В сырое и дождливое утро субботы консультационный центр в Западном Лондоне выглядел ничем не примечательным. Небольшая автостоянка перед ним была пуста, если не считать забрызганного каплями дождя минивэна в углу, отмеченном надписью «Только для врачей».

– Похоже, здесь никого нет, – с раздражением заметила я. – Хотя, казалось бы, если уж какое-либо учреждение и должно быть открыто в выходные дни, то такая вот клиника. Все те люди, которые целую неделю подвергаются стрессу на работе, почему бы им…

Клэр оборвала меня на полуслове.

– Ты нервничаешь, – заметила она, набирая код доступа на клавиатуре возле двери. – Я все поняла. Но имей в виду: не исключено, что Джил не сможет помочь. Не возлагай на него чересчур большие надежды. Едва ли сегодня случится чудо. Терапия – это процесс, а не моментальное излечение. На это может понадобиться месяцев шесть регулярных сеансов. Ты ведь отдаешь себе в этом отчет, верно?

– Через шесть месяцев Мартин будет сидеть в тюрьме, если я не смогу ему помочь, – ответила я, входя внутрь и стряхивая капли дождя с воротника пальто. – Ты ведь отдаешь себе в этом отчет, верно?

Клэр, похоже, уже собралась открыть рот, чтобы ответить, но промолчала и кивнула, одарив меня слабой улыбкой, и первой зашагала по белым коридорам. Я понимала, что она решила стоически сносить мою лояльность по отношению к Мартину, но ей это не нравилось. Она помогала мне, а не Мартину.

– Сюда, – сказала она и открыла дверь бесконтактной картой. – Кабинет Джила – на верхнем этаже.

Лестничный пролет представлял собой стеклянный ящик, по которому сверху вниз струились серебристые ленты дождя, отчего внешний мир казался размытым и искаженным. Я слышала, как эхо наших шагов разнеслось до самого верха.

Похоже, Клэр тоже нервничала; но я, глядя на нее, приободрилась. В конце длинного прохода виднелась единственная открытая дверь, через которую в коридор падал косой треугольник серого света.

– Джил? – позвала Клэр, вежливо постучав по дверной коробке.

– О, привет, привет. – Из-за стола вскочил мужчина. – Входите, входите же, прошу вас.

На вид ему было около пятидесяти. У него было тонкое лицо с высокой линией редеющих волос, но одевался он на удивление стильно, словно следящий за модой учитель шестого класса. Однако самой поразительной чертой его внешности казались глаза: угольно-черные и лукавые. Джил Мур понравился мне с первого взгляда.

– Вы, должно быть, Фран, – произнес он, пожимая мне руку. Я мельком подумала о том, что именно рассказала ему Клэр, но тут же спросила себя, а что я должна буду поведать ему.

– Прошу прощения за это, – извинился Джил, отправляя в мусорное ведро недоеденный бутерброд. – Самое дрянное помещение во всем здании; правда, я бываю здесь всего два дня в неделю.

– Не беспокойтесь, – заверила я его. – Мой кабинет выглядит ничуть не лучше. А где вы обычно практикуете?

– В больнице «Баверсток», – сказал он, машинально приводя в порядок свой стол, словно домохозяйка, к которой неожиданно нагрянули гости. – Обычно мне приходится иметь дело с травмами. Пациенты с посттравматическим стрессовым расстройством – бывшие военные в большинстве своем, как вы легко можете догадаться.

На стене висели несколько сертификатов в рамочках, а рядом располагалась полка со стопкой компакт-дисков. Склонив голову, я прочла названия: «The Smiths», «Jesus Jones», «Royal Blood». Не знаю, чего я ожидала – наверное, приятной классической музыки на заднем фоне.

– Ну что ж, пожалуй, я вас оставлю, – сказала Клэр, которая так и не переступила порог. – Мне тоже не помешает прибраться у себя на столе.

– И это говорит самая большая чистюля во всем здании, – улыбнулся Джил.

Клэр потупилась и покраснела.

– Ты слишком хорошо меня знаешь, – пробормотала она.

