– …следовательно, их присутствие здесь угрожает самому существованию нашей колонии, будущее всей теллурийской цивилизации! – с хриплым пафосом возопил Самодержец. Мощный заключительный аккорд политического доклада вызвал в рядах консулов оживленное недоумение.

– Что ты предлагаешь, Саня? – Вика смотрела в упор, безмерно отчужденными зрачками. Казаков поежился и искоса глянул на Валерьяна. Тот сидел молча, сгорбившись, уронив голову на тяжко сцепленные побелевшие запястья.

– Архипелаг. Минимум продовольствия. Необходимый минимум, разумеется. Орудия труда и тэ дэ. Короче – трудотерапия. Захотят кушать – быстренько…

– Это убийство, – нарушая субординацию, прервал Валерьян. После возвращения он не успел даже помыться и теперь стоял перед Советом всклокоченный, в изодранной штормовке, заскорузлой от грязи, пота, машинного масла и еще какой-то ржаво-бурой жидкости. Тяжелые, багровые от недельной бессонницы глаза медленно карабкались по лицам консулов. Казаков задумчиво поскреб свежевыбритый подбородок.

– Вы их видели? Они же больны. Смертельно больные люди, понимаете? Они приготовленную жратву в рот засунуть не в состоянии… Вика, скажи им!

Вика молча отвернулась, стряхнув с плеча предостерегающую длань Казакова. Валерьян поморщился и, после небольшой паузы, продолжал. Уже спокойнее, гораздо спокойнее, абсолютно безнадежным голосом.

– Экспедиция захватила остатки мат. обеспечения хиппистской колонии. В качестве трофеев. Два колёсных трактора с обвесом, трёхосный грузовик ЗИС-151, паровик-локомобиль, лесопилку, сельхозинвентарь и прочее – по мелочи. В конечном счете, это позволяет нам заняться их лечением. Мы просто обязаны это сделать. Из элементарной человеческой логики. Я привез сто тридцать семь человек, из них пятьдесят восемь – женщины; всем не более двадцати лет. Я не верю, что после лечения из них нельзя сделать полноправных членов колонии! Мы не в том положении, чтобы бросаться людьми. Сто рабочих рук – через год, через два года, но они должны себя оправдать! Это же люди!

Валерьян умолк. Он стоял в центре комнаты, близоруко озираясь на сидящих вдоль стенок членов Совета.

– Валера, а почему ты о них так печешься? – подался вперед Крайновский. – Я понимаю, что негуманно уточнять, но может быть… – он не договорил, сделав значительную паузу.

Игнорировать провокацию было глупо. Валерьян сел, размял негнущимися пальцами папиросу, криво усмехнулся.

– Ты как всегда прав, Стасик. Я не могу быть объективным. Продолжайте без меня.

– Слово начмеду. – деловито вклинился Казаков.

Вика вздохнула, перебрала в пальцах какие-то бумажки и, не вставая с места, заученным бодрым тоном теледикторши начала:

– У нас было мало времени, поэтому пока всё очень приблизительно. На настоящий момент у всех без исключения пациентов наблюдаются серьезные расстройства вегетатики, атрофия мышц, предположительно – гормональная перестройка всего организма. Как далеко она зашла – пока говорить трудно. Психика у всех абсолютно разрушена, можно сказать – начисто стерта. Они не люди, Валерик! Они уже не люди!

Ее голос прервался и тут же приобрел прежнюю монотонность.

– На настоящий момент семнадцать человек находятся в коматозном состоянии. Уже имеющихся сейчас данных хватит, чтобы сделать однозначный вывод: вернуться к полноценно трудоспособному состоянию они не смогут. Разумеется, я буду продолжать наблюдение. Пока все.

