I

– Снова Порт-Артур? Почему нас не пускают в другие червоточины?

– Всему своё время, курсант Ларина, – улыбнулся Георгий Петрович. – Успеете ещё.

– Ну да… – капризно сморщила губы девочка. – Вы всё время говорите «успеете-успеете…», а каждый раз – сюда! Сколько можно?

Я промолчал. Светка прикидывается – на самом деле она ждёт-не дождётся очередной вылазки в Артур, в гости к Галине. Будто здесь, в двадцать первом веке, у моей спутницы не было нормальных подруг – так прикипела она к этой гимназистке, «маленькой медсестричке» 7-го запасного солдатского госпиталя.

Галина Топольская (кстати, её воспоминания опубликованы в одном из исторических сборников и доступны в Интернете) прекрасно знает, кто мы. Выяснилось это под занавес нашего первого визита, и Галка неожиданно легко приняла такую поразительную по любым меркам новость. С тех пор мы не раз бывали в Артуре и всякий раз, когда представлялась возможность, навещали её. Помощь Галки неоценима – чего стоит хотя бы подбор гардероба для нас со Светкой. Больше мне не приходится отсвечивать на улицах Нового города в капроновой, кислотного цвета ветровке с надписями на английском. В лавочке, торгующей подержанным платьем, нашёлся полный «обвес» гимназиста: брюки, курточка, ремень с пряжкой, украшенной вензелем гимназии, фуражка. На ней имелась кокарда, тоже с вензелем и латинской цифрой «I». Галка рассказала, что в больших городах гимназисты нарочно выламывают их из кокард, чтобы городовые или гимназические церберы, случись какая-то уличная шкода, не знали, где искать преступника. Но во Владивостоке, откуда, по легенде, мы и прибыли, всего одна мужская гимназия – так что предосторожность эта казалась излишней. Вот будь дело в Киеве или Москве… а здесь, в осаждённой крепости, у полиции хватает забот, кроме как ловить проштрафившихся гимназистов.

Согласно тому же неписанному гимназическому этикету, фуражка моя старательно приведена в жалкое состояние: распиравший её изнутри железный обруч, оклеенный ржавой бумагой, безжалостно удалён, козырёк согнут пополам. В общем, несчастный головной убор приобрёл такой вид, будто найден на помойке – то, что нужно, по правилам хорошего тона местных тинэйджеров.

Параграф тридцать девятый «Уложения о правилах поведения учеников казённых гимназий» строго предписывает гимназистам вне стен учебного заведения, куда бы ни занесла нелёгкая, находиться в положенной форме. То, что я сейчас в Артуре, а не в своём Владивостоке, роли не играет: предписано, значит, изволь быть в форме.

Тот же параграф настрого запрещает ношение усов, бороды и аксессуаров вроде тросточек, хлыстов или, скажем, колец и перстней. Ладно, без колец и трости как-нибудь обойдусь; борода и усы начнут пробиваться у меня в лучшем случае через год. Так что мой облик вполне соответствует образу гимназиста. Правда, гимназическую куртку, официально именуемую «полукафтаном», я надеваю поверх привычной тенниски – всё равно не видно, да и надписей или подозрительных картинок на ней нет, только пара кармашков на груди.

Георгий Петрович не стал наряжаться морским офицером, как в тот раз, когда вытаскивал нас с тонущего броненосца. Сегодня он примерил на себя образ провинциального щёголя: узкие брюки, лаковые чёрные туфли с белым верхом, несерьёзный кургузый пиджачишко в крупную клетку. Картину дополняют забавная плоская соломенная шляпа-канотье и тросточка. А также непременные напомаженные усики, закрученные колечками. Мне этот прикид кажется откровенно шутовским, живо напоминая незабвенного Бубу Касторского из «Неуловимых», но тут подобное в порядке вещей.

Светка предпочла «цивильное» платье – узенькое, «в рюмочку», до пят, с пузырящимися плечами и лёгким намёком на шлейф. Поверх него моя спутница накинула длинный, в шотландскую клетку плащ с забавной пелериной. Предосторожность далеко не лишняя: артурская погода непредсказуема. Вот и сейчас октябрьское небо грозит дождиком, с моря тянет стылым ветром.

У Светланы уже накопилась гора всякого тряпья, шляпок и прочего барахла. Надо ли упоминать, что они с Галкой, встретившись, непременно отправлялись по магазинам Нового города? Война войной, а дамское тряпьё никто не отменял, тем более что Георгий Петрович перед каждым выходом исправно снабжал нас солидной суммой в местной валюте – около двадцати рублей золотом или ассигнациями. Кроме российских денег полагалось ещё по нескольку беловатых десятифунтовых купюр – мало ли? В этом мире общепризнанной валютой считаются пока не зелёные баксы, а именно британские фунты. Ну и золото, разумеется, – монеты из благородного металла, что золотые, что серебряные, ценятся независимо от страны выпуска – на вес. Или это относится только к местным китайским лавочкам? Надо при случае уточнить – валютная система Российской империи, как и обменные курсы, для меня пока тайна за семью печатями.

Почти полгода назад мы узнали, что новый историк – на самом деле агент загадочной организации путешественников во времени. На дворе сентябрь, и учебный год начался на новом месте: мы получили приглашение в «особый» лицей. Эдакую солидную бумагу от «правительственного фонда», отбирающего особо одарённых школьников. Представляю, как дивились в школе: в отличниках мы оба не числились, хотя, конечно, и в отстающие не попадали. Предки, понятно, в восторге, а вот мне не по себе – а ну как примутся наводить справки насчёт загадочного фонда «Развитие», пожелавшего вложить средства – и немалые! – в образование их чада?

Но гости из иновремени не мелочились. Фонд существовал на самом деле, и даже лицей имелся, причём самый настоящий. Его воспитанники – те, что не имели отношения к «особым» программам, – получали очень солидное даже по британским меркам образование. За обучение здесь брали немалые деньги, так что восторги родителей понятны: такого уровня «элитного образования» нашей семье нипочём не потянуть.

Новый лицей, спору нет, хорош – но мы-то ожидали совсем другого! Стыдно признаться – в голове у меня мелькали картинки эдакого Хогвардса, где ученикам в мантиях (комбинезонах? скафандрах?) хроноприключенцев преподают магию путешествий во времени. Я жаждал тайн, загадок на каждом шагу, чуть ли не философских камней и тайных комнат. Действительность оказалась прозаичнее: если среди новых одноклассников и были будущие «проводники», то они тщательно это скрывали. Как и мы: в первый же день Георгий Петрович строжайше предупредил, что в лицее всё под контролем и стоит проболтаться об истинных целях нашего со Светкой обучения – всё, о карьере «времяпроходимца» можно забыть. Тоже своего рода испытание: сотрудники загадочного «института Времени», или как там называется организация, куда нас готовят, должны в первую очередь уметь держать язык за зубами. Специфика работы, ничего не попишешь…

Так что нас ждал «подготовительный курс» под неусыпным наблюдением историка Георгия Петровича. Учёба началась в июне – солидное письмо из фонда заставило родителей скорректировать планы на лето. Обидно, конечно, провести драгоценные летние деньки в Москве – но на что не пойдёшь ради будущего детей? То есть это родителям обидно – я, сами понимаете, горевал недолго. Хотя воздух Квантунского полуострова, несомненно, уступает по целебности намеченному матушкой горному Алтаю: пыль от взрывов, шимозой воняет, да и «паровозы» в воздухе, случается, полётывают. «Паровозами» в Артуре называют снаряды тяжёлых осадных мортир немецкой фирмы «Крупп Штальверке» – за характерное низкое гудение в полёте. Вот ведь немчура… а ещё союзники!

Два первых визита в Порт-Артур обернулись для нас своего рода экзаменом. Историк так и не счёл нужным объяснить, по каким критериям нас отбирали. Но факт есть факт: мы оба получили шанс пройти подготовку на проводников – специалистов, способных открывать червоточины.

Червоточинами называют особые тоннели во времени, по которымучёные иоперативники проникаютвпрошлое; подчиняются червоточины лишь тем, чьи «особые способности» разбужены ещё в детском возрасте. Бывают, конечно, исключения, но редко, а потому коллеги Георгия Петровича выискивают будущих «времяпроходимцев» по разным мирам.

Именно «мирам», я не оговорился: червоточины соединяют эпохи не одной реальности, а разных, существующих параллельно. Представьте, что машина едет по дороге. А кто-то взял её и переставил на пару километров назад – чтобы она заново проделала этот путь. Ну проделать-то она его, может, и проделает, но к моменту, когда машина доберётся до точки, откуда её забрали, обстановка на дороге будет уже не та.

Понятно? И со временем точно так же. Оказывается, вернуться в своё прошлое нельзя. Вообще. Так уж мир устроен. Но, на наше счастье, реальностей – временных потоков, как называют их хронофизики, – бесконечное множество. Какие-то из них до мелочей похожи друг на друга, какие-то во всём отличаются. Значит, надо лишь найти дорогу, строго параллельную той, по которой несётся наш автомобиль, и переставить его туда. Да не просто так, а немного назад – это и будет путешествие во времени. Ведь какие завалы ни устроит теперь «чужая» тачка на второй дороге – на той, первой, это уже никак не скажется. Так, во всяком случае, я понял эту хитрую механику.

«Вы не сможете вернуться в собственное прошлое для того, чтобы изменить своё же настоящее и будущее, – внушал нам наставник. – Это непреложное табу, запрет, и обойти его нельзя. Накладывают его законы мироздания. А вот путешествия в иные реальности – в иные „временные потоки“, на сленге хронопутешественников, – вполне возможны, и организация этим успешно пользуется».

«Во Вселенной, – рассказывал Георгий Петрович, – существует бесконечное число „временны́х потоков“. И при определённом умении – и желании, разумеется, – можно отыскать и такие, что будут неотличимы от „текущей реальности“. Во всяком случае, до момента появления в параллельном мире пришельцев – дальше их действия могут внести в ткань мироздания изменения, которые заставят параллельные потоки разойтись».

Мы так и не сумели добиться ответа на простой вопрос: из какого «параллельного потока» явились наши учителя? Ведь из нашего будущего, согласно их же теории, они происходить не могут, верно? Значит, Георгий Петрович и его коллеги пришли из «параллельной ветки» истории?

Может, я несколько сумбурно объяснил, но уж простите – как могу. Законы взаимодействия реальностей – это вам не алгебра для восьмого класса, в которой я, признаться, изрядно плавал до весенней четверти, когда запахло тройкой в году. За столь высокие материи мы сможем взяться лет через пять, не раньше. А список обязательных к предварительному изучению предметов уже сейчас ввергает в дрожь – чего стоит, к примеру, «Аналитическая геометрия в пятимерном пространстве и фрактальный анализ»! Я и с двумя-то измерениями школьной геометрии еле справлялся, а тут – целых пять!

А пока зубрим правила поведения хронопутешественников. В порядке практического усвоения ходим вместе с Георгием Петровичем на экскурсии сквозь единственную доступную нам червоточину – в 1904 год, в осаждённый с моря и суши Порт-Артур.

Дорогу в прошлое всякий раз открываю я; иногда ко мне присоединяется и Светлана, чьи задатки проводника развиваются раз от раза. В чём состоит «присоединение» – понятия не имею; на практике мы каждый раз берёмся за ключ-синхронизатор вместе. И дрожь от разряда при «включении» в хронопоток сливается с прикосновением Светкиной прохладной ладошки…

Ладно, о чём это я? Если в первых прогулках Светка была, скорее, пассивна, предпочитая в острые моменты полагаться на меня, то теперь, осознав свои дарования, вошла во вкус и даже пытается командовать. А кем – угадайте с трёх раз? Да уж не Георгием Петровичем! За неимением иных кандидатов, роль подчинённого достаётся мне. Хотя в запутанном лабиринте порт-артурских улочек Светка ориентируется отлично и давно уже не путает знаки различия что морских, что сухопутных офицеров. К кораблям она по-прежнему равнодушна, но что вы хотите от девчонки?

Зато стоит делу дойти до прогулки по артурским магазинам… Ну да об этом я уже говорил. Галка Топольская, неизменно сопровождавшая Светлану в этом шопинге, носит обычно коричневое гимназическое платье, но теперь надевает поверх него белый фартук с красным крестом и такую же косынку. От этой «униформы» неслабо разит чем-то неприятно-едким, медицинским – и почему-то гуашевыми красками, запах которых я помнюпоурокам рисования в начальных классах. Так пахнет карболка – самый распространённый здесь антисептик. От неё Галкины кисти покрылись тёмными пятнами, она стесняется и всегда прячет руки под передник.

Галина ни на секунду не забывает о том, что мы – гости из будущего, и при каждой встрече изводит нас вопросами о том, что будет дальше.

Приходится выкручиваться – чтобы и Галку не обидеть, и лишнего не сболтнуть. Конечно, на наше будущее, как и на будущее коллег Георгия Петровича, оплошности в ЭТОМ прошлом повлиять не могут – но это ведь не повод, чтобы вести себя как слон в посудной лавке. «Осторожность – первая заповедь хронопутешественника, – твердит наставник. – Любое бездумно брошенное слово может обернуться непредсказуемыми последствиями, а уж на прямое вмешательство следует идти только в крайнем случае, тщательно просчитав возможные последствия». Мы тут, конечно, учимся, но учёба эта проходит в условиях, приближённых к боевым. А что? Война идёт, да ещё какая – вон снаряды над головами летают. И даже иногда падают…

Так что от вмешательства пока приходится воздерживаться. Галина, в очередной раз получив уклончивый ответ, привычно дуется – и немедленно забывает об обиде, утаскивая нас на очередную прогулку по городу. Где мы только не побывали! Как-то раз Галкин отец, штабс-капитан Топольский, любезно выделил двуколку и трёх верховых солдат, и те целый день мотались за нами по фортам и литерным батареям. Это было в июле, во время седьмого нашего визита в Артур. Почему нас тогда не задержали – ума не приложу; дела с бдительностью в осаждённой крепости обстоят неважно. Трое гражданских целый день разъезжают по линии укреплений – и никто даже документов не спросит!

Под вечер завернули на Электрический утёс – своими глазами увидеть прославленную писателем Степановым береговую батарею и полюбоваться горизонтом, затянутым далёкими дымами японских крейсеров, караулящих Артур с моря. Утёс в тот день не стрелял: после гибели на русских минах сразу двух эскадренных броненосцев Того с опаской приближался к берегу на пушечный выстрел. Поглазели и на ржавеющие у маяка остовы брандеров – тех самых, о которых рассказывали в кают-компании «Петропавловска». Я хотел разыскать спасшихся после его гибели офицеров – любезного лейтенанта-минёра Унковского, мичмана Иениша, так и не успевшего в то утро починить фотокамеру. А стеснительный Лёвочка Шмидт, увы, не выбрался из смертельного водоворота, оставленного тонущим броненосцем, – как и Макаров, и Верещагин, и сотни других матросов и офицеров, нашедших могилу в Жёлтом море.

Хотя, может, здешний Шмидт и выбрался? К сожалению, Георгий Петрович категорически запретил наводить справки, и мне оставалось лишь уныло коситься на замершие в гаванях броненосные махины.

О том, как моряки рассчитались с японцами за гибель Макарова, нам рассказал другой флотский офицер, капитан второго ранга Карцев, командир миноносца «Властный». С ним мы познакомились на пирсе Гнилого Угла гавани, где у стенки отстаивалась большая часть Первого минного отряда. Остальные миноносцы принимали уголь со складов под Золотой Горой, при выходе из внутреннего бассейна.

Но не буду забегать вперёд. Карцев со скучающим видом наблюдал за погрузкой мин Уайтхеда, постукивая по ранту ботинка щегольской тросточкой, неуместной в сочетании со строгим офицерским мундиром. Офицеру было скучно; боцман знал своё дело, погрузка спорилась, и Карцев обрадовался случайным собеседникам. Слово за слово – и вот мы уже в тесной кают-компании миноносца, а вестовой огромным уполовником наливает борщ с маслинами – фирменное блюдо корабельного «шефа», предмет гордости командира «Властного» и зависти других кают-компаний. Карцев хвастал, что повара пытались сманить на «Цесаревич», но тот остался верен родной посудине. По мне, так зря: в гробу и то просторнее, чем на миноносце. Никакого орехового дерева и хрусталя, как на «Петропавловске». О рояле нечего и думать. Острые углы, теснота, стальные переборки, стискивающие людей в редкие минуты отдыха и расслабухи, как шпроты в банке.

Борщ оказался великолепен. Умеютже люди устроиться с удобствами – даже и на войне! Я не заметил, как выхлебал тарелку до донышка, с трудом отказался от добавки – мы что, жрать сюда пришли? – и постарался устроиться поудобнее. Предстояло слушать и запоминать. Георгий Петрович запрещал нам таскать в прошлое электронные устройства, так что никаких диктофонов, господа курсанты! Память надо тренировать и внимание. И попробовал бы я не повторить услышанное слово в слово!

II

Георгий Петрович как-то заметил, что за последние лет семьдесят люди утратили высокое искусство застольной беседы. И не только застольной – разучились неспешно рассказывать о себе сидящему в глубоком, удобном кресле человеку. И слушать тоже – вдумчиво, не перебивая, не мешая собеседнику плести изысканную ткань повествования.

«Люди перестали испытывать вербальный голод, – говорил историк. – Газеты и журналы, радио, телевизор, наконец, Интернет – мы привыкли к обилию информации. Обмен ею перестал быть ритуалом – точнее, ритуал изменился, из него исчезла вторая сторона. Живого собеседника заменили голос из динамиков, газетные или экранные строки и, разумеется, картинка, основа нынешних СМИ. Теперь добиваются рейтингов, собирают лайки – зато совершенно разучились рассказывать о себе человеку, сидящему напротив».

Рассуждения эти историк сопровождал примерами из классиков, главным образом английских. Знаменитое диккенсовское «Давайте присядем, и я расскажу вам мою историю» – приходилось читать? Мне вот пока нет. Из английской литературы девятнадцатого века я дорос разве что до Джерома и Киплинга, которыми меня усердно потчует мамин друг дядя Витя. А вот у самой мамы тёмно-зелёное собрание сочинений Диккенса стоит на почётном месте. А ещё, помнится, она месяцами не убирала на полку «Сагу о Форсайтах». Я попробовал полистать – чуть не заснул на третьей странице. Та же история и с «Записками Пиквикского клуба».

Как бы ни обстояли дела в нашем информационном веке, за сотню с лишним лет до нас высоким искусством застольной беседы владели, похоже, в совершенстве. Мне с детского сада вдалбливали: «когда я ем, я глух и нем» – и остаётся удивляться, как тот же Карцев, ухитряется не прерывать повествование, прихлёбывая борщ с оливками. И притом не сбиваться, не брызгать на собеседников, не проливать борщ себе на грудь и на стол!

Ну насчёт «проливать» – это я переборщил, простите за каламбур. Морских офицеров обучают приличным манерам с раннего детства, а потом многократно закрепляют светские навыки в Морском корпусе. Да так, что и карьерные дипломаты, и звёзды бомонда современной Москвы покажутся рядом с ними сущими австралопитеками. Вот и Карцев описывает гибель японских броненосцев, не отрываясь от тарелки и ни разу не поперхнувшись, не сбившись, да так гладко – хоть в книжку вставляй, причём без редактуры:

– Накануне первого мая, поздним вечером, наблюдатели с Золотой Горы заметили отсутствие японских судов в виду Артура. Воспользовавшись этим, а также мглистой погодой, капитан минного транспорта «Амур» Фёдор Николаевич Иванов сумел незаметно для японцев выставить пятьдесят мин далеко в море, в месте обычных наблюдательных рейсов японских военных судов. Надо отметить, что после гибели «Петропавловска» японские корабли не подходили близко к Порт-Артурскому рейду, а вели блокаду с большого расстояния, ходя по радиусу десять морских миль от входа в гавань.

Ночь я провёл на миноносце – был получен приказ держать готовность к выходу в море. С утра мне понадобилось в управление порта и стоило направиться в сторону угольной пристани, как один из встреченных офицеров сообщил, что большой японский броненосец наскочил на мину, накануне поставленную «Амуром». С Золотой горы просемафорили, что на горизонте видят японский броненосец под креном и вокруг него много шлюпок.

Окончив дела, я отправился на Золотую гору. На площадке у сигнальной мачты собралось около сотни офицеров и десятка два сигнальщиков. Очень далеко можно было едва-едва заметить несколько чёрных чёрточек. По словам сигнальщиков, в этом секторе обычно и ходят японские суда, блокирующие Артур; это они и есть. Когда это случилось, к подорванному кораблю стали подходить другие. Сигнальщики, люди очень дальнозоркие и опытные, утверждали, что пострадавший корабль имеет большой крен.

Мой прекрасный призматический бинокль Цейса, который я купил в Гвардейском экономическом обществе, утонул вместе со «Стерегущим», и я был в этот день без бинокля. Желая посмотреть на наш реванш, я попросил бинокль у соседа и стал всматриваться в горизонт. Маленькие чёрточки, едва видимые простым глазом, и правда оказались японскими броненосцами.

Я увидел пострадавший корабль, его трубы, мачты и вокруг с десяток не то катеров, не то миноносцев, снимавших команду.

Едва я возвратил бинокль соседу и стал простым глазом всматриваться в драму на горизонте, как вдруг увидел, что с ближайшего к пострадавшему корабля вырвалось чёрное облако с огнём.

Раздался общий крик изумления. Секунд через десять с этого же корабля вырвалось второе чёрное облако с ярким пламенем, куда больше первого. Все замерли, потрясённые! Затем грянуло могучее «ура» и полетели в воздух фуражки.

Невозможно было оторваться от картины страшного взрыва, свершившегося на расстоянии десяти морских миль. Звуки до нас не доходили. Затем мы увидели, как из воды высоко поднялся нос японского броненосца – сначала затонула корма – и корабль медленно, почти вертикально исчез с поверхности.

Гибель второго броненосца в точности повторила взрыв и скорое затопление «Петропавловска». Восторгам нашим не было предела. Все восхваляли командира «Амура», так удачно выполнившего постановку мин. Рядом со мной говорили: «У них паника! Они стреляют друг в друга!»

Офицеры повторяли, что надо скорее выйти в море всей эскадре и прикончить противника. Присутствовавший тут же капитан второго ранга Эссен (бывший ранее командиром лихого «Новика», а ныне флаг-капитан при контр-адмирале Витгефте) присел на корточки возле ящика полевого телефона и крутил ручку. Он звонил на флагман, который стоял у стенки внутреннего бассейна против управления порта. А другой офицер, Сергей Николаевич Власьев, спросил у Эссена разрешения дать сигнал с искровой станции на Золотой горе по международному коду:

«Флот извещается, что наши подводные лодки потопили японский броненосец!»

Удивляетесь, зачем я так подробно передаю рассказ Карцева? После каждой из вылазок в прошлое приходится сдавать подробные отчёты; к ним прилагаются своего рода эссе на свободные темы. Георгий Петрович настаивает, чтобы мы сравнивали собранный материал с тем, что удаётся выловить из Интернета или библиотечных архивов. Рассказ о гибели японских броненосцев и станет темой для сравнения: услыхав фамилию нашего нового знакомого, я припомнил проштудированный вдоль и поперёк сборник воспоминаний участников обороны Порт-Артура. Автор одного из очерков, морской врач Кефели как раз ссылался на Карцева – так что грех упускать такую возможность. Или вот, скажем, роман «Порт-Артур». Автор излагает версию, что минная банка, погубившая «Ясиму» и «Хацусэ», была выставлена командиром «Амура» после того, как он сам и некий поручик с батареи Электрического утёса в порядке личной инициативы пронаблюдали маршруты японской эскадры и решили наказать самураев за повторяшки. Рассказ Карцева, кстати, эту версию подтверждает…

Светка всякий раз прикладывает к отчёту пару страничек сравнительно анализа воспоминаний медсестры Топольской – кстати, опубликованных в том же сборнике, что и воспоминания Кефели, – и её же дневников, переснятых на смартфон в 1904-м году. Галина охотно позволяет копировать свои записи. Кажется, она призадумалась о литературной карьере. В нашей реальности Топольская не стала писательницей, но чем чёрт не шутит? Узнать, что твои строки читают через век с лишним – это ещё какой стимул.

Светка пока не нашла особых расхождений с изданным вариантом дневника – видимо, Галина благоразумно оставила сведения о визитёрах из будущего при себе.

Покинув «Властный» и попрощавшись с его гостеприимным командиром, мы направились к городской гимназии. То есть не к гимназии, конечно, а к госпиталю, что расположился теперь в её стенах. Кофейня, где мы когда-то так славно посидели, давно закрыта; здание зияет чёрными провалами окон. Ещё в апреле перед фасадом разорвался снаряд с японского броненосца и хозяин, восприняв это как предупреждение свыше, покинул Артур. Поезда тогда ещё ходили, но уже в мае японский генерал Оку высадился в Бидзыво, отрезав крепость от сообщений с Маньчжурской армией, а заодно и со всей Россией. С тех пор в город прорываются только миноносцы, китайские джонки да редкие, особо везучие пароходы-угольщики.

У ворот госпиталя столпотворение: санитарные двуколки, носилки, китайские повозки на высоченных колёсах, запряжённые ослами и коровами. Среди них я с удивлением разглядел агрегаты, представлявшие, надо полагать, последний писк военно-санитарной мысли, – пара велосипедов с закреплёнными между них носилками. С одного из таких гибридов санитары-самокатчики в кожаных крагах, с повязками Красного креста на рукавах снимали охающего человека. Нога бедняги была кое-как замотана окровавленными тряпками.

– Полехше, братцы! – причитал раненый, стрелок в некогда белой, а теперь заляпанной грязью и кровью гимнастёрке. – Мочи моей нетути, так и тянет, окаянная…

Хмурый самокатчик подхватил стрелка под мышки и рывком поднял с носилок. Тот взвыл.

– Осторожно, Клим! – укорил санитара напарник. – Небось, хрестьянская душа, за престол-отечество муку принял – а ты его как куль с мукой…

– Во-во! – подхватил другой раненый, ожидавший своей очереди на соседнем велотандеме. Никакого понятия в вас нет, храпоидолы, тока б сбросить да катить дальше на лисопетах своих! А что страдальцу невмоготу – так это им до японской матери!

Галина ждала нас на площади перед госпиталем. Удивительно, как она похудела и осунулась – с прошлой нашей встречи прошло чуть больше двух недель! Галка пришла не одна, а с матерью, и та, слабо улыбнувшись, помахала нам. За их спинами маячил другой наш знакомый – денщик капитана Топольского, как обычно, сопровождал его дочку и супругу.

Увидав женщин, Георгий Петрович поклонился, церемонно приподняв шляпу.

– Добрый день, дражайшая Татьяна Еремеевна! Надеюсь, мы не заставили нас долго ждать?

Пройдя через портал, мы первым делом отправили в штаб полка, где служил капитан Топольский, китайца-рассыльного с запиской для Галины.

Я вежливо кивнул – вот уж не ожидал встретить Галкину мамашу, и что это ей в голову взбрело заявиться? – и помахал Галине. Той было не до меня; они со Светкой, как всегда, бросились друг другу в объятия.

– Ничего-ничего, мы всё равно собирались немного перевести дух на свежем воздухе, – успокоила историка Татьяна Еремеевна. – С утра в госпитале столько работы, никаких сил не хватит.

– Да, верно! – затараторила Галка. – Так и везут раненых, так и везут! Подводами! И всё с фортов – говорят, японцы стреляют из каких-то особых пушек, их снаряды пробивают бетон, как бумагу!

Светка заахала, сочувствуя подруге.