Приподняв брови и окинув меня выразительным взглядом, она исчезла. «Как интересно», – подумала я с сожалением. Оно было вызвано осознанием того, что я столкнулась с той частью жизни своей лучшей подруги, о которой ничего не знала, а еще разочарованием из-за того, что Клэр не вышла замуж за такого же умного и сострадательного мужчину. Вместо этого она выбрала Доминика или позволила ему выбрать себя.

Джил взял мое промокшее пальто и повесил его у двери, после чего взмахом руки предложил присесть на диван, обитый серой тканью, а сам устроился на офисном стуле напротив. «В кои-то веки мне досталась эксклюзивная мебель из серии „Хабитат“», – подумала я.

– Значит, вы – лучшая подруга Клэр?

– Полагаю, что так, – ответила я, неловко опустившись на самый краешек дивана. – Я удивлена, что мы с вами не встречались ранее.

– Я работаю здесь всего полгода, потому у меня и самая маленькая комната в здании, – пояснил Джил. – А до этого я долго жил в Америке.

Он сменил позу, опершись на подлокотник.

– Клэр сказала мне, что у вас был провал в памяти?

Сеанс начался без долгих предисловий. Просто и эффективно: наш человек. Клэр сделала правильный выбор.

– Мне нужно вспомнить, что со мной произошло, – ответила я, наблюдая за тем, как он отреагирует на мои слова – неодобрением, быть может, или заколеблется, – но он ограничился тем, что просто кивнул. Подруга Клэр или нет, но, похоже, для него я была всего лишь очередным пациентом, еще одной проблемой, которую следовало решить.

– Хорошо. Расскажите мне о том, что помните.

Запинаясь, я вкратце описала Джилу то, как очнулась в два часа ночи в квартире своего соседа, угнетенная и взбудораженная, не помня почти ничего из того, что произошло раньше. Сочтя, что мое биполярное расстройство может иметь к этому отношение, я упомянула и о нем.

– Вы ранее страдали подобными провалами в памяти? – осведомился он.

– В общем-то, нет. Во всяком случае, с тех пор как закончила университет. На первом курсе я пила запоем – полагаю, в этом нет ничего необычного, но я отправлялась на заседания «Винного общества», а на следующее утро просыпалась полностью одетой, ничего не помня о вчерашнем. Одно время я полагала, что всему виной спиртное, но мне повезло: в колледже я столкнулась с семейным врачом, обратившим на меня внимание, особенно после одного случая, когда я причинила себе вред. В конце концов мне поставили диагноз – биполярное расстройство.

Джил кивнул, делая пометки в блокноте, лежавшем у него на коленях.

– Насколько я понимаю, вы вышли из «Винного общества»? – улыбнулся он.

– Переключилась на бадминтон, – ответила я. Мне нравилось, что с ним легко разговаривать, но кое-что все-таки не давало мне покоя. – Клэр сказала, что раз я была пьяна, то не смогу ничего вспомнить. Это правда?

Джил шумно выдохнул и откинулся на спинку стула, сплетя руки на затылке.

– Вот что я вам отвечу: все может быть. Вся беда терапии заключается в том, что человеческий мозг невероятно сложен. Если вы кардиохирург, то в основном имеете дело всего с несколькими сосудами. Пришейте их куда надо, и можно вполне резонно надеяться, что все будет работать, как полагается, после того как вы заштопаете пациента. А вот с мозгом, боюсь, все не так просто.

Должно быть, он почувствовал мое отчаяние, потому что ободряюще улыбнулся.

– Это вовсе не значит, что мы ничего не добились за прошедшие годы, – продолжал он. – Да, Клэр права в том, что воспоминания, потерянные во время провалов в памяти, иногда восстановить невозможно, но только в том случае, если у вас это стало следствием злоупотребления алкоголем.

– То есть существуют и другие возможности?

– Множество. Например, мне приходится выслушивать массу анекдотических свидетельств о незначительных провалах в памяти у пациентов, страдающих биполярным расстройством. Психоз, реакция «бегства», расстройство психической деятельности – что и является моей сферой деятельности, к счастью. – Он одарил меня иронической улыбкой. – Или к несчастью. Все зависит от точки зрения. Кардиохирургам нечасто доводится лечить плачущих пациентов.

