», да «депеша»…»

– Тогда сделаем вот как…

 

II

Атлантика. Пароходофрегат «Владимир»

Неочиненный конец карандаша скользил по карте где-то в районе Гавра, потом сместился к западу, пересек залив Иль Шосе, задев по дороге остров Джерси, и уперся в Брест.

– Такие вот дела, Реймонд Федорыч. Группу надо забрать… – Бутаков бросил взгляд на часы, вделанные в переборку. – Группу надо забрать примерно через двое суток вот отсюда.

Карандаш описал новую дугу в направлении на восток.

– Вы должны подобрать их в два пополудни, плюс-минус час. Точное место – вот, смотрите…

Несколько минут офицеры изучали схему центра Парижа.

– Мне это не нравится, – покачал головой Эссен. – Между мостами меньше километра, набережные высокие, сами мосты тоже. Посадка будет ювелирной. К тому же… – он помедлил. – Не знаю как сейчас, а перед войной – перед нашей войной, в 1913-м, – в центре Парижа река вдоль берегов была заставлена баржами и дебаркадерами. Сам видел. Да и лодки по Сене все время шныряют, не протолкнуться. Как прикажете втискиваться в этот компот?

Бутаков в сомнении потеребил подбородок.

– Как я понял, командир группы знаком с возможностями вашего аппарата и уже пользовался воздушным транспортом?

– Уж это будьте благонадежны! – усмехнулся Эссен. Он не слишком хорошо представлял себе подготовку спецназовцев, но и того, что он знал, было достаточно.

– Тогда почему вы ему не доверяете? Такой опытный офицер наверняка продумал все детали.

– Вы правы, разумеется. Но все же он не авиатор, мог что-то упустить. Я предпочел бы уточнить. Когда следующий сеанс связи?

– Через три часа.

– А вообще-то, им лучше выбраться за пределы города, вот сюда. – Эссен показал на карте. – Сена здесь широкая, сяду без проблем.

– Никак невозможно, голубчик, – покачал головой командир «Владимира». – Наши друзья сообщают: по городу перемещаться рискованно, всюду патрули, обыски. А груз у них – сами знаете… Так что придется, уж не обессудьте, садиться здесь.

– А если выше по реке, за этим мостом? Места там чуть ли не втрое больше, легче найти свободную воду.

Бутаков немного подумал.

– Проработайте все варианты. А пока надо решить, где мы выпустим вашу птичку.

– Практический радиус «Финиста» – миль четыреста, а с подвесными баками накиньте еще двести. Сколько человек в группе?

– Восемь плюс сами знаете кто, но вам надо забрать только двоих.

– Уже проще, значит, никакого перегруза. Значит, Григорий Иванович, лететь можно хоть от Гавра, хоть от Гранвилля или Сент-Мало, топлива хватит. Но я бы предпочел сократить дистанцию. Мало ли что?

– Поменьше, поменьше… – карандаш Бутакова блуждал по карте. – До Гавра часов тридцать хода, успеваем…

– А британцы не помешают? Ла-Манш – их прихожая, если что, в покое не оставят.

– Вряд ли они успеют подтянуть сколько-нибудь серьезные силы, Реймонд Федорыч. А малому отряду с нами не справиться – три миноносца, скорострелки… Не забывайте, их лучшие корабли ушли на Мальту; здесь осталась только эскадра Нейпира, да и та – половина судов чуть ли не двадцатых годов постройки. К тому же возле Гернси нас ждет «Морской бык», а с его радаром мы уклонимся от любой встречи. Так что готовьте план полета, через час отправимся на «Вобан» и доложим Истомину.

– Вот еще что, Григорий Иваныч. У меня на киле и плоскостях Андреевские флаги, крупно. Может, закрасить от греха?

– К чему это, голубчик? – удивился Бутаков. – Про наши летающие машины уже полгода как все европейские газеты пишут. Тут уж скрывайся не скрывайся, все равно поймут, чья это работа. Да и зачем нам прятаться? Пусть знают, на что способен российский флот!

 

III

Париж, Сена

– Снарк, это Змей, точка А забита!

Точка А – участок между мостами Турнель и Архиепархии. Белых и сам видел, что на середину реки неторопливо выползает баржа, груженная бочками. Стоит Эссену пойти на посадку, и гидроплан впишется точно в борт.

– Вий, что у тебя?

– Глухо. Полно лодчонок, метлой не расшугать.

Вий на набережной Монтебелло, напротив Нотр-Дам-де-Пари. На нем участок реки до моста Двойного Денье.

– Гринго, как точка В?

– Голяк. Два придурка сцепились бортами точно на стрежне.

Отрядный снайпер (на этот раз без верного «Винтореза») стоит выше моста Сен-Мишель. Сена здесь, как в ущелье, зажата домами, вплотную подступившими к парапету. Запасной вариант, на крайний случай.

– Дас ист Ганс. Пункт «Це». Зи кённен зитцен… можно садилльсья!

– Тройка, я Снарк, точка «Це». Первый вариант.

– Я Тройка, принято, выполняю. Пять минут.

– Ганс, внимательно! Если что – сам давай отбой, не докладывай!

Лютйоганн и Фро стоят у моста Сюлли, выше по течению. Этот участок – самый длинный. Эссен пойдет на посадку с северо-востока, так, чтобы закончить пробег поближе к мосту.

Белых уперся веслом в опору, резко оттолкнулся. Лодка пробкой выскочила из-под моста Турнель и закачалась на речных волнах.

– У нас пять минут!

Карел отодвинул пулемет с пристегнутым коробом и взялся за весла. Фомченко, на второй банке, повторил его движение.

Сидящий на корме мужчина нервно дернулся. Сейчас мало кто узнал бы в этом чисто выбритом господине, одетом в поношенный бурый сюртук, недавнего властителя Франции. Белых, не удержавшись, подмигнул – беглый император ответил вымученной улыбкой.

– Навались! Два-а-а – раз! Два-а-а – раз!

Лодчонка, подгоняемая яростными ударами весел, пулей неслась к мосту Сюлли, наискось пересекавшему Сену метрах в двухстах ниже по течению. Лютйоганн, увидев его, долго удивлялся – он помнил мост совсем другим, на прочных бетонных опорах, с чугунными арками пролетов. Правда, это было перед Первой мировой…

– Левые суши, правые навались! Два-а-а – раз!

Лодка вильнула влево, нырнула под центральный пролет и выскочила с другой стороны моста.

– Табань!

Вода вспенилась под веслами, лодка замерла, будто с размаху въехала в стену. Человек на корме покачнулся, но удержался, вцепившись в транец.

– Мать твою… аттонсьён, вётр маджести!

«…не хватало еще вылавливать это «величество» из реки…»

– Дас ист Ганс. Пункт Ц – найн… стоппен! Нельзья-а!

Вдали, у самого моста Аустерлиц, от берега неторопливо отползала низкая баржа. Белых поднял взгляд: над мостом возникла черная мушка. Эссен.

– Я Тройка, вижу площадку. Могу сесть.

– Тройка, давай!

Мушка превратилась в пчелу, потом в майского жука. А баржа все отползала от берега – медленно, неотвратимо. Белых почувствовал, как между его лопатками стекают ледяные капли.

– Тройка, опасно!

– От…сь, Игорь Иваныч, сам вижу. Не лезь под руку!

Карел, прекрасно все слышавший, ухмыльнулся и поднял большой палец.

«…Наш человек!»

Жужжание перерастает в рев. «Финист» ныряет к воде и несется на баржу. Белых, встав во весь рост, видел, как с борта в воду кидаются какие-то бедолаги.

Поплавки проносятся над самой палубой, вспарывают воду – и вот «Финист» уже подруливает к лодке. С набережной несутся испуганные и восторженные крики.

– Давайте сюда, вётр маджести!

Карел, перебравшийся на поплавок, подсадил в кабину сначала «трофей», за ним Фомченко. Белых отвязал от стоек резиновый тюк, сбросил в воду: пронзительное шипение, и рядом с «Финистом» закачался надувной катер.

– Держи движок, командир!

Заученными движениями Белых прикрутил струбцины подвесника к дюралевому транцу. Карел подхватил пулемет, перепрыгнул в моторку и сильно оттолкнулся. Эссен помахал им рукой; его напарник задвинул дверь кабины, и «Финист», взревев всеми девятью цилиндрами, пошел на взлет. На этот раз пилот взял левее, целя между берегом и баржей, которая неторопливо дрейфовала по течению в сторону моста Сюлли.

Порядок!

Карел рванул тросик, мотор затарахтел.

– Снарк в канале. Вий, Змей – отходим. Гринго – берешь Ганса, Фро и за ними. Действуем по плану, контрольный срок девятнадцать тридцать, отбой.

Ну, вот и все, удовлетворенно подумал Белых. Из города они выберутся без проблем – документы в порядке, опасного груза в виде беглого императора при них нет. Наймут экипаж и часов через пять доберутся до городка Пуасси, ниже по Сене, где и назначена встреча.

Моторка ныряет под очередной мост, вылетает на чистую воду. Справа и слева проносятся набережные, полные прогуливающихся людей. Они кричат, машут приветственно шляпами. Свобода!

