Пусть будет…. Валерьян меланхолично поднёс спичку к обрывкам жуковской цидулки. Застарелый друг не преминул отписать о Викином срыве. Боли не было. Была какая-то ноющая пустота и слоистость наплывающих, как в замедленной съёмке, эпизодов: Вика в лаборатории, Вика на памятном заседании Совета – напряжённый взгляд в сторону; Вика в комнате, ночью – в распахнутом халатике на голое тело, и пепельных свет обволакивает контуры, и он скользит пересохшими губами по двум едва намечающимся морщинкам на запрокинутом горле… Хватит!
В конце концов, их союз изначально подразумевал любые степени свободы для каждого. Этакий «оборонительный и наступательный» союз двух «белых волков», позволяющий синхронно двигаться по параллельным орбитам, периодически хвастаясь собственными победами. Это в теории, а на практике… На практике при первом же срыве возликовало пещерное чувство собственника – глубоко гнездящийся мужицкий эгоизм. Если быть честным, то всё, как ни крути, упиралось в собственный эгоизм, причём эгоизм сексуальный. Валерьян слишком дорожил этой глубоко взлелеянной иллюзией близости единственного тела, слишком страшился того, первого взгляда после близости, отчуждения, могущего легко скользнуть в этом взгляде. Собственно, страшился того, что случившееся необратимо отравит его собственные ощущения.
Оставалась нежность. Он чувствовал себя старым, безмерно старым после сообщения Казакова, после всего обрушившегося за последние месяцы. Он понимал, каково ей сейчас – девчонка, запутавшаяся маленькая девчонка. Она, как впрочем, и все женщины, при всей здравости и опытности, таила в себе это ребяческое, безоглядное, способность жить минутой, даже – секундой. Впрочем, за это он её тоже, наверное, любил… Любил? – Валерьян даже испугался этого недвусмысленного, впервые произнесённого. Хватит с него этой лирики, к чёрту!…
Самое смешное (и самое страшное), что объединяла их не только постель. Вика за эти два месяца стала, сумела стать другом. Другом почти единственным – с Серёгой контакт был всё более деловым. Они (или это тоже было игрой?) становились всё необходимее друг другу, и оба, не в силах отказаться от въевшихся штампов, то бешено взбрыкивали, то снова бездумно не противились растворению друг в друге, этакому полу-мистическому слиянию «инь» и «янь», взаимопроникновению, составляющему новое, качественно новое целое. И всё острее ощущается этот стеклянный барьер, Фроммовский барьер отчуждения, заложенный в самой психологической природе человека. Другие женщины ушли, пропали совсем, стали чем-то ирреальным. «Бледно-розовые пятна в серой утренней комнате…» Он даже установил для себя (не без доли самолюбования) своего рода негласный «односторонний мораторий»… Тьфу ты, снова!
••••••••••••
ХРОНИКА ГОЛУБЕВА
«…действия Координатора в последнее время не перестают вызывать у меня удивление. В то время, как судьба колонии практически висит на волоске, назрел, можно сказать, экономический кризис, он своими действиями ставит наше общество на грань раскола. «Кризис верхов» в настоящее время смерти подобен. Действия Александра вызвали законное возмущение как трудящихся масс Жукова и Крапивки, так и моих военных. Чисто с человеческой точки зрения их можно объяснить исключительно злорадной ревностью и мстительностью неудачливого соперника. Плюс – закономерное желание нанести удар по растущей популярности командора шахтёров. Слухи, намёки, всевозможные инсинуации, распространяемые любимчиком Координатора Кеслером; грязная история с карикатурами и, тем более, то, что Александр, пойдя на попятный и принеся извинения, публично признал свою причастность ко всей этой истории – всё это действия, безусловно, порочащие высокое звание Главы Государства.
…Между сторонниками консула Валери и отдельными группками люмпен-интеллигенции, спровоцированными этой историей, имел место ряд ожесточённых стычек, закончившихся, к счастью, лёгкими телесными повреждениями. В результате практически впервые, мои Коты вынуждены были выступить в новой ипостаси – встать на охрану спокойствия и правопорядка. Надо отдать им должное – дежурные патрули довольно оперативно сумели выступить против хулиганствующих элементов и предотвратить кровопролитие. Я выступил с предложением подвергнуть ряд задержанных примерному наказанию, но Координатор, при поддержке молодых консулов, предпочёл замять дело…»
«Вышенаписанное является частью моих беспорядочных дневниковых записей, сделанных непосредственно по горячим следам. Для большей объективности я, работая над хрониками, счёл возможным включить этот отрывок, не изменив в нё ни слова. Позднейшие события по-иному расставили акценты и во многом изменили мои взгляды на происходящее. Роль Координатора в истории с карикатурами была явно преувеличена консулом Л. Крапивко в личной беседе с автором этих строк…»
••••••••••••
АСПЕКТЫ ПСИХОЛОГИ БЕССМЕРТНЫХ
«… Нетривиальность проблемы исключает использование «староземных» методов психологического анализа. Но, поскольку создание единой непротиворечивой психологической школы представляется для нас делом отдалённого будущего, я считаю возможным предложить вниманию читателей эти записки, не претендующие на всесторонность охвата, на обладающие, как минимум, одним достоинством – искренностью автора.