– Это только сегодня с утра так стреляют! – продолжала Галина. – Раньше такие большие снаряды прилетали лишь с броненосцев – у них ещё звук особый, будто паровоз гудит! Но с моря японцы давно уже не бомбардируют город – сиюля, наверное. А тут – неуспелимы сутра выйти из дома, как загрохотало и над головой завыло, засвистело. И бомба – прямо у нашего дома, напротив окна детской! А там – Лёля и Ларочка…

– Да, можете представить – я помертвела от ужаса! – вступила в разговор Галкина мама. – А Галочка, сумасшедшая девчонка, сорвалась с места – и к дому! Я за ней. Пробегаю мимо воронки и вижу – там японская бомба. Целая, неразорвавшаяся. Ну, думаю, слава Всевышнему, а то бы и дому, и дочкам моим конец!

– А я вбегаю в детскую – никого! Бегу на кухню – а там Казимир с девочками сидят за столом и домик из карт строят!

Поулыбались, поохали. Я кивнул, прислушиваясь: вдали, за хребтом Ляотешаня, глухо погромыхивало. Мы сегодня ещё не попадали под японский обстрел, но это пока…

– Осадные мортиры. – Георгий Петрович посмотрел в ту сторону, откуда стреляли. – Сегодня, кажется, первое октября?

Галка кивнула.

– Значит, японцы уже обстреливают крепость из одиннадцатидюймовок. Перед их снарядами бетонные перекрытия фортов, увы, бессильны. Будут ещё стрелять по гавани – сегодня, кажется, должны попасть в «Полтаву» и «Пересвет».

– Но откуда вы… – удивлённо подняла брови Галкина мама, но тут же поправилась: – Извините, я всё время забываю, откуда вы трое явились к нам.

Татьяна Еремеевна, разумеется, знала о необычных знакомых дочери: наши визиты стали своего рода семейной тайной. И каждый раз, когда кто-то из Топольских рассказывает об очередной напасти, приключившейся в городе, мне делается не по себе – никак не могу избавиться от чувства вины. Как подумаешь, сколько всего им ещё предстоит…

– А потом за мамой прислали солдата, – не умолкала Галка. – После бомбардировки форта номер три очень много раненых навезли. Мы бегом в госпиталь – а там ужас! На крыльце раненые вповалку, между ними бегают санитары, китайцы какие-то снимают людей с подвод. Крик, стоны – невыносимо! Из-под дверей кровь ручьём, на ступенях целая лужа натекла!

– Да, утро выдалось тяжёлым, – кивнула Галина мама. – Но мы рады вас видеть. Галочка, если вы не против, отправится с вами в город – довольно с неё на сегодня! А мне, простите, пора. Она у меня молодчина – всё утро срезала с раненых шинели, стаскивала сапоги…

– Устала – прямо руки отваливаются! – пожаловалась Галина. – А смрад-то какой – запах крови, грязные тела, прелые шинели воняют… Я на коленях стою возле раненого, а на меня старший врач налетел – чуть не грохнулся! Так он только носом чмыхнул, но ничего мне не сказал, стал распоряжаться, кого отправить в операционную, а кого перевязать здесь же и устроить в коридоре на полу… Я улыбнулся забавному слову «чмыхнул». Светку же передёрнуло. Всё это время она держала подругу за руку. Георгий Петрович слушал очень внимательно, изредка кивая.

– Вы, Казимир, пожалуйста, идите с нашими гостями, – продолжала меж тем Татьяна Еремеевна. – Потом проводите Галину домой и постарайтесь вернуться до пяти пополудни. Не дай Бог, бомбардировка затянется – мы до сих пор не можем опомниться от той дикой истории у Свидерских…

– Да, ужас! – подхватила Галка. – Аркадий Иванович Свидерский, папин знакомый, служил на железной дороге – так его в июле, во время бомбардировки с моря, убило осколком. Представляете, прямо в окно конторы залетел, даже стёкла целы остались, а бедняжку Аркадия Ивановича – наповал! А потом, уже во время похорон, – снова стреляют, и на глазах у всех собравшихся влетевший осколок, никого не задев, попадает в покойника!

– Это как надо было нагрешить, чтобы и мёртвому не было покоя? – пробормотал Георгий Петрович. Татьяна Еремеевна, услыхав это, нахмурилась.

– Это когда мы ещё жили на Тигровке, – продолжала Галка. – В первые месяцы японцы стреляли только с моря, двенадцатидюймовками. Обычно по ночам. Так первой просыпалась маленькая Ларочка и спокойно заявляла: «Опять понцы стреляют». Она всегда забавно коверкает это слово… А мы прятались в блиндажах. Солдаты нашего полка отрыли их в квартале от дома – так и сидели, пока японцы не умолкали или не меняли район обстрела. Стоило такой «пульке» попасть в дом, его разрушало совсем, а люди по большей части погибали – кто не от осколков, тот от напора воздуха при разрыве.

– Да, как у несчастного капитана Биденко, сослуживца мужа, – подтвердила Татьяна Еремеевна. – Когда в их дом попал снаряд, Ниночка, его старшая, сидела у окна в кресле-качалке – так и упала на пол, без головы!

– А волосы с мозгами всю стену запятнали! Остальных домашних убило воздухом, а не осколками. Отец семейства пришёл со службы, увидел всё это – так его двое за руки держали, револьвер отнимали, чтобы жизни себя не лишил!

Светка, слушая Галину, сделалась белая как бумага. «Не вырвало бы её… А Галка тоже хороша! Мозги, волосы… Сама привыкла у себя в госпитале, вот и старается…»

– Вот и пришлось нам сменить квартиру, – продолжала та, как ни в чём не бывало. – Теперь живём в Новом городе – тут, неподалёку, напротив казармы, возле хлебопекарни.

– Ну и как, удобно? – поинтересовался историк, обрадованный переменой темы.

– Да не очень, – вздохнула Татьяна Еремеевна. – С утра до ночи – стук; на полковую пекарню выдают муку с китайских складов, а она подмочена, закаменела – солдатики её разбивают кувалдами. Как щебёнку, право слово.

Я снова поёжился. Вот свин – хватило совести упрекать, пусть и мысленно, Галину в кровожадных речах! Люди хлеб из закаменевшей муки едят, каждый день жизнью рискуют, а я…

Через площадь к нам бежал санитар, на ходу махая рукой Галкиной маме.

– Ладно, заболтались мы, – спохватилась та. – Наверное, снова раненых привезли. А вы идите. Только умоляю – поосторожнее!

Георгий Петрович слегка приподнял своё прикольное канотье, и мы неторопливо направились через площадь. Карман гимназической куртки мотался, оттянутый тяжестью содержимого, в такт шагов шлёпал по бедру. Историк покосился на меня – заметил.

– Что это у тебя в кармане, Семён? Браунинг?

Это он так шутит. Знает ведь, что никакого браунинга мне не положено. Хотя я бы не отказался от упоительной тяжести пистолета. В куртке лежал ключ – нет, Ключ, наш пропуск, отворяющий проход между веками. Он же – синхронизатор, хитрый прибор, не имеющий никакого отношения к магии и закамуфлированный под ключ из соображений конспирации. Я видел другие синхронизаторы – они могли иметь какой угодно вид, от МП-3 плеера до корявого сучка или, например, патрона от противотанкового ружья. Что навело меня на мысль: этот «ключик черепахи Тортилы» – не более чем футляр, скрывающий собственно синхронизатор, таинственное изобретение учёных-хронофизиков. Пару раз я даже пытался вскрыть Ключ – без малейшего успеха. Георгий Петрович, похоже, догадывался, но виду не подавал, из чего я сделал вывод, что изыскания мои обречены на неудачу. Ладно, там видно будет, а пока у нас и других дел по горло…

III

Нет, не правы были офицеры, спорившие в кают-компании «Петропавловска». И зря неизвестный лейтенант укорял юного мичмана Лёвочку Шмидта, чьё тело уже три месяца как покоится в броневом саркофаге макаровского флагмана на дне моря.

Подданные кайзера Вильгельма II никогда не выкатывали с германских заводов это громадное орудие. Его отлили в арсенале города Осаки. Чугунный двойник монстра, рождённого на заводах Круппа, пушечного короля старушки-Европы, оно, разобранное на три части, пересекло море, счастливо избежав солёной купели после встречи с русскими крейсерами «Рюрик», «Россия» и «Громобой». «Малышка из Осаки», посылавшая чугунные бомбынапять вёрст, должна была стать главным аргументом генерала Ноги, обломавшего зубы о бетон артурских фортов.

Железная дорога между портом Дальним и позициями осадившей Порт-Артур армии никак не могла нормально заработать: предназначенные для неё локомотивы ржавели на дне морском, отправленные туда крейсерскими калибрами. Японцам пришлось впрягать в огромные повозки по три сотни китайских кули, и те, подгоняемые бамбуковыми палками капралов, надрываясь, пёрли на себе тяжеленные части орудий по скверной грунтовой дороге. На месте мортиры собрали на заранее отлитых бетонных основаниях. Огневые позиции располагались за склонами гор, в прикрытии от огня русских батарей и пушек эскадры.

Русские корабли, сгрудившиеся в теснинах внутренней гавани, должны были стать лёгкими мишенями для восемнадцати «малышек из Осаки». Эти орудия недаром создавалось на основе германской береговой гаубицы – их фугасным снарядам предназначено было пробивать палубную броню кораблей в узких проливах Балтики.

Японские мортиры вышли из цехов арсенала в Осаке пятнадцать лет назад и сразу же были испытаны в стрельбе по броневым палубам современных судов. Практический снаряд, пущенный с форта через пролив, легко пробивал мишень – щит, укрытый тремя слоями брони французской фирмы Крезо, точно такой, что защищает палубу броненосного крейсера «Баян».

Снятые с батарей, защищающих Токийский залив, мортиры отправились через Жёлтое море, к стенам бывшей китайской, а ныне русской крепости, которую подданные божественного микадо считали своей. Первые восемнадцать чугунных страшилищ никуда не добрались, разделив участь паровозов для Дальнего, – работа владивостокских крейсеров, пустивших на дно пароход «Хитачи-мару». Сейчас на оборудованных позициях располагалось лишь полдюжины двадцатитрёхтонных громадин; ещё дюжину тянули из Дальнего. Скорее, скорее – надо дробить бетон фортов, топить русские броненосцы прямо в артурских гаванях. Скорее – ведь микадо требует от своих воинов победы, а экономика Японии, подорванная войной, вот-вот рассыплется, как карточный домик. А на другом конце Земли, в Кронштадте, уже дымит грозно трубами Вторая Тихоокеанская эскадра адмирала Зиновия Рождественского. Если она успеет на Дальний Восток до того, как падёт Артур и корабли Первой эскадры опустятся на дно, Страну Восходящего Солнца неминуемо ждёт позор поражения.

Но шесть «малышек из Осаки» уже изготовились на массивных бетонных основаниях. По взмаху офицерского флажка из ровика, отрытого позади позиции, подкатили по лёгоньким рельсам тележку со снарядом – остроносой стальной чушкой, начинённой меленитовым адом. Там ждут своего часа десятки таких же снарядов – длинными штабелями, в два яруса. Скоро они, тяжко завывая, отправятся на головы защитников крепости, на броневые палубы их кораблей, тонкие, как бумага, под напором этих двенадцатипудовых кувалд.

Скрипнул кран, подавая снарядный кокор к пасти затвора; номера с натугой налегли на прибойник. За снарядом последовал картуз с восемью килограммами кордита – самый большой заряд: стрелять предстоит на удаление в семь километров. Поршень масляно чавкнул, запирая казённую часть. Снова гортанный крик офицера, склонившегося над буссолью, – завертелись штурвалы горизонтальной и наводок, мортира неспешно повела стволом и замерла в ожидании. Орудийная прислуга отскочила прочь, зажимая уши и широко раззявив рты с тёмно-жёлтыми от пива и дешёвого табака зубами.

Упруго ударило воздухом. Тёмная чёрточка одиннадцатидюймовой бомбы вырвалась из дымного облака и унеслась по крутой дуге – туда, за гребень горы, в подарок северным русским варварам.

Ещё не успела осесть пыль, поднятая выстрелом, как номера забегали, заскрипели тележками, замелькали спицами штурвалов наводки – скорее, скорее, скорее! Микадо ждать не будет!

Немецкие артиллеристы, здоровенные мускулистые парни, заряжают крупповскую гаубицу за минуту. Японцы пожиже, послабее, но дух Бусидо творит чудеса.

Выстрел.

Выстрел.

Выстрел.

«Ощущение при таких бомбардировках было самое отвратительное: видишь за горами вспышку – значит, жди гостинца», – пишет в своих воспоминаниях капитан второго ранга Сергей Иванович Лутонин, переживший оборону Порт-Артура в должности старшего офицера броненосца «Полтава»:

«Секунд через двадцать доносится отдалённый, какой-то сухой, надтреснутый грохот, затем издалека раздаётся лёгкий свист, он переходит в шипение, точно травят пар, всё громче и громче, вот откуда-то сверху несётся всё усиливающийся и усиливающийся рёв, стук, грохот – это снаряд спускается на нас. Ощущение такое, что кажется, вот именно в меня-то и летит бомба. Секунды в это время кажутся часами. Наконец что-то грузное прорезает вблизи воздух, иногда даже волной его обдаст, слышишь шлепок в воду – ну, слава Богу, этот мимо. Но вот за горами опять вспышка, опять гул, опять свист, рёв – ну этот уж наверное в меня».

Тяжёлые бомбы, грозно завывая, пролетали над Старым и Новым городами Артура. «Паровозы» приближались с глухим, нарастающим гулом. И разрывались, сотрясая землю, разрушая всё вокруг; иные поднимали в гавани необычайно высокие столбы грязной воды.

В «Полтаву» попало почти сразу; потом одиннадцатидюймовый подарок пробил броню «Пересвета». Рёв снаряда в воздухе походил на шум тележки, прогоняемой по рельсовой подаче, но куда громче, а потому команды кораблей, в отличие от городских обывателей, прозвали одиннадцатидюймовые бомбы тележками. Когда первые «тележки» начали ложиться у борта, даже самым бесшабашным с броненосцев стало жутко.

Эскадра огрызнулась: из дымных завес, затянувших корабли, то и дело вырывались огненные столбы – главные калибры принялись нащупывать осадные батареи перекидным огнём. Над городом повис неумолчный рокот; солнце, казалось, стало тусклее, хотя серьёзных пожаров пока не было. Лишь в два пополудни мортирная бомба подожгла масляную цистерну вблизи угольной гавани, и поперёк рейда лёг косматый хвост жирной нефтяной копоти.

А на городских улицах, на Этажерке, где и теперь нашлись прогуливающиеся парочки, там и сям стояли группы мирных жителей, раненых и больных солдат, женщин, детей, китайцев. Порой возле таких группок останавливались офицеры и матросы; на всех лицах можно было прочесть одну и ту же тревогу, один и тот же волнующий вопрос: что делать теперь, под этим мортирным градом?

Не обошлось и без курьёзов. Одна из бомб разворотила брусчатку посреди Нового города, но не разорвалась. Приехавшему для её осмотра подполковнику Меллеру, бывшему моряку, учёному-артиллеристу и математику, предстало незабываемое зрелище: трое комендоров с «Паллады» выкопали снаряд, вывинтили запал и, устроив смертоносный гостинец на паре кирпичей, развели под ним огонь.

Подполковник, человек горячего нрава, коршуном кинулся к ним и, распинав ногой дрова, обвинил комендоров в суицидальных склонностях, а также прибег к иным оборотам, пригодным более для помещения на заборы. Крейсерские не обиделись на незнакомое ругательство – боцмана выдавали загибы и покруче – и растолковали бестолковому начальству, что слыхали, будто для извлечения шимозы нужно погрузить снаряд в бак с водой и кипятить: шимоза тогда сама собой выползет из снаряда. Бака у пытливых комендоров не нашлось, но унывать те не стали, а отыскали выход: разогреть снаряд, при этом поливая его водой. Меллер слушал, вытирая со лба холодный пот.

Турнув горе-кулибиных, офицер вытащил из засаленного кожаного портфеля несколько тяжёлых, непривычной формы ключей, и как ни в чём не бывало принялся ковыряться в носовой части снаряда. Наконец дистанционная трубка поддалась и нехотя выкрутилась из резьбового гнезда; рассмотрев её, Меллер принялся бережно завёртывать опасную штуковину в промасленную бумагу. Худое костистое лицо его – лицо университетского доцента, а никак не фронтовика-артиллериста.

Этот снаряд ничем не отличался от остальных. Чугунная бомба, отлитая в императорском арсенале, пролежала в казематах токийской береговой батареи лет пятнадцать, не меньше. Взрывная сила её была много слабее, чем у той, из которой комендоры пытались выплавить мелинит. Но тем не менее тысячи таких чугунных бомб были извлечены из погребов, погружены в трюмы зафрахтованных коммерческих пароходов и отправлены в корейский порт Далянь – русский Дальний, – чтобы оттуда, на железнодорожной платформе, запряжённой несколькими десятками китайских кули поползти к твердыням Порт-Артура. Здесь бомбу армейской двуколкой перевезли на огневые позиции мортирной батареи и уложили в штабель. В назначенный срок – он подошёл быстро, бомба лежала в верхнем ряду, у самого края, – две пары железных клещей подцепили её и взгромоздили на низенькую тележку. Поршневой затвор клацнул, запирая снаряд вместе с метательным полупудовым зарядом в канале ствола, и несколько секунд спустя чудовищный пинок пороховых газов отправил двенадцать пудов чугуна и взрывчатой начинки в их первый и последний полёт.

Ранние, чугунные, мортирные снаряды отливались не так точно, как современные, стальные, начинённые пятью пудами шимозы, а потому разброс у них был куда значительнее. А может, дрогнула рука у одного из наводчиков – и в результате бомба, которой предназначено было обрушиться на внутренний рейд, преодолев крутой изгиб баллистической дуги, легла посреди одной из улиц Нового города. Взрыватель на сей раз не подвёл, как это случалось сплошь ирядом, и бомба исчезла вкоптящей вспышке чёрного пороха, разбросав вокруг веер бритвенно-острых осколков чугуна.

Оказавшимся поблизости двум нижним чинам Седьмой Восточно-Сибирской стрелковой дивизии не повезло: осколками их посекло на куски. Погиб китаец-рикша; кухарка полковника Суховеева, возвращавшаяся в хозяйский дом, получила удар в голову куском брусчатки и скончалась в госпитале два часа спустя. Кроме неё в госпиталь привезли десяток прохожих, посечённых чугунной и каменной шрапнелью, контуженных взрывной волной. Несколько домов лишились оконных рам; стёкла дождём посыпались вдоль всей улицы. Всё же дымный порох – это вам не шимоза; разрушения могли бы оказаться куда серьёзнее, будь на месте чугунной старушки стальная, начинённая мелинитом бомба. А так разрушения оказались более чем скромные, что же до жертв – ну не повезло, бывает. Война. Осада.

В момент взрыва Сёмка остановился, чтобы поправить подвернувшуюся штанину и присел на корточки. Волной спрессованного до каменной твёрдости воздуха его шваркнуло об жиденький заборчик палисадника. Светка же с Галиной схлопотали лишь горсть мелкого каменного крошева, хлестнувшего их по спинам, – больно, но не опасно. Основная масса осколков, предназначенных им беспощадной геометрией взрыва, досталась рикше и, похоже, третьему гостю из будущего – Георгию Петровичу, как раз и остановившего китайца, чтобы нанять его везти уставших девочек. Когда рассеялось вонючее облако порохового дыма и пыли, Георгия Петровича на мостовой не оказалось – на брусчатке сиротливо лежала соломенная шляпа-канотье, смятая так, будто побывала под колёсами ломовой телеги. Рядом кулём валялось тело денщика Казимира; осколком ему аккуратно, будто гильотиной, срезало голову, и та, словно мяч, откатилась шагов на пять в сторону. В обломках повозки хрипел умирающий рикша; по улице бегали женщины, но историка нигде не было. Подбежали трое пехотных солдат и ефрейтор; Сёмку, перемазанного кровью и землёй, уложили на шинель. Светка молчала, вцепившись в его руку. По щекам её катились слёзы, прокладывая грязные дорожки в толстом слое белёсой пыли. Галина Топольская, бледная, решительная, распоряжалась стрелками, суетившимися вокруг раненого. Солдаты почтительно косились на красные кресты на платке и переднике «маленькой сестрички», а ефрейтор, матерясь под нос, чтобы, не дай Бог, не услышала барышня, откручивал от разбитой тележки оглобли.

«Она ещё Казимира не видела, – мелькнула мысль у Светланы. – Вот вам изменение прошлого – в дневниках Галины о гибели денщика её отца нет ни слова! А ведь наверняка упомянула бы о таком происшествии: Казимир был очень близок семье Топольских».

«Выходит – если бы мать Галины не отправила денщика с гостями, он остался бы жив? – Светка на всякий случай подвинулась правее, чтобы Галка не увидела лежавшего на мостовой обезглавленного трупа. Один из стрелков, помявшись, извлёк из мохнатой папахи чистую тряпицу и прикрыл голову убитого. Светлана облегчённо вздохнула и отвернулась, не выпуская Сёмкиных пальцев. Краешком сознания девочка удивлялась – как это она ещё способна рассуждать на отвлечённые темы? Это что, плоды нравственной закалки, приобретённой в путешествиях во времени? Чушь какая…»

Однако слёзы больше не текли, и только корка подсыхающей пыли неприятно стягивала кожу. Светлана недовольно помотала головой, – очень хотелось смахнуть неприятное ощущение – но рук не разжала.

– А ну-ка, барышни, посторонитесь, позвольте осмотреть раненого! Я провизор с госпитальной «Монголии»…

Невысокий чернявый господин на вид лет около тридцати, в фуражке и флотском, с двумя рядами золочёных пуговиц, чёрном офицерском пальто склонился над мальчиком. Солдаты топтались за спиной новоприбывшего. Тот, ловко орудуя извлечёнными из саквояжа ножницами, распорол окровавленный рукав Сёмкиной курточки и принялся ощупывать руку выше локтя. Галина, присев, придерживала голову раненого.

Светка, судорожно всхлипнув, подошла.

– Вы, сестрица, не из седьмого солдатского? – быстро говорил провизор. Его длинные, покрытые пятнами, будто от химикатов, кисти, уверенно тискали предплечье раненого. – Помнится, в мае имел удовольствие вас видеть – когда возил с «Монголии» полные кислородные подушки взамен израсходованных. Мы там наладили собственный газовый аппарат – вот и делимся помаленьку с другими госпиталями, а то раненые очень страдают от отравления продуктами шимозы. Меня, если припомните, зовут Фейгельсон, Михаил Симонович, я фармацевт. А вы, кажется, вместе с маменькой в сёстрах милосердия?

Топольская обрадованно закивала – узнала чернявого фармацевта. А тот, оставив Сёмкину руку, склонился к его лицу, задрал веко и зачем-то подул на переносицу. Галина нахмурилась: мальчик слегка дёрнул головой и невнятно что-то промычал. Фейгельсон удовлетворённо кивнул, стащил с носа пенсне и стал протирать его об сукно на груди. Галина выхватила было из рукава платок, но провизор уже извлёк из саквояжа марлевую салфетку и снова взялся за круглые стёклышки. Маленькие его усики, сильно закрученные вверх на кончиках, так забавно при этом задвигались, что Светлана против воли улыбнулась.

– Цел ваш кавалер, барышни, – успокоил девочек Фейгельсон, покончив с пенсне. – Попорчена мякоть руки – всего и дел. Кость, слава Создателю, цела. Сейчас перевяжем, у меня, кажется, ещё остался бинт…

И снова зарылся в саквояж.

Галина ловко промокнула длинный порез на Сёмкином плече марлевым тампоном; один из стрелков тонкой струйкой лил из фляги воду. Фармацевт наконец оставил саквояж и принялся сдирать с аккуратной пачки бинта жёсткую коричневую бумагу.

– Кровопотери почти нет, так что беспокоиться не о чем. Не волнуйтесь, заживёт как на собаке, а вот контузия имеется, и, я бы сказал, сильная. Так что юноша пробудет некоторое время без сознания. Надо бы его срочно в госпиталь…

Галина встрепенулась:

– Давайте к нам! Мама как раз на дежурстве, она…

– Не советую, барышня, не советую, – покачал головой провизор. – Я, видите ли, как раз оттуда – сопровождал раненых с форта номер два. Ночью японцы там дважды ходили на приступ и были отбиты, с большой потерей. Наша убыль, слава Богу, невелика, но всё же побитых прилично. Да и бомбардировка эта… Госпиталь ваш под завязку, тяжёлых класть некуда.

Светке вспомнилось заваленное ранеными крыльцо бывшей гимназии.

– Тогда куда же? – растерялась Галина. – Надо ведь, чтобы его сразу приняли, контузия – дело опасное…

– А давайте к нам, на «Монголию»! – предложил Фейгельсон. – Я как раз туда. Утром часть раненых свезли на берег, в Сводный госпиталь, что возле Перепелиной горы. Так что места есть, устроим вашего кавалера в лучшем виде. Младший врач нашей «Монголии», Ковалевский Владимир Павлович, – отменный терапевт, знаток нервных болезней и лучше всех в Артуре разбирается в последствиях контузий.

Возможно, у гостьи из будущего и было особое мнение по вопросу квалификации местных медиков, но она благоразумно оставила его при себе.

– Но ведь внутренний рейд обстреливают из осадных пушек… – неуверенно заметила Топольская. – А если и в «Монголию» попадут?

Фармацевт пожал плечами:

– А вы, барышня, можете указать сейчас в крепости хоть сколько-нибудь безопасное место? На форте номер три новые бомбы прошивали шестифутовый бетонный потолок, как японскую бумажную ширму. Так что на пароходе ли, на суше – какая теперь разница? Все под Богом ходим…

Прибежал ефрейтор с оглоблями и начал просовывать их в полы может, оставить? застёгнутой на все пуговицы шинели – готовил носилки. Галина отправила стрелков искать повозку, и Светлана приняла Сёмкину голову, подсунув ему под затылок изрезанную фельдшерскими ножницами курточку. Что-то тяжёлое, в кармане, больно стукнуло острым углом по коленке, но Светка даже не поморщилась. Слёзы давно высохли, оставив на щеках неровные полоски. Со лба, из-под чёлки, сползла тоненькая струйка крови – и застыла тяжёлой каплей над самой бровью.

– Ну-ка, ну-ка, барышня… – Фейгельсон решительно взял запротестовавшую было Светлану за виски, и стал осматривать лоб.

– Ничего фатального, камешком царапнуло. Не волнуйтесь, не пострадает ваша красота – если не будете лезть грязными руками. А то ведь и до заражения недалеко – вон сколько пыли! Сейчас промоем, а на «Монголии» продезинфицируем и наложим хорошую повязку.

IV

Всю дорогу до порта Галка рыдала. Она буквально в последний момент вспомнила о Казимире и теперь захлёбывалась слезами, уткнувшись в Светланину пелеринку. Служба в госпитале приучила девочку к виду крови и человеческих страданий, но ни разу за всю страшную артурскую страду ей не приходилось ещё терять близкого человека. Призванный четыре года назад из города Остороленка Ломжинской губернии Казимир, младший сын отставного вахмистра Волынского уланского полка, стал девочкам Топольским кем-то вроде дядьки. Он нянчил годовалую Ларочку, учил ездить верхом саму Галину, а в нелёгкие дни осады, как мог, заботился о дочках и супруге капитана Топольского. Он сопровождал Галину в гимназию, а потом в госпиталь, стараясь оградить от малейшей опасности… Светлана зажмурилась, вспомнив, как в минуты волнения денщик переходил на польский, сам того не замечая. А теперь – умер, убит!

Вид растерзанного осколками тела, оторванной головы, прикрытой пропитанной кровью тряпицей, – на пыльной брусчатке, как посторонний предмет! – поверг Галину в отчаяние. Светлана, неудобно устроившись вместе с подругой в тряской повозке коляске, обнимала, гладила по голове, шептала какие-то слова…

Сёмку везли на двуколке, нанятой за полтинник у китайского лавочника; Фейгельсон шагал рядом, и успокаивающе махал Светке рукой. Другой рукой он придерживал саквояж, пристроенный тут же, на двуколке, – тряска на артурских мостовых была немилосердная.