Вика облегченно вздохнула и откинулась на спинку стула, стараясь не смотреть на серо-желтое, похожее на кусок картона лицо Валерьяна. Пауза, Валерьян медленно, тяжело поднялся со скрипнувшего стула, его губы странно кривились. Побледневший Казаков и сидевший рядом Леня Крапивко приподнялись навстречу. Валерян сделал шаг, потом еще один и вдруг, неестественно скорчившись, раздирая воздух судорожными пальцами, грохнулся на покрытый толстым слоем пепла пол, прямо к блестящим свеженадраенным сапогам координатора. Вика закричала.

 

••••••••••••

АЛЬБОМ АНЕЧКИ

«– …Они все такие грязные, слюнявые – противно смотреть! А бабы, бабы! Когда пригнали первую партию, все наши молокососы собрались поглазеть, как те идут, в чем мама родила, а им хоть бы хны! Конечно, я голосовала за выселение! В конце концов ж у меня есть свои моральные идеалы и эстетические принципы. Сегодня их, наконец-то, увозят. Не понимаю только – какие идиоты могли добровольно податься в этот сопровождающий отряд милосердия? Делать им больше нечего. Ну, мужики – скоты, с ними все ясно, а девки-то что, с ума посходили?

И еще я скучаю без Баграта. Как он там – один-одинешенек? У всех только и разговоров – об их ссоре с Казаковым. И Валерик куда-то пропал – говорят, заболел. А еще ходят слухи, что он тоже жевал эти листики и теперь его боятся показывать людям. Жутко интересно – что это за балдёжник такой?»

 

••••••••••••

ИЗ АРХИВОВ

Координатору Совета А, Казакову от консула В. Валери

Прощу предоставить мне отпуск сроком на 1 (одну) неделю для поправки здоровья» Руководство подведомственными мне службами на этот период советую возложить на прораба С. Жукова.

Приписка на обороте заявления, сделанная рукой Валери.

«Саня, я смертельно устал. Оставь меня в покое на эту неделю. Потом все будет „о'кей“. Я не хочу никого видеть. Думай хоть изредка – ты и так наломал много дров. И, какого черта…» (зачеркнуто).

Неофициальная записка консула В. Романовой

…это микроинфаркт. В 25 – медицинский нонсенс. Не надо его трогать сейчас, даже навещать. Я сама обо всем позабочусь. Пусть отлежится. Сегодня придти не смогу – куча дел в изоляторе. Не сердись. Скучаю, целую, люблю – Вика.

Из анонимного письма координатору Совета

от 16.04.87 г.

…вызвали серьезное недовольство у рабочих Котлована, руководимых прорабом Жуковым. В народе распространяются слухи о том, что консул Валери находится под домашним арестом, а Б. Малян в насильственном изгнании. Ряд лиц, голосовавших против выселения, вербуют себе сторонников среди молодежи лживыми разглагольствованиями о гуманизме. На мой взгляд, все это нити единого заговора, созревшего при благожелательном попустительстве консула Валери, корни которого уходят далеко – на остров Боконона.

 

••••••••••••

МЕМУАРЫ ВАЛЕРЬЯНА.

«16 апреля. Сегодня – отправка на Архипелаг. Может быть, он и прав, может быть – все они правы, но я не МОГ, не мог иначе. Сейчас малость отлежался, башка, кажется, в норме. Осталась только ноющая тупая боль, временами копошащаяся где-то под сердцем, да еще – дикая слабость во всем теле. Лежу совсем приплюснутый к кровати. Наверное, так должны себя чувствовать космонавты при взлете. Зато есть время подумать.