О нас, Бессмертных, написано много. Ещё больше ненаписанного, распространяемого в народе на уровне анекдотов, баек, дурных легенд. Из нас то делают этаких «монстров» для запугивания маленьких детей, то всеблагих и премудрых суперменов, полубогов, дарованных Теллуру во процветание и благоденствие…
Надо сказать, что ряд легенд, вошедших в изустный свод «жития единственно сущих» имеет основой реальные события, но гипертрофированные и расцвеченные фантазией пересказчиков до неузнаваемости и полной противоположности…
…Для удобства изложения, я воспользуюсь приёмом отстранения, записей от третьего лица. Подчёркиваю, что записки эти предельно субъективны – мы в последнее время не только достаточно редко общаемся друг с другом, но даже предпочитаем избегать общения, если оно не вызвано какой-то внешней необходимостью. Я начал работу над этими записками во время Затворничества и окончил совсем недавно, уже приступив к исполнению обязанностей ректора Первоградского Университета. Засим приношу извинения за многословность введения и отсылаю читателя к тексту…
…Основная теза: Бессмертные, прежде всего, являются обыкновенными людьми. Получившая распространение концепция Иванюшкова о, якобы «надпсихологии» единственно сущих, бездоказательна и, мягко говоря, вызывает сомнения. Сама теза о диалектическом триединстве надсознания, сознания и подсознания, имеющая своей основой дурно переваренного Фрейда, представляется слишком механистичной. Впрочем, аргументы в пользу неправомерности подобной линейной экстраполяции на настоящее время вытекают исключительно из суммарности личного опыта самих Бессмертных, следовательно – тоже достаточно необъективны…
Стихийное распространение неофрейдизма в его самых ортодоксальных вариантах, механистическое перемежение полярно противоположных школ и концепций характерно в настоящее время для большинства молодых психологов. Причина этого, безусловно, кроется в сравнительной труднодоступности большинства оригинальных текстов наследия «староземной» психологической и философской мысли. Так, труды Фрейда, Фромма, Адлера и Юнга, вывезенные мной в момент Переноса, до сих пор существуют в единственном экземпляре – в библиотеке Первоградского Университета. Впрочем, нужно отдать должное ряду молодых учёных, сумевших в условиях явно недостаточной информации, разработать собственные теории, эклектичные в своей основе, но приведшие, в конечном счёте, к ряду парадоксальных выводов. Имею в виду «Когнитивный гештальт фрейдизм» Марка Розена и концепцию «сверхкомпенсации фрустраций», разрабатываемую в настоящее время группой Горева…
…является одним из интереснейших парадоксов психологии единственно сущих. Своеобразная инерционность комплекса информативного восприятия, в течение десятилетий накапливавшаяся чисто количественно, привела, уже в настоящее время, к ряду чисто качественных изменений. Так, Затворничество, объединившее на некоторый срок практически всех Бессмертных Полигона Казакова, было глубоко закономерным. Комплекс отчуждения, естественный для каждого носителя информации о собственном бессмертии, привёл, в конечном счёте, к искажению, ущербности и, в ряде случаев, прямому разрыву связей с окружающим миром. Как ни парадоксально, но осознание собственного бессмертия сослужило им дурную службу. В наиболее примитивном варианте это был страх за своё биологическое существование, на более высоком уровне – осознание конечной бесплодности любого начинания, вытекающее из «размазывания» любых конкретных сроков в бесконечность. Впрочем, ряд самоубийств, произошедших именно в этот период, породил в среде затворников модную и по сей день философию «свободного выхода», уродливым следствием которой явилась печально известная «рулетка бессмертных»…
…Период Затворничества стал для большинства из нас периодом «второго дыхания». Правильней было бы сказать даже «второго рождения», ибо в довольно-таки краткий срок состояние предельной «законсервированности» привело к формированию так называемого «синдрома младенца», распространившегося со скоростью эпидемии среди всех затворников. В сущности, произошло следующее: моментальное расслоение личностного активного «Я»; чисто шизофреническое вычленение двух преемственно противоборствующих «Я» всех ступеней «утробно-психологического» развития (от хтонического фетишизма и анимизма – до фрагментарности, «квантованности» изначальной психики). Весь процесс занимал от полутора до трёх недель…