– Нас не догонят! – проорал Белых, перекрывая треск движка. Ветер горстями швырял ему в лицо речную воду. – Нас не до-о-гонят!

Пара часов такого хода, и они будут далеко от Парижа. Выберутся на берег где-нибудь в неприметном месте, припрячут сослужившую свою службу лодку и отправятся к точке рандеву, в Пуасси. А там – Нормандия, Ла-Манш… и новое задание.

 

I

Из дневника Ф. Красницкого. Библиотечка журнала «Русский инвалид», С.-Петербург, 1879–1924 гг.

«Не успели мы принять на борт аппарат Эссена с его царственным пассажиром, как по кораблям разнеслась весть: летающая лодка с «Херсонеса», совершавшая облет эскадры, обнаружила в тридцати милях к осту большой отряд кораблей, идущий на сближение с нами.

Это оказалась соединенная англо-французская эскадра, подготовленная для второй балтийской кампании. События последних шести месяцев сорвали планы союзников. После крымского разгрома, после Варны, Босфора и Мальты англичанам стало не до Кронштадта и Свеаборга. Линейные корабли адмиралов Нейпира и Парсеваль-Дюшена с середины марта отстаивались в Дувре. Газеты, которые мы регулярно забирали со встреченных торговых судов, сообщали, что французский адмирал намерен хранить верность свергнутому императору Наполеону III и весьма недоволен тем, что союзники удерживают его эскадру. Между ним и адмиралом Нейпиром то и дело возникают конфликты из-за того, что британцы отказываются предоставить припасы, снабжение и уголь. Вместе с тем Персиваль-Дюшен не рискнул пересечь Ла-Манш и забункероваться в Гавре или Бресте: «Июньские комитеты», взявшие власть в этих городах, состоят из сторонников принца Наполеона, и Персиваль-Дюшен отнюдь не уверен, что команды его судов, ступив на родную землю, сохранят верность прежнему императору.

Нет сомнений, что соединенная англо-французская эскадра вышла в море на перехват нашего отряда. Наивно было надеяться на то, что можно остаться незамеченными в столь оживленных водах. Нет никаких сомнений, что мы были замечены задолго до того, как миновали траверз Бреста. Так что мой новый американский друг Мори оказался никудышным пророком: адмиралы Нейпир и Персиваль-Дюшен таки рискнули выйти нам навстречу! Видимо, рассчитывают, что в эскадренном бою, в открытом море у них будут все преимущества. Глупцы, они до сих пор списывают наши победы на якорные мины и катера, не понимая, какую силу представляют миноносцы! А ведь, кроме торпед, у нас есть артиллерия: современные скорострельные пушки не оставят деревянным кораблям ни единого шанса…

Истомин разделил эскадру на три группы: первую, из кораблей со скорострельной артиллерией, возглавил Бутаков на «Владимире»; вторую составили остальные пароходофрегаты и «Вобан», на котором несет флаг сам вице-адмирал, третья – четыре миноносца. В бой их ведет мой бывший командир Николай Александрович Краснопольский, получивший недавно эполеты капитана второго ранга. Вспомогательные суда (авиатендеры, минзаги и матки минных катеров) остались далеко позади, под охраной «Аргонавта».

Неприятель идет на сближение двумя кильватерными колоннами. Над кораблями правой гордо полощутся «Юнион Джеки», на флагштоках левой развеваются трехцветные полотнища Франции.

Ave, Caesar, morituri te salutant!»

 

II

Н.M.S. Royal George

Пушечный гул катился вдоль строя эскадры. Дымные столбы выметывались из открытых орудийных портов; палуба под ногами дрожала от грохота четырех с лишним десятков орудий правого борта. Одна за другой откатывались тридцатидвухфунтовые пушки на верхней палубе; как артиллеристы, голые по пояс, с замотанными пестрыми платками головами банили стволы обрезками толстого каната с щеткой на конце, закладывали пороховые картузы, ядра и, ловко орудуя прибойниками, загоняли заряды в отверстые жерла. Потом, хором ухнув, налегали на тали, и пушка накатывалась к борту. Комендор наклонялся к казенной части, вкладывал запальную трубку, капсюль, взводил ударник и отскакивал, вскидывая руку в предупреждающем жесте. Грохот, удар, столб ватно-белого дыма – и тяжеленная махина снова откатывается на маленьких колесиках, а ядро с завыванием улетает в сторону цели.

«Вот именно – в сторону!» Адмирал Чарльз Нейпир недовольно скривился. Великолепная, слаженная, как часовой механизм, работа комендоров Королевского флота впервые не доставляла ему привычного удовольствия. Да и чему, скажите на милость, радоваться, когда тонны чугуна, выпускаемые шестью сотнями орудий, безо всякой пользы вздымают столбы воды, не долетая до вражеских кораблей? Даже проверенный метод стрельбы на рикошетах, когда ядро мячиком скачет по волнам, прибавляя к дальности выстрела порой до нескольких кабельтовых, ничего толком не дал. Русские, словно в насмешку, держались за некоей незримой чертой, легко разрывая дистанцию всякий раз, когда Нейпир пытается сблизиться на дистанцию поражения.

Впрочем, поправил себя адмирал, пушек уже не шесть сотен. Замолк, пылает от носа до кормы «Нептун» контр-адмирала Корри; выкатился из строя «Эдинбург»; затонул «Монарх»; повалился на правый борт и быстро погружается паровой «Нил»…

Но почему не стреляют французы? Колонна адмирала Парсиваль-Дюшена следовала по левому борту английской эскадры. Сигнальщики аккуратно принимали сообщения: «видны русские корабли, числом до девяти. Следуют параллельным курсом, огня не открывают. И верно: ни звука не доносилось с той стороны, ни вспышки выстрела, ни пенного столба от падения снаряда. Почему же русские, бешеными псами вцепившиеся в британскую эскадру, не сделали ни единого выстрела по ее союзникам?

Ослепительная вспышка, пронзительный вой осколков! Русская бомба угодила точно в фор-марс и взорвалась, срезав, словно бритвой, стеньгу и пройдясь по палубе от шканцев до полубака раскаленной метлой осколков. Рядом с Нейпиром упал мальчишка-горнист; тело судорожно дергалось, из-под него быстро расползалась темно-багровая лужа. Адмирал брезгливо посторонился, чтобы кровь не запятнала ранта его башмака.

– Время, Мак-Миллан!

– Пять-тридцать два, сэр!

– Отметьте в журнале: «Пять-тридцать два. Русские перенесли огонь на «Короля Георга».

– Есть, сэр!

Голос адъютанта сбивался от страха. Немудрено – враг по очереди сосредотачивал огонь на одном корабле. Семь орудий било оттуда, всего семь с трех кораблей! Их легко было сосчитать по вспышкам выстрелов. Но снаряды этих пушек наносили чудовищные разрушения: Нейпир видел, как борт идущего вторым мателота «Нил» разлетался фонтанами обломков при каждом попадании. Девяностопушечному линкору понадобилось не больше десятка таких ударов…

Новый взрыв. На этот раз снаряд угодил в корпус, на уровне первой батарейной палубы, под русленями грот-мачты. Из пушечных портов, из шкафутного люка выплеснулось дымное пламя. И сразу – еще один, в районе правого крамбола; от этого удара огромный корабль содрогнулся, как получивший хук в челюсть боксер.

– Мак-Миллан, велите поднять сигнал «Делай как я»!

Надо сделать поворот «все вдруг» в сторону неприятеля, описать циркуляцию и выстроиться строем пеленга на норд-ост. Русские, конечно, разорвут дистанцию – они всегда так делают! – но так он хотя бы подставит их огню подбойный борт. Правда, парусные линкоры, идущие следом за паровыми, не сумеют быстро повторить этот маневр, но это и к лучшему – русским, чтобы не оказаться между двух огней, придется прибавить ход и уйти вперед. И тогда, может быть, их страшные пушки потеряют прицел и не будут разить с такой убийственной точностью?

Палуба в десяти футах перед адмиралом вздыбилась столбом обломков и дымного пламени. Стодвадцатимиллиметровый осколочно-фугасный снаряд, выпущенный из пушки Канэ, разорвался на опердеке, и тут же еще один, калибром в 75 мм, ударил точно в карронаду на шканцах. Сорванный со станка бронзовый ствол снес адмирала и стоящих рядом с ним людей, как точно пущенный шар сметает кегли. И последняя мысль, которую успел додумать сэр Чарльз Джон Нэйпир, рыцарь-командор ордена Бани, кавалер русского ордена Святого Георгия, прежде чем смерть милостиво избавила его от боли в раздробленном тазу, была далека от благочестия:

Holy shit, why the damn Russians ain't shootin' at them bloody Frogs?