Им повезло: у пирса приткнулся большой бело-зелёный баркас с красными крестами на бортах – отправляли партию раненых на «Монголию». Баркас было один из тех, что весной сняли с подбитых японских брандеров; по распоряжению начальника порта их починили, заделали дырки от осколков и пуль, покрыли съёмными палубами. Портовые катера и буксиры таскали теперь эти посудины, наполненные ранеными и больными, к госпитальным судам, отстаивавшимся на бочках внутреннего рейда, – «Монголии», «Казани» и «Ангаре».

Увидав Фейгельсона, матросы, затащившие было сходни на баркас, ловко перекинули их обратно; два дюжих санитара приняли носилки с Сёмкой и помогли девочкам подняться на борт. Галина, опомнившаяся от слёз, хотела было вернуться в госпиталь, но Фейгельсон не отпустил – отправил стрелка с запиской для Татьяны Еремеевны, наказав на словах передать что с девочками всё в порядке.

Госпитальный пароход «Монголия» встретил гостей удивительными после берега порядком и чистотой. На катер подали тали с жестяной люлькой, на манер лодочки ярмарочной карусели. В этой лодочке раненых по двое перетаскали на борт.

Сегодняшняя бомбардировка пощадила «Монголию». Бомбы, хотя и ложились в опасной близости от его борта, не тронули транспорта. Меньше повезло кораблям эскадры: в многострадальную «Полтаву» было несколько попаданий одиннадцатидюймовыми бомбами. Одна из них проделала подводную пробоину, а взрывом второй изувечило орудие носовой башни главного калибра. Подробности эти пересказывали раненые с броненосца – по счастью, их оказалось немного.

«Пересвету» тоже досталось – в него попало подряд девять бомб. Побитый корабль угрюмо громоздился на фоне Тигровки, напротив плавучего госпиталя. Раненых оттуда привезли как раз перед прибытием катера, доставившего на борт девочек и Сёмку; «пересветовцев» поднимали на «Монголию» на особых корабельных носилках – на таких можно перемещать раненых даже по вертикальным трапам.

Оказавшись на палубе, девочки сразу услышали сбивчивую речь: молодой человек в мичманских погонах, один из которых был наполовину оторван и висел на живой нитке, объяснял что-то медицинской сестре. Она расстёгивала ремень на носилках, в которые, как бабочка в кокон, был зажат мичман, а раненый мешал, хватая женщину за руки, и непрерывно, взахлёб, твердил:

– Две палубы, две палубы, представляете, мадам? Насквозь, как фанеру худую… карапасная. А мы-то… Броневую крышку – как банку консервную, сепаратор паровых труб вдребезги! Троих перегретым паром обварило, а уж как страшно кричали! Кожа, как перчатка, с живого мяса, клочьями слезала… И эта дрянная гадина начинена всего-то паршивым чёрным порохом, вроде круглых гранат, какими ещё в Севастополе мой дед, царствие ему небесное, стрелял! А ежели бы шимозы, как в морских снарядах? И так ведь – обе динамо в носовом отсеке, электрический насос, цепь Галля… Всё в клочья! Носовую башню как теперь, руками ворочать прикажете?

Женщина слабо улыбалась, кивала лихорадочной скороговорке, стараясь незаметно освободиться от его рук, но мичман всё хватал её за фартук, за рукава, горячился, не прерывая свой бессвязный рассказ.

Девочки вслед за провизором поднялись по трапу. На палубе суетились санитары и женщины в косынках и фартуках Красного Креста – таких же как у Галины. На «Монголии» кроме положенных по штату санитаров служили добровольные сёстры из числа жён офицеров и городских чиновников; порядок на судне поддерживался образцовый, а аптека, заботами старшего провизора Фейгельсона, была оборудована и снабжена лучше всех в Артуре.

Под крылом мостика сгрудились десятка полтора выздоравливающих в «арестантских» шинелях без погон и суконных бескозырках. Они покрикивали на раненых пересветовцев, когда тех проносили мимо; раненые, кто мог, отзывались слабыми голосами, порой вворачивали крепкое словцо. На матершинника немедленно шикали:

– Креста на тебе нет, храпоидол, при сестрицах такими-то матюгами! И как у тебя язык к такой-то матери не отсохнет?

Санитары грозили кулаками размером с хорошую дыню – брали на эту должность ребят здоровенных, чтобы могли в одиночку таскать носилки с ранеными по крутизне трапов, – а сёстры в притворном смущении прикрывали усмешки уголками косынок.

– Ничего… коли лается – значит, не помрёт, выживет. Пущай, чего там…

Двое санитаров в сопровождении сестры спустили Сёмку в лазаретную палубу – широкое, заставленное койками подпалубное пространство в носовой части. «Монголия», грузопассажирский пароход, был построен в 1901 году в Триесте по заказу Морского пароходного общества Китайско-Восточной железной дороги. После начала войны с Японией судно, стоящее в Дальнем, мобилизовали, и оно и вошло в состав Первой Тихоокеанской эскадры.

Быстроходную «Монголию» переоборудовали в плавучий госпиталь; на нём имелся даже рентгеновский кабинет – изрядное по тем временам новшество. В соответствии с требованиями Гаагской конвенции надводный борт, дымовая труба, шлюпбалки, вентиляционные раструбы, кильблоки, грузовые стрелы – всё палубное хозяйство было окрашено в белый цвет. На трубе и обоих бортах появились огромные красные кресты, заметные в бинокли с огромного расстояния. Традиции джентльменства на море ещё не успели стать пустым звуком – красные кресты однажды уже выручили Монголию. Во время прорыва русской эскадры из Артура пароход был остановлен японским крейсером, но отпущен после осмотра – японцы нарочито обозначали выполнение правил «цивилизованной» войны.

На судне разместились команды шестого и седьмого подвижных госпиталей; раненых в Артуре с каждым днём становилось всё больше, и на «Монголию» принимали людей не только с эскадры, но и армейцев, и пострадавших от обстрелов горожан.

– А хорошо здесь проветривают, не то что в нашем хозяйстве! – заметила Галя Топольская, спускаясь по широкому трапу в лазарет.

Светлана удивлённо покосилась на подругу. Атмосфера лазарета – эта неистребимая смесь йодоформа, духа несвежих простыней, немытого, страдающего человеческого тела, вечного спутника военных госпиталей, – чуть не свалила её с ног. Девочка зажала нос платком и старалась дышать ртом, подумывая уже вылить на платок пузырёк туалетной воды, прихваченной из будущего.

– У нас в Седьмом солдатском амбре куда гуще, – продолжала Галина. – А что делать? Повязки менять не успеваем, йодоформа, бинтов, зелёного мыла – всего не хватает. Мы-то привычные, а вот раненые жалуются…

«Это какой дух должен стоять в палатах, чтобы жаловались даже солдаты, привычные к ядрёной казарменной атмосфере? – подумала Светлана. – Так ведь и до эпидемии недалеко… Интересно, а вши у них здесь водятся?

– Здесь, на „Монголии“, просторно, – заметил провизор Фейгельсон. – Пароход наш ещё в бытность свою коммерческим судном на линии „Дальний – Шанхай – Нагасаки“ славился комфортом. Поначалу здесь помещалось полторы с лишним сотни душ, а сейчас уже больше трёхсот пятидесяти, и всё везут, везут… Пока как-то выкручиваемся, а дальше что?

Аптека Фейгельсона и правда, едва-едва справлялась со спросом на лекарства, средства дезинфекции и всё остальное, необходимое в обширном медицинском хозяйстве. Провизор, впрочем, не унывал: устроив своими силами кислородную установку (для этого пришлось заказывать в портовых мастерских чугунную колбу и газомер), „Монголия“ снабжала теперь драгоценным кислородом половину артурских госпиталей. С начала сентября ожесточение боёв на сухопутном фронте крепости выросло многократно, ощущалась нехватка буквально всего, особенно йодоформа. Раздобыть его в отрезанном от Маньчжурии с начала мая Артуре стало невозможно, но Михаил Симонович итут нашёл выход – закупив в Квантунской вольной аптеке соду и йод, он сам изготовил около трёх фунтов драгоценного антисептика.

Всё это словоохотливый провизор изложил спутницам в ожидании вердикта врача. Фейгельсон не ошибся: контузия взрывной волной оказалась довольно серьёзной; мальчика уложили в углу, под световым люком, отгородив койку лёгкой японской ширмой с драконами.

Девочки пристроились на белых обшарпанных табуретах, которые притащил услужливый санитар. Фейгельсон вскорости ушёл, сказавшись занятым. За Сёмкиной ширмой мелькали тени сестёр и доктора Ковалевского. Галина попыталась, было сунуться туда, но её выставили – вежливо, но непреклонно, так что теперь оставалось волноваться да прислушиваться к голосам за ширмой. Сухонькая, пожилая добровольная сестра, чрезвычайно похожая на монашку, обработала царапину на Светкином лбу; перевязывать не стала, и теперь девочка щеголяла роскошным коричневым йодным пятном до самых бровей.

– Балашов меня звать, Тимоха. Взят под ружжо из Томской губернии, Барнаульского уезда – слыхал, небось? На Зелёных горах в июле япошка стуканул меня пулею в коленку.

Бородатый худой солдат умолк, поворочался на койке, устраиваясь поудобнее. Сосед его, круглолицый, с соломенными волосами парень, мял в пальцах самокрутку, косясь на санитара, который возился с лежачим раненым за две койки от собеседников, – курить в лазаретной палубе запрещалось.

– Тока пулю в гошпитали вынать не стали, – продолжал Балашов. – А почему – пёс их знает…

– Лякарствы пожалели, – сказал круглолицый. – Доктора – они такие… Кому надо на нашего брата порошки переводить? Сами небось знаете…

Собеседники покивали – да, знаем.

– Вот и гадаю теперя – как жить-то дальше? Ну спишут меня подчистую – и что? Калека, какой от меня дома прок? Я уж просил-просил их благородие господина поручика, чтобы не отправлял в околоток – стоять-то на ногах я верно не могу, а руки ишо здоровые, стрелять из окопа сумею. Не послушал, отправил…

– И правильно, что отправил, – заметил сосед с третьей койки, по виду казак. – Убили бы тебя, дурья башка, и все дела. А так содержание от казны выйдет, откроешь лавочку или сапожничать…

– Ежели кажинному покалеченному на войне лавочку открыть – в Расее денех на товары не хватит! – Балашов угрюмо почесал в бороде. – Где это видано, чтобы увечный солдат зажиточно устраивался?

– Это верно, – вздохнул соломенноволосый. – Разве что родня не забудет…

– Можно, конешное дело, сидельцем при лабазе… – раздумчиво продолжал Балашов. – Грамоте я учён, спасибо ихнему благородию штабс-капитану Топольскому – он нас, дурней, чуть не пинками в солдатскую школу загонял, а мы-то упирались!

– Грамота – это дело! – согласился казак. – Наука на вороту не виснет, глядишь, и прокормишься, не придётся христарадничать! Грамота – она завсегда кусок хлеба, ежели человек увечный, но с понятием. Потому – к служивому всегда доверие!

– У нас в Томске торговля богатая, – закивал Балашов. – Хлебные склады али скобяные – так цельными улицами, и в кажинном – от сидельцев да приказчиков не протолкнуться. Пристроюсь, Господь не выдаст…

– Ежели бы не нога, мог бы в городовые али дворники, – влез молодой. – Место хлебное, особливо в губернском городе. Которые крест выслужили – тех завсегда берут.

– Да, нога… – вздохнул увечный стрелок, – если бы да кабы во рту росли бобы… а лучше – цельные шанежки! Тады можно было бы горя не знать – жуёшь себе да водочкой заедаешь, чтобы скушно не стало…

Раненые рассмеялись, а Светка толкнула Галину в бок:

– Галка, это они о твоём отце?

– Да, о нём, – кивнула девочка. – Солдаты папу любят. Он как-то рассказал, как офицеры полка собрали по подписке деньги на солдатскую школу – с разрешения Кондратенко Романа Исидоровича. Генерал разрешил отпускать тех, кто учится, с позиций, когда нет боёв. В этой школе раньше преподавал учитель словесности из нашей гимназии, только сейчас его нет. Когда гимназия закрылась, он сразу в Читу уехал, на поезде. Наверное, и сейчас там.

– А здесь ничего, благодать, – продолжал Трофим Балашов. – Кормят нашего брата хорошо, грех жаловаться. А в Дальненском околотке, где мне пулю вынать не стали – там кормили совсем мусорно, хуже, чем в роте.

– Когда нас в Артур гнали, и вовсе за свои харч покупали, – заметил раненый с дальней койки, до самых глаз заросший дремучей проволочной бородой. Над ним в рядок красовались лубочные картинки с казаками, бравыми матросами и стрелками в лохматых маньчжурских папахах, лихо громящими противных кривоногих японцев.

– Кормовых полагалось по двугривенному на дён, а на станциях фунт хлеба – тринадцать копеечек! Как тут пропитаешься? Вот и проели все деньги, что взяли из дому. Так на своих харчах до Артура ентого треклятого и доехали…

– А всё интенданты, – мотнул головой казак. – Они, воры, нехристи, сами вон какие дома понастроили, а люди конину жрут! Так ведь хорошо ишшо, ежели есть эта самая конина…

Светка припомнила рассказ Татьяны Еремеевны о закаменевшей муке в гарнизонной пекарне.

Между раненых прошествовал священник – грузный человек с окладистой, слегка раздвоенной книзу седоватой бородой, прикрывавшей массивный крест. Батюшка размашисто крестил лежащих на койках раненых; кое-кто, увидев его, пытался подняться. Священник останавливался – страдалец тут же припадал к перстам.

– Отец Николай, иерей, „монгольский“ священник, – прошептала Галина, благовоспитанно привставая с табурета. – Он часто служит у нас в госпитале: много раненых умирает, наш батюшка не успевает отпевать – вот и зовут отца Николая.

– А ты, Балашов, коли грамотный – почитай-ка „сплетницу“! – подал голос казак, дождавшись, когда отец Николай, раздав благословения, удалился по проходу между койками. – Мы-то сами несподобились выучиться. Чего там начальство сулит, скоро побьём япошку?

Тимофей взял сложенный пополам лист артурской официальной газеты „Новый край“, которую в городе называли не иначе как „Артурская сплетница“. Верхний край листа лохматился – кто-то уже успел оторвать бумажную полоску на самокрутку. Тимофей оглядел изъян и строго глянул на соломенноволосого паренька. Тот виновато спрятал глаза.

– Значицца, так, – откашлялся Балашов. – Пишут с Волчьей батареи, Пётр Николаич Ларенко. Немного левее Ручьёвской батареи виден японский воздушный шар – белый, формы тупой сигары, с придатком вроде руля…

Солдат выговаривал слова старательно, почти по складам – как человек, недавно научившийся читать, но ещё не вполне доверяющий этому своему умению. Окружающие, затаив дыхание, слушали:

– …Одна шрапнель с наших батарей разорвалась на воздухе, по направлению к нему, казалось, будто совсем близко от шара, но может быть и огромный недолёт. Сомневаюсь, чтобы у нас было наконец, организовано правильное наблюдение за разрывами снарядов; если бы оно было, то можно было бы расстрелять этот шар. Но по нему уже больше не стреляют – должно быть, нет надежды попасть в него.

– Видал я такие, – прохрипел из своего угла стрелок, рассказывавший о несправедливой кормёжке по дороге на Артур. – Всякий дён ента колбаса висит над позициями. Наши, с Залитерной, уж и пуляли шрапнелью, и пуляли – ничего ей, окаянной, не делается! А япошка нас как на ладони видит и по телеграфу докладывает, куды стрелить…

– Сказывали, у нас тоже сшили ажно три воздушных шара, – заперхал казак. – Тока никто не знал, что с ими дальше делать, вот шалавам портовым и раздали – на кофты да шали…

На него зашикали: не мешай, мол. Тимофей Балашов принялся читать дальше:

– Приказ генерал-адъютанта Стесселя, начальника Квантунского укреплённого района, за номером шестьсот шестьдесят шесть. Газете „Новый край“ разрешается продолжать издание, но без права…

– Тьфу ты, напасть какая! – снова встрял казак. – Это какой поганый номер Стесселев-енерал удумал – число Зверя, на тебе! Не будет нам воинского счастья с такими начальниками…

На этот раз никто не стал его осаживать – раненые потупились, зачесали в затылках и бородах, глухо переговариваясь. Номер приказа не понравился всем.

– …без права какого бы то ни было участия корреспондента Ножина. Всем невольно бросается в глаза, что после отъезда иностранных корреспондентов выдворенные приказом генерал-адъютанта Стесселя ранее японцы, во-первых, усилили бомбардировку и, во-вторых, она стала точнее. Все сознают, что не следовало выпускать этих господ, тем паче после того, как они разгуливали по крепости с открытыми глазами».

– Выдавить зенки бесстыжие! – воскликнул чернобородый раненый с угловой койки. – Шпиёны все! Повесить, и вся недолга! Наши христопродавцы подкупленные их выпустили! А мы теперя сиди, как мыши под веником…

– Христопродавцы и есть! – подтвердил Тимофей Балашов, оторвавшись от «Нового края». – Шпиёны и воры, так в газете прописано. Вот слушайте:

– Портовый чиновник Д., привлечённый к суду за пропажу 30 тысяч футов проводов, будто начинает обличать агента Китайской Восточной железной дороги К. и прочих, за кем имеются грешки.

– Погибели на ихнее племя нету! – выругался казак. – Куды только жандармы смотрят? Выдать их народу – небось за всё спросилось бы!

– Не, – рассудительно заметил молодой, – так нельзя. Ежели наш брат сам станет суд вершить – это что ж за порядки в крепости будут? Приходи да бери голыми руками…

– Солдат завсегда правду чует, – упрямо гнул своё казак. – Потому как в Бога верует! А эти – стекляшки на глаза нацепили, больно учёные, а о Боге и позабыли. Оттого и воровство! Небось, что украсть – через стекляшки сподручнее разбирать!

– А что за корреспонденты? – шепнула подруге Светлана. – Неужели и правда шпионы?

Та пожала плечиком.

– Не знаю, но скандал случился преизрядный. Вроде англичанин и американец приехали в Артур с письмом чуть не от самого наместника Алексеева, и повсюду их пускали. А потом – приказ генерала, и в двадцать четыре часа пожалуйте вон из крепости! Вот и Ножин наш заодно с ними в немилость попал. Зря, по-моему, – папа говорил, что нельзя так беспардонно затыкать рот последнему в Артуре независимому репортёру.

Светка усмехнулась. И здесь споры о свободе СМИ… нет, решительно ничего за век с лишним лет в России не изменилось…

V

– Сестра Топольская!

Окрик вывел Светлану их полусонного состояния. Она сама не заметила, как задремала – сказалось напряжение последних часов. После того как добровольная сестра принесла девочкам чай прямо сюда, на лазаретную палубу, они устроились возле одного из круглых железных столбов, подпиравших потолок, – бог знает, как они там называются на морском языке?

Горячий чай с булочками, выпеченными сегодня в корабельной пекарне плавучего госпиталя, сделал своё дело – девочек охватила истома, в глазах поплыло, и они задремали, не обращая внимания на снующих туда-сюда санитаров да обстоятельные – от госпитальной скуки – беседы раненых.

– Топольская! Что вы там, уснули? Это вы доставили с берега своего кавалера с контузией?

– Я, господин доктор! – вскочила Светкина подруга, отчаянно протирая глаза кулачками. – Только он никакой не мой кавалер, а…

– Ну это вы уж сами разбирайтесь, чей он кавалер, – пробурчал доктор Ковалевский, вытирая руки. Полотенце висело на плече стоявшей тут же добровольной сестры. Та обеими руками держала перед собой эмалированный таз с водой; серые усталые глаза её неодобрительно глядели на девочек.

– Примите у Марьи Степановны его барахлишко, да не забудьте потом зайти в конторку, заполнить лист этого вашего… как бишь его звать?

– Сёмка, то есть Вознесенский Семён. Отчества, простите, не знаю, – откликнулась Светлана. – Это я с ним была, а Галина в городе с нами встретилась, когда начался обстрел. Мы пошли в порт и вот…

– Вознесенский? – переспросил доктор, словно и не слыша объяснений. – Он, случаем, не родственник Николаю Фёдоровичу Вознесенскому? Тот преподаёт в сумском кадетском корпусе закон Божий. У меня там младший брат офицером-воспитателем. Перед войной я гостил у него – там и познакомился с этим господином. Большого ума, доложу вам, человек!

– Я не… наверное, нет, – пролепетала Светка, огорошенная таким напором. – Не знаю, господин доктор. А Сёмкин дядя служит во Владивостоке. Сёмка был здесь с отцом, но тот погиб во время июльской бомбардировки…

Всё это продумывалось заранее, и по большей части самими ребятами. Для этого в их распоряжении была гора информации, не считая Интернета, – только успевай изучать! Светке придумали дядю, мелкого чиновника владивостокского почтового ведомства, отправленного перед войной по служебной надобности в Дальний, но не успевшего выбраться из города, занятого в мае японцами. Тётка же, его супруга, вместе с которой девочка якобы и уехала в Артур, была объявлена погибшей при обстреле.

А вот с именем возникли сложности: кто бы мог подумать, что вполне русское «Светлана» может создать проблемы? Ещё как может – раз уж его нет в святцах, церковном календаре, по которому выбирают имя при крещении. Имя это придумал малоизвестный поэт в самом начале девятнадцатого века, а популярным оно стало чуть позже, после выхода баллады Василия Жуковского «Светлана». Церковные же власти упорно не разрешали крестить этим именем; единственное исключение сделали для Светланы Эллис, племянницы командира крейсера «Светлана».

Моя спутница категорически отказывалась менять имя, а потому легенда вышла несколько замысловатой. «По документам» Светку теперь звали Фотинья, и гимназистка, якобы стыдясь столь «простонародного» имени, выбрала более благозвучный и романтический псевдоним.

Серьёзной – скажем, жандармской – проверки такие легенды, разумеется, не выдержат, но для случайных собеседников годятся. Да и кто станет всерьёз проверять двух русских подростков явно из приличных семей? Правда, Георгий Петрович предупреждал, что злоупотреблять такими легендами не стоит: Порт-Артур город небольшой, легко нарваться на неудобные вопросы.

– Давайте я расскажу! Я знаю, откуда он… – Галина, уловив растерянность подруги, взялась за доктора Ковалевского сама. – А ты, Свет, забери пока Сёмкины вещички. Целее будут – в госпиталях такая неразбериха, что угодно может пропасть…

Бумаги заполнили быстро – молоденький фельдшер с цыплячьей шеей и с круглыми очками на прыщеватой физиономии черкал пером в амбарной книге, занося сведения о пациенте Вознесенском Семёне, отчество неизвестно, тысяча восемьсот девяностого года рождения, место рождения неизвестно, православного, неизвестно, неизвестно… Помакнул запись здоровенным прессом-качалкой, подбитым фиолетовой бархоткой, и Галина, с облегчением выдохнув, отправилась назад, на лазаретную палубу. Светлана оказалась там же, где подруга оставила её, – возле табурета со сваленными в беспорядке Сёмкиными шмотками. Она старательно обшаривала накладные карманы тенниски, потом карманы брюк, снова тенниску и опять брюки – и на лице её читалось недоумение, сменяемое тревогой.

– В чём дело, Свет, потеряла что-то?

Та опустилась на табурет. Скомканные брюки с неопрятно вывернутыми тряпочками карманов повисли в безвольных руках. Нет, это не тревога – в глазах подруги Галина видела теперь самое настоящее отчаяние.

– Галка, – придушенным шёпотом сказала Светлана, – ключа нет. Ну синхрониза… бронзовый такой, мы ещё им в первый раз дверь в гимназии открыли, ты же видела? Без него нам не вернуться назад!

Галина кивнула. Она хорошо помнила тот далёкий мартовский день, когда гости из будущего ушли в дверь, возникшую в стене гимназической библиотеки. Тогда в руках Сёмки был массивный бронзовый ключ…

– Он был, наверное, в его куртке, – шептала Светка, и глаза её набухали слезами. – Помнишь, фельдшер там, на улице, у неё рукав разрезал?

– Конечно, помню – ты её потом пристроила Сёмке под голову. И где она теперь?

– Там осталась, – горестно сказала Светлана. – Ключ меня ещё по коленке стукнул, только я не поняла, что это такое. Когда Сёмку положили на двуколку, я сунула куртку туда же, а потом, в порту, когда перебрались на катер, забыла! И китайчонка, который нас вёз, совсем-совсем не запомнила! Что теперь делать, Галь?

Галина сразу поняла, какое стряслось несчастье. Можно, конечно, отыскать владельца двуколки и работника, управлявшего экипажем. Но вот как получить назад своё имущество, даже если его не спёрли с двуколки по дороге? Галине не однажды приходилось объясняться с артурскими китайцами, всякий раз начисто забывавшими русские слова, когда разговор заходил о чём-то для них неудобном. И кого расспрашивать? Хозяин лавки предъявит полдюжины мальцов – поди опознай того самого! Для непривычной Светланы все китайцы на одно лицо, да и сама Галя, прожившая в Артуре больше полугода, не взялась бы описать внешность возчика-китайчонка. И потом – ну получат они драную куртку, и что дальше? Если она, Галина, хоть чуть-чуть понимает китайцев, ключа в кармане давно уже нет, да и в лавке тоже – уж что-то, а прятать китайцы умеют. Заявят: «Русики, русики, нету, сапсем нету…» – и что делать?

– Не знаю… – протянула она. – Но мы обязательно что-нибудь придумаем. Лавку, где нанимали двуколку, найдём – куда она денется? А там посмотрим.

Гунь Вей неловко переминался с ноги на ногу под пристальным взглядом дяди. Сынь Чи был недоволен – нет, очень недоволен, – хотя посторонний, пожалуй, и не заметил бы. Душевное состояние хозяина лавочки выражалось разве что в чуть более резких, чем обычно, движениях пальцев: Сынь Чи был хорошо воспитан и умел скрывать чувства.

– Почему ты не отдал русским девочкам их собственность? – осведомился дядя. – А если они приведут полицию? Мою лавку могут закрыть, а меня посадить в тюрьму – сейчас война, кто будет разбираться, виноват я или нет?

– Но, дядя Сынь, у меня нет того, что они разыскивают, – оправдывался подросток. Я…

– Люди хотят для себя богатства; если его нельзя обрести честно, следует избегать подобных желаний, – наставительно произнёс дядя. – Почему ты решил, что сможешь умножить своё достояние нечестным путём? Или ты надеешься найти дом, дверь которого открывается этим ключом, и ограбить владельцев?

Гунь Вей мысленно скривился. Ну всё, если зануда дядюшка принимается сыпать цитатами из своего любимого Конфуция – это надолго. Но виду не подал, конечно. Нельзя проявлять неуважение к старшим, даже в мелочах.

– Как я теперь могу держать в своей лавке того, кто на моих глазах солгал посетителям? Как можно иметь дело с человеком, которому нельзя доверять? Если в повозке нет оси, как можно в ней ездить?

– Но, дядюшка… – заикнулся было мальчик. – Выведь не раз обманывали русских, а потом радовались! Вот вчера, когда зашла та кухарка…

– Перед человеком три пути к разуму: путь размышления – самый благородный; путь подражания – самый лёгкий; путь личного опыта – самый тяжёлый путь, – назидательно сказал Сынь Чи. Произнося изречения великого учителя, он выделял их голосом, чтобы племянники (а их в лавке работало пятеро) не упустили ни капли божественной мудрости.

– Почему ты решил, что сможешь поступать так же, как и я, не уделив прежде должного внимания размышлениям? И не прожив долгой жизни, которая позволила бы тебе обрести мудрость? Или ты считаешь, что умнее того, кто прожил на свете вчетверо больше, чем ты, и можешь решать так же правильно, как он?