– Это потому, что у них пациенты обычно спят, – сказала я.

– В самую точку, – улыбнулся он. – А теперь настало время уделить больше внимания барристеру, верно? Итак, расскажите мне о той ночи, которую не можете вспомнить.

Я кивнула, глядя на свои сцепленные руки и удивляясь, отчего это я так нервничаю. Я ведь так хотела вспомнить события того вечера и ночи, но теперь, когда этот момент настал, испугалась. Испугалась и того, что не вспомню, и того, что вспомню. Больше всего на свете мне хотелось помочь Мартину доказать свою невиновность, но неужели я и вправду желала заново пережить унижение, которое испытала, когда мой кавалер уходил в обнимку со своей женой? Неужели я желала еще раз убедиться в том, что он ни во что меня не ставил? Ну и, разумеется, не следовало забывать и об обвинении, которое бросил мне в лицо Пит Кэрролл: что я имею какое-то отношение к исчезновению Донны Джой. И заново переживать эти события, если они действительно имели место, я уж никак не желала.

– Расслабьтесь, – глубоким и ровным голосом заговорил Джил. – Опишите вкратце то, что тогда произошло. Должен же я получить хотя бы общее представление.

У меня не осталось выбора. Я рассказала ему, как проследила за своим любовником до дома его жены, а потом наблюдала за ними из паба напротив. Как очнулась в квартире соседа, куда не могла попасть без посторонней помощи, но все эти события стерлись из моей памяти, похожей теперь на книгу с вырванными страницами.

– Сколько вы выпили в ту ночь?

– В этом-то все и дело: я не помню. Во всяком случае, после первого бокала.

– Полагаю, вы были расстроены тем, что ваш друг отправился домой к своей бывшей жене, чтобы заняться с ней сексом?

Я встретилась с ним взглядом, но в глазах его не было осуждения, одни лишь любопытство и проницательность. Я вновь лишилась присутствия духа, снова и снова спрашивая себя, сколько именно я готова рассказать этому совершенно чужому мне человеку.

– Вам знаком термин «диссоциация»? – спросил он.

Я покачала головой.

– Это значит «отрыв от реальности», – сказал Джил, откладывая в сторону ручку. – Она может быть слабовыраженной, как, например, грезы наяву, или же запредельной, как альтернативная личность. Мне часто приходится наблюдать ее у жертв боевых действий и насилия – они попросту блокируют эти травмирующие воспоминания. Таким образом мозг оберегает себя от неприятных впечатлений – он просто делает вид, будто ничего этого не было.

– И вы полагаете, этим и вызвана моя амнезия? Диссоциацией?

Джил кивнул.

– Тем, что мы называем «диссоциированной реакцией бегства» – разовым событием. Обычно его причиной становится травма, но наркотики и алкоголь тоже способны инициировать его. У пациента остались воспоминания, но мозг заблокировал их. То есть ушел в отрицание.

– Получается, в таких случаях эти воспоминания можно восстановить. Как? – спросила я, поймав себя на том, что мне не терпится начать.

– Вышибив двери, – ответил он и встал, направляясь в угол своего кабинета, где с кряхтением поднял какой-то прибор и принялся настраивать его. Прибор был похож на переносной проектор, только куда более продвинутый. – Проблема с подсознанием заключается в самом его названии, – сказал Джил, раскладывая аппарат. – Под-сознание, то есть то, что находится под нашим сознанием. Там происходит много интересного, но мы не можем до него добраться. Поэтому приходится искать способ обманом заставить мозг раскрыться. Ну вот, пожалуй, и готово.

Он отступил на шаг, любуясь делом рук своих: на треноге был укреплен длинный узкий параллелепипед, из задней части которого торчали провода.

– И сегодня мы прибегнем к одному из таких способов, – пояснил Джил, подходя к окну и опуская жалюзи. – Он называется ДПДГ: десенсибилизация и переработка через движения глаз. Забавное и непонятное название, верно?