 

III

Гидросамолет «Финист» б/н 3

Гидроплан нырнул к самой воде и понесся в лоб французскому ордеру, едва не чиркая поплавками по гребням волн. Когда до головного «Аустерлица» оставалось метров триста, Эссен чуть шевельнул ручку, и «Финист» рыскнул влево. Ведомые послушно повторили маневр, разделяясь на две группы – пара «М-9» с ведущим, лейтенантом Энгельмейером, ушла вправо, а две «пятерки» с «Херсонеса» последовали за «Финистом». Слева замелькали мачты, бело-черные борта с откинутыми вверх люками пушечных портов, торчащие из них тупорылые стволы. На этот раз французы не стреляли даже из ружей – не то что во время первого прохода, когда борта кораблей эскадры Персиваль-Дешена буквально окутались маленькими ватными облачками.

Неприятно лететь мимо строя, грохочущего сотнями ружейных стволов, и не иметь возможности ответить на огонь. Разумом понимаешь, что стрелки на палубах и марсовых площадках не умеют брать упреждение по скоростной цели. Да и стрелять снизу-вверх, пусть даже и на пустяковой дистанции в полторы сотни метров, было далеко за гранью их боевого мастерства – все равно по коже пробегает холодок, когда представляешь, сколько глаз пытаются поймать твой самолетик в прорезь прицела… Эссен слышал, как матерится сзади стрелок-наблюдатель возле турельного ПКМ: нажми он сейчас на спуск, и струя свинца пройдется по шканцам, по палубе линкора, расщепляя дерево, пропарывая тяжелыми, образца 1930 года, пулями живое, теплое, дышащее, заливая красным, дымящимся выскобленные до белизны тиковые доски палуб.

Нельзя. Приказ Истомина ясен: «Совершать проходы вдоль строя французской эскадры, в том и другом направлении, до получения распоряжения». Это уже третий проход – и снова по правую руку от гидросамолета проносятся линкоры и фрегаты под триколорами Второй империи, а слева, на расстоянии полутора миль, грохочет окутанная порохом змея британского ордера.

Колонна кончилась. Аппараты разошлись в стороны, заложили вираж навстречу друг другу – звено Эссена у самой воды, Энгельмейер – подскочив на полсотни метров верх, чтобы, упаси бог, не столкнуться лоб в лоб, – и пошли на новый заход. На этот раз справа летят назад французы, а слева, на дистанции в десяток кабельтовых, мелькают корабли русской эскадры. Первая минная бригада: «Строгий», «Свирепый», «Живой», «Заветный». Стволы пушек, трубы торпедных аппаратов развернуты на неприятеля, расчеты замерли у штурвалов, снаряды в стволах, силуэты чужих линкоров дрожат в перекрестьях оптики. Впереди миноносцев – колесные пароходофрегаты, во главе с «Вобаном» под брейд-вымпелом самого Истомина.

Погодите, а это что?

Под гафелем развевается огромное трехцветное полотнище, по грота-фалам ползут пестрые цепочки сигнальных флажков.

Рация зашипела:

– Тройка, я Вобан, нанести удар по англичанам!

– Вобан, Я Тройка, принято, исполняю!

«… ну, хоть не зря слетали…»

– Я Тройка, все за мной!

Ручку на себя, «Финист» задирает нос и шустро идет вверх. Можно было бы чуть ли не вдвое быстрее, но тогда неторопливые «пятерки» с их «Гномами» неизбежно отстанут.

– Я Тройка, поворот вправо, на четыре часа, бьем с ходу! Цели разбирать попарно, от головы ордера!

«…Ну вот и все, джентльмены. Как там писал не родившийся еще певец вашей империи?..»

There is no trnce with Adam-zad, the Bear that looks like a Man!

 

IV

Линейный корабль «Аустерлиц»

– Русские предлагают вступить в переговоры!

Адмирал Александр Фердинанд Парсеваль-Дюшен опустил подзорную трубу. Его длинное холеное лицо с прямым носом и аккуратными бакенбардами выражало недоумение.

– Они подняли на «Вобане» французский флаг, Сен-Поль! Как это понимать?

– Русские предлагают вступить в переговоры, мой адмирал, – повторил флаг-капитан. – Если мы ответим согласием, то они пришлют парламентеров.

Над шканцами затарахтело, завыло. Летучие машины, не оставлявшие в покое французскую эскадру с момента появления русских, вдруг, все разом, повернули и, выстроившись изломанной шеренгой, понеслись в направлении кораблей Нейпира. С крайнего аппарата, похожего на огромную птицу с висящими под брюхом узкими лодочками, сорвались дымные полосы и гигантскими пальцами уткнулись в головной линкор, лопнув огненными шарами, разбрасывая обломки рангоута, воспламеняя фестоны парусов. Другие «летатели», больше напоминающие остроносые шлюпки с ажурными этажерчатыми крыльями, пронеслись над мачтами англичан – и еще на трех кораблях расцвели огненные бутоны взрывов.

Адмирал проводил аппараты взглядом.

– Распорядитесь поднять сигнал, Сен-Поль: «Готовы принять парламентеров».

Помолчал и отрывисто добавил:

– Я не намерен попусту губить корабли и людей…

В ответ на фрегате взвилась новая цепочка флажков. Один из кораблей, следовавших в хвосте русского ордера – узкий, длинный, с палубой почти вровень с волнами, резко прибавил скорость, выкатился из строя и пошел на сближение с «Аустерлицем». Персиваль-Дюшен удивленно хмыкнул: русское судно развивало никак не меньше двадцати узлов! Видимо, на нем стоит исключительно мощная паровая машина, подумал адмирал, вон как дым валит из кургузых низких труб! А мачт нету вовсе – не считать же за мачты эти тонкие прутики, увешанные какими-то проволоками вместо нормального такелажа?

Когда между бортом «Аустерлица» и необычным кораблем осталась лишь узкая полоса воды, флаг-капитан отдал команду. С борта откинулся выстрел; под ним болталась лесенка шторм-трапа. Русский офицер приветственно помахал рукой, ухватился за ступеньки и ловко вскарабкался наверх. Через три минуты он уже стоял перед адмиралом.

Произнося подобающие случаю официальные слова, Персиваль-Дюшен внимательно оглядывал гостя. Незнакомый мундир, лишь отдаленно напоминающий известную ему русскую офицерскую форму. Ни сабли, ни кортика; на поясе висит кожаная кобура небольшого размера. Погоны с продольной полосой и тремя звездочками.

– Старший лейтенант Федор Красницкий! – лихо отрапортовал парламентер. – Его высокопревосходительство вице-адмирал Истомин выражает надежду в вашем благополучии и просит принять эти пакеты!

Французский у посланца так себе, мелькнула некстати мысль. Русские офицеры и дворяне, с которыми адмиралу доводилось до сих пор общаться, владели языком Вольтера куда свободнее…

Флаг-адъютант принял конверты и тут же вскрыл их специально припасенным серебряным ножичком. Персиваль-Дюшен просмотрел поданные бумаги. Брови его взлетели вверх. Он поднял глаза на русского лейтенанта – тот улыбнулся в ответ широкой юношеской улыбкой. Адмирал, не веря своим глазам, перечитал послание.

– Господа! Его Величество император французов Наполеон Третий сим сообщает, – и он поднял послание над головой, так, чтобы его видели все, и на шканцах, и на мидель-деке, – сим сообщает, что отрекается от престола. Импе… он обращается ко мне с просьбой следовать в Гавр и ожидать там распоряжений нового французского правительства.

– Точно так, ваше высокопревосходительство! – снова заговорил парламентер. – Вашим кораблям будет предоставлен свободный проход до Гавра. Не требуется спускать флаги или принимать на борт наши призовые партии. Адмирал лишь просит задраить орудийные порты на ваших судах. На время перехода до Гавра наша эскадра примет на себя заботы о вашей безопасности. Кроме того, вице-адмирал Истомин просил передать, что готов вернуть Франции этот корабль.

И указал на «Вобан», идущий параллельным курсом в полутора милях к зюйду.

– Фрегат был захва…

Гулкий удар прервал его на середине слова. На месте флагмана адмирала Нейпира взбухал к небу неопрятный столб дыма, подсвеченный изнутри багровыми сполохами.

– Крюйт-камера… – прошептал флаг-адъютант. – Святой Мартин Турский, помолись за их души…

Адмирал бросил раздраженный взгляд на святошу, еще раз перечитал обе депеши.

– Передайте мсье Истомину, что адмирал Персиваль-Дюшен принимает его условия. – И, помолчав, добавил: – Передайте так же, что я бы хотел встретиться с отрекшимся императором… если это возможно, разумеется. Прошу вице-адмирала правильно понять меня…

– Разумеется! – жизнерадостно отозвался старший лейтенант. – Господин вице-адмирал предвидел такое пожелание и просил передать: ваш император готов принять ваше высокопревосходительство на борту русского военного корабля. Он находится там под защитой его доброго друга императора Всероссийского.

Это «добрый друг» неприятно резануло Персиваль-Дюшена. Он помнил, разумеется, дипломатический скандал, случившийся при восшествии Луи-Наполеона на престол; тогда царь Николай упорно именовал его bon ami – «мой добрый друг», вместо принятого по этикету frиre («брат»). Что ж, теперь русский царь имеет все основания для злорадства…

Но вида, конечно, не подал.

– Эскадре приготовиться к повороту последовательно на шесть румбов к зюйду, – распорядился адмирал. – Мы следуем в Гавр.