Гунь Вей считал цитаты. Пока их набралось три. Во время подобных назидательных бесед дядюшка обычно ограничивался восемью порциями конфуцианской мудрости, не больше и не меньше. Оставалось ещё пять. А потом он велит племяннику Тао поколотить Гунь Вея палкой. Или не велит. Хорошо бы не велел – Тао затаил на мальчика злобу, и как раз из-за того проклятого ключа. Когда он увидел, как Гунь Вей вытаскивает находку из куртки, забытой русскими в двуколке, то предложил вместе продать ключ и поделить деньги. Гунь Вей отказался.

– Из всех преступлений самое тяжкое – это бессердечие, – продолжал Сынь Чи. – Я был бы бессердечен, если бы не дал тебе высказаться в своё оправдание. Хуже того, я поступил бы неразумно и несправедливо. У тебя есть что сказать?

– Конечно есть, дядя Сынь! – заторопился Гунь Вей. – Помните, ещё весной к нам в лавку приходили двое от глубокоуважаемого Ляо?

Сынь Чи, разумеется, помнил – визит посланцев самого уважаемого в китайских кварталах Люйшуня человека мудрено было забыть.

– Они тогда расспрашивали меня и моего брата, – ему семь лет, и он очень хорошо попрошайничает на улице – где мы взяли монетки, которыми расплатились с рыбником Ван Люем.

– Да, – кивнул Сынь Чи. – Ты ещё ответил, что эти монетки дали вам двое русских детей – мальчик и девочка. Неужели ты солгал таким большим людям?

– Нет, что вы! – замотал головой Гунь Вей. – Как бы я посмел? Я рассказал им чистую правду, ничего не утаил!

– Ты поступил разумно и дальновидно, – похвалил племянника Сынь Чи. – Того, кто не задумывается о далёких трудностях, непременно поджидают близкие неприятности.

«Пятая, – подсчитал про себя Гунь Вей. – Ещё четыре, и, может, тогда отвяжется?»

– Одна из русских девочек, что расспрашивали о ключе, – не сестра милосердия, а другая, в клетчатом плаще, – как раз и бросала тогда на улице монетки. Те самые, которыми интересовались посланцы глубокоуважаемого Ляо. Вот я и решил, что ему будет приятно получить и ключ тоже. Согласитесь, дядя Сынь, не всякий носит в кармане такой необычный предмет.

Сынь Чи снова кивнул, пальцы забегали ещё быстрее. Лавочник видел малолетнего прохвоста насквозь: тот наверняка рассчитывал получить от уважаемого Ляо несколько монет в награду за ключ, а то и удостоиться благодарности старика. В Люйшуне слово дядюшки Ляо дорогого стоило, и немало мальчишек мечтали оказать старику хотя бы мелкую услугу – просто чтобы быть замеченными. В жизни всё пригодится.

А племянник-то хорош – не мог поделиться догадкой с родственником, который его кормит, поит и даёт кров над головой! Тогда бы он, Сынь Чи, мог… Да что теперь мечтать попусту? Но и демонстрировать негодование нельзя: а вдруг пострел и вправду сумел угодить могущественному Ляо?

– Молчание – великий друг, который никогда не изменит, – медленно произнёс лавочник. – Ты всё сделал правильно, но осталось ещё одно – промолчать о своём поступке. Ты рассказал мне – это правильно, но постарайся, чтобы никто больше не услышал от тебя об этом ни единого слова. Если у тебя не будет дурных мыслей, не будет и дурных поступков. Мало ли кто узнает об этом ключе и что из этого потом получится! Ступай, трудись усердно, Гунь Вей, и помни – человек, который совершил ошибку и не исправил её, совершил ещё одну ошибку. Так что в другой раз хорошенько подумай, прежде чем что-либо делать, и приди за советом к своему умудрённому годами родственнику. Не забывай: три вещи никогда не возвращаются обратно – время, слово, возможность. Поэтому не теряй времени, выбирай слова, не упускай возможность.

«Восемь! – подумал довольный Гунь Вей, выскакивая из-за конторки. – Ну вот, обошлось без побоев. Интересно, какую дверь всё-таки открывает этот ключ, вокруг которого столько шума? Хотя… как говорил дядюшка: „Благородный муж в душе безмятежен. Низкий человек всегда озабочен“. Так стоит ли нагружать себя лишними заботами?»

Дядя Сынь, как всегда, подобрал высказывания древнего мудреца удивительно к месту. Пусть, решил Гунь Вей, старый зануда избежит низких забот, порождённых излишним знанием, – он, конечно, в курсе истории с ключом, но вот об остальном ему знать незачем. Ведь и русские гостьи не упомянули о странном предмете, который нашёлся в забытой одежде. Чёрная пластина размером с ладонь. С одной стороны матовый металл, украшенный изображением чего-то смутно похожего на надкушенное яблоко, с другой – блестящее непроницаемо-чёрное стекло. Гунь Вей долго вертел непонятную штуковину в руках, и вдруг она негромко пискнула, чёрное стекло засветилась.

Яркий прямоугольник немедленно покрылся крошечными значками, не похожими на иероглифы.

Испуганный Гунь Вей хотел было выбросить подозрительную находку, но передумал и спрятал за пазуху, старательно завернув в плотную тряпицу. Уважаемому господину Ляо это, несомненно, будет интересно, подумал он и не ошибся. Если бы скаредный Тао знал, сколько старик заплатил за непонятный предмет, он, наверное, повесился бы от зависти! Это вам не какой-то бронзовый ключ, пусть тяжёлый и очень красивый. Это настоящая тайна, и, как всякие тайны, она дорого стоит!

Остаётся ещё одно дело: есть человек, которому любопытно знать обо всём, что связано с дядюшкой Ляо. И это значит, что до вечера Гунь Вей заработает ещё горсть медяков. Уважаемый Сынь Чи, может, и прав насчёт «великого друга молчания», но горсть монет в кармане порой ценнее любой дружбы. Так что конфуцианская мудрость и здесь оказалась кстати – не стоит упускать возможностей. Тем более тех, что сулят такие выгоды…

– Так мы ничего и не добились, – закончила рассказ Светлана. – Как и думали.

– Да, вздохнула Галка. – Когда фельдфебель прикрикнул на владельца лавки и пригрозил кулачищем, – а он у него здоровенный, с дыню! – тот засуетился и пригнал пяток китайчат. Что тут началось! Вопят, кланяются, за руки хватают, один в слёзы ударился!

– А я стою и чувствую, что сейчас тоже разревусь, – подхватила Светлана. – Просто так, от растерянности. Сёмка в госпитале, Георгий Петрович вообще неизвестно где, может убит, – а эти галдят по-своему, я только и могу разобрать: «русики, русики, нету, нету…»

– В общем, нашли мы того, что нас подвозил. И Сёмкина куртка нашлась. Но китайцы уверяют, что ключа в её карманах не было. Фельдфебель пригрозил оттащить лавочника в полицию, но это ведь не взаправду – поди докажи, что это они припрятали ключ!

– Может, и стоило бы… – задумчиво произнёс Анатолий Александрович. – Одно дело – в лавке с ними спорить, там они на своей территории. А вот в участке с ними церемониться не станут – враз заговорят, как миленькие, если зубов лишиться не захотят.

– Как тебе не стыдно, папа! – возмутилась Галина. – Не ты ли твердил, что стыдно, когда наши власти обижают местных жителей?

– Ну так я о тех, кого обижают напрасно, – рассудительно заметил штабс-капитан Топольский. – А этот пройдоха лавочник очень даже виноват. Если верить вашим словам, конечно.

– Ну… мы думаем, что он знает, где ключ. Но, может, племянники говорят правду и он действительно выпал из кармана по дороге? Мостовые в Артуре тряские…

– Скорее, уже продали кому-то. Но ты права, теперь спрашивай не спрашивай, ничего не дознаешься. Так что, полагаю, с ключом вам, барышни, придётся распрощаться. Что с возу упало – то пропало, а уж если в деле китайцы замешаны… Ушлый народ, куда до них цыганам!

– Я как-то, ещё в августе, забыла в рикше кулёк с пирожками, что Мийфен напекла на дежурство. Это наша кухарка, – пояснила Галина подруге. – А когда спохватилась и побежала за рикшей – тот от меня припустил со своей тележкой! И на бегу ухитрялся ещё и оглядываться, прохвост эдакий! Так и убежал вместе с пирожками…

– Наверное, решил, что ты хочешь отнять у него деньги за поездку, – усмехнулся штабс-капитан. – Китайцы в Артуре привыкли, что их шпыняет, обижает и грабит всякий, кому не лень, – доверия от них нам, русским, ещё долго не видать.

– Ну вот, а ты говоришь – в участок! – торжествующе заявила Галина. – Чем мы тогда будем лучше этих… обидчиков?

– Да ничем, наверное, – пожал плечами Анатолий Александрович. Но ведь ключ-то вам всё равно нужен? Без него вы, Светлана, и ваши друзья останетесь у нас навсегда?

Светка кивнула. К штабс-капитану Топольскому девочки обратились после фиаско в китайской лавчонке – больше просить помощи было не у кого. Георгий Петрович, пропавший после взрыва, не объявлялся, и Светлана была близка к самой настоящей панике.

Галкин отец знал, что за друзей отыскала себе дочь, – знал, но предпочитал без нужды не затрагивать эту деликатную тему. История путешественников во времени стала у Топольских чем-то вроде семейной тайны; к удивлению ребят, она до сих пор не вышла за пределы узкого домашнего круга, опровергая известную поговорку о секретах и свинье.

Сёмка не раз удивлялся деликатности штабс-капитана. Уж его интерес к ближайшему будущему вполне простителен: гости наверняка располагали бесценными для защитников крепости сведениями. Но воспитание не позволяло. А может, офицер просто до конца не поверил в историю, достойную пера сочинителя Герберта Уэллса, чьи романы на английском языке ему случалось листать до войны.

– Ну-ну, барышня, не впадайте в отчаяние – это смертный грех. – Топольский деликатно потрепал совсем поникшую девочку по плечу. – Есть у меня один знакомый, он может помочь вашему горю. Правда, должен предупредить: он ничего просто так не делает.

– Надо заплатить? – встрепенулась Светлана. Такие вещи были ей понятны. – Он что, частный детектив? У нас с Сёмкой деньги есть, не слишком много, правда… Сколько он запросит? Я сейчас посмотрю…

И принялась судорожно копаться в своём ридикюле.

– Частный сыщик? – усмехнулся Галкин отец. Улыбка вышла какой-то кривоватой, невесёлой. – Вы, похоже, начитались рассказов господина Конан-Дойла. Нет, мой знакомый – специалист иного рода, хотя к сыску имеет прямое отношение. И платы он потребует отнюдь не деньгами. Этот господин, видите ли, чрезвычайно любопытен.

– А он точно сможет нам помочь? – неуверенно спросила Светка. Меньше всего ей хотелось посвящать в свои обстоятельства постороннего.

– Ротмистр Познанский – человек в Артуре влиятельный. Он теперь состоит при штабе генерала Стесселя, заведует санитарно-велосипедной командой. Знаете, наверное, – они возят раненых прямо с позиций.

Галина кивнула. Светка тоже вспомнила неуклюжие вело-тандемы, которые они видели на площади перед госпиталем.

– Но это не главная забота Михаила Игнатьевича, – снова усмехнулся Топольский. И снова невесело.

– Он, видите ли, ещё с девятьсот первого года состоит в Отдельном корпусе жандармов Департамента полиции Министерства внутренних дел. Есть, понимаете ли, такая организация… Если кто и сможет вам помочь – так это он. И учтите – у ротмистра наверняка будут к вам вопросы. Так что связываться с ним или нет – это вам решать. Должен предупредить: он человек, хоть и вполне порядочный, но всё же жандарм. И привык, чтобы ему отвечали.

Жандарм?! Светка, испуганно закусив губу, посмотрела на Галину. Та ответила подруге тревожным взглядом и пожала плечами.

– И вот ещё что… – штабс-капитан помедлил, будто прикидывал, стоит ли продолжать. – Дело в том, что Михаил Игнатьевич уже интересовался у меня насчёт вас. Так, вроде бы между делом: «С кем это, Анатолий Александрович, видели давеча вашу очаровательную дочурку?» Я не хотел говорить, – уж прости, Галочка, – чтобы не тревожить понапрасну. Вы ведь собирались покинуть Артур сегодня, если я не ошибаюсь?

Светка кивнула. Пальцы у неё похолодели. Жандармы! Тайная полиция! НКВД, гестапо, пыточные подвалы, клещи, резиновым шлангом по рёбрам… Девочка зажмурилась от ужаса.

– А теперь, боюсь, вам не миновать внимания этого господина. Так не лучше ли обратиться к нему первыми – пока вас не пригласили, так сказать, для беседы?

VI

– Да, вам, юноша, досталось. Но, с другой стороны, всё могло бы обернуться куда хуже – так что можете считать, в рубашке родились. В дюжине шагов от вас лопнула эдакая дурында, четверых к апостолам в рай – а вы вот живы, отделались парой царапин и контузией! Не каждому так цыганка ворожит. Хотя, говорят, что из этих одиннадцатидюймовых бомб разрывается только каждая пятая. Парочка таких, порченых, хлопнулась возле дворца наместника. Одна недалеко от Пушкинского училища, на горе, а вторая прямо во дворе, возле ограды, там теперь большая куча мусора. Я перед службой не поленился – благо утро выдалось солнечное, тёплое, – пошёл посмотреть. Самого снаряда нет, только дыра в земле; полиция вокруг неё рогатки поставила и никого не подпускает – а ну как всё же рванёт? В Новом городе, недалеко от места, где вы вчера пострадали, ещё один «паровоз» разбил будку торговцакитайца, но тоже, по счастью, не разорвался – так там и лежит до сих пор. Вокруг собирается народ и спорит, «из какой орудии его стрельнули».

– А вы говорите – повезло. – Сёмка заворочался, поудобнее устраиваясь на узкой госпитальной койке. – Вот если быинашане рванула…Атак – столько людей побило, какое же это везение? Самая что ни на есть невезуха – один несчастливый шанс из пяти, и как раз наш!

– Скорее, одна исправная дистанционная трубка на пять штук, – усмехнулся лейтенант. – Мой знакомец, штабс-капитан Меллер, осматривал такие несработавшие гостинцы – так уверяет, что виноваты дефекты в установке ударных трубок. Потому бомбы и не взрываются – идай Бог, чтобы японцы подольше пребывали на сей счёт в неведении.

Сёмка припомнил утреннюю встречу перед госпиталем. Галина и её матушка тоже рассказывали о неразорвавшейся бомбе, едва не погубившей двух младших девочек Топольских.

Лейтенант Унковский около часа пополудни прибыл на «Монголию» навестить товарища, раненого мичмана с «Пересвета», с которым был знаком ещё по Петербургу, – того самого, что вчера в полубреду рассказывал о страшных попаданиях в броненосец. На первой лазаретной палубе Унковский заметил Сёмку – и немало удивился.

Тогда, на «Петропавловске», лейтенанту повезло: взрывом его выбросило за борт и он остался жив, подобранный шлюпками с русских кораблей. После гибели броненосца Унковский служил на берегу, в техническом управлении, – как минёр и знаток гальванического оборудования, он занимался прокладкой телефонных линий и монтировал на фортах прожекторные станции. Но история с двумя подростками, невесть откуда взявшимися на борту обречённого «Петропавловска», не давала лейтенанту покоя. Среди спасённых их не оказалось, среди выловленных из воды трупов детских тоже не было. Можно, конечно, предположить, что подростки утонули вместе с кораблём, – но что это меняло? Даже на фоне грандиозной трагедии, гибели сотен людей, адмирала история с брошенными на броненосце детьми громко отозвалась на эскадре. О ней даже порывался писать в «Новом крае» известный в Артуре Ножин, тот самый, кому личным распоряжением Стесселя было категорически запрещено посещать форты и батареи. Попавший в немилость у всесильного генерал-адъютанта, Ножин был, как сказали бы в Сёмкины времена, «лишён аккредитации». Не помогло даже то, что раньше он состоял при особе коменданта крепости генерала Смирнова.

Печатать материал о пропавших на «Петропавловске» детях Ножину запретили; со временем неприятная история позабылась, но продолжала занозой сидеть в памяти Унковского. И вот – такая встреча!

– А где твоя спутница? – поинтересовался Унковский. – Та милая барышня, что произвела такое впечатление на наших мичманцов. Лёвочка Шмидт, царствие ему небесное, соловьём разливался…

Сёмка ещё на «Петропавловске» обратил внимание, что лейтенант весьма словоохотлив, и старался теперь отмалчиваться. Но от прямого вопроса как увильнёшь? К тому же на «Монголии» знают, что Светка ушла с Галиной Топольской – найти их не составит никакого труда. И принесла же нелёгкая этого лейтенанта!

– Мы… – он заперхал, чтобы выгадать несколько секунд, сочинить подходящий ответ. – Она в Сводном, кажется, госпитале, с подругой – у той там матушка служит. Хотят узнать, можно ли переправить меня на берег. А то здесь места мало, всё везут и везут раненых…

Ошибка – это ведь не ложь? Подумаешь, госпиталь перепутал – контузия, можно понять. А лейтенант пускай ищет, если охота!

– Да, брат, ты теперь тоже раненый, – добродушно заметил лейтенант. – Как и все, кому от японских снарядов ущерб вышел – что в городе, что в фортах, что на эскадре. Кстати, насчёт везения – второй раз, считай, заново родился!

Прозрачный намёк на историю с «Петропавловском»? Унковский выжидающе замолчал. Ну уж нет, не на того напали!

– Нут так ведь японцы вон как по гавани бьют! Того и гляди в «Монголию», попадут! Я слышал, когда она с эскадрой на прорыв выходила, так её японский крейсер вовсе чуть не утопил, верно?

– Неверно. Японцы, друг мой, хотя бы и для виду, а соблюдают положения Гаагской конвенции о войне на море. Крейсер только осмотрел пароход и отпустил. Потому как плавучий госпиталь, некомбатанты – а значит, неприкосновенны по всем правилам цивилизованной войны.

– А почему наши корабли тогда вернулись? – Сёмка старательно изобразил на лице наивность пополам с горячим интересом. Он давно уже изучил сражение в Жёлтом море, когда 28 восьмого июля (по здешнему календарю, разумеется) Порт-Артурская эскадра в последний раз рискнула выйти в море, чтобы прорываться во Владивосток.

– Адмирал Витгефт, Вильгельм Карлович, командующий эскадрой, погиб… – мрачно ответил Унковский. Видно было, что тема причиняет ему боль. – … И прямо на мостике «Цесаревича» – отказался, вишь ты, пройти в броневую рубку. А следующим снарядом поубивало и командира броненосца, и весь адмиральский штаб. На «Цесаревиче» перебило штуртросы, он покатился в циркуляцию. И, пока остальные командиры броненосцев поняли в чём дело, ордер эскадры развалился, и пришлось несолоно хлебавши отползать к Артуру. А ведь как ладно всё шло! – сгоречью добавил офицер. – Японцы не выдерживали нашего огня и вот-вот должны были откатиться назад. Тогда был бы эскадре прямой путь до Владивостока, навстречу крейсерам Иессена…

– А «Цесаревич» – он тоже утонул, как и «Петропавловск»? – продолжил валять дурака Сёмка. И прикусил язык – он же сам старался отвлечь собеседника от разговора о гибели флагмана…

Лейтенант никак не отреагировал на неосторожную фразу.

– Да нет, хвала Господу, цел. Но в Артур, правда, не вернулся – дополз до Циндао, к германцам, и там разоружился. Другие корабли тоже сумели уйти: «Аскольд» и миноносец «Грозовой» – в Шанхай, ещё три миноносца добрались до Циндао, где интернировались вместе с «Цесаревичем». Кстати, с ними, на «Бесстрашном», был Коля Иениш – вы могли его видеть на «Петропавловске». Тоже повезло, уцелел…

Сёмка кивнул. Он запомнил молчаливого мичмана, возившегося в кают-компании с фотоаппаратом.

– Ну вот. Из всей эскадры кораблей во Владивосток попытался прорваться только «Новик». Но по дороге сжёг уголь и зашёл на пост Корсакова на Сахалине, чтобы пополнить бункера. Там его и подловила новейшая японская «Цусима» – бронепалубный крейсер, только-только с верфи. «Новик» так покалечило в бою, что пришлось его взорвать.

Помолчали. Сёмка с тревогой ждал, что лейтенант снова начнёт задавать неудобные вопросы, но того, похоже, вконец расстроили горькие воспоминания:

– С тех пор, друг ты мой Семён, эскадры, как боевой силы, можно сказать, нет. Матросов списывают в пехоту, корабли передают пушки и прожектора на форты да батареи. Минные аппараты с катеров – и те приспособили для стрельбы на сухом пути.

Сёмка кивнул. Он знал о миномётах – артурском изобретении, ставшем позднее столь популярным. Спасибо капитану Гобято, приспособившему морские шестовые и метательные мины для навесной стрельбы по японским окопам.

Вообще-то, понять Унковского можно. Моряку нелегко оказаться на сухопутной службе. К тому же он лучше многих своих коллег знает, какие стальные клещи сдавливают сейчас крепость и как стремительно, с каждым днём, тают шансы на помощь извне. Второй Тихоокеанской эскадре ещё тащиться вокруг половины глобуса; Куропаткин, главнокомандующий сухопутной армией, так и будет пятиться назад – и допятится до того, что Порт-Артур падёт задолго до прихода балтийцев. Стоит японцам занять господствующую над городом гору Высокая – и стальные красавцы, что стоят сейчас на внутреннем рейде, будут за несколько дней потоплены огнём осадных мортир. Итолько броненосец «Севастополь», канонерка «Отважный» да пять миноносцев предпочтут гибель в бою бесславному расстрелу в гавани. Ещё несколько миноносцев перед самым падением крепости прорвутся в нейтральные порты – и среди них «Статный», сумевший вывезти в Чифу знамёна порт-артурских полков и квантунского флотского экипажа Правильно – с большой буквы), а также секретные документы морских и сухопутных штабов, донесения главнокомандующему.

Участь Второй Тихоокеанской эскадры окажется ещё страшнее – мало кто сможет прорваться мимо огненного рубежа Цусимы. Остальные лягут на дно или с позором спустят флаги перед победителями. Это станет последней точкой в неудачной войне, после чего останется только одно – просить мира, соглашаясь на условия, которые год назад невозможно было представить даже в кошмарном сне. Другое дело, что и японцам придётся несладко: война высосет все соки из экономики Страны Восходящего Солнца, и противник будет ничуть не меньше русских радоваться миру. Что никак не помешает самураям всего через три с половиной десятка лет ввязаться в новую авантюру, на этот раз мирового масштаба.

– Ладно, рад был тебя повидать, – сказал, Унковский, поднимаясь с табурета. – Прости, дел невпроворот – я и сюда-то, на «Монголию», вырвался с трудом. Война, брат, тут не до визитов… Но, если случится какая надобность, спрашивай меня в Главном управлении квантунской крепостной артиллерии правильно с большой). Я там при штабе генерала Белого состою, офицером по связи с флотом. После «Петропавловска» меня хотели откомандировать в распоряжение коменданта Владивостока, даже приказ подписали, да я упросил оставить в Артуре. Негоже боевому офицеру бегать от войны, стыдно!

Вот уж не ожидал, что беседа с лейтенантом вымотает меня до такой степени. Хотя чему удивляться – после контузии-то! Снова разболелась голова; после ухода Унковского я пролежал пластом ещё часа два и пришёл в себя лишь к вечеру. Соседи по палате – вообще-то, по лазаретной палубе, Галка со Светланой не придумали ничего лучше, как затащить меня в плавучий госпиталь, – рассказали, что я провалялся без сознания часа три, после того как меня сюда привезли. Девчонки свалили в город. Осмотревший меня чуть позже доктор Ковалевский полон оптимизма: как я понял, он ожидал куда более серьёзных последствий. Голова тем не менее кружилась и раскалывалась, и к тому же мутило меня не по-детски. Первая же попытка встать закончилась позорным провалом: я растянулся в полный рост, желудок вывернуло наизнанку, да ещё был безжалостно обруган медсестрой.

Я вернулся на койку – увы, не без посторонней помощи – и попытался хоть как-то устроиться. Матрац изводил меня плотными комьями ваты, грубое, верблюжьей шерсти одеяло безжалостно кололось, во рту стоял противный кисло-металлический привкус рвоты.

Зольдатики с ближайших коек отнеслись к происшествию добродушно; от них я узнал, что Галка со Светланой сначала сидели рядом с моим скорбным ложем, как подобает верным подругам раненого героя, потом посмурнели, зашептались и бочком-бочком удалились. Прихватив с собой моё шмотьё – от штанов до контрабандного айфона. Ключик черепахи Тортилы, надеюсь, тоже у них.

Кстати, об айфонах – техника работает прекрасно. Странная поломка Мак Эйра, так не некстати приключившаяся во время второго путешествия, относится, похоже, к категории явлений необъяснимых – если не была подстроена коллегами Георгия Петровича. Хочется верить, что историк всё же жив, а шляпа на месте взрыва – это так, для отвода глаз.

Унковский появился, когда я уже отчаялся дождаться хоть какого-то известия и вполне созрел для очередной глупости. Беседа с ним отвлекла меня, заставила взять себя в руки и думать рационально. Мысли в голову шли невесёлые, особенно после того, как лейтенант поведал, что наши похождения на «Петропавловске» отнюдь не забыты местной общественностью. Только этого сейчас не хватало…

Посидев возле болящего полчаса и рассказав массу интересного, Унковский откланялся. Девчонок я прождал до вечера. И не дождался – прибежал только матрос с запиской, доставленной с берега вечерним катером. Я узнал Светкин почерк. С ними всё хорошо, она переночует у Галины дома, а насчёт ключа пусть я не беспокоюсь – они всё уже продумали и завтра, вот честное слово, отыщут пропажу.

Если бы я не сидел на койке – точно хлопнулся бы на палубу второй раз. Как в воду смотрел! Ключ – драгоценная палочка-выручалочка, пропуск в двадцать первый век – пропал! И теперь его ищут две взбалмошные девицы – в крепости, на которую проливается дождь из тяжёлых фугасов! А вы бы на моём месте поверили в благополучный исход этих изысканий?

Но проклятый вестибулярный аппарат продолжал мелко пакостить за причинённое мозготрясение: вторая попытка встать с койки и дойти до конторки старшей медсестры (или как она тут называется?) закончилась не намного успешнее первой. На полдороге я понял, что ещё два шага, и мне не избежать близкого знакомства с палубой. Пришлось присесть на чью-то коечку. Мутило по прежнему сильно – я с трудом сдерживал рвотные позывы. Сдержал; отдохнув минут пять, поковылял назад, ругаясь про себя последними словами. А мог бы и вслух – нравы здесь самые незатейливые…

Итак, что мы имеем? Устройство-синхронизатор, в обиходе – «ключ», утрачено. Обстоятельства произошедшего не ясны; наставник-наблюдатель группы (так в официальных документах именовался Георгий Петрович) пропал, есть вероятность, что погиб. Подробности неизвестны, поскольку второй член группы, Светлана Ларина, четырнадцати лет, не удосужилась мне их поведать. Как и подробности утраты синхронизатора… Надо полагать, была занята – боюсь даже предположить чем.

Старший группы, ваш покорный слуга, получил контузию средней степени (или лёгкой, кто её знает, полевую медицину мы ещё не начали изучать) и в настоящее время пребывает в военно-медицинском учреждении, а именно – на борту госпитального судна «Монголия». Что характерно, не имея ни устойчивой связи с берегом, ни даже пригодных для прогулки по оному берегу штанов.

Упомянутая уже Светлана Ларина – убью дуру, когда вернётся! – отправилась в город, на поиски синхронизатора, причём привлекла для этого контактное лицо из числа местного населения. Лицо это, Галина Топольская (см. папку номер…), осведомлена об истинной природе членов группы, и, следовательно, можно предположить, что она…

Интересно, контузия у всех вызывает приступ бюрократических словоизлияний или это мой персональный баг?