Психика «единственно сущих, переболевших «синдромом младенца», уже в значительной степени отличалась от нормальной человеческой. После отмирания «первичного Я» и двух-трёхдневной неуправляемости, аналогичной привычному «синдрому психических эквивалентов», целостность личности восстанавливалась полностью, причём преемственность памяти – на уровне фактов – сохранялась, приобретая, однако, совсем иную эмоциональную окраску. Впрочем, это уже слишком интимная область…
Можно с уверенностью сказать, что на данном этапе психология бессмертных, характеризуясь некоей эпилептичной вязкостью мышления, в то же время является гораздо более гармоничной и потенциально способной к плюаралистическому анализу, нежели психика «простого смертного». Естественно, огромный жизненный опыт…»
••••••••••••
Рассеянно насвистывая, Валерьян брёл из столовки в свою резиденцию. Вокруг шумно суетились «чертенята» – перемывая косточки дамским любимцам, вскользь прохаживаясь насчёт Координатора, травя свеже-бородатые анекдоты – короче, всячески стараясь растормошить. После спасительно-изнурительного дня (устраняли аварию на второй шахте) голова была девственно пуста. Не осталось ничего, кроме всеподавляющей сонливости и предвкушения мускульной радости – лечь в прохладную постель и моментально отрубиться. Машинально он отвечал на какие-то вопросы, машинально же улыбался борзым подколкам, машинально переставлял саднящие ноги. Отвязавшись от наиболее назойливых, пытавшихся прельстить его гитарно-костровой романтикой посиделок, вошёл, наконец, в комнату и закрыл дверь – дабы оставили в покое. На кушетке, подобрав под себя ноги, сидела Вика.
– Знаешь уже? – она неопределённо улыбнулась, стараясь смотреть прямо в глаза.
– Да в курсе… Добрые люди позаботились… – Валерьян как-то неуклюже обозрел комнату и, оттягивая предстоящее объяснение, не к месту вопросил: – Ты ужинала?
– Валерик, не надо!… как-то по-домашнему попросила Вика. Губы её дрогнули. – Лучше уж сразу…
– Слушай, а что – сразу? – взъерепенился Валерьян. – Что, собственно, произошло? По-моему, мы изначально договаривались…
Вика заплакала.
– Уехала… никого не спросясь… узнала, что к вам машина… там такие гадости… я не виновата…
– Прекрати, – Валерьян присел на край кушетки и спрятал её голову у себя на груди. – Ничего страшного – я не папа римский, чтобы верить безоговорочно. Ну, прекрати, я же всё понимаю. Ничего не изменилось. Правда, ничего не изменилось. Мы вместе, главное, что мы вместе. Ну, успокойся же…
Он машинально поглаживал её по голове, остро ощущая нелепость ситуации. Дико хотелось спать. Она, не переставая плакать, повернула к нему лицо, как-то просительно глядя снизу вверх. Полуприкрыв ресницы. Потом ткнулась подрагивающими губами куда-то в шею, поцеловала. Собственно, ничего иного не оставалось. Валерьян пересел поудобнее и нашёл её губы, солоноватые от пересыхающих слёз. Вика закрыла глаза и запрокинула голову. На горле гравюрно обозначились две намечающиеся морщинки…
На сём инцидент был исчерпан, – то бишь подвергнут негласному обоюдному молчанию. Утром Вика блистала неуловимой домашней грацией, была мягка и немногословна. Сидя у зеркала, она с остатками земной косметики (употреблявшейся только в чрезвычайных случаях) наводила ритуальный марафет.
– Отвернись, ты же знаешь – я не люблю, когда смотрят. – Валерьян послушно отвернулся. Помедлив, он начал осторожно:
– Когда ты уезжаешь?
Вика не обернулась, но спина её, утратив плавность, окаменела, плечи заострились:
– Ты гонишь меня? – буднично осведомилась она, продолжая раскраску.
– Глупая, просто тебя сюда никто не отпускал…. И потом – пусть это будет для нас обоих маленьким испытанием. Ничего страшного, правда, нужно только запастись терпением… Езжай. Ты что, ещё не усвоила, что мы всё время вместе?
– Я тебя люблю… – просто сказала Вика. – Не помню, говорила ли я тебе это – всё забывалось как-то…
– Так – не говорила, – Валерьян улыбнулся. Еле-еле, одними уголками губ. – Разве что в постели…
– Ладно, мне, наверное, пора – чтобы успеть к первой машине. Ты проводишь?
Они коротко поцеловались и вышли на улицу.