И добавил, едва удержавшись от злорадной усмешки:

– Надеюсь, ваш вице-адмирал Истомин так же быстро уладит дела и с сэром Чарльзом Нейпиром. Мне-то это никогда не удавалось; сей господин, увы, слишком упрям – как, впрочем, все его соотечественники…

 

I

Императорское Телеграфное агентство России (ИТАР). Пресс-ревю за 17 июля 1915/60 гг.

«Вестник Тавриды», Зурбаган:

«…профессор кафедры общей медицины, член-корреспондент Императорской Академии наук баронесса Александра Штакельберг-Геллер – внучка космопроходца барона Штакельберга, первым из землян, вступившего на Марс, и ученицы великого хирурга Пирогова, Александры Геллер, бессменно возглавлявшей медицинский факультет Университета с 1875 по 1900 год.

Госпожа Штакельберг-Геллер от лица всех сотрудников, студентов и выпускников приняла от коллег-медиков с Земли-XXI подарки по случаю 60-летнего юбилея медицинского факультета Зурбаганского Императорского университета: памятный адрес, подписанный президентом РАН, и новейшую установку компьютерной томографии. Особо хочется отметить, что выпуск подобной аппаратуры, в которой остро нуждается наша медицина, скоро будет налажен на Бахчисарайском комбинате микроэлектроники в полном соответствии с программой ускоренного технологического развития…»

«Русский инвалид», Санкт-Петербург:

«…в рамках празднования 55-летия высадки в Британии состоялась церемония открытия мемориала подвигу штаб-ротмистра Николая Михеева, ефрейтора Василия Головатого и вольноопределяющегося Афанасия Сойки.

На гранитной стеле высечен барельеф. Фигуры справа изображают подбитый броневик, окруженный Нортумберлендскими фузилерами. Слева – фигура, простершая руки в благословляющем жесте – аллегория Матери-Родины, во имя которой совершен этот подвиг. Две части барельефа разделяют отлитые в бронзе медальоны с профилями героев и звезда военного ордена Свято́го Великому́ченика и Победоно́сца Гео́ргия. Поверх них тянется надпись: «5-я бронекавалерийская бригада, Гастингс, 7 июня 1860 г.»

На торжествах присутствовал боевой товарищ и командир этих героев, генерал-лейтенант граф Адашев. Восьмидесятишестилетний ветеран приветствовал почетный караул, состоящий из солдат 5-й бронекавалерийской бригады, прославленных во многих военных кампаниях боевым кличем: «Там, за гребнем лощины, коварный враг!», – на что молодые танкисты, как этого требует традиция подразделения, рявкнули: «Рычаги на себя – и вперед!» И все, стоящие поблизости, увидели, как по щеке седовласого генерала скатилась слеза гордости…»

 

II

Где-то в Севастополе

– На кой тебе эта дыра? – ворчал Андрей. – Лучше бы нашли какой-нито ресторан. А тут – сплошь распивочные да кабаки.

– А ты чего хотел? Еще сам адмирал Ушаков распорядился устроить здесь парк и заведения на предмет отдыха нижних чинов эскадры. Отсюда и название – Ушакова балка.

– И что ты тут собрался делать? Хрястнуть водки, зажевать хамсой и получить в харю?

Лицо у Велесова сделалось мечтательным.

– Еще пиво забыл! Заполировать – и лучку с сольцой!

Они приехали в Севастополь вчера вечером, переночевали на «Алмазе» и с утра двинули в город. Для Андрея это был первый полноценный выходной с того самого дня, как корабли провалились в бешеный водоворот Переноса.

Из-под аляповатой вывески с парусными кораблями, молодцом-матросом в обнимку с бутылкой и надписью «Распивочная и на выносъ» несся смутный гул голосов:

– Эй, человек, водки, да побыстрее!

– Чего изволите-с?

– Человек, жареной рыбы и пива!

Андрей удивленно поднял брови.

– «Человек»? Что-то лексика не та. Я думал…

Дверь настежь распахнулась от удара изнутри, и на мостовую вывалилась живописная компания. Впереди вразвалку шел громадный детина в тельнике, под разорванной до пупа голландкой. Фуранька с надписью «Алмазъ» заломлена на затылок. За ним другой, ростом пониже, волок на плече граммофон. Медная труба-рупор визжала, шипела; матрос пытался на ощупь поправить иглу, отчего звуки получались вовсе непотребные.

Следом из «Распивочной и на выносъ» выбрались трое, в рубашках с короткими рукавами, с погонами, в форменных черных пилотках под ручку с какими-то девицами. Замыкали процессию двое местных матросов, босых, в полотняных рубахах навыпуск и мятых белых бескозырках. У одного башмаки болтались на шее, связанные шнурками. Второй, лишенный этого украшения, озирался на дверь и орал что-то про казенное добро, кровососа и два алтына.

Адамантовец, обнимавший смуглую девицу в пестрой юбке, то ли цыганку, то ли гречанку, набрал побольше воздуха и заорал:

И вся компания гаркнула так, что извозчичья лошадь, стоящая возле кабака, испуганно присела на задние ноги:

– Ни фига себе! – только и сумел вымолвить Сергей.

– Да, гуляют братишки. Вот тебе живая картина – смычка мировых линий в едином экстазе флотской попойки!

– Знаешь что… – неуверенно сказал Велесов. – Поехали, в самом деле, на Владимирскую. А то здесь шумно, не поговорить…

* * *

– Не знал, что Кременецкий разрешил увольнения в город… – покачал головой Андрей.

– Надо же ребятам расслабиться. Возьми алмазовцев – им после Мировой войны все нипочем, да и фантастики, в отличие от наших, не насмотрелись. Мне и самому порой тошно делается, как подумаю, куда нас занесло. Шутка сказать – другой мир!

– Да, – согласился Митин. – Поневоле загуляешь…

Некоторое время они ехали молча. Улицы Севастополя далеко не везде были вымощены булыжником; железные шины то грохотали по камням, то мягко шуршали по земле. Солнце припекало немилосердно – лето в разгаре, стрелки часов подбирались к двум часам дня.

– Кстати, о космосе. – Сергей повозился, устраиваясь поудобнее, отчего пролетка раскачалась на кожаных ремнях, заменявших рессоры. – У меня из головы не идет рассказ Рогачева. Неужели он это всерьез – насчет «эхо-червоточин» и путешествий по космосу?

– Не сомневайся. Валентин – парень серьезный. Он и раньше о чем-то таком намекал, только я не обращал внимания, не до того было. Если говорит, значит, уверен.

– На Марс, без корабля, через портал – дух захватывает! – мечтательно произнес Велесов.

– Через червоточину.

– Да хоть кротовую нору! Не перебивай… Я вот что подумал: если это и в самом деле не так сложно, то и на этой стороне можно поставить аппаратуру? Тогда и мы могли бы…

– На Марс? Там, между прочим, дышать нечем.

– Простейшие дыхательные аппараты вполне можно изготовить. Скажем, защитные маски из резины или кожи на манер противогазных. Или что-то вроде примитивных водолазных скафандров, здесь такие уже есть. Прогуляться пару часов – вполне хватит!

Андрей покосился на друга.

– Прогуляться, говоришь? Вот ты давеча говорил, что тебе тут не по себе. А там будет не абстрактный «другой мир» со вполне привычным воздухом, срамными девками и водярой, а самая настоящая другая планета. Ни корабля, ни даже купола завалящего, как в «Марсианине»… Сам бы выдержал, не свихнулся?

– Выдержал бы! – Глаза у Велесова горели, щеки раскраснелись. – И потом – почему никто? Червоточину в любой момент можно открыть, Валентин же говорил…

– А ежели перегорит какая-нибудь хренотень? Пшик – и вместо гордого космопроходца мумия в каком-нибудь кратере Скиапарелли. Да и ту скоро песком занесет. Это тебе не Луна, это там можно положить что-нибудь на камень, а через сотню тысяч лет вернуться и забрать…

– Все равно… – Велесов нахмурился, между бровями пролегла упрямая складка. – Все равно нельзя так!

– Как – так?

– Нельзя лишать человечество космического будущего! Даже два человечества – в ХХI веке это тоже пригодилось бы. Я ночью не мог заснуть, думал – выходит, с этими «эхо-червоточинами» можно всю околоземную космонавтику перекроить! Прикинь: вместо дорогущих запусков, всех этих «Союзов» с «Протонами» и прочих «Арианов» – скромный, экологически чистый портал на Луну. Оттуда добраться до околоземной орбиты и вернуться назад – ерунда в плане расхода топлива. И никакой теплозащиты, орбитальные корабли будут не дороже самолетов. Это я еще про межпланетные исследования не говорю! С нынешним уровнем техники станции можно ставить хоть на Марсе, хоть на Меркурии!

– Ну, про Меркурий ты, положим, загнул… – неуверенно возразил Андрей. – Там такая солнечная радиация, никакой защиты не хватит…

Его против воли захватывала эта идея.