Он щелкнул ручным переключателем, и прибор стал испускать прерывистые голубые вспышки, перемещающиеся слева направо. Каждая из них сопровождалась резким коротким звуком. Еще один щелчок, и все прекратилось.

– Это оно и есть?

– Выглядит нелепо, но очень эффективно, уверяю вас. Мы имитируем движения глаза во время «быстрого» сна – когда вам снится сон, мозг перебирает события и пытается понять, что вы видели и делали на протяжении дня. Как только мы получаем доступ к этому состоянию, воспоминания начинают сыпаться наружу, как зерно из дырявого мешка.

Я посмотрела на коробку, перевела взгляд на Джила и почувствовала, как в животе у меня похолодело.

– Вы встревожены, – заметил Джил, опуская на прежнее место. – Напрасно. Вся прелесть ДПДГ заключается в том, что мы просим мозг взглянуть на эти воспоминания отстраненно. Как если бы вы видели их на киноэкране, без сопутствующей травмы. Этот способ мы используем для ветеранов боевых действий и жертв изнасилования: не очень продуктивно заставлять их вновь переживать те события наяву, этак им можно нанести новую травму, лишь усиливая ужас. Но действие ДПДГ все-таки может оказаться драматическим; мне приходилось видеть, как жертвы насилия превращаются в детей, и даже манера речи у них меняется на детскую. – Он поднял вверх указательный палец. – Обратите внимание, я сказал «драматическим», а не «травматическим». Если все получится, вы освободитесь от груза и испытаете облегчение.

Я кивнула, уговаривая себя, что выдержу.

– Хорошо, откиньтесь на спинку дивана, – сказал он. – Устраивайтесь поудобнее и расскажите мне о Мартине.

Голос его стал мягким и глубоким, прозвучал успокаивающе. Тем не менее я нервничала, ладони у меня вспотели, и мне очень хотелось вытереть их о юбку. Закрыв глаза, я постаралась привыкнуть к темноте. Я была сбита с толку – словно потеряла счет времени и оказалась в кромешной тьме.

– Мартин – мой любовник, – медленно начала я. – Нечто вроде того. Он мой клиент. Вообще-то, мы не должны были встречаться.

– Скорее всего, именно это и стало источником тревоги и беспокойства. Запретные отношения.

– Да. Кроме того, я подала заявление на получение шелковой мантии – для меня это серьезное повышение. От кандидата требуются знания и ответственность. Так что романы с клиентами, особенно если те еще женаты, никак не вписываются в рамки этой работы. – Я попыталась улыбнуться, но не преуспела в этом.

– Вы влюблены? – просто спросил Джил.

Я нервно рассмеялась, но вдруг мне захотелось признаться кому-либо в силе собственных чувств.

– Да. Я люблю его так сильно, что это пугает меня. Я никогда не испытывала ничего подобного, я как будто проснулась и переживаю все эти чувства и эмоции в первый раз.

– И ваши чувства иногда выходят из-под контроля?

– Да. – Голос мой прозвучал едва слышно, но в тишине и уединении комнаты он показался мне оглушительным криком. Срывающимся голосом я продолжала: – По большей части я ощущаю себя автомобилем без тормозов. Когда я с ним, то чувствую себя свободной, ничем не связанной, словно мчусь с ветерком, и совершенно счастлива. Но при этом я никогда не бываю спокойной.

– И поэтому в ту ночь вы испытывали стресс?

– Я была подавлена, поскольку думала, что он спит со своей женой. Поэтому я последовала за ними.

– Хорошо, опишите, что было дальше. Все, что помните. Во что вы были одеты?

Открыв глаза, я уставилась на него.

– Во что я была одета? – Я нахмурилась, с удивлением сознавая, что не могу этого вспомнить. Розовое пальто Донны я помнила совершенно отчетливо, а вот свое? – Не знаю.

– Ладно, – сказал Джил и щелкнул пультом дистанционного управления. По экрану побежали голубые вспышки. Щелк… щелк… щелк.

Я рассмеялась. Зрелище показалось нелепым, словно в шпионском фильме шестидесятых годов, в котором злодей, страдающий манией величия, пытается промыть мозги главному герою.