VII

– Ни к какому жандарму мы не пойдём! – категорически заявила Галина. – Не хватало ещё якшаться с этими сатрапами и душителями свободы! И вообще, мне стыдно, что у моего папеньки такие знакомства…

Светка осторожно смолчала. Она не застала весёлых девяностых с их фальшивыми и не очень разоблачениями, с мутным наследием кухонных споров и откровений. Сериалы о благородных царских жандармах и лихих разведчиках советских времён сделали своё дело. Царские жандармы? Это же верные долгу профессионалы, не жалеющие сил и жизни ради защиты империи… А что, разве может быть иначе? И к кому, как не к ним обращаться в трудной ситуации?

Но при этом она всей кожей ощущала – затевать подобный спор с Галиной не стоит. Не поймёт. Разный жизненный опыт… Хотя какой может быть опыт у гимназистки из сонного провинциального Екатеринослава? Был бы её папаша, скажем, университетский профессором или адвокатом – среди этой публики каждый второй революционер. Дочь офицера, а туда же… Правда, и отец её кривился, упоминая о лазоревом мундире своего знакомца. Воздержимся, пожалуй, не время…

– Ну нет так нет, – покладисто согласилась Светлана. – Но что же тогда делать? Сама слышала, ротмистр нами уже интересуется. Что теперь, бегать от него? Тем более заподозрят в умыслах и арестуют!

– Не посмеют! – расхрабрилась Топольская. – Папа – штабс-капитан, боевой офицер. Он самому генералу Кондратенко пожалуется, если что! А вам лучше скорее уйти к себе, в будущее. Вот найдём ключ, заберём Семёна с «Монголии» – и отправитесь. Ничего этот Познанский нам не сделает, руки коротки. Это ему не студентов хватать!

Светка припомнила: Галкин отец говорил, что ротмистр перед войной был кем-то вроде начальника пограничной охраны. Где бы он взял студентов на китайской границе?

– Пока ещё мы найдём ключ… тем более одни, без помощи. Вон китайцы нам только голову морочили – даже фельдфебеля не испугались!

– Я, кажется, знаю, что делать! – тряхнула головой Галина. – Наша кухарка рассказывала как-то про одного старика – не то Лю, не то Ли. Будто бы он очень справедливый и знает обо всём, что творится у здешних китайцев. Они его очень уважают, и, если что, идут за советом. Этот самый старик приходится нашей Киу Мийфен дальним родственником – так, седьмая вода на киселе, но китайцы очень считаются родством. Может, попросим свести нас с ним – вдруг поможет?

Ну спасибо! Вместо артурского «фээсбэшника» – местный крёстный отец! С косицей, жёлтым непроницаемым лицом и тихим, вежливым голосом. Светка не увлекалась гонконгскими боевиками, но о вездесущей китайской мафии, разумеется, слышала. Как её там – якудза? Или нет, это в Японии…

Галина хоть понимает, в какое змеиное гнездо собирается залезть? Или это всё выдумки беллетристов и кинорежиссёров, а старик – всего лишь местный долгожитель, что помнит голопузыми ребятишками чуть ли не всех китайцев Артура и в силу этого пользуется у них некоторым авторитетом? Мало ли таких персонажей, особенно в приключенческих книжках!

То-то и оно, что в книжках…

– Ладно, – вздохнула Светлана. – Пошли разыщем твоего аксакала.

Ох и влипнут они в историю…

«Странно всё-таки… – думал лейтенант Унковский, трясясь в хрупкой китайской коляске по пути в Управление Квантунской крепостной артиллерии. – Двое подростков, загадочно пропавших с тонущего „Петропавловска“, оказались живы и сравнительно здоровы – если не считать лёгкой контузии у мальчишки, что валяется теперь на госпитальном судне. Само по себе это вопросов не вызывает: по Артуру уже которую неделю бьют пушки, госпитали переполнены ранеными и покалеченными мирными обывателями. Но вот история с броненосцем…» Унковский навёл подробные справки о необычных гостях адмирала. Оказалось, что Макаров и правда дал некоему нахальному пареньку приглашение на эскадру. Да, ещё флагманский артиллерист обмолвился о необычном сувенире, который преподнёс адмиралу наглый сорванец, – удивительной ручке, не требующей чернил, которая пишет удивительно тонко и никогда на оставляет клякс. Адмирал не расставался с ней и много раз хвалил подарок своим флаг-офицерам. А те хором уверяют, что нигде больше не видели подобных ручек.

Как загадочные гости попали в то утро на броненосец, тоже никто не знал. Унковский хорошо помнил беседу с артиллерийским мичманом Шишко. Бедняга, к сожалению, разделил судьбу многих, погибших вместе с кораблём, и расспросить его было теперь невозможно, но Унковский не сомневался – мичман, дежуривший тогда у трапа, понятия не имел ни о каких подростках. Да и не пропустил бы он их, невзирая ни на какие записки, хотя бы и адмиральские.

Выходила ерунда – эти двое возникли на борту ниоткуда. Вдобавок к этим странностям, мичман Иениш, тоже занимающийся теперь гальваническим хозяйством крепости, припомнил, о чём мальчишка говорил в кают-компании броненосца незадолго до взрыва. Оказывается, он твердил о бедах, ожидающих русскую эскадру и конкретно «Петропавловск», и даже собирался подкрепить рассказ некими доказательствами. Иениш уверяет, что мальчик вытащил из сумки нечто вроде альбома в металлическом, будто бы даже алюминиевом переплёте. Вместо открыток или фотографий на развороте альбома оказалась россыпь тёмных квадратиков с буквами латиницей и кириллицей. Это чрезвычайно напомнило мичману клавиши печатной машинки «Ремингтон»; на другой стороне разворота имелась тёмная стеклянная пластина.

Юный гость тогда принялся тыкать пальцем в квадратики, но, заметив заинтересованный взгляд мичмана, густо покраснел и, захлопнув странный альбом, запихал его в сумку. Что за доказательства он собирался предъявить, так и осталось неясным. Офицеры, из деликатности, сделали вид, что ничего не случилось, а очень скоро броненосец налетел на мины и всем сделалось не до того.

Необычно? Ещё бы, особенно если учесть, что Иениш так и не смог припомнить, куда потом делись подростки. Не знали этого и другие опрошенные Унковским сослуживцы.

И ещё – лейтенанта не оставляло чувство, что он видел этих двоих раньше. Лишь подъезжая к штабу, он вспомнил где: конечно, в книжной лавке, в тот день, когда погиб его однокашник по Морскому корпусу лейтенант Сергеев.

Вспомнил – и похолодел: в первый раз гибель «Стерегущего», во второй – «Петропавловск»… Совпадение? А если нет? Тогда какую беду предвещает Артуру появление этих ребят сегодня? Бомбардировка одиннадцатидюймовыми мортирами? Или это только прелюдия и случится что-то пострашнее обстрела?

Экие глупости мерещатся… Только хроническим недосыпом и усталостью можно оправдать то, что он, флотский офицер, углядел в этих подростках чуть ли не предвестников Апокалипсиса.

Лейтенант испытал лёгкий укол совести – будто он за глаза и к тому же напрасно обвинил тех двоих в чём-то скверном. Унковский знал за собой некоторую склонность к мистике – наследие кадетских лет, тогда в столице подобная чертовщина была весьма популярна. Четырнадцатилетний Костя не раз, несмотря на запреты, притаскивал в Корпус вот тут – ТОЧНо с большой буквы. «корпус» – корабля. А «Корпус» – учебное заведение, да ещё какое элитное… оккультный журнал «Ребус». Его, помнится, редактировал бывший морской офицер, чью фамилию Унковский, разумеется, давно забыл.

Зато хорошо помнил, как по ночам листал журнал – таясь, при свете восковой свечки, украдкой позаимствованной в церкви корпуса. Что само по себе было в глазах кадетов проступком куда более серьёзным, чем чтение сомнительного, но всё же одобренного цензурой журнальчика. А хоть бы и вовсе запрещённого – кто тогда в Петербурге не грешил подобной малостью?

Рикша остановился перед приземистым одноэтажным зданием штаба крепости. Здание расположилось на немощёной площади, украшенной телеграфным столбами и парой чахлых деревьев. Над крышей, на длинной мачте на растяжках, трещал на ветру флаг. Фасад с начала войны пребывал в небрежении – штукатурка успела облупиться и свисала неопрятными лохмотьями.

Перед крыльцом выстроилось десятка два нижних чинов крепостной пехотной роты. Фельдфебель расхаживал перед строем, виртуозно сквернословя и время от времени тыкая то одного, то другого кулаком в живот. Тычки раздавались больше для убедительности – солдаты сносили их стоически, ни один не согнулся и даже не поморщился. Дерётся – ну что делать, на то оно и начальство…

– Добрый вечер, Константин Александрович!

Лейтенант обернулся:

– Напугали вы меня, Михаил Игнатьевич! Что за манера – подкрадываться без единого звука? Так ведь и удар может случиться…

– Служба такая, – усмехнулся Познанский. – От забайкальских пластунов, знаете ли, перенял привычку.

Ротмистр, состоявший до войны начальником пешей жандармской команды жандармского полицейского управления Маньчжурской железной дороги, нередко бравировал приобретёнными на этой должности навыками, что сделалось привычным предметом шуток в офицерской среде.

– Чем могу, господин ротмистр? Простите, сегодня дел невпроворот, генерал к себе требует…

– По моим сведениям, Василий Фёдорович уже полчаса как отбыл на батарею Литера «Б», причём верхом, – с усмешкой сообщил жандарм. – Так что придётся вам, голуба мой, срочно искать себе Буцефала и догонять его высокопревосходительство.

Унковский поморщился. Генерал Белый – из кубанских казаков, и не ему, морскому лейтенанту, скакать с ним вперегонки.

– Нет уж, я лучше подожду здесь, в управлении. Доклад мой требует массы бумаг – карты, знаете ли, схемы гальванических цепей… не стоит возить всё это по позициям.

– Вот и отлично, – одобрительно кивнул Познанский. – А пока будете ждать – не откажите удовлетворить моё любопытство касательно одного пустякового дела. Вы ведь посещали «Монголию»? У меня, видите ли, имеется там некий интерес, вот я и подумал – может, вы сможете мне помочь?

– Здесь? – в который уже раз спросила Светка. Она трусила – оказаться здесь одной, без твёрдого мужского плеча… пусть это и плечо одноклассника! Раньше, когда им случалось бродить по этим узким, крутым улочкам, рядом кроме Сёмки был ещё Георгий Петрович. Тогда девочка ощущала себя туристкой, знакомящейся с достопримечательностями экзотического городка; они заходили в лавочки, и китайские торговцы в тёмно-синих кафтанах, отделанных витым шнуром, – все как один с коротенькими косичками, спадающими на воротник из-под круглых шапочек, – угодливо кланялись посетителям.

Они и сейчас кланяются, но во взглядах, невзначай брошенных из-под высоко бритых лбов, Светка ловила… не угрозу, конечно, но какой-то нехороший интерес.

– Ещё два дома, – ответила Галина. – Мийфен говорила: будет ограда с драконами, за ней садик. Туда-то нам и надо.

Галке Топольской всё нипочём. Для неё китайцы – просто местные жители, забитые, покорные, привыкшие во всём угождать чужестранцам. «Имперское мышление в действии, – мелькнула язвительная мысль. – Никто из русских обитателей Артура и мысли не допускает, что китайцы могут проявить не то что агрессию – хотя бы неповиновение. Правда, китайские бандиты всё же имеются. Их называют смешно – „хунхузы“, и разбойничают они в сельской местности, не рискуя соваться в город. И грабят хунхузы в основном китайцев.

Галка, помнится, говорила, что японцы вооружают бандитские шайки для нападения на русские обозы – но это далеко, в Маньчжурии, в тылах армии Куропаткина, что пятится прочь от осаждённой крепости, будто не замечая отчаянных призывов о помощи.

А здесь, в самом Артуре, неужели все китайцы действительно такие смирные? Ох не верится…»

– Пришли! – Топольская остановилась перед изящными воротами, украшенными красными лакированными драконами. Пошарила рукой возле одной из фигур – там нашёлся витой шёлковый шнур в два пальца толщиной. Галина дёрнула – в глубине сада забрякал колокольчик.

Светлана оглянулась – прохожие-китайцы косились на чужаков и ускоряли шаг, стараясь поскорее миновать ворота с драконами. Боятся? Чего можно бояться в самом сердце русской крепости, полной солдат, пушек, полиции?

Поди сыщи сейчас этих солдат…

За воротами зашаркали шаги. Скрипнуло.

– Мы пришли к достопочтенному господину Ли, – торопливо сказала Галина. – Дорогу сюда нам указала его уважаемая родственница, госпожа Киу Мийфен. Вот, прошу вас… – И подала открывшей двери пожилой китаянке полоску рисовой бумаги с иероглифами. Их написала кухарка Топольских, выслушав сбивчивый рассказ девочек о неудачной попытке вернуть драгоценный ключ.

Кстати, иероглифы пишут или рисуют? Изящные чёрные значки столбиком выстроились на полупрозрачной полоске; Киу Мийфен наносила их лёгкими движениями кисточки, бархатно-чёрная тушь невесомо ложилась на бумагу… Кто его знает, что там написано? Может: «Немедленно убейте подателей сего…»

Тьфу, что за пакость лезет в голову!

Светка тряхнула головой, отгоняя не вовремя проснувшуюся подозрительность.

– Киу Мийфен сказала, что достопочтенный господин Лисогласится выслушать нашу историю и, может быть, не откажется помочь, – решительно заявила она. – У нас очень мало времени, так что проводите нас к нему.

«Отведите нас к вашему вождю…» После короткой паузы добавила:

– Пожалуйста…

Кухарка долго объясняла, как вести себя со старым китайцем и его домашними, если гостьи, конечно, не хотят, чтобы им вежливо улыбнулись и захлопнули перед носом дверь. И, разумеется, наставления напрочь вылетели у обеих из головы.

Привратница – или кем ещё тут состоит эта бабка? – невозмутимо поклонилась и отошла, давая дорогу гостьям.

Идти? Или заорать во весь голос, кинуться вниз, по горбатой немощёной улочке, ведущей к порту?

Светка глубоко вдохнула и вслед за подругой пошла по выложенной терракотовыми плитками дорожке – вглубь садика, где под сливовыми деревьями, в крошечном кукольно-изящном домике обитал господин Ляо.

VIII

Утро началось неожиданно бодро; его не смог испортить даже завтрак. Если вы думаете, будто бы рисовая размазня без соли – это изобретение советских больниц, то зря. И попробуйте-ка то же самое, но на воде вместо молока!

Голова почти не болела. Тошнота тоже куда-то делась – я выяснил это, после того как, героически отказавшись от утки, направился в гальюн. Ничего, дошёл – и не пришлось хвататься за спинки чужих коек. Вестибулярка наконец-то пришла в норму.

Мило улыбнувшись добровольной сестре, бдившей у трапа, я выбрался на верхнюю палубу. Над рейдом висел тяжёлый артиллерийский грохот. Я с удивлением осознал, что почти перестал его замечать – непрерывная стрельба сделалась частью звукового фона, и, прекратись она на минуту, это стало бы таким же раздражителем, как и внезапный близкий взрыв.

Здесь, на верхней палубе, канонада звучала куда сильнее. На фоне Золотой горы, примерно в километре от «Монголии», рисовались громоздкие силуэты «Севастополя» и «Победы»; чуть дальше виднелся пострадавший вчера «Пересвет». Стволы главного калибра обращены в сторону Нового города; из орудий раз за разом вымётываются языки пламени. Эскадра перекидным огнём нащупывала позиции осадных мортир. Те отвечали – вокруг кораблей то и дело вставали высокие грязно-пенные столбы, расходясь по воде бурлящими кругами. На моих глазах угодило в госпитальный транспорт «Ангара», стоявший ближе к нам. Бомба попала в полубак; оттуда поднялся столб пыли, полетели обломки, но японский снаряд, по счастью, не взорвался. Позже я узнал, что он даже не причинил особых повреждений: многопудовая чугунная чушка пронзила палубу, снесла форпик с боцманским имуществом и зарылась в груду угля. Так и лежит там до сих пор, и ангарские гадают, как избавиться от опасного подарка.

На самой «Монголии» к обстрелу относятся философски: если ничего не можешь сделать, то и напрягаться не стоит. Добровольные сёстры, врачи, вздрагивают, когда очередная бомба ложится в опасной близости от парохода; матросы матерно комментируют очередной «гостинчик» генерала Ноги.

На верхней палубе полно выздоравливающих ходячих раненых; курят, сплёвывают за борт. И, конечно, разговоры; главная тема – еда, провиант вообще.

– Запасов в крепости всё меньше – в лавочках уже принялись распродавать лежалые консервы.

– На позиции три скоромных дня в неделю – дают по трети банки тушёнки на брата, а в остальное время – постный борщ, сдобренный постным же маслом.

– Надоела китайская жратва, рис взамен гречневой каши. А русскому человеку без гречи скушно. Хорошо, если заправят маслом и луком, а так – лопай пустое, как китаец…

– Господам офицерам тоже несладко – разве на позициях у Ляотешаня можно прикупить порой перепелов у местных китайцев, но это уже деликатес. А так приходится питаться из солдатского котла; в городе столоваться получше…

Перепела у них, понятно? Консервы у них лежалые, вот беда… Рис вместо гречки! Чтоб я ещё хоть раз поверил историческим романистам…

Катер, не обращая внимания на обстрел, бодро проковылял через бухту, волоча на буксире одну из санитарных шаланд – начался приём раненых с берега. Из беседы санитара с матросом, караулившим сходни, я узнал, что «япошка совсем озверел – так и содит, так и содит по городу! Сегодни с утречка попало в здание Сводного госпиталя – убило и покалечило аж двадцать семь человек – и больничной прислуги, и раненых на излечении. И здесь достали проклятые самураи!»

Я мысленно ахнул: а Галина? В нашей реальности она пережила осаду, но ведь здесь всё могло поменяться. Потом успокоился, вспомнив название её госпиталя – «Седьмой солдатский».

На «Монголию» с баркаса подали раненого японца. Вокруг загомонили; санитары, решительно расталкивая зрителей, поволокли носилки вниз, по дороге объясняя (естественно, по японской матери), что раненый этот – волонтёр, доктор, подобранный нашими стрелками на гласисе одного из фортов после атаки японцев. Раненый этот будто бы поведал, что микадо стал посылать в армию.

Ноги тех своих подданных, которые рискнули выразить неудовольствие войной. Это что же значит – штрафбат по-японски? Интересненько… а я-то думал, они все сплошь фанатики…

И, конечно – наши перебежчики. Дезертиры – то есть те, кто бежит к японцам. Нет, я знал, что антисемитизм в благословенном Отечестве цветёт и пахнет, но чтоб настолько! Все сплошь уверены, что к неприятелю бегут исключительно солдаты-евреи; вот и недавно якобы дезертировал сапёр Лазарев, из евреев-кантонистов. Мрак и туман, в общем. Средневековье.

Что ещё? Куропаткин, говорят, окружил японскую армию у Ляояна и намеревается дать сражение. Ага, как же, дождётесь вы! В Артур прибыли три шаланды со снарядами, а вот беглого мясоторговца Исаева японцы, наоборот, будто бы сцапали вместе с семьёй, продержали неделю в плену, но затем отпустили. По общему мнению – откупился, япошки тоже деньгу любят.

Китайцы поголовно бегут из города; на улицах зловонные груды отбросов, их никто не убирает, и по китайским кварталам скоро невозможно станет ходить.

Последнее известие не относилось к категории слухов – молодой веснушчатый стрелок, раненный в ногу, громко читал опубликованное в газете очередное распоряжение генерала Стесселя:

«Тифъ увеличился, причина извгъстная и постоянная – вода, а я прибавлю: и свинство, грязь, загаживаніе мгьстности, отправленіе естественныхъ надобностей повсеместно; какая-то особая халатность ко всему; посмотрите, что дгьлается возлгь колодцев, вгъдь стоить зеленая грязь. Особенную клоаку представляють: оврагъ, ведущій отъ завода Ноюкса, казармы 10-го полка, гдгъ теперь моряки, – здесь у самых воротъ всё выбрасываютъ. Где наша славная санитарная комиссия, которая в мирное время исписала цгьлыя тома бумаги, а сама теперь ни за чгьмъ не смотришь? Гдгъ городской голова, первый отвгьтчикъ за санитарное состояніе города, гдгъ полиція? Не дгълая ничего, кромгъ, разумгъется, маранія бумаги, содержите продолжаютъ получать полностью. Приказываю строго и въ послтдній разъ городской администраціи немедля есть привести въ порядокъ, иначе предамъ военному суду за неисполненіе своихъ обязанностей. Городскому голови, подполковнику Вершинину ежедневно подробно осматривать городъ, считая это главнъжъ, а не писаніе бумагъ…»

Раненые слушали, обступив парня со всех сторон, но особого осуждения на их лицах что-то не заметно. Ну грязь и грязь, дело привычное. Когда это в Расее-матушке начальство давало себе труд улицы вовремя убирать?

Что-то мне всё это напоминает…

Закончив читать, рыжий стрелок принялся за другую заметку. Я до сих пор слушал вполуха, но теперь подошёл поближе, стараясь не упустить ни единого слова. Уж не знаю, где в осаждённом Артуре газетчики отыскали письмо французского солдата, воевавшего полвека назад под Севастополем:

«Нашъ майоръ говорить, что по всгьмъ правиламъ военной науки русскимъ давно пора капитулировать. На каждую ихъ пушкуу насъ пять пушекъ, на каждаго солдата – десять. А ты бы видгьлъ ихъ ружья! Навкрное, у нашихъ дгъдовъ, штурмовавшихъ Бастилію, и то было лучшее оружіе. У нихъ нгьтъ снарядовъ. Каждое утро ихъ женщины и дгъти выходятъ на открытое полгъ между укріьпленіями и собираютъ въ мгъшки ядра. Мы начинаемъ стргълять. Да! Мы стргъляемъ въ женщинъ и дгътей. Не удивляйся. Но вгъдь ядра, которыя онп, собираютъ, предназначаются нам! А онт не уходять. Женщины плюють въ нашу сторону, а мальчишки показываютъ языки. Имъ нечего гьсть. Мы видимъ, какъ онгь маленъкхе кусочки хлгъба дгълятъ на пятерыхъ. И откуда только онгь беруть силы сражаться? На каждую нашу атаку онгь отвгьчаютъ контратакой и вынуждаютъ насъ отступать за укріьпленія. Не смгьйся, Морсъ, надъ нашими солдатами. Мы не изъ трусливыхъ, но, когда у русскаго въ рукгь штыкъ, – дереву и тому я совгьтовалъ бы уйти съ дороги. Я, милый Морисъ, иногда перестаю вкрить майору. Мшь начинаетъ казаться, что война никогда не кончится. Вчера передъ вечеромъ мы четвертый четвертый разъ за день ходили въ атаку и четвертый четвертый разъ отступали. Русскія матросы (я вѣдь писалъ тебѣ, что онѣ сошли съ кораблей и теперь защищаютъ бастіоны) погнались за нами. Впереди бѣжалъ коренастый малый съ черными черными усиками и серьгой въ одномъ ухѣ. Онъ сшибъ двухъ нашихъ – одного штыкомъ, другого прикладомъ – и ужѣ нацѣлился на третьяго, когда хорошенькая порція шрапнели угодила ему прямо въ лицо и въ руку. Рука у матроса такъ и отлетѣла, кровь брызнула фонтаномъ. Сгоряча онъ пробѣжалъ еще еще нѣсколько шаговъ и свалился рухнулъ на землю у самаго нашего вала. Мы перетащили его къ себѣ, перевязали кое-какъ раны и положили въ землянкѣ. Онъ еще еще дышалъ:. „Если до утра не умретъ, отправимъ его въ лазаретъ, – сказалъ капралъ. – А сейчасъ поздно. Чего съ нимъ возиться?“ Ночью я внезапно проснулся, будто кто-то толкнулъ меня въ бокъ. Въ землянкѣ было совсѣмъ темно, хоть глазъ выколи. Я долго лежалъ, не ворочаясь, и никакъ не могъ уснуть. Вдругъ въ углу послышался шорохъ. Я зажегъ зажегъ спичку. И что бы ты думалъ? Раненый русскій матросъ подползъ къ бочонку съ порохомъ. Въ единственной своей рукѣ онъ держалъ трутъ и огниво. Бѣлый какъ полотно, со стиснутыми зубами, онъ напрягалъ остатокъ своихъ силъ, пытаясь одной рукой высѣчь искру. Еще Еще немного, и всѣ мы, вмѣстѣ съ нимъ, со всей землянкой, взлетѣли бы на воздухъ. Я спрыгнулъ на полъ, вырвалъ у него изъ руки огниво и закричалъ не своимъ голосомъ. Почему я закричалъ? Опасность ужъ миновала. Повѣрь, Морисъ, впервые за время войны мнѣ стало страшно. Если раненный, истекающій кровью матросъ, которому оторвало руку, не сдается, а пытается взорвать на воздухъ себя и противника – тогда надо прекращать войну. Съ такими людьми воевать безнадежно».

Раненые слушали раскрыв рты; кто-то яростно матерился. Здоровенный артиллерист, до самых глаз заросший курчавой чёрной бородой, даже всплакнул и принялся вытирать глаза рукавом шинели. А я смотрел и думал: сколько среди этих людей найдётся таких же, как тот матрос, о котором писал неизвестный французский стрелок? Да уж наверняка не один. Вот хотя бы бородатый артиллерист. Или вон тот, с надписью «Баянъ» на бескозырке. Или этот, с перебинтованной головой, на костыле, обмотанном грязными тряпками.

Слава Богу, в России неизменно не только санитарное состояние улиц…

Когда слушатели разошлись, я выпросил газету у рыжего солдатика, посулив взамен пятиалтынный – потом, когда ко мне приедут с берега. Тот поверил – нравы здесь простые.

Кстати, о береге: девчонок что-то не видать. На часах девять-тридцать утра; мы уже восемь часов как должны были покинуть Артур. Георгий Петрович так и не объявился, и это грустно – выходит, наш историк всё же погиб или как минимум серьёзно ранен; при ином раскладеондал бы о себе знать. Перспектива возвращения, таким образом, тонет в тумане, на помощь из будущего пока лучше не рассчитывать. Выкарабкиваться из этой канавы нам придётся собственными силами.

Или нет? Обычноя незапоминаю сны. Носутра, только проснувшись, я осознал ясно отпечатавшуюся в мозгу картинку – полутёмная лазаретная палуба, дежурная сестра, клюющая носом под лампочкой в проволочной сетке, храп раненых, кто-то жалобно вскрикивает, стонет… И неясная фигура, склонившаяся надо мной: холодное прикосновение металла, лёгкий укус, шипение… и я проваливаюсь в темноту.

Сон? Может, и так. Но почему на том самом месте, на сгибе руки, нашёлся розовый кружок с красной точкой посредине, будто от инъекции? С утра я нарочно поинтересовался у Марии Степановны, – так зовут старшую сестру – не делали ли мне ночью уколов. Та посмотрела на меня, как на помешанного, и ласково так объяснила, что ночью было не до меня: принимали раненых с сухопутного фронта, после сильнейшей бомбардировки фортов. А шприцы на «Монголии» наперечёт, какие есть – все кипятят для инъекций морфина.

Интересные сны снятся на этом пароходе…

Так или иначе, а с утра я чувствую себя заново родившимся. Ни тошноты, ни головной боли; даже распоротое острой щепкой плечо почти не ноет. Тело наполнено звенящей энергией – хочется вскочить и бежать. Вернее, плыть – по-другому на берег не попадёшь. Сажёнками, через всю бухту, ага.