– Пес с ним, с Меркурием. На Венеру тоже не стоит, с ее-то атмосферой. А пояс астероидов? А системы планет-гигантов? Представь: рейс на Ганимед по стоимости перелета в Австралию! И это не фантастика, это хоть завтра можно сделать! А они уперлись с этими технологиями из будущего… Вот оно – будущее!

Сергей взглянул на часы и похлопал извозчика по плечу. Тот послушно остановился.

– Мне тут надо кое-куда заглянуть, а ближе к вечеру заеду к Глебовскому, в управление Порта. Ты, кстати, накарябал свою торпеду?

– Торпеду? Ах да, конечно…

Андрей вытащил из кармана сложенные вчетверо листки.

– Тут все подробно описано – и разностный счетчик, и автомат глубины. Чистая механика, не сложнее настенных часов. Слушай, а может, я с тобой?

Сергей ловко выдернул бумажки из пальцев у собеседника.

– Не стоит. Я и сам не знаю, когда туда доберусь. Андрюх, ты прости, но у меня правда дело… можно сказать, личное. Давай вечером на «Адаманте», хорошо?

 

III

Севастополь, контора портоуправления

– Недурно устроились… – язвительно заметил Коля. – Светло, не пыльно, даже мух нет. Служи – не хочу! Главное, война далеко.

Побагровевший от негодования Штакельберг вскочил, задев высокую стопку картонных папок на углу стола. Пирамида качнулась и обрушилась. Штакельберг чертыхнулся сквозь зубы и кинулся подбирать. Двигался он как-то неловко.

– Вот-вот! – безжалостно продолжал Михеев. – Вы бы поосторожнее, барон, а то, глядишь, придавит вас… делами. Так и снова в госпиталь можно угодить! Впрочем, вам там, как я слышал, понравилось?

Штакельберг резко, будто его кольнули шилом, выпрямился. Папки снова посыпались на пол. Адашев, молча наблюдавший за этой сценой, покачал головой и принялся собирать разлетевшиеся бумаги.

– Я не потерплю… – голос его срывался. – Вы не смеете так говорить! То, что я пока на этой службе, не моя вина. Врачи запретили…

– Ах, врачи? – участливо покивал Коля. – Тогда конечно. Надо беречь себя для семейной жизни.

– Не сметь касаться моих личных дел! – Голос Штакельберга сорвался на крик.

– Нет уж, позвольте-с! Месяц назад это были мои личные дела, пока вы с вашей липовой дыркой в плече не сбежали с передовой!

– Ну-ну, Никол, полегче… – заметил с пола Адашев. – Не переходите границы. Наш Петюня, хоть и ходок, а от фронта не бегал, дрался не хуже вас.

– А мне плевать, граф, как он дрался! Я не потерплю такого оскорбления!

– Оскорблением вы называете то, что Александра Фаддеевна предпочла меня? – спросил Штакельберг. Он уже справился с собой и теперь стоял, прямой, бледный, заложив руки за спину. – Поверьте, меня самого это мучит. Когда мы объяснились, я сказал, что…

– Ах, мучит его! – вконец вызверился Коля. – Ну, так я тебя избавлю от мучений, гнида остзейская!

И заскреб ногтями по крышке кобуры. Штакельберг еще больше побледнел, попятился и запустил руку в ящик стола. Адашев встал, прижимая к груди собранные «дела».

– Простите, господа, я вам не помешаю?

Михеев замер. Штакельберг, спрятав за спину извлеченный из стола «наган», повернулся к вошедшему. Адашев от неожиданности разжал руки, и папки снова посыпались на пол.

– Зд-дравствуйте, Сергей Борисыч.

– Виделись уже, – добродушно заметил гость. – Двух часов не прошло.

Он встретил Колю и Адашева возле Морского госпиталя, куда те заглянули в поисках Штакельберга, и пригласил отобедать в ресторане.

– Я принес чертежик для лейтенанта… – заговорил визитер, обращаясь к Штакельбергу. – Фу ты, пропасть, забыл фамилию. Да вы должны помнить, он приносил проект механической торпеды. Если не затруднит, передайте, ему будет полезно.

Велесов делал вид, будто не заметил ни разыгравшейся сцены, ни разбросанных по полу бумаг, ни револьвера в руке юноши.

– П-простите, Сергей Борисович, – опомнился Адашев. – Мы тут зашли к барону, и вот…

– Решили навестить выздоравливающего? – понимающе усмехнулся тот. – Что ж, дело нужное. Слышал, у вас какое-то воспаление?

Штакельберг поморщился.

– Да, плечо побаливает. Чертов абрек с его самопалом!

Адашев только сейчас заметил, что Штакельберг держит левую руку полусогнутой и чуть на отлете.

– А вы загляните на «Адамант», – посоветовал Велесов. – Старший лейтенант Дудоров – отличный врач и обязательно вам поможет.

Штакельберг кивнул. Адашев молчал; Коля Михеев убрал руку от кобуры и с независимым видом повернулся к окну.

– Надеюсь, рана не помешает вам совершить небольшую поездку? – продолжал Велесов. – Дело в том, господа, что мне срочно понадобилась ваша помощь. Если у вас не намечено на завтра срочных дел, не откажете проехаться со мной до Евпатории? О машине я позабочусь. Кстати, прапорщик, ваше плечо выдержит поездку? Здешние дороги, увы, ниже всякой критики.

* * *

– Кстати, граф, я вам давеча кое-что обещал?

Кое-как распрощавшись со Штакельбергом, они вышли на улицу и теперь стояли перед зданием управления порта. Коля Михеев угрюмо молчал, изучая узор трещин на стене. Велесов снял с плеча планшетку, щелкнул кнопкой и извлек потрепанный, в темно-розовом переплете томик.

– Вот, прошу. Правописание для вас непривычное, но, думаю, разберетесь.

Днем, в ресторане, после непременного обмена новостями, разговор зашел о литературе. Адашев спросил, нет ли у Велесова чего-нибудь, написанного в будущем, после 20-го? Тот обещал поискать.

Молодой человек жадно схватил книгу. На обложке – картинка в узорчатой рамке: мужчина в странной одежде, с тяжелой квадратной челюстью и мрачным взглядом. За спиной, на фоне решетчатой башни, извиваются тени людей.

– Это что-то из вашей истории?

Велесов улыбнулся.

– Нет, это фантастика. Тот же жанр, что и свифтовская «Лапута». Выдуманные события, вроде сказок, но на основе научных знаний. А эта книга была особенно популярна в дни моей молодости. Лучше бы, конечно, дать вам что-нибудь из реальной истории, но у меня все в электронном виде – в устройствах с экранами, вы их видели. А эту я взял в библиотечке «Адаманта». Так что вы с ней поосторожнее, еще возвращать…

Адашев открыл томик и прочел наугад:

– «…бархатный магнитофонный бас вещал: «Там, за гребнем лощины, коварный враг. Только вперед. Только вперед. Рычаги на себя и – вперед. На врага. Вперед… Там, за гребнем лощины, коварный враг… Рычаги на себя и – вперед…»

– Ух ты, здорово! – Коля Михеев (куда только делась недавняя мрачность?) по-детски вытянул шею, заглядывая товарищу через плечо. – Тоже про танкистов?

Велесов растерялся.

– Не то что бы про танкистов… В общем, молодые люди, прочтите, а потом, если захотите, обсудим. А пока извините, дела. Завтра в час пополудни жду вас на пирсе. И вот что…

Он чуть помедлил.

– Надеюсь, вы, все трое, будете при оружии?

И, не дожидаясь ответа, повернулся и зашагал прочь, оставив константиновцев в недоумении.

 

IV

Гидрокрейсер «Алмаз»

– …завтра жду вас всех у себя, на Владимирской. Откупорим отличное бордо, из запасов покойного Сент-Арно. Кстати, его повар тоже служит у меня – переманил у городского головы. Назавтра он сулит яйца а-ля пашот под голландским соусом. Пальчики оближете!

«Алмаз» стоял на обычном месте, на бочке, напротив Графской пристани. Блики играли по стенам и подволоку, отскакивая от серебристой морской поверхности – по случаю нежаркого дня кондиционеры не работали, и солнечные лучи свободно проникали в отсеки через отдраенные иллюминаторы.

Великий князь приехал на крейсер к трем склянкам, велел сыграть большой сбор, и после приличествующих речей офицеры спустились в кают-компанию, к накрытому по-праздничному столу.

За обедом горячо обсуждали новости. После того как варненский десант соединился с идущей с севера Дунайской армией, Горчаков начал готовить большое наступление. Турки не стали дожидаться и стремительно откатывались к Бургасу, бросая артиллерию и обозы. Европейские газеты на все лады повторяли заявление князя: «Мои гренадеры остановятся только на берегах Босфора!»

Болгария, воодушевленная успехами «братушек», полыхнула от края до края. В Варну потянулись ходоки, гонцы, делегаты от повстанческих вождей, жаждавших трофейного оружия и огнеприпасов. Им не отказывали, и скоро отряды патриотов, вооруженные британскими нарезными ружьями и льежскими штуцерами, стали громить турок от Тырнова и Пловдива, до Кыркларели, старинного болгарского Лозенграда.