– Продолжайте, – попросил Джил.

Кивнув, я набрала полные легкие воздуха. Я должна сделать это. Хотя бы ради Мартина, в конце концов. Голубые всполохи по-прежнему метались по экрану. Они успокаивали, потому что были похожи на огни новогодней гирлянды. Щелк… щелк… щелк.

– Итак, – сказал Джил, выключая огни, – а теперь расскажите мне, во что вы были одеты.

– В черное пальто.

Безусловно, на мне было черное пальто. Я же всегда ношу его.

– Не волнуйтесь, – сказал Джил, вновь включая вспышки. – Не спешите, просто расслабьтесь и следите за огоньками.

Я откинулась на спинку дивана, когда они заскользили мимо: щелк… щелк… щелк. Они были не яркими, а цвета мягкой голубой лазури, словно море на плакатах, рекламирующих отдых в Греции или Италии. «Санторини», – внезапно вспомнила я. Я была там, когда мне исполнилось двадцать с небольшим, и пляжи оказались великолепными…

– Черное пальто, зеленый шарф… – продолжала я, не уверенная в том, что ко мне возвращается память. Я могла почерпнуть эти подробности из «Ивнинг стэндард», где опубликовали мой фоторобот. Сосредоточившись, я вдруг поняла, что вижу, как шла по улице. – На мне было то, в чем я обычно хожу на работу. Белая блузка, темная юбка.

Джил выключил огоньки.

– А теперь опишите погоду.

Я нахмурилась, сосредотачиваясь. Вот оно… я почти вспомнила, но образы вновь ускользнули.

– Нет, я… Ничего не получается.

– Отлично, – сказал Джил, включая свой прибор. – Продолжайте и смотрите на огоньки.

Щелк… щелк. Я почувствовала, что успокаиваюсь, глядя на них, словно смотрела, как морские волны накатываются на скалы.

– Она была ужасной – погода, я имею в виду, – выпалила я, не раздумывая. – Шел дождь, было холодно, так что мне даже пришлось надеть шапочку. Я еще подумала, что дождь смоет мой макияж.

Джил выключил огни.

– У вас весьма недурно получается. Итак, что же вы увидели первым?

Я прищурилась, вглядываясь в полумрак.

– Я увидела Донну. Я шла за ней от самой ее студии и увидела, как она встретилась с ним в ресторане. Они смеялись и пили вино. Потом вернулись к ней домой. Я пошла в паб. Взяла бокал и села у окна.

– Что было потом?

– Я не помню, – в отчаянии заявила я.

– Это всего лишь образы, Фран. Картинки. Здесь никто не причинит вам вреда, – сказал Джил, и голос его сочным баритоном раскатился в темноте.

Огоньки вспыхнули снова. Щелк… щелк. Голубые и неяркие, голубые, голубые, зеленые… В них появились новые оттенки.

– Я помню, как он положил ей руку на ягодицы, – запинаясь, проговорила я. – Я увидела эту привычную фамильярность, которая была у них и которой не было у меня.

О господи, как небрежно и расслабленно он ведет себя с ней. Щелк… щелк. И вновь зазвучал голос Джила, ободряющий и сильный:

– Что вы при этом почувствовали?

– Я поняла: все, что рассказывал мне Мартин, было ложью.

– Что еще? Что еще, Фран?

– Я не винила его. Почему бы не заняться сексом с двумя женщинами сразу, если вам это сходит с рук?

Открыв глаза, я в упор взглянула на того, кому исповедовалась, взглянула с вызовом, ожидая его реакции, но лицо его ничего не выражало.

– Что вы помните о пабе?

Казалось, Джил теперь включал и выключал огоньки в произвольном ритме или, возможно, я больше не улавливала системы в его действиях. Каким-то образом я находилась в двух местах одновременно; в клинике, в покое и безопасности, и в пабе, глядя на противоположную сторону улицы.