Итак, восстановим события по порядку: 6-го Баграт вернулся, а 7-го, после разговора о Самодержцем, уже уехал на свой остров. Я так и не успел выяснить – что же у них там произошло? И не скоро выясню – сам же просил, чтобы маки оставили в покое. А Самодержец, очевидно уважая мою просьбу, еще приставил к дверям почетный караул на двух котят. Чтобы уж точно никто не побеспокоил… Занятно и изрядно похоже на домашний арест. Как говорит Вика – продлится он гораздо больше недели, так как я «серьезно болен и нуждаюсь в постельном режиме, абсолютном покое», никаких переживаний и т. д. и т. п. Хорошо, хоть бумагу и книги оставили. М-да. А из Вики – единственной, кого я вижу – много не вытянешь. Заботится, лечит, хлопочет, но – молча. Ласково этак… со сдержанной такой лаской. Иногда часами сидит рядом, думая, что я сплю, и смотрит, или просто кладет руку на лоб. Рука немного пухлая, но прохладная…

Приятно. Ладно, отвлекся. И надо же мне было так по-идиотски грохнуться на этом Совете! Впрочем, вряд ли что-нибудь можно было изменить. На следующий день, 13-го, состоялось всенародное голосование – у Сани хватило все-таки ума не решать этот вопрос за закрытыми дверями. Я не присутствовал – «по болезни». Соломоново решение: волосатиков разбить на несколько партий (для удобства) и расселить по островам Архипелага, приставив посты милосердия из добровольцев, кои должны по мере сил облегчать страдания и хоронить медленно вымирающих. Конфискованная техника вливается в фонда колонии. Суд над панками назначен где-нибудь на 25-е. Сейчас они заперты в одном из коттеджей, срочно переоборудованном под тюрьму. Охраняют «стажеры». Это Саня хорошо придумал…

То же число, вечер. Читал Плутарха – Вика по моей просьбе откопала в интернатской библиотеке. Запрещаю себе думать об Ирке…»

 

••••••••••••

В дверь постучали, что само по себе было удивительно. Обалдевший Валерьян отложил тетрадку и рявкнул: «войдите!» На секунду в проеме мелькнул перепуганный караульный котенок, и в комнату, плотно затворив за собой дверь, вошел Казаков. Приветствий не было. Сани развернул стул, уселся около кровати, облапив спинку, в изрек:

– Говорить будем. На, почитай, – он сунул под нос мятый тетрадный листок. – Получил сегодня. Дожили.

– Ну и что ты о этим собираешься делать? – Валерьян смотрел на Самодержца с симпатией, к которой примешивалась изрядная доля недоверия.

– Употреблю по назначению. У нас как раз грядет дефицит туалетной бумаги… Ежели мы грызться начнем, то что же будет?

– A мы давно грыземся, Санечка. Ты и не заметил? Почему уехал Баграт? Какого черта под дверью эти котяры? Продолжить?..

– Не надо – Казаков брезгливо поморщился. – Я более-менее знаю все, что ты скажешь. Во-первых, Баграт уехал сам, на все и вся обидевшись, никто его не заставлял и не выгонял. Просто амбиции взыграли. Я расцениваю это как акт дезертирства. Не веришь – ну и черт с тобою; выкарабкаешься из постели, можешь сам съездить, побеседовав со своим ненаглядным. Во-вторых, котят я сегодня же сниму – сам ведь просил, чтобы не беспокоили. В-третьих, Ирина… остается здесь, в колонии, у Вики. Мы посовещались и решили оставить двоих для контрольного наблюдения, мужчину и женщину. Держим раздельно. Ты можешь ее увидеть, как только захочешь. И надо раз и навсегда разобраться с этим «балдёжником». Я, конечно, отправлю группу на уничтожение плантаций, но черт его знает – а вдруг он растет где-нибудь в километре от лагеря?

– Дай закурить. А то Вика у меня конфисковала. – Валерьян болезненно усмехнулся.

– На, я захватил несколько пачек со склада. Я не говорил пока, но запасы курева нам тоже предоставили.

Валерьян чиркнул спичкой, жадно затянулся: его землистое лицо немного порозовело.

– Подкупаешь, Сань? Но ведь не только я…

– …Знаю, все знаю! – взбеленился Казаков. – Сейчас про гуманизм будешь глаголить, надоело! Я что, зверь, что ли? Бесполезно все, понимаешь, бесполезно! Не сможем мы их держать на иждивении! А, что о тобою говорить…

– Ты сам пришел, Саня. Не хочешь говорить – не говори.