«Корпус Свободы» принца Наполеона (еще в Марселе объявившего себя первым консулом Третьей республики) в десяти переходах от Парижа. Войска переходят на его сторону.

Париж взбудоражен появлением на Сене русской летательной машины. Полагают, на ней был вывезен за пределы страны свергнутый император, которого недавно похитили чуть ли не из зала суда.

Сообщение подоспело к десерту, когда буфетчики выставляли на стол мускат и коньяк. Зарин, перечитав листок, отпустил дежурного радиотелеграфиста и задумался.

– Что-то случилось, Алексей Сергеевич? – осторожно осведомился Лобанов-Ростовский. Он, на правах близкого приятеля великого князя, сидел рядом с командиром.

– Похоже да, голубчик. Надо бы это обсудить приватно. Вы задержитесь после обеда…

Он положил на блюдце вилку, встал, откашлялся. Намек был понят: кают-компания наполнилась стуком передвигаемых стульев и звоном столовых приборов.

Зарин вынул из кармана давешний листок.

– Кременецкий сообщает с «Адаманта»: господин Рогачев – он у «потомков» главный по науке, если кто запамятовал, – намеревается сегодня установить эту… как ее…

– Воронку Переноса? – подсказал Лобанов-Ростовский.

– Да, спасибо, голубчик. Сегодня вечером к нам прибудет вторая экспедиция. Та самая, о которой предупреждал Груздев.

Великий князь удивленно поднял брови.

– Признаться, я не понимаю… почему господа Кременецкий и Велесов не сочли нужным поставить нас в известность заранее? Согласитесь, все же нерядовое событие…

– Может, это пробное включение? – предположил поручик. – Валентин… господин Рогачев проверит установку, а по-настоящему экспедиция прибудет позднее?

За время «круиза» на «Морском быке» авиатор нахватался у Велесова кое-какой терминологии.

– Возможно, возможно… И все же я предпочел бы оказаться там. В центре, так сказать, событий.

– Вряд ли это возможно, Ваше Высочество. – Зарин сверился с радиограммой. – Рогачев запустит свою машину в восемь пополудни. Только что пробили седьмую склянку; таким образом, у нас около четырех часов. До Евпатории… простите, до Зурбагана, шестьдесят пять миль, а нам еще пары разводить. Раньше чем часов через шесть – нечего и думать.

Николай Николаевич огорченно кивнул.

– Что ж, будем надеяться, что это действительно пробное включение…

– Есть вариант, – чуть подумав, заявил поручик. – Если выгрузить мой «Фарман» на Графскую пристань, можно на руках перетащить его на бульвар и взлететь прямо оттуда. Своротить будку городового и спилить десяток деревьев – места хватит. В кабине вы двое поместитесь. Два часа на выгрузку и подготовку площадки, тридцать минут в воздухе – и мы на месте.

Старенький биплан занял в ангаре «Алмаза» место «Финистов». Гидросамолеты оставили в Варне – оттуда они легко доставали и до Константинополя и даже до Чаннакале, городка у западного входа в Дарданеллы. С «Фарманом» же приключилась неприятность – двигатель «М-14» оказался слишком мощным для кустарной моторамы. В конструкции появились опасные вибрации, и Викториан Качинский, командир авиагруппы Особой бригады, решил не дразнить гусей, а отправить дефектный аппарат в Севастополь, на ремонт.

К счастью, повреждения оказались не так уж и велики. Мотораму привели в порядок еще во время перехода из Варны» прямо на борту крейсера, и теперь Лобанов-Ростовский мог безо всяких опасений поднимать в воздух даже таких важных персон.

– А что, Костя, хорошая мысль! – оживился великий князь, – если, конечно, господин контр-адмирал не возражает.

– Отчего же? А вот городские власти позволят ли уродовать бульвар?

– О чем вы, Алексей Сергеич? Я Ключникову пошлю записку – увидите, он сам выведет матросиков деревья пилить!

Капитан первого ранга Ключников занимал должность начальника севастопольского порта. В отсутствие Корнилова все власть в городе была в его руках.

– Ну раз так – давайте попробуем. Перекинем аппарат на берег прямо с борта. Если получится, час на этом сэкономим, не меньше. А вы, Реймонд Федорыч, отправляйтесь на берег. Укажите, что там пилить да ломать. А то нашим ореликам дай только расстараться, они там все по камешку разнесут!

 

I

Сборник «60 лет вместе» ФГУП «Пресса», М., 2077 г.

Указ президента Российской Федерации от 11 ноября 2076 г.:

«Учитывая всемирно-историческое значение установления Оси Времени в 2017 году и в целях координации деятельности федеральных органов исполнительной власти, органов исполнительной власти субъектов Российской Федерации, органов местного самоуправления и общественных объединений по подготовке и проведению празднования в июле следующего, 2077 года 60-й годовщины этого события, постановляю:

Возложить на Российский организационный комитет «Единство» координацию деятельности федеральных органов исполнительной власти, органов исполнительной власти субъектов Российской Федерации, органов местного самоуправления и общественных объединений по подготовке и проведению мероприятий, посвященных…»

Летосчисление Эпохи Оси Времени (Э.О.В.)

Статья из Энциклопедического словаря

Брокгауза и Ефрона.

1890 г. Р.Х./35 г. Э.О.В.

«…празднование дня Оси Времени установлено Высочайшим именным Указом Государя Императора Александра II в 1885 г. от Р.Х. Тем же указом введено двойное летосчисление – от Рождества Христова и «Эры Оси Времени». Аналогичный указ и летосчисление были введены нашими соотечественниками в России XXI века. Принятое написание в обоих случаях выглядит так: ХХХХ Р.Х./УУ Э.О.В., или сокращенно, ХХХХ/УУ. ХХХХ здесь – текущий год в летосчислении от Рождества Христова, а УУУ – дата, отсчитываемая от момента установления Летосчисления Эпохи Оси Времени…»

 

II

Дорога на Евпаторию

Машину трясло, что порой говорить было невозможно. Глебовский дал Велесову не легковой «Рено», а грузовичок «Пирс-Эрроу», и теперь Сергей с тремя константиновцами трясся в дощатом кузове по приморской грунтовке.

Разгоняться больше сорока не получалось, но и это было слишком много для потрепанного грузовичка. Справа, на фоне неба, мелькнула вышка оптического телеграфа; за ней утопали в садах домишки татарского селения Улуккул-Аклес.

«Пирс-Эрроу» миновал плато и стал спускаться по неровной дороге к реке. Отсюда открывался вид на море и низменную приморскую степь, что тянулась до самых Сакских озер. Возле берега чернел на отмели остов сгоревшего парусного линкора. Эхо октябрьских боев, подумал Велесов. Надо же – еще полугода не прошло…

– А почему с вами не соглашаются, Сергей Борисыч? – спросил Коля Михеев. – Вы ведь так толково объясняете! Неужели им непонятно?

Всю дорогу от Севастополя Велесов, глотая пыль, то и дело прикусывая язык на очередном ухабе, рассказывал константиновцам обо всем: о целях Проекта, планах Груздева и, главное, о том, что должно произойти сегодня.

– Беда в том, что они меня не слышат. Поставили себе цель и идут к ней, не замечая того, что творится вокруг. Такое бывает, когда люди тратят слишком много сил на решение конкретной задачи: им начинает казаться, что это и есть самое важное, а других перспектив в упор не видят.

Грузовик мотнуло так, что Коля, не удержавшись, слетел с сиденья. При этом он инстинктивно схватился за руку соседа. Штакельберг коротко взвыл от боли в раненом плече.

– Осторожно… – засуетился Велесов. – Петя, сильно болит?

Побелевший как бумага Штакельберг мотнул головой.

– Продолжайте, Сергей Борисыч. Что вы там говорили о перспективах?

– Что? А-а-а, это я о том, что можно сделать, объединив усилия двух Россий – той, откуда прибыли мы, и этой.

– Простите, что же тут объединять? – удивился Адашев. Он предусмотрительно устроился возле кабины и меньше других страдал от тряски. – Даже мы их обогнали буквально во всем: дредноуты, аэропланы, радио… А с вами и вовсе сравнивать смешно. Они для вас, уж простите, как папуасы с каких-нибудь Кокосовых островов!

– Вы не правы… кажется, Александр?

– Алексей, – поправил Адашев. – Можно просто Алеша.

– Так вот, Алеша, вы не правы. Дело не в технике и науке. Это все наживное. Нам нужно совсем другое…

– Я понял! – Коля Михеев хлопнул себя по лбу. Для этого пришлось отпустить борт, и он снова полетел бы на пол, если бы не Штакельберг, поймавший его здоровой рукой за портупею.

– Спасибо, Петь… Как я сразу не догадался? Золото, уголь, руды всякие, да? Вы у себя все это истратили и теперь хотите добывать здесь?

Велесов расхохотался. Он смеялся долго, порой срываясь на кашель. Константиновцы недоуменно взирали на этот приступ веселья.