Нет, обо мне не забыли. Ближе к полудню на баркасе прибыла посылка «с воли» – Светлана с Галкой передали мне одежду. В кармане офицерского френча (гимназической куртки, видимо, купить не удалось) сыскались семь рублей ассигнациями, горсть мелочи ещё рубля на полтора и записка. Из неё я узнал о вчерашних похождениях барышень, и об обломе с китайским торгашом, и о смелой идее обратиться за помощью к жандармам. И, главное, о состоявшемся под вечер визите к главе местной Триады.

Насчёт Триады – это, я конечно, перегнул. Хотя в каждой шутке есть доля другой шутки, ещё более смешной. Ни за что не стал бы биться об заклад, что за «уважаемым господином Ляо» не стоит могущественная организация, с которой связываться – себе дороже. Или наоборот, очень даже полезно – если сумеешь найти с ним общий язык. Но в любом случае лучше старикан Ляо с его тёмным криминальным прошлым, чем жандармский ротмистр Познанский. Вот уж с кем иметь дело категорически не рекомендуется: может, мужик он и приличный, да уж больно работа собачья. Молодец Галка, отговорила романтическую дурочку Светку от опрометчивых решений.

Итак, уважаемый господин Ляо, как и ожидалось, оказался куда как непрост. Он вежливо выслушал взволнованных барышень, угостил зелёным чаем, устроив настоящую чайную церемонию, а под занавес намекнул, что неплохо бы поделиться кой-какими сведениями. Его, как выяснилось, очень интересуют наши со Светланой персоны, и он готов оказать нам всяческое содействие, но лишь в том случае, если будет точно знать, кто мы такие и откуда взялись.

Выразился старик более цветисто: «Ваша дорога ведёт из-за края понятного мне мира; и, прежде чем подать руку путникам на этой дороге, мудрый человек должен знать, зачем они вступили на неё и куда собираются по ней прийти».

Понятно? Мне лично – ничего. Кроме того, что старикан знает подозрительно много – и ещё больше прячет в рукаве, на манер козырного туза. А играть с ним всё равно придётся, хочешь не хочешь…

Я готовился удирать с «Монголии» тайком, прячась от сестёр и санитаров, и даже прикидывал, как бы половчее подкупить матросов катера, чтобы контрабандой покинуть плавучий госпиталь. Но всё оказалось проще: стоило доктору Ковалевскому услышать, что я более на здоровье не жалуюсь и намерен вернуться на берег, как он немедленно распорядился о выписке. Вид у эскулапа замученный: тёмные круги под глазами, всклокоченная бородка, халат весь в кровавых пятнах. Неудивительно – раненые идут с берега потоком, и медперсоналу «Монголии» сейчас не до ведения отчётности. Говоришь, что здоров, – иди себе, не занимай койку, они все наперечёт.

Обошлось без обязательных в наши дни подписей: «претензий не имею, от госпитализации отказываюсь». Я оделся, всучил рыжему стрелку пару монет за газету и был таков. Полагалось, конечно, преподнести на прощанье букет и коробку чего-нибудь шоколадного медсестричкам. Но это, простите, никак: война на дворе – где найти подобающие знаки внимания? Хотя подозреваю, офицеры, покидающие госпиталь, находят и не такое.

Через полчаса я бодро шагал вдоль пакгаузов в направлении Седьмого резервного солдатского госпиталя, где можно попытаться отыскать Светлану с Галкой Топольской.

Если у них, конечно, не стряслось чего-то непредвиденного.

Или у меня.

– Добрый день, юноша! Не ожидал вас встретить на улице. Суток ведь не прошло, как вы лежали бледным телом на госпитальной койке, а теперь – весёлый, довольный… Куда путь держите?

Унковский! Катится на рикше. То есть уже не катится, а остановился и удивлённо рассматривает меня. Ну сюрприз…

– Добрый день, Константин… э-э-э… Александрович, да? Да вот, видите, уже выздоровел. Врач сказал, вчера был нервный шок, а теперь вот отоспался, отдохнул – и полный порядок!

– Ну и слава Богу. Раз уж мы встретились, может, перекусим? Время подходящее – я собирался в «Звёздочку», так что если вы не против…

Я замялся:

– Простите, господин лейтенант, но нашему брату гимназисту в ресторанах бывать настрого запрещено.

– Да бросьте! – рассмеялся Унковский. – Артурская гимназия уехала в Читу ещё в марте, а единственный чин по ведомству образования, которого я встречал за последние месяца два, – это прапорщик Руденко, бывший учитель математики. Его вам опасаться не стоит: во-первых, Руденко – добрейшей души человек, а во-вторых, сейчас он на форте номер два, и, поверьте, у него там заботы поважнее, чем гонять проштрафившихся гимназистов.

Мимо. Придётся соглашаться, а там придумаем что-нибудь. Время вроде есть, а кишки после госпитальной каши подводит не по-детски.

– Присаживайтесь, юноша! – Унковский отодвинулся на край сиденья, отчего коляска скрипнула и опасно перекосилась.

– А этот… китаец ваш справится? – поинтересовался я, осторожно пристраиваясь рядом. – Двоих же тяжело тащить!

– Ничего, они привычные, – безмятежно отозвался лейтенант. – Эй, ходя, давай скоро-скоро, тии кун ва!

– Вы говорите по-китайски, господин лейтенант? – удивился я.

– Да нет, какое там! Десяток слов вызубрил, китайцы как услышат – так и рады стараться.

И точно – услышав знакомую фразу, рикша припустил с удвоенной прытью.

Я трясся, держась за хлипкий поручень, слушал Унковского – тот говорил о телеграммах, доставленных миноносниками из Чифу, – и гадал, с чего это словоохотливый лейтенант проявил интерес к моей скромной персоне. А если после вчерашней встречи он что-то выяснил и теперь собирается учинить мне допрос? Может, не рисковать – выскочить из коляски, да в ближайший переулок? Я даже напрягся, приготовившись к броску, и тут из-за угла навстречу нам выкатились с десяток маньчжурских казаков – все в разлапистых чёрных папахах, с карабинами за плечами. Шашки бряцают о стремена, мохнатые кони храпят, раскидывая по мостовой хлопья пены, прохожие жмутся к домам.

Рикша тоже взял правее; казаки, разглядев в седоке офицера, разом приняли к другой стороне мостовой. Передний вскинул в приветствии руку с нагайкой; мой спутник помахал в ответ. Я же перевёл дух и выкинул из головы мысль о побеге: хорош бы я был, удирая от верховыхпо артурским переулкам – с моим-то знанием местной топографии…

В ресторане оказалось сравнительно малолюдно. Большая часть столиков пустовала; лишь недалеко от нас обедал в одиночестве пожилой артиллерийский полковник в толстых стёклышках пенсне да у окна уединилась парочка – мичман с барышней в неприметном сереньком платье.

– А вы как в воду глядели! – заметил лейтенант, ото двигая стул. – Вот тебе и школьное начальство! Ну-ну, не бойтесь, – улыбнулся он, увидав, как я озираюсь. – Вон та барышня, с мичманом с «Дианы», – учительница из Пушкинской школы. Её можете не опасаться – в церберских замашках сия особа не замечена, наоборот – известна своим вольнодумством.

«Да неужели? Прототип учительниц из романа Степанова? А я-то думал – целиком вымышленные персонажи…»

Унковский издали раскланялся с моряком и его пассией. Я уселся на краешек стула и принялся вертеть в пальцах вилку, искоса поглядывая на лейтенанта. Тот молчал, словно израсходовал всё красноречие по дороге.

IX

– Ну и что, будем ещё говорить с этим Ляо? – хмуро осведомилась Галина. – Тебе решать, конечно, но, по-моему, другого выхода всё равно нет – если кто и знает насчёт ключа, так только он.

Вчерашний день принёс одни разочарования. Бесполезные разговоры с китайцами, призрак жандармского ротмистра и неуверенный голос штабс-капитана Топольского. А уже под вечер – беседа в кукольном домике под сливами и уклончивые, ни к чему не обязывающие слова улыбчивого старика со сморщенным, как печёное яблоко, лицом.

– Надо бы Сёмку навестить. Записку мы ему послали, конечно, но надо и самим узнать, как он там. Может, до сих пор не пришёл в сознание.

– Контузия даёт порой самые замысловатые картины, – важно ответила Галина. – У нас в госпитале контуженные взрывной волной иногда сутками лежали без движения, а один даже память потерял – когда пришёл в себя, не знал, кто он такой и где находится. Имя, правда, не забыл.

– Амнезия, – кивнула Светка. – Знаем, приходилось читать. Надеюсь, с Сёмкой ничего подобного не случится, иначе нам совсем плохо придётся.

Решено было подождать известий с «Монголии» и там уже решать, куда идти – навещать товарища или продолжать поиски ключа. Хотя чего там искать? У девочек осталась одна-единственная ниточка; чтобы потянуть за неё, надо было рискнуть снова поговорить с Ляо.

– Я понимаю глубину ваших трудностей, – ответствовал старик, – нопрошуивас понять бедного китайца – мы здесь, в Люйшуне, живём в ожидании большой беды, если только японцам удастся одолеть русских. И мой долг – думать о всех тех, кто приходит ко мне за советами.

Напрасно девочки уверяли, что всего лишь потеряли памятный сувенир, и готовы щедро заплатить за него. Китаец смотрел на них непроницаемыми глазами, улыбался, и повторял:

– Я должен знать, куда ведёт ваша дорога, прежде чем решить, стану ли я помогать вам преодолеть её.

Он что-то знал, старый хитрец, и был непоколебимо уверен в своей правоте. И ему наверняка известно, где ключ. А может, драгоценный артефакт лежит сейчас в одной из лаковых шкатулок, что стоят на бамбуковой этажерке в единственной комнате домика под сливами?

Врать старику бесполезно, это ясно. Знает он что-то или нет – но ложь чувствует лучше любого полиграфа. И если уловит неискренность – разговора не будет. Никакого. Ключ останется там, где он сейчас, а они с Сёмкой… тоже останутся. И тогда единственный путь – в отеческие объятия жандарма. Тот, может, и не столь проницателен, как Ляо, зато уж точно опаснее. Недаром Галка шипит разъярённой кошкой, стоит только вспомнить при ней о ротмистре Познанском.

– Пошли в госпиталь, – решилась Светлана. – Ты говорила, у тебя сегодня дежурство? Вот и дежурь, я тоже помогу чем-нибудь. А там посмотрим… Как думаешь, твоя матушка не выставит меня прочь?

– Ой, что ты! – затараторила Топольская. – У нас всегда рук не хватает, тем более сейчас, когда столько раненых! А ты справишься? Я неделю привыкала к крови и всему остальному. Страшнее всего, как раненые кричат… я даже в обморок однажды упала!

Светка молчала. Откуда ей знать? Только вчера её чуть не вывернуло наизнанку при виде растерзанного Казимира. А госпиталь… смрад гниющих тел… заляпанные гноем и кровью бинты… крики раненых и стоны умирающих…

– Справлюсь, – наконец твёрдо ответила Светлана. – Пошли уже скорее!

– Жалко, у нас нет револьвера, – заявила Галина, когда девочки поднимались вверх по кривоватой немощёной улочке к бывшему зданию гимназии. – Можно было бы напугать этого Ляо и заставить всё рассказать. Как в книжке Майн Рида – читала?

Светка с изумлением посмотрела на подругу.

– Ты что, всерьёз думаешь, что он испугается и ответит? Скорее уж, отнимет у тебя револьвер, и уши надерёт… Или как китайцы поступают с непослушными детьми? На горох ставят?

– Ну уж нет! – возразила Топольская. – Меня, если хочешь знать, папа учил стрелять из револьвера! Ещё дома, в Екатеринославе, на полковом стрельбище! Даже хотел подарить мне дамский браунинг – на всякий случай, только мама запретила. А как бы сейчас пригодился…

– Не знаешь ты китайцев, – покачала головой Светлана. – Что-то мне подсказывает, что этому дядюшке Ляо твой браунинг не опаснее детской хлопушки.

«Ну да, его кунг-фу сильнее нашего, верно?»

– Всё равно, – не сдавалась Галя. – Надо его заставить! Ляо точно знает про ключ – а как смеет не говорить нам? Это же наша вещь, а он, получается, укрывает воришек! Ну ладно, не хочешь пугать револьвером – давай в полицию сообщим.

«Как ребёнок, ей-богу! То пылко защищает обиженных китайцев, то сама же советует тыкать им стволом в зубы…»

– Тогда уж сразу жандармам… – усмехнулась Светлана. – Как твой папа советовал…

За разговорами не заметили, как дошли. Солнце уже стояло почти в зените; у крыльца госпиталя привычно толпились раненые, стояли китайские тележки, запряжённые ослами, тандемы санитарного вело-отряда. У ограды полусонный казак караулил десяток привязанных к жердям лошадей. Кони были засёдланы, морды их прятались в длинных холщовых мешках, откуда раздавался громкий хруст.

– Скоро и нам придётся переходить на овёс, – озабоченно сказала Галина. – Говорят, муки в городе меньше чем на месяц.

– …Вот такие дела, Семён, – Унковский достал из кармана портсигар, извлёк папиросу, подул в мундштук.

– Познанский считает, что китаец, с которым собирались встретиться твои подруги, – глава местной бандитской шайки. И не просто шайки – ячейки преступной империи с центром в Шанхае. Я беседовал с ним вчера, после нашей встречи на «Монголии», и он просил при случае передать, чтобы вы бежали от этого Ляо, как чёрт от ладана.

Н-да, задачка. Местный папаша Мюллер, оказывается, внимательно следит за нашими похождениями. А всё эта история с «Петропавловском», что привлекла к нам внимание самого Унковского. Видимо, шум и в самом деле, поднялся нешуточный, если происшествие взял на карандаш главный жандарм крепости. Или главный – это не он?

– А кому подчиняется Познанский? – спросил я. – Напрямую Стесселю, или у него своё начальство?

– Князь Микеладзе, Александр Платонович. Начальник порт-артурской жандармской команды, – ответил лейтенант. – Познанский – его подчинённый, хотя предпочитает об этом не вспоминать и иметь дело непосредственно со Стесселем. Весьма самостоятельный господин. К тому же князь, как говорят, весьма недалёк и падок на удовольствия.

– Так у этого ротмистра всё схвачено? Здесь, в крепости, я имею в виду? Связи, свои люди и всё такое?

– Да, и как я понял, не только в начальственной среде. Видишь ли, в бытность командиром пешей жандармской команды Маньчжурской дороги Познанский очень плотно работал с китайцами. Поговаривали, что к нему были даже претензии по части расходования казённых сумм, выделяемых на оплату местной агентуры.

Унковский зажёг папиросу, его затянуло клубами вонючего дыма. Я поморщился – да, это вам не двадцать первый век с запретами на курение.

– В общем, история это тёмная, но несомненно одно – у Познанского хватает связей среди китайцев, и особенно среди всяческих сомнительных типов. Контрабандисты, хунхузы, прочий тёмный народец. А этот Ляо у них – что-то вроде старейшины: заправляет всеми преступными шайками, даже держит связь сшанхайскими бандами. Слово его для местных китайцев что для нас Священное писание: как он скажет, так и будет. Вряд ли хоть что-то в китайском Артуре, Дальнем, да и вообще на Квантуне делается без ведома этого господина.

Значит, всё-таки китайская мафия. Триада, чтоб её… или, как там говорил Унковский – «зелёные лодочники»?

«Зелёная банда» возникла лет двести назад – то есть, конечно, никакая не банда, а своего рода гильдия лодочников, плававших по реке Янцзы. В любой прибрежной деревушке, в любом городке у этой гильдии имелась своя «хата», где можно было переночевать, поесть, перехватить деньжат на починку лодки и вообще решить любые мелкие проблемы. Скажем, уладить разногласия с местными лихими ребятами, каких хватало вдоль любого торного тракта во все времена.

Потом, в середине прошлого, девятнадцатого, века до берегов реки добрались повстанцы-тайпины, сражавшиеся против маньчжурской империи Цин и иностранных колонизаторов, и товары стали возить морем. К тому же русло Янцзы сильно изменилось, и многие гильдейцы-лодочники остались без своей законной горсти риса. Чтобы прокормиться, они принялись возить контрабандой соль – ходкий и опасный товар: монополия на соляную торговлю была тогда в руках императора. Дальше больше – гильдия освоилась в криминальном бизнесе, а тут ещё подоспели британцы со своим опием.

Торговля наркотой оказалась куда прибыльнее соли, и «Зелёная банда» – так теперь стала называться гильдия лодочников Янцзы – наладила сбыт наркотика от Шанхая до верхнего течения реки. Не брезговали вчерашние лодочники и рэкетом, поставляли девушек для борделей – то есть стали полноценной мафией со всеми положенными атрибутами. Штаб-квартира и самая крупная ячейка «Зелёной банды» обосновалась, разумеется, в Шанхае, но щупальца её проникли во все регионы Поднебесной.

Артурским филиалом этой могущественной организации заправлял местный уроженец, известный всему Квантуну как дядюшка Ляо. Как и всякий «крёстный отец», он пользовался репутацией человека справедливого, защитника бедняков, в силу чего авторитет его был непререкаем. Не приходится, впрочем, сомневаться, что при необходимости у «доброго и справедливого» дядюшки Ляо найдётся пара-тройка молодчиков, которые без колебаний выпустят кишки кому угодно.

Разумеется, подобная персона не могла остаться без внимания такого специалиста, как ротмистр Познанский. Вернее всего, он косвенно познакомился с дядюшкой Ляо, ещё будучи на прежней должности, и после перевода в Артур ишь укрепил эту связь. Особенно сейчас, когда чуть ли не единственным каналом доставки депеш между осаждённой крепостью и внешним миром остаются китайцы-лодочники, прорывающиеся на своих джонках в Чифу или даже в Циндао, к немцам. А ведь когда-то главным занятием «Зелёной банды» была именно контрабанда по воде…

– Всё ясно с вашим ротмистром, – сказал я. – Профи. Кровавая гэбня. А ещё врали, что они у вас работать не умеют…

– Что-что? – не понял Унковский. – Кто сочинял? И что, позвольте спросить, «кровавое»?

– Да это я так, Константин Александрович. Хотел сказать, что ваш жандарм недурно знает своё дело.

– Спасибо за лестную оценку, юноша. Осталось теперь понять, от кого она исходила – и дело, можно сказать, в шляпе!

Мы с лейтенантом обернулись, будто одновременно получили укол шилом в известное место – и замерли.

В трёх шагах от столика стоял ротмистр Познанский.

– Весьма неосторожно, юноша. Кто же говорит о серьёзных делах по кабакам? Вы, лейтенант, дурно влияете на молодого человека. К тому же, если мне память не изменяет, пункт тридцать шестой гимназических правил настрого запрещает учащимся посещать подобные заведения.

Я насупился – достали уже со своими нотациями!

На город снаряды падают, а они туда же – правила! Ну, погоди, жандармская твоя… хм… физиономия…

– В городе сейчас нет ни одной гимназии! – нахально заявил я. – Кроме того, я не в форме и, следовательно, не считаюсь учащимся. Могу ходить, куда хочу!

– Война, конечно, вполне извинительное обстоятельство для пропуска занятий, – парировал Познанский. – Особенно если город находится в осаде. Извинительно так же и то, что учащийся вынужден, по не зависящим от него обстоятельствам, носить партикулярное платье. Ваше, кажется, пострадало при вчерашнем обстреле?

Я кивнул. Глумится, скотина, потешается – и доволен, как слон! Ротмистр, будто прочитав мои мысли, плотоядно улыбнулся.

– А вот оправданием распущенности это служить никак не может. Посещение же ресторана – это безусловная распущенность.

Унковский скривился, будто надкусил лимон.

– Хватит издеваться над молодым человеком, ротмистр. Пари держу, вам глубочайше плевать на гимназические правила – на все вместе и на каждый пункт в отдельности. И не пытайтесь делать вид, что оказались здесь случайно. Что вам надо от моего спутника?

На ремне, стягивающем узкую талию ротмистра, – жёлтая кобура с револьвером. А вот положенного по форме шнура на шее, спускающегося к кольцу в рукояти револьвера, нет и в помине. И кто же здесь нарушает форму одежды, господин жандарм?

– Попросил бы вас не указывать мне, господин лейтенант! – неожиданно высоким голосом выкрикнул Познанский. – Извольте не вмешиваться не в своё дело!

– Так ваше дело – гонять гимназистов по кофейням и ресторанам? – усмехнулся моряк. – То-то в городе гадают: почему это наши доблестные жандармы никак не могут переловить японских шпионов?!

Ротмистр побагровел.

А если сыпануть этому держиморде в глаза перцем из хрустальной солонки – он успеет увернуться? Итак, закашляться, потянуться за салфеткой – и незаметно накрыть ладонью гранёный пузырёк с блестящей крышкой в мелкую дырочку. Только как лучше – вытряхнуть едкую пыль на ладонь, через ситечко, или сыпать прямо из перечницы, скрутив крышку? Так и так – секунды полторы. Баллончик бы сюда перцовый!

А нету.

Ладно, за неимением гербовой… Главное – когда жандарм схватится за глаза, успеть выдернуть револьвер из его кобуры. Унковский не в счёт, моряк с барышней тоже – вряд ли их учили действовать в таких ситуациях. Будут стоять, разинув рты, а я тем временем стул в стекло – и бегом прочь…

Герой, да? Рэмбо? А дальше что? Найти дядюшку Ляо, перемочить полсотни боевиков «Зелёной банды» и преподнести восхищённой Светлане ключ-синхронизатор, снятый с окровавленного трупа крёстного отца артурской мафии?

Крепко я вчера головой приложился, вот что. Рано меня из больницы выпустили. И не в том наряде – больше подошла бы крепкая полотняная рубаха, длинные рукава которой по странному капризу портного удобно завязываются за спиной.

…Перечницу тем не менее – в карман. Никто не заметил?

Нет.

За окном зацокало, затарахтело – пыльная штабная двуколка, запряжённая тонконогой вороной лошадью, остановилась прямо под окнами «Звёздочки». Офицер, прапорщик в рыжих крагах, накинул повод на перила крыльца и скрылся из виду.

– Этот молодой человек – такой же гимназист, как я – балерина Кшесинская! – завопил Познанский совсем уж неприличным фальцетом. – А насчёт вас, господин пока ещё лейтенант, тоже стоит поинтересоваться – с чего это вы принимаете в его судьбе такое участие? Или вы познакомились с этим якобы гимназистом задолго до вашей якобы случайной встречи в книжной лавке, о чём вы изволили доложить вчера?

Орёт на Унковского и притом косится на меня. Вон как побагровел, чуть не слюной брызжет – а пальцы-то спокойные, хотя пару минут назад комкал перчатки. И не дрожат…

Провоцирует? Очень похоже.

Как же неудобно отвинчивать крышечку перечницы в кармане, одной рукой, на ощупь… вот чёрт, просыпал…

Посетители «Звёздочки» во все глаза смотрят на нас. Учительница из Пушкинской школы что-то внушает своему спутнику, тот недовольно кривится. Полкан-артиллерист выбирается из-за стола – видимо, решил вмешаться в безобразную сцену. В дверях буфетной столпились официанты и повара – наслаждаются разгорающимся скандалом. Тощий, что подавал нам кофе, стоит с краю и нервно теребит перекинутую через руку салфетку.

Познанский, заметив всю эту движуху, неуверенно заозирался.

Сейчас!

Жандарм дико взвыл, едва облако едкой бурой пыли расплескалось по его багровой от гнева физиономии. Боковым зрением я не отпускал Унковского – он как раз собрался ответить на последнюю реплику ротмистра.

Простите, лейтенант, ничего личного. Вы мужик хороший – просто не повезло…

Медленно-медленно, будто в замедленной съёмке, остатки перца выхлестываются моряку в глаза. Бережёного Бог бережёт.

Пустую хрустальную бутылочку – с размаху в поднявшегося из-за стола полковника. Артиллерист отшатнулся и, запнувшись об ножку стула, повалился. Отлетевшее пенсне весело блеснуло на солнце.

Официанты брызнули в разные стороны. Реакция у этой братии отменная – мичмана и армейские поручики приучили, устраивая «провороты» с битьём зеркал и рукоприкладством.

Рыбкой ныряю через стол, на Познанского. Обхватываю невысокого ротмистра за пояс, будто американский футболист, – и мы кубарем летим на пол, круша ресторанные столики.

Вот она, рукоять револьвера. Рубчатая, холодная… только бы не зацепился!

Всё-таки не зря меня натаскивали на лицейских занятиях рукопашкой. Три часав день – лучше бы мозгов добавили…

Перекатываюсь через голову и вскакиваю, едва не запутавшись в скатерти. Револьвер пляшет в руках. У окна – огромные, перепуганные глаза пушкинской училки. Поверженный ротмистр визжит за спиной. Да, горсть молотого перца в глаза – это очень больно. Хорошо, что Унковскому достались только остатки, да и то через стол.

Окно что, уже открыто? Повезло.

Приземление на брусчатку жёсткое, но вполне терпимое. Нырком – под брюхо вороной лошади, и в ближайший переулок.

– Держи-и-и! – несётся из окон. Спасибо, хоть не стреляют.

ПОКА не стреляют.

Осталось выяснить – на кой чёрт я всё это затеял?!

Ну ладно, проблемы будем решать по мере поступления. Верхняя в стопочке – оторваться от преследования, верно?

Так, раций у них нет, телефонная сеть в городе в зачаточном состоянии. С военными патрулями тоже не шибко здорово. Это когда ещё Познанский с лейтенантом промоют глаза, опомнятся от жгучей боли и прокашляют раздираемые огнём бронхи… Минут пятнадцать, самое меньшее, они ничего внятного рассказать не смогут. Мичман не в счёт: он глаз не сводил со своей училки и вряд ли заметил что-нибудь, пока не поднялась буча.

Полкан-артиллёр? Я вас умоляю… с таким-то пенсне?

Остаются официанты – но их надо ещё допросить, обобщить показания, понять, кого следует ловить… По всему выходит, четверть часа у меня есть.

Я остановился, переводя дух, зашарил по карманам. Револьвер зажат под мышкой; прохожий-китаец испуганно покосился на меня и шустро нырнул в проулок.

Может, пушечку не стоит таскать на виду, гражданин уголовничек?

Или – японский шпиён? Хрен редьки не слаще.

Уголовник, пожалуй, предпочтительнее: шпионов тут вешают без разговоров. А револьвер и правда лучше спрятать под гимнастёрку. Фу ты чёрт, здоровенный какой… Познанский, жлоб, не мог обзавестись браунингом! Я где-то читал, что русским офицерам дозволялось покупать нештатные пистолеты из утверждённого списка на свои кровные.

Вот она, Светкина записка. Место жительства господина Ляо указано точно – сэтим проблем не будет. Главное – добыть ключ. «Выходную дверь» отыщем потом, куда она денется!

Я лишь недавно начал осваивать профессию Проводника, но основные навыки уяснить успел – можно не просто проходить через червоточину, а «формировать» её, вызывать по мере необходимости, пользуясь своего рода «ассоциативным рядом», связывающим точки отбытия и назначения. Это удаётся не всегда – если «вход» из нашего времени выбираешь сам, то дверку с заветной надписью «Exit» порой приходится поискать.

Но это всё потом. А пока – держись, китайская мафия, русский Рэмбо идёт!

Не потерять бы ещё штаны по дороге – а то вон как эта дура оттягивает тонкий гимназический поясок…

X

– Значит, японцы возьмут Люйшунь?

Светлана кивнула. Она смотрела в сторону, не решаясь поднять глаза на Галину. Каково ей сейчас – почти девять месяцев жить в осаждённой крепости, видеть каждый день смерть, страдания защитников, самой делать всё, что в силах человеческих, – и после этого узнать от какой-то незваной гостьи, что всё напрасно?