– Ладно, слушай сюда. Да внимательно слушай, гуманист х… ренов! В-четвертых…

 

••••••••••••

МЕМУАРЫ ВАЛЕРЬЯНА

«То же число, ночь. И он поведал мне все. Сначала – шок. Саня попрощался и обещал заскочить завтра под вечер, а я сидел и усиленно утрамбовывал в голове обрушившуюся информацию. Сюжет в духе Дж. Свифта и В. Шефнера. Круто. Башка разламывается. Сейчас приму лошадиную дозу димедрола и спать. Спать…»

 

••••••••••••

Валерьян проснулся около полудня – до омерзения свежий и бодрый, с какой-то звенящей легкостью в теле. Долго лежал – просто так, смиренно разглядывая волдыри отставшей краски на потолке. Не думалось. Он до деталей, до малейших модуляций голоса помнил вчерашний разговор с координатором. Д-да, подбросили Хозяева подарочек! Он потянулся, наслаждаясь блаженной беспечностью. Что ж, будем привыкать к собственному бессмертию. Надо привыкать. Легко, ничуть не удивляясь невесть откуда взявшейся резвости, вскочил на ноги, отбросив надоевшую простыню. Голова закружилась – с непривычки, после долгого лежания. Валерьян подошел к окну, закурил, И вдруг, спазмом – садануло: Ирка! Саня вчера сказал, что ее можно видеть в любой момент. Он лихорадочно оделся, выскочил за дверь – котят и вправду не было – и почти бегом направился к противоположному коттеджу, в котором размещалась резиденция Вики.

Вика, ничуть не удивившись, холодно кивнула. Да, ему разрешено посещение. Да, можно прямо сейчас. Да, состояние невменяемое, но угрозы летального исхода пока нет. Тесный полутемный коридор, белая крашеная дверь, легко лязгнувший замок. Он рванул дверную ручку, прислонился к косяку и, помедлив, шагнул и комнату. Сквозь зарешеченные окна било солнце.

Она лежала на кровати, до подбородка затянутая простыней, как мумия. Глаза какую-то долю секунды с любопытством задержались на Валерьяне я снова – бессмысленный взгляд куда-то «сквозь». В комнате слоился спертый дух медикаментов, мочи и еще чего-то специфически-кислого, необъяснимого. Наверное, так пахнет безумие, подумал Валерьян. Как говорил Самодержец? «Самое, э-э, гуманное, было бы их… отправить на Землю. Э-э… все равно матриканты».

Он вспомнил свою маленькую полутемную комнатку – там, на Земле. Бабушкин ковер, вечно засыпанный толстым слоем пепла; Ирка, забравшись с ногами на тахту, разливает густой черно-коричневый кофе в маленькие красные чашечки. Чуть склонив голову и улыбаясь чему-то, пока он, не выпуская изжеванной папиросы, травит беззлобные байки про очередное стройотрядное… где там она сейчас? – там, на Земле…

Он расстегнул кобуру, помедлил, наклонился, чтобы поцеловать эти сухие ввалившиеся губы, но не смог. Снял ТТ с предохранителя и, тщательно выбрав место, и, плотно прижав дуло к посеревшей истончившейся коже под левой грудью, выстрелил. Потом медленными поцелуями закрыл остекленевшие безумные глаза, в которых так и не промелькнуло ничего человеческого. Ирка, Ирка! Банально, но она казалась уснувшей.

 

••••••••••••

МЕМУАРЫ ВАЛЕРЬЯНА

«… оборачивается фарсом. Через два месяца после гибели И. Горловой на островах Архипелага умер последний из обитателей хиппистской колонии. Болезнь прогрессировала стремительно – метастазы по всему телу. Наша медицина ничего не могла сделать. „Рак Романовой“, вызываемый „черным балдежником“, и в настоящее время абсолютно не поддается лечению.»