– Как мы все же предсказуемы… прости, Коля, не хотел обидеть. Увы, пальцем в небо. Это было бы слишком просто. То есть нам, конечно, нужны полезные ископаемые, но не настолько, чтобы тащить их из прошлого. Чего-чего, а руд, золота и нефти у нас не на одно столетие припасено. Я говорил о людях, об их жизненной энергии, о жажде перемен, наконец! Один ученый называл это «пассионарностью»… Слишком многие, вместо того чтобы работать, искать, создавать что-то новое, сидят и ждут, когда им это преподнесут на блюдечке. А может, дело в том, что нам слишком сильно досталось за последние сто лет? Двадцатый век, молодые люди – он ведь ох какой страшный был! Мне кажется, Россия, да и другие страны все свои силы сожгли в войнах, революциях и всяком прочем, о чем даже вспоминать не хочется.

Велесов снова закашлялся, на этот раз наглотавшись пыли. Константиновцы молчали, ожидая продолжения.

– Мы как бы… надорвались, что ли? И теперь тычемся, как слепые щенята, не способные встать и сделать что-то по-настоящему значительное. Не поверите, у нас сорок с лишним лет назад люди слетали на Луну, а с тех пор – как отрезало! Мы тогда мечтали, что через двадцать лет будем выращивать яблоневые сады на Марсе, а в итоге так и копаемся на низких орбитах.

– Значит, дело в Космосе? – тихо спросил Штакельберг.

– Да нет же! То есть и в Космосе тоже, но не только в нем. Нам всем нужна великая цель, понимаете? Чтобы дух захватило, чтобы забыть обо всем! Вот тогда люди проснутся и покажут, на что они способны. А объединение двух Россий – это и есть такая цель. Те, кто не может найти себя в нашей унылой жизни, отправятся сюда – учить, лечить, внедрять новое, торговать, путешествовать, в конце концов! И не с туром «все включено» – по-настоящему, всерьез! Новые горизонты, неоткрытые земли – одна Черная Африка чего стоит… Помните, как у Гумилева?

подхватил Штакельберг. Услышав строки любимого поэта, он забыл о боли.

– Да, молодые люди, именно так! Мне порой кажется, что это стихотворение о нас, какими мы стали в двадцать первом столетии…

снова продолжил Штакельберг. Глаза его искрились восторгом.

– Точно! И кому легче от того, что эти четыре стены раздвинулись до границ всей планеты? Стены – они и есть стены. Тюрьма.

– Ну хорошо, Сергей Борисыч, это все о ваших соотечественниках… – Адашева, похоже, не тронула музыка гумилевских строк. – Предположим, они найдут для себя новые горизонты. Хотя какие они новые – все известно, карты имеются… Ладно, пусть. А здешние обитатели? Им-то с того что за корысть? Проводниками служить у новых Ливингстонов за бусы и патроны?

Велесов посмотрел на молодого человека с удивлением.

– Глубокая мысль, Алексей, хвалю… Нет, разумеется, ничего подобного. Они будут прежде всего учиться. Уверен, во многих наших вузах скоро откроют специальные подготовительные отделения для выходцев отсюда. Они выучатся, вернутся домой и будут строить новую жизнь. А кто-то, возможно, захочет и остаться и сделать карьеру у нас. Нет, я понимаю, здесь тоже всякого народа хватает – и жулики, и взяточники, и казнокрады в том числе, – но мы уж постараемся, чтобы к нам такие не попадали!

– А все же про Космос можно подробнее? – попросил Штакельберг.

– Я ведь уже рассказывал, Петя. Вместо того чтобы тырить технические новинки из будущего, можно развернуть грандиозные космические программы, причем и там, у нас, и здесь. Если Рогачев не ошибся со своими «эхо-червоточинами», даже нашими силами можно хоть завтра снарядить экспедицию на Марс!

– На Марс, – завороженно прошептал юноша. Вместо альминской степи перед глазами у него раскинулись кирпично-красные пески чужой планеты. Вот он шагает, увязая по колено, в резиновом мешковатом костюме и маске с круглыми стеклянными глазами, вроде противогазной. На спине – медный воздушный резервуар, опутанный гофрированными рубками и манометрами, в руках – верный геологический молоток…

– Именно! Ну, может, насчет «завтра» я погорячился, но уж лет через пятнадцать – наверняка.

– И все, что нужно для этого, убедить вашего ученого отключить свое устройство?

– Достаточно отсоединить генератор. Тогда Воронка начнет брать энергию из подпространства и между мирами возникнет проход, закрыть который никто не сможет.

Штакельберг кивнул.

– А как его отсоединить? – спросил практичный Адашев. – Вы ведь, как я понял, в этом не разбираетесь?

– Ну, кое-какое инженерное образование у меня есть. Но вы правы, Леша, сам я с установкой не справлюсь. Надо убедить Валентина… господина Рогачева нам помочь.

– А если он откажется?

– Куда он денется! – отрезал Штакельберг. – «Наган» к затылку, и…

У Велесова от удивления отвисла челюсть. Куда делся интеллигентный юнкер, еще вчера перебиравший чертежи в портовой конторе? Перед ним в кузове «Пирс-Эрроу» сидел один из тех, кто шел на огнеметы в Верденской мясорубке, лез на Турецкий вал, поднимался в психические атаки под Екатеринодаром.

«…Бедный Валентин. Похоже, этот энтузиаст с ним цацкаться не будет. Вот что значит дать человеку мечту…»

– А если все же не согласится? Убьете?

– А если не согласится, – жестко ответил Велесов, – тогда у нас останется еще один метод. Самый последний.

И подкинул на ладони брусок, похожий на кусок дешевого мыла в скверной серо-желтой бумаге.

 

III

Зурбаган, лаборатория Проекта

– Как это понимать, господин Велесов? – голос Кременецкого леденел антарктической стужей. – Врываетесь с оружием, угрожаете, требуете отступить от утвержденной программы…

– В самом деле, Серег, ты перегнул, – добавил Андрей. – Давайте выдохнем и побеседуем без истерик.

Они с Кременецким уже час наблюдали, как Валентин с техником возятся с аппаратурой. Потом Рогачев нажал кнопку, и зал наполнился низким гудением. «Ну вот… – довольно сказал ученый, – процесс пошел. Час на формирование Воронки. Кто хочет – можно покурить, только снаружи».

В это момент в «лабораторию» и вошел Велесов с константиновцами. Все четверо при оружии: у Штакельберга, Михеева и Адашева «наганы», у Сергея – вытертый до белизны бельгийский «браунинг»…

– Ну что, унялся? А вам, молодые люди, лучше пока подышать свежим воздухом.

Константиновцы переглянулись. Штакельберг решительно помотал головой.

– Ну, как знаете. Оружие, надо полагать, тоже не уберете?

– Не уберут, – негромко отозвался Велесов. – Пока у этого ствол при себе.

И показал на техника, замершего у мониторов.

– Он не вооружен, – сухо ответил Кременецкий. Велесов скептически хмыкнул.

– Чего вы добиваетесь, Сергей Борисыч? – нервно заговорил Рогачев. Он стоял в углу, у приборной стойки. Толстый жгут проводов тянулся от нее к блоку трансформаторов. Панели на стойке весело перемигивались разноцветными лампочками.

Велесов не обратил внимания на вопрос.

– Вы уже запустили процесс формирования Воронки?

– Да, двадцать минуть назад… – машинально ответил Валентин и опомнился:

– Вы что, действительно надеетесь, что я прислушаюсь к вашим бредовым идеям и своими руками угроблю Проект?

– Да не угробите! А дадите людям шанс обрести настоящую цель! Настоящую, а не паршивое приращение процентов ВВП! Это не только дорога в Космос, это возможность построить новый мир!

– …Новый, говорите? Свой загадили, надо еще и этот? А не приходит в голову, что вместе с учителями и прочими мечтателями сюда попрет вся наша мерзость? Наркота, порнуха… э-э-э, да что я вам толкую? Сами все понимаете!

– Они с этим справятся! Здесь люди не испорчены заумными выдумками, которые у нас выдают за торжество гуманизма! Они и нас вылечат – не сразу, конечно, шаг за шагом, но обязательно!

Андрей ошарашенно переводил взгляд с одного на другого. Рогачев и Велесов, как токующие глухари, сосредоточились на предмете своей страсти, не замечая ничего вокруг.

«…Только вот позиции неравны: у Вали в руках скомканный платок, которым он то и дело вытирает испарину со лба, а у Велесова – 9 «мэмэ» образца 1910-го…»

– …Короче, так. Или вы немедленно отсоединяете генератор от питающей шины, или я сделаю это сам.

– Как, позволь узнать? – поинтересовался Андрей. – Ты в этой машинерии ни уха ни рыла. Как и я, впрочем.

– Каком кверху. Взорву блок трансформаторов. Четырехсотграммовая тротиловая шашка – хватит, надеюсь?

Через приоткрытую дверь, долетел новый звук – близкое тарахтенье то ли авиационного, то ли мотоциклетного мотора. Андрей прислушался. Звук чуть изменил тон, потом оборвался так же внезапно, как и возник.

– Вы сошли с ума, Сергей Борисович? – осведомился Кременецкий. Каперанг стоял к константиновцам левым боком, и Андрей видел, как тот осторожно, еле двигая пальцами, ощупывает застежку кобуры. – Вы же разрушите не только трансформаторы, но и установку!