– Когда? – тихо спросил дядюшка Ляо. Он сгорбился, постарев разом лет на двадцать. Пальцы его, высохшие, узловатые, будто у мумии, слепо шарили по циновке. Правая рука задела чашку, стоящую на квадратном блюдце. Та опрокинулась, бледно-жёлтая жидкость залила циновку.

Из-за спины хозяина дома неслышно возникла пожилая китаянка. Она ловко вытерла пролитый чай и исчезла, прихватив опустевшую чашку.

– В январе. Даты не знаю, но если всё пойдёт так же, как у нас, – то в самом начале месяца.

– А что может измениться? – горько спросил старик. – Всё в этом мире предопределено, вы же сами это подтвердили…

Девочка замотала головой:

– Нет! То есть… наверное, да, но, может быть, что-то ещё переменится? Не всё, что случилось здесь, было и у нас – вот, денщик отца Галины здесь погиб, а я читала в её дневнике, что он остался жив и после сдачи крепости оказался в плену. Он ещё потом…

Светка осеклась: лицо подруги исказилось от боли, и Светлана поняла, что наделала. Теперь Галка будет думать, что Казимир мог остаться в живых, если бы не… что? Не вмешательство непрошеных гостей?

Да ведь так оно и есть…

Светка сильно, до крови прикусила губу – чтобы ненароком не ляпнуть ещё что-нибудь.

Поздно. Слово не воробей, и оно уже вылетело…

– Значит, три месяца… – вздохнул старик. – Что ж, неразумный переживает несчастье заранее, когда позволяет мысли о нём завладеть собой. А мудрый успокаивает разум мыслью о неизбежности – и убирает несчастье со своего пути.

– Но вы можете, скажем, уехать из города? – предположила Света. – С рыбаками, например?

– А куда уедут тысячи моих соплеменников? – покачал головой старый китаец. – Их ждёт новая резня, как в год Цзя У. Люйшунь тогда был базой Бэйянского флота Китая – могучего, грозного, под командой славного адмирала Дин Жучана. Он дал бой японцам близ устья реки Ялу, и его броненосцам – так же, как и вашим, русским, два месяца назад – пришлось укрыться после сражения в гаванях Люйшуна. Бэйянский флот сдался вместе с крепостью, и, боюсь, та же участь ожидает русскую эскадру в Порт-Артуре. В ту войну японцы не считали нужным соблюдать ваши, европейские правила войны. Зачем? Они же воевали с китайцами! Японцы, конечно, не посмеют тронуть русских жителей города, а вот мои несчастные земляки… из всего населения Люйшуня в год Цзя У уцелело лишь тридцать шесть человек.

– Вы были одним из этих тридцати шести? – тихо спросила Галина.

– Я был одним из этих тридцати шести, – эхом отозвался дядюшка Ляо, и Светлана вдруг заметила, что он говорит по-русски почти без акцента. – Нас оставили в живых только для того, чтобы таскать тела казнённых – ниппонские палачи рубили им головы – и складывать из трупов огромный костёр. У каждого из нас на шапке был нашит лоскут материи с позорными иероглифами пришельцев: «Корера ва коросу там райд ва аримасэн» – «этих не убивать». Офицеры не хотели, чтобы солдаты марали руки столь презренным делом, как переноска трупов китайцев. Это делали мы.

– Как же так? – голос Галины дрожал от не сдерживаемых уже рыданий. – Вы… ты ведь ещё в первый раз говорила, что Россия победит! И японцев прогонят и из Кореи, и из Маньчжурии, и даже Курильские острова все отойдут России? Выходит, соврала?

– Да не врала я! – отчаянно выкрикнула Светлана. – Всё так и будет – только не сейчас, а позже, через сорок лет! Тогда наши вместе с американцами разобьют японские войска, потопят флот, а города разбомбят атом… В общем, всё разрушат и сожгут! И Порт-Артур у японцев отнимут! Честно-честно, в тысяча девятьсот сорок пятом году!

Галина пожала плечами и отвернулась. Сорок лет – это целая жизнь… И знала бы она, сколько за эти годы случится такого, что напрочь затмит сегодняшние беды…

– Стоит ли радоваться несчастьям, даже если они происходят с врагом? – еле слышно произнёс дядюшка Ляо. Светка встрепенулась – старик будто угадал её мысли. – И, наверное, во время этой войны снова погибло много русских солдат?

– С японцами воевали ещё и американцы, и сами китайцы. А после победы правитель по имени Мао Цзедун – у вас его будут называть Великим Кормчим – создаст могучее, единое китайское государство. А ещё через семьдесят лет оно станет самым густонаселённым и богатым в мире!

– Мао Цзедун – медленно проговорил Ляо, словно пробуя незнакомое имя на язык. – Два иероглифа – первый означает «милость, добро, благодеяние». Второй иероглиф – «дун» – «восток». Значит – «Облагодетельствующий Восток». Что ж, часто судьба человека записана в его имени… А ты, случайно, не припомнишь, где он родился?

Светка пожала плечами и беспомощно улыбнулась.

– Судя по имени – с юго-востока, может быть, из провинций Хунань или Цзянсу. Но это сейчас неважно. Вы исполнили своё обещание – теперь моя очередь исполнить своё.

Старик с трудом поднялся и заковылял в угол комнаты. Взял с чёрно-красной лаковой этажерки плоскую резную шкатулку и с кряхтением устроился на прежнем месте.

Крышка едва слышно скрипнула. Ляо покопался в шкатулке и извлёк бронзовый ключ с гребенчатой бородкой.

Светка вздрогнула и подалась вперёд.

«Он! Гора с плеч…»

«Тот?» – глазами показала Галина.

Девочка кивнула.

– Можете взять, – разрешил Ляо. – Мудрый человек всегда выполняет свои обещания.

Крышку старик оставил открытой. Светлана покосилась туда – на стопке бумаг рассыпалась горсть странно знакомых монет. Это же российская десятирублёвка начала двадцать первого века, крупный, белого металла, пятирублёвик? Ну дед… Где он всё это раздобыл? Девочка запоздало припомнила, как во время первого посещения Порт-Артура они горстями раскидывали такую вот мелочь, чтобы отвязаться от назойливых китайских ребятишек. И не поленился жеотыскать… Или китайчата сами волокли диковинки достопочтенному Ляо?

Значит, Ляо уже давно собирает сведения о пришельцах? Постойте-ка… а это что? Из-под листка бумаги выглядывает уголок до боли знакомого предмета – совершено неуместного здесь, в кукольном домике под сливовыми деревьями…

Айфон? Видимо, был вместе с ключом в потерянной куртке. И, конечно, угодил к старику. Ведь сколько раз договаривались: никаких гаджетов, одна на всех «мыльница» – и довольно! Ну, Семён, только попадись…

– Это ведь тоже принадлежит вашему раненому другу? Кстати, простите мою неучтивость – я забыл осведомиться о состоянии его здоровья. Надеюсь, рана не опасна?

«А то ты не знаешь, старый лис…»

– Всё в порядке, спасибо, – вежливо ответила Светлана. – К счастью, дело ограничилось ушибами и мелкими ссадинами. Уверена, он уже сегодня покинет госпиталь.

– И, наверное, захочет забрать этот предмет?

Айфон лёг на циновку рядом с ключом. Галина недоумённо вскинула брови – она-то знала, что это такое.

– А вы, наверное, в благодарность захотите получить ответы на другие вопросы? – не осталась в долгу Светлана.

Дядюшка Ляо согласился вернуть девочкам ключ, но взамен потребовал ответить на один-единственный вопрос. Старика, ясное дело, интересовала судьба Порт-Артура. О том, кто такие Светлана с Сёмкой, он спрашивать не стал, но девочки испытывали стойкое подозрение, что Ляо и сам в курсе.

Неужели хитрый старикан сумел забраться в айфон? Да нет, что за ерунда! Хотя Сёмка наверняка накачал туда уйму полезной информации, в том числе и по «текущему историческому моменту».

Но айфон же запаролен?

Или нет? С Сёмки вполне станется… но чтобы китаец, в жизни не видевший не то что компьютера, но и лампового радиоприёмника, с ходу разобрался в работе операционки? Да нет, быть не может…

– Нет-нет, не волнуйтесь, я не испортил вашу вещь. Признаюсь, я даже не понял, что означают появляющиеся на ней значки. Но кое-что разглядеть всё же сумел.

Дядюшка Ляо поелозил пальцем по торцу аппаратика. Экран вспыхнул; на рабочий стол высыпали значки пиктограмм. Светка ждала, затаив дыхание. Старик пожевал губами, помедлил и неловко ткнул узловатым пальцем в одну из иконок.

– Это всё, чего я смог добиться. Согласитесь, этого достаточно, чтобы заинтересоваться.

Обмирая от ужаса, Светлана прочла:

…практической стороны, то в ходе визита Б. Н. Ельцина в КНР 18 декабря 1992 года была принята Совместная декларация об основах взаимоотношений между Российской Федерацией и Китайской Народной Республикой. В соответствии с ней Россия и КНР рассматривают друг друга как дружественные государства и обязуются не участвовать в военно-политических союзах, направленных против другой стороны. Министры иностранных дел России и КНР подписали Меморандум по вопросам укрепления доверия в военной области и соглашение о сотрудничестве в исследовании космического пространства в мирных…

Изучаем, стало быть, современное состояние вопроса? Ну да, конечно, – ПДФ-читалка открывает последний текст, к которому обращался пользователь. Ляо просто повезло. Хорошо хоть, не догадался, что текст на экране можно пролистывать…

– Почти ничего из этого я не понял, – признался старик. – Но, разумеется, догадался, что вы с вашим спутником пришли к нам в Люйшунь из тех времён, что ещё не наступили. И, значит, вам ведомо будущее. И ещё я понял: бесполезно пытаться насильно заставить вас сделать что-то. Мудрый человек никогда не станет бороться с грядущим – его свиток уже написан, и не в силах человеческих что-то изменить.

Старый китаец бережно положил айфон на циновку рядом с ключом, и надолго замолк, низко склонив голову. Он будто выказывал почтение лежащим перед ним артефактам. Или – самой гостье из будущего?

А кто его разберёт…

– Это не совсем так, достопочтенный Ляо, – осторожно начала Светлана. – Да, наверное, многое предопределено – но не потому, что какая-то там судьба… просто история развивается именно так и никак иначе. Но жизнь каждого человека в его руках, и только ему решать…

– К великому счастью, вы не сообщили мне о том, что ожидает меня самого, – мягко перебил старик. – Никому не под силу выдержать груз знания собственного будущего. И прошу простить недостойное любопытство – поверьте, я расспрашивал вас об участи Люйшуня лишь потому, что на мне долг заботы о соплеменниках.

«Ах о соплеменниках? А на русских, значит, плевать?»

Ляо склонился ещё ниже. Сомнений не осталось – этот знак почтения предназначался Светлане, и только ей.

Девочка выпрямилась. Что ж, может, оно и к лучшему? Вот он, ключ, – полдела, считай, сделано.

Только как быть дальше? Забрать синхронизатор, айфон, – старик наверняка отдаст – потом разыскать Сёмку и открыть дверь в двадцать первый век?

А как же Галина, её родители, маленькие сёстры? Дядюшка Ляо, упрямый китаец в лавке? Провизор Фейгельсон с «Монголии», добровольные сёстры в смешных косынках, раненые, наконец? Пусть остаются – и сами разбираются со своими делами, бедами, да и с самой этой войной?

А ведь есть ещё пропавший историк Георгий Петрович – о нём тоже забыть?

И как она, Светка Ларина, будет после всего этого смотреть в глаза самой себе – по утрам, в зеркале?

Если кто-то и гнался за мной, он наверняка уже потерял след в лабиринте переулков Нового города. Хуже оказалось другое – я и сам заблудился. Потыркавшись с полчаса из стороны в сторону, я решил перевести дух. В конце концов, адрес дядюшки Ляо известен. Поймать рикшу – пускай он вспоминает дорогу. Главное – понять, зачем я туда еду.

Как это зачем? Ответ больно впился в поясницу под гимнастёркой…

Вот он, трофей: револьвер «Смит-Вессон», русская модель. Калибр – четыре и две десятых линии, он же десять и шестьдесят семь сотых миллиметра, спусковой механизм простого действия, без самовзвода. Принят на вооружение в дремучем 1871 году. Уж о стрелковом оружии времён русско-японской войны я читал много и охотно. И не только читал – тир лицея оборудован на удивление богато, и чего только нет в тамошней оружейке! Вот и пригодилось!

И охота была Познанскому таскать на поясе эту гирю, когда давно имеется куда более лёгкий наган…

Главное удобство мириканской стреляющей кочерги – ухватистость: «Смит-Вессон» сам просится в ладонь. Тяжёлый, точный… Пожалуй, ещё заряжать удобно – помню, как я на чём свет стоит поносил бельгийского оружейника, по одной вылущивая стреляные гильзы из нагановского барабана. А тут – легкое движение руки, и…

Револьвер, клацнув, переломился надвое, в точности как охотничья двустволка. Затыльник барабана медно блеснул шестью донцами патронов. Вот и весь мой боезапас – шесть штук центрального боя, с закраиной, оснащены дымным порохом… вони от них, доложу я вам! Ладно, дарёному… то есть ворованному коню в зубы не смотрят. Обойдёмся этим раритетом, раз уж на текущем уровне не выдали «маузер» – с удлинённым магазином на двадцать патронов и автоматической стрельбой. Кстати, где-то я читал, что голливудскую манеру стрельбы, с хватом пистолета плашмя, придумали в Китае, и именно для «маузера».

Обойдёмся – уж очень неудобно в таком положении взводить ударник, что большим пальцем, что по-ковбойски, что другой рукой.

Вот ведь нашёл время понтоваться собственной крутостью! Которой, кстати сказать, и в помине нет…

Рикша своё дело знает – и даже, как выяснилось лопочет малость по-русски. Четверть часа тряски по пыльным мостовым – и вот он, садик за воротами с драконом.

Ах гривенник тебе? Ну, держи, раз обещал…

Проверить, легко ли вытаскивается из-под рубахи главный аргумент…

Ну что, вперёд? Как там учил герой любимого сериала?

«Всегда и во всём действовать наикратчайшим путём, прямо и грубо…»

Надо прислушиваться к советам опытного специалиста. «Пьяный дебош на десять персон заказывали? Нет? Наплевать – уплочено».

Но как же не хочется ни в кого стрелять…

XI

Бах! Бах! – за стеной, в саду, два раза бабахнули выстрелы. Светка вскочила, чуть не запутавшись в юбке. Галина уже стояла, прижавшись к стене: губы упрямо поджаты, кулачки плотно прижаты к груди, в глазах ни тени испуга. Ляо удивлённо посмотрел в сторону двери и стал, кряхтя, подниматься. Светлана чуть дёрнулась – подойти, подать руку старому человеку, – но сдержалась.

Есть мнение, он и сам неплохо справится… эдакий учитель Йода. Покряхтит вот, встанет – и примется скакать по стенам, размахивая мечом…

Ключ и айфон – на прежнем месте, перед стариком.

С треском отлетела циновка, прикрывающая вход, и в домик спиной вперёд ввалился молодой китаец – в синем, до колен балахоне с широченными рукавами и синих же штанах. Голова брита налысо, только на затылке пучок длинных волос собран в косичку. В руке нож непривычной формы.

– Перья, заточки, стволы – на пол! Работает ОМОН! Всех завалю, кто дёрнется!

Сёмка?

Ну точно он – в глазах решимость, обеими руками сжимает огромный дымящийся револьвер.

– Девчонки! Так и знал, что вы здесь! А где…

– У тебя под носом, балбес! – гневно заорала Светлана. – Что за цирк ты здесь устроил? Простите его, достопочтенный Ляо, он не хотел вас оскорбить…

– Да, – хихикнула пришедшая в себя Галина. – Он у нас, видите ли, дурачок. Всегда вот так: – не подумает – и сразу принимается что-нибудь ломать. Или палить без разбору.

– Это когда я палил? – возмутился Сёмка.

– Молодость… – прокряхтел Ляо, опускаясь на циновку. – Время быстрых решений и медленных мыслей. Ли Фань, брось нож, русский мальчик не хочет ничего дурного.

Бритый китаец разжал пальцы. Оружие воткнулось остриём в циновки. Китаец поклонился и бесшумно выскользнул прочь.

«А ведь специально по-русски сказал – нарочно, чтобы нас успокоить…»

– А ты чего ждёшь? – прикрикнула она на Сёмку. – Убирай эту пукалку! А лучше мне отдай, пока бед не натворил.

– Вы чего? – Мальчик обиженно переводил взгляд с Галки на Светлану, потом на Ляо и снова на Светлану. – Я же хотел… я думал…

– Что-то незаметно, чтобы ты думал. Иначе додумался бы сначала постучать и спросить разрешения войти!

– Не ругайте его, – вставил старик. – У вашего друга, какяпонимаю, были благородные намерения – онпришёл спасать вас от жестоких хунхузов. Верно?

– Не от хунхузов, а от этих, которые «зелёные лодочники»! Вы ведь у них главный, так?

Старик улыбнулся и слегка поклонился. Сёмка довольно кивнул.

– Вот видите! Мне сказали… Погодите, это что, мой айфон?

Светка стала подбирать возвращённое китайцем имущество.

– С неба свалился, – съязвила Галка. – Не будешь своё барахло расшвыривать по всему городу!

– Да я… а меня кто спросил? – мальчик аж поперхнулся от обиды. – Вы же куртку с меня стащили, а потом потеряли! И я ещё, выходит, виноват?

– Ладно, довольно! – пресекла назревающую склоку Светка. Она чувствовала себя героиней – счастливо обретённый ключ, почтение, выказанное её особе старым китайцем, и, главное, идиотское положение, в котором оказался Сёмка, придали ей уверенности.

– Уважаемый Ляо, ещё раз прошу меня простить. Надеюсь, вы не против, если я заберу наши вещи?

– Ну что вы, разумеется, берите! – улыбнулся китаец. – Вы же всё сделали так, как мы договорились…

– Это о чём вы тут договорились? – не выдержал Сёмка. – Свет, хорош мне голову морочить! А ну выкладывай, что вы тут…

Светлана только набрала побольше воздуха, чтобы поставить зарвавшегося нахала на место, как снаружи раздались крики – высокие, визгливые, на чужом языке, – и перекрывающие их родные российские матюги. Ударило громом – не револьверный хлопок, а сухой, звонкий, будто щелчок кнута, винтовочный выстрел. Загрохотали по терракотовым плиткам солдатские сапоги.

– Терещенко, Сомов, к воротам, и чтоб ни одна сволочь!.. Фельдфебель с ротмистром, в дом!

– Папка! – радостно завизжала Галина и кинулась наружу.

Но не успела: с улицы навстречу шагнул Познанский. Его опухшие красные глаза, все в сетке полопавшихся капилляров, горели яростью. Увидев незваного гостя, Ляо выпрямился, взгляд его заострился.

«Не нравится хозяину гость, ох не нравится…»

– Вот это точно ОМОН… – пробурчал Сёмка, безуспешно пытаясь сделаться незаметным. – Здрасьте, не ждали…

– Что? – так же полушёпотом отозвалась Светлана. – Снова фигню какую-то несёшь? Это что за офицер, ты его знаешь?

– Ещё бы не знать! И ты познакомишься – когда арестует. Это Познанский, жандарм.

– Ну что, юноша, поигрались? – ротмистр узнал мальчика. – Револьверчик верните – вам эти забавы ещё выйдут боком, будьте благонадёжны!

Ствол слегка дёрнулся вверх.

– А вы попробуйте! – предложил Сёмка. – Вот прямо сейчас и попробуйте!

Дуло смотрело жандарму точно между глаз. В наступившей тишине звонко щёлкнул ударник.

– Ты что, спятил? – прошипела Светлана. – Он же наш, русский! Ну да, жандарм – а нам-то он что плохого сделал?

– Не сделал, так сделает. Эй вы, стойте, где стоите!

Познанский неприятно усмехнулся.

– Не терпится примерить кандалы? Фельдфебель, взять его!

Из-за спины ротмистра полез стрелок с винтовкой. Ещё двое переминались у входа. Сёмка затравленно обернулся – за окошком, затянутым просвечивающей рисовой бумагой, – тонкий штык колышется над папахой. Обложили?..

– Просю проситить моя сапсем есть неусьтивый… – тихо произнёс Ляо. Он снова говорил на ломаном русском – Светка с трудом понимала. – Русики малисик мой присёл в госити и нисего не взял… Засем малтсик хватайло?

– А ты захлопни пасть, китайская твоя морда, – посоветовал ротмистр. – Фельдфебель, ежели косоглазый снова болботать начнёт – сунь прикладом в зубы.

– Слуш, вашсокобродь! – рявкнул фельдфебель, состроив зверскую физиономию.

В глазах Ляо мелькнуло злое удивление; он поклонился и, не разгибая спины, сделал два шага назад.

– С китаёзами хотел сговориться, чтобы они тебя вывезли морем? – прокаркал Познанский. – Не выйдет, голубчик, без моего ведома из Артура никому хода нет. Так что револьвер на пол, и тихонечко выходим во двор.

– Что здесь происходит, господин ротмистр? За что вы хотите арестовать этого мальчика?

В дверях стоял штабс-капитан Топольский. Увидав его, Галка дёрнулась было, но отец предостерегающе поднял ладонь.

– Опять вы за своё, капитан! – поморщился Познанский. – Кажется, я всё уже объяснил по дороге! Этот, как вы изволили выразиться, «мальчик», напал на двух офицеров, чуть не ослепил и вдобавок похитил оружие у жандармского чина! И, заметьте, угрожает им даже сейчас! По законам военного времени, которые, смею вам напомнить, в настоящее время действуют на территории Артура, это петля!

– Даже несовершеннолетнему? – осведомился Топольский, отодвигая в сторону фельдфебеля. – Что-то не верится, уж простите, ротмистр. А ну-ка посторонись, Евсюков… В любом случае – это решать не вам. Уверен, сейчас мальчик отдаст револьвер и пойдёт с нами.

– Не позволяй уводить их, папа! Им надо скорее в буду… ой! – и Галка испуганно зажала рот ладошками.

Сёмка покосился на Светлану – та, не слушая перебранки, уставилась в стену, за спиной дядюшки Ляо. Там, в полумраке, чётко вырисовывался прямоугольник двери.

Откуда? Не было её – он непременно заметил бы, когда ворвался в домик с револьвером наперевес. Этажерка была, подставка с вычурно расписанной вазой…

«…Неужели?..»

– Свет! – жарко зашептал он на ухо спутнице. – Видишь? Ключ ведь у тебя? Надо как-нибудь отвлечь этого гада, и тогда я…

– Папочка! – Галина, сильно оттолкнув Познанского, метнулась к отцу. – Разреши Степану и Светлане уйти, они ведь никому тут зла не причинят, они никакие не шпионы!

– Это ещё надо проверить, барышня! – ротмистр будто не заметил столь вопиющего неуважения к своей персоне. – Кто, кроме шпионов, станет нападать на офицеров и сговариваться с бандитами о побеге? Эти двое – крайне подозрительные личности, и вам, капитан Топольский, не пристало им помогать! Вы ведь, кажется, близко знакомы?

– Точно так, господин ротмистр. И могу вас заверить честным словом офицера, что эти двое детей не имеют никакого отношения к шпионажу.

– Разберёмся, капитан. Во всём разберёмся, дайте время… А тычто стоишь? – прикрикнул он на фельдфебеля. – Кому сказано, хватай малого!

– Стоять, Евсюков! – В голосе Топольского лязгнул металл.

Унтер-офицер замер, озадаченно переводя взгляд с одного начальства на другое.

– Я вас арестую! – фальцетом выкрикнул жандарм. – За неподчинение старшему по чину и помощь разоблачённым шпионам!

– Не говорите ерунды, ротмистр, – устало сказал Топольский. – Евсюков, ступайте прочь, мы за вами.

Фельдфебель с облегчением выдохнул: «Слуш, вашбродь!» – и затопал на улицу. Стрелок поспешил следом, опасливо озираясь.

– Дом окружить, чтоб мышь не проскочила! – каркнул ротмистр. – В арестантских ротах сгною, вошь худая!

Светка ухмыльнулась – про себя. Да хоть в три ряда окружайте!

– Обещаю вам очень крупные неприятности, – неожиданно спокойно произнёс Познанский. – О карьере можете забыть.

– Боюсь, японцы позаботятся об этом раньше вас, ротмистр, – парировал штабс-капитан. – Вам бы не детей пугать, а заниматься настоящими, японскими шпионами. Вы ведь, насколько мне известно, боевой офицер. Стыдитесь… нашли себе врагов – детишек!

Познанский молчал, нервно теребя папиросу.

«И когда успел вытащить? А Топольский молодец – вон как осадил жандарма… Теперь он этого ему нипочём не простит. Бедная Галка…»

– Чего ждёшь? – Сёмка настойчиво теребил Светлану за рукав. – Давай ключ, пока он не опомнился!

Светка, не глядя, сунула ему синхронизатор. Галка, углядев блеск бронзы, радостно встрепенулась.

«… Прости, что приходится бросать вас…»

– Ладно, капитан, ваша взяла, – сухо произнёс Познанский, закуривая. – Уймите этих… детишек, и жду вас на улице. И вот что – пусть вернёт револьвер.

Сёмка клацнул «Смит-Вессоном», вытряхивая на ладонь масляно-жёлтые цилиндрики, и, размахнувшись, отправил патроны вместе со стреляными гильзами в открытую дверь. Жандарм побагровел от обиды и схватил револьвер. Руки у него тряслись.

«Совсем с катушек съехал, – поняла Светка. – Не натворил бы чего… вон сабля на боку…»

Без Познанского и солдат в домике сразу стало свободнее. Топольский широко улыбнулся; Галина, оставив отца, кинулась к подруге.

– Как я понимаю, вы можете выйти из моего жилища незаметно?

В суматохе о старом китайце забыли. Манера коверкать слова исчезла; Ляо снова говорил правильным русским языком, в котором едва угадывался акцент.

Лязгнул металл. Сёмка с победным видом стоял возле двери. Ключ торчал в замочной скважине – осталось посильнее надавить и провернуть на пол-оборота…

Светка осторожно высвободилась из объятий Галины.

– Нам пора, наверное. Он там долго ждать не будет, снова сюда припрётся…

Галка быстро закивала. Щёки ее были мокрые, в грязных разводах.

«…Как-то они теперь?»

– А вы отчаянный молодой человек, – сказал Топольский, подходя к Семёну. – Поверьте, не всякий осмелился бы так, как вы, обойтись с жандармом. Когда Познанский встретил меня на площади перед «Звёздочкой», – я вёл своих стрелков в казармы – то сразу рассказал про скандал, который вы учинили в нашей лучшей ресторации. И потребовал помощи, поскольку другой команды под рукой не оказалось.

– Потребовал? У вас? – удивился мальчик. – Странно – он ведь, знает, что Галка с нами знакома?

– Да, и уже давно за вами наблюдает. Он тут же заявил, что вы заманили мою дочь в дом какого-то хунхуза. Я, конечно, перепугался и повёл стрелков за ним.

– А откуда он узнал, куда идти? Я никому ни слова не сказал о Светкиной записке!

– Понятия не имею. Но ему, похоже, этот адрес хорошо известен. Оно и понятно – хозяин дома, видите ли, принадлежит к какой-то лодочной банде, а Познанский как раз заведует отправкой корреспонденции из Артура – морем, на китайских джонках.

Сёмка кивнул – конечно, главный (болван Микеладзе не в счёт) жандарм крепости не может не знать главного китайского мафиози.

– …И привёл нас прямо сюда. Так что вам, юноша, повезло: встреть он не нас, а казачков или, скажем, полицейских – они бы с вами церемониться не стали.