– Там было шумно. Людей было куда больше, чем в обычный вечер понедельника. По-моему, в зале наверху шла вечеринка или разыгрывались конкурсы и викторины. Когда я подошла к бару, кто-то спросил у меня, не знаю ли я ответа на вопрос. Мне нравятся викторины. И ответ я знала, но мне надо было пройти на свой наблюдательный пост, чтобы следить за домом.

Воспоминания возвращались, но я чувствовала, что они все сильнее гнетут меня. Или, точнее, ко мне возвращалось отчаяние той ночи, и желчь подступала к горлу, когда я видела, как Мартин трогает ее. Я чувствовала, как учащается у меня пульс – щелк, щелк, щелк, – но при этом там была не я, а кто-то другой.

– Почему, как вы думаете, Мартин солгал вам? – спросил Джил.

– Он трахал свою жену, – с горечью произнесла я. Язык у меня уже начал заплетаться. Боже, как же мне хотелось выпить.

– Откуда вы знаете? Быть может, они не занимались сексом.

– Занимались, – безжизненным голосом заявила я. – Я помню, как она смотрела на него снизу вверх, когда они подошли к ее дому. Я помню, как он прикоснулся к ее плечу, подталкивая ее внутрь. Там горел свет.

Голубой свет, то гаснущий, то загорающийся вновь. Гаснущий и загорающийся.

– Что еще, Фран? Вспоминайте.

– Зажегся свет, – сказала я. – В окне наверху. В ее спальне.

– Почему же, по-вашему, это означало, что они занимались сексом?

Я понимала, какую тактику он использует, и она приносила свои плоды, но я по-прежнему не могла принять ее полностью. Джил сам говорил, что люди способны заново переживать травматические обстоятельства, испытывать прежние чувства, и это оказалось правдой. Я ощущала ожог от водки в горле и боль в груди, когда поняла, что там происходит. Я вновь ощущала все это, словно опять сидела в пабе, глядя на другую сторону улицы, но одновременно все это казалось мне нереальным. Нет, расстройство и огорчение, как и гнев, и осознание того, что меня предали, были настоящими, но я как будто наблюдала за ними со стороны, отмечая свои переживания.

– Я знала, чем они занимаются, – негромким, но звучным голосом произнесла я.

Голова у меня кружилась, а футболка сдавливала горло, но мне все равно было хорошо – картинка словно бы проявлялась у меня перед внутренним взором, обретая резкость. Я видела их в доме, как видела в ту ночь, видела каждый акт наслаждения, который сама не раз разыгрывала с Мартином, вот только вместо моего лица и моего обнаженного тела на слайд-шоу было тело Донны, извивающейся под ним. Но Джил оказался прав. Я не видела этого, не видела ничего. Все, что я видела, – это свет. Один только свет.

– Вот что я видела, – сказала я, вскакивая на ноги.

– Фран, подождите, прошу вас…

– Нет, не могу, – отказалась я, обретая силу. Тяжкая ноша словно свалилась с моих плеч. – Джил, я знаю, что там произошло.

Джил встал и поднял жалюзи, наполняя комнату дневным светом, который окутал его сзади – как Мартина. И тогда я вспомнила все. Не просто фрагменты и обрывки, а действительно все, всю последовательность событий, которые теперь следовало осмыслить.

– Я вспомнила.

Я вспомнила, что было темно и холодно. Я вспомнила, как Донна и Мартин вошли в дом. Я вспомнила паб, водку с тоником, свое место у окна. Я вспомнила вопрос викторины: «Назовите имя бас-гитариста группы „Куин“». Я вспомнила свет, загоревшийся наверху, и все свои предположения относительно того, что там происходит. А потом я вспомнила, как входная дверь дома Донны отворилась и лампочка над крыльцом осветила Мартина со спины, когда он сбежал по ступенькам и растворился в темноте.

– Он ушел, Мартин ушел, – сказала я.

А еще я вспомнила, как вновь перевела взгляд на высокое белое здание и заметила, как кто-то раздвинул тонкие планки жалюзи. Облако волос и нежные черты Донны, глядящей вслед Мартину. Донна Джой стояла у окна. Она была еще жива, когда Мартин уходил от нее. Что почти со стопроцентной вероятностью означало, что он не убивал ее.

Он был невиновен.