– Да и пес с ней, – отмахнулся Велесов. – Главное – процесс запущен. Теперь есть ваш «Пробой», нет вашего «Пробоя» – не роляет. Червоточина выйдет на самоподдерживающийся режим, и вы ничего не сможете с ней сделать.

Кременецкий покосился на Рогачева. Тот едва заметно кивнул.

«…Вот, значит, как. Выходит, Серега все верно рассчитал…»

– Он свихнулся! – голос Рогачева сорвался на визг. – Не слушайте его! Вы хоть понимаете, что…

Андрей упустил момент, когда каперанг рванул из кобуры пистолет и в регбийном броске сбил с ног. «ПСМ» запоздало хлопнул, пуля ушла вверх, и сразу – раз, другой, – бабахнул «браунинг».

Техник попятился, выставив перед собой руки – похоже, и правда не вооружен. Штакельберг, перехватив обеими руками «наган», водит им перед собой. Глаза – белые, безумные… Коля Михеев опустил револьвер и что-то шепчет. Адашев, помедлив мгновение, шагнул вперед и резко подбил руку Штакельберга вверх. Грохот, еще одна пуля в потолок, прапорщик роняет оружие, кривясь от боли в раненом плече.

Все взоры были теперь прикованы к Велесову. Он стоял, отставив руку с дымящимся «браунингом», и смотрел, как медленно, держась за плечо, оседает на пульт Валя Рогачев.

Михеев сорвался с места, отшвырнул «наган» и подхватил ученого под локоть. Техник неловко поддержал его с другой стороны.

Подскочивший Адашев рванул на груди Валентина ковбойку. Раздался треск, полетели во все стороны пуговицы.

Кременецкий завозился, поднимаясь с четверенек. Скула его там, куда пришелся удар локтя, быстро наливалась красным. Андрей подобрал «ПСМ», шагнул к Велесову.

– Ну что, придурок? – прошипел он, глядя тому прямо в глаза. – Доигрался в благодетеля человечества? Зурбаган, стишки гумилевские… в своих стреляешь? Не любишь, когда возражают? Тогда и меня вали! Слабо?

Велесов неслышно что-то пробормотал. Пистолет ходил у него в руке ходуном. Андрей подошел вплотную выкрутил оружие из безвольных пальцев.

Входная дверь скрипнула, Андрей обернулся. Пистолеты он держал в обеих руках: в правой «ПСМ» Кременецкого, в левой велесовский «браунинг».

– Мы, кажется, успели вовремя, господа… – заметил великий князь, входя в «лабораторию». – Только, умоляю вас, Андрей Константинович, осторожнее! Не перестреляйте нас невзначай… а лучше сделаем так: поручик, – он кивнул Лобанову-Ростовскому, – сейчас соберет все оружие.

Происходящее скачком переместилось куда-то за грань реальности. Звуки тонули в глухом шуме, накатывавшем с неотвратимостью морского прилива. Сердце отвечало глухо, неровными толчками, ударяя в ребра…

«…Помираю, что ли? Фу ты, как не вовремя…»

Комната вокруг поплыла, закачалась. Андрей с трудом удержался на ногах и не почувствовал, как авиатор осторожно избавил его от пистолетов.

Великий князь склонился к раненому. Коля Михеев, матерясь сквозь зубы, отдирал от полы рубахи полосу бязи.

Николай Николаевич поднял голову. На лице его ясно читалась тревога.

– Пошлите, наконец, за врачом! Вы что, не видите, он сейчас кровью истечет!

Резкий окрик привел Андрея в себя. Он помотал головой, прогоняя остатки одури, и потащил из кармана рацию.

 

IV

Зурбаган. Установка «Пробой-М»

– У меня приказ, – отрезал Кременецкий. – Обеспечить выполнение программы любой ценой. И я этот приказ выполню.

Вместе с медиком с «Адаманта» прибыли полтора десятка моряков в бронежилетах и с автоматами и сразу оцепили барак с установкой.

В стороне, метрах в двухстах, на узкой проселочной дороге стоял «Фарман». Вот, значит, откуда взялись и великий князь, и Зарин с поручиком. Что ж, вовремя – еще чуть-чуть, и в лаборатории началась бы большая пальба.

Николай Николаевич учтиво кивнул.

– Приказ есть приказ. Я вас понимаю, господин капитан первого ранга, но и вы нас поймите. Господин Велесов прав, все это касается и нас.

Кременецкий пожал плечами.

– Позвольте, Ваше Высочество?

Что-то быстро Серега-то отошел, подумал Андрей. Будто и не было никакой пальбы.

– Те, кто отдавал приказ, не знали об открытиях Рогачева. И вообще, как можно принимать решение, не увидев все это собственными глазами?

– У меня приказ. – Кременецкий наклонил голову. – В конце концов, ничего необратимого не произойдет. Груздев все изучит, а мы пока…

– Этого я и боюсь! – фальцетом выкрикнул Велесов. Андрей взял его за локоть и почувствовал, как обмякли под пальцами напряженные мускулы.

– Этого я и боюсь. Профессор Груздев… он фанатик науки. Он жаждет одного – пробить тоннель в будущее. А если это сделать, сюда они больше не попадут.

– «Они» – это ваши соотечественники? – уточнил Зарин. Командир «Алмаза» стоял рядом с великим князем. На военные приготовления «потомков» он косился весьма неодобрительно.

– Именно! Закон мироздания: нельзя вернуться в прошлое той же самой «мировой линии».

– У меня приказ, – упрямо повторил Кременецкий. – Пусть решает руководство.

– Как-то это слишком… заумно, Сергей Борисович, – поморщился великий князь. – «Мировые линии», прошлое, будущее… Боюсь, мне не хватает образования. Но вот что я хочу предложить. Эта ваша…

– Червоточина.

– Отвратительное слово. Так вот, эта ваша червоточина может, вместо того чтобы доставить сюда Груздева, отправить нас к вам?

Андрей услышал, как со стуком отвалилась его челюсть.

«…Ай да великий князь!..»

– Вы хотите попасть в двадцать первый век, Ваше Высочество? – свистящим шепотом произнес Зарин. – Но зачем?

– Господин капитан первого ранга прав – приказы надо выполнять. Им ведь приказано провести испытание этого устройства?

Кременецкий кивнул. Он тоже был ошарашен и не пытался этого скрывать.

– Но ведь и господина Велесова можно понять! В конце концов, могут открыться новые обстоятельства… В программу ведь можно внести некоторые изменения?

– Запустить Перенос в другую сторону? – прохрипел Рогачев. Возившийся с ним медик пытался протестовать, но Валентин только отмахнулся.

– Думаете, там будут слушать этого буйнопомешанного? – Он кивнул на Велесова. – Как бы не так! Ему и слова сказать не дадут, арестуют и все!

– А мне дадут? – улыбнулся великий князь. – И к тому же мой опыт подсказывает: с любым по-настоящему важным делом надо обращаться на самый верх. Мне рассказывали о правителе вашей России – это весьма решительный, твердый и вместе с тем осторожный и благоразумный господин. Думаю, он выслушает и господина Велесова, и его… кхм… визави и примет верное решение.

– Но ему и так обо всем докладывают…

– Одно дело – доклад, подготовленный чиновником, – тонко усмехнулся великий князь, – и совсем другое – беседа с теми, кто побывал в гуще событий. Или вы опасаетесь, что меня сочтут недостаточно важной персоной для беседы с вашим президентом?

– Мне довелось с ним пообщаться, – заметил Зарин. – Уверен, он захочет с вами встретиться.

– Вот видите! Итак, мы с контр-адмиралом, эти двое господ, – он кивнул Велесову с Андреем, – и, разумеется, вы, господин Рогачев. Пусть ваш президент выслушает всех, прежде чем что-то решать.

Велесов дернулся.

– А если он согласится с Груздевым?

– Тогда и говорить не о чем. Вы мечтали об объединении усилий, не так ли? А что за объединение, если одна из сторон против? Нет, Сергей Борисович, если бы вы испортили это устройство, вместо объединения мы получили бы лишь взаимные обиды и недоверие.

Громко запищал зуммер. Рогачев выругался и, скривившись от боли в простреленном плече, заковылял к пульту, с раздражением оттолкнув кинувшихся на помощь медика и Адашева.

– Семнадцать минут до выхода на режим. Решайте. Я – за.

Кременецкий откашлялся.

– Ваше Высочество, вы меня убедили.

– Меня тут никто не спрашивает, – шепнул Андрей, придвинувшись поближе к Велесову. – Но я тоже согласен. И учти, Валентина ты теперь по гроб жизни должен поить натуральным «Шустовским».

– Так его еще нет, – тоже шепотом отозвался Велесов. – Шустов купит коньячный завод в девяносто девятом, а торговая марка появится еще через год, после Всемирной выставки в Париже.

– Я с вас смеюсь, как говорила тетя Песя с Молдаванки. Ты попаданец, или где? Вот и ускорь это дело. Что-что, а хороший коньяк в любом веке пригодится!