Сёмка поджал плечами – не стали бы, чего уж там…

– А где вы научились фокусу с перцем? – продолжал Топольский. – Исключительно коварный трюк! Бедняга Познанский минут десять глаза тёр, а Унковский и вовсе сейчас в госпитале…

– Лейтенанту я вредить не хотел, это случайно вышло! – принялся оправдываться мальчик. – Глаза тереть не надо, когда перец, – только хуже выходит! Промыть водой и перетерпеть, пока жечь не перестанет…

– Я непременно передам лейтенанту Унковскому ваши советы, – подчёркнуто вежливо ответил Топольский. – Сразу, как только он выйдет из госпиталя.

Сёмка поперхнулся и замолк.

– Мальчик умудрён не по годам! – прокряхтел Ляо. – Молотый перец в глаза – это старый воровской трюк. У любого шанхайского проходимца в кармане обязательно есть коробочка с этим зельем. Да и японские лазутчики тоже не пренебрегают.

– Японские, говорите? – Топольский притворно нахмурился. – Выходит, Познанский прав – вы и правда шпионы?

– Надо ещё перец с тёртым табаком смешать! – весело отозвался Сёмка. Штабс-капитана он не боялся совершенно, да тот и не прятал пляшущих в глазах весёлых чёртиков. – Называется «кайенская смесь», так абверовские… то есть индейцы делали – я у Майн Рида читал!

– У Майн Рида, говорите? – с нарочитым интересом переспросил офицер. – Это в каком романе?

«Вот черт…», – осёкся Сёмка, который из творений писателя помнил только «Всадника без головы» Да и то по фильму.

– А как вы объясните наше исчезновение? – Светка стояла у двери, держа Галку за руку. Та уже перестала всхлипывать и во все глаза смотрела на подругу. – Ротмистр увидит, что никто из домика не выходил, и обвинит вас с дядюшкой Ляо!

– Пусть говорит, что хочет, – махнул рукой штабс капитан. – Я самолично помогу ему вскрыть полы и, если надо, перекопать на аршин вглубь. Посмотрим, что он напишет в рапорте. «Подозреваемые растворились в воздусех»?

Галка хихикнула; Ляо нахмурился, представив, как буде после этого выглядеть его домик.

– Ну, поторопитесь, друзья! – капитан мягко привлёк дочку к себе. – У Познанского вот-вот лопнет терпение. А это, юноша, вам – на память.

И протянул мальчику плоский, почти квадратный браунинг.

Сёмка осторожно взял оружие. Светлана с надеждой смотрела на товарища.

– Сём, а можно мне? Я ещё никогда… а способности, есть, Георгий Петрович говорил!

«Ах да, ещё и пропавший историк… Но это потом, а пока – надо выбираться».

– Ну давай… – неуверенно ответил мальчик. – Только скорее, а то припрётся этот…

Девочка прикоснулась к старой бронзе. Руку до локтя пронзило острым импульсом, но Света даже не поморщилась.

«Я смогу! Смогу! Теперь – точно смогу!»

– Постойте! – голос Ляо рассыпался по циновкам с сухим шуршанием, словно пригоршня риса. – Значит, вы уверяете, что не всё в грядущей жизни предопределено?

Светка истово закивала.

– Что ж, – прошелестел старик, – это стоит того, чтобы хорошенько обдумать. Не так ли?

XII

– Ну что, разбор полётов? Отчёты потом, а пока – хотя бы первые впечатления.

Ребята молчали. Сёмка чувствовал себя выжатым как лимон. Слов не было; хотелось просто сидеть на жёстком школьном стуле и бездумно смотреть перед собой.

С того момента, когда вишнёвая «Приора» подобрала их в самом центре Москвы, прошло чуть больше трёх часов. Сёмка запомнил свои ощущения до мельчайших деталей: прохожие оглядываются на подростков в старомодных нарядах, шум мегаполиса навалился, как толстое ватное одеяло, накрывая с головой, не пропуская ни глотка свежего воздуха. Машины, машины, люди вокруг… «дымц-дымц-дымц» акустической системы из окон внедорожника, немыслимо коротенькие юбки школьниц, весело стрельнувших глазками на симпатичного парня в потрёпанной «колхозной» одёжке и завистливо-непонимающе – на его спутницу в длинном, с осиной талией и намёком на шлейф старомодном платье.

И браунинг в кармане – прощальный подарок штабс-капитана Топольского. Пистолет делал двадцать первый век вокруг не совсем реальным, будил тревогу – хотелось забиться в ближайшую подворотню, переждать…

Что – переждать? Мы же дома, верно?

А почему этот дом кажется куда более чужим, чем истерзанный снарядами город?

Глухо взвизгнули тормоза.

– Георгий Петрович? Так вы живы?

Историк высунулся из передней дверцы:

– Садитесь, ребятки. Мы вас уже заждались… Семён, прояви галантность, помоги барышне!

…Длинное платье, приобретённое в лучшем артурском магазине «Кунц Альбрехт», мало подходит для того, чтобы забираться в нём в низкий седан…

– Сколько времени? – невпопад спросил Сёмка. Просто так, чтобы не молчать, – какая разница? День – и день, остальное неважно.

– Пятнадцать тридцать – историк внимательно посмотрел на ученика. – Слушай, ты хорошо себя чувствуешь? Не мутит? А то, может, зайдём посидим где-нибудь, пока немного освоишься? Контузия – штука серьёзная.

Сёмка вспомнил про красный припухший кружочек с тёмной точкой в центре. – Так это ваша работа? Пневмоинъекция, да?

«Всё они знали…»

– А чья же ещё? Так-то тебе сейчас полагалось бы лежать пластом. И полежишь – неделю постельного режима врачи гарантируют, с головой, знаешь ли, шутки плохи…

– А со снарядом тоже вы? – спросил Сёмка, забираясь в «Приору». – Зачем только было Казимира убивать?

Светка уже сидела на заднем сиденье – демонстративно смотрела в окошко на проезжающие мимо машины.

Георгий Петрович покосился на девочку, хмыкнул, пожал плечами:

– Нет, Семён, тот взрыв – это чистой воды случайность. А мы решили этим воспользоваться, вот и всё. Так что не стоит подозревать меня в изощрённом коварстве.

– Значит, мы тогда могли погибнуть?

– Конечно, могли, – легко согласился историк. – И тогда, и в любой другой момент – от случайного осколка или снаряда. Знаешь, сколько их упало на город за эти двое суток?

Машина тронулась, влилась в поток. В открытое окошко хлынула волна густого бензинового смрада. Светлана поморщилась и зашарила по дверке, разыскивая клавишу стеклоподъёмника.

– А как ты догадался, что я на самом деле не погиб? – поинтересовался Георгий Петрович, когда стекло бесшумно встало на своё место, отсекая салон от звуков и ароматов проспекта.

– А по шляпе. Если бы вас убило тем снарядом – остались бы хоть какие клочья… э-э-э… одежды. Или следы крови. А так – одна шляпа; будто её нарочно оставили, как знак.

– Верно, – кивнул историк. – Это и был знак. Я хотел проверить, как быстро ты сообразишь, в чём дело.

– А я и не сообразил, – признался Сёмка. – Я только под конец, у Ляо, понял, что вы живы и не надо беспокоиться. Даже и не понял – почувствовал. А объяснить почему – не мог.

– Это называется «интуиция», – заметил наставник. – Что ж, в нашем деле – штука нелишняя.

– Как вы могли так с нами поступить? – спросила вдруг Светка. Это были первые слова, сказанные ею с момента возвращения. «Голос сухой, надтреснутый, – подумал Сёмка, – а ведь раньше звенел, как колокольчик…»

Историк смущённо потеребил переносицу.

– Видишь ли, нам важно было увидеть, как вы поведёте себя в ситуации, по настоящему угрожающей. Согласись, до сих пор все ваши вылазки больше напоминали экскурсии – по сути, вы ни разу не подвергались серьёзной опасности.

«Ага, как же, ни разу, – подумал Сёмка, вспомнив, как уходила из-под ног палуба броненосца. – Хотя он прав, в тот раз мы сами так и не успели ничего сделать. Нас просто вытащили оттуда, как котят – за шиворот…»

– Значит, решили поставить над нами опыт? – Светка отвернулась от окна и взглянула на учителя в упор. Глаза её горели гневом. – Вернулись, выжили, прошли испытания – хорошо, нет – спишете в расходный материал? Мы вам что, лабораторные мыши?

– А что, очень даже может быть, – буркнул Сёмка. – Беленькие такие, с красными глазками-бусинками…

Они правы, конечно, но уж больно скверно на душе от такой правоты.

– Не кипятись, Свет. Иначе, наверное, нельзя – а то так и пришлось бы нам ходить на верёвочке, под присмотром.

– Видишь, Сёмка догадался, – кивнул историк. – Да, девочка, этот урок, жестокий, не спорю, был нужен, прежде всего, вам самим. И особенно – тебе. Мы давно поняли, что ты можешь стать полноценным Проводником, но, чтобы по-настоящему закрепить новые способности, недоставало как раз такого опыта. Ты должна была сыграть эту роль сама – без подсказки, без суфлёра в будке, так сказать.

Светлана упрямо сжала губы и отвернулась.

– Ладно, потом поговорим подробнее. А пока вам надо отдохнуть. В лицее переоденетесь, примете душ, пообедаете – а там продолжим. По горячим следам – пока впечатления ещё свежи. Нам с вами надо многое обсудить, ребятки мои…

– Итак, если не возражаете, первый вопрос, – историк пристроил на колене пластиковый планшет с закреплённым на нём подозрительно разграфлённым листком бумаги.

«Только анкет нам сейчас не хватало! Как там в „Диверсанте“ – „возвращение домой бывает порой опаснее самого сложного задания…“

Но мы ведь не на войне? Во всяком случае – не на той войне?

А кто его теперь знает…»

– Как вы решились воспользоваться выходом, открывшимся из домика Ляо? Я так понимаю, ничего подобного вы изначально не планировали? В первом вашем путешествии привязкой стала картинка с порт-артурской гаванью, во второй раз, когда червоточина вывела нас на «Петропавловск», – ржавеющий в Нагатинском затоне теплоход. Позже мы каждый раз подбирали что-нибудь подходящее – переулок или стену склада, например. А вот куда могла вести дверь, открытая в стене китайского чайного домика? Давай, излагай, – и по порядку, если можно.

– Гхм… – Сёмка откашлялся. – Значит, по порядку. То есть с момента проникновения нашей группы в прошлое?

Историк кивнул.

– Значит, так. «Входную» дверь я сформировал «на открытом воздухе». Привязкой, как и в первый раз, послужил фотоплакат с видами Порт-Артура. Его мы повесили заранее, прямо в холле лицея. А вот «выходная дверь» – это не моя работа. Я дажене первыйеё заметил – это всё Светка.

Девочка встрепенулась, но промолчала.

– Это ещё как посмотреть, – покачал головой Георгий Петрович. – Возможно, дело в неосознанном желании: в домике Ляо выбыли каквловушке, и появление «выхода» оказалось наилучшим из вариантов.

– Может, и так, – легко согласился Семён. – Вы просили по порядку – вот я и рассказываю…

– А как ты решился воспользоваться этим выходом? Китайский домик, жилище предводителя местного филиала «Зелёной банды», – кто знает, какие ассоциативные связи могли бы сработать?

– Сколько раз мы возвращались через «случайные» двери – и каждый раз оказывались в нашей Москве, – заметила Светка. – Ау нас здесь даже китайских рынков – и то нет с некоторых пор. А вот китайских ресторанов как раз полно.

– Только не говори, что ты вот так с ходу всё просчитала, – буркнул Сёмка. – Признайся честно – пошла, как и я, на авось…

– А могли бы, кажется, и догадаться, – добродушно заметил историк. – «Пекинская утка» – сеть известная, в Москве их ресторанов не один десяток.

– А вот никакого «Маленького Шанхая», слава богу, нет, – поддакнул Сёмка. – Вроде тех, что в голливудских боевиках. Не хватало ещё выбираться из китайского квартала. Тем более что там нет никакого дядюшки Ляо.

– Есть, – уверенно заявил Георгий Петрович. – В любом китайском квартале непременно найдётся свой дядюшка Ляо. Так уж мир устроен – китайский мир, разумеется.

– Да… – вздохнула Светка. – Ачто, есть ещё какой-то?

– Смешно, – учитель серьёзно посмотрел на девочку. – Только учти, вашими стараниями в том мире, который вы только что покинули, может как раз и не быть такого же Китая, как наш.

– Это ещё почему? Вы что, правда думаете, что Ляо сможет изменить будущее? Так он ничего о нём не знает – ну подумаешь, прочёл пару строк, там всё больше про договоры насчёт советско-китайской границы. Какая страничка была в читалке открыта, ту он увидел. Но ведь не понял ничего, верно? Ну что этому старому бандиту скажут слова «СССР» и «Ельцин»?

– Погоди… при чём тут Ельцин и СССР? – удивился Сёмка. – У меня закачана книга по истории российско-китайских отношений, но я дочитал только до боксёрского восстания. Я вообще всё то, что после пятого года, даже открывать пока не собирался!

– Значит, дядюшка Ляо сам добрался до этого места? – подняла брови Светлана. – Ну старый пройдоха… Погодите, но там ведь всё – и про войну, и про революцию в Китае…

– …ипро Мао! – хохотнул историк. – А вы, между прочим, выложили ему, где тот сейчас обитает – в их времени, разумеется. Что теперь помешает этому вашему «дядюшке» найти и придушить будущего Великого Кормчего?

– Зачем? – не понял Сёмка. – Ему-то что за резон? Мао у китайцев вроде нашего Ленина или Сталина – революцию устроил и всё такое. Они же до сих пор на него чуть ли не молятся!

– То-то и оно, что устроил! – Георгий Петрович наставительно поднял палец. – К твоему сведению, «Зелёная банда» поддерживала Чан Кай Ши, против которого и была революция. Боевики этой преступной организации истребляли китайских коммунистов, сторонников Мао. Когда в стране установилась новая власть, тогдашнему главе «Зелёной банды» отомстили очень по-китайски: его сделали дворником при шанхайском отеле, который раньше ему же и принадлежал. И весь город об этом знал – такое вот изощрённое унижение. Так что резон у дядюшки Ляо имеется, да ещё какой. Или, может, не убивать юного Мао Цзедуна, а наоборот, приставить к нему подходящего учителя, из своих. Глядишь, в будущем «Зелёная банда» станет главным борцом за независимость и, соответственно, займёт руководящие посты в новом Китае. Хотя с личностями такого масштаба подобные игры – это похлеще русской рулетки, неизвестно ещё, чем оно обернётся. В нашей истории похожие деятели нередко избавлялись от своих наставников – хотя у китайцев, может быть, иной менталитет. Тут я судить не возьмусь.

– Так что, значит, мы всё-таки изменили историю? – спросила Светка.

– Не мы, а ты! Кто тебя тянул за язык насчёт Мао?

– А ты думаешь, он без меня не прочёл о нём в твоей книжке?

– Точно, прочёл… – Сёмка почесал кончик носа. Вид у мальчика был смущённый. – Там даже его краткая биография есть, видел в оглавлении. Только не понимаю: зачем тогда он тебя расспрашивал, если и сам всё знал?

– Я так думаю – проверял, – ответил Георгий Петрович. – Хотел убедиться, что Светлана с ним искренна.

– А если бы она ему соврала?

– Ну тогда, возможно, он не стал бы возвращать вам ключ. Или что-нибудь похуже придумал. Китайцы – они, знаешь ли, народ с фантазией, да и опыт имеют немаленький. Так что пытаться перехитрить такого вот дядюшку Ляо – дело заведомо безнадёжное.

– Как и напугать, – добавила Светлана. – А Сёмка туда же – револьвер, «работает ОМОН…» И как это тебе в голову пришла такая ерунда?

– А вот так! Орал что в голову взбредёт, лишь бы погромче. Думал, он всё равно по-русски плохо понимает…

– Это кто, дядюшка Ляо? Да он, если хочешь знать, лучше тебя по-русски говорит!

– Ну ладно, хватит, – Георгий Петрович выставил ладони в примирительном жесте. – Вообще-то, мысль здравая – если не напугать, так хоть ошеломить. Всё же некоторое преимущество. Но признай, это всё было слишком… радикально. Мог бы и подумать, прежде чем палить!

– «Всегда и во всём действовать наикратчайшим путём, прямо и грубо, – торжественно процитировал Сёмка. – Ни в коем случае не учитывать возможных последствий: чем эти последствия тяжелее – тем лучше для дела. Потому что только безвыходная ситуация оправдывает подобную логику борьбы и противостояния».

– Сериалов, насмотрелся? – ухмыльнулся историк. – Ну этот ещё ничего, не то что иные прочие. Не уверен, правда, что ситуация на самом деле была безвыходной. Но сейчас речь не об этом. Если хочешь знать моё мнение, Светлана, то Ляо, я думаю, вовсе ничего не предпримет. Не тот менталитет – скорее уж, он предпочтёт с истинно конфуцианским спокойствием наблюдать за развитием событий.

– А штабс-капитан Топольский? – не выдержал Сёмка. – Галка наверняка расскажет отцу всё, что узнала от нас. Да и жандарм тоже будет расспрашивать – и не факт, что она станет молчать. Какой смысл ей запираться?

– Смысла, может, и нет. Сам подумай – ну знают Топольский и Познанский, что Порт-Артур падёт в начале января, – и что с того? Это и так все понимают. Конечно, точные сроки могут сыграть определённую роль, но весьма незначительную. К тому же как об этом объявить? Тут же запрут в отдельной палате, за неимением в Артуре сумасшедшего дома. Ну а Галина… Ей столько всего предстоит в самое ближайшее время – не удивлюсь, если эти приключения покажутся ей сказкой, игрой воображения. Ну, может, черкнёт пару строк в дневнике, да и то вряд ли. А издатель уж точно вымарает такую фантастическую историю, как не соответствующую канонам документального жанра. Разве что кто-то из будущих историков наткнётся в архиве на рукопись и выведет из них экзотическую крипто-теорию. Ну так таких и без того хватает. Нет, это всё несерьёзно!

– Но Ляо-то знает куда больше! – не сдавался Сёмка. – Что мешает ротмистру выбить из него всё – насчёт будущего, войн, революций, того же Мао Цзедуна?

– Чтобы получить правильный ответ, надо задать правильный вопрос, – ответил учитель. – Откуда ротмистру знать про то, что Ляо ухитрился прочесть твою книгу на смартфоне? Откуда ему вообще знать, что это такое? Ну допросит он китайца, ну расскажет тот о ключе и признается, что отдал его вам. И что с того? К тому же не стоит забывать – Ляо всё-таки старейшина местных лодочников, главный авторитет в китайском Артуре. Жандарму, в силу своей службы, куда важнее сохранить с ним хорошие отношения. Сами знаете, китайские джонки – чуть ли не единственная связь Артура с внешним миром, а Познанский как раз и заведует этим по своей жандармской линии. Да и без помощи китайцев любая борьба с японской агентурой – и так не слишком-то успешная – обречена на провал. Нет, ссориться с дядюшкой Ляо он не станет. Надавит, возможно, немного – но не более того.

– Так, значит… значит, можно снова туда вернуться? – спросила Светка. Глаза её вспыхнули надеждой. – Раз ничего страшного мы не сделали?

– Извини, Света, – историк невесело улыбнулся. – Мне очень жаль, но больше вы не увидите Порт-Артура. Во всяком случае – того. И дело не в последствиях ваших визитов, нет, – придётся вообще закрыть эту червоточину. И сделать это предстоит тебе, Светлана.

Повисло неловкое молчание. «Не шутит, – понял Сёмка. – Какие уж тут шутки! Решение, похоже, окончательное и обжалованию не подлежит. Вон как сказал… словно отчеканил! Но почему именно Светка? И как, интересно, она будет закрывать червоточину? Про это нам ничего не рассказывали…»

– Я… не могу. Я не буду! Я не знаю как! – заявила девочка. – Глаза её быстро набухали слезами – видимо, тоже поняла, что историк непреклонен. – Почему именно я?

– Видишь ли, Светлана, во время последней вылазки мы окончательно выяснили, что ты в полной мере обладаешь задатками Проводника, – начал Георгий Петрович. На этот раз он говорил ровно, будто лекцию читал. – Скажу даже больше – мы склонны думать, что твои задатки много больше, и мы пока не в состоянии оценить их в полной мере. До сих пор считалось, что Проводник управляет червоточинами некоторым усилием разума, преобразованным с помощью… м-м-м… ну, об этом пока рано. Причём усилие это всегда считалось достаточно поверхностным – простое проецирование мысли. Ты же, судя по всему, включаешь некие эмоциональные механизмы – оттого и результат оказывается заметно лучше. Вы, конечно, не могли этого заметить, но наши умники утверждают, что ещё никогда не видели такой устойчивой червоточины.

– Так зачем тогда её разрушать? Раз она такая устойчивая – пусть себе остаётся!

– Дело не в ней, а в тебе. Видишь ли, из-за этой эмоциональной связи – уж не знаю, как правильно её назвать, – учёные ещё не описали механизм этого явления: пространственная структура червоточины оказалась накрепко связана с тобой. Иначе говоря, пока она существует, ты не сможешь ни открывать новых тоннелей, ни даже проходить через уже открытые.

– Ну и не надо! – решительно заявила девочка. – Я и не собираюсь никуда больше ходить! Зато смогу когда угодно вернуться туда!

– И сколько это продлится? Сами знаете, через три месяца крепость падёт, все ваши знакомые вынуждены будут покинуть Артур – кто попадёт в плен, в Японию, как отец Галины или тот же Познанский, кто в Россию. Наши временные тоннели – хорошо это или плохо, другой вопрос – достаточно крепко привязаны к определённым географическим точкам. Перемещать эти точки можно в довольно узких пределах – в радиусе примерно полутора десятков километров от тех, что были установлены в первый раз. И зачем, скажи на милость, тебе червоточина, ведущая в город, который на ближайшие лет сорок оккупирован японцами? Диверсии устраивать?

Светка открыла было рот, но только сглотнула. Историк прав.

Как всегда, прав…

– Но можно хотя бы немного подождать? – она говорила уже просительно. – Ведь ещё три месяца, значит, я смогу…

– После вашей последней эскапады вас будут ловить по всей крепости, – перебил Георгий Петрович. – Но главное не это. Что ты собираешься там делать? Я понимаю, ты крепко сдружилась с Галиной Топольской, но у неё своя жизнь. И, поверь, ей сейчас будет не до прогулок с гостями из будущего – на носу новые штурмы Артура, работы в госпитале столько… – и учитель безнадёжно махнул рукой.

– Но я могла бы помочь! Например, лекарства привезти, антибиотики – знаете, сколько раненых умирает от гангрены? Галка вчера рассказывала…

– И долго ты проходишь на свободе? – влез Сёмка. – Это сейчас Познанский ничего сделать не может, а узнай он, что мы снова в городе, – тут же сцапает и начнёт выколачивать сведения. В подвалы гестапо захотела?

Светка закусила губу – крыть было нечем.

– Вот видишь – нет у нас другого выхода, – Георгий Петрович говорил мягко, почти вкрадчиво. – К тому же червоточина, что ни день, становится всё устойчивее – есть подозрение что ты даже сейчас продолжаешь подпитывать её энергией. То есть не ты, конечно, человек в этой ситуации лишь своего рода передатчик… В общем, мы и сами не очень понимаем, как это работает, но, если не схлопнуть тоннель в ближайшие часы, его будет уже не закрыть. И сделать это можешь только ты – раз уж он так на тебя настроился. Так что давай-ка бери себя в руки – и поехали.

– Сейчас? – потерянно спросила Светлана.

– Да. Прямо сейчас. Это дело такого рода, что его лучше не откладывать…

– А как я его…

– Скоро узнаешь, – твёрдо пресёк расспросы историк. – Семён, синхронизатор, надеюсь, ещё у тебя?

Далеко ходить не пришлось – на этот раз перед отправлением мы повесили фотоплакат с видом Артура прямо в лицейском холле. Дверь появилась точно на том же месте, только вот вызывал червоточину на не я…

В холле было пусто. То ли время такое неурочное, то ли Георгий Петрович постарался. В лицее вообще не так много народу, а уж задний холл во время занятий и вовсе пустует. Мы были одни – длинный, гулкий зал, застланный тёмным паркетом, круглые колонны и светильники, спрятанные в их вычурных капителях.

И – Дверь. На этот раз никаких дубовых досок и медных скреп. Обычная крашеная филёнка, незамысловатая ручка с ободранной местами никелировкой. Замочная скважина самая обыкновенная, только побольше. Скука.

Если не знать, что там, за этой дверью…

– И что же мне теперь делать? – растерянно повторила Светка. Она потерянно вертела в руках ключ-синхронизатор. Светка так и не стала переодеваться и стояла теперь в том же старомодном платье, в котором разгуливала по артурским улицам. Только крошечная шляпка, украшение всего гардероба, как уверяла Галина, когда они, ахая, выбирали наряды в «Кунц Альбрехт», осталась в классе.

Или Светка забыла её ещё раньше в вишнёвой «Приоре»? Какая теперь разница…

Историк осторожно взял у девочки ключ. Повертел в руках, перехватил половчее – и нажал одновременно тремя пальцами: двумя на выступы по обеим сторонам головки ключа, а третьим – на средний выступ сложной бородки. Ключ тихо тренькнул и распался на две половинки.

«Вот оно, оказывается, как! А я-то старался, мучился…»

Историк потряс нижнюю половину – на ладонь выкатился крошечный чёрный шарик. Я вытянул шею, вглядываясь.

– Вот, – тихо сказал Георгий Петрович. – Это, собственно, и есть то, что позволяет ходить через время. Вот эта бусина. А ключ – так, бутафория.

А я что говорил? Ещё одно очко в мою пользу…

– Можно?

Историк протянул ладонь. Загадочное «сердце» синхронизатора не производило особого впечатления – зёрнышко и зернышко, скорее, высохшая ягода размером чуть меньше горошины. На боку – крошечная дырочка, будто раньше оно было нанизано на нитку бус. Ничего особенного.

– Вот это… эта штука открывает червоточины? А что это такое? И как оно…

– Слишком много вопросов, Семён. – Учитель сжал кулак, таинственная горошина исчезла. – Сначала – дело. Светлана, бери бусину и с размаху, как можно сильнее кидай её в дверь. Дай-ка сюда руку…

Светка послушно подставила ладонь.

– И вот что ещё… – Георгий Петрович разжал пальцы и дал бусинке скатиться в Светкину ладошку. – Когда будешь кидать – ближе чем на три метра не подходи. Ничего опасного, конечно, но мало ли…

Светлана спрятала кулак с бусинкой за спину и сделала несколько шагов в сторону, чтобы не оказаться напротив Двери. Брови историка удивлённо поползли вверх.

– Ларина, в чём дело?

– Пообещайте, Георгий Петрович, что потом всё нам объясните! – выпалила она. – И не как обычно – «об этом пока не стоит…» и «вам ещё рано…», а всё и до конца!

Учитель кивнул. Он наблюдал за девочкой, чуть склонив голову. Спорить готов, ему стало интересно!

– И вообще – расскажете, кто вы, откуда узнали про путешествия во времени, и где взяли эти бусинки. Они ведь спрятаны во всех синхронизаторах, верно? И не надо сказок о других мирах – вы отсюда, это точно!

Ай да Светка! Мы не раз обсуждали происхождение наших наставников, а заодно и свои сомнения в их «не нашем» происхождении. Но чтоб вот так, в лоб… Молодчина!

– Да расскажу я вам, расскажу. Куда деваться? Только не думай, что ты меня напугала – просто пришло время вам узнать, как всё обстоит на самом деле. А сейчас не теряй, пожалуйста, времени, хорошо? Скоро уроки закончатся, придётся ждать, пока все по домам не разойдутся…

– Хорошо, сейчас кину. – Светка шагнула вперёд и встала шагах в пяти напротив Двери. – Только не забудьте – вы обещали!

Она отступила ещё на шаг, размахнулась – как кидают обычно девчонки: снизу вверх, слегка отставив руку вбок.

И в этот момент пронзительно, радостно зазвенел школьный звонок.